Базис

               
                Разрушенному строителями родному дому посвящается.



                БАЗИС*
                (повесть)

       К югу, с излучины реки от самого села Терехова, на высоком берегу  густой лиственный лес переходил в настоящее лукоморье, простирающееся до самой Большой Можайской дороги. Зелёная чаща, наполняясь  светом и солнцем, постепенно  превращалась в  столетнюю дубраву, где по преданию рос  мощнейший кряж, раскидистая крона которого достигала самого неба –  именно тот, что осью мира людьми был прозван. Говаривали, кто придёт сюда со светлыми помыслами, благородными устремлениями и добрыми намерениями, станет вовек героем прославлен, а кто замыслит здесь подлость и зло – будет за то шибко наказан; кто же осмелится уничтожить тот дуб в угоду корыстных целей –  не только сам будущего лишится, но и  своих потомков лишит.

       Бывал здесь часто молодой русский царь, Пётр Алексеевич со свитою, сплавляясь лодками по реке Москве, навещал в здешнем имении  дядюшку Льва Кирилловича Нарышкина, брата матери своей, ходил к тому дубу и просил о благоденствии для  страны, крепился здесь своею надеждою и верой...

_______________________________
* По-гречески – основа. 


                1705. СЁСТРЫ

        – Машенька, Маша-а! Ау-у! Ау-у! Выходи, куда ты пропала! Выходи немедля, не то я тебя гулять с собой больше никогда не возьму! А-у-у!! Выходи, непослушная девочка, не то я одна домой пойду,  придёт волк и  съест тебя! – звала без устали молодая особа в тонком кружевном чепце и лёгком дорожном платье, с привязанной за спиной объёмистой котомкой.

       Отчаявшись обнаружить  пропавшую в дубраве  маленькую спутницу, она устало прислонилась к  корявому древесному стволу и громко сказала:

       – Ну и хорошо.  И ладно. Тогда я сама все ягоды съем! И печенье! И малиновый  бисквит!

       В ближних кустах ореховой поросли обнаружилось шевеление, и на свет появилась маленькая курносая непослушница лет пяти в  холщовом сарафанчике зелёного оттенка, лёгких кожаных сапожках, с плетёной  под рукою корзиночкой.

       – Дай мне! Я тоже хочу! –  потребовала она.

       – Ты непослушная, Маша. Ничего я тебе не дам, –  была непреклонна  юная воспитательница, пряча от малышки снедь.

       –  Дай! Дай! Ну, дай мне! – подбежав, хныкала Маша, заглядывая в свёрток с едой, – Я тоже хочу бискит! Хочу бискит,  дай! – и совсем заплакала, – Ты злая, Саша, злая! Дай мне бискит! – повторяла она, всхлипывая. 

       «Угости сладостями сестру, Александра, малышей дразнить подло», – вдруг было  ей сказано.  Иль померещилось?

       – Ты кто? – удивилась юная паломница, будто прислушиваясь.

       «Я тот самый дуб, у которого ты сидишь. Я – твой внутренний голос, твоя совесть, твоя интуиция».

       – Как ты смеешь указывать мне, кузине самого царя! – тем не менее, возмутилась про себя гордая девушка. 

       «Оставь ты свою гордыню. Повторяю. Я тот самый дуб, которому поклониться  пришла ты, Александра,  и привела сестру. Не обижай Машу!»

       «Ой, и в самом деле! Что я на неё накинулась-то? Она малая, не соображает ещё», – подумала паломница, подняв голову вверх на  высоченную крону волшебного дерева, –  Маленькую сестру мне обижать нельзя, хоть и нареченная она, от другой матери».

       – Хорошо, Маша, я дам тебе малиновый бисквит и испить воды, –  примирительно сказала она, обняв сестрёнку, – Но, обещай же, что ты никогда больше не будешь убегать от меня в лесу, всегда будешь слушаться.

       – Обисяю! Обисяю тебя слушаться, ты доблая! –  произнесла малышка, доверчиво обхватила Александру за шею и получила, наконец, вожделенный бисквит.

       Юные паломницы принялись за трапезу, что доставляло им явное удовольствие.

       «Зачем пришли ко мне, красавицы? – будто бы спросил Дуб, когда они немного насытились, –  Не я вас кормлю, пою, обуваю и одеваю.  Так чем же ваша душа полнится? Что привело вас ко мне?»

       И тогда с недвижных губ Александры едва сорвалось: 

       –  Мы пришли к тебе, благородный Дуб, чтобы ты предсказал будущее мне и моей младшей сестре Маше.

       «Так слушайте же внимательно. Я поведаю вам историю двух дочерей Льва Кирилловича Нарышкина, которому сам царь приходится племянником. Быть может, это как раз ваша история?

       Одна из его дочерей, будто, твоим именем названа, Александра. Получив заграничное образование, нагулявшись вдоволь по  столичным куртагам, салонам и балам, она слишком поздно выйдет замуж за очень важного впоследствии  государственного чиновника, именуемого  кабинет-министром при государыне Российской. Однако сама Александра до того времени не доживёт, она умрёт раньше, после очередных родов из-за ослабевшего здоровья.  Свадьба состоится, когда её муж, Артемий, будет занимать должность Казанского губернатора. Государь Пётр Алексеевич арестует его за казнокрадство и посадит в тюрьму. Лишь скоропостижная  смерть самого царя прервёт  следствие и неминуемую казнь супруга Александры. Она счастливо не доживёт до того времени, когда  Артемий, всё же, позорно кончит  жизнь на эшафоте. Причиной тому станет его несносный характер и крайнее самомнение, ибо он захочет стать приближённым государыни, заняв место её фаворита. Но, не суждено тому быть.  Поймав Артемия на крупном  казнокрадстве, однажды зимою  императрица заключит его в острог, а летом  публично казнит вместе с подельщиками. Троих детей Александры отправят в ссылку, к счастью, ненадолго, поскольку осенью того же года государыня сама  умрёт от почечной колики, тогда же и детей вернут в столицу.

       А будущий супруг твоей маленькой сестры Маши, с таким аппетитом доедающей теперь малиновый бисквит, уже родился, ему сейчас тоже пять  лет, зовут его Фёдор, он также является потомком одного знатного рода.  Но, видится мне, что этот брак счастливым не станет. Маша не сможет зачать  ни одного ребёнка, умрёт, не прожив в замужестве с Фёдором и двух лет. Отчаявшись завести детей со знатной особой, в скором времени он женится на простолюдинке с хорошими физическими данными, которая принесёт ему аж семерых наследников.  Прожив довольно долгую жизнь, богомольный  Фёдор станет одним из приближённых Российской императрицы, получит от неё чины и награды».

       – Благородный Дуб, ты всё время говоришь об императрицах. Кто они такие? Ужели после моего двоюродного брата Петра Алексеевича в России переведутся государи, а престол станут занимать лишь государыни? – поинтересовалась Александра.

       «Видится мне, юная паломница, что по смерти царя Петра Алексеевича, поименованного  ещё при жизни Императором Всероссийским, до конца текущего века русский престол будут занимать преимущественно особы женского пола до тех пор, пока Романовы не прибегнут к новому порядку  престолонаследия исключительно по мужской линии. Сначала престол займёт вдова императора Петра, Екатерина, затем трон перейдёт дщери его единокровного брата Ивана из рода Милославских по матери –  Анне Иоанновне, а уж следом – ещё не родившейся нынче дочери твоего царственного кузена,  Елизавете, которая передаст власть своему племяннику.  В дальнейшем, после дворцового переворота, власть в России будет узурпирована супругой того племянника – императрицей Екатериной Второй, формально не имевшей права на этот престол. Лишь после её смерти власть  вновь вернётся потомкам Романовых и Нарышкиных.

       – Вот оно как! Стало быть, мы с Машей лишены всякой надежды на то, чтобы стать царицами? – разочаровано протянула Александра.

       – И я хочу, и я! Я тоже,  хочу стать цалицей! – вторила ей маленькая Маша, задирая голову вверх, на крону волшебного Дуба, в листве которого играли солнечные лучи. 

       «Остерегайтесь такой стези. Та власть, к которой вы стремитесь, не подлинная – вымышленная. Подлинная власть – это власть над собой, своими низкими  помыслами и подлыми устремлениями. А мечты обрести корону, выйдя замуж за какого бы то ни было властителя, будь то царь, король, император или принц, – они и есть самые низкие помыслы. Оттого и многие королевские персоны женского пола в замужестве чувствуют себя несчастными, ибо с богатством и властью  они обретают пущую несвободу. Примером может послужить всё та же императрица Екатерина Вторая, которую едва ни погубят по рождении ею законного наследника, а затем она узурпирует  власть, согласившись занять престол вместо убитого заговорщиками мужа. Будучи на троне, она одержит множество побед, но к концу жизни, оставляя наследникам коррумпированную крепостную Россию, окружённая ворами и льстецами, она почувствует себя по-настоящему несчастной женщиной, несмотря на неограниченную власть и несметное богатство».




                1812. ГИЙОМ ДЕ РАСТИНЬЯК


        – Guillaume! Ah, Guillaume! Guillaume! – в безумии страсти повторяла Элен заветное имя, всё ещё не вполне осознавая, что вот оно состоялось, состоялось, наконец: красавчик майор, всё же, попался в шелка её постели! Наследнице знатного русского рода, ей удалось-таки завлечь императорского адъютанта в свои сети, изобразив с ним безмерную, безоглядную, всепоглощающую любовь, какая только раз в жизни и бывает. Похоже, и Гийом сделался от неё без ума. Наконец-то, после неудачного брака с недавно погибшим Аркашей Суворовым появилась светлая надежда под покровительством этого наполеоновского порученца поднять пятерых детей пусть даже не в русской, а во французской России, и, если не в нынешнем, то в будущем году непременно! Где жить?

       «Да не вопрос! – тем временем размышляла она, – Хоть здесь, в Париже, хоть в Санкт-Петербурге, хоть в Москве. Не такая уж я «патриотка», как некоторые  русские  друзья и подруги, совсем отказавшиеся нынче от общения с французами.  Однако в Париже лучше уж купить свой дом, ибо жить на съемной квартире становится слишком дорого.  Дохода от Брянских имений может и не хватить… смотря что отписал мне покойный Аркадий… быть может, и вовсе ничего не отписал – ведь завещание-то ещё не вскрыто».

       Между тем, Элен сама всё больше и больше западала на этого  красивого брюнета, отличавшегося не только игривым куражом и нескончаемой потенцией, но и  исключительно нежным, корректным обхождением. Ей бесконечно нравились сильные руки молодого человека,  нервными, чувственными пальцами ласкавшие её грудь,  покрытый тёмным пушком плоский мускулистый торс и ноги, стройные и  длинные, как у танцора. От него не пахло конюшней, как от иных русских конногвардейских офицеров, с которыми в отсутствие супруга уже не раз  доводилось общаться наедине, и он шептал ей ласковые слова  «ma belle, mon ange, ma deesse!*».

       «До чего же она хороша! – думал в свою очередь де Растиньяк, любуясь упругими формами своей новой фаворитки, её гладкой шелковистой  кожей и необыкновенной пластичностью живота,  – Уж сколько раз рожала, а ничуть не потеряла привлекательности в свои двадцать семь-то лет! А применяет ли она средства против зачатия?  Впрочем, и мне  следует поостеречься….  Она, ведь, очень богата, принадлежит к числу знатнейших русских фамилий – быть может, составить партию, жениться? Как отнесутся к этому её родители?» – мелькало в голове молодого человека  из семьи  убитого жирондиста, которого Наполеон, будучи при армии, направил  в тыл, в Париж, с ответственным поручением.   


_________________________
* Моя красавица, ангел, богиня! (франц.)



       С трудом оторвавшись друг от друга, они сели, наконец, покушать. Русский завтрак, в отличие от традиционного,  показался Гийому замечательным, вкусным – fromages blanc, crepes – то, что она называет «сырники», «оладьи»  плюс tarte a la viande*, именуемый «расстегай», – волшебно!

       – Элен, я должен ехать в Тильзит в Ставку, – с явным сожалением произнёс де Растиньяк, отпив из бокала сухого бургундского.

       – Когда ты отправляешься?

       – Сегодня к вечеру.  И времени уже нет, дорогая, мне нужно зайти домой и собраться.

       – Как жаль, как жаль, мой друг! Мне так не хочется тебя  отпускать! – произнесла Элен с сожалением, не из вежливости, а совершенно искренно, прямо от сердца, – Когда же мы теперь вновь увидимся, Гийом?

       – Не знаю… начнём переписку, пожалуй. Я сообщу тебе письмом.

       Элен торопливо, нервным движением (к чему теперь притворяться!)  схватила свой ридикюль  и протянула ему визитку:

       – Вот здесь, возьми мои адреса, санкт-петербургский и московский. Я еду домой через месяц, дети пока здесь остаются. Мне надо будет  уладить с  наследством покойного Аркаши… 

       Так они и расстались тогда, в Париже, и кто мог бы подумать, что следующее их свидание состоится в Москве лишь через год, когда наполеоновские войска вплотную подступят к российской столице!


____________________
* Пирог с мясом  (франц.)




       …Конский топот разнёсся окрест в осенней дубраве, сменив   атмосферу тревожной прифронтовой глуши кратким мирным оживлением, казавшимся долгожданным  и спасительным, словно глоток воды в знойный полдень. Здесь встретились два всадника, один был на кауром жеребце в форме французского гвардейского офицера, другой на резвой вороной кобыле – в костюме русского конногвардейца. 

