Валерий Васильевич Пименов – это явление в современной реалистической школе живописи. Выпускник Института живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина с его традициями академизма - он профессор и руководитель персональной мастерской. Его работы «Крыши Ленинграда» и «Амстердам» были внесены в два тома альбома-каталога «Три века русской живописи». Его учитель, первый помощник Грабаря - Виктор Михайлович Орешников (в дальнейшем руководитель персональной мастерской, ректор Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина, народный художник СССР, действительный член Академии художеств) пишет:
«С первых шагов обучения в институте живописи, скульптуры и архитектуры Валерий Пименов выступил как ярко одаренный художник-живописец. Одинаково на высоком уровне проявил он себя и в живописи, и в рисунке, и в композиции, я даже сказал бы, особенно в композиции. Пименов окончил Институт им. И. Е. Репина дипломной картиной «В Ставке Верховного главнокомандования», а после окончания института им были выполнены серьезные картины: «Окопная правда», «Рабочий контроль. 1917 год», «Перед штурмом», «Бессонные ночи Октября» и другие.
В 1950-х годах у Пименова все ярче проявляется интерес к пейзажу. Художник ездит по стране, особенно привлекает его Север – Каргополь, Мезень, Соловки, Приморье, Псковщина. С неизбывной любовью работает мастер на Вологодчине, где прошли его детские годы. Тонкие и поэтичные образы этих мест с большим разнообразием запечатлены Пименовым. Пожалуй, я бы не смог назвать примеров более глубокого и красивого решения пейзажа этого края! Они и по сие время наполняют и питают творчество художника, позволяют в полной мере ощутить диапазон его колористического и образного дарования. Не расставаясь с этюдником, Пименов много путешествует по разным странам – Египту, Греции, Италии, Бельгии, Голландии, Марокко, Тунису, Алжиру, Кубе – и привозит из поездок богатейший натурный материал. Три года Пименов жил в Камбодже, куда был командирован Министерством культуры СССР в качестве профессора Королевского университета искусств. Разнообразнейший материал этого периода отмечен богатством архитектурных и пейзажных мотивов. Художник много работает над портретом. Среди его произведений портреты ученых, врачей, передовиков производства, таких как токарь-скоростник В. М. Бирюков, знатный судосборщик В. И. Смирнов, старый большевик А. А. Булышкин, ученый-генетик М. Е. Лобашев.
Самым важным для живописи является правда жизни. Именно отношение к современности и определяет его творческие позиции. Все это говорит о Пименове как о продолжателе традиций русского реалистического искусства».
Валерий Пименов – наиболее яркий из русских живописцев XI века, его творчество индивидуально и обладает новаторским характером. Глубокая человечность его искусства, огромное мастерство, трепетное, теплое чувство к изображаемой природе, которую он тонко чувствует и понимает, огромное мастерство, принесли ему заслуженное уважение и любовь. Многолетнюю творческую работу Пименову удается сочетать с широкой педагогической деятельностью. Талантливый наставник, он подготовил многочисленный отряд молодых художников, многие из которых стали известными живописцами. Персональные выставки Пименова, а также мастер классы, несомненно, внесли свою лепту в советское искусство и повлияли на уровень художественного образования. Многолетний труд и кропотливое выполнение работ позволили художнику выйти на всероссийскую и мировую арену: живописные произведения часто выставляются, пользуются успехом у публики и критики, их стараются приобрести в свои коллекции музеи страны и зарубежья. Так, самая первая выставка художника была организована в 1967 году совместно с графиком В. М. Звонцовым в родном городе Череповце. А потом в течение сорока с лишним лет его полотна экспонировались на выставке в Архангельске, Сыктывкаре, Грозном, Алма-Ате, Новочеркасске, Павлодаре, Караганде, Пномпене, Меген-Люцерне, Ленинграде, Кронштадте и многих других городах земного шара. Но самой знаменательной стала экспозиция, приуроченная к юбилею – 80-летию художника и 50-летию его педагогической деятельности. Двести удивительных полотен, украсивших Тициановский зал Академии художеств в 2001 году, увидел меценат Е. М. Лунин. Его восхищение и восторг от увиденного там, в последствии переросли в многолетнюю дружбу и общение с известным и талантливым мастером русской живописи.
Живописец, народный художник России Валерий Васильевич шестьдесят лет живет в Санкт-Петербурге, но родился он на Вологодской земле. В 2005 году ему исполнилось восемьдесят пять лет. В числе первых с этим приятным событием его поздравили друзья – супруги Лунины. В частной коллекции мецената Евгения Михайловича Лунина находятся лучшие произведения талантливого мастера, потому что для него живопись – высшее наслаждение. «Редко в жизни приходится встречаться с людьми такого таланта», - говорит он о своем петербургском друге.
* * *
Всероссийскую академию художеств, тогда еще Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина, Валерий Пименов окончил с отличием в 1949 году, и тогда же его зачислили в аспирантуру на кафедру рисунка, где он становится ассистентом руководителя художественной мастерской В. М. Орешникова. А еще через год начинает самостоятельно преподавать в персональной мастерской станковой живописи им. И. Е. Репина. За эти годы он стал доцентом кафедры живописи, профессором, академиком, заслуженным, а потом и народным художником России.
- Можно ли уже тогда было предположить, что Вы когда-нибудь всего этого достигнете? - обратилась я к художнику. Для беседы мы расположились в столовой квартиры-мастерской художника на Васильевском острове в Санкт-Петербурге.
Он засмеялся:
- Всегда, всегда я был убежден, что стану художником. Верил в это! Хотя таких оснований у меня и не было. Ну, я думал, поступлю в Академию и закончу ее. И стану художником! Я не мог предположить, что когда-то получу все громкие звания… Об этом я мальчишкой не думал. Слишком всё казалось далеким.
Для него и сейчас эти звания остаются второстепенными в жизни. Главной наградой для него были и остаются распахнутые двери Академии и горящие глаза студентов со всего мира. Они ждут его слова, его строгих замечаний. И он из года в год идет в эти просторные классы, где когда-то сам слушал великих мастеров-учителей. Он остался верен этим стенам, этой стране. И чем меньше сил (возраст берет свое), тем сильнее эта тяга встать и пойти на Набережную, к дому, в котором прошла вся его жизнь. И ходить от мольберта к мольберту, забыв о времени. Ведь они останутся после него. Дети, которых он когда-либо учил. Сохранят, сберегут то что так долго он нес в себе. А потом передадут другим.
- Давайте я лучше Вам покажу Академию и своих студентов, - не дожидаясь моего ответа, художник стал одеваться.
Здание Академии находится в пятнадцати минутах ходьбы от дома, где живет Валерий Пименов.
- Наша Академия - одно из самых крупных учебных заведений в мире с индивидуальной формой обучения. Я много раз бывал в Америке, Германии, Италии, Китае… Такого образования там нет. Может быть, кому-то наша школа покажется консервативной, но мы продолжаем традиции реалистического искусства. И к нам тянутся. Очень много желающих, большой конкурс. Мы выпускаем хороших художников. У меня сейчас студенты из многих стран мира, хорошие, способные ребята. Но я строгий преподаватель, мало и редко ставлю пятерок, – говорит художник не спеша, переходя через дорогу.
- А есть ленивые ученики?
- Ленивые? – художник даже удивился. - Нет! Есть такие, которые ходят мало на занятия, потом бросают, но это оттого, что они еще вынуждены работать, содержать семью. Не все выдерживают такой жизни. Я очень любил преподавать второкурсникам. На первом они приходят и еще осваиваются, а на втором проявляют себя, свои возможности. В этом году лучшим студентом Академии стал мой ученик Владимир Ежаков. Он сейчас готовится поступить в аспирантуру. В прошлом году я выпустил аспиранта Овсянникова. Его картина «Петр I», посвященная 300-летию Петербурга, заняла первое место в городе. Сейчас он преподает на первом курсе. Поступают, как правило, те, кто имеет среднее художественное образование. После художественной школы к нам поступить невозможно. Требования очень высокие, - и он стал перечислять, какие экзамены и в каком порядке нужно сдать по творческим дисциплинам. - Так что трудно это выдержать без достаточно серьезной подготовки.
- А как же быть с теми, кто обладает талантом? - спросила я.
- Я вхожу в члены экзаменационной комиссии, и, знаете, бывает очень жалко, что такой человек не выдерживает остальных экзаменов. А ведь он неизмеримо талантливее других в группе. Но, увы, ему без достаточной подготовки трудно нарисовать и написать обнаженную модель, портрет и выполнить две композиции. И бывает, ох как жалко! А кто талантлив, да еще и умеет трудиться, тот всегда будет достойно оценен.
Справедливость его слов не вызывала у меня сомнения, так как сам Валерий Васильевич, обладая от природы талантом, много трудился. Он прилежно посещал сначала художественную студию во Дворце Культуры им. С. М. Кирова под руководством И. И. Бродского и М. С. Копейкина, а продолжая учебу в Академии, после первых двух курсов оказывается в мастерской, руководимой И. Э. Грабарем, В. М. Орешниковым и его другом А. А. Мыльниковым.
- Я много участвовал в самодеятельности, - вспомнил художник, замедлив шаг на перекрестке. - Был в группе при Дворце культуры им. Кирова. Нашими занятиями руководили студенты Академии, ученики Бродского, - Копейкин и Лактионов. Бродский курировал студию и довольно часто по вечерам приходил к нам. И вот однажды, мне как-то приятно сейчас это вспоминать, он подошел к моим рисункам и громко сказал: « Молодой человек, мало кто из студентов Академии у нас так хорошо рисует». Посмотрев еще какие-то рисунки из папки, он похвалил мое внимательное и крепкое построение рисунка черепа. А я рисовал его долго. «Вам нужно обязательно поступать в Академию», - сказав это, он еще долго смотрел работы, что-то говорил обо мне своим помощникам. Меня это окрылило. Но о поступлении еще не задумывался, таким все это казалось недостижимым, далеким. А потом я выиграл несколько конкурсов… И те эскизы, все работы, какие у меня были довоенного времени, фотография, где рядом со мной сидит Бродский, все было утеряно. В войну дом, где я жил тогда, был разрушен. Все сгорело. Но самым ценным для меня, конечно же, была та фотография, где был он, мой учитель.
В его голосе сквозила печаль и сожаление:
- Ну не будем о печальном. Копейкин - это необыкновенный человек. Это чудо, каких мало! Вся его семья, жена, их необыкновенная теплота в общении. Меня всегда как-то трогало их отношение ко мне. Я часто бывал у них дома. Наблюдая за ними, удивлялся, как они подходят, как хорошо понимают, чувствуют друг друга. Там была любовь, много любви. Их жизнь была настолько спаянна общими стремлениями к искусству, к совершенству искусства, что меня это по сей день трогает. Его семье было довольно трудно материально. Он постоянно работал. Жили они на 15-й линии, там была мастерская и при ней комната. Там он и умер.
Валерий Васильевич вдруг улыбнулся:
- С войны он вернулся старшим лейтенантом. И продолжал очень много работать в живописи. Мы с ним уже были как друзья. Я тогда закончил аспирантуру, преподавал в Академии и во многом посодействовал, чтобы его пригласили в Академию преподавать рисунок. И он как-то всегда гордился, что его ученик ему помог и превзошел его в живописи. Он был хороший рисовальщик. И у нас сохранились великолепные отношения до последних дней его жизни. Такой преданности к искусству я никогда не видел. Милый, добрый Копейкин! Я его и его жену всегда с большим уважением вспоминаю. И его советы…
* * *
Следование советам учителей, желание достичь совершенства в изображении натуры, долгие часы кропотливой работы над заданной постановкой, авторские поиски, достоверно исполненные натюрморты и портреты, пейзажи и жанровые картины - все это не остается не замеченным другими художниками. Так, в 1939 году в Ленинграде Пименов побеждает на конкурсе работ самодеятельных художников по подготовке к Всесоюзной выставке народного изобразительного искусства «Оборона СССР». Увлеченного, разносторонне одаренного художника направляют вначале на ленинградский, а затем на всесоюзный семинары. Для завершения начатых работ «Встреча танкистов у Нарвских ворот» и «Подвиг героя Советского Союза Н. И. Егорова» Пименова срочно командируют в Москву, где на одном из плановых просмотров и происходит знаменательная встреча с И. Э. Грабарем, в то время директором Московского художественного института.
- Конкурсы тогда довольно часто устраивались, но я выиграл самый большой. Сначала занял первое место в районном, потом в городском, а затем и во всесоюзном конкурсе. Из Ленинграда его вместе со мной выиграли пять человек. Что это значило?! Я работал тогда гравером на заводе им. М. Гельца… Меня освободили от работы. Начислили среднюю зарплату.
На самом деле уехать в Москву на семинар для работающего тогда Пименова оказалось проблематично. Заводское начальство не захотело отпускать гравера высшей квалификации. Началась волокита с документами. Завод подал на Пименова в суд, надеясь, что мастер в последнею минуту одумается и поменяет свое решение. Но Пименов стоял на своем. В конце долгих и неприятных для обеих сторон разбирательств администрация завода закрыла дело. Кто-то из чиновников смог увидеть в этом поступке не скрытое отлынивание от производственных обязанностей, а истинное желание простого рабочего учиться в высшем учебном заведении. После этого завод помогал своему одаренному сотруднику, выплачивая заработную плату.
- Целых два года, пока я был на семинаре, я получал столько же, как если бы работал на заводе. Но я занимался искусством. И благодаря этому я и смог поступить впоследствии в Академию и стать художником!
- А Вас не тяготило, что Вы, совсем еще мальчишка, пошли работать на завод полиграфических машин? – спросила я.
- Нет. Мои старшие братья и сестра тоже работали. Я получил рабочую специальность (слесарь-инструментальщик), но работал в этой должности очень мало. На базе завода образовалась школа граверов, где обучалось всего пять человек. И я там проявил некоторые успехи. Ну это и понятно, так как я занимался по вечерам в изостудии. Много рисовал. И был среди нас крупный гравер. Он, видя, что я справляюсь не хуже его, стал мне очень многое доверять. А потом предложил в соавторстве создать армянский и грузинский шрифты, а затем пуансоны.
- И Вы создали?
- Да. Изучил шрифты. Это была хорошая школа… Все думали, что, поступив в Академию, я выберу графику и стану гравером. Но у меня было к другому тяготение: к живописи. Только к ней! А интерес к шрифтам, к сожалению, у меня пропал, о чем я очень сожалею.
На завод полиграфических машин им. М. Гельца - Валерий Васильевич устроился случайно. Сразу после окончания средней школы в 1936 году он стал искать работу. Семье нужны были деньги. Где-то прочитал объявление о приеме рабочих на завод. Не раздумывая, поступил туда. Завод в то время выпускал линотипы и самонаклады. Плансоны заказывали в Америке. Приходили оригиналы букв, вырезанные на стали. Из них потом делали матрицы. С готовых матриц делали литеры, потом печатали книги, газеты и прочее. Валерий Васильевич, выполняя свою основную работу слесаря, иногда получал задания по сборке самонакладов и линотипов. Делая каждый день одни и те же манипуляции с материалом, он стал экспериментировать и понял, что можно вместо одной детали делать сразу шесть, таким образом облегчая свой труд. В одну из смен он стал выполнять работу по своей схеме и перевыполнил план на 800 процентов. На собрании его провозгласили «сталинским питомцем». Теперь за его работой следил приставленный нормировщик. Велся учет каждой затраченной минуты.
- Когда я был гравером, работал в белом халате. Там все ходили в халатах. Мне поручали самые сложные заказы. Работа была только в микроскоп, и само выполнение происходило через микроскоп. Было сложно, но выполнимо…
Пименов призадумался:
- Москва… Условия на семинаре были великолепнейшие. Нам отдали шестиэтажный дом с мастерскими на Обыденском переулке. Прислали материалы – краски, кисти, натуру. Все бесплатно. Нас посещали крупнейшие художники. Вспоминаешь сейчас это как некое чудо. Очень многие, закончив этот семинар, стали художниками. Конкурс так и назывался: «Сто талантов Советского Союза». Все бредили искусством. Я написал две картины: «Подвиг героя» и «Встреча танкистов у Нарвских ворот» и кроме того портрет Жукова. На одном из просмотров помимо руководителей Соколова-Скаля и Сварога присутствовал Игорь Эммануилович Грабарь.
Грабарь, отметив особую одаренность Пименова, предложил зачислить его в число студентов первого курса Московского художественного института им. В. И. Сурикова, хотя был удивлен его юным возрастом (Валерию было двадцать лет).
- Ну я, конечно, был в восторге. Так сказать, готов перепрыгнуть свою собственную высоту, метр восемьдесят, - добродушно засмеялся Пименов. - Грабарь решил мою судьбу словами: «Завтра я жду вас в деканате». Я пришел в девять утра. Он декану сказал: «Зачисляйте этого юношу на первый курс. Пусть учится!» Я и говорю: «Огромное спасибо Вам за заботу обо мне. Но я бы хотел уехать в Ленинград и там поступить на подклассы Академии». Он полюбопытствовал: «А почему в Ленинград?» Я ответил: «Там у родителей собственный дом с верандой, где я могу писать». Он, подумав, сказал: «Правильно. Поезжайте. Я позвоню туда». И я приехал в Ленинград. Меня зачислили на подклассы, и уже на следующее утро я пришел писать. Занятия проходили с девяти утра до семи вечера. Каждый день в течение года. Там преподавали профессоры: Павел Семенович Наумов – живопись, а рисунок – Михаил Давыдович Бернштейн. Вот так с этого все и началось!
- А Грабарь, какой он был в общении со студентами, коллегами, художниками?
- Всегда у него был суровый вид. Его побаивались. И потом его мнение, самое, самое… Самое. Он выделял лишь то, что достойно внимания в искусстве. Лучшие работы отмечал.
* * *
- Валерий Васильевич, Валерий Васильевич! - донеслось с нижних ступеней, нас кто-то старался догнать. - Подождите! – и из-за стены появился мужчина. Тяжело дыша, он стал о чем-то просить Пименова. Я отошла. Пименов улыбался, но чем-то, видимо, был недоволен во внешнем облике собеседника, потому что качал головой и со всех сторон обошел мужчину. Тот пожимал плечами и тер свое лицо. Пименов, похлопав его по плечу, вернулся ко мне. Мужчина поспешил вниз, над чем-то смеясь.
- Это натурщик, - объяснил художник, - я бы его поставил обнаженным. Этот мужчина ничего, но вы видели его?! Он весь коричневый. Вот беда! Так неудачно загореть… Стал коричневым. А так хороший, крепкий, и очень аккуратно позирует.
Валерий Васильевич развел озадаченно руками:
- Придется ставить обнаженную женскую… Только меньше пользы получат студенты. Эта форма более обтекаемая, гладкая. Либо надо найти не такую хорошую, пластичную модель. У меня сейчас две приличные обнаженные модели будут позировать. Но все-таки от мужской больше пользы. Вся мускулатура выражена. Вот мы и пришли.
Он открыл дверь в большую мастерскую. Светлые стены. По правой стене у самого потолка два окна. Ставни распахнуты. Слева у входа вешалка. У стены за ней, на широких стеллажах, листы с незаконченными работами, стопки папок, свернутые рулоны тканей, этюдники, кисти. На верхней полке лежали контрабас, постановочная посуда: чайники, графины, самовар. На стене перед входной дверью - «Мастерская живописи и композиции под руководством профессора В. В. Пименова», а внутри на торцевой стене мемориальная доска: «В этой мастерской преподавал Илья Ефимович Репин».
Мастерская разделена на три учебных отсека, в каждом на полу оборудован из досок постамент. На этом возвышении неподвижно стояли или сидели модели. Стена и пол площадок были задрапированы. Мое внимание привлекла женщина-натурщица с ярко-рыжими волосами. Она приводила себя в порядок: взбивала волосы, расправляла подол длинной ярко-красной юбки и поправляла белоснежную блузку с алыми оборками. Другая женская модель в сиреневой бархатной юбке и таком же кафтане с узким приподнятым воротником стояла подбоченясь, глядя в аудиторию. Волосы гладко зачесаны. Мужчина в черно-сером вельветовом костюме сидел на лавке, чуть согнувшись. У него сухое и печальное лицо. Студенты - двенадцать человек выполняли задание. В мастерской царил творческий беспорядок: мольберты с закрепленными на них холстами, начатые работы, на табуретах лежали этюдники с красками и палитрами. Валерий Васильевич обратился к стоящим студентам:
- Прежде чем Вы приступите к работе, обойдите модель со всех сторон и постарайтесь выбрать место, которое для вас наиболее интересно. Непременно напишите предварительный этюд! Задачей этого этюда является, прежде всего – композиционное, пластическое и колористическое решение. Не обязательно его завершить, но решить перечисленные задачи необходимо. Первое ваше впечатление от увиденной натуры очень ценное. Мастерски выполненный этюд поможет художнику в последующей работе. Когда вы долго работаете, чувства заметно притупляются, и будет достаточно одного взгляда на этюд, чтобы освежить работу, придать ей начальное очарование.
Затем профессор подошел к рядом стоящему мольберту и внимательно вгляделся в изображенную фигуру.
- Произвольно Вы рисуете. В пропорциях допустили ошибку: плечевой пояс должен быть несколько шире тазового, а у Вас очень длинное левое бедро. А так, в общем, хорошо, - обратился он к девушке англичанке.
Та молча согласилась с В. В. и приступила к исправлению недостатков в работе.
- Работа начата неплохо, - обратился Валерий Пименов к другому студенту. – Теперь надо переходить к живописи, стараясь сохранить рисунок. Вы должны хорошо написать, потому что предварительный этюд очень хороший. Внимательней относитесь к пропорциям. А так, мне нравится, как Вы пишете.
- Есть заряд, темперамент, - сказав это, он отошел к немецкой студентке. Она легко, быстро накладывала мазки на холст. Художник залюбовался ее полотном. С него на нас смотрела та самая рыжая женщина. «До чего же похоже!» - подумала я.
- Хорошо пишет, - сказал нам художник.
- Если вы будете в Эрмитаже… - обратился к девушке Валерий Васильевич. Она остановилась, кисть в ее руке дрожала, - то обязательно посмотрите «Камеристку» Рубенса. Было бы полезно взять с собой лупу и посмотреть полотно через увеличительное стекло. Рубенс внимательно относится к каждой детали. И в начальной стадии он очень легко прописывает холст. Там так отработаны полутона, зерно видно в тени, а зерно мелкое на холсте. Настолько они стремились, чтобы тени были прозрачные, а цвета натуральные. А Вы сразу замазываете тени! Не перегружайте работу! Обратите внимание как в «Камеристке» написан глаз, вылеплен рот, губы, чувствуется, что они влажные. Полезно, почаще бывать в Эрмитаже!
Он направился к девушке англичанке.
