Хрустально-снежный маршрут с изрядной долей спирта

В начале девяностых мы работали по золоту на Приполярном Урале, на речке Нярта-Ю.  Сезон как сезоны до этого, но ощущалось, что большая геология закончилась. Веяло переменами, как будто зарядила непогода: и штат отряда скромный, и задание не сказать, чтобы объёмное, и пробы отбирали мы без всякого фанатизма, и размах изысканий небольшой. По сути, все лето мы ползали по одному карьеру, пытаясь научно обосновать, откуда в нем золото. Старатели старались нас не замечать, хоть и мешались мы под ногами, влезая порой под отвал бульдозера.  Дела и у них шли не сказать, чтобы важно: особого энтузиазма не наблюдалось, перемены довлели и над ними.

Из интересного любителям природных чудес: ковш экскаватора вскрыл как-то в днище карьера "золотую яму", и ясное дело, мы прибежали поглазеть. Яма как яма, набита песком с валунами, но промеж этого - видимое золото, прямо слоями, точнее, вкраплениями в слои. Когда песчинки блестят, обычно думаешь, что это слюда или пирит, так оно обычно и бывает. Однако тут сверкали именно золотые крупицы. Потом-то я вычитал, что это, скорее всего, древний котел под перекатом или водопадом, где тяжелый металл копился годами, как в ловушке. Сбегая вниз по ложу речки золото попадало в яму, высверленную галькой, и вместе с нею крутилось, но уже не могло выпрыгнуть. Наша начальница Наталья с ходу сковырнула со дна самородок с перепелиное яйцо - я таких вживую, в природе, никогда не видел ни до, ни после. Дала и мне подержать, потом усмехнулась жестко: "Что, нагляделся?", - и, размахнувшись, забросила диковинку вглубь карьера. Дело ведь подсудное, если такое подберешь, даже имея научное предписание.

Наталья, к слову, мать троих девчонок, была заметно старше меня, тридцатилетнего, а по горам носилась не хуже иной молодежи. Студенты наши не поспевали за ней, ну и уважали, стараясь угодить. Научные натальины мозги работали четко, и я не помню, чтоб мы особо спорили, хотя с другими геологами у меня, признаться, случались непримиримые теоретические противоречия. А тут было иное - возьмешь в обдумку, что там она предложила,  обмозгуешь и так и эдак, споря про себя, а  вроде как оно самое подходящее и выходит. Одно в ней выбивалось из полевого образа: не любила она варить-готовить, просто наотрез. Оно и понятно, дома на кухне ей хватало своих ртов, однако женщина все ж... Других гео-дам, помнится, хоть иногда пробивало на готовку, хотя бы под праздник, но не железную нашу Наталью. С усмешкой поставила себя так: "варите как умеете, а я буду есть и командовать". За её прочие таланты, впрочем, мы, три мужика, даже и не сетовали на эту диспозицию. Поделили дежурства натрое, да и все дела. Была в этом и скрытая полевая хитрость - готовки-то на четверых немного, и получался удобный повод передохнуть. По логике и по чести, будучи дежурным поваром, можно, конечно, и в короткий маршрут успеть сбегать, но отчего-то у каждого находились в такой день и на лагере важные дела: стирка, перетруска провизии от мышей, переборка проб от сырости, бумажная "камералка": правка дневников, рассмотрение карт, читка теории, переходящая в сон... Наталья презирала такое лицемерное сибаритство, и ходила по горам, как заведенная, и камералку и быт откладывая на непогоду, или вовсе на конец сезона. Студентам же такой расклад нравился, да и мне подходил.

Студентов было двое: надежный и образованный Кирилл, кажется, химик по специальности, и Серёга, "химик" по жизни и разгильдяй по натуре. Кирилла толком не помню: хоть и приятный был парень, но как-то мы не сошлись, дружил он больше с Натальей. Серега же с ходу пришелся к душе, не помню даже, отчего. Его к нам направили в ссылку, можно сказать. Чем-то там в семье он провинился, и дядя, геолог-ветеран, пристроил его в наш отряд, чтобы мозги подправить. Однако особых чудес  в тайге Серега не вытворял, правки не требовал, ничем особо не напрягал. Мог пережечь на костре макароны, например, нередко ели мы пересоленное, но не больше того. Зато мурлыкал нам на гитаре, сочиняя что-то своё, отзывчив был на любой разговор, всегда в настроении, ну, есть такие задушевные люди. Впрочем, характер не открывается сразу, нужны обстоятельства, и об этом рассказ тоже будет...