       – Ты опрометчиво поступаешь, моя дорогая, одеваясь во всё армейское. Нас могут увидеть, – волнуясь, шептал тот, кто  стреножил своего жеребца возле  двухсотлетнего дубового кряжа.   

       – Ах, Гийом!  Нас тут никто не увидит! Прости, в доме полно людей, я не смогла тебя там принять. Эвакуация. Дядюшка, племянницы – все собираются уезжать, – отвечала ему визави.

       – Куда? Зачем? – недоумевал француз, обнимая Элен, зарываясь головой в вырвавшиеся из-под оброненного кивера её роскошные тёмные пряди.

       – Боятся у нас французов и французских порядков, мой милый. Я сама едва не поддалась панике, но потом, потом одумалась. Сказала, что буду защищать свой дом до последнего вздоха…

       – О, боже мой! Какая глупость! Вся Европа благоденствует и процветает  под властью Бонапарта, и только Россию охватывает страх!.. Какая же это глупость, какая глупость, ma cheri… – повторял де Растиньяк, стремясь тем временем овладеть своей возлюбленной.

       – Оставь, оставь, Гийом,  не время сейчас…

       – А мне, между прочим, наплевать на Европу, на весь мир! – не унимался наполеоновский адъютант, –  Я тебя люблю, а не весь мир. Ты моя, Элен, слышишь? Моя!..

       – Вот что, мой дорогой, – решительно сказала Элен, освободившись, наконец, из объятий своего возлюбленного, – Мне всё равно надо ехать в город. Может быть, пока всё не уладится, будет лучше, если мы станем видеться там,  а? У нас большой, красивый дом на Остоженке.

       – А где же твои малыши? Тоже эвакуируются? Куда вы все бежите? – удивлялся Гийом.

       – Дети в Париже остались, и, слава богу, что я не успела их отозвать в Москву! Дядюшка с племянницами под Малоярославец собрался, в Калужское имение. Надеюсь, Бог даст, им там будет безопаснее. Что ты об этом думаешь, милый Гийом?

       – Я думаю, что все русские сумасшедшие, не иначе. Они не хотят жить в цивилизованном обществе. Им по сердцу  дремучее невежество. Исключение составляют лишь некоторые вроде тебя. По секрету тебе скажу, что в планах его величества нет смены нынешней династии Романовых, он хочет предоставить вашему государю прежние полномочия, но лишь с условием – в составе великой французской империи, с её законодательной и исполнительной властью, судебной практикой…

       – Ах, Гийом, как скучно! – с тоской в голосе прервала его Элен, – Я не хочу никакой политики, я хочу, чтобы всё было по-прежнему, и не надо никуда эвакуироваться, чтобы лето можно было проводить во Франции, а зимовать дома в России! Чтобы всё было, как прежде. Неужели так трудно это устроить?!

       – Вот-вот, и мы о том же, Элен! Не сегодня,  так завтра его величеству принесут символические ключи от древней столицы России. Для этого даже предусмотрена специальная церемония. В Москву назначат  префекта, который станет управлять городом наравне с вашим генерал-губернатором, и всё останется по-прежнему, так, как ты хочешь, моя дорогая, как ты привыкла! –  взволнованно убеждал свою подругу Гийом, стремясь уйти от явно некомфортной темы войны к насущным, понятным ей проблемам.

       Элен подняла свой кивер с налипшей на нём листвой, стала его энергично  очищать вынутым из кармана чистейшим кружевным платком.

       – Вот что, милый Гийом, – сказала она, надев головной убор и заправив в него волосы, – Оставаться здесь я не намерена. Завтра же отправляюсь в город. Буду ждать тебя там, в доме на Остоженке. Запомни: Остоженка, дом сорок, особняк Нарышкиных…

       Несколько дней спустя, в течение которых де Растиньяк негласно был очень занят предстоящей расквартировкой императорской армии, они встретились вновь. В качестве сотрудника дипломатической миссии он, кажется, объехал весь город, отмечая на плане подходящие места. Двухэтажный особняк Нарышкиных в стиле итальянского барокко действительно был огромен, роскошен и  поражал даже самое изысканное  воображение. Поселять в нём не то, что солдат, а даже офицеров французской гвардии было бы преступлением – загадят  изящную отделку интерьеров, и глазом не моргнут! Поэтому он решил данную усадьбу ни в какой план не ставить,  императору не докладывать, а воспользоваться  дворцом самому, по крайней мере, до установления в городе новых порядков. Проведённая здесь  с Элен ночь  была необыкновенно волнующей, любвеобильной  и страстной, что объяснялось не  только  длительной разлукой, но и длительным воздержанием.

       Но утром, когда Гийом вышел из дома, и, оседлав своего отдохнувшего, накормленного местным  фуражом жеребца Фунта, собрался ехать в Фили в Ставку, в воздухе явно чувствовался запах гари. Ветер гонял по пустынной  улице мусор, какой-то скарб, обрывки газет,  слетавшие с голых деревьев  сухие ветви, затягивая сюда, на южную окраину, удушливый запах огня и дыма с северной части города.  Обернувшись, он вдруг заметил, как в предрассветных сумерках некто с факелом появился возле правого флигеля,  швырнул под дом охапку соломы и сунул в неё огонь. В два скачка Растиньяк оказался на месте преступления. Разбираться было некогда – он просто всадил пулю в голову поджигателя и разметал нагайкой горящую солому. Пришлось вернуться и рассказать всё своей подруге.

       Элен вскочила  с постели и в волнении  стала ходить  кругами, волоча полы роскошного китайского халата по надраенным в покоях полам.

        – Какой ужас! Какой ужас! А я-то думала, то каминные трубы смердят… –  повторяла растерянная женщина, хватаясь то за щёки, то за лоб, –  Что же теперь делать? Что делать? Ах! Они могут поджечь всё в любой момент!

       – Прежде всего, дорогая, надо взять себя в руки, успокоиться, сесть и подумать, – предложил Гийом, указывая ей на диван,  – Кажется, ты сама была готова защищать свой дом до последнего вздоха, не так ли? Сколько человек персонала у тебя в распоряжении?

       Элен послала за дворецким Пьером, также бывшим французом, тот доложил, что ещё вчера утром погрузили пять обозов с особо ценным имуществом и отправили в брянское Суханово. Из персонала в доме остались лишь он сам, конюх Самсон, кучер Иван, ключник Роман (он же  сторож)  и горничные Глафира,  Фёкла и Светлана.

       – Не густо, Элен, – сказал, немного подумав, Гийом, –  Таким составом сподручней было бы отступить, моя милая. Это я тебе как военный человек говорю. И, поскольку на севере Москвы бушует пожар, прикажи  немедленно запрягать и отправляться куда-нибудь на юг, вслед за своим дядюшкой в сторону Калуги. А я останусь и прослежу за домом. Оставь, пожалуй, мне только ключника, надеюсь, он хорошо знаком с расположением комнат и подвалов?  И, будем по-прежнему на связи, коли почта ещё работает, не то –  я  отправлю  фельдъегерем.

       Недолго погоревав, Элен сочла, что предложенный вариант вполне разумен. Оставалась, по крайней мере, хоть какая-то надежда на спасение фамильного имущества. Уже через два часа дорожная карета, ландо с пассажирами  и грузовая повозка со  всем  необходимым, невзирая на опасность, выехали со двора в сторону большой Калужской дороги.  К вечеру она рассчитывала быть уже в Балятине, под Малым Ярославцем. Сначала дорога была пустынна, лишь изредка встречались французские разъезды, которые, впрочем, не совершали никаких действий и не несли никакого вреда, потом появились и соотечественники.  Вблизи Подольска они встретили арьергард русской армии под командованием генерала Милорадовича. Михаил Андреевич подъехал сам и заглянул в карету.

       – Какими судьбами, княгиня! Рад приветствовать ваше сиятельство! – бодро воскликнул он, приподняв парадную двууголку с щегольским пушистым  султаном.

       – Ах, Михал Андреич! Здравствуйте! – отвечала Элен, воспрянув духом от представившейся возможности пообщаться с самим командующим, с которым она отплясывала как-то на балу, в бытность его киевским генерал-губернатором,  – Да я бы рада была остаться и защищать свой дом до конца, имей хоть какую-то надежду на успех!  Но, силы-то ведь не равны. К тому же, там поджигают! Поджигают, Михал Андреич, прямо на глазах! Что я, несчастная слабая женщина, против этого могу сделать? Да ничего! Решительно ничего, сударь! 

       – Да, мадам! Как я вас понимаю! – улыбался, тем не менее, Милорадович, – Мне только что доложили о пожарах в Немецкой слободе. Ужасно, ужасно! К сожалению, приказано отступать. Я договорился с французами о ненападении. Что ж, остаётся смотреть вперёд с оптимизмом, мадам. Они дадут нам отступить к Малоярославцу без боёв. Так что езжайте спокойно. Вас не тронут. С Богом!

       – Ах, не оставляйте меня, Михал Андреич! – истово взмолилась Элен, хватаясь за край окна, – Видит Бог, я без вас не обойдусь!.. Кстати, и вам по пути, генерал. Войдите в моё положение, прошу вас!  В самом деле, вам же по пути…  очень страшно одной в дороге.

       Командующий отвёл коня немного в сторону, и,  погарцевав чуть на обочине, где вдали виднелась рота гусар, вновь приблизился к карете:

       – Как я могу отказать овдовевшей невестке самого Александра Васильевича Суворова? Никак! – с неизменной улыбкой воскликнул он, –  Хорошо, Елена Александровна, я выделю вам для сопровождения четырёх всадников. Далеко ли вы направляетесь?

       – Балятино, под Малый-Ярославец. Думаю, что дядюшка с семьёй уже там… Спасибо вам, Михал Андреич, вовек не забуду!..

       Теперь у Элен появилась более  основательная  надежда на благополучный исход опасного путешествия. «Видит Бог, видит Бог, всё образуется! – думала она с надеждой, глядя в окно, как конница арьергарда  берёт экипаж под свою защиту, – Гийом непременно что-нибудь да придумает! Быть может, разместит во дворце на Остоженке чей-нибудь штаб, чтоб никому неповадно было жечь дорогое имущество? Да пусть хоть наполеоновская префектура там обоснуется – ничуть не жаль!.. Надеюсь, впоследствии они выкупят принадлежащий отцу особняк вместе с остатками имущества и земельным участком?»

       Прибыли благополучно. Дядюшка Дмитрий Львович, а попросту – Dim`a,  был несказанно рад и приветлив. Племянницы, мал мала меньше, визжали от восторга. К обеду допускали всех, в том числе  домашнюю челядь, гувернанток и их детей. В общем, было весело.

        Поначалу Элен не решалась рассказать родственнику о своих надеждах на помощь Гийома.    Но, поскольку Dim`a сам был известный всему свету рогоносец, ибо супруга его Marie состояла в неофициальном браке с  государем-императором – и, кажется, они уже нажили себе детей –  Элен, всё-таки,  отважилась и приватно  поведала дядюшке о своих планах выйти за влиятельного  француза.

       – Батюшка твой должен тебя в этом браке поддержать, ma belle*, – произнёс задумчиво Dim`a, потягивая курительную трубку, – Ему-то может быть из-за границы как раз виднее. Он, кажется, лоялен и к французам, и к швейцарцам, и ко всем другим европейцам.  Надежда на благополучный исход, конечно, есть, и ты права, Элен, сие лучше, чем ничто… однако… однако, сомневаюсь я, что всё пройдёт так гладко,  как ты себе представляешь. Человек, как известно, предполагает, а располагает всем Бог…

       Несколько дней из Москвы не было никаких известий. Ежедневно Элен посещала местную  церковь, находившуюся на краю села.  Ввиду большого количества беженцев из Москвы народу было много. Говорили разное, будто бы Бонапарт и есть проявление антихриста, о котором предупреждала давеча небесная комета, и что в древней столице всё уже разграблено, сгорело дотла, а сам он направился бесчинствовать через Тверь и Новгород в Санкт-Петербург, что вскорости  все города России ждёт та же печальная участь. Другие наоборот, были полны решимости противостоять французской агрессии, что  Наполеон никакой не гениальный полководец, а обычный выскочка, узурпатор и подлец.


____________________
* красавица моя   (франц.)




       В первых числах октября в Балятине появился казачий разъезд генерала Ермолова. Кавалерийская ила разгорячённых спиртным казаков быстро заполнила покрытую дорожной пылью и опавшей листвой центральную площадь посёлка.  Атаман спрыгнул с коня, стянул с головы колпак, прислонил длиннющее копьё к забору, перекрестился на церковные врата, и приветствовал обступивших его сограждан так:

       – Бог в помощь, добрые люди! Подымайтеся против французов и их прихвостней, поляков и прочих! Вооружайтеся, чем можете и бейте по чём попало, и чем больнее, тем лучше! Поспешите, граждане! Конница Мюрата в скорости последует за нами сюда!

       – Скажи, казачок, а что с Москвой? Много ли погорело? – выкрикнули из толпы, и со всех концов посыпались вопросы: – А, правда, что Бонапарт идёт на Сан-Петербурх? Скоро ли дадим решающее сражение супостату? Что берёт француза лучше, вилы иль топоры? 

       – Люди добрые! Слушайте меня внимательно, – крикнул атаман во весь голос , взгромоздясь вновь на  своего коня, – Что пол-Москвы сгорело – точно! Сам видел. Француз там грабит и бесчинствует, квартиранты все сплошь деморализованы. Регулярные войска Бонапарта отступают не по Тверской – по Рязанской дороге.  И, главное! Главное! Наша задача завлечь  неприятеля к Красной Пахре, Воронову или Тарутину, и дать им жару в тех местах!