- Начните на холст накладывать жидкую прозрачную прописку, – сказал В. В., заглядывая через ее плечо в палитру, - в целом в рисунке ошибок нет. Начинайте в цвете осторожно, учитывая, что белый холст, с пропиской будет более звучно.
Выдавив нужной краски, он стал ее размешивать кистью. Потом взял еще два тюбика и стал показывать, как их надо разводить:
- Внимательней относитесь к своему холсту, и более точно следуйте натуре. Учитывая, что в живописи все относительно. Нельзя смотреть только в одну точку.
Потом подошел к студенту китайцу:
- Вы начали только работать, а холст перегружен. По возможности будьте точнее в цвете и тоне.
- Вот эта накидка, уж больно она холодная. Там надо теплее и светлее, - объяснял он подошедшему китайцу. - Все светлее. Шея получилась короткой, из-за того, что Вы подняли высоко воротник правого плеча. Осветлите шею. Она стоит сейчас? – он выглянул из-за мольберта, ища глазами натуру. - Поставьте свою работу на мольберт, мы сейчас посмотрим. Постарайтесь. Фон возьмите плотнее.
- А, это Вы? – он обернулся к окликнувшей его девушке-блондинке в белом халате и поспешил к ее мольберту. - Все хорошо! В Вашей работе есть свет! Много света, это так важно!
Он стал рассказывать ей:
-Мы пишем благодаря свету. Не было бы его, мы не видели бы всех оттенков. Поэтому если у Вас источник света появится слева, он даст вам объем, пространство. А так все симпатично. Три дня достаточно для завершения работы.
Потом Валерий Пименов подошел ко мне.
- Сложнее учиться у кого-то или учить? – спросила я.
- Конечно, учить, но надо уметь и учиться. Кто умеет учиться, быстрее достигает успехов. А что значит учиться? Надо все более серьезно воспринимать. Правильно реагировать на добрые и критические замечания старших товарищей и преподавателей. И с учетом тех замечаний, прочувствовав их в полной мере, ты сумеешь постичь секреты мастерства. Полезно слышать советы педагогов, что-то претворяя в жизнь.
- А живопись для Вас открылась вся?
- Вся? Вся она никогда и никому не откроется.
* * *
Квартира-мастерская художника встретила меня тишиной. Я восхищенно оглядывалась, переходя от стены к стене, от предмета к предмету. Мастерская с огромным окном налево от входной двери. В прихожей терракотовые стены. Большое зеркало в декоративной раме и рядом шкаф с книгами по искусству. На лосиных рогах собраны головные уборы со всего света. И очень много кепок. Рядом на стене маски.
В мастерскую попадаешь через арку с колоннами, украшенными ионическими капителями. Справа на постаменте стоит греческая скульптура. Она вся заставлена стариной мебелью: Павловское бюро, подставки, секретеры, пианино, трюмо, тумбы; шкатулки, подсвечники, прялка, склянки с всякими безделицами, мольберты, этюдники, табуретки, раскладные стульчики, палитры, коробки от сладостей, заполненные тюбиками, бутыли, статуэтки, пластинки, книги, букеты кистей в китайских вазах, ткани, а на стенах гипсовые слепки, музыкальные инструменты, картины, мочало, старинные колокольчики, русские народные пояса. В креслице, обитом атласной тканью, брошена лисья шкурка. Рекамье с ножками - львиными лапами накрыта синим пледом в красную полоску. Повсюду маленькие подушечки, коробочки, стопки брошюр, фотографии, подшивки газет. Справа от входа – камин, и на нем античные слепки. Перед камином в тяжелой раме портрет профессора С. К. Исакова. Паркетный пол мастерской, стены, выступы камина, лестница, ведущая на антресоли, - все уставлено картинами. Если приглядеться, то увидишь мотки с нитками, рукавицы, тряпки, клубки проволоки, палки, пластиковые крышки от тортов, проигрыватели, фотоаппараты, ракушки, статуэтки, чернила, банки от оливок и икры, коробки из-под мармелада, зефира, печати, зеркала, фломастеры, кофейники, гильзы, иконки, чугунок с искусственными красными цветами, кринки, диски с записями репродукций Пименова, видеокассеты «Уроки рисования», блокноты с эскизами, календари, обрезки рам. На трюмо я нашла лист, вырванный из блокнота, с наброском автопортрета. Валерий Васильевич в очках, в расстегнутой на груди рубашке, рассматривает что-то в руках.
Лежат несколько блокнотов с карандашными зарисовками природы, церквей, деревянных домиков. Общая тетрадь, где в дневниковой форме записи художника. Аккуратные стопочки с конвертами. Читаю: «Пименовым. Швейцария», «Валерию Пименову. Марокко. 66 год». Пластинка с подписью: « Дорогие. Вы мои первые русские друзья, которых я узнала в России. Ваш замечательный, теплый дом меня удивил и поразил своим теплом. Ленинград. 1988 год. 24 ноября. Певица Gobde».
Темноватая комната художника тоже занята диковинными вещами. На стене висит портрет Эльги Александровны с журналом в руках. «Какая красивая женщина», - подумала я, внимательно рассмотрев Эльгу Александровну. Бесподобно прописаны руки, шея, лицо, волосы. На хрупкие плечи наброшен платок с красной бахромой. Темно-красная юбка с пересекающимися черными полосами. Черная кофточка без рукавов плотно облегала ее стан. На черном ярко поблескивали две тоненькие золотые цепочки.
Вскоре вернулся Валерий Васильевич. Не спеша в коридоре снял серый шерстяной пиджак. Молча прошел в мастерскую, у трюмо опустился в кресло-качалку. Сцепив руки в кулак, закрыв глаза, сидел так какое-то время. Он, казалось, задремал, но вдруг, не открывая глаз, обратился ко мне:
- Чай пить будем?
Уже в столовой я спросила:
- В Вашей комнате портрет Эльги Александровны. Кем он написан?
- Моим учителем В. М. Орешниковым пятнадцать лет назад. Удивительный человек - как личность и как художник. Мастер портрета. Этот портрет у него хотела приобрести Третьяковская галерея. Он говорит Эльге: «Можете отдать его в Третьяковку и получить деньги либо оставьте себе. Как хотите. Решайте». Она сказала: «Оставим портрет». Он писал ее в своей мастерской.
Я выразила восхищение ее неувядающей красоте, на что художник горделиво ответил:
- Да, она красавица. До войны занималась спортивной гимнастикой. Была чемпионкой Ленинграда по лыжному спорту. Не помню только, на какое расстояние.
- Расскажите мне о вашей дружбе с Виктором Михайловичем Орешниковым, - попросила я Пименова.
- После окончания третьего курса в соответствии с действующими в институте правилами учащиеся творческих факультетов распределялись по персональным мастерским ведущих художников вуза. Я поступил в мастерскую Игоря Эммануиловича Грабаря. Первым моим помощником был Орешников. В дальнейшем он возглавил мастерскую, а потом и занял пост ректора Института живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина. В совместной преподавательской деятельности я стремился постичь метод обучения Виктора Михайловича. Орешников - лучший портретист советского и русского искусства. Им написано огромное количество хороших картин. Две его картины - «В штабе обороны Петрограда» и «Ленин сдает государственный экзамен в университете» - были удостоены Государственной премии.
Я у Орешникова учился всегда. До последних его дней приходил и приходил к нему. С радостью и удовольствием вспоминаю то внимание и теплоту. Тогда было шесть мастерских. Я был первым помощником в мастерской учителя. А теперь вот я сам веду мастерскую и имею трех помощников.
- Ваши уроки в Академии всегда так проходят?
- Да. Я смотрю и даю свои рекомендации. Говорю, что надо поставить, например, глаз, или о том, что выбран верный критерий натуры. Чтобы была верность отношений в живописи и чтоб был образ этой постановки.
- Валерий Васильевич, вот вам, как художнику, ведь приятно в другом человеке видеть талант?
- Приятно. Вы видели сегодня немку? Она в самом конце стояла. Высокая. Волосы белые. Так красиво пишет. Талантливая девица. Она истинный художник. По живописи все разложила, прямо приятно смотреть. Если бы студенты у меня так писали, я был бы рад. Она понимает и говорит на русском языке. Я предложил ее включить в студенты старших курсов. Она отказалась. Говорит, что уже имеет диплом Академии в Англии. Она стажер и платит 600 долларов за полугодие, так-то вот. У нее идет повышение квалификации, а в Германии она, наверное, известный художник. Все-таки она узнала о нашей Академии и приехала сюда. Хотя есть и другие мастерские.
Есть у меня еще из Шотландии симпатичная девушка. Тоже неплохо работает.
- Как подбираются костюмы и натурщики?
- Костюмы я подбираю сам. У нас большой выбор драпировок, тканей, одежды, головных уборов, аксессуаров. Смотрю, чтобы подходило голове, лицу, рукам, положению, образу натурщика. Костюм - это оправа. А среди тех натурщиков, что сегодня были в классе, одна опытная, которая стояла. В постановке нужно найти и извлечь всю красоту и прелесть модели. Мы называем натуру моделью. И это сложно сделать, если человек пришел позировать первый раз. Опытные натурщицы без подсказки могут найти и взять позу. У них это получается легко. Умеют! С новичками тяжело. Попросишь, чуть-чуть повернуться, так она вся развернется. - Пименов показывает, как предполагаемая модель неправильно крутится. - А наклониться чуть-чуть… О – о – о! Она прогнется вся.
Он достал новый пакетик зеленого чая. Наполнив кипятком до краев бокал, залил всю скатерть и пол под столом. Чуть не обжегся. Стал искать салфетку, но потом схватил махровое полотенце и промокнул лужу на столе. Извиняющей улыбкой остановил мою попытку сходить в ванную за шваброй:
- Все само высохнет, вот увидите. Меня сейчас в Пекин зовут, чтобы я одну-единственную лекцию прочитал. Столько денег тратят на это. - Он покачал головой. - Перелет туда столько стоит. Лучшая гостиница. Прием организуют. Но нет, не поеду. Это для меня уже тяжело. Не лекцию прочитать, а дорогу осилить. - Он придвинулся ко мне поближе. Будто доверяя какую тайну, понизив голос, сказал:
- А потом у меня еще мысль остается - бросить Академию. Я буду писать дома. А так ведь я могу ходить туда (речь идет об Академии), когда захочу. Голова, голова, она думает о том, что там нужно бывать, помогать ребятам. Ох, я забыл бы про таблетку! - Он достал из верхнего кармана рубашки полоску с таблетками, осторожно взял одну на язык и запил зеленым чаем. - Вот сегодня я там побывал и почувствовал, что все-таки тяжело ходить. Устал подниматься и спускаться по лестнице. Я ведь было оставил эту мысль, а теперь посоветуюсь с Евгением Михайловичем Луниным. Может, мне действительно полгода попреподавать и бросить?
- Все-таки Вы хотите уйти?
- Да. Главное, я переживаю сейчас, что не пишу. У меня рука болит в запястье, - он расстегнул манжет и показал мне свою кисть, - плохо сгибается. Если я работаю кисточкой, и то немножко, она быстро устает и ноет.
Покашливая, он встал из-за стола. Вернулся в мастерскую. Устроившись в кресле–качалке и надев очки, развернул «Санкт-Петербургские Ведомости» и стал читать. Запрокинув голову, я посмотрела на верхние полки шкафов: деревянная телега, египетские фараоны, бюстики, дымковская игрушка, ниже книги, красивейшие переплеты собраний сочинений, редких фолиантов. Я стала читать: «Марк Твен, Томас Гарди, Михаил Шолохов, Герцен, Гейне, Фадеев, Толстой, Тургенев, Паустовский, Шукшин, Пушкин». Буклеты с репродукциями и книги о жизни художников: Левитан, Шишкин, Серов, Суриков, Бенуа, Коровин. Все не перечесть, не пересмотреть. Столько бесценных сборников! Воспоминания, письма, переписка, дневники, мемуары, библиографии, книги по искусству, словари, справочники, журналы, каталоги, брошюры…
* * *
А за окном плакал нерешительный дождь. И всему этому благолепию было название – Петербург. Окружающие меня стены, эти полотна, лепнина, изящные подсвечники, хрустальная громадная люстра, этот миниатюрный балкончик - все это впитало в себя этот дух. Дух красоты, возвышенного искусства, историй без начала и конца. Сколько необычных событий и встреч произошло именно в этой мастерской?! Какие мысли посещали тех, кто стоял, оперевшись о решетку камина, помешивая сухие поленья, рассыпая по полу искры тепла?! Это никто никогда не узнает, если только не вернуть тот вечер, тот огонь и те горячие искры.
Валерий Васильевич подошел к камину, взял с полочки коробок, чиркнул спичкой и бросил огонек в холодную бумагу. Языки пламени, изгибаясь, стали танцевать, принимая фантастические формы. Художник сел напротив на низенький раскладной стульчик.
- А что Вам в этой мастерской нравится? – спросила я.
- Здесь большая площадь. Очень удобно писать масштабные полотна. Последняя картина, которую я написал, была форматом пять на три метра.
- А кто до Вас ее занимал?
- После мастерской, принадлежащей художнику Александру Маковскому, на Набережной Макарова, 22, я получил мастерскую в новом доме. Для художников отвели десять отдельных мастерских. Под мастерской находилась наша трехкомнатная квартира. Но Эльга не хотела там всегда жить. Она тяготела к старым фондам. А здесь, - он осмотрелся, - у художника погиб сын. Трагедия, боль. Он больше не мог здесь жить. Все в мастерской напоминало ему о сыне. Бередило душу. Он уговорил нас с ним поменяться. Мы решились. Они с супругой поехали туда, в мою мастерскую, а мы сюда. А ведь это, Нелли, легендарная мастерская. Ей уже лет двести, а может, и больше. Одна из самых старых мастерских. Весь этот дом и мастерская принадлежали Андрею Петровичу Киселеву, крупному математику, автору учебников «Алгебра» и «Геометрия». Наше поколение, до нас и после, учились по ним. Киселев был богатейшим человеком. Его книги многократно переиздавались в России и за рубежом. Лично он занимал шикарные комнаты на третьем этаже с кесанированными красным деревом потолками. Это надо видеть! А эту мастерскую специально построил для своей старшей дочери Елены Андреевны. Она училась в Академии художеств у Репина, там, где сегодня были и Вы. Елена Киселева считалась одной из талантливейших учениц Репина. Ах какая женщина! Художница! Дочь такого интеллигента и умницы Андрея Киселева. Я частенько задумываюсь об этом, о таких великих судьбах. Да–а, - в волнении он взъерошил свои и так непослушные курчавые волосы.
Неудивительно, что такие сильные люди привлекали и привлекают Валерия Васильевича. Не тем ли обстоятельством, что они в чем-то похожи?! А история жизни Киселева действительно вызывает восхищение и служит примером для подражания (см. приложения).
- Интересно было бы с кем-то из этой семьи встретиться, – сказала я мечтательно.
- Была такая возможность, - воодушевился Валерий Васильевич, - но не случилось этой встречи. У художницы Елены был муж, полковник царской армии. Выслужился до начальника охраны императора. Черногорец. Тогда вся охрана императора была набрана из черногорцев. И когда, после революции, Николая свергли, супруги спешно уехали в Югославию. Жили в Белграде. Я сам несколько раз приезжал в Белград, и главное - останавливался в гостинице рядом с их домом. У них на главной улице стоит особняк. И Елена еще была жива. Муж умер, а она держалась. Женщине было тогда девяносто с чем-то лет. Бодрая старушка. Говорят, все понимала. Но я не знал, что она еще там живет. Зато потом, когда ко мне приходили репортеры с телевидения, делали съемки, рассказали и о Елене Киселевой. Если бы я знал это раньше, я бы обязательно навестил художницу. Я думаю, она была бы рада, если бы узнала, что мастерскую, построенную специально для нее, сохранили и используют по назначению. А то ведь в то время шли разговоры об уничтожении всех мастерских в России: это, видите ли, барские покои. Меня тогда неоднократно спрашивали, так ли это, что все мастерские разгромлены, художники бедствуют?! Это было, было, но не так, как муссировали злопыхатели, уехавшие из России. Сейчас как раз этого и нет.
В то время не только было сложно сохранить мастерские, но и получить хоть какое-то помещение для работы. Мастерские по всему Ленинграду можно было пересчитать по пальцам. В основном это те, что построили в городе еще до революции. Чтобы их занять, в среде художников выстраивались очереди. Кому давали мастерскую? Тем, кто проявлял творческую активность. Нужно было постоянно показывать работы на выставках города, области. В первую очередь при распределении исходили из этого. Валерий Васильевич выставлялся много и успешно. На всех выставках того времени (ленинградских, зональных и прочих-прочих) можно было увидеть его картины. Поэтому ему одному из первых Союз художников предложил мастерскую.
- Потом…- он задумался, - были 50-е годы. Отстроили первые мастерские и Дом художников. В очень хорошем месте, в высоком доме отвели для художников пятьдесят квартир и сто мастерских. Мне предложили въехать туда. Эльга категорически отказалась. Схема планировки помещений ей напоминала общежитие. Я продолжил работу в своей мастерской на даче в Петергофе. А потом я получил мастерскую на Васильевском острове, 1-линии, ранее принадлежавшую художнику Александру Владимировичу Маковскому. Там я написал большие картины и несколько портретов.
Набережная Макарова, 22. Этот дом еще известен тем, что там жил изобретатель радио Попов. В 1924 году Александр Маковский умер, в квартире осталась жить его супруга. Все это совпало с повальным уплотнением и расселением людей в другие квартиры. Квартира-мастерская Маковского не избежала этой участи. Посчитали, что для одной одинокой женщины слишком много расходуется квадратных метров: мастерская, три большие комнаты, огромный холл. К ней стали подселять квартирантов.
- Когда Союз художников дал мне эту мастерскую, я пришел ее посмотреть. Знаю, что с улицы находятся три окна. Среднее квадратное - самое большое. Внутрь квартиры вошел, смотрю, ничего не понимаю: одно окно. Все было до потолка заставлено мебелью, мешками, тюками, и трудно было понять, где что есть. При заселении других людей жене Маковского отдали мастерскую. И она со всех комнат все вещи и предметы собрала, перетащила туда. Ничего не выбросила. Это была ее память о муже. Мастерская небольшая, всего 36 метров. Третий этаж. Квартира шикарная для того, послевоенного, времени. Я там до 1960 года работал. Десять лет занимал ее.
- А это правда мольберт самого Маковского? – я показала на мольберт, стоящий посреди мастерской Пименова.
- Да. К тому времени, когда меня распределили в мастерскую Маковского, супруга художника умерла. А ту площадь унаследовал двоюродный племянник, так как более близких родственников у нее не оказалось. Когда я пришел, там было столько вещей! Столько, что он попросил меня дать ему отсрочки в три месяца, чтобы он смог все вывезти к себе. Я согласился. Он мне говорит: «Спасибо! Я часть личных вещей Маковского передам Вам. Сохраните их как художник!» - и отдал мне этот вот мольберт.
Валерий Васильевич заулыбался своим мыслям:
- Там были также и его работы, этюдники, эскизы, кисти. Все это забрал потом племянник.
- А расскажите о своей самой первой мастерской на даче в Петергофе, – попросила я.
- Она и сейчас существует. Сохранили. А тогда, после окончания Академии, я работал над большой картиной, и мне нужна была мастерская. Начали с того, что на даче я построил мастерскую. А ведь все сначала было так просто в обстановке… Небольшая комната, кухонька и моя мастерская. Там я написал несколько больших картин. Там хорошо! А начали мы строиться в 1946 году. Сразу после войны с немцами. Никто ничего тогда не строил. А мне нужно было где-то работать. Эльге по совету врачей требовался свежий воздух. Поехали в Петергоф. Ходим, смотрим. К нам подошли люди из администрации района. Они говорят: «Выбирайте любой участок!» А что там было выбирать - одни воронки от бомб. Мы осмотрелись и показали на то место, где сейчас стоит наш дом. Они вбили колышки, оформили отведенный участок, взяли с нас 12 рублей и мы начали строить наш дом. Я жил там до 1950 года.
- Когда Вы пишете картину, Эльге Александровне разрешается приходить в мастерскую и смотреть? – спросила я.
- Она первая смотрит. Советует. А так, у нас в Ленинграде как-то не принято ходить по мастерским знакомых художников. Если только очень близкие коллеги приходят – посидеть. Не для просмотра работ. В Череповце я знаю, все по-другому… А сколько у вас мастерских? Думаю, много. Комбинат. Богатый город.
В прихожей щелкнул замок. Потом дверь распахнулась и в мастерскую вошла довольная Эльга Александровна. От ее шуток стало так хорошо на душе. Она рассовывала по шкафам вещи, которые привезла с дачи, и что-то говорила, говорила: о даче, машине, пробках, внучке, дочке Наташе, огороде. А мы слушали и смеялись. Валерий Васильевич помогал ей разбирать привезенные корзины. Она справилась у него о делах на работе, самочувствии, телефонных звонках и поспешила на кухню. Задержавшись у холодильника, достала большой шуршащий пакет пельменей и банку сметаны. Обернулась к нам:
- Хотите пельменей со сметаной или суп?
- Поставь лучше чайку, - попросил Валерий Васильевич.
Когда мы сидели за столом, я спросила у Эльги Александровны:
- Интересно, а кто из вас первый решил приобрести участок в Петергофе?
- Я, - ответила Эльга Александровна, - вся инициатива исходила от меня. Мне нужен свежий воздух, природа, тишина. Я все это здесь нашла. Понимаете, я просто всегда хотела в эти места. Ощутить время. Чтобы Валерий посмотрел, какие бывают красивые места в России. Царские. Был сорок шестой год. Еды никакой, разруха полная. Ужас! Ничего там не было. Ничего! Одни воронки от бомб. А до войны там жили немцы-колонисты. Петр I отдал им эти угодья. Они разводили на плодородных землях землянику. А когда мы туда приехали, там было всего два дома и поля, поля, поля. Я брала в руки землю и сминала ее пальцами. Хорошая теплая земля. Наша! Стали строить времянку. До этого у нас никогда ничего подобного не было. Мы были студентами: Валерий на втором курсе, а я на первом. Уже состояли в браке.
Тут она склонилась над Валерием Васильевичем:
- Ну ешь, ешь!
Он виновато посмотрел в ее лицо и стал оправдываться:
- Ем, ем! Что это? – и он придвинул к ней свою тарелку с супом.
- Это? Это, знаешь ли, сельдерей. Такой полезный корешочек. Ешь, Валерий!
Она рассмеялась. Валерий Васильевич вытащил ложкой из супа – сельдерей, и внимательно его рассмотрел. Потом что-то снова отвлекло его внимание.
- А это, что, тоже сельдерей? – обиженно обратился он к Эльге.
- А это мясо. Хрящ. Ну что же ты! Не хочешь хряща?! Он хороший,– ее глаза смеялись.