Работать он не особо любил, надо отметить, но и не чурался. Из дружбы, наверное, а может просто спорить не хотел. В маршрут - пойдем, копать - давай, хоть и без энтузиазма... Бывало, ковыряет гальку лопатой, не взявши кирку вразмах, и шурф еле идет у него. Сердито выхватишь лопату у него, иди мол, отдохни, лентяй - и сам долбишь со звоном, чтоб побыстрей: вот, мол, как надо! На это он ничуть не смущался, ложился со вздохом в мох, мечтательно глядя в небо, а через полчасика снова, к бою готов: "что надо, старшой, может, чайку согреть? Или давай перекуришь, а я покопаю!". Короче, бродили мы по лесам по двое, жили душа в душу вчетвером, и шло в этом сезоне всё без особых происшествий.

Происшествия, в том числе неприятные, ждали нас после, за окончанием работ, но о них позже и не в них, в общем-то, соль. Для скромных же таежных приключений был с нами пятый, лайкопес Серый. Серый был он весь, целиком: никакие хаски тогда не встречались, оттого и глаза у него были серые, без никакой голубизны, и подшерсток. Смышленый, приветливый, из тех охотничьих собак, что летом сбегают от своих исконных хозяев на вольные хлеба. Пока не пошла охота на белку или там соболя, никому не нужны они, вот и бродят лениво по окрестностям, изучая другие нравы-обычаи, любопытствуя, промышляя чем попало и прикармливаясь, где придется, ожидая, впрочем, своего положенного  зимнего сезона. Прибьются иной раз к чужому костру, положат голову на лапы, и мирно ждут в сторонке, пока перепадет кусок.

Серый этот был довольно крупный пес, и хороший попутчик в маршрутах. Сам вызывался идти, ловко угадывая направление. Порой исчезал в тайге по своим интересам, но всегда находил нас, радостно виляя хвостом: "вот мол я, а вы думали, сбежал ваш Серый? Так мне тайга нипочем, а сто верст собаке - не крюк". Так он и жил при нас все лето, радуя всех, один только раз огорчил: скучал по охоте, и белку увидев у лагеря, не сдержал ретивое. Лаял с рассвета, мол, придите, добудьте пушистую тварь... Ружья у нас не было, и мы в предрассветной полудрёме ходили к нему по очереди, уговаривая уняться. Белка весело скакала вокруг палатки, Серый надрывно визжал, тренируя охотничьи навыки... От палки он легко уворачивался, уговорам не поддавался, не выспались мы, короче, в это утро. Разошлись по маршрутам угрюмо, под осипший лай. Только к вечеру, продремавшись, смеялись над происшествием. "Было б ружье", - Кирилл пошутил, - "не знали б кого стрелять: то ли ни в чем не повинную белку, то ли мерзавца Серого...".

Если вообще о сибирских собаках, то не такой уж мощный оказался наш Серый. Как-то пошли мы с ним на дальнюю буровую. Обычно решительный наш пес на каждой развилке топтался, стараясь понять, куда это мы движемся, упрямо выбирая другое направление. Нам было невдомёк такое странное поведение: обычно он угадывал лучше нас весь маршрут, а тут как будто подменили. К полудню вышли из лесу на лысый и плоский голец, и уже в виду буровой наш Серый пошел уж совсем кренделями, скрываясь подолгу за каждым кустом: и нас бросить ему вроде б зазорно, и вперед ну никак неохота. Причина вскоре открылась: от поселочка к нам покатилась собачья стая, и позади всех, не спеша - он, вожак, охранник, а не какой-то юркий охотник, пёс ростом с нашего Серого, но раза в полтора шире в плечах, и главное, в морде. Как будто взяли обычную лайку, разрезали вдоль вертикально,  а в середину вставили еще ломоть мяса хорошей такой толщины. На нас ноль внимания, а вот с Серым его диалог несложно было представить по мордам и хвостам:
- Ты, Серый, опять? Я ведь тебя предупреждал, сюда ни ногой!
- Да я бы ни в жись, это всё они... Им разе объяснишь... Тащат и тащат с собой, как на привязи, уж я им и так, и эдак намекал...
- Ррр, ну чтобы в последний раз. Сиди пока тут, и ни с места, а после мухой отсюда, и этих ученых с собой забирай.
Серый наш стал ниже ростом, хвост исчез под брюхом. Присел в низинке и терпеливо ждал в отдалении, пока мы с буровиками толковали свои толки. Стая обнюхала его и потеряла интерес, а мохнатый хозяин участка бродил вокруг балков, поглядывая на нас исподлобья, не роняя ни звука притом. Маламут, наверное, как нынче б сказали, а может, просто коренной сибирский волкодав.