       Атаман пронзительно свистнул своим казакам, схватил копьё, и, поднимая тучи пыли, кавалерийский разъезд исчез с площади Балятина также внезапно, как появился.

       Став невольной свидетельницей этой сцены, взволнованная Элен поспешила домой. Как и предупреждал казацкий атаман, во дворе, в саду и на куртинах, нагло топча все дорожки и насаждения,  уже бесчинствовала конница Мюрата. 

       – Que faites-vous, les barbares! C'est une propriete privee! Arretez tout de suite cette ignominie*! – воскликнула княгиня Суворова  своим чистым парижским говором, не ожидая, впрочем, всадников вразумить.  От удара хлыстом её лишь по случайности спас шедший впереди  конюх, которому досталось плетью по толстому ватнику. Самсон выругался и швырнул во француза своей сумкой. Набитая чем-то тяжёлым, она попала обидчику по сапогу.

       Ошалевший от неожиданности всадник попятился и растерянно пробормотал:

       – Oh mon Dieu! Excusez-moi, Madame! Nous sommes Polonais du marechal Poniatowski.**

       – Вам нечего здесь делать, бандиты! – продолжала кричать по-парижски Элен, будучи в крайней экспрессии, – Коли ищете казачий разъезд,  то  и следуйте за ним  во-он по той дороге, через Подольск, в Красную Пахру! Уматывайте отсюда, чтобы я вас больше не видела!


________________________________
* Что вы делаете, варвары! Это частная собственность! Немедленно прекратите разбой! (франц.)
** О, мой бог! Извините, мадам! Мы поляки маршала Понятовского (франц.)





       …Тем временем Гийом пытался хитростью отстоять собственность своей будущей невесты и её родни. Как он и предполагал, разместившись в Кремле, всю расквартировку в городе император отдал на откуп вновь назначенному генерал-губернатору Москвы  маршалу Эдуару Мортье. Раздумывать было некогда. Представляя свой план господину Мортье, Гийом немедленно предложил  ему и его свите  занять дворец  Нарышкиных, мотивируя тем, что здание хоть и  находится на окраине, однако в удобной близости от Кремля, с южной стороны вдали от пожаров.

       – Что ж, вам виднее, майор.  Давайте посмотрим, – согласился добродушный толстяк  Мортье. Ему явно не хотелось вступать в дебаты по поводу обустройства в завоёванном городе.  Маршал хоть и считал Гийома де Растиньяка баловнем и карьеристом, но возражать  императору в такой напряженный,  ответственный для Франции момент он, видимо, не хотел.

       – Десять минут до Кремля совершенно спокойной, прогулочной рысью, ваше превосходительство,  – убеждал его де Растиньяк, показывая дворец, – В то же время, здесь вас  не станут беспокоить по пустякам и отвлекать от дел насущных какие-то там порученцы, вроде меня…

       – Ха-ха! Не лукавьте, месье де Растиньяк, – уж мне ли ни знать отношение императора к вам, сыну того человека, который при ликвидации Директории спас его величество от верной смерти, то есть, вашего почтенного батюшки!

       – Ах, господин  маршал,     это   было   так   давно, что он, верно, уж и забыл! – подзадоривал генерал-губернатора Гийом, показывая Мортье зал домашнего театра, – Вот здесь очень хорошее место для проведения больших совещаний, можно, кстати, и концерт сообразить, и оперу… Из центральной ложи – выход в фойе, в целую череду гостиных. Там, в конце анфилады, имеется парадный кабинет. А под ними на первом этаже множество жилых помещений, где вы сможете удобно разместиться со своею супругой, господин маршал, когда она прибудет в Москву.

       Он пригласил генерал-губернатора на балкон, чтобы показать обширную площадь с огромной круглой клумбой посреди, и продолжал:

       – Кстати, дров для топки печей и каминов припасено достаточно, я видел сам… Главное, чтобы правильно растопили. Вот здесь и конюшни, и гостевой флигель. Во-он там, сбоку, каретный сарай на пять экипажей. Позади особняка – регулярный сад, оранжерея и зимний огород. Словом, всё для вашего плодотворного труда и полноценного отдыха, ваше превосходительство.

       – Замечательно, месье де Растиньяк. Будем заезжать, – произнёс, наконец, Мортье, поглядывая на ждущих его во дворе нетерпеливых помощников, – Сей же час я дам необходимые распоряжения. Простите, майор, у меня неотложные дела,  меня ждут в Ставке. Надеюсь, вас скоро увидеть!

       «Всё будет нормально, всё хорошо, – убеждал сам себя Гийом, показывая адъютантам Мортье, куда, что и как можно завозить и заносить, – Мы с Элен ещё попируем на выручке от продажи этой драгоценной недвижимости! Повеселимся!» 

       На следующий день в одиннадцатом часу утра в удушливой пелене от пожарищ, которой заволокло весь город, на Остоженке появился батальон французской пехоты. Поначалу определить было трудно, но Растиньяк почти сразу узнал в этих дезорганизованных толпах подразделения маршала Нея из пехотных гусарских полков. Все солдаты поголовно, и, видимо, многие офицеры пребывали сильно навеселе и грязно меж собой ругались. Хулиганы стали рваться в соседние доходные дома и  усадьбы,  устраивали у ворот потасовки,  а на противоположной стороне улицы разгромили пустую хлебную лавку. Схватив саблю,  Растиньяк поспешил спуститься к воротам.

       К нему  подошёл пьяный в стельку ротный командир и потребовал открыть усадьбу.

       – Никак отдохнуть пожаловали, сержант? Ага? Иди, проспись где-то в другом  месте, – похлопал его по плечу де Растиньяк, – Этот дом занят маршалом Мортье, генерал-губернатором  города.

       К ротному подскочили несколько гусар:

       – Эй ты, стручок! Открывай ворота! Мы на рас-квар-ти-ровку, – потребовали разгорячённые спиртным солдаты, угрожая саблями.

       – Я Растиньяк, адъютант императора! Именем его величества приказываю вам отступить! – взбесился Гийом, сжав рукоять своей «Фурнеры»*, – Пять шагов назад! Убирайтесь отсюда вон, пока я не отправил вас под трибунал!

       Толпа нетрезвых гусар попритихла, но кто-то крикнул:

       – Это ложь!  Император обещал нам свободно пользоваться плодами победы! Вот мы и пользуемся! Открывай ворота!

       Ротный выхватил саблю из ножен и замахнулся  на Гийома, однако де Растиньяк  мгновенно отразил готовившийся удар, повалив горе-командира наземь, и приставил клинок к его груди:

       – Проспись, подонок,  не то, в самом деле, убью!

       Тем временем к воротам подвалила ещё одна толпа гусар,  они  стали рваться в  калитку для пешеходов возле сторожевого флигеля и полицейской будки. Усилий ключника Романа противостоять такому напору, конечно же, было недостаточно. Под бешеным натиском хлипкие петли с кирпичных опор сорвались, и ажурная металлическая решётка оказалась на земле. С пронзительным  свистом, громким  гиканьем, смехом и криками «Ура-а!  Ура-а! Победа!!» нетрезвые солдаты повалили в усадьбу.

       Одевшись впопыхах, Гийом кинулся в конюшню, спешно оседлал своего  Фунта и стремглав  помчался в Кремль просить подмогу.

       – Ваше величество! Пехота маршала Нея вероломно заняла особняк генерал-губернатора на улице Остоженка. Все солдаты безбожно пьяны.  Прошу вашего дозволения, сир, доверить мне отряд гвардейцев, восстановить справедливость и  зачистить согласованную с господином Мортье резиденцию! – заявил он  со всем своим юношеским пылом, встав пред очи французского  государя.

____________________
* Парижское производство холодного оружия (1803-1805г.) (авт.)


       Император пребывал в скверном расположении духа, выражение его потливого жирного лица выражало не только плохо скрываемое раздражение,   но и растерянность,  явное   разочарование    всем  вокруг   происходящим. Вышитым кружевным платком он то и дело протирал мокрый лоб и глаза, слезящиеся от едкого дыма, проникавшего в покои Александровского дворца.

       – Возьмите гвардейскую роту, Растиньяк, пока ещё есть такая  возможность вырваться из Кремля, – едва слышно произнёс Наполеон, – Я собираюсь переждать пожары за городом, в Петровском замке.  Доложите мне в итоге, где разместится Мортье и куда слать посыльных.

       У гвардейского командира удалось вытребовать не роту, а только взвод, человек пятнадцать кирасир во главе с лейтенантом Дижо, из числа готовившихся сопровождать императора до села Петровского.

       Когда они примчались на Остоженку, нарышкинский дворец был объят пламенем. Горела крыша главного корпуса, огонь вырывался из окон, сделанные из чего-то горючего, литые статуи на крыше  пылали как  факелы. Квартиранты, кто в чём был, с криками ужаса и отчаяния высыпали на площадь перед фасадом  – от  прежней удали в них не осталось и следа.

       – За мной, Дижо! Следуйте за мной, к губернаторскому дому! – крикнул де Растиньяк, решив немедля поменять для  Мортье  диспозицию. Он спешил свернуть поселение маршала на Остоженке, надеясь, что казённый  дом  на Тверской улице ещё не сгорел, а обозы генерал-губернатора  ещё не успели выехать из Ставки. 

       К счастью, в своих предположениях Гийом не ошибся. Целёхонький, большой особняк московского губернатора  по-прежнему красовался на Тверской улице, и пламя пока ещё щадило весь окружавший здание  квартал.

       – Скачите, Дижо, в Ставку, доложите маршалу Мортье, что я вынужден сменить диспозицию. Пусть срочно заселяется в резиденцию губернатора Ростопчина на Тверской, и захватит с собой команду пожарных!

       … Поздно вечером, устроившись кое-как в отведённой ему в Петровском дворце комнатёнке, Гийом решил написать несколько строк для Элен по-английски, чтобы мало кто из соотечественников мог разобрать содержание.

       «Любовь моя,  милая  Элен! К великому сожалению мне не удалось сберечь фамильное имущество вашей семьи. Дворец сгорел, несмотря даже  на то, что я показал его французскому генерал-губернатору, маршалу Мортье, который согласился сделать усадьбу на улице Остоженка  своей резиденцией. Надеюсь, что впоследствии, когда всё уляжется, мы сможем предъявить властям судебный иск  о денежной компенсации за причинённый ущерб. Всё остальное – при встрече, моя милая, несравненная  Элен. Люблю и целую тебя! Твой Гийом».

       Отправляя данное письмо курьером вместе с почтой для  маршала Мюрата, де Растиньяк и не подумает о том, что прочтено оно будет адресатом лишь через десятилетие. В один прекрасный день, разбирая свой московский  секретер, Элен вдруг обнаружит этот невскрытый в суматохе сборов, небольшой конверт. И прошлые, почти забытые чувства охватят её с новой силой. «А, ведь, он меня действительно очень любил! – в сильном волнении, с нежностью   подумает она, разглядывая знакомый размашистый почерк, – Кроме того,  ему ни в коем случае нельзя отказать в благородстве и честности!»

       К тому времени выжженная  усадьба на Остоженке уже  будет продана вместе с землёй. Война уничтожит все человеческие контакты, искренние устремления и разумные доводы. Канут в лету «великие полководцы» наполеоновских баталий. Почит в бозе в ссылке на острове Святой Елены их  безнравственный  амбициозный зачинатель.

       Лишь чувство любви, взаимной привязанности двух мирных сердец, останется нетленным, подлинным, прежним.

       Предприняв неудачную попытку разыскать в Париже своего возлюбленного,  Элен никогда уже не узнает трагической его судьбы, как ледяные воды  поглотят нашего мужественного героя и мечтателя, оставленного  своим коронованным шефом за ненадобностью, как и всех  брошенных на произвол солдат  французской армии. И, что вместе со всеми воинами Бонапарта  майору французской Гвардии Гийому де Растиньяку воздвигнут памятник посреди цветущей поляны на крутом зелёном берегу реки Березины.




                1913. «ВДОХНОВЕНЬЯ»               
               
               
                Перфильеву Ивану с посвящением: " Тебе. В память о прошлом и будущем".



       Теперь здесь в Кунцево, сняв задёшево на весенне-летний сезон прекрасную дачу вблизи пустынной железнодорожной станции, на которой и  редкий пассажирский поезд-то имел остановку, Малевич  мог любоваться видами и гулять окрест хоть каждый день в спасительном одиночестве. То было значительно дешевле и благодатнее съёмной квартиры в Москве с её бестолковой суетностью, будучи у всех на виду, словно бы на цирковой арене. Временами он выезжал в Санкт-Петербург, где принимал участие в футуристических акциях и выставках, однако скоро возвращался вновь в эту милую, тихую дачную обитель.  Пребывая тут неделями, он оставлял детей, Жору и Галю,  на попечение любимой жены Софушки, и отправлялся  «странствовать»  с мольбертом или без такового, прихватив лишь карманный блокнот и карандаш.

       Вот и нынче, в погожее майское утро, едва позавтракав, он решил   побродить, подумать и помечтать.  В ушах ещё звучала бодрая  мелодия скрипичного концерта Бетховена, услышанного вчерашним вечером в прекрасном новом зале Московской консерватории. Давеча, выйдя с концерта, он отправился от Большой Никитской до Тверской пешком, воспоминая тамошнее житиё с бывшей женой и матерью, долгое время снимавшей в тех переулках народную столовую. Проходя мимо знакомой ограды, он  с облегчением вздыхал, что всё ужасное в семейной жизни наконец-то  закончилось. Казмира, пять  лет как сбежавшая с каким-то прыщём в деревню, бросившая детей на произвол судьбы, наконец, после долгой волынки  дала Малевичу спасительный для семьи развод.

