Рафаэль Сабатини Открытая дверь Рассказ

Рафаэль Сабатини

ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ

Рассказ

Перевод с английского Олега Азарьева

«Открытая дверь, — гласит кастильская пословица, — соблазнит и святого!» — это всего лишь испанский способ сказать, что возможность рождает вора.
Мы не утверждаем, что Флоримон де Суверен де ла Галетт был святым или что только исключительное искушение заставило бы его воспользоваться шансом поживиться, какими бы моральными соображениями он ни руководствовался. Проницательные люди также не были уверены, что он имел какое-либо право носить это слишком громко звучащее имя или что оно было чем-то большим, нежели один из актерских приемов, с помощью которых он старался создать романтический ореол, соответствующий, как ему казалось, его профессии. Имя удачно подходило к его любимому описанию самого себя:
— Я живу шпагой.
В переводе на обычный язык это всего лишь означало, что он был учителем фехтования. Шпага, которой он жил, предпочитала оставаться в ножнах, а на острие всегда был надет колпачок; иначе бы он с ней долго не прожил. Ибо на самом деле он весьма посредственно владел шпагой, и если промышлял своим искусством, то лишь потому, что в угасающем блеске восемнадцатого века «Искусство владеть оружием», революционный и широко читаемый трактат по фехтовальным приемам великого парижского знатока Гийома Дане, породил большую моду на фехтование.
В те времена имя Гийома Дане было на слуху у всех. Его методы обсуждались везде, где собирались кавалеры, и рассказывались фантастические истории о его волшебном владении клинком.
Флоримон притворялся, что учился у Дане. На самом деле он научился фехтованию в третьесортной парижской школе фехтования, где, помимо подметания пола и чистки рапир, в его обязанности входило обучать новичков различным способам защиты. Основательно изучив знаменитый трактат Гийома Дане и собрав несколько луидоров, этот мелкий пройдоха отправился в Реймс, чтобы преподавать фехтование, присвоив себе часть блеска великого имени Дане и не стесняясь объявлять себя любимым учеником знаменитого мастера.
Это магическое имя давало ему все, на что Флоримон мог надеяться, но только до тех пор, пока молодые кавалеры, которые так охотно стекались в его школу, не убедились, что он никудышний учитель в том искусстве, которое и сам освоил только в общих чертах. После этого его единственными учениками остались лишь несколько честолюбивых молодых представителей буржуазии, а судьба Флоримона достигла вершины, когда он увидел ту распахнутую дверь, которая, как говорят, искушает даже святого. Он сделал это открытие по чистой случайности в таверне «Голова теленка» — «Le Veau Qui Tete», где имел привычку развлекаться игрой в карты с нотариусом Филибертом, виноторговцем Дежарденом и аптекарем Флери.
Одним весенним вечером в заведение вошел молодой человек в желтом с серебром безвкусном наряде, с дешевыми кружевами у шеи и на запястьях, с лентами везде, где можно их прикрепить, — он только что прибыл в парижском дилижансе.
Сын торговца с улицы Сент-Антуан, он недавно унаследовал от отца скромное состояние, с которым отправился в путешествие, наивно полагаясь на свое скудное образование, недостаточное, чтобы играть в мире блестящую роль беззаботного светского человека. Вместе с дешевым нарядом он напустил на себя наглый вид, который наблюдал у людей того класса, к которому хотел принадлежать.
В общей комнате «Головы теленка» сидело не меньше дюжины посетителей, когда он с важным видом вошел и потребовал лучшего ужина, лучшего вина, лучшей комнаты и всего лучшего, что могла предложить таверна. В тишине, вызванной его громким голосом, Флоримон повернулся, чтобы окинуть его взглядом, полным все возрастающего презрения. Ибо Флоримон, который по крайней мере какое-то время общался с представителями низшей знати, узнавал кавалера, когда видел его.
День выдался скудным, карты сегодня вечером шли неважно, и минутная невнимательность, вызванная шумным появлением этого нахального хлыща, привела к тому, что он оказался в проигрыше. Этого, несомненно, было достаточно, чтобы испортить ему настроение.
