ООН в Крыму, гл. 67. Волошинская Калиера

ОТПУСК  ОДНОГО  НУДИСТА  В  КРЫМУ
Курортно-познавательный эротический  роман


Глава 67.  ВОЛОШИНСКАЯ  КАЛИЕРА  В  КОКТЕБЕЛЕ

*   *   *
Роман полюбовался на мужской профиль, запечатлённый в камне и в наши дни больше напоминающий профиль Волошина. Но, скажите, кто из нас догадался тщательно поковыряться в родословных корнях великого поэта? Совсем не исключено, что у него очень даже крепкие скифские корни, судя хотя бы по тому, что каменный профиль легендарного скифа-богатыря со временем стал похож на профиль Волошина, также отличавшегося ярко выраженными богатырскими чертами.

А сейчас, поскольку время позволяло, Роман решил посетить музей Волошина.

Дом Волошина очень просторный и светлый, ведь создавался он как «творческая колония для поэтов и художников». Благодаря своему хозяину Дом стал духовным центром Коктебеля, мощным магнитом, притягивавшим к себе творческих, мыслящих людей. Под его гостеприимной крышей побывали Максим Горький и Алексей Толстой, Андрей Белый и Михаил Булгаков, Корней Чуковский и Осип Мандельштам, сестры Цветаевы и Софья Парнок, Николай Гумилёв и Всеволод Рождественский... Часто из Феодосии к писателю приходил близкий друг Константин Богаевский, бывал у него и Александр Грин...

Ныне Дом Поэта – это литературно-художественный музей, в котором хранится собрание его картин и акварелей, а также уникальная библиотека, которую собирал лично Волошин.

На стенах висят портреты Волошина, подаренные ему разными художниками. В мастерской – орудия физического и культурного труда: рубанки, молотки, ножовки, кисти, краски, мольберты... Волошин любил окружать себя вещами, сделанными своими руками.

Особую ценность представляет библиотека Волошина – около десяти тысяч книг на различных языках мира. А на первом этаже музея – бесподобные акварели Волошина: пронизанные дымкой киммерийские пейзажи, строгие образы Кара-Дага...

Притягательность этих мест для художников и поэтов понятна: слишком сильно контрастирует каменное царство островерхих вершин с пологими холмами распластавшейся перед ними Киммерии, слишком ощутимо здесь магическое притяжение великой Чёрной горы и открывающихся с неё видов. Слишком грандиозны, могучи и неповторимы горы.

Здесь в море срываются невероятные кручи, а скалы прямо из воды устремляются в небо. Тут есть мрачные пещеры и гроты, случаются каменные осыпи и растут куртины деревьев, а подножие гор заботливо омывает морская волна. Всё вместе это напоминает таинственную страну грёз, в которой отвлечённые философские понятия и реальные натуралистические определения перемешаны самым непостижимым образом.

А ещё в этом благословенном краю выращивается виноград, из которого делают отличные вина и коньяки. Если от дома-музея Волошина пройти по набережной на восток в сторону могилы поэта, то на окраине города можно увидеть прекрасный винзавод «Коктебель» – это визитная карточка города при везде в него с севера и целая империя крепких и не очень, зато очень приятных солнечных напитков.

А вот городской цивильно-нудистский пляж и сама Коктебельская бухта оставляют лучшего пожелания. На пляже – крупная и угловатая галька, море заметно мутнеет при сильном ветре. А дует он в этих краях часто и подолгу, если не сказать – постоянно.

Роман прошёл мимо неуклюже-несерьёзного, какого-то простовато-мешковатого памятника Волошину и прямо через городской, а затем и нудистский пляж потопал к могиле Волошина. По асфальту идти было легче, чем по гальке. Но там полно народу, не протолкнуться. Да и покупки все уже сделаны. Но перед подъёмом в гору решил отдохнуть вблизи палаточного автогородка, что примостился под Коктебелем в районе винзавода прямо вдоль берега моря. День был погожим, солнце пригревало хорошо, поэтому Роман хорошенько выкупался и позавтракал.

Поскольку он на личном примере давно уже знал о дурном качестве разливного коктебельского и не только коктебельского вина, то покупал вино на окраине города прямо на дому у одного пожилого болгарина.

Когда-то разговорились они на рынке во время покупки продуктов, и Роман посетовал на то, что не может достать хорошего домашнего вина. Почему-то пожалел его седовласый болгарин и привел к себе домой. Видно, чем-то глянулся ему Роман – молодой да красивый, толковый и обходительный. С тех пор практически каждый год Роман захаживал к дяде Митко в гости и покупал у него вино, добротное и терпкое, сделанное «для себя», как уверял хозяин.

Конечно, при совершении покупки на юге никогда ни в чём нельзя быть уверенным до конца. Но вино у дяди Митко было очень вкусным. И если на днях Роман покупал вино на маленьком рынке за автостанцией, потому что в Коктебель приехал ни свет, ни заря, так рано беспокоить дядю Митко показалось неприличным, то сегодня сразу после выхода из автобуса сходил по заветному адресу и приобрёл полторашку доброго болгарского красного вина домашнего коктебельского производства. Дядя Митко приболел и лежал в доме, но Романа он признал и велел снохе Стефке налить гостю вина. Так и сказал – гостю.

Стефка угостила Романа вином и налила ему в принесенную бутылку из-под минералки. Вторую пустую бутылку и обе бутылки из под портвейна он оставил ей: винная тара на юге в дефиците. У моложавой хозяйки Роман разжился черешней, помидорами и огурчиками, редисом, луком и зеленью. Оплатил за всё по базарной цене, и это было справедливо. Впрочем, не проявлявшая излишнего радушия Стефка против Романова решения не протестовала. Гость он редкий и залётный, так что надо и честь знать.