       И сегодня, будучи в ч`удном  настроении,  насвистывая себе под нос Бетховена, он сошёл с холма вниз к реке Фильке  и направился  вдоль берега прямо через луг по разбросанным всюду в густой траве прекрасным жёлтым-жёлтым  одуванчикам, которых было так много, что рябило в глазах.

       Вверху над кромкой крутого склона паслась корова. Палевая с белым брюхом, она со смаком пощипывала сочную траву, находясь в абсолютном неведении относительно своего врождённого окраса, отличавшегося фатальной  схожестью цветом со скрипкой в руках вчерашнего скрипача. «Какое удивительное сплетение двух абсолютно несвязанных друг с другом объективных реальностей – корова, дающая людям молоко и мясо, и скрипка, дарящая им настроение и  чувственность! –  подумал Малевич, любуясь своим открытием, – Нет, непременно, непременно надо отразить эту мысль на картине!»

       В тот же день, придя домой, он разобрал старую комнатную этажерку в надежде, что хозяин дачи простит. Ну, просто для того, чтобы было на чём творить, в виду отсутствия очень дорогих магазинных холстов на подрамниках. Из полок этажерки для творческого осмысления и визуализации дачных настроений удалось смастерить три одинаковых  планшета. На одном он решил запечатлеть корову и скрипку, на втором – станцию Кунцево, ну, а третий планшет посвятить… хотя бы,  сломанной им мебели.

        К обеду, как обычно, появились гости. Сегодня к воскресному столу старый  друг Лёша  Виртинский по прозвищу Сачёк  приобщил целую компанию поэтической  молодёжи, даже тарелок не хватило, пришлось у соседей занимать. Перед чаем, пока грелся самовар, решили сыграть в «калейдоскоп», кинув по кругу жребий на чтение своих стихов. На тесной веранде не нашлось и свободного пятачка, поэтому читали прямо с места.

        Тему Малевич задавал сам, как наиболее среди всех неодарённый. Среди всех обнаружился лопоухонький молодой человек с сероватыми глазами в жёлтой клетчатой куртке, которого он попросил  прочесть что-нибудь о лесе или обитателях лесной чащи. И тот прочёл, романтически всматриваясь в обрывки неба в густой листве за  цветными  стеклами окон:

                Сусальным золотом горят
                В лесах рождественские ёлки;
                В кустах игрушечные волки
                Глазами страшными глядят.
               
                О, вещая моя печаль,
                О, тихая моя свобода
                И неживого небосвода
                Всегда смеющийся хрусталь!


       – Как вас зовут? Вы представиться забыли… – напомнил Малевич.

       – Иосиф. Можно просто Осип… Фамилия моя Мандельштам, – ответил без колебаний молодой человек, нисколько не пытаясь скрыть своё еврейское происхождение за неким псевдонимом, несмотря на повсеместный  разгул черносотенцев.

       – А, почитайте нам ещё что-нибудь…

       – О лесе?

       – На ваш выбор, Осип. Вот, хоть и о природе что-то…


                Среди лесов, унылых и заброшенных,
                Пусть остаётся хлеб в полях нескошенным!
                Мы ждём гостей незваных и непрошенных,
                Мы ждём гостей!
               
                Пускай гниют колосья перезрелые!
                Они придут на нивы пожелтелые,
                И не сносить вам, честные и смелые,
                Своих голов!

                Они растопчут нивы золотистые,
                Они разроют кладбище тенистое,
                Потом развяжет их уста нечистые
                Кровавый хмель!

                Они ворвутся в избы почернелые,
                Зажгут пожар – хмельные, озверелые…
                Не остановят их седины старцев белые,
                Ни детский плач!

                Среди лесов, унылых и заброшенных,
                Мы оставляем хлеб в полях нескошенным,
                Мы ждём гостей незваных и непрошенных,
                Своих детей!


       В хрустальном  тереме закрытой веранды сдавленный его голос стих.

       – Что-то  грустно… – сказал Сачёк, – вам бы, молодой человек, оптимизма подбавить, в вашем-то возрасте…

       Эту мысль энергично подхватил долговязый Вова по фамилии Маяковский, которого Малевич не раз встречал в Питере на футуристических тусовках, где он принимал живейшее участие в качестве поэта и художника. Сегодня он был неприятно фамильярен.

       – Вот правильно, Казимирыч! – вскричал  Вова, – Ищите жирных в дома-скорлупах и в бубен брюха веселье бейте! Схватите за ноги глухих и глупых и дуйте в уши им, как в ноздри флейте. Разбейте днища  у бочек злости, ведь я горящий булыжник дум ем. Сегодня  в вашем кричащем тосте я увенчаюсь своим безумием! – Вовочка насупился и густо задышал, закончив свою экспрессию.

       – Успокойся, Владимир. Что влез? Жребий-то не твой. И потом, с булыжником в голове  вовсе нет повода для веселья, ибо рискуешь тронуться умом, – заметил Сачёк, – Кстати, столь   воспеваемой тобою революции сумасшедшие также не нужны. И вообще, революции – есть пережиток прошлого.

       – Не знаю, граждане. Но, иным способом власть не переубедить. Ни учредительное собрание, ни всеобщие выборы, ни Государственная Дума, – ничто в сравнении с всеобщей рабочей стачкой. Вот дубина так дубина!  – убеждённо возразил Маяковский, шлёпнув столовой ложкой по ладони, – Нет другого способа  заставить государство обратиться к нуждам народа, тем более, вразумить нашу абсолютную всеохватную  монархию. История такого способа вообще не знает. Читайте «Капитал» Карла Маркса, граждане, и «Манифест Коммунистической партии»!

       Призыв Вовы не вызвал ответной реакции, не сменил воцарившийся  минорный настрой гостей. Кто-то принёс со двора благоухающий раскалёнными углями долгожданный самовар и вазу с баранками. Тут  все оживились, разливая себе чай.

       – Так вот, друзья-товарищи, попомните моё слово! – сказал вероломный Маяковский, потянувшись налить кипятку, – Всех приглашаю в Питер на мой спектакль. Мистерия «Маяковский» в двух, или трёх действиях – это как пойдёт.  Афиша – на двери, я прикрепил…

       Жребий выпал миниатюрной полнолицей девушке с наивным взором светлых глаз, похожей на курсистку, которая сидела от Малевича справа по другую сторону стола.

       – Мне кажется, что должно случиться что-то нехорошее, – задумчиво произнесла эта  девушка.

        – Позвольте вам представить, друзья: Марина по фамилии Цветаева, дочь знаменитого на всю страну царедворца, открывшего в Москве музей изящных искусств, – спохватился занятый самоваром Лёша Сачёк, – Покуда  она ещё не сменила паспорт, в связи с замужеством, прошу её так и величать: мадемуазель Цветаева.

       – С чего вы взяли-то Алексей? Я и не собиралась менять фамилию… – обиделась Марина, – Моя фамилия от слова цветы, она меня вполне устраивает.

       – А, кстати, вот почитайте нам что-нибудь про цветы, Марина? У вас наверняка в запасе есть, – попросил Малевич.

      
                Идёшь, на меня похожий,
                Глаза устремляя вниз.
                Я их опускала – тоже!
                Прохожий, остановись!

                Прочти – слепоты куриной
                И маков набрав букет, –
                Что звали меня Мариной
                И сколько мне было лет.

                Не думай, что здесь – могила,
                Что я появлюсь, грозя?
                Я слишком сама любила
                Смеяться, когда нельзя!

                И кровь приливала к коже,
                И кудри мои вились?
                Я тоже была, прохожий!
                Прохожий, остановись!

                Сорви себе стебель дикий
                И ягоду ему вслед, –
                Кладбищенской земляники
                Крупнее и слаще нет.

                Но только не стой угрюмо,
                Главу опустив на грудь.
                Легко обо мне подумай,
                Легко обо мне забудь.

                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

       К вечеру все вышли в сад. Погода стояла ч`удная, тихая-тихая, и только стремительные стрижи, проносясь в небе над дачей,  цветущими садами и столетней дубравой, издавали пронзительный звук, нарушали  глубокое безмолвие этого нерукотворного  храма природы, тем самым лишь подчеркивая  истинное его величие.

       …Марина с букетом пахучей сирени под мышкой  направилась к калитке, подхватив и сумочку, и кофту, с явным намерением незаметно «по-английски» уйти. Заметив  это, Малевич её окликнул:

       – Подождите, подождите, Мариночка! Зачем же вы сочиняете такие мрачные стихи?.. Обстановка способствует? Вам здесь не по вкусу?  Обождите! Вы всё равно будете ждать поезда  как минимум час-полтора. Так поедете дополнительным, в восемь часов по расписанию. Ведь вы ж сегодня по делам не спешите? Сегодня же выходной день!  Пойдёмте, я вам покажу замечательное место, там растёт гигантский трёхсотлетний дуб!

       –  Правда? Вот интересно-то! А далёко ли? – глаза её заискрились, она вскинула голову, поправляя спадавшую на лоб чёлку, от чего зажатый локтём букет упал на землю.

       – Подождите…  поставьте сирень вот в эту садовую вазу. Пойдёмте, я покажу. Тут рядом, и полверсты не будет, – Малевич отворил калитку, и они направились к дубу.

       Некоторое время шли молча через посёлок мимо соседних дачных участков и садовых зарослей. Кое-где, несмотря на воскресный день, стучали молотки, звенели пилы.

        – Похоже, не я один  тут поборник тихого места, – пошутил Малевич, – Застраивают потихоньку.. .  Так скоро всю дубраву к рукам приберут.

       – А вам бы не хотелось, Казимир? Новые усадьбы – это новые люди, новые знакомства. Новые перспективы открываются, – Марина произнесла это с  явным оттенком грусти.

       – Да-да, конечно-конечно. Но, не здесь. Здесь храм природы, храм нельзя застраивать. У вас замечательные стихи, Марина. Давно сочиняете?  – спросил Малевич, желая сменить тему разговора.

       – Всегда. Я писала их всегда, – Марина встала на заросший в траве широкий пенёк и начала декламировать, как это делают дети при гостях:

       – Моим стихам, написанным так рано, что и не знала я, что я – поэт; сорвавшимся как… брызги из фонтана, как… искры из ракет!

       – Давайте, я подержу вашу сумочку и кофту, – галантно предложил Малевич.

        Марина оставила свои вещи, перебежала на другой пенёк, продолжая  декламировать:

       – Ворвавшимся, как маленькие черти, в святилище, где сон и фимиам! Моим стихам о юности и смерти – нечитанным стихам! Разбросанным в пыли по магазинам, где их никто не брал и не берёт… Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черёд!

       – Ха-ха-ха! Вот уж, отчего вы точно не умрёте, Мариночка, так от скромности!

       На взгорке в окружении вековой своей свиты возвышался тот самый трехсотлетний реликт, о котором Малевичу много сказывали местные жители.

       – Этот? Ах, какой красавец! Красавец… – восхищённо зашептала Марина, подойдя, осторожно дотрагиваясь до тёплой коры дерева. И, почудилось ей:

       «Зачем явились ко мне, юные таланты? Что хотите от меня узнать?» – «Хотим узнать, много ли поэтов и художников приходили к тебе за вдохновением и советом во все твои триста лет жизни?» – «Художников? Да они всегда здесь бывали,  творили маслом на холстах, красками в акварелях, были всегда добры,  восхищались мною весной, летом, осенью,  даже зимой в самый мороз, когда краски мёрзли, и  приходилось отогревать их своим дыханием. А вот поэтов немного, что-то не припомню …   Хотя, постойте! Был тут один мальчонка, поэт, летом 1828-го. Звали его Михаил со странной фамилией Лермонтов, потомок древнего английского рода. Помнится,  исписал он весь свой дневник, но потом  уничтожил. Писал также записки одной местной юной барышне, вот  к примеру:

       «Надежда, вы моя Надежда! Вам всего одиннадцать лет, Вам слишком рано признаваться в любви, моя несравненная, обожаемая девочка! Но, играть с Вами в прятки, читать Вам стихи, рассматривать Ваши работы и вышивки  я бесконечно согласен, ибо мне приятно Ваше мечтательное лицо, и Ваши лёгкие разучивания танцев, от коих я так набрался, что непременно использую на балу в Собрании, как только представится  возможность. А она обязательно  представится, поскольку осенью мне предстоят занятия в Университете, и я никуда из Москвы не уеду! Я знаю, что Вы собираетесь на днях с Дмитрий Львовичем и Вашей матушкой к Кунцевскому Дубу, и оставлю в большом дупле возле  него несколько стихов, писанных мною специально для Вас. Будете там – возьмите! Для этого надо лишь посмотреть вокруг и увидеть рядом большое дерево с глубоким дуплом – там я оставлю Вам в конверте свои опусы. Читайте и вспоминайте меня, здешнего Вашего гостя. Надеюсь с Вами вновь увидеться  в Москве, ведь Вы моя нескончаемая  несравненная Надежда!  Всегда Ваш,  Михаил Лермант, потомок древнего английского рода».

       Не знаю, Марина, встретился ли в тот раз Михаил со своей Надеждой, но письмо, кажется, до сих пор лежит  в глубоком том дупле. Посмотрите. Быть может, оно ещё сохранилось».

       – И что вам сказал этот исполин? – спросил Малевич с иронией.