Новоприбывший, назвавший себя Дюмаском, считал своим долгом не упускать из виду ни одну хорошенькую женщину, и маленькая Пакотта из «Головы теленка», с ее веселыми глазами, красными губами, пышной грудью и вздернутым носиком, вдруг обнаружила, что рука молодого кавалера обхватила ее талию, а его палец оказался под ее подбородком.
— Милочка, клянусь небесами, ты слишком изящна для провинциального трактира. Клянусь небесами, ты бы украсила Пале-Рояль . Там, у Февриера, ты бы нашла свою судьбу. —  И со снисходительностью принца он добавил: — Клянусь небесами, ты будешь моей, малышка. — И в лучшей манере, как он полагал, повесы из Пале-Рояля он впился поцелуем, который едва ли можно было назвать целомудренным, в ее свежие юные губы.
Обмануло девушку его притворство или нет и каковы бы ни были ее чувства, Пакотта слишком хорошо знала свои обязанности, чтобы поднимать шум. Усмехнувшись, она выскользнула из его цепкой руки и отправилась накрывать на стол. Мсье Дюмаск последовал было за ней, однако недоброе замечание Флоримона с ноткой передразнивания остановило его.
— Клянусь небесами, что эта канарейка тут нам напевает? Он говорит о Пале-Рояле, о Февриере. Клянусь небесами, он там был официантом.
Слова были достаточно грубы, но, донесенные до всех уголков комнаты тонким и пронзительным голосом Флоримона, они вызвали всеобщий смех.
Мсье Дюмаск застыл, пораженный жестоким крушением гордой уверенности в том, что он ослепляет этих провинциалов. Он потерял голову.
С густым румянцем на прыщавом лице, он повернулся к столу карточных игроков. Опираясь рукой на эфес своей шпаги, он задрал ее клинок за спиной, как хвост взбешенного кота. И его тон соответствовал его поведению. Он перебирал в уме слова, которые должны были испепелить дотла. Но, не найдя их за то короткое время, что было в его распоряжении, удовольствовался надменной прямотой:
— Вы это мне, сир?
Флоримон отложил карты и повернулся на стуле. Окинул взглядом заносчивого наглеца от локонов дешевого парика до пряжек (из позолоченной латуни) на туфлях, и тонкие губы Флоримона злобно сжались.
— Теперь, когда я разглядел вас получше, я понял, что вы вообще не стоите внимания.
Непримиримость этой фразы должна была предупредить Дюмаска, что перед ним человек, который, несмотря на свое хрупкое телосложение и рыже-черную одежду, может быть опасен. Но, как последний дурак, он позволил себе поддаться порыву страсти. Он залепил Флоримону пощечину.
— Поучись-ка хорошим манерам!


Изумленную паузу в зале сменил возмущенный галдеж. Флоримон вскочил, опрокинув стул. Трое друзей поднялись одновременно с ним, чтобы удержать его от опрометчивого шага. Однако в поступках он был столь же сдержан, сколь и смертоносен.
— Урок, я полагаю, требует оплаты. Дежарден, окажите мне честь и назначьте встречу на восемь часов завтрашнего утра в Пре-о-Шевр. Длина моего клинка — двадцать пять дюймов. — Он поклонился с холодной учтивостью. — Чтобы не смущать вас, сударь, я удаляюсь.
Он вышел, исполненный сурового достоинства, заронив смятение в душу парижанина, неожиданно обнаружившего, что ему предстоит дуэль. Однако, вспомнив, что ему придется иметь дело с отсталым провинциалом, и, чтобы проучить его, достаточно нескольких простейших приемов фехтования, которыми он владеет, Дюмаск ободрился и продолжал играть в задиру.
— Клянусь небесами, сударь, ваш друг торопится быть убитым.
Трое соратников Флоримона посмотрели на него с обескураживающей жалостью. Затем виноторговец Дежарден сообщил:
— Если он не убьет вас, сударь, вы будете обязаны этим либо его сердечной доброте, либо страху перед последствиями. Закон не делает поблажек и учителю фехтования, даже если его спровоцировали.
— Что?
Все трое мужчин вздохнули разом. Дежарден покачал большой головой.