В общем было нам весело порой, припасов хватало, работа шла чередом, а времена, меж тем, начинались лихие: дележка участков в тайге, выяснения, кто главнее, какие-то странные люди промеж всего. Ещё на базе в Саранпауле штурмовали, помнится, наташино окно, с неясными целями: впрочем, отбилась она без нашей поддержки. По району народ постреливал, в воздухе витал дикий запад. Пропал охотник в тайге, нашли потом тело: то ли самострел, то ли криминал... У наших старателей прямо с шурфа кто-то упёр с лотка весовое золото,  неподалеку от нашего лагерька. Нас это все мало коснулось, впрочем, но звучали в тот сезон такие мотивы, было тревожное настроение, как будто тучи нависали. Погодка тож не особо приятствовала, подолгу топили буржуйки в палатках: то морось, то изморозь...

Настала промозглая осень, сезон пошел на исход, работы кончались. Первыми улетели Наталья с Кириллом. Наталье надо было в семью, своих в школу собирать, Кириллу в институт. Забрали, как водится, основные ящики с пробами и кучу шмотья. Нам с Серегой осталась наша палатка и последнее дело - заброситься чуть выше, на главную реку Щекурью, маленько там побродить, посмотреть, главу к отчету чтобы сочинить, мол, и тут были, рыли и мыли. Копать по холодку и по сырости уже не хотелось, а шлиховать не помню, было ли надо, но среди ледовых заберег это тоже не в жилу. Поэтому, ожидая нашу вертушку, просто ходили в маршруты, без особых раскопок. Серега зачищал редкие обнажения, я писал-рисовал, пытаясь унять дрожь в пальцах. Грелись у костерка, брели дальше. Хотелось чего-то иного, бодрого, дальнего, как и всегда по осени. Сидишь весь сезон в яме-долине, работаешь по колено в воде, когда еще расправить плечи?

Впрочем, просто пройтись удавалось и летом. Иногда с вечера бывает такой настрой: придумаешь себе далекую цель, задачу опробовать иной распадок, или глянуть на коренные в верховьях. На деле просто тянет вдаль, на простор, от старателей с их тракторами, да и от своих, от текучки забот,  из-под полога елей и от глубоких омутов к острым вершинам, чтобы хоть глянуть вокруг, на весь дикий край с высоты... Наталья, похоже, понимала и это, только усмехаясь на такие самозадания. Как-то рванули мы километров за двадцать по горам, с Серегой разумеется, всего лишь каровое озерцо нам приспичило поглядеть. По дороге пару шлихов смогли намыть второпях, да обрывчик зарисовать практически на бегу: чисто так, для отмазки.

Вообще рисования эти - обычная работа геолога, да и любого полевика. На правой стороне блокнота пишешь, на левой - зарисовываешь: слои в шурфе, строение разреза, интересный рельефчик, перспективную жилу, а не то, под настроение, и пейзажик. Это удобнее фотографии, нужное можно и выпятить, и подчеркнуть. В этом сезоне и фотокамеры-то я не упомню, хотя обычно таскал. Может был зенит у Натальи, или Кирилл снимал, но не я и не Серега. Он если б и таскал что в маршрут, так это гитару. Короче фотографий с того сезона не осталось, и зарисовки были весьма кстати и для отчета, и для воспоминаний.

После этих символических дел потопали мы наверх молча: тропа закончилась, но это как раз подогревало. Забрались чуть не на тыщу метров, а все тянуло и дальше, и выше. Когда, наконец, поднялись к озерку, горы вдруг затянуло облаком, и нас у бережка встретил непроглядный туман. Мы озадаченно присели на валуне чуть поодаль. Плотный туман лежал перед нами как в чаше, стекая от озера вниз, мимо нас через плотинку-порог и дальше  вниз по долинке. Озеро угадывалось только по звуку, как будто кто-то большой ворочался в молоке. Можно было бы встать и подойти к воде, хотя бы умыться, но не тянуло рушить загадку, да и зябко было для умываний. Посидев с полчаса, мы молча потопали вниз. Вернулись чуть не за полночь, едва отыскавши дорогу, и были молчаливы даже друг с другом. Не помню, чтоб сильно устали, не те еще годы были, чтоб уставать: но вот впечаталось в память это озеро, и как туман вместо воды в нем переливается, будто живой.