       – Он мне сказал, что здесь неподалёку, в глубоком дупле на одном из деревьев должны лежать стихи Лермонтова написанные его рукой.

       – Вы большая выдумщица, Марина. Не может такого быть!

       – Отчего ж вы мне не верите, Казимир? – вскипела девушка-поэт, – А если это правда? Давайте же посмотрим вокруг и поищем то место!

        И, правда: совсем неподалёку, за густыми зарослями орешника, рос ещё один кряж с внушительной чёрной дырой, расположенной выше человеческого роста. Добраться до неё, обладая некоторой сноровкой, по выступам, шишкам и сучкам на толстом косом ответвлении  было не очень-то сложно. Так же как и положить туда что-нибудь, воспользовавшись длинной палкой или сухой веткой.

       – Вот клянусь вам – ничегошеньки там нет, Марина! – вскричал театрально  Малевич, его и в самом деле стало одолевать любопытство.

       Решившись, он полез на дерево, заглянул в это круглое чёрное пространство в  стволе столетнего кряжа, протянул туда руку и действительно нащупал там нечто схожее с тетрадью, либо туго сложенным  конвертом. «Что там? Разве в  чёрном бархате неведения может быть какое-то начало? – подумалось ему вдруг, – В чём должно быть это, чёрное? Именно, что в круге, или в эллипсе? А может,  оно станет множиться, возрастать  до бесконечности в квадрате?  А что, если это начало ограничено лишь азбучной геометрией?» – думал он, пытаясь тем временем ухватить за краешек  находку, и тут же загадал: «Вот, если удастся  выудить оттуда стихи, то и сакральное начало всего сущего можно будет схватить простой геометрической фигурой!»

       Наконец, Малевичу удалось вытащить тайную добычу, но она выпала из рук на землю. – «Вот! Вот!! Я всё-таки был прав!» – воскликнул он про себя, спрыгнув с дерева.
      
       Полуистлевшие листки старинной тетради рассыпались в траве. Марина бросилась их поднимать:

        – Смотрите, смотрите же! Здесь что-то написано! «Над яблоней мой тирс*… и с лирой…»

                «Над яблоней мой тирс и с лирой золотой
                Повесь и начерти: здесь жили вдохновенья!
                Певец знавал любви живые упоенья…
                …И я приду сюда, и не узнаю вас, о струны звонкие!**.. »


__________________________
* Тирс – жизнеутверждающий мифический жезл (авт.)
** М.Ю. Лермонтов. Соч. в 2-х томах. 1988. «Художественная литература», стр.22





                2003. ВОСТОЧНЫЙ МОТИВ



       Вскоре после полудня они решили немного развеяться и пройтись по дубраве вместе с детьми. Ичиро, профессор политологии одного из японских университетов, с присущей  ему любознательностью интересовался решительно всем,  не только  местным самоуправлением – темой его текущей научной работы, а  вообще всем, что ни попадалось ему в Москве на глаза. Шагая в густой траве среди плотных зарослей орешника, он с большим энтузиазмом расспрашивал своего коллегу Михаила, сотрудника международного гуманитарного института, обо всём вокруг, словно бы он сам любознательный студент, а не опытный преподаватель. Детей, дошкольников Акира и Ёри, взяла под своё крыло дочь Михаила, четырнадцатилетняя Настя. Она не знала японского языка, мальчишки не говорили по-русски, однако это не мешало ребятам общаться и весело проводить досуг.

       – Тут заповедное, диковатое место, Ичиро-сан, несмотря на то, что оно находится вблизи жилого квартала, – рассказывал Михаил, срывая на ходу жёлтые колоски высокой августовской травы, – Лоси пасутся, совы летают, не говоря уж о белках на деревьях.  Как-то лет двадцать назад я  выезжал на работу на машине, рано-рано утром – во-он на том месте, на углу дома, там объедала дворовые  кусты молодая лосиха. Даже не испугалась! А на балкон к нам однажды, лет пять назад, залетал крупный филин.

       – Что такое «филин»?

       – Это птица такая, из семейства сов, похожая на сову.

       – А-а-а! Знаю. Символ мудрости, а также защиты и удачи. Ты счастливый, Миша-сан, раз к тебе прилетала сова.  У нас тоже есть такое. Фукура. В Токио даже есть кафе Фуку, там совы обитают. Можно пить чай или кофе, и погладить сову.

       Общение с Ичиро доставляло Михаилу явное удовольствие. Изъясняясь на чужом языке иногда смешно и нелепо, японец будто заново открывал русскому всё, к чему порою привыкал взор и слух, с чем уже смирился разум.  Познакомившись в самый разгар советской «перестройки», в то время Михаил ещё работал в местном комитете Коммунистической партии, они и по сей день не прекращали научных и личных  контактов.

       Так, увлечённые своею беседой, они и подошли к Кунцевскому дубу.

       – Ух, ты! – воскликнул Ичиро-сан,  вскинув голову вверх, любуясь высокой густой его кроной, – Акира, Ёри! Идите сюда, давайте смотреть! – Интересно, сколько ему лет? – спросил он Михаила.

       – Мне кажется, лет триста или четыреста. Мы измеряли однажды этот раздвоенный гигантский ствол.  Здесь внизу – больше пяти метров в объёме, и в высоту метров пятьдесят, – отвечал бывший партийный работник, – Когда я работал тут в райкоме, то спрашивал у специалистов об этом дереве. Они сказали, что этому дубу может быть намного больше трёхсот лет, не исключено, что он ровесник деду Петра Великого.

       Подошли дети. Ёри запросился на руки к отцу.

       – Он хочет посидеть на дереве. Можно? – спросил Ичиро, вставая на специально сколоченную тут из деревянного ящика высокую подставку.  Подняв  сына на руки, он  поставил его на плечи. Держась за голову отца, мальчик, не боясь, ловко перебрался в ложбину между двумя толстыми стволами реликта.

       – Ах! Будь осторожен! – крикнула ему Настя, обмерев от вида такой  самодеятельной эквилибристики.

       Некоторое время мальчик с любопытством смотрел сверху на своих спутников, потом сел, свесив вниз обе ноги, и, махая ладошками, стал всех приветствовать.

       –  Всё! Ёри, слезай оттуда! – скомандовал сыну японский профессор на родном языке, принял мальчика  опять на руки и поставил на землю. – А почему раньше ты мне не рассказывал об этом… об этой досо-примечательности? – обратился он вновь к другу.

       – Не заходила об этом речь, вот и не рассказывал. Я хотел зарегистрировать это дерево как памятник природы, но не довёл дело до конца. Некогда было, мы в то время другим занимались, знаешь ли, «идеологическим обеспечением курса партии и правительства на «перестройку и ускорение», – съязвил о себе любимом Михаил.

       – У нас тоже не у каждого дерева есть кодама.

       – Что есть?

       – Кодама, то есть дух. Если есть у дерева дух, то люди это знают. Они передают друг другу разные легенды. Вот, например, легенда о работнике Хайтаро. Он женился на красавице Хиго. Она являлась душой огромного  старинного дерева. По-русски, кажется, ива… ива – есть такое дерево? Хиго была душой старинной ивы. Хайтаро об этом не знал. Так вот, она умерла в тот час, когда иву срубили, чтобы доставить во дворец императору, задумавшему собрать по всей стране старинную древесину для постройки храма.  Хайтаро очень горевал по своей жене, красавице Хиго, которой он посвятил всю свою жизнь. У них тоже были дети,  они тоже  рассказали эту историю своим потомкам. Так сложилась легенда. По японским повериям, тот, кто решает  уничтожить дерево с кодамой ради личной выгоды, закончит свою жизнь очень плохо.   Как ты думаешь, Миша-сан, у этого дуба  есть душа?

       – Мне кажется, есть. Ведь, о нём тоже легенды слагают. Говорят, ещё сам император Пётр Первый  сюда приходил на поклон… Ты знаешь, Ичиро-сан, со времени «перестройки» прошло почти двадцать лет. С тех пор я перестал быть материалистом. Особенно после взрывов в Москве жилых домов, а после взрывов в Нью-Йорке одиннадцатого сентября 2001-го года – и подавно. К тому же, я стал очень эмпативен, то есть  всё время сопереживаю другим, ставлю себя на место пострадавших.

       – Гегельян… как  называется  сторонник Гегеля?

       – Гегельянец.

       – Вот-вот. Ты теперь гегельянес, Миша-сан. А был материалистом…  Мне тоже кажется, что гегельянство прочнее материализма. Теория Маркса в этом уступает. Кто-то сравнил себя по отношению к рабочему инструменту – топору. Говорил, если человек не использует топор, то он превращается в бесполезные детали, как такой вот, обычный такой сувенир. А, если к нему касается человек, то это уже не сувенир, а инструмент для работы.    

       – Да-да, Ичиро-сан. Хороший пример. Это так называемый базис, основа всего сущего. И, почему-то  обязательно приводится в пример топор – средство разрушения. Почему, скажем, не привести в пример мастерок, или тирс – средство созидания?

       – Тирс? Что такое тирс?

       – Согласно греческой легенде тирс это жизнеутверждающий жезл. Но это неважно, ведь, если не сравнивать всё с топором, то и рубить ничего не придётся – я образно говорю.  Вот, скажем, этот старинный Кунцевский дуб, он и есть своего рода базис, на котором д`олжно воспитывать поколения и поколения людей – вот что, как ты сказал, прочнее. Несомненно,  прочнее, Ичиро-сан. Значительно прочнее, чем погружать общество в  идеологические  придумки, что подлому обману, да наглому  подлогу сродни. В результате слышится нам лексикон обыкновенного ворья в ходе банальных корыстных разборок!







                2013.  КРАХ РУКОТВОРНЫЙ


       – Поеду по округе, Вера Сергевна, – сказал секретарше супрефект Бряхин, направляясь к  выходу из своей приёмной.

       – Хорошо, Иван Иваныч. А что сказать Виндееву, если вдруг позвонит?

       – Скажите, что буду вовремя, и.. и..   И, всё. Скажите, что буду вовремя.

       Сегодняшняя  негласная встреча с генеральным застройщиком впоследствии обещала  огромные барыши. Представленный, согласованный уже Генархитектурой проект предусматривал не только строительство новой высокоскоростной трассы, но и снос всех старых жилых домов, построенных, кажется, ещё при Сталине. Согласно принятому недавно распоряжению Правительства,  предполагался мега-тысячный ввод квадратных метров жилья, которые уже большей частью выкупил известный Nэкономбанк, а также строительство многоэтажного офисного центра и так называемого «Технопарка  развлечений». Сам проект, скинутый Бряхину на электронную почту, а в особенности его смета, сулившая супрефекту «ярдные комиссионные», ввели  чиновника в состояние стойкой эйфории. Разум его, в стремлении чувствовать себя не хуже многих коллег по управлению городским хозяйством,  немедленно  зарделся мечтами об иностранном гражданстве и недвижимости за рубежом. В виду установленных строителями сроков, сомневаться и долго  соображать было некогда, взглянув на предоставленный материал, он тут же дал предварительное согласие немедленно увидеть настырного застройщика воочию.

       С Виндеевым условились встретиться на краю микрорайона, в удобном месте возле парка, на автомобильной площадке.  Всё как будто складывалось, и всё бы ничего… Меж тем, когда он уже сел в машину, как всегда позади своего штатного водителя, его таки одолели разные мысли,  от самых невероятных, фантастических до элементарно будничных и  приближенных к реальности. «Куда девать эти деньги? Отказываться от них глупо! Можно и в самом деле зажить богато, припеваючи, купить себе виллу на Лазурном берегу, заняться на старости лет садоводством или виноградарством, – с надеждой грезил он, – Придётся открывать некую  фирму на имя сына, а лучше племянника, и всё туда списывать…» – «А-ах! А если это розыгрыш? – подумалось вдруг, – Точно! Ведь сегодня ж первое апреля! Кто бы мог так взбалмошно  разыграть, а? Кто-то из старых сослуживцев, партийных или комсомольских соратников? А, может, эдак  спецслужбы «на вшивость» проверяют?  Небось, отслеживают, гады, от них всего ждать можно!» – «Что делать? Как вести себя с этим наглым застройщиком Виндеевым? Как его? Николай…. Николай Евстратович или Евграфович?…  На чём  бы его словить, чтоб удостовериться, что не врёт…  Эх, надо было сперва послать зама!.. Но, тоже, ведь, лишний свидетель… в купе с Верой Сергевной даже  двух сторонних ушей  многовато, в таком деликатном-то деле…» – лихорадочно соображал Бряхин, то оглядываясь назад, то силясь разглядеть  в зеркальце заднего вида –  не следят, не шпионят ли, стервецы?

       – Вот тут на площадке где-нибудь припаркуй. Будем ждать, – приказал он шофёру, – Номер  нашей  машины я ему сообщил, появится – в окошко постучит.  Я пойду с ним прогуляюсь, потом, как вернусь, поедем обратно в контору, – он всегда доводил до сведения работавших с ним в две смены водителей свои короткие планы – на всякий случай, чтобы было кому на помощь прийти.

       В назначенный час неслышно подкатил дорогущий чёрный спорткар «Порше».  Из водительского места  выскочил  этакий модный парниша лет сорока весь в Адидасе и лейблах, с айфоном в руке.

       – Не опоздал? Нет? – спросил этот субъект, сунувшись в щёлку приоткрывшегося окна  чиновничьего казённого авто, – это  вы Иван Иванович Бряхин? Будем знакомы: я Виндеев Николай.

       Нога супрефекта ступила на мокрый асфальт автомобильной парковки.