- Хрящ!? – и со вздохом Валерий Васильевич стал его есть.
- У тебя уже все остыло, Валерий! – Эльга Александровна погладила рукой мужа по спине. Тело ее тряслось от беззвучного смеха.
- Расскажите про строительство. В видеофильме о вас дом взят отрывками, но видно, что он очень красивый, - сказала я.
Художник стал рассказывать:
- Это к нам приезжали Евгений Михайлович Лунин и оператор, снимали. Евгений Михайлович часто у нас бывает на даче. Ему нравится. Дом действительно красивый. Всю мебель подбирала Эльга. Пропадала на блошиных рынках, искала людей, где-то у кого-то перекупала. Реставрировала. Ей удалось заполучить мебель для кухни, выполненную по рисункам Васнецова и еще много любопытных вещиц. Остальная мебель плетеная. У Эльги необъяснимая тяга к дереву, - вздохнув, он продолжил:
- Дом одноэтажный. Мастерская. Две летние комнаты наверху. Там прохладно. Была финская баня. Переделали под хранилище, чтобы не было соблазна. После того, как Эльга первый раз заболела и сделала операцию, доктора ей запретили греться. Теперь баню мы между собой называем «хозблоком»: там хранятся банки с заготовками.
За четыре поездки-командировки в Санкт-Петербург к Пименовым мне не разу не удалось побывать на их даче в Петергофе. Туда в эти периоды художник старался не выезжать, потому что много работал в Академии. Эльга Александровна каждый день на машине ездила проведывать дочь Наташу, внуков и правнучку, постоянно живущих на даче, а вечером возвращалась на Васильевский остров.
- Там созданы все условия, чтобы жить круглый год. У Наташи своя часть дома. Кирпичная. Позже пристроили к нашему деревянному дому. В общем, есть свой уголок.
Все семейные фотоальбомы заняты фотографиями, сделанными на даче. Вот Эльга Александровна поливает грядку с лучком, вот огромная овчарка высоко подпрыгивает, носясь за кем-то из детей по низенькому газону, а вот вся семья и гости собрались за накрытым столом. На нем овощи, фрукты, зелень, большая часть которых собрана со своего огорода. Огородик маленький, но там есть все, что любит русский человек: капуста, свекла, морковь, лук, чеснок, огурцы, помидоры. На все отведено пять грядок. Зато много искусственных газонов, травка ровно пострижена газонокосилкой. Такую траву любит выращивать Эльга Александровна. Но самыми первыми посадками были цветы – 301 сорт георгинов и 35 сортов гладиолусов. Проходящие мимо люди останавливались и подолгу любовались необыкновенным цветочным ковром. Эльга Александровна босиком заходила на самую середину полянки и рвала букет за букетом, которые с улыбкой передавала через ограду дороги ошеломленным просителям. А в тени деревьев сидел на табуреточке художник и писал – писал натюрморты из цветов… Теперь на этом месте разбит английский газон.
На мой вопрос, кто занимается огородом, Валерий Васильевич замахал руками:
- Только она! Эльга! И копает, и сажает. В этом году помогал внук. А потом купили специальную технику, и теперь все делают за нее машины: пашут, косят, стригут. Эльга любит все сама сажать в землю. Ищет семена, корешки, луковицы. Счастливая! И вырастает все чистейшее, не как в магазине, без нитратов, химических добавок. Страсть как обожает свой газон. Сидит и смотрит на свою зеленую травку.
- Ваше любимое место на даче? - поинтересовалась я.
- Вообще-то люблю быть на кухне. Вся жизнь у нас проходит в кухне. Кухня большая, около тридцати метров. Часто собираются многочисленные гости. Редкое воскресенье, чтобы к нам не заехали друзья. Еще есть комната, которую мы называем летней кухней. Это пристроечка под крышей. Там можно готовить, есть плита, электричество, стоит круглый стол. Мы там летом всегда обедаем. Одна стена покрыта декоративным виноградом, другое все открыто. Эльга любит подолгу сидеть на воздухе. Когда время и погода позволяет, и я прихожу к ней: посидеть, помолчать.
- Если бы стоял такой вопрос, что выбрать: жить в городе или на природе, Вы бы, я думаю, выбрали второе, - сказала я.
- Да, наверное! Во всяком случае, Эльга бы оттуда не выезжала. Я за собой замечал, что немножко скучаю по городу, движению, людям. В городе у меня прекрасная мастерская, какие-то работы, которые надо писать. Сейчас одна стоит на мольберте. Поэтому я долго не могу на даче задерживаться. А уединение я нахожу здесь, среди английского парка, - и он показал на картину «Старый Петергоф»(1990), украшавшую стену столовой.
- А вот здесь, - Эльга Александровна рукой указала на пустой гвоздик в стене, - висела картина, которую Валерий написал еще в студенческие годы, когда проявился его талант. Ее украли. Сейчас в частной коллекции или еще где?! Такое варварство удручает, - она тяжело вздохнула.
- Огорчают кражи и протечки, - попытался пошутить Валерий Васильевич. Потянувшись, сказал:
- Ну-с, пора ложиться спать. Я опять засну под утро со снотворным.
В столовой, где мне постелили, от окна по стенам плыли тонкие тени. Выстраиваясь в силуэты, они гримасничали и перемигивались. В окна смотрели щиты-стены домов-саркофагов. Ни огонька. Фаустовская ночь. Кошка-клякса с желтыми глазами впрыгнула в трубу. Зловеще простонал ветер и понесся по кривым, зигзагообразным улочкам к холодным волнам Невы. За стенкой ворочался художник. Ночь-колпаком накрывала Вселенную.
* * *
Утром Эльга Александровна сходила на базар и стала готовить кулебяку с мясом. А мы с Валерием Васильевичем расположились у стола в мастерской, где продолжили нашу беседу. Он стал рассказывать:
- Детство. Я себя помню лет с трех. У нас горка была перед домом. Ребятишек тьма-тьмущая. И я с нее катался. Сяду и еду, сяду и еду. И так весь день проходит. Жилось нам довольно трудно. Отец, Василий Андреевич Пименов, работал сплавщиком леса, тогда один содержал семью в шесть душ и двух своих сестер-студенток учил. За стол нас садилось десять человек, и надо было чем-то всех накормить. Поэтому экономили на новой одежде. Все платья старшей сестры Нины переходили к младшим братьям. Мне приходилось их все время донашивать. И вот я катаюсь с горки перед домом, а на лавочке старушки сидят и говорят громко: «Ой, Валька, Валька! Ты, оказывается, мальчишка, а мы думали, что девчонка».
Художник лукаво подмигнул мне и объяснил:
- Такого имени Валерий тогда ни у кого из знакомых не было. Только у Чкалова. А те старухи, помню, смеялись и повторяли: «А Валька-то, оказывается, мальчишка!» А потом я три раза выпадал из окна второго этажа. Первый почти над землей строили. Второй этаж невысокий был. Помню, бежал за мухой, а мать в корыте стирала у окна, я поскользнулся и полетел. Она успела мокрыми мыльными руками меня за ноги ухватить, но я выскользнул и вниз упал. Не удержала. Падал до пяти лет из этого окна, но удачно. Хотя один раз сильно расшибся.
Валерий, как все дети в детстве, ничего не боялся. И вот однажды старшие ребята полезли на крышу сарая, а пятилетний Валерий из любопытства за ними увязался. Захотелось и ему испытать себя. Потолок был высоким, неровным. Спускаться было стыдно, и он продолжал лезть вверх, чувствуя, как живот заполняет холод. Пальцы не слушались, ноги дрожали, но что-то было сильнее его, то, что тянуло через силу, все выше и выше. Вот уже и ребята постарше остались позади, а он не останавливался, чтобы оглянуться или посмотреть вниз. А внизу, прямо под ним, стояла бричка. Хотя лошадей и корову выгнали с утра на пастбище, в воздухе вкусно пахло парным молоком и сеном. Голова у Валерия закружилась, руки ослабли, и он сорвался, упав на барочный гвоздь. Длинный ржавый гвоздь прошел через всю ногу. Кость не задело. Порвало мышцы. И было больно-больно. Валерий висел на нем, пока в сарай не прибежала напуганная мать. Его сняли с трудом. Семь долгих месяцев мать возила его на коляске в больницу. Врачи говорили об ампутации ноги выше колена. Мать отказалась от операции. Она сказала хирургу: «Ногу не дам ему отрезать. Как же ему жить потом?!» Было страшно брать всю ответственность на себя, но мать решила спасать своего ребенка. Потом или ее ласковые руки, обрабатывающие ногу настоями из сухих трав, или чудо какое, но ранка стала заживать. В память о том роковом падении на ноге Валерия Васильевича остался шрам.
- Выходила она меня, - почти шепотом проговорил он. – Случилось это потому, что без присмотра мы росли. Отец и мать работали. О садиках не знали тогда, а нянька дорого стоила. Мы были сами себе предоставлены и своей фантазии. Я играл с большими ребятами. В старшем возрасте у меня уже не было таких приключений.
Он горько усмехнулся:
- А потом я познакомился с человеческими пороками. Отец покупал все в большом количестве, про запас. Муку, сахар, крупы – все мешками. И как-то купил бочонок меду. Поставили его в холодную кладовку. А крышкой забыли прикрыть. Туда упала крыса. Мать берет бочонок и с трудом выносит на задний двор, чтобы вылить в помойку, ее останавливает соседка: «Анфиса, зачем выбрасывать?! Такой мед хороший! У меня много ребятишек, они его съедят. Я вытащу эту крысу и промою мед». Мать растерялась: «Бери, пожалуйста. Мои уже не будут его есть, знают, что крыса там побывала». Соседка укатила к себе бочонок. А потом мы играли на рынке в прятки и увидели свой бочонок. Соседка бойко торговала порченым медом. Я матери сказал: «Как же так?! Она обманула нас». Мать только вздохнула и отвела взгляд.
Валерий Васильевич покачал головой:
- А из скотины держали гнедую лошадь и корову. Любил отец посидеть в компании, выпить. Поедет на бричке к друзьям, а возвращается навеселе. Всю дорогу сидит - спит, а лошадь его сама везет домой. Через лес, через поле везет. Дорогу знала. Встанет у ворот, копытом так постучит, мы бежим, открываем. Спокойный он был и добрый. Сильно не пил, просто душа его требовала разговоров, песен, гостей, шума, компаний. Мать принимала, стол собирала, но не любила она его навеселе. А люди собирались разные. Я наблюдал. Были и хорошие. Мы их всех потеряли, никого уж и в живых не осталось. Многие так себя ни в чем в жизни и не проявили.
Помолчав, Валерий Васильевич переменил тему:
- Начал я рисовать, будучи ребенком, но ничего путного у меня не выходило. Мазал по бумаге акварелью, карандашом. Брат Вячеслав, старше меня на два года, бранил по-детски: «Нет! Не так! Это плохо! Надо по-другому. Смотри!» Я боялся пропустить в его забавных объяснениях что-то важное. Он брал другой лист и начинал объяснять, исправлять. Он рисовал лучше меня. Я, бывало, и плакал от обиды, что не выходит, как у него.
Валерий Васильевич родился 15 февраля 1920 года в Череповце. В семье он был четвертым ребенком. До этого родились: Нина (в 1912 году), Алексей (в 14-м), Вячеслав (в 1918 году). Потом родился Борис, а за ним Зоя. Семья Пименовых в Череповце занимала деревянный дом на Воскресенском проспекте (ныне Советский проспект), рядом с площадью Благовещенья (переименованной на Красноармейскую). Две великолепные церкви – Благовещенская и Иоанна Богослова с колокольнями - в 30-е годы были варварски разрушены. В Череповце Пименовы прожили до 1932 года, потом отца по службе распределили в село Домажирово Пашского района, а потом и в Ленинград.
- Мать нас всех водила по выходным в церковь. И мы стояли всю службу. Сама долго беседовала со священником. Помню, как один раз мне дали ложечку кагора. Сладкий вкус напитка мне понравился. Я стою, губы облизываю, еще жду, что дадут. Смотрю вопросительно так на батюшку. А он меня как хлопнет по макушке: «А вот тебе! Иди дальше!» И я пошел. А потом я со сторожем церкви подружился. Он меня пускал на вышку, учил в колокола бить. Давал мне одну веревку и говорил: «Только в такт, в такт, в такт». И я старался. И ведь в две веревки управлялся. А высота-то какая - двадцать пять метров. Сам на колокольню залезал. И любовался нашим городом.
Небо. Птицы. За рекой Ягорбой начинались деревни, поля. И повсюду маленькие точки – люди. Жителей в Череповце было немного – двадцать пять тысяч. Город был маленьким, но красивый. Единственная действующая достопримечательность – Краеведческий музей. С колокольни был прекрасный вид на высокий холм, с него шел крутой спуск к реке Ягорбе. Мальчишки у воды смотрят, как плотогоны гонят бревна, кормят мякишами голодных чаек, ловят рыбу и кричат вслед буксирам. Вот это жизнь! Плыть в ту далекую синь, вдыхать свежий соленый воздух и встречать рассветы в других гаванях. Другие города, другие страны. И такие же мальчишки, наверное, сидят на другом холме в другой части земного шара и так же мечтают ступить на чужую землю.
- Весь дом занимала наша семья, - вспоминал Валерий Васильевич, - два этажа. Наверху четыре комнаты и одна спальня. Отапливали помещение русской печью облицованной кафелем. Она стояла в комнате, где жила старшая сестра Нина с двумя молоденькими студентками. А все мы, родители и мальчики, чаще всего спали в столовой. Расстилали нам, четырем братцам, на полу или на большом диване, который занимал старший брат. Он на учебу уезжал, а нас к нему клали. Но на полу было веселей. И вот как-то Нинка решила надо мной пошутить. Подзывает и говорит: «Валерка, коснись животом вон той ручки!» У дверцы кафельной печки была узорная прямоугольная ручка. Разве мне, ребенку, видно, что печь раскалена? Пузо свое и опустил на ручку. Прямоугольник ручки со всеми узорами отпечатался на нежной детской коже. На всю жизнь! И сейчас хожу с этой «ручкой» на животе, - он посмеялся над той ситуацией, - Дурилка был!
- Где я плавать научился?! На Ягорбе. Старшие братья плавают, а я по берегу за ними бегаю, брызгаюсь. Надоело мне, я брату и говорю: «Научи меня плавать. Вон как вы хорошо заплываете». Он привел меня на неглубокое место и столкнул. Я упал, а дна ногами достать не могу. Вода темная. Я даже ее вкус запомнил, так как стал тонуть. Он вытащил меня на берег. Лежу на мосту. Прочихался. «Ну, тебя еще поучить?» - спрашивает. Я мотаю головой. Зуб на зуб не попадает, так испугался. «Я сам!» – и пошел к воде. Забрался на глубину и поплыл по-собачьи. С первого раза сам выплыл.
- А помните своих друзей детства? – спросила я.
- Камыгины. Но больше я их не видел, - он на минуту задумался. - Был еще один паренек, сын колбасника, который заведовал Череповецким колбасным заводом. И вкусная была колбаса, я Вам скажу. Наши отцы дружили. Когда его отец приходил к нам в гости, он приносил тонкие кругляши колбас. Ух как я наедался! Еще помню такой случай. Рядом с домом была мясная лавка. По-моему, она и сейчас сохранилась. Небольшая. Я прихожу, перед входом в лавку на земле три рубля лежат. Взять – не взять. Сомнения. Это такие большие деньги тогда были: на копейку давали две конфетки. Стою я, стою, смотрю на мятую бумажку, а никого нет вокруг. Я взял, принес матери. Она говорит: «Нет, иди, положи туда, где взял». Так и сказала. И добавила: «Тот, кто потерял, туда вернется вновь. Не надо брать чужие деньги. Счастья и добра они не принесут». Я положил их на то же место, где поднял.
Он обратился ко мне:
- Может, действительно вернулись к тому, кто их потерял? Я хорошо запомнил завет матери, что нужно быть очень честным. Ей важно было, чтобы ее дети выросли порядочными, отзывчивыми. Она нас любила всех. Когда ее спрашивали, а кого же сильнее, она обижалась и строго так говорила: «Любой палец с руки откуси, будет больно одинаково!» Нас у нее было шестеро. И все мы вышли в люди.
* * *
Пименовы были дружны между собой всю жизнь. И дружба с годами только крепла. У каждого появилось дело его жизни, семья, дети, внуки. Годы были отданы любимой профессии. Судьба никого не обошла. Каждый осуществил мечту своей юности, но это было сложно и трудно. Выбранный путь был тернист. Судьба не обделила их трудными днями, чтобы снова сплотить, сблизить. Чтобы каждый мог в трудную минуту вспомнить и вернуться в те дни, когда семья переехала из Череповца на берег реки Оять, и они все вместе наперегонки бегали на реку. Строили планы, учились трудиться. Эти волны у каждого оставили свой след в душе. Реке они доверяли свои мысли. И будто бы оттолкнулись от родного берега и поплыли к другим берегам. Мать, Анфиса Михайловна, пыталась уберечь от чужого мира, чуть-чуть замедлить их взросление, подольше подержать их рядом с собой, уговаривала: «Посидели бы дома». А отец отпускал к новым горизонтам: «Пусть к делу присматриваются, труд не помеха».
Старшая сестра Пименова, Нина Васильевна Соколова, - женщина из легенды. Бессчетно рисковала жизнью, брала с ходу препятствия, преодолевала трудности и себя в трудностях. Из всех испытаний вышла победителем. Гордилась, что может носить имя советского человека. Фотография в газете: Нина Васильевна в полном водолазном снаряжении готовится к погружению под воду. Уже сняли кольцо блокады с родного города на Неве. Она - в составе ленинградского отряда подводно-технических работ, которому ставится задача расчистить фарватер реки. Суда, военные корабли должны были покинуть Ладогу и выйти в открытое море. И вот Соколова в который раз опускается на дно. Этот объект работы ей уже хорошо знаком. Сколько рядовых погружений было совершено ею осенью сорок первого года на Ладоге! Цель той многомесячной работы: ни грамма продуктов озеру. Вражеская авиация упорно пыталась разорвать единственную ниточку, связывавшую блокадный город с Большой землей, бомбила Дорогу жизни. Соколова понимала, что каждый мешок муки, поднятый из воды, спасет от голодной смерти десятки ленинградцев. Погружения следовали за погружениями. Водолазы рисковали жизнью и нередко теряли своих товарищей. Многие из них так и не всплыли.
Нина Васильевна избрала поистине уникальную для женщины профессию. В ее водолазной книжке зарегистрировано 638 часов пребывания под водой. Еще ни одной женщине в мире не удалось даже близко подойти к такому успеху. Тридцати четырех лет она стала полковником – инженером. Доводилось ей замещать командира части, управлять «целым войском», численностью в пятьсот человек. Был и такой эпизод. Еще до войны Нину Васильевну избрали депутатом исполкома Ленсовета. Когда кольцо блокады сжалось вокруг Ленинграда, она находилась в Москве. Соколова настоятельно требует перевода в ленинградский отряд подводно-технических работ Краснознаменного Балтийского флота. Только тут она чувствует себя на месте.
В 1942 году по ее предложению за короткий срок был проложен бензопровод по дну Ладожского озера. Однажды, пролетая с коллегами в транспортном самолете над озером, она смогла наблюдать такую картину: караван железнодорожных цистерн, транспортируемый буксиром, шел по свинцовой воде. Так необычно переправлялось горючее в осажденный город. «А ведь делать это надо не так, - заметила Нина Соколова. – Бензопровод нужен по дну». Ее слова многих заинтересовали, тем более что по сооружению бензопровода она имела опыт. Через несколько дней ее вызвали в Смольный: предложением заинтересовался товарищ Косыгин. Состоялся телефонный разговор с Кремлем. Доводы Соколовой нашли приемлемыми. Были выделены необходимые средства, и спустя несколько месяцев город стал получать бензин по дну Ладоги. Нину Васильевну наградили за это орденом Красной Звезды. За двадцать лет службы она удостоилась многих наград Родины, среди них два ордена Красной Звезды, орден «Знак Почета», Отечественной войны первой и второй степени. Уйдя в отставку, продолжала преподавать в военных вузах гидромеханику. Судьба этой женщины содержит еще столько удивительных историй, что каждая из них могла бы стать увлекательной повестью.
Средний брат художника - Алексей Васильевич Пименов. В четырнадцать лет он уже на равных со старшими трудился на молевом сплаве, помогал отцу. Став студентом лесотехнической Академии, свои каникулы он каждое лето проводит на Ояти. И вот в один из таких приездов за ужином отец поделился с ним возникшими трудностями: дескать, нет у них плана расположения запаней, и это затрудняет ход работы. На следующий день студент Алексей Пименов, взяв в помощники братьев, отправился на берег реки. С собой у него была только двадцатиметровая измерительная лента. На шесть километров по Ояти тянулись запани. Каждый день с утра и до позднего вечера братья под командованием Алексея работали на реке. Ночью Алексей сидел за чертежами. К концу каникул он закончил работу над планом, которому мог позавидовать специалист с инженерным образованием… Только закончить ее не удалось. Вскоре в дом Пименовых стали приходить письма с фронта от командира огневого взвода лейтенанта Алексея Пименова, сражавшегося с белофиннами. Потом ненадолго он сменил шинель на рабочую телогрейку, работая в лесах под Мончегорском в лесостроительной экспедиции.
Началась Великая Отечественная война. Алексея назначают командиром взвода в учебную часть. Мысли, что он не в окопах со своими боевыми товарищами, не давали ему покоя. Вместе со своими друзьями, офицерами Петровым и Немененко, он пишет старшему начальству рапорт за рапортом с просьбой направить их на фронт. 19 августа сорок первого просьба была удовлетворена. Лейтенант Алексей Пименов под Гатчиной принимает взвод, а заодно и боевое крещение артобстрелом. 26 августа 1941 года. Утро началось боем. Под его командой взвод «сорокопяток» в составе батареи ведет дуэль с орудиями противника. На их позицию обрушивается шквал огня. Убит командир батареи Немененко. Редеют расчеты орудий. Гибнут бойцы, но бой продолжается. Страшный бой. Взвод Пименова мужественно сражается, не отступает. Осколком в голову ранило Пименова. Но он не покидает огневой позиции. Физическая боль смешалась с ненавистью к тем, кто топтал его родную землю. Стрелять, стрелять, стрелять - стучало в висках как приговор. Только не дать им прикоснуться к стволам берез. Не дать им топтать своими сапогами полянки с одуванчиками. Не дать фашистам убивать детей и жен, матерей и стариков. Не дать! К исходу боя на батарее не было ни одного исправного орудия. В живых осталось тринадцать батарейцев, но многие из них раненые. Но с позиций никто не отступил. Пименов знал, что все эти молодые ребята отвоевали сегодня этот кусочек земли. Они - сила! Они уже поняли, что смогут победить. Алексей устало закрыл глаза. Он видел своих родных. Где они сейчас? А за горизонтом гремели другие бои и там сражались другие Пименовы: лейтенанты Борис и Вячеслав, подполковник Нина, солдат Валерий, а на оборонительных работах трудилась Зоя. Для каждого линия фронта не ограничивалась позицией взвода, она тянулась по всей России. И как тогда в детстве, взявшись за руки, они бежали за отцом к холодной воде, так и сейчас они взяли оружие и, образовав невидимую цепочку, отвоевывали каждую кочку у врага до самой Победы.