— Ах да! Вы, конечно, не знаете. Роковое невежество молодости, сударь. Тот, кого вы так непростительно ударили, — мсье Флоримон де Суверен де ла Галетт, магистр фехтования Королевской Академии.
Дюмаск вдруг почувствовал, что обед, съеденный в Эперне, просится обратно. Он уставился на Дежардена широко раскрытыми глазами и побледнел, самодовольство улетучилась из него, как воздух из надутого воздушного шара.
— Магистр фехтования! Но — святое имя! Кому взбредет в голову драться с учителем фехтования?
— Да, это было бы неосмотрительно, — согласился худощавый аптекарь. — Но и бить по лицу профессионального фехтовальщика тоже неразумно.
Дежарден тем временем деловито напомнил:
— Я надеюсь, сударь, у вас есть приятель, чтобы договориться со мной о деталях дуэли.
— Но-но... — И тут Дюмаск наконец не выдержал и спросил: — А где он живет, этот мсье де ла Галетт?
Мальчик из трактира проводил его пешком до облупившегося домика за собором, где Флоримон жил и давал уроки фехтования.
Приветствие Флоримона не ободрило гостя, а в хмуром взгляде фехтовальщика читалась угроза.
— Сударь, это в высшей степени необычно.
Дюмаск от волнения начал заикаться.
— С-с-сударь, в обычных обстоятельствах... Но эти обстоятельства... весьма необычны. Я не знал, что вы учитель фехтования.
— Ах да! Я должен носить на груди плакат, чтобы предостерегать дерзких петушков?
Но никакие оскорбления не могли вновь разжечь задор молодого парижанина.
— Невозможно, чтобы я скрестил с вами шпаги.
— Конечно, если вы предпочитаете, чтобы я отколотил вас палкой на улице...
— Сударь, я пришел извиниться.
— Извиниться? — Флоримон рассмеялся, и для Дюмаска это был самый ужасный смех, который он когда-либо слышал. — Откуда же вы явились? Из Египта или Персии, или, может быть, из Китая? Насколько я знаю, в некоторых из этих мест можно дать пощечину кавалеру и избежать последствий, извинившись. Но во Франции, как вы, вероятно, слышали, придерживаются иных правил. Даже в Пале-Рояле это понимают.
Молодой человек устыдился своих просьб. А Флоримон, у которого не было другой цели, кроме как основательно проучить выскочку, все еще не мог успокоиться.
— Ты только что оставил красный след на моей щеке. Утром я оставлю красный след на твоей рубашке, и это будет твоя кровь. Вот тогда мы расстанемся, и честь будет удовлетворена.
Дюмаск пришел в отчаяние. Он подумал о бегстве. Но его багаж находился на постоялом дворе, который вдобавок был почтовой конторой. Незаметно скрыться было невозможно. И тут его полные страха блуждающие глаза приметили, что мебель в комнате Флоримона обшарпанная, что наряд Флоримона, хоть и выглядит элегантно на первый взгляд, при ближайшем рассмотрении оказывается весьма поношенным. И тогда его посетило вдохновение, которое впоследствии должно было превратить Флоримона в мошенника.
— Если бы я мог возместить нанесенный ущерб, сударь!
— Возместить? — Взгляд Флоримона метал молнии.
— Вы живете шпагой. Вы даете уроки за деньги. Почему бы вам не удовлетворить свою честь?.. — Он смущенно запнулся.
— Чем, сударь?
Дюмаск стремительно ринулся к цели:
— Десятью луидорами.
— Покиньте мой дом, сударь! — взревел неподкупный Флоримон.
— Пятнадцать луидоров, — выдохнул Дюмаск, выставив руки как щит, чтобы уберечься от гнева собеседника.
Но ярость вдруг исчезла из глаз учителя фехтования. Его губы дрогнули.
— Пятнадцать луидоров! Ба! Око за око. Нанесенная мне пощечина, молодой человек, обойдется вам дороже этой суммы.
— Тогда двадцать! — с надеждой воскликнул Дюмаск.