Однако, вернемся к осенней поре на Урале. Здесь, как и по всей тайге, природа спешила к зиме своим обычным манером. Красила мари багрянцем, расчерчивая склоны желтизной лиственниц. Не помню запахов той поры, а в пору увядания они пронзительны: то багульник, то голубичная марь, то звериный помет, то сладковатый бадан... Ну не помню, не пахнет в памяти именно эта осень: наверно за много сезонов в горах уже примелькалось, принюхалось, притерпелось. Наверно, все и было и пахло, как оно водится, поражая навечно новичков, таких как Серёга. Звуки и то слабо помню, только усилием воли могу восстановить, что вроде курлыкали перелетные, трубили далеко в горах то ли козлы, то ли олени, хрустел по утрам ледок в лужах и заберегах, когда бредешь по отмели в высоких болотных сапогах. Все как всегда, короче, кто хаживал по осеням, тот знает. Стал пропадать все чаще и Серый, по нескольку дней иногда не являясь к костру. Видно, наведывался к своему охотнику, проверяя, не чистит ли тот ружьё? Не готовит ли капканы? Не пора ль в тайгу, соболей гонять да белок облаивать по-настоящему, для промысла, а не впустую?

Настал и наш черед перебираться подальше в горы, на Щекурью. Вертушку заказали, все вещи собрали, ну и как водится, то непогода, а то санрейс у пилотов... Жили пару дней уже в пустой палатке, помнится, все вещи сложив на вертолетной площадке. Бежали к ней не раз по узкой тропе, заслышав гул винтов, но - не для нас этот рейс, оказывалось... В очередной раз, после ну крайнего заверения диспетчера уже и палатку сложили, поистроившись у старателей под боком. Вроде как нашаманили: утром рано прилетела и наша птичка, перенесла нас в широкую открытую долину среди высоких гор, к балкам вахтовиков. То ли бурили они там, то ли дорогу рубили, то ль ЛЭП тянули, не помню, но мы быстро сориентировались и примостились у них в балке: все же теплей, чем в палатке. Половина балка была свободна, и нас вселили без долгих раздумий, как это принято в нашей тайге.

Непривычно было бродить на просторе: у Щекурьи долина широкая, пока дойдешь от края до края, через протоки, может и полдня пройти... Приходилось выбирать, наш берег или другой нам нужен, заранее, чтобы потом не перебираться по сложной траектории. Впрочем, особо мы не упирались в работу, поджидая удачной погоды. В разрывах облаков, над всей долиной высилась на западе гора Неройка, приманивая к себе. Зарисовал я её в один из таких пронзительных моментов. Сам собою наметился и последний маршрут: нам надо туда, наверх, на эту острую вершину, сколько бы ни пришлось идти и как. Зачем, отчего, даже и не думалось. Наверно, чтоб глянуть с высоты на все пройденное, а может, просто так, для памяти. Печально заканчивать сезон в балке, под гомон соседей-вахтовиков, под урчанье дизелей, на разъезженном урочище. Короче, не работа, а сам полевой жанр требовал развязки, и оба мы это ощущали.

Череда пасмурных дней сменилась, наконец, ясными, и собственно, дел уже и не осталось. "Сбегать", как говорят таежники, на Неройку и можно улетать. Последние пробы уложены в пару ящиков, кирка и лопата отмыты от глины и укутаны в мешовину, на карты не тянет даже глядеть, настолько примелькались... Решили, что завтра идем, а вечером сами себе устроим отвальную. Провизия покончалась, и всё меню составляла банка тушенки, головка лука и котелок макарон. Даже лепешки испечь было не из чего, а ходить-меняться или там побираться не хотелось, хотя и такой талант имелся. Однако завалялась у нас бутылка спирта, не помню откуда добытая. Коллектив в этом сезоне попался непьющий, спирт до осени дожил почти что и не истраченный, и было решено его отведать. Стемнело, когда завершили последние сборы...
Пили мы почуток, из эмалированных кружек, и признаться, увлеклись. Серега мурлыкал что-то невнятное под гитару, я подпевал. Открывал ему душу, он соглашался, что жизнь многогранна. От макарон с тушенкой переходили к десерту из брусники, луна светила в узкое окно... За стенкой тоже шел сабантуй, но заметно веселее, чем наш. Наверно, у соседей тоже было отвальное, осеннее настроение, а может, луна взбодрила всё население долины.