Послевоенные годы. Пожелтевшие фотографии. Вот в форме подполковника Вячеслав, теперь уже офицер запаса. Рядом на снимке тоже подполковник запаса Алексей. На груди два ордена Красной Звезды, орден «Знак Почета» и четырнадцать медалей. После войны десятки лет он возглавлял экспериментальный комбинат в Ленинграде. А вот с маленькой карточки смотрит, улыбающийся белобрысый парнишка – старший лейтенант Борис. Он погиб в сорок первом. Зоя стала инженером по управлению железными дорогами. Сейчас из многочисленной семьи Пименовых осталось только двое младших: Валерий Васильевич и Зоя Васильевна, проживающая в Екатеринбурге.
- За годы войны наша семья потеряла отца и младшего брата, - тяжело вздохнул художник. - Первым погиб на Калининском фронте Борис. До войны он учился в военной спецшколе. Круглый отличник. На фронт забрали в звании старшего лейтенанта. Ему был двадцать один год, когда его смертельно ранили. Это был скромный юноша. Когда уходил на фронт, у него даже девушки еще не было. Ни за кем не ухаживал. Пришли к нам его товарищи-бойцы, те, с кем он воевал. «Мы, - говорят, - его под Тверью закопали. Обозначили место». Никто из нашей семьи не был на его могиле. Какое там! Война только началась. А потом? Теперь и не найти ту братскую могилу. Ребята, что приходили тогда, все погибли. Никого не осталось. Ищут следопыты. Есть надежда, что случайно обнаружат его нательный номерок. Помоги им, Господи! Я обязательно поеду. Поставлю ему памятник. Хотя у нас всех были теплые отношения, меня еще принимали старшие братья в свою компанию, а его нет. Считался маленьким.
- Время было страшное. Мы все жили по разным городам. Никто не знал, кто где?! Жив? Здоров? Или уже мертв?! Когда объявили о начале войны, я был в Москве. Собрался в Ленинград. Но его уже закрыли. Я к дядьке военнослужащему: помоги мне попасть туда. Он мне: «Не надо, Валерий, тебе туда. Никому не надо туда ехать. Там будет очень плохо!» Он чувствовал все. Я остался в Москве. В Ленинграде - блокада. Там у меня были сестры, мать, отец, брат. Блокаду сняли в 1943 году.
- Как Вы дали им о себе знать? – спросила я.
- Когда приехал в Москву, сразу же написал. Только одна открытка дошла о том, что я жив - здоров. Отец уже был перед смертью. Знал, что умрет, сухими губами спрашивал у родных: «Валерик хоть жив?» Получив открытку, умиротворенно сказал: «Валерик жив!» Через несколько дней его не стало. Перед смертью он хоть узнал, что я жив. Был этому очень рад. А я о его смерти ничего не знал. Оттуда нельзя было отправить даже клочка бумаги, пока была блокада. Как они выжили? Верили.
Родные Валерия Васильевича чудом перенесли блокаду. Впоследствии их эвакуировали в родной город Череповец, где у Анфисы Михайловны жила сестра. Семья сестры занимала тот деревянный двухэтажный дом рядом с церковью, в котором до 1932 года проживали Пименовы. Отправляя запрос за запросом в Ленинград и Москву о местонахождении Валерия, они получили ответ: осенью 1942 года Валерий Пименов для продолжения обучения выехал из Москвы в Самарканд вслед за эвакуированной Всероссийской академией художеств и Государственным институтом изобразительных искусств.
В память о тех днях, которые ни для одного русского человека не будут никогда забыты, о том пережитом страхе, о том ожидании освобождения еще одного города или деревни Валерий Васильевич пишет картины, посвященные родным и героям страны. «Портрет матери» (1950) по праву считается творческой удачей автора. Эта женщина - его мать - стала символом Победы. Она сберегла в них, своих детях, желание жить. Она вывела их через окопы к всплескам салюта над Красной площадью. А в те фронтовые будни ее морщинистые руки невидимой силой поправляли спавшую с плеч во сне шинель, закрывали от шальных пуль и утирали мужские слезы отчаянья. Эта тихая, скромная женщина для Валерия Васильевича стала путеводной звездой. Всю свою любовь и нежность к матери он переложил красками на холст.
Темное платье и диван уходят на второй план. Мы видим только руки и лицо. В волнении сжата в кулачок левая рука. Во взгляде женщины затаенная боль. Детально прописывая каждую форму, художник поймал себя на мысли, что он видит на холсте изображение своей матери в молодости. Каждый мазок омолаживал черты любимого человека. Он будто бы списывал ее с той старой раскрошившейся фотографии, где родители в подвенечном наряде стояли под куполом церкви. Он видел их счастливые улыбки. И кисть быстрее бежала по холсту. Он смог схватить и мастерски передать то состояние души, тот свет любви двоих.
- Это вот моя мать. Они с отцом прожили двадцать пять лет вместе. Венчались в череповецкой церкви. Где-то есть эта фотокарточка.
Я старалась найти сходство во внешности, переводя взгляд с художника на изображение матери с репродукции.
- Не похожи? Говорили, что похож на бабушку по отцовской линии. Я, как и она, был один в семье с вьющимися волосами, - он тяжело вздохнул, - так тяготился этим. Был как баран. Кудрявый. Привязывал к голове мокрое полотенце, чтобы их распрямлять. Так не любил кудри! Куда там?! Они высыхали, и еще пышнее волосы поднимались. Теперь смешно, а тогда со слезами я их расчесывал, чтобы выпрямить… «Портрет матери» - это история нашей семьи. Все было. Что я вспоминаю, когда смотрю на это полотно? Родных людей. Бабушку. Она была очень красивой. Седые волосы забраны в косы. Я запомнил, как она стояла у печи и пекла блины. Подбрасывала их высоко. Я прятался за печь и смотрел. Так красиво! Когда она умерла, к ней на могилку каждый день ходила дворовая собака. Большая, беспородная, но очень умная. Очень она любила бабку. Долго ходила и там сидела. Опустив морду к земле, постанывала. Иногда нам приходилось за ней бегать и приводить домой. Вот как она переживала смерть бабушки! Она и умерла на ее могиле.
- А сейчас у нас овчарка Рэт так любит Эльгу, - он покачал головой, - что я не знаю, как она будет жить без нее. Не будет! Зимой спит у нее на ногах. Эльга говорит: «Ноги греет». Только она берет ключи от машины или что-то на себя набрасывает из одежды, как собака не дает ей покоя. Ходит вокруг нее, скулит. Очень любит Элечку и машину. Мы специально взяли такую удобную машину, чтобы на заднем сиденье сидел Рэт.
- Собаки у нас всю жизнь! Семья Эльги была довольно зажиточная. За ней в детстве вместо няньки иногда присматривала обученная шотландская овчарка. Девочку выпускали с ней одну и на улицу. Эльга крепко держалась за ошейник и так гуляла. Собака переводила ее через дорогу, если видела, что нет машин.
* * *
К началу 1950-х годов относятся первые серьезные опыты художника в области портрета. Он работает над портретами известных ученых, врачей, военных-ветеранов, передовых рабочих, ветеранов партии. Лучшими из них следует признать «Портрет индийской учительницы» (1969), «Кхмерка» (1970), «Портрет генетика профессора М. Е. Лобашева» (1971), «Портрет нигерийского скульптора Си-Яки» (1962), «Портрет Ивана Петровича» (1950), «Портрет А. М. Кэо» (1960) и многие другие. В области интимного портрета наиболее удачны два портрета дочери художника: «Наташа» (1962 год. Сахалинская картинная галерея) и «Наташа» (1962 год. Частная картинная галерея Е. М. Лунина). Под впечатлением от поездки в Пномпень был написан портрет индийской учительницы. Портрет построен на сопоставлении цветовых контрастов в национальной одежде молодой женщины и интерьера: изумрудно-голубых тонов шелкового сари и вишневых золотистых оттенков фона и украшений. Вся она излучает благородство и достоинство. Это образ, взятый из рафинированной культуры Востока. Молодая женщина с хрупкими линиями тела, смуглость кожи, блеск темных глаз, крупные золотые браслеты, блестящие волосы, ломаные складки темного сари. Все это бессознательно влечет нас в чужую страну, заставляет задуматься о мгновении жизни отдельно взятого человека.
- Это знакомство произошло в Камбодже. На одном из организованных Королевством приемов, я увидел необыкновенно красивую, молодую женщину. Ей исполнилось двадцать лет. Она была учительницей и поэтессой. Свое восхищение этой девушкой, я высказал русскому послу. Он немедленно передал мою просьбу, писать портрет незнакомки – ее отцу, послу в Камбодже. И они всем семейством пришли ко мне в мастерскую. Одну ее побоялись отпустить к молодому русскому мужчине. Поэтому я писал сначала в присутствии отца, затем матери и иногда служанки. Она красавица была! Потом, как я знаю, она уехала к себе домой в Дели, заболела гриппом и умерла. Не смогли ее спасти. Трагичная судьба! Она была из рода Меру. После ее смерти остался маленький ребенок. Они рано выходят замуж. Ее отдали в одиннадцать лет. Отец потом привозил ко мне ее сестру на сеансы, но я отказался писать. Это все было уже не то. Я написал небесное создание…
В последние годы Пименов обращается к работе над портретами своих друзей, близких людей, видных деятелей культуры современности – поэтессы О. Ф. Берггольц, писателя Ф. А. Абрамова, народных артистов В. И. Стржельчика и И. П. Владимирова. Эти мастера ленинградской культуры близки ему по духу. Меня привлек портрет брата художника – Алексея… Большое полотно. На нем изображен мужчина в военной форме. Правой рукой он облокотился на книжную полку, заставленную разноцветными корешками. Указательный палец этой руки служит закладкой в приоткрытой брошюре с синей обложкой. Левая рука в кармане брюк. Лицо мужественное и доброе. Глаза, нос, губы будто бы списаны с портрета матери: так похожи! Холодный колорит, преобладание темных тонов в одежде натуры, графическая четкость в линиях лица и кисти правой руки – все это создало трагический образ военной эпохи, тех днях боли и смерти. В этом образе воплотились лучшие качества людей того героического поколения - мужество, стойкость, воля.
Валерий Васильевич сказал:
- Алексей прошел финскую и Отечественную войны, а потом еще девять лет служил в Германии. Демобилизовавшись, переехал в Ленинград и работал директором на военном комбинате. Умер он в 85 лет от астмы… А книга в руке написана мной неслучайно: он много читал. По складу характера он был человеком с широкой натурой. Коммуникабельный и добрый. Когда мы собирались, конечно, делился кое-какими воспоминаниями. Все мы, Пименовы, патриоты, так сказать, готовы принести себя в жертву. Я убежден, брат был способен погибнуть за свою страну.
Начало Великой Отечественной войны совпало по времени с жизнью Валерия Васильевича в Москве, куда он вновь был вызван для того, чтобы продолжить свое участие в выставке «Оборона СССР». Первые три месяца он на фронтах под Вязьмой, Ельней и Спас-Деменском. Сначала его в составе новобранцев послали на рытье противотанковых рвов, установку дзотов и строительство землянок, а потом в ополчение для защиты Москвы. В районе Дорогобуша тысячи солдат более двадцати часов в день проводили на рытье окопов. На сон отводилось два часа, и снова ребята с лопатами выходили в поле. Глубина некоторых рвов достигала трех метров. Жара, грязь, пот, отсутствие чистого белья, антисанитария - все это способствовало появлению и моментальному распространению вшей.
- Рубашку снимал, стряхивал (сколько стряхнется) и снова одевал. Когда закончили рвы рыть, пошли строем к Ельне. Там всех прогнали голыми через пропускник и выдали чистую одежду. Пропускник – это специальная машина с печью. В горячем паре продержишься минуту, выпрыгнешь - ух, еле дышишь. Прожарило нас. Ни одной вши не осталось. И там мы впервые увидели, как конвой вел немца-военнопленного… После трех месяцев службы выдали оружие, до этого у нескольких были пистолеты. Сидели мы как-то с ребятами у кухни. Над нами пролетали юнкерсы и мессершмитты. Стали бомбить: приняли кухню за зенитку. Все побежали ко ржи. А меня волной взрыва перебросило через ров. Потерял сознание. Пришел в себя в госпитале.
После контузии, Пименов был освобожден от дальнейшего несения службы и направлен из госпиталя в Москву. Приступая к работе в оборонно-плакатной бригаде Московского художественного института, выполняющего задание политуправления Западного фронта, он в это же время по просьбе руководства пишет две большие тематические картины и несколько портретов маршалов Советского Союза. За короткий срок Пименовым был написан портрет Жукова и эскиз к картине «Маршал Жуков на фронте». Маршал выражает свое желание лично позировать художнику, но обстановка в стране и на фронте требуют его постоянного вмешательства. Он, извинившись, присылает свой наиболее удачный домашний фотоснимок. Пименов приступает к работе, которая впоследствии займет одно из центральных мест в выставочном комплексе Москвы в музее Восточной культуры. Видел ли свой портрет сам Жуков? Возможно, что и видел…
С 6 декабря 1941 года совместно с художником В. В. Закшевским Пименов работает для прославленных еще В. Маяковским «Окон ТАСС». Ими были созданы выразительные, полные гнева и боли плакатные циклы: «Дневник партизанского отряда», «На связь фашистскую напали», «Фронт прорван» и ряд других графических листов, которые ныне как волнующие документы героического времени хранятся в фондах Государственной Третьяковской галереи, Государственной библиотеки имени В. И. Ленина. Эта школа, по мнению искусствоведа Ю. Кузнецова, научила художника понимать и уважительно относиться к социальной роли искусства. Используя минимум художественных средств, художники старались своими работами ободрить народ, призывая к активной борьбе с врагом. Эта напряженная работа в обстановке прифронтовой Москвы позволила Пименову еще острее прочувствовать свое отношение к миру, стране и людям. Иными стали и его краски. Они передавали тревожное ощущение опасности, нависшей над городом. В холодной мастерской он часами работал над плакатами, картинами, рисунками для фронтовых и центральных газет.
- Мы работали с поэтом Машистовым, который писал нам четверостишия. Но часто использовали тексты классиков, например, Пушкина.
С Закшевским я познакомился на выставке «Оборона СССР». Это известный польский художник у которого была русская жена. Хорошо писал он, плотными мазками. В Эрмитаже две его работы. Мы после войны уже ездили с ним в Третьяковку, узнавали о судьбе плакатов. Их нам показали. В руки не взять, крошатся, потому что в основном мы их писали темперой и гуашью…
Закшевского не стало четыре года назад. В Америке мы получили телеграмму с вызовом в Польшу. На похороны нам не удалось вылететь. Незадолго до этого он приезжал с женой к нам, жили три недели. Закшевский в электрической печке любил жарить цыпленка-табака. И целый день пил крепчайший кофе. Сам варил. Всегда с ним была его кофемолка. Вскрывал пакет с зернами, засыпал в кофемолку, прокручивал и потом варил. Аромат был такой! Сын у него стал художником-абстракционистом. Жил в сорока километрах от Нью-Йорка, имел дом. После смерти отца переехал в Польшу, где осталась замечательная мастерская.
* * *
Самые ранние этюды Пименова относятся к концу 1942 года. Это был тот решающий момент в его жизни и профессии, когда упорство и желание достичь совершенства приводят его к заметному успеху. Из года в год, от курса к курсу, он вбирает в себя самое лучшее из того потока знаний, которыми с ним делятся старшие друзья и педагоги. Он чувствует в себе творческую энергию, выплескивая ее на холсты. Его гармоничные, цельные композиционно и по цвету учебные наброски и рисунки привлекали внимание и укрепляли авторитет в художественной среде. Постепенно за ним утвердилась репутация одного из наиболее талантливых студентов. В этот счастливый и знаменательный период жизни он одновременно встретит лучшего друга (А. А. Мыльникова) и свою первую и единственную любимую женщину, будущую жену Эльгу Кэо. Оба знакомства происходят в Самарканде, куда из Санкт-Петербурга были эвакуированы студенты и преподаватели Академии художеств для продолжения прерванного образования.
Самарканд. Этюды и учебные рисунки, сделанные на летней практике в 1943 году, показывают, как формировалось колористическое построение первых пименовских работ. Сейчас картины эти потемнели, краски пожухли, ведь писали тогда на хлопковом масле и керосине. В них еще много поверхностного, но в то же время появляются глубоко поэтичные образы природы. Пишет ли он цветы, небо, пески, он всюду видит ту, чья необыкновенная красота и ум поразили его воображение, забрали у него покой и сон. Он любил Женщину. И теперь ее смех, ее походку, ее ауру он подмечал в окружающей природе. Его этюды – это робкие слова признания в любви. Это песнь могучим и окрыляющим силам. В нем, взрослом мужчине, проснулась нежность, доброта и ласка. И к чему прикасались его кисти – все оживало на холсте.
Теперь он знал ответ на вечный вопрос: «Что я и для чего здесь?» Ответ был: «Я весь в ее власти. И я буду ее любить вечно». Как она узнает об этом? Очень просто: она прочтет это в его картинах.
Этот год был для него особенно плодотворным. Национальный колорит, непривычное белое жаркое солнце, необычная архитектура - все приковывало к себе внимание. Он подолгу бродил по улочкам с этюдником, в блокнотах делал карандашные пометки, что-то скоро записывал. После уроков снова приходил на то же самое место, долго сидел и смотрел. Эти места он посетит еще (в последний раз в 1982 году). И та влюбленность будет присутствовать и в поздних его работах, рассказывающих о Средней Азии. Он пишет одноэтажный старый Самарканд, мавзолей Шахи-Зинда, сакли Горного Ургута среди песков, пестрые толпы людей на узеньких улочках, экзотические цветы, Бухару. Пименов задумывается о связи прошлого и настоящего. Изучая историю этих мест, он просматривает каталоги с работами своего земляка – всемирно известного уроженца Череповца Василия Васильевича Верещагина, который отличился под Самаркандом в военной операции, за что получил орден Св. Георгия. Его туркестанская коллекция составила 121 полотно, а выставленная в Лондоне в 1873 году, произвела на публику огромное впечатление. Пименов ищет места, которые увековечил Верещагин. И так же старается красками передать свое уважение к другому народу, его культуре, нравам и обычаям. А ведь Верещагину приходилось встречаться с этими народами на полях сражений. Новая страна подсказала Пименову, что преемственность поколений не случайна, что и ему улыбнулось солнце Востока.
Пименов почти не прикасается к этюдам в мастерской. Он пишет, компонует и доводит свой пейзаж целиком на натуре. Талант колориста помогает ему через цвет познать пейзаж и сообщить нам о своих чувствах и настроении. Многое из своих студенческих замыслов тех лет он осуществит позже, вспоминая прошлое или пользуясь отрывочными записями и малоформатными этюдами. Так появятся красивейшие работы: «Старый Самарканд. Биби-Ханэм» (1978), «Улочка Самарканда» (1959), «Шах-и-Зинда» (1960), «Ургут» (1959), «Улица Ургута» (1959), «Ургут вечером» (1959), «Портрет узбечки» (1942), «Ура-Тюбэ» (1968), «Под Ташкентом» (1982), «Узбекские дома» (1980), «Киргизская деревня» (1982), «Лошадки» (1965), «Кишлак. Узбекистан» (1960), «Кибитка» (1954), «Бухара» (1952), «Самарканд. Старый город» (1968). В них подчеркивается взаимосвязь человека-природы-архитектуры. Так появляется выразительный азиатский пейзаж с его резкими, жесткими тенями и съеденным солнцем цветом. В. Орешников писал: «С первых шагов обучения в Институте живописи, скульптуры и архитектуры Валерий Пименов выступил как ярко одаренный художник-живописец. Одинаково на высоком уровне проявил он себя и в живописи, и в рисунке, и в композиции, я даже сказал бы, особенно в композиции». Пименов обладает высоким композиционным даром, хорошо рисует по представлению, достоверно передает пространство, конкретную среду. В его пейзажах бурлит жизнь, та, в которой нельзя обойтись и без быта. Он философски подходит к изображению повседневных будней. Это сообщает пейзажу оттенок интимной доверительности.
- Я работал только в двух техниках: темпера и акварель. Акварельных этюдов совсем мало. Если пишешь акварелью, надо с собой воду брать, надо то, к чему я не привык, - вспоминает Валерий Васильевич. – То ли дело масло. У меня для этих красок специально приспособленный этюдник. В Самарканде мною было написано много этюдов. Есть художники, которые этюд воспринимают как нечто легкомысленное. А для меня этюд может быть лучше плохой картины. Прекрасный настоящий этюд достоин самого высокого внимания. Взгляните на этюды Коровина, Бакшеева, Ромадина и многих других художников. Ведь мы видим уже готовую картину в музее и порой не знаем, что она появилась благодаря не одному этюду художника. Этюд - это необходимая ступень, которую в процессе жизни проходит каждый художник. Но не все писали этюды. Я, например, с этюда потом писал великолепный пейзаж. У меня и сейчас остались мои первые этюды и рисунки. Даже на выставке у Евгения Михайловича Лунина представлены мои самые первые работы, датируемые 1942 годом. Всю жизнь их пишу!
Подавляющее большинство этюдов пишутся с натуры. Пленэр необходим. Надо больше выезжать на природу! Художник на пленэре очищает и обогащает свою палитру. Яркий тому пример – импрессионисты. Они обогатили и озвучили палитру. В этом их большая заслуга перед потомками. Это смогли оценить даже наши предшественники, такие как, Репин. Его высказывания по их адресу были весьма лестными. Другое дело, что импрессионисты немножко разрушили как таковую картину. Считали, что мотив с людьми - это и есть картина. Может, они и правы. Я каждый год выезжаю на пленэр и пишу. Один еду. Люблю весну! У меня там, в Петергофе, великолепные пейзажи: дачи, английский парк зятя Николая Первого. Вот там в одиночестве брожу и что-то ищу. Великолепные мотивы! Потом спускаюсь к Финскому заливу. Иногда смотрю на воду и забываю, зачем пришел. А так, выезжаем с женой на машине в ближайшие деревеньки. Везде природа! Я постоянно пишу, постоянно! С художниками посещаю творческие базы. Но больше один. Так и в Самарканде: брал этюдник и уходил на окраины города.