Флоримон внезапно задумался, стиснув рукой подбородок. События развивались странным, неожиданным образом. Двадцать луидоров — это столько, сколько он мог заработать за год. За половину этой суммы он с радостью позволил бы отхлестать себя по обеим щекам и по любой другой части тела, которая могла приглянуться обидчику. Он прокашлялся.
— Вы, конечно, понимаете, что в таких делах не может быть и речи о компенсации. Но вот штраф — другое дело. Получив с вас двадцать луидоров, я мог бы считать, что достаточно наказал вас за вашу дерзость. Да, учитывая все обстоятельства, думаю, мог бы.
Дюмаск не стал терять ни секунды, чтобы Флоримон не успел передумать. Он поспешно вытащил толстый кошелек, обескровил его, а не соперника, и удалился.


С той поры Флоримон стал другим человеком.
Неожиданно открылся непредвиденный источник легкой наживы. Это была та самая открытая дверь, которая искушает даже святого. Флоримон обуздал совесть, которая никогда не была сильной, и переступил порог.
В течение следующего месяца он трижды так провоцировал путешественников, отдыхавших в «Голове теленка», что каждый раз это приводило к вызову. Правда, спровоцированные дуэли так и не состоялись. Если Флоримон, до сих пор такой мягкий и ненавязчивый, вдруг, к ужасу трех его друзей, игравших с ним в карты, становился грубым и воинственым, то, по крайней мере, к их утешению, его всегда успокаивал визит вероятного противника. Иногда этот визит предлагал Дежарден. О характере умиротворения, которого требовал Флоримон, его честные друзья не подозревали. Судя по тому, что теперь он тратил деньги более свободно, они просто предполагали, что дела его школы идут в гору. Эти добропорядочные люди также не сделали никаких выводов из того обстоятельства, что одевался он теперь как простой небогатый буржуа и перестал носить шпагу, которая раньше была неотъемлемой частью его одежды.
Подозрения у них могли бы возникнуть, если бы жертвы Флоримона с меньшей готовностью попадались в его ловушку. Тщательно прикидывая возможности жертв, он расставлял сети только для откровенно самовлюбленных тупиц и никогда не подстегивал события, всегда оставляя жертве возможность совершить последний шаг.
В конце концов, подобные субъекты попадались не так уж часто. Можно с уверенностью сказать, что ссоры происходили не чаще одного раза в две недели, и поначалу Флоримон был вполне доволен. Однако жадность росла вместе с процветанием, и, благодаря легкости, с которой ее можно было удовлетворить, он стал менее осторожным.
Тем не менее все ему сходило с рук до одного осеннего вечера, когда круглолицый спокойный человек в самом простом парике, в строгом коричневом костюме, скорее напоминавшем скромную ливрею, сошел с почтовой кареты у «Головы теленка» и негромко заказал себе ужин, бутылку вина и постель на ночь.
Из-за своего привычного столика в углу Флоримон внимательно наблюдал за ним и посчитал его робким простаком из купеческого сословия, но человеком солидным, поскольку гость путешествовал в карете, а не в дилижансе. Он был идеальной жертвой, если не считать того, что его кротость не давала никаких поводов к ссоре.
Сдержанный и скромный, он поужинал, и Флоримон начал опасаться, что в любой момент он может потребовать свечу и таким образом сбежать в снятую комнату. Пришлось отступить от обычного метода.
Флоримон набил трубку, встал и прошел через комнату к камину, чтобы прикурить.
После ужина немного расслабившийся и осоловевший незнакомец откинулся на стуле и устроился по-домашнему, вытянув перед собой ноги. Флоримон наступил ему на ногу, после чего замер и принялся сверлить взглядом круглое лицо, которое страдальчески уставилось на него снизу вверх. Так продолжалось некоторое время. Наконец:
— Я жду, сударь, — сказал Флоримон.
— Мой Бог! Я тоже, — сказал круглолицый. — Вы отдавили мне ногу, сударь.
— Пусть это научит вас не разваливаться где попало, будто таверна принадлежит только вам.
Мужчина сел ровно.
— Здесь было достаточно места, чтобы пройти, сударь, — запротестовал он, однако так слабо и жалобно, что лишь подчеркнул свою робость.