Роман расположился на берегу в виду автогородка, по которому прямо среди туристов в плавках и купальниках щеголяло довольно много нудистов. И первым делом с удовольствием надул вожделенный матрасик, уселся на нём поудобнее и во вторую очередь отвёл душу черешней – именно с неё и начал он свой завтрак. Когда осталось меньше половины ягод, приступил к основной еде.

С чувством, толком и расстановкой съел шаверму с курицей и сыром, которую приготовили прямо у него на глазах. Она всё ещё сохраняла тепло очага, так как была взята с пылу-жару, а на дворе стояло лето как-никак. Одолел сочную вкусняшку со всеми сопутствующими ахами-причмокиваниями и прочими аппетитными междометиями под приятную запивку болгарским вином прямо их горлышка бутылки: именно так пить показалось вкуснее.

А вот копчёные свиные ребрышки, огурчики и помидорчики с лучком и лавашем с творожно-мясной начинкой запивал вином из кружки – просто так было удобнее. Да и не хотелось вино лишний раз туда-сюда гонять по бутылке, от этого его букет портится до того, что оно приобретает уксусный привкус.

Когда Роман наелся от души, принялся доедать черешню. Купил её он с килограмм, а то и больше, поскольку удовольствие хотелось получить по полной программе. И черешню решил доесть всю: если вкусно, то пусть будет вкусно до конца, без ограничений и никаких сожалений.

Слегка отдохнул на матрасике, чтобы еда в желудке хотя бы как-нибудь распласталась и начала укладываться по полочкам. Но полежал недолго: пока солнце не стало припекать, предстояло ещё забраться на хребет Кучук-Янышар.

Подъём показался довольно затяжным. Горы как всегда сыграли свою шутку об иллюзорности расстояния: идёшь и идёшь, а вершина как была далеко, так никак и не становится ближе. Зато уже почти наверху расстояние сократилось мигом. То всё никак не заканчивался подъём, и вот Роман уже стоит возле могилы Волошина.

Город отсюда кажется совсем небольшим. Зато прямо перед ним (и городом, и Романом, и седым Кара-Дагом) широко расстилалась Коктебельская бухта. За ней громоздились и толкались скалы хребта Кок-Кая. За его лохматой чёлкой торчал неизбежный и грозный Чёртов Палец. Ещё дальше слегка скособочились к морю пики Хоба-Тепе. Правее него ярко зеленела заметно более высокая Святая гора.

К северу от неё топорщились Малый Карадаг, Арматлук и «зубья пилы» Сюрю-Кая, в которых теперь чётко просматривался смотрящий в небо «портрет Пушкина». Внизу и ближе к городу большой пустой сковородкой светлел древний склон – плато Тепсень. За городом справа тянулся длинный и совершенно ровный по гребню хребет Узун-Сырт (столь любимая планеристами гора Клементьева).

Внизу слева маленьким тупомордым перочинным ножиком, будто хирургическим ланцетом высовывался в море ребристый мыс Хамелеон. Левее него синела Тихая бухта с лёгкими бурунами возле микроскопического островка – скалы Каменной. Из-под ног Романа к югу, в сторону Тихой бухты, привольно скатывалась обширная Янышарская долина. Два небольших и крутолобых мыса-кургана на берегу бухты, подмытых точно так же, как Кузгун и Бурун в бухте Чалка, служили своеобразным прологом для монументальной двугорбой горы Джан-Кутаран.

Из-за неё справа, из глубокой низины будто одним глазом выглядывал Орджо – посёлок Орджоникидзе, так сказать, современный потомок бывшей деревни Султанки (султанка – это другое название пятнисто-оранжевой рыбки барабульки). Наглые оттоманские янычары в пятнадцатом веке именно здесь впервые десантировались на крымский берег для завоевания Кафы, и заодно они завевали весь Крым.

Сразу за Орджо в слегка скошенном прыжке в море и с резко выгнутой горбом спиной застыла дикая косуля – мыс Киик-Атлама. Восточнее Джан-Кутарана до дальнего мыса Ильи к югу тянулся невысокий длинный хребет Тепе-Оба.
За ним – Феодосия, конечная точка маршрута Романа в этом году.

С вершины Кучук-Янышара, во все стороны разбегаются балки и овраги, скудно поросшие кустарником и невысокими деревцами, видимо, черноплодной рябиной и боярышником или чем-то иным местным. Кое-где светлеют островки лоха серебристого, но одну небольшую балку вблизи пляжа Тихой бухты именно он заполонил полностью. Там и сям по Янышарской долине торчат лысые сопки-курганы – и даже дух захватывает от этой чистоты и высоты, простора и красоты.

Могила поэта вся обложена камешками, многие из них – с пожеланиями. Записанные на них фломастером просьбы – это современное ноу-хау. Волошин написал в своём завещании, чтобы на его могилу друзья приносили гальку. Вот и носят сюда камешки ревностные посетители могилы поэта, но взамен как бы требуют мзду от теней душ поэта и его жены: мол, хочу счастья, удачи, денег, любви...

А знаменитого лоха серебристого, о котором много раз писалось, что именно под ним был похоронен поэт, нет уже и в помине, усох он. То ли молния в него ударила, то ли буйные паломники устроили ритуальные огненные танцы вокруг могилы и насмерть опалили серебристого щёголя, то ли он сам от старости усох на безводье – поди узнай теперь. Но поросль от его корней и какие-то иные кусты здесь сохранились. Так что могиле поэта на этой верхотуре по-прежнему не одиноко.

(продолжение следует)