       – Да, это я, – сказал Бряхин, выходя из машины, – А вы, стало быть, господин Виндеев Николай… э-э-э…

       – Евстратович… можно просто Николай.

       – Будем знакомы, Николай Евстратович, – Бряхин пожал влажную ладошку бизнесмена, отметив, впрочем, едва проскользнувший невинный взор собеседника, – «Рука потная – видать, тоже нервничает, парниша»…

       Они вошли в парк, неухоженную его часть, сплошь  заросшую голым орешником, корявыми яблонями и сухим прошлогодним  бурьяном, застлавшим вкруг  плиточных  стёжек  добрую  часть старинной дубравы. Здесь редко убирали зимой снег, а то, что теперь таяло, представляло взору неприглядную картину из грязных  сугробов и разбросанного  всюду  мусора.

       – Ознакомился  я с вашими грандиозными планами здешней застройки. Впечатляет, – неопределённо проронил Бряхин, начиная  разговор.

       – Да. Мы вышли в Правительство и Главархитектуру с предложением коренной реконструкции двух старых кварталов и, знаете, неожиданно получили активную  поддержку! – уверенно соврал Виндеев. Он был необыкновенно рад, что с огромным трудом удалось, наконец, ублажить всех, в особенности градостроительный Совет и финансовые структуры, в возможности  грядущей здесь застройки,  настала долгожданная пора реализации этого супер  выгодного  проекта. Поскольку крайним лицом во всём  деле должен был выступать супрефект Бряхин, Виндеев  решил прежде наладить взаимодействие с ним,  даже не сомневаясь, что чиновник будет что-то возражать против предстоящего  строительства. «Конечно, тут могут быть какие-то детали, – думал бизнесмен-застройщик, – но мы и это преодолеем!  Сложнее, кажется, будет уговорить население освободить свои сталинские фатеры».

       – В какие же сроки вы собираетесь уложиться? Почему в ваших планах нет более-менее конкретных дат? Когда собираетесь начинать?  – неутомимо расспрашивал Виндеева  Бряхин, забыв о своём  прежнем намерении «на чем-нибудь словить» свалившегося на его голову застройщика.

       – Видите ли, Иван Иваныч, мы хотели бы превратить здешние заповедные места в настоящий эксклюзивный московский уголок, чтоб максимально завысить цены на жильё в Кунцеве. Тут все коммуникации, отсюда до центра города всего-то  пятнадцать минут на метро!..  Кроме того, мы являемся основными концессионерами в строительстве здесь  высокоскоростной автомобильной дороги. Нам надо организовать среди жителей разъяснительную работу, провести с ними ряд пропагандистских встреч. Для этого, конечно,  потребуется какое-то время, соответственно и сроки реализации проекта чуть размыты. Но,  покупателей наших новых квартир здесь ожидает максимальный комфорт, им будет за что платить!  Надеюсь, мы с вами замечательно сработаемся, господин Бряхин, правда, ведь?.. Во властных структурах мне о вас говорили много-много хорошего, хвалили как талантливого организатора и оч-чень вас рекомендовали. Не сомневаюсь, что мы с вами крепко-накрепко подружимся, – разъяснял чиновнику Виндеев, стремясь вложить в свои слова как можно больше скрытой значимости.

       С этими разговорами собеседники подошли к вставшему на их пути Кунцевскому дубу, готовившемуся вместе со своими собратьями встретить свою четырёхсотую весну раскидистой, буйной зеленью.

       – Нам надо всё очень хорошо организовать, Иван Иваныч,  в части финансирования и распределения финансовых потоков, –  продолжал застройщик, остановившись неподалёку от исполинского дуба,  –  первый банковский  транш мне уже  зачислили, авансом. Тридцать процентов – наши. Это  комиссионные, если угодно. Их надо будет разделить по-братски на шесть равных частей, в том числе  для вас, для меня, и три части для городских структур. Я вам после скажу, кто у нас бенефициар…

       – Вы назвали пять частей, Николай, – отметил Бряхин,  любивший  точность и аккуратность во всём, особенно в деньгах, – А кому ж ещё-то?..

       – А это… это… – Виндеев поднял непорочный взор и указательный палец в ту часть весеннего неба, где заканчивались ветви реликтового дуба, – В общем, все реквизиты, Иван Иваныч,  я вам на днях передам. Абсолютно и непременно.

       – Ну, хорошо. Ну, пусть. Но как быть с проверками, на что списывать? Придёт налоговая инспекция, найдёт нарушения, арестует счета, опечатает бухгалтерию,  меня, в конце концов, тоже арестует, а?  И что? В тюрьму, что ли? Ничего себе, перспективка! Вы-то как думаете, Николай, а? – беспокоился не слишком опытный в таких делах Бряхин.

       – Ой! Я вас умоляю, Иван Иваныч! Какая налоговая? – возражал ему с с жаром Виндеев, – Что вы не найдёте с ними общего языка, что ли? Юридические, консалтинговые и прочие там услуги?.. Строительство – это государство в государстве, чтобы вы знали. Организуйте компанию по профессиональному обучению, охране строительных площадок, да хоть по заготовке древесины, – по чему угодно. Вы сами, и ваши коллеги должны продумать всё так, чтобы комар носа не подточил. Не зря же мы, в конце концов, приняли вас в нашу команду! В противном случае и у вас, Иван Иваныч, ведь,  тоже могут быть э-э-э…  неприятности, м-э-э… осложнения, скажем так. Но, не будем о грустном. Я на вас надеюсь!

       Настал, согласно представленному плану, «подготовительный период». Действовать начали той же весной. В местной школе организовали архитектурную выставку.  Десятки «волонтёров», а проще говоря, нанятых за мизерную плату молодых людей, в основном, студентов, пошли с подписными листами по квартальным проездам и остановкам городского  транспорта  агитировать за «реконструкцию» и без того отличных, крепких  жилых домов. Народ охотно поддерживал, за три года удалось собрать от сторонних граждан  целых  две тысячи подписей.

       Всё это время Бряхин тоже не дремал, подключив своих родственников и сына к освоению свалившихся на него строительных «комиссионных». «Случись что со мною – останется потомкам», – думал он, памятуя, как несколько лет тому назад в здешних местах застрелили одного из прежних коллег по чиновничьим  авантюрам. В результате такой энергичной  деятельности, Бряхину  удалось обрести запасное гражданство в одном известном в финансовых кругах островном государстве, там же он прикупил и небольшое поместье с  шикарной  виллой на берегу моря.

       Однако следом появились неприятности.  Первой ласточкой стало то, что случилось на прописанном в законодательстве общем собрании жильцов реконструируемых кварталов. На нём представитель застройщика представлял населению фирму, подрядившуюся энергично взяться за упомянутое строительство «нового современного жилья». Как в старые добрые советские времена, по которым неизменно тосковал Бряхин, организовали сцену, распределили роли, проинструктировали выступающих.  Несмотря на горячую поддержку оплаченных «сторонников» из числа вымышленных «волонтёров», присутствовавшие на собрании жители старых домов сказали предстоящей реконструкции дружное «Нет!». Они выразили своё категорическое несогласие представленному  архитектурному проекту даже не двумя, а больше, чем тремя  тысячами подписей отнюдь не сторонних граждан, а местных жителей. Кроме того, они подали иски во все возможные судебные инстанции, мотивируя тем, что имеют благоустроенные квартиры в кирпичных домах с хорошей планировкой и высокими потолками в зелёной зоне вблизи старинного парка, и их жилищные условия несравнимо выше предлагаемых. 

       У Бряхина, который прежде никогда  ни с кем не судился, и ни к каким судам причастен не был, душа ушла в пятки. В тот же вечер он пригласил Виндеева переговорить.

       – Что будем делать, Николай?  – спросил он застройщика, подвигая ему по лакированному столу короб с тремя тысячами подписями протеста, – А тут вот как раз и копия их искового заявления, – дрожащими руками он протянул бизнесмену проштампованные листки.

       – Блин! Вот ещё подарочки! – воскликнул раздражённый Виндеев, просмотрев  бумаги,  – А вы-то уверяли меня тут, что всё пройдёт как по маслу!?  И как после этого верить чиновному люду!

       – В данной ситуации я только на вас надеюсь, Николай Евстратович. Местные судебные иски мы-то отобьём, а вот на судебные процессы в высших инстанциях я никак не рассчитывал, – сказал Бряхин, проглотив упрёк.

       Виндееву не давал покоя  перечисленный ему авансом первый денежный транш, висевший над ним дамокловым мечом.  Действовать надо было без промедления, чтобы в следующем году  не нарваться на банковские штрафы, которые пришлось бы уплачивать не за счёт продажи квартир, а за счёт набранных под строительство жилья новых кредитов, то есть на деньги  ещё непостроенного жилья. На этот раз Николай решил обойтись без специальных бонусов для важных персон, попробовать надавить авторитетом, через Управление юстиции Главадминистрации.

       – Виктор Петрович, хочу с вами встретиться. Можно? – спросил он у одного работавшего во властных структурах бывшего своего кореша.

       – А давно ли мы перешли на «вы», Николай? – дружелюбно донеслось из мобилы, что вселило в бизнесмена надежду на успех.

       – Тогда приезжай ко мне в «Сройхолл» на выходные переговорить, я машину пришлю. Номер авто увидишь в СМС-се.

       – Замётано!..

       Так называемый «Стройхолл» располагался неподалёку от элитного посёлка на Рублевском шоссе. Он представлял собой усадьбу в несколько сотен гектаров с огромным дворцом в парке, с прудом, комфортабельными  покоями для гостей, обширной оранжереей и другими постройками в современном «олигархическом» стиле, утверждающем богатство и роскошь владельцев нынешнего российского бизнеса, в частности, хозяев строительной индустрии.  Здесь и появился в субботу к обеду  Главюрисконсульт  Виктор Петрович Кикин на посланном за ним ослепительном Ролс-Ройсе «Сильвер шедоу»  с тремя шестёрками на госномерах.

       – Понравилась тачка? – спросил Виндеев, встретив бывшего  кореша у главного входа своего дворца, – Я её на спор выиграл в прошлом году в Лондоне  на слёте девелоперов. Дарю! У меня такая модель уже есть.

       – Спасибо, Николай. Мы люди подневольные, нам не очень-то позволяют дорогие подарки принимать, – сладко лукавил в ответ  удивлённый роскошным обхождением Кикин.

       – Не переживай. Кому скажешь, тому и подарю. Пришли мне только фамилию и паспортные данные.  А то, вообще отдам  по доверенности… У меня тут, видишь ли, проблема возникла с судом. Вот уж никак не ожидал!.. Не мог бы ты поговорить с этим, как его… с главным судьёй, Гусевым, кажется, или Гусейновым… в общем, птичья фамилия… Жители одного московского микрорайона подали на нас в суд, никак не дают начать реконструкцию старых кварталов. Всё сделано по закону, есть распоряжение городских властей, прошли публичные слушания и так далее. Но местные жители принесли тысячи подписей против строительства и подали иски во все, какие только возможно, суды, подняли скандал, будто бы у них отнимают частную собственность. Если так пойдёт, и мы будем идти на поводу у населения, мы никогда никакую реконструкцию не проведём, денег никаких не замастырим. Пусть рассмотрят  как надо и осветят в средствах массовой информации. Надо сделать юридический прецедент, чтобы впредь никто не мог помешать не только нашим, но и вообще никаким другим застройщикам. Сделаешь, а?

       Кикин задачу понял, не стал откладывать в долгий ящик и на следующей же неделе связался с главным судьёй, чтобы ввести его в курс событий. Аргументы он привёл самые железобетонные: каждый третий житель страны нуждается в улучшении жилищных условий, обещанном ему ещё с советских времён, поэтому принятая правительством программа жилищного строительства является самой, что ни есть социально значимой,   приоритетной, а строительный бизнес – наиболее выгодным. Жители? Что жители! Они мало что понимают. Много понимает лишь только власть, она готова компенсировать частную собственность кунцевчан в соответствии с законодательством, без потерь,  равноценными квартирами в районе проживания. Главюрисконсульт был так красноречив и убедителен, что Главсудья, в конце концов, внял  его уверениям. Судебное разбирательство длилось два месяца и закончилось победой представителя застройщика, несмотря на множество страстных доводов четырёх опытных адвокатов от  двух десятков истцов.

       Однако упомянутый  судебный иск получил серьёзную огласку, пик которой пришёлся как раз на выборный период. Кунцевские дворы заполнили представители  средств массовой  информации и кандидаты в народные депутаты, принимавшие на еженедельных  митингах  протеста, как правило, сторону жильцов. Скандал не затихал, наоборот, ширился, разбирательство грозило перейти в ещё более высокие судебные инстанции. Супрефект Бряхин сильно заробел. Нет, он не совестился; больше всего на свете он теперь  боялся, что вдруг обнаружится его тайная связь с застройщиком.  Данное обстоятельство даже  заставило Ивана Ивановича  пару раз появиться на публике, прикинуться независимым ни от чего, кроме закона, и клятвенно обещать митингующим, что всё под контролем, никто не пострадает и ни в каких правах ущемлён не будет. Тем временем девелопер  Виндеев был вынужден заморозить строительство и, всё-таки, попал в долговую зависимость от  инвесторов. Концессионеры городской трассы стали сомневаться в финансовых возможностях своего лидера.  Свой голос протеста подали экологи, выступившие в защиту старинной дубравы. Они стали устраивать здесь показательные туристские форумы и многочисленные экологические акции «Обними дерево», «Тропой истории», «Мы вас помним». В Кунцево со всей столицы съезжались защитники природоохранных зон и парков. Казалось, оглушительного банкротства рисковому  застройщику  не избежать.