За разговорами и думами, за чередой глотков и философией мы как-то потеряли время. Опомнились когда, в очередную вылазку на улицу увидели, что нет кромешной тьмы. Луна ушла, но на востоке проявилось слабое зарево. Спать не хотелось, а кроме того, невзирая на спирт внутри, мы были на удивление трезвые. Не как стекло, но не шатало, а наоборот, тянуло вдаль на подвиг, и желательно, чтоб были чудеса. Маленько покумекав, решили выступать немедля, пока на взводе, а иначе если заснуть сейчас, полдня пропадет, известное дело. Закинув на спину рюкзачок, один на двоих, и натянув болотники, потопали вверх по течению. Ни дверь запереть, ни газ выключить, ни телефон в карман не надо брать: свобода, да и только, решили и пошли. Не взяли даже котелок, пить не хотелось. Вот это было ошибкой, но что уж там.

Итак, вперед: идти по сумеркам небыстро, и мы шагаем аккуратно, обходя многочисленные протоки и заводи. Первые километры известны, натоптаны, а дальше идет дорога, точнее, накатка вездеходами. Но у такой "трассы" один нюанс - она идет вблизи реки, по самому ровному профилю, переходя русло по перекатам. Нам это не подходит, иные бурлят выше сапог, а мокнуть зазря неохота, тем более утро выдаётся морозное. Хрустим тонким ледком, шагаем через бурелом, топаем по мху, обходим протоки по отмелям, снова находим дорогу, мерно шагаем. Вспоминается Серый: уж он бы отыскал тропинку поудобнее...

Солнце включается как лампа, неожиданно, и начинает греть захолодевшую спину, растапливает ледяные блюдца. Хочется пить, и это слабо сказано: сушняк начинается, надо честно признать. Воды полно кругом, не надо долго искать, любой ручей выручает... Вода ледяная, но это уж привычно. Слегка ее греешь в руках, потом во рту перекатываешь со щеки на щеку, пока перестанет зубы ломить, потом глотаешь. С каждым глотком уходит жажда, но приходит опьянение. Это и неожиданно, и вовсе ни к чему сейчас. Ну, надо было раньше думать, идем и в этом, хмельном состоянии. Спирт от водички, похоже, проснулся и начал работать, а может солнце, или просто доза дошла, наконец, до сосудов мозга. Шагаем, слегка шатаясь, и вот, слава богу, река уходит в сторону, дорога идет прямо, по сухому каменистому склону, в сторону поселка. Очарование утра исчезает, сменяясь тупым упрямством: уж до поселка-то мы дойдем, а там видно будет. Тянет присесть, прилечь, но нельзя, развезет... Топаем вверх.

Поселок этот мы давно уже приметили на карте, с короткими подписями "шт.", разбросанными вокруг рукой дотошного топографа. Хрустальные штольни на кварцевых жилах, их-то нам тоже интересно было б посмотреть. Главная улица не кажется оживленной, но житель виден, один рабочий. Он  советует зайти в контору, мол, объект режимный. Пока Серега дремлет у бревенчатой стенки, слегка постанывая и бормоча невнятное, собираю остатки разума и иду за провожатым. Директор или инженер уже на ногах, точней, за столом, настроен он неприветливо: своих забот хватает, а тут невнятные пришельцы... На столе у него кристалл кварца, настоящий горный хрусталь. Я достаю дрожащими руками свои бумаги и корочки, но он со вздохом двигает их по столу обратно, возвращая: "нельзя и в штольню, и даже на территорию нельзя. Идите откуда пришли, ну, передышку вам разрешаю". Вот уж действительно гора Не-рой-ка, копать нельзя, да и смотреть раскопки - тоже. Шутили не раз за сезон над этим названием, а так оно и оказалось. Разворачиваться, когда уже столько прошли? Ну нет... Бужу Серегу, пьем с ним гостеприимно предложенный чай на пороге конторы. Чаек бодрит, но шторм внутри не утихает. Голова как кочан, или как колокол, хорошо хоть ноги в порядке. Благодарим, уходим якобы вниз по дороге, но за увалом, убедившись, что дома скрылись за перегибом, сворачиваем в первый же распадок и начинаем медленно, шаг за шагом подниматься в гору. Над нами в утреннем свете блестит Неройка: один склон пологий, юго-восточный, а к северу гора обращена темным ребристым обрывом.

