Русские писатели xviii в и ранее

АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
http://proza.ru/2023/03/27/322

Приговоренный к сидению в яме Аввакуум оказался соседом по заключению с другим сторонником раскола -- Феодором и вступил с тем в яростную полемику. Они весьма злобно переругивались через яму. Наконец Аввакум с помощью стрельцов выкрал сочинения своего оппоненат из земляной тюрьмы, где они рядом сидели, и сжег
 
Анастасевич был крупнейшим русским библиофилом, хотя и то ли молдаванином, то ли греком по происхождению. Именно он закончил начатый Сопиковым "Опыт российской библиографии" -- перечень названий всех русских книг от начала книгопечатания до 1820-х гг, ценнейших исторический материал. Анастасевич был вывезен князем Румянцевым с юга и долго служил последнему. Был он интересный старичок, себе на уме, но глуховат.
Говорили, что когда князю Румянцеву сообщили о дерзкой высадке Наполеона в бухте Антиб, тот оглох, и чтобы не отставать от патрона вместе с ним оглох и Анастасевич, правда, на какое ухо забыл, ибо не знал, на какое оглох Румянцев.
 
Княгиня Дашкова поднесла книгу с одой Державина "Фелица" императрице. Последняя прислала за Дашковой на другое утро, и княгиня застала ее в слезах. По словам Державина, Екатерина спросила Дашкову, кто писал эту оду : "Не опасайтесь, -- прибавила она, -- я спрашиваю только, кто бы так коротко мог знать меня и умел так приятно описать, что я, видишь, как дура, плачу"
 
Державин был весьма прямолинеен в выполнении долга. Екатерина поручила ему заниматься делом иркутского губернатора-казнокрада Якоби. Державин регулярно приходил с докладом. Екатерина, которой дело уже наскучила, пыталась дать Державину понять, что пора бы уже и на тормоза нажать. Однажды в зимний метельный день, она заперлась у себя и велела лакею передать Державину ее именем: -- Удивляюсь, как такая стужа вам гортань не захватит. Державин намек понял, но добился приема и продолжал все о деле и о деле.
 
Коррупция в России, конечно, наказывается и наказывалась. Но едва ли не больше наказывается уклонение от нее. Державин затеял борьбу с белорусскими евреями, которые спаивая местных крестьян, наживали на том немалые барыши. Евреи собрали миллион рублей (1802 год, тогда это были просто громадные деньги), и их представитель вручил 200000 Державину, с тем чтобы он при обсуждении этого вопроса в специальной комиссии просто воздержался от высказывания своего мнения. Державин любезно деньги принял... и тут же отнес их царю с присовокуплением всех подробностей их получения. -- Ну хорошо, ступай, -- сказал царь. Некоторое время никакой реакции не было, а спустя пару месяцев следует приказ об отстранении Державина от должности. Тот бегом к царю. -- За что? Александр I несколько замялся: -- Видишь ли, Гаврила Романыч, ты слишком ревностно служишь.
 
Создание и появление оды Державина "Фелица" окружено целой детективной историей. Сам Державин рассказывает, что, написав оду, он показал ее друзьям своим Львову, Капнисту и Хемницеру, а затем спрятал, "опасаясь, чтобы некоторые вельможи не приняли чего на свой счет и не сделались его врагами". Случайно увидел ее однажды Козодавлев, выпросил домой, обещая никому, кроме тетки, поклонницы Державина, не показывать, и, как всегда в этих случаях бывает, рукопись стала ходить по рукам. Прочли ее Шувалов и другие. Она появилась вскоре напечатанной в первой же книжке "Собеседника", без подписи и под заглавием: "Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице ("богиня блаженства", по объяснению поэта), писанная некоторым мурзой, издавна поселившимся в Москве и живущим по делам своим в С.-Петербурге. Переведена с арабского языка 1782 г.". Так думал оградить себя поэт от мести оскорбленных, если бы они случились. К словам "с арабского языка" сделано было редакцией примечание: "хотя имя сочинителя нам не известно, но известно нам то, что сия ода точно сочинена на российском языке"
 