       Его спасла грянувшая вдруг пандемия коронавируса. Строительство на целый год  было заморожено. В самый разгар эпидемии, когда всё вокруг замерло, экономика держалась на честном слове и выплатах из бюджета, Николаю посчастливилось пообщаться с самим главой  государства, который пригласил незадачливого бизнесмена в свой вертолёт облететь выбранные городскими властями  места для строительства новых больниц и лечебных центров.   

       – Хочу обратить ваше внимание, господин президент,  вот на этот участок, – осмелился сказать Виндеев, указывая на простиравшуюся под иллюминатором старинную дубраву, – Строительство здесь, как и везде, теперь заморожено, но мы ожидаем возобновления работ весной-летом, как только эпидемия пойдёт на спад. Конечно, сегодня мы терпим гигантские убытки. Надежда лишь на то, что вы, уважаемый господин президент, поддержите отрасль, окажете  строительству финансовую помощь из бюджета.

       Глава государства, казалось, был информирован об этом участке.

       – Позвольте, но как же вы здесь будете строить? Здесь же жилые дома, парк?! – удивился он.

       – Местность позволяет, господин президент. Эти дома старые – под снос,  а жильцы получат равноценные квартиры в уже отстроенных. Парк мы  почти не затронем, только вычистим сухостой и бурьян,  благоустроим всё заново, – соврал как всегда Виндеев.

       – Мне говорили, что в этих местах растёт реликтовый дуб, не одно столетие переживший.  Именно потому и организовали тут рекреационную  зону, – лидер нации, всегда трепетно относящийся к мистицизму и легендам, испытывающе посмотрел на застройщика.

       – Не беспокойтесь, не беспокойтесь, господин президент! Мы обязательно сохраним все памятные места. Обязательно! Данное обстоятельство лишь добавит к стоимости жилья,  осуществлённый проект быстрее окупится. Ожидаем также, что и новая правительственная  трасса принесёт нам неплохие доходы. Всё будет в порядке, уверяю вас!


       …Не прошло и двух месяцев, как воодушевлённый вниманием национального лидера Виндеев проводил у себя в офисе «стыковочное» совещание по организации работы в жилых кварталах  Кунцева.

       – Господа, президент страны одобрил реконструкцию этих двух жилых кварталов, – обратился он к присутствовавшим «топ менеджерам», указывая на проект застройки в изометрии, – Я  разговаривал с ним в самый разгар карантина. Тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Поэтому, как только ограничения снимут, нам надо быть во всеоружии. Предлагаю поступить так: пусть начальник СУ сейчас доложит нам, в каком состоянии дела, а затем мы обменяемся мнениями.

       – А что тут докладывать, Николай Евстратович? Всё осталось на прежнем уровне. Территория стройплощадки по-прежнему огорожена гофром,  сплошным металлическим забором на бетонной подкладке. Для охраны привлечена одна частная военная компания, которая плотно взаимодействует с местным полицейским участком. Строительные материалы по необходимому перечню, плиты, бетон и прочие, если вдруг завтра снимут ковидные запреты, мы завтра же  и завезём. Остаётся подготовить площадку к застройке, вырубка деревьев, очистка грунта. Потом мы приступаем к рытью котлована и установке строительного крана. Соответственно, все сроки сдвигаются приблизительно  на год.

       – Хорошо, коллеги. Теперь о переселении. Что нам скажет группа переселения? – поинтересовался Виндеев у своей помощницы по пропаганде, являвшейся одновременно и руководительницей данного направления.

       – Общими усилиями, Николай Естратович, нам, всё же, удалось переломить настроения местных жителей. Тут помогли и бабушки, и дедушки, которых мы ещё до ковида привлекали за небольшую плату на митинг в защиту грядущего строительства. А также наша наглядная агитация, которую мы вывесили на балконах местных жителей тоже за плату всего  в десять тысяч, согласитесь, совсем немного за  бессрочную аренду. Наши баннеры и теперь там  висят.  В общем, ещё до объявленного карантина две семьи уже выехали в новые квартиры, освободив жилплощадь. В данном случае мы плотно взаимодействуем с жилищным Департаментом –  переселенцев  очень много.  Сопротивление ещё остаётся, два иска на рассмотрении в судах. По закону мы должны ждать окончания судебного разбирательства.

       – Да, какие там законы, блин!.. Хочу поблагодарить вас за смекалку и выдумку. Особенно меня впечатлила подруга в белой шубе, фланировавшая вдоль забора. Она и в самом деле сумасшедшая?

       – Местная алкоголичка, Николай Евстратович. Но, мы и её использовали.

       – Молодцы. Хорошо сработали! Так дальше и действуйте совместно с жилищным департаментом, и чтобы всех к началу года переселили! У нас на очереди ещё две многоэтажки…

       – Можно вопрос, Николай Евстратович? – подал голос представитель концессионеров, – Постройка трассы также приближается к данному участку.  Что делать с дубравой?

       – С какой дубравой?

       – Ну, там памятные места, реликтовый парк, и всё такое…

       Виндееву страшно не хотелось ввязываться в споры ни с историками, ни с защитниками природы, разруливать проблемы, которые лишь препятствовали достижению желаемой прибыли, сверкающим потокам бабла. 

       – Коллеги, застройка идёт по утверждённому плану, – раздражённо заявил он присутствовавшим на совещании, – Всё, что  мешает реализации наших целей, должно быть устранено.  Насколько я знаю, там не парк, а дебри. К тому же, у меня вот тут есть заключение Департамента природопользования  с разрешением вырубки  двух тысяч деревьев. Времени на раскачку у нас нет –  действуйте!






                2020.  АБАЙ

               
                « – Кирпич ни  с  того ни с сего,–
                внушительно перебил неизвестный, –
                никому и никогда на голову не
                свалится».

                М.А Булгаков. «Мастер и Маргарита»

      

       Его подкинули. В привязанной к пелёнкам записке значилось имя: Абай Сергеевич Кургузов, хотя почерк был не очень понятен, букву «у» можно было прочитать как «и».  В  детском доме его записали Кургузовым, без намёка на теперь уже иностранное происхождение малыша, ведь на исходе был 1991 год – распад СССР состоялся. Необычное имя сироты, впрочем, впоследствии стало предметом всяческих насмешек среди сверстников, мальчишек детского дома в одном из городов юга  Сибири.  В младших классах его зачастую оскорбительно дразнили. Однако данное обстоятельство лишь закаляло в нём волю и веру в собственные способности.  Мальчик Абай  рос ловким,  сильным, имел по физкультуре одни пятёрки, и любому обидчику не стеснялся давать сдачи.

       О своём происхождении он узнал только в четырнадцать лет, на исходе восьмого класса средней школы, когда однажды его посетила некая восточного вида женщина в мусульманском платке, назвавшаяся ему тётей.

       –  Я Гулай, сестра твоей матери, – сообщила она доверительным тоном, стараясь выглядеть спокойно, – Как твои дела?

       «Можно подумать, что все эти четырнадцать лет  ей только и  дел, что  до него  было, ни до кого больше!» – со  злобой отметил про себя Абай.

       – Я вижу вас в первый раз, тётя. С чего я вам должен докладывать, как у меня дела? Может, у меня и дел-то никаких нет, – сказал он с вызовом,  испытывая вместе с тем некоторое облегчение от этой новости, что,  наконец, можно прояснить мучившие его с раннего детства  первейшие вопросы.

       – Я сестра твоей матери, – настойчиво повторила Гулай, – Замира умерла при родах, а тебя отдали в детский дом. Отец твой, Сергей, на том настоял, хотел тебя по окончании службы к себе забрать.  Он нанялся в армию и уехал воевать за границу, там его убили, – видимо, все эти слова давались женщине с трудом, – Отец твой русский был, ты можешь взять его фамилию себе, Абай, тебе и паспорт дадут как Завьялову.

       – Я его не знал, на фиг мне его фамилия? Меня устраивает моя,  был и  буду Кургузовым, – возразил тогда Абай.

       Ещё один раз он увидел свою тётку лишь перед самыми  выпускными экзаменами, когда она приезжала оформлять какие-то бумаги по опекунству, но больше они не встречались. По достижении совершеннолетия,  его выпустили из детского дома и дали квартиру в старом и дряхлом строении  под снос, где  он поселился вместе с подругой, бывшей своей  одноклассницей. Работать устроился курьером. Сожительница Верочка была наивной девушкой, в школе едва тянула, однако  вкусно  готовила и, вроде бы,  любила Абая безоглядно, ждала от него ребёнка.  Перед самым призывом  в армию они решили пожениться и расписались. На третьем месяце воинской службы жена сообщила письмом, что у них родился сын. Абай так обрадовался, что во время учебных занятий устроил «салют» очередью в воздух из боевого автомата, за что целую неделю сидел на   «губе» и чистил клозеты.

       Сына решили назвать Андреем, ибо по-гречески это имя означает  «смелый», то есть явившийся в этот мир храбрец. Но, увидеться  с ним Абаю  не пришлось. Приехав домой по окончании воинской службы, он был неприятно удивлён отсутствием встречающих на вокзале членов своей маленькой семьи. Дома на столе лежала записка: «Прасти, наш брак был ошипкой. Развод тибе дам как толико папросиш. Адрес соабщу посже до вас требования».  Таким образом, жизнь в законном браке поначалу не задалась.

       Абай решил устроиться сантехником и, поскольку имел школьную предварительную подготовку слесаря, поступил на соответствующие курсы. Учёба была платной, поэтому, чтобы гасить  кредит приходилось много колесить курьером, а также выполнять разовые работы.  Настоящих товарищей у него по-прежнему не было,  с парнями из соседних домов он особо дружб не водил, а местных девушек сторонился, опасаясь жестоких конфликтов. Соседи, в основном, жители близлежащих дворов ветхого жилого фонда, где то и дело возникали протечки, перегорали  электрощитки,  и падала штукатурка, всегда оставались довольны работой Абая, подходившего к любому делу основательно и добросовестно. Он особо не тужил. Денег хватало не только на выплату алиментов, но и собственное более-менее комфортное проживание. Абай купил себе хороший смартфон, компьютер-планшет и даже подержанный автомобиль «Жигули». Ожидалось, что в скором времени старые бараки снесут и всех жителей переселят в строящийся неподалёку новый дом.

       Но вдруг случилось несчастье – его обокрали. Нет, не квартиру и не автомобиль, забрали не компьютер и не смартфон, – у него украли документы, паспорт, военный билет, аттестат, водительские права и банковские карты – всё, что хранились  в толстом портмоне, который он всегда имел при себе. Драгоценный бумажник  однажды летом выдернули прямо из рук во время прогулки в городском парке в тот самый момент, когда он стоял в очереди, намереваясь расплатиться наличными за мороженое. И произошло это, по несчастью, как раз накануне  подачи документов  на  новую квартиру в только что отстроенном доме. В этой связи  долгожданный переезд нашему герою пришлось отложить до окончания бюрократической волынки по  восстановлению личности.
   
       Как раз в те дни Абай нашёл себе подходящую работу лесоруба у одного предприимчивого китайца, занимавшегося заготовкой древесины на полученном в тайге в аренду участке. Там не требовалось оригинала паспорта.  Хозяин принял у него лишь электронную копию, и взял учеником на стажировку с небольшой поначалу зарплатой.  До места работы надо было ехать два с половиной часа электричкой, либо проживать поблизости в оплачиваемой китайцем  общаге. Абай выбрал последнее, чтобы  экономить на транспорте.  Кроме того, он надеялся, что в отсутствие квартиросъемщика   власти, всё же, не станут выселять со старой жилплощади. Как выяснилось, надежда была тщетной. Когда он приехал домой по месту прописки, ему показали и решение суда, и несколько неврученных письменных предупреждений. К выносу имущества на улицу судебные приставы были готовы вполне. Возмущённый до глубины души, он побежал в городской департамент имущества, показал выписанный к тому времени новый  паспорт, справку из полиции, все имевшиеся новые документы, и потребовал выдачи смотрового ордера. Среди всех бумаг не хватало лишь основания для предоставления прежнего жилья – свидетельства, что он круглый сирота, воспитанник детского дома. Недоставало также недели-двух, чтобы получить этот документ, поскольку краткосрочный отпуск подходил к концу.

       Тогда он пошёл к бывшему своему клиенту, знакомому участковому полицейскому,  всё рассказал и попросил помочь.

       – Не мучайся, дорогой, не переживай, – успокоил его участковый, – Выпиши мне, как гражданскому лицу, генеральную доверенность  на оформление недвижимости, и будь спок: приедешь – вселишься сразу в новую квартиру! Не сомневайся! 

       Абай так и поступил. Он забрал из дома  всё самое ценное и поехал на лесозаготовку на этот раз не поездом, а в подержанном своём автомобиле. Когда же он через два месяца вернулся обратно, старого дома как не бывало, а новый – заселён чуть ни по самую крышу. Знакомый же участковый исчез вместе с выданной ему генеральной доверенностью.

       Выбора не оставалось: следовало начинать жизнь заново, уезжать обратно в китайский лесной надел на лесозаготовки.  Наш герой был зол на весь мир, а всю свою агрессию компенсировал физическим трудом, брал самые сложные участки, пилил самые крупные стволы, вырезал самые непроходимые завалы. Как-то раз, борьбе с гигантской пихтой, Абай нарвался на медвежью нору. Медведь в панике бежал с насиженного места, однако вооружённого издающей  ужасные звуки мощной авто-пилой  лесоруба дикий зверь пощадил, нападать не стал.