Флоримон приступил к более решительному воздействию.
— Вы, похоже, не только неуклюжий, но и невоспитанный мужлан. Я мог бы оступиться в огонь, а у вас не хватило ума хотя бы извиниться.
— Вы... вы поразительно невежливы, — возразил приезжий. Круглое лицо его порозовело, а на переносице залегла морщинка.
— Если вам не нравится мой тон, вы можете это поправить, любезный, — отрезал Флоримон.
Глаза на добродушном лице приезжего округлились.
— Интересно, вы намеренно меня провоцируете?
Флоримон рассмеялся.
— Должен ли я тратить время впустую? Я узнаю труса, как только встречаю его.
— Ну, это уж слишком! — Незнакомец выглядел глубоко встревоженным. — О, да. Слишком далеко зашло. Не думаю, что меня стоило так оскорблять. — Он наконец встал со стула и обратился к компании за соседним столом: — Вы там, господа! Будете свидетелями грубой провокации против меня, которую устроил этот дурно воспитанный забияка, и...
Пронзительный голос Флоримона прервал его.
— Должен ли я надрать тебе уши, прежде чем ты прекратишь свои оскорбления?
— О, нет, милостивый государь. В этом нет необходимости. — Приезжий скорбно, с почти комичной неохотой вздохнул. — Если вы пришлете ко мне секунданта, мы с ним уладим все детали.
Это прозвучало так неожиданно, что на мгновение Флоримону стало не по себе. Затем он щелкнул каблуками, чопорно поклонился в пояс и удалился, чтобы попросить Дежардена оказать ему обычную услугу. После этого, следуя тактике, давно отточенной на подобных случаях, он покинул таверну. Как он и ожидал, дальнейшее происходило с привычной обыденностью — приезжий отправился к нему. Он сам, как всегда, открыл стучавшему и с привычной гримасой изумления и негодования впустил круглолицего господина. Как обычно в таких случаях, жертва проявила все признаки беспокойства. Тревога заставляла его запинаться и заикаться.
— С-сударь, я понимаю, что это в высшей степени необычно. Н-но дело в том... я понимаю, что поступил опрометчиво. Я вынужден сообщить, что... что поединок между нами, при любых обстоятельствах, совершенно... совершенно невозможен.
Тут он замолчал, не договорив, словно завороженный злобной ухмылкой, обнажившей зубы фехтовальщика. Паузу прервал язвительный ответ, который срабатывал каждый раз, начиная с Дюмаска:
— Ну да! Я должен носить плакат на груди, чтобы предупреждать наглецов, что я учитель фехтования.


Однако фраза, которая до сих пор приводила противника в замешательство, теперь подействовала с точностью до наоборот. Выражение лица у незнакомца полностью изменилось. Его так преобразили удивление и облегчение, что оно утратило всю свою глуповатую простоту.
— Учитель фехтования! Вы учитель фехтования? Тогда совсем другое дело. — Он окинул комнату бодрым взглядом, заметил ее пустоту, линии, начерченные мелом на полу, трофеи в виде рапир, нагрудников и масок, украшающие стены. Гость расправил плечи. Его фигура, казалось, набралась отваги. Он даже улыбнулся. — А это, конечно же, ваша школа, как я вижу. Понятно. В таком случае все устроится само собой. — Щелкнув каблуками, он поклонился с принятой в таких случаях церемонностью. — Простите за ненужное вторжение. Тогда встречаемся в восемь часов в Пре-о-Шевр. — И он повернулся, чтобы уйти.
Впервые за время разговора Флоримон растерялся. Он придержал гостя за плечо.
— Минуточку, мсье Загадка. Что, черт побери, вы имеете в виду под «все устроится само собой»?
— Только то, что сказал. — Глаза на круглом лице весело сверкнули. — Для меня, сударь, как и для вас, дуэль с обыкновенным штатским лицом может привести к серьезным неприятностям. Если произойдет несчастный случай, последствия могут быть весьма удручающими. Видите ли, я сам учитель фехтования. Но поскольку вы состоите в нашем братстве, у меня больше нет никаких причин для подобных опасений.