"Русские удивительно расточительны к своим талантам. У немцев (евреев, американцев) если появиться один незаурядный человек, то они его лелеют, возносят до небес, и его слава гремит на весь мир. Это, наверное, потому что у русских талантов -- пропасть. Сколько ни черпай, не исчерпаешь, поэтому и не ценим их мы сами". Может так, а, может, и нет. Великий русский баснописец Крылов славился своими обжорством и ленью. Его ума, конечно, никто не отрицал, но никто и не считал его годным на что-то серьезное: так басенками потешать народ. И его знакомые частенько подтрунивали над ним. "То ли дело Гнедич, -- указывали ему на образец. -- Вот Гомера с древнегреческого переводит". "Подумаешь, греческий, да еще и древне-, -- резонно возражал Крылов, -- да я его одним левым полушарием мог бы одолеть". "Ну-ну," -- посмеивались в ответ.
И вот Крылов потихоньку стал его учить, и года через три, на одном литературном сборище опять стал хвалится, что язык простенький и каждый может выучить его. "А вот вы сами попробуйте". "А я уже." Ему не поверили. Принесли кусок с дргреческим: он тут же перевел его. Ему дали другой: перевел и его. И в течение нескольких дней удивлял своим знанием все салоны. И это стало признанных фактом...
Прошло несколько лет. Крылов, раз поставивший публику на уши, больше не имел мотивации поддерживать свои знания: древнегреческие тексты валялись на полу под кроватью, и кухарка потихоньку использовала их для растопки печки, причем Крылов так и не заметил убытка.
 
Известный книгопродавец Сленин осуществил весьма успешный коммерческий проек, начав продавать по дешевой цене ранее дорогие для демократического читателя книги. А чтобы удешевить издания, он экономил на картинках.
-- Кому нужны, -- говорил он, издавая басни Крылова, -- изображения ослов, козлов, мартышек? Выйди на Невский: их там пачками можно увидеть своими персональными глазами.
Тоже ведь прикрывал свою жадность фиговым листком подобием идеи.
 
XVIII век, чтобы о нем не говорили, ознаменовался в русской жизни как век великих людей, быстрых и смелых решений и поступков. Все это, разумеется, покупалось крестьянской кровью. Был у Павла I фаворит, Кутайцев из брадобреев попавший в графья. На нажитые шальные деньги построил дворец и пригласил на новоселье самого императора. А чтобы не ударить в грязь лицом на всякий случай спросил совета у своего соседа Аракчеева.
-- Хорош дворец, хорош... -- хвалил тот, -- настоящее итальянское палаццо...
-- А то!
-- Вот только ни одной книги нет. А его императорское величество любит, чтобы в дворянских домах были библиотеки.
-- Вон оно что...
И Кутайцев тут же гонит в Петербург, заваливается в книжную, самую тогда богатую лавку Сопикова.
-- Сколько все это стоит?
-- Столько-то.
-- Хоть и дороговато, а беру. Вот тебе еще 300 руб сверх, и чтобы в три дня составил мне библиотеку.
Император остался очень доволен. А еще на этой библиотеке воспитывался сын Кутайцева, погибший в войну 1812 года, один из образованнейших людей своего времени и много обещавший. У нынешних богатеев библиотеки не в моде. Вот если футбольный клуб -- это да.
 
Обыкновенно для отставленного чиновника, особенно с крупных постов, самым тяжелым испытанием является вдруг резко свалившееся одиночество. Поэтому начинают искать себе общественной деятельности или вдруг писанием мемуаров. И в любом случае стремятся не выпасть из круга людей. Но и здесь бывают знаковые исключения: Сперанский, к примеру. Уехав в ссылку, он не взял никого из своих близких, хотя такого запрета не значилось. И, кажется, упивался одиночеством, "предаваясь благочестивым размышлениям и чтению книг". Когда же к нему приезжал близкий родственник, он недовольно бурчал: "Ну, сказал я сам себе, теперь конец спокойствию".
 
Когда Потемкин познакомился с "Бригадиром" Фонвизина, он сказал: -- Умри, Денис. Лучше ты уже ничего не напишешь. Однако Фонвизин не стал умирать, а написал еще и "Недоросля". Конечно, многие переживают свою славу и очень переживают по этому поводу. А почему бы просто не жить, и не цепляться за крохи когда-то известности?