       Между тем, нет худа без добра – благодаря  приобретённой ярости и крайнему ожесточению, сноровкой лесоповала Абай овладел в совершенстве, производительность его  значительно выросла. Глядя на то, хозяин назначил его бригадиром. Опять пошли заработки, до десяти тысяч рублей за день!  Абаю вновь подвезло, появились  деньги на относительно безбедную жизнь. Он стал подумывать взять и себе тоже участок леса,  учредил  собственное дело под названием ИП «Кургузов. Бригада УХ!».      

       В разгар ковидной эпидемии в бригаде, где трудились несколько китайцев, поползли слухи, что хозяин намерен продать свой бизнес в России. Работа заглохла. Чтобы не тратить время зря, Кургузов  вместе со своим заместителем Кедровым Алексеем на автомобиле поехали  в Москву, где, несмотря на вызванные эпидемией ограничения, по данным интернет поисковиков наличествовали вакансии лесорубов,  специалистов по лесозаготовкам.

       Ехали целую неделю. Прибыв на место, припарковали автомобиль средь таких же искателей заработков на стихийном полигоне, образовавшемся неподалёку от Московской кольцевой автодороги.

       – О-о! Вы-то как раз мне и нужны!  – воскликнул агент работодателя, юркий очкарик в камуфляже, с сигареткой в зубах, заметив отчаянных  соискателей вакансий  в иногородних  «Жигулях» с написанным на лобовом стекле объявлением: «Рубим лес. Любая работа», – Давно стоите?

       – Вот только что приехали, – ответил Абай, подивившись столь активному в столице  спросу на лесорубов.

       – А чем докажете своё умение?

       – Которое? Мы всё умеем, даже борщ варить! – усмехнулся Алексей, действительно обладавший хорошими кулинарными способностями.

       Абай показал очкарику несколько фоток на своём смартфоне, в основном, эффектные селфи возле наиболее крупных стволов на фоне  лесозаготовок.

       – Гут, обождите тут, я ща вернусь, – неопределённо бросил юркий, хлопнув ладонью по крыше автомобиля, что укрепило  в сибиряках  надежду на успех. Напоследок вишнёвые «Жигули» Абая  он  сфоткал  в анфас. 

       Через час агент вернулся с цифровым пропуском на иногородний   автомобиль и  доверительно произнёс:

       –  Прикрепите-ка эту ксиву себе под стекло, и следуйте за мной – во-он тот малиновый бумер видите? Вот за ним! – очкарик  показал рукой на парковку, где всеми гранями блистал новенький BMW.

       Таким образом, в Москву они прибыли без проблем. Поселили их в  двухкомнатной хазе  из строительного неликвида. В самом деле, жилое   помещение было на первом этаже, сырое, плохо отапливаемое, что в предстоящий осенне-зимний период особенно беспокоило. Постельное бельё пришлось покупать на свои, кровные.  В соседней комнате жили ещё два фрилансера, тоже иногородние, высотники с Урала. С ними быстро  нашли общий язык,  накрыв поляну с разносолами от Алексея. Несколько раз приходил давешний юркий очкарик, Игорь, его тоже приглашали к столу, обсуждая предстоящие распилы. Поначалу работали во дворах и на прилегающих к старым жилым массивам территориях, пилили сухие, больные, мешавшие движению транспорта  деревья. Работа была сдельная, в зависимости от количества вырезанного  сухостоя.  Денег заказчик платил мало, но, поскольку и в Сибири заработки также  отсутствовали, ехать обратно, куковать там без дела не было никакого смысла.

       Однажды, ближе к зиме, Игорь привёл с собой  к обеду убелённого  сединами важного начальника самой большой в округе стройки, представившегося как Владислав  Сергеич. От сибирских угощений тот  отказался, но, сняв каску, присев к столу, спросил:

       – Наслышан я, что вы в тайге руководили бригадой лесорубов? Верно?

       – Почему руководили? Я и сейчас бригадир, а Алексей вот мой зам, – поправил застройщика  Абай, – Мы здесь на заработках.

       – Хорошо-о, – констатировал полушёпотом Владислав Сергеич, а вслух добавил: – У меня тут есть для вас халтурка  на пару лямов. Как на то смотрите? Но,  только неофициально.. .  налом.   А?   

       – Какого рода работа? – спросил Абай с интересом.

       – Какого ещё рода, какого рода… – проворчал, поднимаясь, седовласый начальник, не обладавший, видимо, хорошими  способностями в  краснобайстве,  – Ваш профиль, ребят, верно.  Вырубка.  Идём, лучше покажу. Так проще!

       Сели к Игорю в «бумер», решив, что на колёсах, всё ж, будет быстрей. Территория строительной  площадки длиною с километр и шириною метров в сто оказалась наглухо  огорожена сплошным  высоким забором. Внутри она представляла собой долину из крепких стволов дуба, ивы и ясеня, местами густо обросших диким орешником.  Грунт завален  плотным слоем мокрой осенней листвы.

       – Вот это всё надо вырубить подчистую, – сказал Владислав Сергеич, показывая руками воображаемую широкую полосу до самого горизонта,– Здесь  две тыщи стволов, верно?  В самые кратчайшие сроки. Вырубаем  до основания.   Молотим  в стружку, вывозим на комбинат.  Тут будет дорога. 

       – Вдвоём в короткий срок мы не осилим, – предположил недоверчиво  Алексей.

       – Похоже. – согласился Абай, – Надо человек двадцать. Сделаем за две недели.

       Седовласый снял каску, пригладил волосы и, крякнув, произнёс:

       – Короче. Учреждаете фирму, верно? Набираете контингент. Я перечисляю вам деньги. Делаете работу и ликвидируетесь. И, чтоб я вас в Москве не видел. Верно? Двадцать пять процентов мне безналом, куда и за что перечислять –  скажу. Идёт?

       –  Тогда три миллиона, и аванс тридцать процентов, – поразмышляв,  предложил Абай, зная из своего опыта, что начисления  на зарплату составляют значительно больше трети от общей суммы, – Мне надо будет заплатить налоги и взносы. Иначе ликвидацию  не оформим.

       Седовласый прищурился, будто хотел сказать: «Ишь ты! Какой грамотный!», и как срубил:

       – Ладно. Хорошо, будет вам три и аванс. Набирай людей.  Игорь вам в помощь. Действуйте!

       Вечером вместе составили калькуляцию, наметили план предстоящих действий. Абай тут же отправил оставленному в бригаде за старшего бухгалтеру своего ИП сообщение: «Срочно!  Свистать всех в Москву! Дорогу оплатим. Разместим.  Есть заработки!» 

       За месяц удалось призвать тринадцать человек из своих, а семь – добрать на том самом московском «рынке труда» за Кольцевой автодорогой, где ещё недавно вдвоём с Алексеем они светились в качестве соискателей рабочих вакансий.  Учредили фирму «Салют-666» (другие номера были заняты), получили счёт в банке и реквизиты.

       В начале зимы ковидные ограничения, наконец, сняли, и можно было начинать работу, ибо на расчётный счёт поступил аванс.  В один из вечеров Абай  решил  вместе с Алексеем  пешком обойти предстоящее место действия – старинный московский парк, который  «Бригаде УХ!»  следовало вырубить под строительную площадку. В сравнении с обширными дебрями сибирской тайги данный участок показался им несложным, к каждому дереву со всех сторон имелся вполне свободный подход, а те, что росли возле забора, можно было, подпилив, завалить в сторону парка, чтобы они не падали за ограду  на проезжую часть улицы.

       С одним исполинским дубом на самом деле следовало вступить в настоящее  сражение, показать всю  свою силу и ловкость. Это был кряж  метров шести-семи в обхвате. Абай приник к стволу и посмотрел наверх. «Тут метров пятьдесят, без страховки лезть опасно», – мелькнуло в голове лесоруба.

       И вдруг с высоты гигантской кроны до него донеслось  внятно и безапелляционно: «Абай, ты срубишь сук, на который залезешь сам. Несчастий не переживёшь, потомки сгинут!»

       «Почудилось?..» – подумал наш герой, и тут же в ответ  возгордился: «Меня не запугаешь, малыш.  Я пуганый, и не таких, как ты, видал!»

       – Вот что, – сказал он Алексею, похлопав ладонью по коре реликтового древа – Отрядом лесорубов с того конца парка начнёшь  командовать ты, а  этого крепыша я возьму на себя. Потом к вам присоединюсь.

       Назавтра поутру, надев на ноги «кошки»,  предусмотрительно  перекинув страховку из позаимствованного у соседей-высотников альпинистского арбалета, он полез на гигантский ствол дуба, пилить. Вначале следовало уничтожить мощные верхние ответвления, затем уж вырезать нижние. Тяжёлую мотопилу, как на штативе, так и без такового, надо было всё время держать навесу, менять  оснастку – тоже. Работа не очень-то по плечу любому сильному мужчине, в том числе даже Абаю, обладавшему не только сибирской выносливостью, но и большим опытом лесоруба. Неоднократно он спускался на землю для отдыха.  И, каждый раз, сделав короткий перекур, герой наш с воодушевлением лез наверх, приговаривая: «Ничего, малыш, был же на свете мотив, что тебя породил, должен выпасть интерес и тому, кто тебя погубит! Тем станет он знаменит!»

       К обеденному перерыву герой наш так устал, что, позабыв про опасность, потянул за страховочный трос, чтобы встать, и огромная ошибочно  подпиленная им ветвь грохнулась оземь в нескольких сантиметрах от его головы. Глядя на то место, с которого только что сам едва не улетел к праотцам, Абай с досадой подумал  о  предсказаниях своей реликтовой жертвы: «Тоже мне, пророк хренов! Не гони тут пургу, растение! Не мешай работать!»  Лишь только к вечеру,   окончательно вымотавшись, он достиг, наконец, корней поверженного им гигантского дуба. В это время Алексей с бригадой уже заканчивал вырубку заказанного участка старинного парка.

       Всю следующую неделю они сдавали древесно-стружечному комбинату  порядка двадцати тонн сырья, меж тем как вырученные деньги текли  застройщику.

       – Беспредел этот надо прекращать! Пусть же эти ворюги нам перечисляют, нами всё заработано! – возмущался искренно Алексей.

       – Ничего, Лёша! Мы ещё им предъявим, как только получим свои деньги, – успокаивал его Абай, – Главное, главное  ты  все бумаги сохраняй, все накладные, все счета, – всё  береги!

       К концу декабря  дела в Москве надо было завершать, хотелось встретить Новый год дома. Владислав Сергеич не обманул, оперативно закинул чемодан с наличностью, благодаря чему зарплату работникам выплатили вовремя. Остальные деньги поехали сдавать в банк.

       – Может, ну на фиг? Что их оформлять? Налоги там, и прочее…  сорвёмся прям сегодня, а? – соображал вслух Алексей по дороге в  кредитное учреждение, поправляя свой ремень безопасности.

       – Нет, Лёш, надо сделать, как обещали. После ликвидации нам всё равно выдадут  налом, а то на карточку мне перечислят, за вычетом, конечно. Поделим с тобой пополам, и с  государством поделимся, как положено.  А таскать чемодан с баблом по всему   свету  тоже опасно, – возражал Абай   соратнику, в благонадёжности которого также был не вполне уверен.

       На перекрёстке остановились на красный свет. Впереди стоял микроавтобус.  Левый ряд, загородив солнце, занимал огромный ревущий трейлер, груженный до верха массивными бетонными блоками. Абай хотел было тронуть свой   автомобиль, чтобы во избежание несчастья сравняться  с кабиной опасного соседа, как вдруг слева  он услышал короткий свистящий  звук.  Удерживавший бетонные плиты  боковой трос неожиданно  лопнул, и громадный строительный блок всею тяжестью своей в считанные секунды  накрыл  хлипкий  жигулёнок нашего героя. «Вот это мощь!! Ужели, всё правда?!  А вот такого удара мне, пожалуй, уж не снести!» – была последняя его мысль.  О потомках своих в тот момент он не подумал.






                Э П И Л О Г


       На следующий день в одной из московских бесплатных газет в соответствующей рубрике появилась заметка с фотографией: 

       «Кошмарный случай произошёл на перекрёстке Я******ой улицы и М******ского шоссе. Тяжёлый трейлер, перевозивший негабаритные  строительные детали, неожиданно потерял один из гагантских  блоков, который всей массой  обрушился на стоявший с ним рядом легковой автомобиль. «Жигули 2107» расплющило как консервную банку. Водитель и его пассажир оба  погибли.   Происшествие могло произойти как  из-за плохого крепления бетонных конструкций на арматуре, так и превышения критического угла наклона грузового транспортного средства на неровной поверхности проезжей части. Полиция выясняет причины аварии».

       О том, куда из салона  автомобиля подевались  миллионы наличности, в заметке сказано не было.

       Решение городских властей о присвоении Кунцевскому дубу статуса «Памятник природы» состоялось сразу же после смерти реликта. Кто-то из столичных «природоохранителей», видимо, решил сделать этот шаг не из любви к Отечеству, а чтоб сохранить лояльность избирателей, не потеряв притом своих  отношений с застройщиком.

       «Девелопер»  Виндеев  и его строительная компания не перенесла экономического кризиса из-за бесконечных финансовых махинаций. Едва держащуюся на ногах строительную пирамиду Николай Евстратович вынужден был продать с огромными убытками более стойкому и прагматичному разрушителю московских кварталов.

       Что касается будущего государства Российского, оно до сих пор ждёт своей участи.       
   


22 октября 2022 г. Москва