По спине Флоримона поползли мурашки. Как фехтовальщик, он знал, что если среди ослов он выглядит львом, то среди львов он точно осел. Он внимательно присмотрелся к незнакомцу, в котором так ошибся, и, кроме бледного круглого лица, разглядел, что тот среднего роста, хорошо сложен, что у него достаточно длинные руки и отлично тренированные ноги.
— Вы тоже учитель фехтования? — спросил он, вытаращив глаза.
— Даже немного известный, — ответил тот с легким презрением. — Меня зовут Дане.
— Дане? — Голос Флоримона дрогнул. — Уж не Гийом ли Дане?
Незнакомец снова отвесил чопорный низкий поклон, принятый у фехтовальщиков.
— Именно. Весь к вашим услугам. Я вижу, вы слышали обо мне. Возможно, даже читали мой скромный трактат. Он наделал немало шума в мире. Так завтра в восемь часов, мой дорогой собрат.
— Еще минуту, mon maitre !
— Да? — Гость замолчал, подняв брови.
— Я... я не знал...
И тут его собственную фразу бросили ему в лицо.
— Я что, должен носить плакат с именем Гийома Дане у себя на груди, чтобы предостерегать дерзких, никчемных провинциальных учителей фехтования?
— Но, mon maitre, — я не могу скрестить с вами шпаги. Неужели вы хотите моей гибели?
— Неважно, что я хочу, но вот вы, скорей всего, умрете.
Побледневший Флоримон широко раскрытыми глазами смотрел на противника, который прежде казался ему таким робким, а теперь выглядел столь ужасающим.
— Я готов извиниться, mon maitre.
— Трус! Вы провоцируете и безнаказанно оскорбляете человека, которого считаете неспособным защитить себя, и воображаете, что ваши извинения с глазу на глаз тайком уладят дело! По-моему, вы попали в собственную ловушку. Вам пора заняться своей душой. Спокойной ночи!
— Погодите! Да, погодите же! Если бы я возместил вам...
— Возместил? Как?
— Если двадцать пять луидоров...
— Ты, жалкий головорез! И за пятьдесят луидоров я не откажусь от удовольствия поступить с тобой так, как ты того заслуживаешь. Лишить тебя ста луидоров — это, может быть, и достаточное наказание. Но...
— Я заплачу. Учитель, я заплачу. — В отчаянии, он сделал предложение, которое лишало его почти всех луидоров, выжатых из жертв бесчестного промысла.
На круглом лице посетителя округлились глаза и рот.
— Сто луидоров! — Тон великого мастера напомнил Флоримону, что каждый человек имеет свою цену. Постепенно мсье Дане, казалось, принял решение. Пожав плечами, он медленно проговорил: — Мой Бог! Почему бы и нет? В конце концов, цель моя — наказать вас за безрассудство. Поскольку вы раскаялись, убить вас или даже покалечить было бы слишком. Полагаю, я человек достаточно милосердный. Не в моем характере быть жестоким. Я возьму ваши сто луидоров и раздам их парижским беднякам.
Флоримона совсем не утешала уверенность, что парижские бедняки не увидят ни франка из этих денег. С ледяным сердцем он пересчитал сбережения и к своему ужасу обнаружил, что все его состояние составляет девяносто восемь луидоров. Но тут великий Дане проявил себя не только милосердным, но и великодушным. Не требуя всей суммы до последнего франка, он даже оставил Флоримону три луидора на его насущные нужды.
Однако, как вы понимаете, эта щедрость не смягчила горькой досады учителя фехтования из-за того, что плоды многомесячных коварных трудов выброшены на ветер. Единственным утешением для него послужила мысль о том, что сделанное однажды он может повторить снова. Не перевелись голуби, которых ему еще предстоит ощипать. Однако теперь он станет действовать осторожнее и не будет столь охотно полагаться на робкий и простодушный вид приезжих.
Так что, набравшись мужества, он вернулся к своим привычкам и каждый вечер опять сидел в таверне «Голова теленка», как паук в паутине, поджидая, когда залетит неосторожная муха.