Что-то сверкает впереди, ярко, как зеркало. Будто кто трюмо установил на открытом склоне. Идем туда, гадая по дороге, что это может быть. Громадный кристалл горного хрусталя, с голову размером, прозрачный, чистый. Слегка обломано основание, видно, что из недр, а не с неба эта диковина. Поблизости ничего нет, чтоб объяснить загадку: ни карьера, ни входа в штольню, ни там следов работ или полозьев. Кто-то нес в руках, но не донес. Испугался или смутился, водрузил добычу на скальный постамент. Отчего-то не спрятал, а именно выставил... Может и не бродяга-хищник, а так рабочий пошутил. Разработки, как поняли мы из короткой беседы, приостановлены, мол, не рентабельно... Ну, чудеса, да и только.

Забегая вперед, таёжный "хищник" все же встретился на пути, но потом, уже в большом поселке, в жилухе, как говорят, куда вертушка нас плюхнула, выдернув со Щекурьи. Мы приютились со своими ящиками в каком-то сарае на краю аэродрома. Назавтра был обещан АН-2 в Ивдель, и мы вроде вписывались по раскладу. Оставалось надыбать свежей провизии, сварить, согреть чайку, но тут постучали в дверь. Какой-то вкрадчивый голос что-то предлагал, вежливо, но настойчиво: пришлось открыть. Парень вполне приличный с виду, но явно из тайги, как мы. Мелькнула мысль: бич-сезонник, денег хочет, отделаемся жратвой. Однако странный посетитель оказался не простым бродягой. Чайку попросил, а пока грелась вода в котелке, разложил на столе добычу своего персонального сезона, из увесистого мешка. Чего там только не было: и упомянутый хрусталь, и ярко-зеленый уваровит, и узорчатый малахит... Угадавши в нас городских, предложил купить хоть что-нибудь, мол, на провизию и на проезд, а то поизносился, шляясь по тайге. Я не решался, сильно сомневаясь в происхождении камешков, ясное дело, не с геологической точки зрения. Парень заверил, что по рабочим приискам не лазил, ну, там где люди и сторожа. Там, мол, стреляют не глядя, такая нынче пора... Знаю, мол, жилы заброшенные или совсем дикие, там и напромышлял. Пришлось поверить и обменять десяток камешков на деньги, ведь дело-то к ночи шло. С тем и разошлись после чая, а я глядел в согбенную под тяжелым мешком  спину и думал: вот не такой ли скиталец-то золотишко подрезал мимоходом у наших старателей? Ну, дух таежный ему судья...

На нашем неройском маршруте, меж тем, нам уже плохо. Серега совсем грустит, шагает, тупо глядя в землю. Меня крутит винтом, пошло откровенное похмелье. Спирт никак не хочет покидать организм, невзирая на литры воды и чая, цепляется за каждый сосудик, что отзывается ломотой в мозгу. Мысли вернуться, однако, нет, мы ведь знаем, что легче не станет. Это одно, а другое: мы уже никогда не вернемся сюда. Последний день на закате советской геологии, когда еще другая какая-то образуется и наука, и страна... Но эти мысли придут потом, уже дома, сейчас же тупо двигаем ноги. Склон идет вверх, становясь круче.

Вообще в невысоких, средних горах ходить хорошо. Жителям города кажется - о, камни, скалы: это так трудно и круто. Однако самая тягомотина кроется в бродах, болотах и в буреломе, когда каждый шаг - это гимнастика с неизвестным итогом. На невысокие горы же выйти у полевиков считается облегчением, по сравнению. По гольцам мы иной раз специально прокладывали маршрут, чтобы долины с их марями и бродами обойти побыстрее. Идя верхами много не наработаешь по нашей, россыпной части, но двигаться гораздо быстрей и приятнее по твердому, а не проваливаясь в мох на каждом шагу, с коварными сучьями притом. Конечно, наверху, на гольцах встречаешь и камни-курумы, и расщелины, и узкие гребни, но это все твердое, как асфальт: знай шагай, перепрыгивай, держа баланс, а крутяки - вопрос лишь энергии в организме.

Похоже, ее-то нам и не хватает на последнем взлете. Спирт не идет в цилиндры, говоря образно, а выходит, как бензин из пробитого бачке. Ползем потихоньку, с передышками,  не глядя в глаза друг другу. Вот незадача,  дернул же черт напиться... Отметили бы позже и выспались, как люди. Неройка будто смеется над нами: не такая уж грозная вершина, но все ж больше тыщи метров от нашего лагеря перепад. Еще это солнце, как ирония судьбы: не так бы било в голову, было б полегче...