Быстро схватывая характер нового пейзажа, его своеобразный в каждом случае колорит, Пименов пишет городской или сельский вид Самарканда с обязательным включением в него жилых зданий и группы людей. Каждая прогулка по городу остается не только в памяти художника, но, прежде всего, в натурных зарисовках. Пейзажи представляют собой не просто картину, скрупулезно замеченную в деталях, а где-то сфантазированную - живой слепок, наделенный внутренним движением. Природа – источник творческого вдохновения Пименова. Смена впечатлений, поиск мотива, новая натура каждый раз дают совершенно особое эмоциональное состояние. В каждом произведении передается то или иное состояние природы. В пейзажах того времени порой слито лирическое и жанровое начало.
- «Самарканд. Старый город», «Улочка под Самаркандом» и многие другие работы рассказывают о старинном красивейшем городе, - делится своими мыслями художник. – Это гордость мусульманского искусства: мечети, крепости, кибитки. И очень жарко. Я приехал туда из Москвы осенью 1942 года. Познакомился с Эльгой. Она зимой перенесла блокаду в Ленинграде. Мне было двадцать два года, ей восемнадцать. Оба первокурсники. Любовь с первого взгляда. В Самарканд ко мне переехали мать с сестрой из Череповца. А потом и старшего брата на два месяца направили туда с фронта на учебу в училище связи. Эльга в Самарканде жила со своей мамой.
На мне лежала обязанность беречь двух взрослых женщин, которых нужно было чем-то кормить. Сами они работать не могли: женской работы там никакой не было. Все жили очень трудно. Я видел, как умирают от голода! Это страшная смерть! Пережили такое! Поэтому для меня эти работы еще и боль, неприятные воспоминания. Я зарабатывал после уроков халтурой. Со своими друзьями выезжал в деревни-кишлаки и там расписывал чайхану, блавы (белые заборы). Чайхана – это как ресторан или буфет у нас. Внутри сидят люди и пьют чай. Стоят низкие столики, стульев нет, все сидят на расстеленных коврах и ведут беседы. Чайханщик приносит чайник с зеленым чаем, пиалы и лепешки. Пшеничные лепешки. Очень вкусные.
Помню такой случай. В сельской чайхане мы все стены расписали орнаментами и картинами. Много таких помещений расписали. И вот с нами расчитались за работу. Денег много, и все мелкими монетками. Это были деньги, которые они получали, торгуя на рынках. Мой товарищ испугался, как мы деньги до Самарканда поездом довезем. Если кто узнает, убьет. Я карманы в штанах прорезал, заправил в длинные сапоги, и брюки с деньгами получились в виде галифе. И вот так поехал. Мой друг всю дорогу дергался, боялся. Приехали в Самарканд, сняли штаны, все деньги свалили на пол и начали перекладывать в две кучки. Делили поровну. Потом неделю жили на них. Покупали изюм, орехи, семечки. Хлеба было мало, и он был дорогим. Редко, но позволяли себе и хлеба купить – пососать.
Я очень рад, что побывал в Самарканде, Ташкенте и Ургуте. Необычайно красивые города. Я там много писал. Многие работы находятся в коллекции у Лунина. В картинах «Под Ташкентом», «Ургут вечером» изображены дома в которых живут узбеки. Я мог наблюдать как местные жители сами делают кирпичи. Если здание окнами на улицу, значит, нежилые постройки. В тех, где живут, окна во двор, чтобы жену не увидели. Узбеки могли иметь по несколько жен. Один раз мы жили у узбека, женатого на четырех женщинах. Он нас принимал в комнатах у третьей жены. Они все жили одним домом. Первая жена, самая старшая, руководила ими. Сам он жил с последней. Это мусульманские традиции. Когда мы приходили, жены не показывались. Гостей всегда сам хозяин встречал, угощал и развлекал. Когда мы шли по деревне, встречные женщины прятались, но с любопытством смотрели на нас из-за угла. Видны одни глаза. Все тело и лицо было закрыто платками. В городах другое дело: там можно было встретить женщину без паранджи.
Когда Юсупов был секретарем обкома, он направлял людей в села для наглядно-агитационной работы и говорил: «Какое безобразие! Массовое многоженство. Паранджу продолжают носить. У нас никак не могут побороться со старыми традициями». А потом оказалось, что он сам был четыре раза женат…
Вскоре мы уехали в Загорск. Очень красивый город! Светлый такой! Нашим древним городам есть что показать. Им есть чем гордиться. Это памятники старины. Культовые постройки. Они у меня все есть. А главное, в моей жизни в то время была любовь к студентке архитектурного факультета Эльге и встреча с другом. Андрей Андреевич Мыльников сейчас является вице-президентом Академии художеств. Народный художник России, академик, лауреат Государственных премий. А тогда это был весьма одаренный юноша. Нет, позвольте, один из самых талантливых студентов-старшекурсников. С самаркандского периода началась наша дружба и продолжается по сию пору. Он как художник - крупное явление в искусстве. Мыльников очень многого достиг. От него я много подсказок в жизни получил. Андрей сразу меня поразил своим талантом и необыкновенным умом! Интеллектом! Духовно мы очень близки. Я счастлив, что он есть в моей жизни. Эта дружба имела для меня определяющее значение в формировании как художника и человека.
Так, на торжественном открытии юбилейной выставки В. Пименова в Научно-исследовательском музее Российской академии художеств (Санкт-Петербург) в 2000 году было сказано много добрых слов. Его поздравил и старейший друг - А. Мыльников, вспомнив, как вместе «пережили разные взгляды на искусство».
* * *
Валерий Васильевич и Эльга Александровна живут вместе более шестидесяти лет, воспитали дочь, троих внуков и правнучку. Они продолжают любить друг друга, как тогда, в 1942 году. О любви писать всегда тяжело. О чужой любви - еще тяжелее. Их история любви - это их жизнь, долгая и счастливая. Валерий и Эльга прекрасно дополняют друг друга. Я была свидетелем их взаимоотношений, и могу сказать честно, что до этого не встречала таких искренних, чистых пар. Они всегда рядом, не повышают в разговоре голоса, умеют выслушать и понять, скучают и тоскуют вдали друг от друга. Если Эльга уезжала в Петергоф, сотовый Валерия Пименова не умолкал. Я видела, что Эльга Александровна как о маленьком ребенке печется о своем супруге. Это нельзя сыграть. Они много испили горя. Но никто ни разу не хлопнул дверью, чтобы уйти туда, где нет проблем. А ведь часто мы делаем наоборот: уходим от боли близких людей, боясь надорваться под непосильной ношей человеческого страдания. Глядя на Пименовых, мне иногда казалось, что, разговаривая с каждым по отдельности, я воспринимаю их как одного человека. Они как будто слиты вместе.
Валерий Васильевич вспоминает:
- С Эльгой мы в 1943 году решили пожениться. Мы уже были очень близки. И как только она рассталась с другом, а я со своей девушкой, мы с ней, по существу, стали жить вместе, одним домом.
Я удивленно вскинула бровь. Валерий Васильевич объяснил:
- У нее был ухажер, Саша, старше ее лет на десять. Страшно ее любил. Безумно! Крупным архитектором потом стал. Как-то мы собирались пойти на вечер. Он подозвал меня и попросил: «Прошу тебя, проводи мою девушку туда». Эльгу! Я до этого никогда ее не видел. И вот мы идем с ней, разговариваем. А она уже тогда себя плохо стала чувствовать: сделает пять шагов, остановится, чтобы слово сказать. Дальше идет. Опять стоим. У нее спина болела. Вот так я ее и проводил. На этом вечере армянин один был. Он спросил: «Голодные?» Мы с ребятами хлеба давно не видели, нарвались на эти драгоценные кусочки, едим. Он уговаривает: «Не торопитесь, будет еще еда». Это был директор винзавода, состоятельный человек, устроивший весь банкет, на котором собрались студенты, оформлявшие его цеха. И этот вот армянин сказал тогда при всех, когда пришел Саша: «Ты свою красавицу больше не увидишь!» Так и сказал. А мы с ней только познакомились, никаких еще чувств не было.
- Как среагировал архитектор, когда узнал, что она предпочла Вас, а не его? – поинтересовалась я.
- Состоялось объяснение. Александр сказал: «Ты был честен со мной, и я всегда буду твоим другом! Ты человек, которого она полюбила. У вас все будет хорошо! Береги ее! Но если она захочет вернуться ко мне, я всегда готов ее принять. Всегда!» Вот такой он был красивый человек.
Сложно и одновременно просто все в жизни. Мы что-то планируем, любим или позволяем себя любить, а потом раз - надрыв, надлом. И мы совершаем полет к тому, что было всегда где-то рядом, но не принадлежало нам. Наверное, было нужно судьбе, чтобы Валерий и Эльга встретились. Оставив тех, кто их любил, они ранили им души, но, видимо, так велико было взаимное желание прощения и понимания, что их бывшие «половинки» нашли утешение друг в друге. Сильные переживания вынужденной разлуки толкнули обиженные стороны навстречу. Так затеплился огонек новой любви. Александр и бывшая девушка Валерия познакомились, стали общаться как «друзья по несчастью» и в результате - поженились.
- Как видите, - вспоминает Пименов, - ничего плохого не случилось. Видимо, так должно было быть! Если бы я на той девушке и женился, врядли прожил с ней всю жизнь. Не смог бы! Так как истиной любви не было. А так создались две семьи. Саша хорошо жил с моей бывшей девушкой. Пять лет назад он умер. Двое детей остались. Я готовил их дочь к поступлению в Академию. Хорошая девочка! Сама уже стала матерью. Я к ним заезжал, когда был в Москве. Они были у нас в гостях. Но это уже не имеет отношения к нашему разговору…
Появились дети и у Пименовых, но, чтобы прийти к этому, Эльге и Валерию нужно было пройти еще не через одно испытание. Чтобы сыграть настоящую свадьбу, влюбленным пришлось отложить ее еще на пять лет. Эльга серьезно заболела. Туберкулез позвоночника стал прогрессировать еще в Самарканде. Местные врачи не могли поставить точного диагноза и оказать вовремя первой помощи, да и Эльга старалась лишний раз не обращаться к медикам. Надеясь, что боли в спине пройдут со временем сами, она терпела и никому, даже Валерию, не говорила, как ей больно ходить. Любое движение она делала через силу. Но всегда ее лицо освещала лучезарная улыбка. Болезнь началась с шутки. Однажды Эльга, вернувшись с занятий, хотела сесть, но какой-то мальчишка вырвал из-под нее стул. При падении был травмирован позвоночник. Временами он напоминал о себе нудной болью, а потом отпускало. Эльга старалась отогнать от себя мрачные мысли. А потом стало болеть постоянно.
- Наступило такое время, что я не могла самостоятельно ходить - рассказывает Эльга Александровна, - Мы с Валерием должны были встретиться в Загорске, а я не могу идти. Держусь вот так за колени руками! Помню, что врачи меня подвесили на какие-то пруты под потолком, отвернули лицо набок, чтобы выпрямить позвоночник и стали накладывать гипс. Вероятно, мне было так плохо и больно, что вместе с той штуковиной я упала на пол. Нашли папину енотовую шубу, уложили на нее и вот на ней стянули мое тело бинтами. Я и плакать не могу. Укутав в одеяла, уложили на саночки и привезли домой. Я ехала и молила, чтобы никто из студентов не видел, что стало со мной. Дома говорю: «Укройте меня. Я некрасивая!»
А потом на носилках через окно вагона внесли в поезд, а оттуда уже в Ленинграде на «скорой» в ЛИХТ. Я была совсем молодой. Девятнадцать лет! Четыре года семь месяцев я лежала прикованная к постели сначала дома, потом в больнице. Валерий был всегда при мне! Не отходил от кровати! Он ничего не знал о моем диагнозе. Я так решила с самого начала. Этим я себя спасла от лишней жалости и расспросов. Иногда в минуты отчаяния я думала: а вдруг бы он узнал и бросил меня? Это исключено. Но вдруг?! И страх заставлял меня молчать. Валерий относился ко мне восхитительно. Был нежен, ласков. Приедет, бывало, с подарками. Ничего тогда не было, а он находил для меня сладкое. Баловал меня. Столько времени проводил со мной! В больнице наше чувство окрепло. Оно было тогда еще платоническим. Он писал мне письма. Возвышенные!
Валерий Васильевич, слушая наш разговор, улыбался:
- Я все время был с ней в больнице. Самого одно время положили в госпиталь. Но я делал куклу в человеческий рост (такой муляж из тряпок), чтобы меня не хватились, и через забор в больничном халате убегал к Эльге.
Эльга Александровна продолжила свой рассказ:
- Нет, я не падала духом, несмотря на ту ситуацию, в которой оказалась. Никогда! Наоборот, я родным ничего не рассказывала, не хотела расстраивать. Я сама тихонечко поплачу над бумажками с плохими анализами, а им ни-ни. Они узнавали только хорошие новости, которых не так много и было. Никто не знал истинного положения вещей, кроме врачей и меня. Мне легче самой в одиночку пройти через это, пережить.
Когда я вышла из больницы, я решила не вспоминать те годы, когда мне было плохо! Не хотела портить то, что сама создала! Свою внутреннюю силу, веру, любовь. И сейчас, когда мне плохо, я терплю. Не жалуюсь, не плачусь людям. Никогда! Бывает, Валерию что-то расскажу, и то потом корю себя за это.
Как я ждала операции! Оставлю, думаю, наконец, эту больничную кровать и буду ходить, ходить. Куда только меня понесут мои ноги! Я верила врачам, я торопила время. Лежала, глядела в потолок и мечтала, как я встану сама, пройдусь мимо Академии, и все увидят, как красиво ступают мои ноги по мостовой. И как красиво кругом! Вдохну ветер с Невы. И побегу! Потом остановлюсь, оправлю платье и тихо-тихо пройдусь по Набережной. В голове не будет больше сомнений, а только красивые мысли. Дух захватывало! Тем и жила тогда. Мечтами, которым суждено было сбыться.
- Это непостижимо, как вы тогда все это вынесли. Ну хоть кому-то Вы могли сказать правду? – спросила я.
- Нет! – Она даже испугалась моего вопроса. - Либо всем, либо никому. Никто о тебе ничего не должен знать. Это надо уметь! Мне очень помогли мои друзья! У меня всегда были друзья! Да-да, да!
Восторженно добавила:
- О-о-о. Я голгофу пережила! С улыбкой, с песнями! В больнице всей палатой пели американские марши. Я стала с преподавателем Верой Александровной Белоголовой изучать французский язык и заниматься по остальным дисциплинам. Когда я вышла из больницы, я сдала 36 экзаменов в институте.
Эльга не сдавалась. С ней в палате в жестких корсетах лежали четыре сверстницы: молодые, красивые, веселые студентки. И никто из них не сомневался, что когда-нибудь встанет и пойдет. А может, полетит. И ничего, что они пока лежат то на спине, то на животе. Это временно. А пока они просыпались и засыпали на досках без подушек. Пять лет в одной и той же палате. Пересказав друг другу о себе все известные истории, они стали вроде сестер. И каждая училась помимо университета в школе выживания: например, как в лежачем положении не вылить на себя тарелку с супом.
Эльга Александровна объясняет:
- Когда вы все время лежите без движения, приходит няня и кладет вам тарелку с горячим супом. А вам не видно, что в этой тарелке. Мучение есть из нее этот суп. Разве нянечка тогда думала об этом? Нет. И вот ты ложечкой (а рука слабая без движений) туда – сюда. Есть-то хочется, а покормить некому. Потихонечку так достаешь. Еще не начала суп есть, а он остыл. Но мы все тогда могли стерпеть. И этот суп был наградой: мы хоть могли без посторонней помощи рукой пошевелить. А если пить, то только так, прижавши стакан. Не удержишь, на себя все прольешь. Обидно и горько, но уж в следующий раз держишь подбородком и зубами край крепко.
- Не каждый мужчина выдержит такое. Уходят от здоровых женщин, а вот вы смогли остаться вместе, – восхитилась я.
- Валерий - мой мужчина! Когда я вышла из больницы, у меня была большая потеря веса. Ноги не ноги были, а палочки. Валерий посмотрел критично на меня и пошутил: «Как я на тебе такой женился?» Я в зеркало гляжусь - и правда две костолыжки. Вот так началась наша семейная жизнь.
Меня восхищает сила духа и мужество Эльги Александровны, ее неженский характер и бесстрашие. Но при этом она очень добрый, отзывчивый человек. Друзья часто звонят и делятся с ней наболевшим. И она, отложив все свои дела, выслушает человека и что-то подскажет или ищет выход, подключая все свои знакомства. А сама ни с кем не делилась своими проблемами. «Сердце маме поберегу», – так думала Эльга. Не сказав ей ни слова, дала согласие на операцию на позвоночнике, которую всем делали под общим наркозом, а ей одной сделали под местным. «Она выдержит. Сильная больно!» – так прокомментировали родным ее необычный поступок врачи. После операции ей нужно было как минимум год находиться под наблюдением специалистов, но Эльга вновь решила рискнуть. Не посвящая никого из родных в свои планы, она стала настаивать на срочной выписке. Врачи недоумевали: как? куда? Она поднимает ногу и теряет сознание, а просится домой. Врачи не имели права ее отпускать, поэтому Эльге пришлось подписать много официальных документов, что она сама отказалась от продолжения лечения и в течение двух лет не будет обращаться в медицинские учреждения. Этот обман мог привести к неминуемой катастрофе: позвонки были как яичная скорлупа, и она на всю жизнь могла остаться инвалидом. Но наша молодость творит чудеса. Эльге просто повезло: она стала ходить. Нет, не ходить - летать!
- Вы знаете, есть какое-то господнее благословение, которое помогает, - голос ее стал тихим, прерывистым. – Мне даже страшно говорить то, что я вам сейчас скажу. Я очень серьезными болезнями в жизни болела. Очень серьезными! И от каждой из этих болезней меня не только могло не стать, а должно было не стать. Министр здравоохранения - Юрий Леонидович Шевченко говорил мне, шокировано пролистывая медицинскую карту: «У Вас этого никогда не было! Вы здоровая женщина! Если б у Вас это было…» Может, я выживала, по одной лишь причине – стараюсь. Хочу, хочу делать людям добро! Наслаждаюсь за людей. Радуюсь их радостям. Это Бог дал!
* * *
Во время нашего разговора зазвонил телефон. Эльга Александровна вышла, и я обратилась к Валерию Васильевичу с просьбой рассказать об истории создания картины «Портрет профессора С. К. Исакова» (1952), которая висела в мастерской над камином.
- Я всегда писал портреты близких мне людей. Портрет Исакова я хочу передать в картинную галерею Лунина. У меня многие музеи хотели его приобрести, но я не смог с ним расстаться. Изображенный на нем Сергей Константинович Исаков был заведующим на кафедре русского и советского искусства ЛГУ, а также видным профессором Академии художеств, скульптором, искусствоведом и живописцем. Свободно изъяснялся на шести языках. Он был дважды женат, второй раз на родной сестре Александра Мартыновича Кэо, отца Эльги. Мария Мартыновна Кэо–Исакова была на два года старше брата и на двенадцать лет младше мужа – Сергея Исакова. «Портрет Марьи Мартыновны» сейчас в коллекции Лунина. Хорошая женщина, с удивительным характером. Но вот так получилось, что родных детей у них не было, и всю свою любовь они отдали Эленьке. Это были дивные, святые люди. Сергей Константинович с самого рождения воспитывал Эльгу как свою дочь. Он очень любил ее, и она его боготворила, бегала всюду за ним хвостиком. Он ее баловал, брал с собой на все выставки, праздники, в гости. Эти двое были связаны «детскими секретами» и постоянно над чем-то своим смеялись, переговаривались. Друзья и знакомые называли Сергея Константиновича не иначе как Ежик. И я звал его Ежик. Все его так звали.
Он родом из московских дворян и сам долгое время жил в столице. Но, женившись на Марии, переехал сюда и жил одной семьей в квартире с родственниками молодой жены. И у него, по-моему, бабка приходилась художнику Соколову то ли дочкой, то ли женой. Такие корни в родословной.
Когда Ежик уезжал в Москву на первую сессию Академии, куда он был приглашен, он и меня взял с собой. Сколько же у него там друзей! До революции он посещал кружок Куинджи. Вечерами собиралась молодежь, творческие люди, поднимали вопросы культуры и это обсуждали, спорили. Он лично знал Куинджи, Сурикова, Репина и многих других прославленных деятелей того времени. По четвергам все встречались в музее. Как-то Исаков обратился с вопросом к Сурикову: «Василий Иванович, что-то Вы стали часто ходить сюда. Что Вас влечет в это место, если не секрет?» Тот говорит: «Сергей Константинович, а мне нравится, как вы рассказываете, и я с удовольствием захожу, слушаю Вас».
Я могу показать открытки, еще до революции изданные. На них целые сценки разыграны с фигурками из бумаги, которые делал на досуге Сергей Константинович. Написано: «Мировые игрушки. Автор Исаков». За одну такую открытку он получил мировую премию. Он из мягкой бумаги (наподобие папиросной) из таких вот комочков, смоченных слюной, делал великолепные вещи. Лепил фигурки, а потом разыгрывал жанровые сценки. Эти игрушки сохранились. Я их хочу привести в порядок и передать Лунину. Посмотрите, на его портрете слева на этажерке стоит лось. Это он сам вылепил.
- Он очень изысканно одет, - заметила я.
- Сергей Константинович любил носить толстовки и голубые галстуки. А вот всегда ли он был седым, не знаю. Когда я с ним познакомился, его волосы были белыми. Несмотря на то, что его внешний вид отличался лоском и элегантностью в подборе деталей, он был простым человеком. Не чурался общения и с бедными людьми. Всегда первый приветствовал знакомых дворников, уборщиц, прислугу. У него была большая квартира и множество печей в ней. По утрам заходил печник их прочистить, так Исаков специально выходил в коридор, чтобы пожелать мужчине доброго утра и справиться о здоровье. Он со всеми общался, шутил. Это пример старой интеллигенции. Теперь таким человеком стала его воспитанница Эльга. Так-то!
- Как Ежик называл свою любимую Эльгу?
- Только Эленька. Он очень ее любил, и она его больше всех на свете. Он был достоин этого, его нельзя было не любить. Удивительной доброты и порядочности человек. Старая закалка! Они с Эльгой были похожи душевным состоянием, нежностью, жизнерадостностью, добротой. Эльга и сейчас для многих как «скорая помощь»: в любое время суток все бегут к ней. И Ежик был такой же. Безотказный и жалостливый. Еще он был очень интересным в общении и готовым всем и всегда в чем угодно помочь. Нам тоже старался помочь. Нет-нет, не материально. Душой! Мы как-то сразу старались сами обеспечить свою семью, с первого дня как поженились.