Зима уже стояла на пороге — сезон редких проезжих; так что почти две недели засада Флоримона не приносила добычи. Но однажды вечером прибыл путешественник, чье появление было подобно порыву ветра, а голос, окликнувший хозяина таверны, звучал резко и властно.
Виноторговец засуетился, а Флоримон едва поверил своим ушам.
— Хозяин, я ищу здесь, в Реймсе, каналью учителя фехтования, который позорит свое звание и носит вычурное имя Флоримон де Суверен де ла Галетт. Не подскажете ли вы мне, по какому адресу его можно найти?
Ответил сам Флоримон. Чувствуя, что боги бросили ему прямо в руки долгожданный подарок, он вскочил со стула. Казалось, он совершил в воздухе пируэт и приземлился, щелкнув каблуками, прямо перед гостем, задавшим вопрос.
— Я здесь!
На него строго смотрел одетый в черное высокий, стройный, элегантный кавалер с орлиным взглядом. В потрясенной тишине прозвучал холодный, суровый голос:
— Вы и есть тот самый негодяй, не так ли?
По меньшей мере дюжина пар глаз с жалостью уставилась на этого безрассудного незнакомца, который пришел, чтобы насадить себя, так сказать, на шпагу знатока фехтования. Дюжина пар ушей внимательно слушала.
— Другой на моем месте мог бы считать себя вашим должником. Ведь я должен поблагодарить вас за четырех учеников, которые пришли ко мне за последние два месяца. Каждый из них был хитроумно втянут вами в ссору, настолько схожую в деталях, что это выдавало ее расчетливый умысел. Каждый из них, чтобы сохранить свою шкуру в целости, вынужден был заплатить вам десять или пятнадцать луидоров. Прежде чем последний из них пришел ко мне брать уроки фехтования, я начал догадываться, каким мошенничеством вы занимаетесь. С тех пор я твердо убедился в этом и, защищая честь профессии фехтовальщика, ревностным хранителем которой являюсь, полагаю своим долгом покончить с этим.
— Да кто же вы? — возопил взбешенный Флоримон.
— Вы имеете право знать. Я Гийом Дане, учитель фехтования Королевской Академии.
— Вы? Вы Гийом Дане? — Выпучив глаза, Флоримон какое-то время смотрел на него; затем устремил взгляд за спину высокого незнакомца, на только что вошедшего человека с саквояжем — в скромной коричневой одежде, похожей на простую ливрею, с круглым, невыразительным, бледным лицом, до ненависти хорошо знакомым Флоримону. — Тогда, черт побери, кто же он такой?
Незнакомец глянул через плечо.
— Этот? Это мой камердинер. Человек, которого я отправил сюда пару недель назад, чтобы проверить мои подозрения насчет вас.
И тогда незадачливый мошенник Флоримон совершил свою самую большую ошибку. Как все проходимцы, уверенный, что мир сплошь населен мерзавцами, преследующими одни и те же цели, он издал утробный смешок.
— Ваш камердинер сделал больше, чем было поручено. Он опередил вас, мсье Дане! Этот прохиндей выжал из меня сто луидоров. Так что у меня ничего не осталось.
— Понятно. Он сыграл с вами в вашу же игру, не так ли? И вы вообразили, что и я столь же низок и бесчестен?
Дане рассмеялся — весьма недобро. Взмахнул тростью… и несколько месяцев после этого в Реймсе рассказывали историю о побоях, которые великий Дане нанес Флоримону де Суверен де ла Галетту, так отколотив его, что карьера Флоримона как учителя фехтования закончилась, по крайней мере в этой части Франции.

Ссылки и комментарии переводчика:
1 Королевский дворец в Париже.
2 Учитель (франц.)

Опубликовано в журнале «Искатель» (Москва) № 2 за февраль 2022 г.

Первая публикация рассказа на языке оригинала в журнале «REDBOOK» v 065 n 03 от 25.07.1935 г.
На русский язык рассказ ранее не переводился.
Авторские права английского писателя Рафаэля Сабатини (1875–1950) на все его произведения, в соответствии с Законом об авторском праве Великобритании, истекли 31 декабря 2020 года. Произведения, включая этот рассказ, находятся в общественном достоянии.