Однако доходим, и вроде живы, и отпускает вроде, а может, вид открывается и отвлекает. Точнее, виды, да что там - весь Уральский хребет кажется, как на ладони. С каждым тяжелым шагом все шире и шире обзор. Не помню предвкушения вершины, просто заходим на площадку, да и только. Серега совсем никакой, ложится ничком, я падаю на бок и начинаю озираться, шелестя тополистом. Вершина Сабля, кажется, рукой подать, да и Манарага с её зубцами видна отчетливо, всего с полсотни километров. Ладно Манарага, кажется, что видно Ледовитый океан! Гляжу еще и еще: позади, на востоке, роится поселок добытчиков горного хрусталя, как будто улей, за ним вьётся многими нитками Щекурья, стекая аж до нашей Нярта-Ю. Поселок кажется совсем рядом, у подножия, а чуть ближе, на перегибе склона, сверкает тот загадочный кристалл, отблескивая очередной гранью. Вот уж мистическая инсталляция, как будто знак. С другого склона снежники тянутся вниз полосками, как будто горнолыжка...  Пейзаж волшебный и грандиозный, но на припёке разбирает сон.

Просыпаюсь уже сильно за полдень. Где мой Серега? Вот он, ничем не занят. Присел на уступе, и смотрит вниз... Похоже, оклемался. "Серёг, ты как?" - нет ответа. Подхожу, чтобы сесть рядом, и... дух перехватывает, голова кружится от высоты. Сидит он не на простом уступе, а на обрыве высотой метров сто! Не сказать, чтоб совсем отвесно с этой, северной стороны Неройки, но катиться можно кубарем до самого низа. Коленки подгибаются, тихо шепчу, чтоб не спугнуть: "Серёга, пойдем..." - не реагирует. Шепчет что-то своё, то ли напевая, то ли медитируя... Страшновато, но ничего поделать не могу, не тащить же его от обрыва за шиворот. Орать? А вдруг он в прострации, словно лунатик: проснется и упадёт. В этих томлениях проходит с полчаса. Изучаю окрестности, периодически возвращаясь к вершине, там позволяю себе только робкие звуки. Надо бы сесть рядом с ним и разделить медитацию, войти в его грёзы, чтобы оттуда, изнутри с ним потолковать... Однако с детства боюсь отвеса, голова кружится и равновесие подводит на остром гребне или на краю. Солнышко начинает спускаться, заходя с дальнего, западного бока Урала, где не доводилось бывать. В ту сторону тоже видно неплохо, тереблю карту. На ней пестрят старозаветные вогульские имена: Вангыр, Паток, Харота, будто заклинания. Хотели с друзьями в поход идти в эти места, смотрятся они сверху так, что не наглядеться. Сверкают бусинки каровых озер, ребрятся гребешки между ними, переливаются водопадики. Дальше в Европу вдоль речек змеятся и уходят полоски лесов, разноцветные в осенней гамме. Серега вдруг заворочался, закурил, значит, возвращается в наш мир. Отвалился назад, лег навзничь, пуская дым в небо. Я молчу, чтоб не спугнуть. Чайку бы, конечно, но и дровишек тут нет, и котелка у нас с собой: идем налегке, сорвались с места наобум... Но стоило оно того, стоило.

Меж тем хочется пить неимоверно, и не сговариваясь, просто переглянувшись, начинаем спускаться к ближайшему снежнику. Лето было прохладное, и в ложбинках снега сохранились, немаленькие притом. Жадно хватаем замороженное питьё, но сушняк давит  по-прежнему. Надо бы еще ниже, к родничку, к сырому началу ручья, не говоря уж об озерке каком-нибудь. Возникает идея ускорить спуск, не помню чья. Серега садится на задницу и едет по снегу, пятками тормозя, аж брызги летят. Я еду на ногах, припоминая горнолыжные навыки. Удается даже скользить змейкой, поворачивая то и дело, будто в слаломе. На болотных сапогах неплохие ребра-канты, в ботинках вибрам было б не так сподручно... Еще бы каблук не мешал, а то цепляет иногда. Так и доезжаем до края снегов, и как ни странно, без повреждений. Пара царапин о льдинки, чуток синяков, да и только. Похоже, алкоголь вышел, а впрочем, и батарейки внутри тоже кончаются. Жадно пьем из ручейка, что течет из-под снега, и уже по пологому склону, козьими тропами идем к Щекурье. В спину светит предзакатное солнце, хороший день был, обошлось без происшествий... Кончается и наш шальной маршрут, и сезон, да и вся геология.