Исаков умер в 1953 году от инсульта, почти что в один день со Сталиным. Жена без него прожила недолго, неполных десять лет. Его со всеми почестями похоронили на коммунистической площадке Охтинского кладбища в Санкт-Петербурге. Воздвигли мраморный памятник.
* * *
- А на картине «Портрет А. М. Кэо» (1960) Вы изобразили отца Эльги? – я пододвинула к нему альбом. Внимание привлекало лицо мужчины, одетого в плотный халат. Оно ярким пятном было выделено на холсте. Голова человека блестела от падающего на нее дневного света. Мужчина был совершенно лысым.
- Это чистокровный эстонец, отец Эльги – Александр Мартынович Кэо. Его супруга – Ольга Яновна Кэо. Кэо, Кэо! - Он сделал ударение на букву «э». Обычная эстонская фамилия Кэо. А имя у Эльги, по-моему, шведское. Когда я вспоминаю ее родителей, трудно миновать, допустим, Исакова, который был ей как-то духовно ближе, чем отец. Но ее родные отец с матерью были очень порядочными людьми. Между ними всю жизнь были хорошие отношения. Одно время мы все: семьи Исаковых, Пименовых и Кэо - жили в одной квартире, расположенной в здании Академии художеств. Там и Эльга родилась. Она коренная ленинградка. Там, где сейчас бухгалтерия располагается, они занимали трехэтажную квартиру. Первый низкий этаж – это квартира домработницы, выше - столовая и прочее-прочее, а дальше - спальня. Большая квартира. Они там жили до 1932 года. А затем, по-моему, перед самой войной, когда Академия стала расширяться и эти помещения стали использоваться для учебных целей, им предложили квартиру на Литейном дворе. Восемь комнат. Мы одно время жили с ними, а после рождения дочери переехали.
Портрет получился сырой. Он промазан быстро и так ловко, а там ведь мало что сделано. Смотрю, а может оставить его так, настолько он похож – это меня поразило. Хотя, там замазана тень. А весь свет падает на лысину. Решил, что больше там ничего уже не надо. Оставил. Кэо восхищенно восклицал, рассматривая себя: «Ой, как ты быстро сделал. Похож. Похож».
- А что это за история, произошедшая с Александром Кэо, когда он решил с помощью «модной» жидкости вернуть себе волосы? – спросила я.
- Эстонцы более светлые, чем русские люди: большинство из них блондины. Александр Мартынович был совершенно лысый. Постоянно брился, но втайне мечтал иметь шикарные волосы. И вот я ему в шутку как-то говорю, протягивая флакон, что это средство поможет решить проблему: « Если вязкую жидкость из этого флакона втирать каждое утро и вечер в голову, то можно вернуть волосы. Это модное средство привезли из Прибалтики». Он так обрадовался! И начал это испытывать на себе. На второй день говорит мне: «Валерий, что-то у меня голова и вправду стала иначе выглядеть. Посмотрите-ка». До этого я по-доброму смеялся над его доверчивостью. А тут не смог больше его обманывать. Неловко стало, что его разыграл, и я во всем признался. Он не обиделся, но, видно, расстроился, что такого средства не существует. Я потом подумал: а кто его знает, может, не скажи я ему правды, волосы бы и выросли? Человеку надо во что-то верить. По-моему, тогда все сбывается…
А другой такой случай чуть не стоил ему жизни. У него во всех личных вещах был образцовый порядок. Эстонцы этим близки немцам. Если он поставил куда свою вещь – не тронь. И так к этому все привыкли, что поставит Александр Мартынович куда свою вещь, она там годами стоит. Бывало, что-то понадобится, он, не глядя, берет. С работы придет, у жены уже ужин на столе собран. Сядет, протянет руку, достанет графинчик с водкой, нальет рюмку и выпьет. И обратно на место графин поставит. И так каждый день. Вроде ритуала. А тут то ли разыграть его кто хотел, то ли случайно переставил куда-то графин, но на этом самом месте оказался другой флакон с каким-то веществом. Формы такой же, а внутри налита химия. Он пил всегда глотком. Раз - и переведет дух! И тут пришел и выпил. Ночью ему стало плохо. Вызвали «скорую помощь». Воды выпил с ведро, пока все не прочистило в организме. Мы думали, что ему не выкарабкаться: с сердцем стало плохо. Но ничего, поправился. Зато потом не один раз посмотрит на то, что с полки берет и наливает себе в рюмку. А тогда чуть не умер.
Обаятельный, милый, добрый человек, - Валерий Васильевич захохотал. - Сейчас это уже с юмором вспоминаешь. А во времена Сталина, в 37-м году, его забрали в тюрьму, потому что эстонец, враг народа. Тогда всех забирали. Поломала его судьба! Блокаду перенес. Выжил. Знаете, наши отцы были знакомы! Оказывается, в одном здании работали: Эльгин отец заведовал распределением леса, а мой - сплавом. Кэо часто вспоминал его: «Я твоего отца хорошо знал. Великолепный человек и крупный специалист по сплаву леса».
* * *
- Валерий Васильевич, а ведь в основе вашей фамилии Пименов тоже лежит какая-то история? – поинтересовалась я.
- Вы правы, - он даже смутился. - Когда я был еще ребенком, к нам в Череповец из Кадуя каждую весну приезжал дед по линии отца Андрей Пименович Кавардин. Мой отец, Василий Андреевич, очень любил своего деда Пимена, моего прадеда. И в память о нем мой отец сменил фамилию на Пименова. Иногда в деревне его и звали так: «Пимен!» А так, все его братья и родственники Кавардины, а по линии матери – Дунянковы. А милый дед, Андрей Пименович, приезжал к нам, всю детвору сажал в сани, покрывал шубой и вез по снегу до станции Кадуй, а потом сворачивал вправо к деревне Дедовец. И я помню эту снежную пыль, летящую из-под полозьев, наш смех и улюлюканье. В деревне Дедовец был выстроен родительский дом, где мы и жили. Деревня стояла на песчанике. Я помню праздники, этот гул, когда в шеренгу шли люди, как пили квас и водку. Один раздувал гармонику, и все пели. Толпой в любой дом заходили. Угощайся чем хочешь! Пирогами, мясом, салом. Но иногда кончалось все драками. Перепивший народ бился не на жизнь, а на смерть. Сначала целовались, плясали, а потом кольями калечили друг друга.
- А правда, что первый ваш заработок составил 20 копеек? - спросила я.
- Да. Это всегда как-то дорого вспоминать сердцу, потому что сам да своими руками. Десятилетним мальчишкой, я работал погонщиком. Выше по реке Ояти были выгружены двухметровые дрова. Берег довольно крутой, поэтому были проложены две такие полосы из бревен, вроде рельсов. К ним подгоняли дрова, которые зацепляли на телеги, и лошадь тянула их наверх. Моя работа была погонять эту лошадь. За это мне в день платили 20 копеек. А следующим летом отец нам говорит: «Мне ваших денег не надо, но я хочу, чтобы вы не собак во дворе гоняли, а пошли и поработали». Я со старшими братьями работали на сплавной реке Ояти. Обязанности были распределены так: старший вроде десятника – вел записи, а мы с Вячеславом измеряли комель и верхушку брёвен. Нельзя не вспомнить и первый мой значительный творческий успех! Первая награда! Мне было десять лет, когда я выиграл в конкурсе юных дарований. Подарили мне книгу художника Федора Васильева с дарственной надписью.
Тогда был объявлен районный конкурс. Валерий Васильевич нарисовал пастушка, и жюри единогласно присудило юному дарованию первое место. Став именитым художником, он часто вспоминает тот памятный для него день и благодарит судьбу, что его наставником и первым учителем рисования была Ангелина Анатольевна Алексеева. Она ненавязчиво и увлекательно прививала любовь к живописи, обучала азам профессиональной грамоты. С ней, уже будучи маститым и признанным мастером, он встретился в 1990 году на открытии персональной выставки произведений в Череповце.
- Святая была женщина! - восторженно говорит художник. - Святая! Любвеобильная, внимательная ко всем детишкам. Чудо какое! Кто с ней в школе соприкасался, на всех оставался след ее необыкновенной доброты. Мало кто знает, что в 1926 году Ангелина Анатольевна закончила Академию художеств в Ленинграде. Но тогда уровень образования в Академии был другой, слабее. Поэтому она как художник ничего такого не могла создать. Посещая мастерские, она не получила достойного образования, но стены Академии, величие предшественников и та атмосфера заразили ее истинной любовью к искусству. В 20-х годах еще не было достойной школы, как базы знаний. То, о чем я говорю: великолепная школа, преподавательский состав, новые программы - появилось в 1932 году с приходом Бродского. Судьба Ангелины Алексеевой удивительна. По окончании Академии она могла по распределению остаться в Ленинграде, но она почему-то выбрала Череповец. И всю жизнь здесь преподавала. А жизнь у нее была большой: она умерла, когда ей было за девяносто лет. Она смогла воспитать художников – это В. М. Звонцов (народный художник России), Ю. Кузнецов (искусствовед), Н. П. Медовиков (профессор Академии художеств), В. Судаков (художник-график). Мы все благодаря ей закончили Академию художеств и долгие годы были связаны дружескими узами.
* * *
Портретную живопись характеризует многообразие подходов: портреты с социальной характеристикой, камерные, портреты с парадной трактовкой и любимые многими художниками интимные портреты. Пименову в этом жанре удается схватить мимолетность взгляда, передать свою симпатию к модели, через внешнее сходство подойти к доверительному рассказу о чертах присущих характеру изображенного человека. В коллекции Лунина пименовский почерк представлен интимным портретом дочери Наташи. Эта работа «Наташа» (1962) создана в зрелый период творчества художника. Сходство – это не самое главное качество портрета. В нем выразилось умение глубоко и тонко чувствовать натуру. Это и выбранная поза, и жест девочки. Заигравшийся ребенок прилег в плетеное кресло и уснул в лучах теплого солнца. Детский сон краток и сладок. Вот-вот дочь снова вскочит и побежит играть в сад. Что же ей снится? Детский ротик приоткрыт, и кажется, что девочка мягко вздыхает. Теплые ладошки подпирают щеку. Это одна из самых пленительных по серьезности и простоте живописной трактовки работ, - портрет, отражающий мир ребенка, домашний быт и родительскую любовь.
Свою кроху-дочь художник писал на даче в Петергофе. Маленькая Наташа в легком светлом платьице ловила ладошками махаонов, любовалась летящими над головой паутинками, с которых спрыгивали паучки-бородачи и прятались в зеленых листьях яблонь. Косы расплелись. Ленточку подхватил ветерок и понес к небу. Девочка забралась в разросшиеся кусты черной смородины и притихла, побаливала свежая царапина на коленке, а прижигать йодом, ой как не хотелось. Из-за гроздьев ягод, спутанных веток была видна баня, вот к ней-то сейчас и спешил отец. Он остановился и стал озираться по сторонам. Меня ищет, подумала Наташка и еще ниже пригнулась под ветвями, этой лазейки он вроде бы еще не знал. Ага, она тихонечко захихикала, не видит ее. Сандалька наступила на что-то покатывающееся, рукой нащупала яблоко. Белый прозрачный плод у черенка был проеден червяком. Наташа кусила, потом еще раз и тут над головой услышала смех отца: «А, вот ты где проказница, мы обыскались тебя». Дочь недовольно выбралась из своего «домика» и побежала в кухню к матери рассказывать о своих приключениях. «Вот девчушка!» – усмехнулся Валерий Васильевич и поднял с земли игрушку дочери, о которой та совсем забыла. Неожиданно для самого себя Валерий присел в кустарник, из которого только что прогнал дочь и стал наблюдать. Вот по ступенькам в сад вновь сбежала Наташа, а за ней проследовали две кошки. Наташа бранила их за что-то, побегав вокруг яблонь, прилегла на пуховые подушки плетеного кресла и, подогнув под себя ножки, уснула. Кошки легли в ногах маленькой хозяйки и, зажмурив глаза, стали беречь ее сон. «Пора, пора, - бормотал художник, выбираясь из укрытия, - возьму только этюдник и напишу ее». Он присел на корточки рядом, погрозил зашипевшим кошкам и стал быстро писать. Солнце, мигая, скользило по кронам деревьев, в воздухе носился запах пирогов и его летящая рука по бумаге, чуть затекла в плече. Он был по настоящему счастлив здесь в сонном царстве и вот уже на листе пятнами проступило изображение посапывающей дочери…
- Я чувствовал там жизнь и свое тепло. Этот портрет, как и много других работ, я писал в момент наивысшего волнения, возбуждения от увиденного. На этот раз я увидел красоту. Почувствовал гармонию. Только не слащавость – терпеть не могу этого в живописи! Испытал необыкновенную нежность к спящей дочке. И написал ее. Есть еще один портрет Наташи. Она в серой шубке пришла с катка и села в коридоре, я увидел и говорю: «Вот так и сиди!» Взял краски и написал ее, веселую, уставшую. Федору Абрамову нравилась эта работа, он говорил: «Никто из великих художников в Ленинграде не напишет так сейчас. По живописи красиво!» Ее приобрел Южно-Сахалинский музей. Сейчас Наташеньке уже исполнилось пятьдесят. У нее трое детей. Старшему Сереже - двадцать пять лет, Оленьке - двадцать два, Васе - четырнадцать. Уже есть и наша правнучка (дочь Оли) – Машенька.
Наташа, с отличием окончив Академию художеств на факультете искусствоведения, долгое время работала в Петродворце, воссоздавая прежний вид дворца Марли. С увлечением всегда об этом рассказывала нам. Потом вышла замуж. Когда родился первенец, муж настоял, чтобы она оставила работу и полностью посвятила себя воспитанию ребенка. Многие женщины, став матерью, уходят из профессии, а потом, когда дети вырастают, начинают жалеть. Печально! Сейчас Наташа работает в научно–исследовательской лаборатории биофака при университете. Ведет наблюдение за осетрами, проверяет температуру в аквариумах, отслеживает их рост. Осетры - каждый по 40 килограммов.
* * *
В 40-х годах ряд блестящих побед Советской Армии на фронтах позволил начать реэвакуацию учебных заведений из Средней Азии в Россию. Возвращение Академии происходило поэтапно: сначала в Загорск, а весной 1944 года уже в Ленинград. Как только войска соединились и было прорвано блокадное кольцо вокруг Ленинграда, пустили поезда. В одном из них возвращались воспитанники Академии.
- Поезд шел по свеженасыпанной колее, и нас качало из стороны в сторону. Это была первая железная дорога из Москвы в Ленинград. День Победы я встретил в Ленинграде. Памятники архитектуры и скульптуры, что можно было вывезти, – вывезли и сохранили. Я помню памятник Медный всадник. Он был задекорирован мешками с вещами и песком, покрыт досками и сверху закрыт пленкой. Спасибо людям, которые старались спрятать от бомб наши культурные ценности. Они сделали доброе, полезное дело. Удалось спасти Адмиралтейство, Исаакиевский собор, Эрмитаж и многое-многое. Главное - город держался на людях-патриотах! Они очень верили в Победу! В дни блокады они стойко переносили холод, голод, смерть родных и ожидание неизвестности. Это особенные характеры. Коренные петербуржцы! Их не так много уже и осталось. Они – наша память! Из поколения в поколение это будет передаваться. И никто и ничто не будет забыто. Многие люди оставляют свои мемуары, описывающие те события. Так, друг нашей семьи, поэтесса О. Берггольц, которая в блокаду проявила высочайшее мужество, подарила мне свою книгу стихов и воспоминаний о тех днях. Кстати, в 1974 году я начал писать ее портрет. В 2005 году я закончил работу над полотном и выставлял портрет в Манеже в связи с 60-летием Победы.
Серия работ, посвященных Ленинграду и его окрестностям, неоднократно экспонировалась на крупных художественных выставках мира. Для нынешних петербуржцев родной город предстает немного в непривычном ракурсе. Необычно смотреть на него вместе с художником из окон его мастерской. Запечатленная архитектура создает ощущение связи времен. Так, работы «Старый двор» (1951), «В окрестностях поселка Репино» (1964), «Старый Петергоф» (1990), «Петровское. Осенняя дорога» (1960), «Весна» (1998), «Окраина Ленинграда» (1970), «Из окна мастерской» (1960), «Крыши» (1989), «Весна. Мартышкино» (1978), «В Пушкинских горах» (1950), «Улица Ленинграда» (1950) отмечены богатством архитектурных и пейзажных мотивов. Особенно показательны в этом отношении этюды, выполненные в Мартышкине. В этой группе этюдов – их можно было бы назвать «Времена года» – художник добивается прежде всего точного цветового решения. Мотив сам по себе не играет столь большой роли. Все передается через цвет – признаки сезона, состояние природы и настроение, которое она пробуждает в человеке. Пименову близка повседневная, будничная природа и те ее красоты, которые ежедневно открываются нашим глазам. И хотя ни в одном из этих пейзажей нет знаменитых памятников, из-за которых едут в Ленинград миллионы туристов, он смог показать самое характерное, самое ценное и неповторимое – портрет города, но не парадный и репрезентативный, а скромный и интимный.
- Это старый Ленинград, - рассказывает Валерий Васильевич о картинах «Крыши» (1989) и «Старый двор» (1951). – Почему из-за крыш прилепленных друг другу домов виднеется купол Исаакиевского собора? Просто это вид из окна моей столовой. Я очень люблю Достоевского. И вот когда читал его, почему-то именно так и представлял те старые дворы и дворики, которые автор описывал в своих произведениях. Вы представляете, я увидел в реальности такой двор! Я люблю бродить по ленинградским дворам. Есть очень интересные. Так, на углу 1-й линии стоит старинный дом начала XIX века. Я залюбовался: вокруг двора антресоли. Так и этот двор. Я, когда его увидел, непременно захотел написать. Теперь и вы можете испытать желание приехать сюда снова и найти тот двор. Я сначала хотел картине дать название «Двор Достоевского», но изменил на «Старый двор». Он похож на колодец. Со всех сторон стены. Колодец и есть! Здесь есть выход, а встречаются дворы вообще без арок. Глухие! Теперь такие не делают. Внутренние стены со стороны двора сплошные, без окон и дверей. Или как тут - с тремя окошечками наверху. Видимо, раньше кухни находились с этой стороны, а на противоположной стене - окна комнат. Красивый двор! Мне самому нравится эта работа. Я ее отдал Евгению Михайловичу Лунину.
- Может быть, в этом доме жил Раскольников? В квартире, похожей на гробик, удлиненной комнате – футляре…
- Все может быть! Мы с Эльгой одно время жили в такой квартирке - наподобие той, что Вы описали. По окончании Академии мы въехали в комнату–вагон: семь с половиной метров в длину и два в ширину. Мы посередине поставили шкаф, и получилось две комнаты.
- В основе сюжета романа «Преступление и наказание» лежит описание города. И, как считают исследователи, именно город способствовал полнейшему разрушению личности Раскольникова. Петербург с его духотой, дождливой серостью, как описано у Достоевского, с его часто сменяющимся климатом, действует угнетающе на человека.
- Мне очень близок Санкт-Петербург. Это особый город. В нем заметны контрасты. Есть трущобы в старых рабочих районах и великолепные улицы: Невский проспект, Гороховая улица, Садовая улица, Летний сад или Фонтанка, где много мостов, фешенебельных домов, каналов, которые создают особую красоту, особенно если вы поедете через них на катере. С воды вам откроется то, что не увидите, просто гуляя по улицам. Когда вокруг вода, вы запрокидываете голову, и все становится возвышеннее, монументальнее. И я думаю, что на Раскольникова не могло не подействовать все это. То, что его окружало: нищета и необычная красота города…
Духовный мир всегда сложно распознать. С годами мы становимся мудрее: это опыт жизни. Сожалеешь, что так быстро идут твои годы, особенно сейчас. Успокаивает, воодушевляет сознание, что много было полезного сделано, приобретены знания. Когда мысленно подводишь итоги прожитой жизни, вспоминаешь, что все-таки тобой было прожито много приятных моментов. Жить хорошо! Чем старше, тем реже в человеке проявляется страстная натура. Например, я стал менее говорливым, более вдумчивым, ответственным за свои слова и поступки. Все это обретается с прожитыми годами.
А я еще попишу этот город, любимый мною! У меня есть задумки. Вы заметили, что в Санкт-Петербурге улочки меняются в цветовом решении: светлый дом, потом попадаем в туннель черных домов с запыленными окнами и ржавыми дверьми, потом снова выходим на свет. Город этот мудро спланирован. Не только улицы, но и дома создают особый силуэт. Нет такого, что идет строй домов, а какой-то взял и выскочил. Даже нынешние архитекторы не позволяют таких проектов. Москва - другое дело. Но и там не сразу приняли Калининский проспект – «вставную челюсть» города. На фоне низкого Арбата появились высотные здания. Все в жизни меняется!
* * *
Самым дорогим местом в Санкт-Петербурге для художника остается Академия. А в те далекие послевоенные годы студенты и преподаватели своими руками пытались ее восстановить. На переменах к Сфинксам у Академии подходили баржи с сырым лесом, так как в здании не было парового отопления, и студенты, оставив мастерские, шли их разгружать. На набережную чаще всего выгружали топляки. Затем их везли на склады в Академический сад, где довольно длинные бревна студенты по очереди распиливали и кололи. Этими бревнами отапливались мастерские и классы. В обязанности студентов входило поочередное ночное дежурство. Как правило, четверо студентов всю ночь на плечах разносили дрова по мастерским. Если учитывать размеры общих лестниц в Академии (они соответствуют высоте девятиэтажного дома), то эта работа была не из легких. Топить начинали в пять часов утра, чтобы к девяти утра классы были прогретыми. Потом стали восстанавливать мастерские: штукатурили, стелили полы, меняли проводку. Часть Академии была полностью разрушена, так как в войну в нее попала не одна вражеская бомба. После блокады все требовало ремонта. Валерий Васильевич входил в группу студентов-столяров. Как все умудрялись учиться и не пропускать занятий?!
Решением ученого совета за лучшую успеваемость по всем дисциплинам в 1946 году второкурсник Валерий был удостоен именной Репинской стипендией. А в 1949 году Пименов успешно оканчивает институт. Его дипломная работа «В Ставке Верховного главнокомандования» получила отличную оценку. В том же году зачислен в члены Союза художников, а в 1952 принят в члены КПСС. После окончания аспирантуры под руководством В. М. Орешникова за картину «Окопная правда» в 1955 году ему присуждается ученая степень кандидата искусствоведения.
Большое место в его творчестве того периода занимают многочисленные полотна на историко-революционную тематику. После окончания института им были исполнены серьезные картины «Встреча пионеров с ветеранами» (1963-65), «Окопная правда» (1955), «Рабочий контроль. 1917г.» (1957), «Перед штурмом» (1967), «Бессонные ночи Октября» (1977) и другие.
- Это правда, что дипломную картину «В Ставке Верховного главнокомандования» видел Климентий Ефремович Ворошилов? – поинтересовалась я.
- Было такое! Мне президент Академии художеств Герасимов передал тогда, что мою работу смотрел Ворошилов, остался доволен и сказал, чтобы я продолжал работать над этой картиной, но, если можно, то без телеграфиста.
- А почему?
- Ну, наверное, чтобы более значительно было все.
Эта картина в свое время наделала много шума. Художественный совет Академии одобрил выбранный художником сюжет и удачное композиционное расположение фигур. Все хвалили художника, а иные мастера пытались даже копировать картину. Ворошилов сразу узнал себя на картине, хотя его фигура была прописана со спины. «Художник еще молод, а сумел так достоверно передать и наше настроение, и обстановку в кабинете», - сказал Климентий Ефремович, рассматривая картину, где была изображена Ставка Верховного главнокомандования. Сталин, Ворошилов, Василевский, Молотов стояли у стола с зеленой скатертью и рассматривали карту. В углу комнаты прямого провода сидел за аппаратом телеграфист. Вот этот-то телеграфист по желанию Ворошилова был впоследствии с картины убран. Сейчас это полотно находится в фондах музея Академии художеств. Ее не вывешивают в музейных залах, так как центральный образ советского изобразительного искусства - Сталин и его дела - вызывает у большинства современников противоречивые чувства. Она неоднократно экспонировалась в Москве и Санкт-Петербурге, пользовалась большим успехом у советской публики: положительные отзывы печатались в солидных научных сборниках, журналах, стенограммах заседаний Президиума Академии художеств. Но во времена Хрущева, после его слов о том, что Сталин вел войну по глобусу, ее сняли с экспозиции.
-Как вы относитесь к тому, что ваши работы, порой страдают от влияния истории: какие то негативные слова, давление, изменение во власти, и картину, которой недавно восторгались, убирают из залов музея? Картина «В Ставке верховного главнокомандования» не пропагандирует Сталина, «сталинский режим», она лишь рассказывает о том, что могло быть в комнате прямого провода.
-Наверное, это в порядке вещей. Пройдет пятьдесят - сто лет и может быть тогда, их снова вывесят. Хотя искусство измеряется более длительным сроком. Я думаю, еще о Сталине вспомнят не только с плохой стороны, а оценят как талантливого верховного главнокомандующего, который выиграл самую страшную войну.
После дипломной работы Валерием Пименовым была написана еще одна картина со Сталиным - «Семидесятилетие Сталина». Посмотреть на нее приезжали секретари обкома, президиум во главе с Герасимовым, вся та знать, к которой на улице обычному гражданину страны было просто не подойти. Эти важные личности стали часто бывать в мастерской растерявшегося от такого повышенного внимания художника. Приезжали, хвалили, но и у них закрадывалось опасение, как на такую работу отреагирует вождь страны. Они перешептывались: «Что? Как так? Взяться написать такую картину, как празднование семидесятилетия Сталина? Даже известные художники, признанные мастера не берутся за выполнение такой сложной задачи, а тут аспирант». Сталин не видел этой картины. Она была так и не дописана, так как после празднования юбилея Сталина в Большом театре, где собрались секретари ЦК партий со всех стран, к Валерию приехал секретарь обкома по идеологии, и очень пространно намекнул на изменения принятого решения: по этой картине диссертацию в аспирантуре нельзя будет защищать. «К сожалению, нашего Сталина можно писать только с рабочим классом», - сказал партийный чиновник на прощание.
Этот «приказ с верху» настолько потряс художника, что он потерял сон и желание взять в руки кисть. Его впервые пытались сломать, и он мужчина, ничего не мог сделать. Он и его работа стали заложниками «системы», «того мира», где не было путей к отступлению, лишь повиновение. Валерий пугал Эльгу своим молчанием и постоянным пребыванием в мастерской, где ничего не писал. У стены стоял незаконченный холст, накрытый покрывалом, а вокруг была пугающая пустота. Валерий приходил, садился в угол и смотрел невидящими глазами на картину, в которой, как и в нем гасла жизнь. А как все начиналось! Вдохновенно, с азартом принялся Валерий к выполнению партийного задания. По его задумке на холсте должно было развернуться живое действо: за столом на сцене Большого театра расположились члены правительства СССР и зарубежные гости. В центре в военной форме – Сталин. Группа пионеров приветствует вождя цветами. Зал аплодирует стоя, Валерий Васильевич специально для этого написал часть правой ложи. Ежедневно художник выезжал в Большой театр, где делал зарисовки сцены, зала, самого театра.
- В зале Большого театра специально для меня включали свет, - вспоминал художник, - и я писал этюды. Получалось все довольно правдиво и убедительно. И очень красочно. Может быть, эта излишняя красочность вносила грубость в картину, - попытался утешить себя Валерий Васильевич, - но картина была еще в работе и я полагал, что предстоит еще много изменений, обобщений. Эта работа всегда была под наблюдением президиума. И тут вот такой поворот! Я был в шоковом состоянии. Мне было тяжело, но я все перечеркнул, и смог при поддержке Эльги пережить эту творческую трагедию, переключившись на другие заказы.
- Если говорить сейчас о дипломной картине «В Ставке Верховного главнокомандования», следует заметить, что я искренне работал над темой – образ Сталина. Но, были и своего рода препятствия… Сначала партийное бюро, куда меня пригласили на беседу как одного из лучших студентов Академии, предложило мне написать Сталина на фронте. Они были заинтересованы, чтобы именно я писал Сталина. Я был взволнован. Спешно выехал в Москву, где меня единогласно утвердили на выполнение этого задания в вышестоящих инстанциях. Из представленных эскизов, мой оказался лучшим (его впоследствии приобрела частная галерея Англии). Я стал углубленно нарабатывать материал, готовился перенести все на холст, как вдруг – узнаю из газет, что в целях безопасности Сталина не выпускали на линию фронта. В это же время я прочитал в журнале «Огонек» статью, рассказывающую о жизни телеграфиста-капитана Н. В. Пономарева, где он пишет о напряженной работе в ставке верховного главнокомандования и в частности о комнате прямого провода. История жизни этого человека настолько меня заинтересовала и тронула, что я решил изменить тему диплома. Пономарев проработал всю войну в Ставке Верховного главнокомандования. После войны он стал полковником, а тогда служил старшим лейтенантом. И мой замысел изменился, я решил воссоздать историческую ситуацию то, что было на самом деле. Из статьи я узнал, как он там работал. О Сталине Пономарев говорил, что тот уходил со своего рабочего места в семь утра, а в десять уже возвращался обратно, чем всегда удивлял телеграфиста. Он писал: «Работа была настолько тяжелой и напряженной, что я как спал там на диване, не сразу мог к нему и обернуться. Пока разогнусь, Сталин уже требовал один, другой фронт». Я захотел с телеграфистом встретиться, чтобы узнать от него правду. Написал несколько ходатайств в московский музей Советской Армии, чтобы мне разрешили с ним встретиться, и стал ждать. Меня две недели проверяли, изучали. Может, и следили.
Военные вежливо попросили художника перезвонить через неделю, так как, по их словам, телеграфист был в отъезде. Через неделю, как и было оговорено, Пименов перезвонил. Они снова извинились, сказав, что телеграфист еще не вернулся, и попросили сделать звонок через неделю. Только через две недели ему, наконец, дали телефон телеграфиста.
- Я позвонил. Он уже был обо мне наслышан и разрешил встретиться. Он сказал: «Я Вам помогу, но у меня сейчас в квартире ремонт. Где мы встретимся?» Я отвечаю: «Жду вас в одиннадцать часов у входа в Парке культуры». Мы встретились так: «Пименов?» – «Пономарев?» «Вы завтракали?» – спрашиваю у него. «Нет. С удовольствием перекушу». И мы направились в столовую. И как-то очень хорошо посидели, так как друг другу понравились. Он признался: «Вы меня так к себе расположили, что я поменял свое мнение. Знаете, пойдемте-ка ко мне домой. Там хоть и разруха, но есть домашние пельмени, та еда, под которую положено выпивать». Поехали к нему домой. Смотрю, действительно ремонт на кухне. Сварили пельменей. Охотно он на мои вопросы отвечал. Пономарев даже приезжал ко мне в Ленинград, привез фотографию к аппарату прямого провода, на котором работал. Вот что я узнал от него. В начале войны было два телеграфиста в Ставке Верховного главнокомандования, а потом для полной секретности оставили одного Пономарева. Меня интересовало помещение, в котором он работал. В комнате прямого провода посередине стоял стол, на стене висела карта, справа от стола стоял стол с аппаратурой, телефоном. У меня на картине все достоверно было передано. Вы знаете, очень славный он человек! Но потом мы перестали видеться: какой-то необходимости не было…
Ворошилов нашел, что все мной верно подмечено и изображено, потому что он сам был в этой комнате. Я рисовал те же панели, где находился каждый человек по отношению к панели, столу. Масштабно. Меня волновало: как и где все было расположено, как кто стоял, во что они были одеты, где, допустим, были двери, окно. Ставка Верховного главнокомандования состояла из трех комнат. Посередине была комната секретаря Поскребышева - такой с бритой головой. С другой стороны был кабинет Сталина, а в противоположной комнате - прямой провод. Сталин в комнате прямого провода проводил все свое время. И не только Сталин, все они. Я уж потом у Пономарева, набравшись смелости, стал спрашивать про всех участников Ставки. Смотрю, он немного закрылся, а потом все-таки рассказал. Но о Берии ничего не сказал, отмахнулся: «Не спрашивайте меня о нем». Видимо, он ему не нравился.
- А что он про Сталина рассказывал? – полюбопытствовала я.
- О Сталине хорошо отзывался. Вот, видя, что Пономарев редко бывает дома (у него была жена и двое ребятишек), подозвал его как-то к окну и шепотом сказал: «Возьми в буфете, какие есть бутерброды, и снеси сегодня же жене». Или наклонится к нему и спросит: «Как это ты смог всю ночь не спать? Опять смотрю - сидишь у аппарата. Тяжело тебе?» А Пономарев в ответ: «Иосиф Виссарионович, я же молодой, еще высплюсь. А вот как Вы держитесь вторые сутки без сна? Всего два часа отдыхали». Наверное, не было у Сталина поводов к плохому отношению. Пономарев был хорошим работником, порядочным человеком и великолепно выполнял свои обязанности. Знаете, бывает, что-то начнет в аппаратуре заедать, он и с этим справлялся. И самое главное - держал язык за зубами. Ему многое доверяли. Он ничего никому не говорил. Думаю, что и жена ничего не знала о его работе. Все держалось в тайне. Он был в более важной должности, чем разведчик. Все важные разговоры, переговоры, распоряжения Сталина слышал. Например: «Затребуй мне Жукова! Свяжись с Баграмяном!» Идет далее разговор Сталина с Жуковым. Он все слышит, но ничего из того, что там обсуждалось, он никому и никогда так и не рассказал.
К этой картине я сделал девятнадцать эскизов. Вот один, другой, третий… Сначала члены Ставки сидела за столом. Нет, думаю, не то. Потом решил написать людей из Комитета Государственной Обороны. Но, и это меня не устроило. Не понравилось, что на листе много фигур. Сокращал, сокращал… В конце концов остановился на трех фигурах. Окончательный вариант эскиза, выполненный на картоне, я перевел на холст, чтобы определить масштабы каждой фигуры, как в мою мастерскую с очередным обходом приходят преподаватели кафедры во главе с президентом Академии – Иагансоном. Он отметил, что скупое и лаконичное композиционное решение эскиза – единственно верный подход к данной теме. Он произнес: «Ничего нет лишнего. Очень выразительно, но как он напишет картину, осталось мало времени? Размер картины три на два метра. До защиты осталось три месяца». На что ему Орешников возразил: «Успеет. Вы знаете, он к этой работе сделал девятнадцать эскизов». Борис Владимирович оживился: «А, ну пусть теперь покажет!» Я выставил эскизы. Иагансон долго смотрел, удивленно потирая лицо, и сказал: «Последний вариант вы верно отобрали. Но, надо сказать, если бы не было последнего варианта, то почти любой из этих поисков мог стать дипломом. А последний - находка!»
* * *
В 1950-1960 годы Пименов создавал много тематических картин. Одна из них - «Окопная правда» – возвращает нас в апрель 1917 года. Еще продолжается империалистическая война. В окоп к русским воинам пришел агитатор-большевик. Внимательно слушают солдаты, недавние крестьяне, статью из «Окопной правды». Живописцу удалось передать напряжение мысли на лицах героев. Зреет их убеждение, что революция нужна. С ленинской темой связан и цикл живописных работ Пименова, созданных в год 50-летия Великого Октября. Картина «Перед штурмом». Смольный. Здесь в одной из небольших комнат штаба революции склонились над картой Петрограда Ленин, Свердлов и Подвойский. Продумывается план восстания. Ленинская убежденность, непоколебимая вера в победу определяют настроение, склонившихся над картой Петербурга.
- Когда писали «Окопную правду», перед этим изучали специальную, историческую литературу?
- Изучал. Старался найти подходящие типажи, делал зарисовки одежды, совпадающие по времени, чтобы узнавалась Февральская революция, а не Октябрьская. Сделал не один эскиз к картине. До мелочей прорабатывал на холсте каждую фигуру: всюду искал натурщиков, чтобы их внешность совпадала с моим замыслом. И мне удалось найти! Один великолепный типаж для крестьянина я нашел его около одного рынка и он охотно позировал, иногда и оставался ночевать вместе со мной в мастерской. А с шести утра мы приступали к работе. А случалось, и заполночь засиживались, незаметно так, летние ночи светлые. Это как раз один из изображенных крестьян, который сидит и старается переосмыслить услышанное, - художник показал на репродукцию в книге, - этот взгляд! Солдаты читают «Правду». Один из них повернул голову, смотрит - не идет ли офицер. Конспирация! Другой, с винтовкой, задумался: мол, а что мне еще даст эта революция? Другой солдат размышляет вслух: правда ли написана в газете? И у каждого в глазах переосмысление прочитанного. Замысел - показать думающих людей. Делал много эскизов. В окончательном эскизе должно быть найдено решение! Только когда я получаю удовлетворение от выполненного эскиза, перехожу на холст. Я ведь полгода ее писал. Работа форматом метр семьдесят. Позже полотно получило высокую оценку.
При художественном фонде существовал копейный цех, в их обязанности входило копировать подлинники картин, приобретенных музеями города. Так вот с «Окопной правды» было сделано такое множество копий, как ни с одной другой моей картины.
Кстати, в ленинградском Музее Октябрьской Революции (Центральный музей революции СССР) есть еще одна моя работа - «Рабочий контроль». У Евгения Михайловича эскиз к этой работе.
Я много проштудировал записей до работы над картиной «Перед штурмом». Старался понять, как могло быть все на самом деле. В небольшой комнате, занятой Временным Революционным комитетом, В. И. Ленин, Я. М. Свердлов и Н. И. Подвойский перед решающим наступлением намечают на карте Петрограда важнейшие опорные пункты восстания. Правда, все думают, что это Дзержинский. Я же изобразил председателя революционного комитета Подвойского. Собрал о нем материал и узнал, что потом он около 20 лет сидел в тюрьме. Навел справки. Оказалось, что из всей семьи остался сын. Встретился с ним. Он мне фотографию отца передал, с которой я его портрет написал (тогда сложно было найти фотографии репрессированных людей). С этой картины сделали в Финляндии великолепную почтовую марку. Тираж – три миллиона. Она была репродуцирована в книгах и открытках.
Хочу заметить, что мною много написано портретов Ленина. Сейчас к этому двойственное отношение. Но история есть история! Я признаю его величие, необыкновенный ум, талант. Художественная Лениниана в моих картинах – это в первую очередь искусство, а не политика.
* * *
В первой половине 1950-х годов Пименов много ездит по стране: Крым, Кавказ, Украина, средняя Россия, Прибалтика, Карельский перешеек. Иногда в течение одного года художник проходит с этюдником через все климатические зоны, сопоставляя яркое южное и тусклое северное небо. Многие из этих произведений представлены в коллекции Лунина: «Река Золотица. Полдень» (1968), «Зимняя Золотица. Церковь» (1968), «Верховья реки. Алтайский край» (1973), «Кондопогожская церковь» (1978), «Башня Соловецкого монастыря» (1985), «В окресностях Красноярска» (1987), «Предгорья Кисловодска» (1988), «Деревня под Ломоносовым» (1989), «Кирилло-Белозерский монастырь» (1993), «Белая ночь» (1995), «Черная речка. Карельский перешеек» (1998) и другие. Названия работ красноречиво говорят о географии творческих командировок живописца.
Особенно привлекает его Север – Соловки, Псковщина и Вологодская область. Ему ближе и роднее природа, среди которой он вырос. Тонкие и поэтические образы этих мест с большим разнообразием запечатлены им в ярких и сочных этюдах: «Архангельское», «Северная деревня», «Река Иртыш», «Еркино», «Кижи», «Старая мельница», «Госкино. Церковь», «Карельский перешеек», «На Шексне», «Мезень», «Весна под Всеволожском», «Новороссийск ночью», «Деревня», «Лявля Архангельская», «Старая Ладога», «Мордовская деревня», «Село Никольское на Волге», «Новгород. Церковь» и многих других. Глубина испытанных переживаний здесь более значительна и совершенна, чем его наблюдения за природой вне родины. В неброских, скромных пейзажах Русского Севера живет светлое чувство привязанности к своей земле. Художник отмечает тонкие перемены, едва заметное изменение в природе. Лиричны его этюды «Под Сестрорецком», «Речка», «Весенний мотив», «Река Сестра», «Солнечный день», «Начало весны», цикл, посвященный Пушкиногорью. Исследователи находят в его работах и неяркий свет северного неба, и серебристое мерцание старых бревенчатых срубов, и душистую зелень хвойного леса.
- Нужно ближе знакомиться с жизнью. Только так можно обрести крылья в творчестве. Я по-прежнему восхищаюсь высокими и обрывистыми берегами, березовыми перелесками, плакучими ивами, выходящими прямо из воды. Есть еще удивительно красивые места! Бывают на первый взгляд скупые и аскетичные пейзажи, но в этой скупости особая выразительность. Художник несет свои произведения людям. Значит, он должен высказывать нечто важное и нужное.
Если говорить о работах, посвященных северу, в частности Вологодской области, то я люблю эти места, так как там родился и рос. Наш край очень красивый. Он по-настоящему красивый, в сравнении, допустим, с югом. Там - красивость! Здесь же – красота! Вологда, Устюжна, Сокол, Кириллов, Великий Устюг, Белозерск, Череповец… Здесь сохранилась древняя культура. И этим надо гордиться!
- В вашей живописи всегда разрабатывается тема взаимоотношений людей в деревне, крестьянина и природы…
- Меня волнует человек, живущий на земле. Его заботы, труд, быт и отношения с природой. На севере живут честные, порядочные, жизнерадостные, открытые, поэтичные люди. В 1964 году я был в Архангельской области, так там двери домов закрывали палочкой. Значит, дома никого нет. А если палочка не приставлена, значит, в доме есть люди. Заходи! И если они пьют чай, вас посадят за стол. Здесь сохранились старые обычаи, доброта, приветливость. Я был этим поражен. Думал, что это давно ушло. Ан нет, осталось! Беда в том, что туда стали ссылать бродяг, пьяниц из других областей. Они стали воровать, безобразничать, вот и пришлось вешать замки. И еще - в сельской местности чтят старших. Берегут родителей. Корни нужно искать в русской земле, в глубинке. Все еще вернется на круги своя! Вот увидите!
Он бережно развернул каталог на странице с репродукциями картин «Старая Ладога» (1962) и «Старая Ладога» (1974).
- В Старой Ладоге образована творческая база Союза художников Ленинграда. Она стояла на берегу Волхова, в восьми километрах от ее впадения в Ладожское озеро. Мы часто у местных жителей брали лодки и переплывали на противоположный берег, где расположена церковь с часовней. Писали те места.
- Как Вы считаете, с нашей земли исчезнут когда-нибудь деревянные дома?
- Не исчезнут. Русские люди, живущие в лесистой местности, пользуются лесом: они считают, что дерево дышит. В каменных домах нет того аромата чистого воздуха, как в тех лесах, что их окружают. Все стараются жить в деревянных строениях, в добротных домах! Бревна толстые, в комле по сорока сантиметров, ими и выкладывают дома. Дома стоят по 150 лет. И еще столько же простоят! Там плотники хорошие. Чудные места! Река Волхов великолепная, богатая рыбой. Вода чистая, а вокруг простираются леса. Почему жители должны оттуда выезжать?!
- Мне очень нравится работа «Зимняя Золотица. Церковь» (1968). Солнечная, зеленая картина, - сказала я и художник начал новый рассказ о влекущих местах.
- Тут текла река Золотица. По рассказам сторожилов, когда-то в этой реке добывали много золота. Река не глубоководная, летом она местами пересыхает. Но там водится рыба – семга. На нерест идет из Белого моря. Ловить семгу запрещено. Есть еще и Летняя Золотица - по названию рек. Летняя Золотица ближе к Соловецким островам. Летом их можно было перейти вброд. Здесь со мной произошла забавная история, и не одна…
Валерий Васильевич приехал туда со своими студентами на практикум. Летели семьдесят километров на самолете от Архангельска. На месте Валерий Васильевич поинтересовался, где могут остановиться студенты. Местные привели к двум недостроенным домикам: мол, в одном разместятся девушки, а в другом - юноши. «А где бы я смог снять для себя домик? – поинтересовался художник. - Я буду ночью писать и наделаю много шума, только студентов перебужу». Ему говорят: «Надо подойти к секретарю сельсовета. Только, пожалуйста, возьмите бутылочку водки. Он любитель прогреться!» Валерий Васильевич взял на всякий случай две бутылки. Нашел дом и, представившись, высказал свою просьбу. «Вас ведь уже распределили!» И он невозмутимо продолжил подписывать бумаги. Валерий Васильевич продолжил наступление: «Я бы для себя хотел снять комнатку». Секретарь сельсовета Пал Палыч округлил глаза: «Ох, это трудно! Никто не хочет сдавать. Не сезон». Тогда Валерий Васильевич поставил одну бутылку на стол. Пал Палыч посмотрел на нее и протянул подобревшим голосом: «Вообще-то надо подумать!» Валерий Васильевич поставил вторую бутылку. «Да, да! - заторопился мужчина. – Есть у нас такая Ульяна Павловна, очень хорошая женщина. Правда, ребятишек много - десять человек. Мать-героиня. Дом у них двухэтажный. Они внизу живут, а вот второй этаж свободный. Ну, пойдемте! Только я рюмочку выпью». Так у Валерия Васильевича появились новые знакомые.