Парочка происшествий ждала нас напоследок: когда мы ждали поезда в столицу, решил я пройтись по окрестностям вокзала. Сереге велел строго-настрого не чудить, вести себя тихо, гитару спрятать, наш скарб беречь: город Серов известное гнездо проблем, тем более на дворе девяностые. Однако получаса не прошло, как он уже заныл, бренча струнами, вошел в тот самый транс, когда окрестный мир слабо волнует. На его завывания подтянулись, увы, не девушки и не ветераны, а местные гопники. Тоже соскучились по высокому и прекрасному, а может с утра ходили-искали, к кому докопаться, и лохматый Серега как нельзя лучше подходил на эту роль. Я вернулся, когда вся компашка дружно распевала что-то блатное. Кайф я испортил одним своим появлением, но аборигены успели схватиться за гитару, мол, заберем струмент и сами споем, раз такое неуважение. Пришлось включить какие-то прямо нквдшные интонации, и они нашлись на генетическом уровне. Не помню конкретно, что говорил и какими карами грозил, но в ход пошли и "секретное задание", и "спецматериалы", и якобы знакомства в КГБ/МВД... Это, ясное дело, никак не монтировалось с бомжеватым нашим обликом, однако шпана заметно смутилась. По сусалам, однако, нам досталось на прошание, нельзя же им было терять реноме. Пообещали вернуться, усилив ряды, грозили и прочими неприятностями, логичными в данном случае. Мы стойко выдержали и словесное и тактильное воздействие, и дружно вцепившись в гитару, оттеснили противника на перрон скорее загадочными карами, чем физически. Инцидент был скорее комичный, чем стремный, однако досталось Сереге на орехи. Он, впрочем, был рад, поскольку с гитарой уже простился, а тут хеппи-энд, можно сказать.

Еще из комично-тревожного, раз уж речь зашла о происшествиях. Когда грузились в АН-2, чтоб в Ивдель лететь, пришлось постоять в очереди у трапа: пассажиров набралось словно в большой лайнер. Я отчего-то оказался в этом стоялове с тяжелым ящиком на плече, и ставить его снова наземь ох, не хотелось: поясница не юная... На секунду расслабился, повело и я прислонил ящик углом к крылу, чтоб удержаться. Думал, оно алюминиевое или фанерное, но из-под ящика послышался тревожный треск. Тут же ящик я поднял - ох ты черт, дырка в крыле, размером с рубль юбилейный! Оно только с виду прочное, а на самом обтянуто перкалем, будто модель в пионерском кружке... Внутри похолодело - нам ведь самим лететь с этой дырой, не кому-то. Занес ящик в салон, пошел и привел бортмеханика к своей промашке. Предложил: "давай мол заклеим, только клей найти бы, а? Кусок тряпки отрежу от наших шмоток". Тот лишь усмехнулся: "долетим и так, не впервой." "Вот флегма", - подумал я и сел на скамью весь в холодном поту. В "антоне", как их зовут по-простому, не кресла, а откидные сидения, рядами вдоль бортов. Кто подвержен тошноте, встают на колени, а свой пакет или даже коробку, припасенную заранее, держат перед собой на скамье. Ну это когда воздушные ямы, турбула, а так-то антон нормально летит. Садясь на галечную косу, самолетик, правда, трясется отчаянно, даже прыгает, но к этой посадке уже все равно, только думаешь, валун не попался б под колесо. В общем, летели мы в Ивдель часа полтора,  и я все глядел на крыло. Смотрел, не расползлась ли дыра под напором... Но ничего, долетели, надежный аппарат оказался, хоть и тряпочный отчасти. Такого немало в полях набирается.

С Серегой на Казанском вокзале запихнули мы наши мешки и ящики в хранилку до поры, поскольку никто нас не встречал. Расстались душа в душу, но больше не виделись. Не оттого, что вдруг разонравились друг другу, просто жизнь в поле - это одно, а городская - другое... Не помню даже, приходил ли он в институт, получать зарплату или из ящиков забирать своё, как обычно бывало. Наверное приходил, но в гости не заглянул на чай ни к дяде, ни ко мне... Однако запомнился, даже запал в душу, как и всё приключение. Иногда вижу, будто во сне, открытый склон Неройки, а посредине большой кристалл кварца подмигивает, сверкая на солнышке, как фонарь маяка. Туда бы ещё и ещё, на Неройку и за неё, на горный простор выше зоны лесов, на Патом, к Сабле и к Манараге: однако другие дела, времена и даже век сменился с тех пор.