- Пришли к Ульяне Павловне, - смеется Валерий Васильевич. - И правда - чудная женщина. Первый этаж весь врос в землю. Комнаты под землей, окна на земле стоят. Летом жарко, так они до зимы живут на первом этаже. «Ладно, - говорит женщина, - живите, но у меня много детишек. Шумно больно!». Я переубеждаю: «Ребятишки - это даже мило. Я с большой радостью с ними пообщаюсь. Они мне позировать будут».
У нее было три двойни. Старшие уже разъехались, а последняя двойня – Мишка и Володька - так похожи, что и мать их частенько путала. А я привез из Ленинграда рюкзак с продуктами. Накануне зашел в магазин. Посмотрел на полки: кроме трески и хлеба ничего не было. Так вот, спустился на первый этаж, вывалил на стол все продукты: а там сыр твердого копчения, колбаса, мясные консервы, конфеты.« Вот это ребятишкам, а я буду есть с вами, что дадите. Вы сказали, что у вас есть корова?» Женщина ответила: «Есть корова. Молоком хоть облейтесь». Я говорю: «Молоко я люблю! Я ночью буду работать. Приготовьте кринку молока и хлеб, больше ничего не надо».
Великолепно у нее жилось. Утром ребята зовут: «Валерий Васильевич, завтрак уже готов. Пожалуйста, спускайтесь!» Я иду, сажусь за стол. Она в это время закрывает занавесочки первого этажа. И на стол кладет семгу, нарезанную квадратиками. Потом вынимает из печки пироги с семгой. Я спрашиваю ее: «Почему вы закрываете занавески?» Она: «У нас есть закон, запрещающий рыбакам пользоваться выловленной семгой». Я удивился: «Как так? Ловят сами рыбу, а есть, значит, нельзя?» Она смеется: «А вот так и не иначе! Поэтому и закрываем окна занавесками». Я говорю: «У вас такая большая семья. Как же ее прокормить-то?» Она объясняет: «Отец мой, муж, дети – знатные рыбаки. Знаете, хотя мы живем по закону, рыба у нас есть всегда»…
Допустим, это мало имеет отношения к искусству, но то, что я рассказываю про Золотицу, это и есть моя жизнь. Я вам не рассказывал, как они там рыбу ловят на Таню? Ловят в тридцати километрах от дома на Белом море. Живут там по три месяца. Вот мне как-то ребятишки – Мишка и Володька - говорят: «Валерий Васильевич, вы хотите побывать на Таню, где батька ловит рыбу? Пойдете с нами. Мы туда понесем соль и сахар». Только это они носили отцу, все остальное там было в избытке: рыба, какая хотите, и сколько угодно икры. «Только нужно идти по окружной до Белого моря, - говорит ребятня, - а там еще берегом тридцать километров пешком. А по прямой будет всего десять километров, но лесом. В лесу может попасться медведь. Не нападет, но попугает. Ну, как вы?» Я им: «А вы?» Они переглядываются: «Мы с Мишкой пошли бы лесом. Не испугаемся!» «Ну и я лесом! Что я, слабее вас, что ли?» Пошли лесом. Ребята с взрослым осмелели, рассказывают шумно: «Там с отцом Василий ловит рыбу. Он шел вот так, лесом. Отошел от деревни три километра и медведь навалился на Ваську. Дурной, видимо, был. В общем, завалил его на землю и стал мхом обкладывать. Плюет на мох и к нему прикладывает комья. Всего с ног до головы заложил. Василий лежит и не дышит. Как только медведь начинает принюхиваться, тот перестает дышать. Задерживает дыхание. Медведь отойдет, посидит немного и снова начинает комья носить и Ваську засыпать. Обнюхивает всего и обкладывает. Потом отошел, сидел-сидел, смотрел на бугорок, потом вдруг встал и ушел. Вася видит через щели во мху и хворосте, что мишка ушел. Полежал еще в земле: боялся вылазить, ждал, что тот вернется. Но тот не пришел. Выбрался Вася - и в деревню бегом. Медведь ему все плечо разодрал. Помял его хорошенько. Васька после этого три месяца болел сильно. Вот такой случай у нас был». Я говорю: «Ну что ж, будем надеяться, что на нас медведь не нападет. А если встретим, так вы, наверное, найдете с ним общий язык». Смотрю, они не смеются. Прошли мы лесом, медведя не встретили.
Видим - высокий берег Белого моря. Колоссальный берег! И там, далеко внизу стоит маленький домик, а рядом вбит крест. Крест сделан из бревен высотой четыре метра. Мальчишки замахали руками: «Вот мы и на Таню. Этот крест поставлен неизвестно кем и когда. Может, и двести лет тому назад. Когда рыбаки уходят в море, они всегда молятся на этот крест». Я огляделся. Рядом небольшая речка протекает. Смотрю, в воде стаи форели. Знаете такую рыбу? Ели? У меня удочка с собой была. Закинул и штук сорок сразу поймал. Но она не крупная была. Потом я ее студентам всю отдал.
Отец мальчишек обрадовался тому, что мы соль принесли. Смотрю, сидит на камне парень тот, Василий. Лето. Он в майке. Справа у него плеча нет. Все содрано! Поймал мой взгляд и говорит: «Это меня медведь приобнял да чуток поцарапал». Стали нас потчевать рыбой, приготовленной «по особому» рецепту. Господи, сколько же там было мух! Посидели – поговорили. А потом Василий говорит: «А выпить с нами за знакомство не хотите?» Я им: «Нет. Не буду. Я со студентами тут. Увидят, что я выпивши, сами начнут. Это плохой пример»…
- Запомнился мне еще один случай. Как-то сидел в клубе у телевизора. Вбегает какая-то баба и орет: «Бурый медведь в деревню зашел! Роется в помойной яме». Двое здоровенных мужиков вскочили и побежали за ружьями домой. Пристрелили этого бедолагу медведя. А потом чуть не разодрались между собой. Один кричит: «Я убил его!» Другой в ответ: «Нет, это я!» В злости шкуру разрезали пополам. Не могли доказать, кто же его убил. Один с одной стороны стрелял, другой с противоположной. Промазать же могли и попали бы в друг друга!
- В Золотице бывают белые ночи?
- Да. На улице светло как днем. Я, когда смотрю на эти пейзажи, вспоминаю, как закончилась практика и мои студенты устроили там выставку своих работ. Трогательно! На открытие пришли все жители села. Надели новые платья, галстуки, белые деревенские шляпы. Целыми семьями пришли посмотреть. О нас потом все местные газеты писали хвалебные статьи. А для ребят-студентов - хорошая воспитательная работа. Они видят самую суть жизни, насколько она трудна для рыбака. Люди там не праздные – труженики. Все дается трудом! Это только на пользу студентам. Они собирают хороший материал, что помогает им в написании диплома.
* * *
Во второй половине 1950-х годов к поездкам по родной земле добавились выезды за границу. Художник впервые знакомится с жизнью социалистических стран Европы – Болгарии, Румынии, Чехословакии. Наиболее продолжительной была поездка художника на Кубу в 1965 году. В пейзажных этюдах, привезенных с острова Свободы, он передает облик далекой страны, ее своеобразные приметы: белые набережные Гаваны, небоскребы, отражающиеся в голубых водах Карибского моря, хижины кубинцев, дороги, уходящие вдаль среди плантаций сахарного тростника. Десятки зарубежных этюдов стали своеобразным отчетом о путешествиях в страны Европы и Азии, Африки и Америки. Поездки в далекие, неизведанные края – всегда открытие. Первый взгляд на новые предметы, новый язык и посторонних людей всегда вызывает детское удивление. Главный результат этих командировок – обостренное восприятие и понимание другой страны.
В 1966 году он едет в Италию. В этюдах почти никогда не встречаются знаменитые руины и памятники, так привлекающие туристов. Художник уводит нас в глухие кварталы, знакомит с неизвестными улочками, зазывает на окраины. Мы идем вслед за ним и поражаемся другой красоте, свободной и простой, не представленной в цветастом путеводителе или в буклете с достопримечательностями. Там много непохожего: улицы, дома, люди, язык, искусство. Но есть и что-то одинаковое с той страной, из которой вы приехали. Это может быть чей-то взгляд, закат солнца, розы на клумбах, булочка с кремом и даже чей-то поцелуй в метро. Вы смотрите и понимаете, что в вашем городе это тоже есть и вы уже когда-то прочувствовали эти ощущения. Это тонко подмечено и передано художником в картинах из венецианской серии: «Большой канал», «Мост в Венеции», «Красный дом», «Италия. Сиена», «Венеция. Канал» и других. Его кисть останавливает время, метко подмеченным цветом привносит в пейзаж дух города, неповторимость его облика. Художнику удается передать ощущение постоянной изменчивости, порожденное игрой бликов света на воде и стенах зданий. Это ощущение становится особенно ясным при сопоставлении игры света с четким ритмом движения гондол, с основательностью стен старинных построек. Художника привлекает неповторимость каждого уголка Италии. Для него Венеция – это история. Все другое. Узкое и загадочное. Дома, улочки, висячие мосты, каналы, гондолы с певцами, влюбленные, голуби и вокруг вода, вода. Затопило, и люди ходят в сапогах по мосточкам, а через пару часов воды как и не было. Венецианское стекло и маленькие лавочки, где при вас делают красоту. Даже Рим, Вечный город, в пейзажах Пименова – «город каждый день», где люди давно обжили столики кафе на улицах, где уютно, совсем по-домашнему, расположились на площадях вереницы разноцветных «игрушечных» автомобилей. Но эта повседневность жизни города лишь подчеркивает «особенные» римские улицы, и перед нами предстает «торжественный» Рим во всем своем многообразии.
География поездок мастера способна удивить самого искушенного путешественника. С 1970-х годов художник посещает Украину, Монголию, Египет, Камбоджу, Францию, Румынию, Турцию, Болгарию, Голландию, Швейцарию, Португалию, Италию, Германию, Алжир, Тунис, Польшу, Чехию, Югославию, Марокко, Кубу, Китай, Сша, Грецию, Бельгию, Вьетнам… На карте мира практически не осталось мест, где не ступала бы нога этого художника. Итогом поездок стало обострившееся чувство колорита, пристальное внимание к мелочам в повседневной жизни и внутреннее уважение к меняющемуся дню.
- Валерий Васильевич, а куда Вам хотелось бы еще съездить? – спросила я.
- Если решусь, то поеду в Шанхай. Хочу взять с собой Эльгу, чтобы она тоже его увидела. Первый раз был там два года назад. Мне удалось написать несколько прекрасных этюдов. И даже поднялся на китайскую стену! Младше меня коллеги сидели внизу на ступенях, а я один добрался до верха стены. Мой ученик сказал мне: «Валерий Васильевич, я бы поменялся с вами возрастом». Но тогда у меня не было такой глупости, как артроз позвоночника.
В Шиньяне я был на рынке-толкучке, где продаются старые вещи. Люблю старинные вещи и предметы. А на таких толкучках можно купить что-нибудь интересное, диковинку какую. Я приобрел там каменную лошадь и китайские вазы. Эти вещи характеризуют национальный быт и жизнь Китая. На рыночных площадях сидят торговцы – колоритные фигуры, чаще китайские старцы. Там можно купить настоящее произведение искусства или полотна больших художников.
Довольно часто возникает желание вернуться на ту самую улицу, которую изобразил, - художник показал на картину «Таллин. Зимний день» (1956). – Там я написал такую удивительно прекрасную улочку. Когда приезжаю в Эстонию, обязательно захожу на нее. Смотрю на те дома, что писал. А вот картина «Тунис. Торговая улица» (1963). Посмотрите, какие красивые улочки. На них часто заглядываюсь, хочу сорваться и поехать их проведать. Колоритные улицы. Стараешься побывать вновь там, где оставил свой след и какие-то чувства. Свои тайны и мысли. То, что я пишу, настолько очаровательно, что постичь все это красками бывает трудно. Редко удается!
Интересная вещь: не разрешали в Тунисе ходить по одному. Предупреждали, даже пугали, что если мы вот так уйдем от группы, нас могут похитить. Говорили, если пойдете куда, берите с собой трех сопровождающих. Я сказал товарищам: «Если есть желающие идти со мной и сидеть несколько часов рядом у этюдника, пока я напишу, я не против». Руководитель потом говорит: «Все едут на экскурсию. Идите и пишите один». И вот я этот этюд писал. Подошли две женщины. Стали со мной на французском языке объясняться: «А вы не хотите к нам пройти в дом и выпить чашку кофе? Вы художник! Мы покажем вам, как мы готовим подвенечное платье для сестры. Отделываем его золотом и камнями. Она выходит скоро замуж». Я отвечаю: «С удовольствием». А сам думаю о руководителях, об их страшных рассказах, о местных жителях и их коварных обычаях. Прикинул: ну что мне сделают эти милые интеллигентные женщины? И пошел к ним. Поднялись на второй этаж. Там уже сидят мастерицы, готовят платье для невесты. Золотом шьют, камни выкладывают. Платье тяжелое. Женщины сварили мне кофе, и, пока мы его пили, разговаривали, насколько позволяло знание языка. Приглашали пожить у них в верхних комнатах и побывать гостем на свадьбе. «Я бы с удовольствием остался, - говорю им, - но группа через три дня возвращается в Ленинград». Распрощались. Вернулся в гостиницу и долго смотрел на темное небо. Была какая-то грусть…И невесту видел, пил с ней кофе. Туниски очень красивые женщины. Запомнил длинные косы. Тугие. Крепкие…
Картины «Стокгольм» (1992) и «Остров под Стокгольмом» (1992) написаны в Швеции. Там я был несколько раз. Этюд «Стокгольм» писал прямо в городе. На другой стороне порт, там пристают корабли, яхты и парусные лодки. А за моей спиной начинался сад. Мы жили у знакомых недалеко от центра. Тогда меня поразили облака. Низко плыли они, касаясь матч, и отражением падали в воду. Белые овечки. Ветер был сильный. Вдруг пошел дождь. У меня схвачено это предчувствие непогоды…
Когда вижу воду, вспоминается поездка на огромном белоснежном пароходе из Астрахани. Вся палуба была завалена арбузами. Мы только их и ели. Я все время писал. Были остановки по восемь часов, мои спутники торопились на экскурсии в город, а я оставался и писал. За два часа написал пейзаж «Никольское». Из поездки я привез тридцать работ.
Чем мне запомнился Стокгольм? Музеями. Я посетил великолепный Музей скульптуры. Музей живописи неважный, всего четыре работы гордости шведов художника А. Цорна. Он жил и творил в городе Мора. Его полотна висят в музеях всего мира и в России.
Этюд «Антверпен» (1971). Этот город - родина П. П. Рубенса. Я был в его доме. Это огромная красивая мастерская, а за ней несколько жилых комнат. В одной стоит маленькая кроватка. Я спрашиваю: «Это постель сына Рубенса?» Экскурсовод в ответ: «Нет. Это ложе маэстро!» Оказывается, Рубенс был ростом полтора метра. Очень маленький мужчина, а любил крупных фигуристых женщин. Сажал их к себе на колени. Мастерская огромная, так как он писал большие вещи. У него была своя школа, ученики, и ходили слухи, что многие работы, выполненные учениками, он брал и просто ставил свою подпись. Это о чем говорит? Хорошая школа! Он вроде и жил постоянно в мастерской. Окно во всю стену. Были выставлены его работы, но немного. Редко встретишь в Европе музей, где нет его работ. Им много написано. Творил! Картины «Амстердам» (1998) (и с тем же названием, но за 1979, 1987, 1965) и «Канал в Амстердаме» (1979) выполнены мной в оранжево-красных тонах. Много коричневого, бордового. Мне понравились эти красные дома в зелени и воде. Видите маленький мостик? Я писал с него. Много каналов, и все соединены мостиками, как в Венеции. Весь город состоит из воздуха, капель воды, темно-зеленых каналов и мостов. И цвет тертого кирпича. Красиво! Побывайте там сами!..
Что сказать о картине «Куба»(1965)?… Наша делегация из «Общества дружбы СССР – Куба» посетила ее через пять лет после революции. Членам руководства этой группы, куда входили художники, ЦК КПСС поручил за время поездки организовать такое же общество. Мы встречались с Фиделем и Раулем Кастро. По окончании переговоров на Кубе образовалось ответное общество дружбы наших народов.
Художник показал на репродукцию картины «Розы» (1987).
- У меня много цветов написано. Одна работа в музее Франции, часть в частных коллекциях, несколько букетов цветов – подарок академику Лопухину, крупному врачу Москвы. Он неоднократно помогал нашей семье.
- А почему изображены такие гордые розы?
- Я их очень люблю. А Эльга сейчас увлеклась геранью. На даче они стоят все лето. Всегда цветут. Красные, белые, оранжевые… Она, когда едет за границу, всегда обращает внимание на те цветы, что растут там. Вот мы были в Швейцарии. Там каждый дом, балкон, забор украшен геранью. Это удивительная страна. Едем в какое-нибудь селение - там масса балконов, на окнах - всюду герань. Теперь и у нас так. Ученые выяснили, что у цветов есть макроскопическая душа, как у человека. Соприкасаясь, они чувствуют наше настроение. Если с хозяином что-то случается, погибает цветок.
Да, я люблю розы. На картине изображены садовые розы, кто-то их мне подарил. Всегда, когда дарят цветы, я их пишу. На даче у нас растут полиантовые розы. У них очень крупные бутоны и стволы достигают трех метров.
* * *
- Были ли в Вашей жизни такие соблазны, когда можно было бы свою страну поменять на достаток на чужбине?
- Я не смог бы навсегда покинуть нашу страну. Ностальгия по родине всегда преследует человека. В той же Америке (а первый раз - в Голландии) предлагали остаться. Видимо, была подкуплена женщина-агитатор - украинка, когда-то была в плену. Она нас уговаривала остаться. Это было в 1963 году. «Вы будете все иметь здесь!» – уверяла она нас. Тогда часто были такие провокации, и люди оставались. Все предложения я категорически отвергал. Куда бы я ни уезжал, у меня всегда была тоска по родине. Я тяготился чужбиной, мне хотелось назад. Находясь в Камбодже, я два раза приезжал в отпуск в Россию - так тосковал. А потом возвращался туда, хоть это и далеко.
С апреля 1968 по 1970 годы Валерий Васильевич преподавал в Камбодже (ныне Кампучия). В Пномпень он был командирован Министерством культуры СССР в качестве профессора живописи, композиции и рисунка Королевского университета изящных искусств. Открывая для себя эту страну древней культуры, Пименов рассматривает ее как бы с двух сторон – современная жизнь простых людей и история кхмеров, запечатленная в памятниках архитектуры. Самобытная красота храмовой архитектуры кхмеров отражена во многих работах этого цикла, посвященных древним памятникам – храмам, затерянным в джунглях. Занятый преподавательской работой, художник все свободное время отдавал этюдам. Он уходил на берег Меконга и Босака, в окрестности Пномпеня, в древний Ангкор. Валерий Васильевич узнал и полюбил страну, которая открылась ему в тот недолгий мирный период своей истории. Камбоджа, добившись политической самостоятельности, только еще делала осторожные шаги к обновлению культурной и экономической жизни. Камбоджийский цикл работ – открывшаяся возможность для художника пристально вглядеться в окружающий мир. И если во время прежних своих вояжей он был прежде всего путешественником, не имевшим возможности несколько раз возвращаться к привлекшему его мотиву, то здесь эту возможность получил.
Пименов наблюдает тропическую природу в разных ее состояниях. Главная роль в пейзажах отводится воде и небу. Рассматривая работы «Солнечный день. Камбоджа», «Вьетнамские рыбаки», «Заросший Та-Прон», «Большая вода», «Пномпень», «В джунглях», «Лодки на Басаке», «Селение кхмеров под Пном-Пенем», «Меконг. Большая вода» и многие другие, начинаешь ощущать влажный воздух, всматриваешься в мягкие очертания гор и мерцающую воду. А сколько экзотики и красочности в лиричных этюдах «Дом под пальмами», «Свайный дом», «Храм Байон». Художник рассказывает:
- Королевский университет искусств Камбоджи – это обыкновенная школа изобразительного искусства. Основал его король. Сейчас в Камбодже республиканский режим: президент. Тогда там не было шикарных мастерских, да и не нужно – там и так светло. Света очень много. Нет осени, зимы, весны. Просто периоды – сухой и дождей.
Было время, когда в Камбодже процветало искусство – живопись и скульптура. Потом старые методы образования устарели, а нового ничего не внедряли. На неудачу и преподавателей-художников пригласили абстракционистов из Франции и Австралии. Контракт с ними был подписан на семь лет. Образование было в «тупиковом» состоянии. После трех месяцев нашего там пребывания студенты стали делать заметные успехи. Они поняли, что все это время стояли на месте. Их ничему не учили. Для многих стало открытием, что в образовании может быть последовательность, что в результате они чему-то учатся. Осознав это, студенты устроили забастовку, выступая против прежних университетских профессоров. И вот меня к себе вызывает министр культуры Камбоджи Ван Малеван и просит: «Наши студенты устроили забастовку. А мы не можем расторгнуть по закону договор. За все это время к учителям не было никаких претензий, а тут такая неприятность. Успокойте студентов и продолжайте нововведения, а тех учителей используйте в качестве ассистентов. И им будет польза у вас чему-то поучиться. Пусть за дисциплиной следят и ставят натюрморты». Я исполнил его просьбу. Мы не раз еще встречались. Это был интеллигентный человек, получивший высшее образование во Франции. Жена бельгийка. Странный был министр. Чудной! Как-то мы с Эльгой пошли в кино. Смотрим - и он в общей очереди в кассу стоит. Ждет билетов! Я его спрашиваю: «Почему?» Он добродушно улыбается: «Я против всяких условностей»…
Когда-то в Камбодже был культ обнаженного тела, но он остался только в рельефах и объемной скульптуре. В живописи ничего не было. Мы должны были вести обнаженную модель. Как? Кто будет позировать? Истинно верующая кхмерка не пойдет на это. В столице очень много заведений с красными фонарями. Решили пойти туда и пригласить «жриц любви». Мы говорили им: «За позирование будем вам в час платить по 90 риелей. Нам нужно нарисовать обнаженную женщину». На что они отвечали: «Нет. Мы стоим 200 риелей в час». Очень долго их уговаривали. И они уступили.
Валерий Васильевич быстро освоился на новом месте. Сложности возникали лишь в общении: местные жители говорили на французском языке, а кхмеры - на своем наречии. Валерий Васильевич за годы обучения в Академии и аспирантуре изучил французский язык. Приехав же в другую страну, он испугался, что его подкованность в грамматике никому не нужна. Обидно, но он, как оказалось, не владеет разговорной речью. Почувствовав разницу, поступил в университет Дакар, чтобы заполнить пробел в своем образовании. Преподавателем был француз. Студенты в группе были из разных стран, и никто первое время его не понимал. Переводчика не было. И вот так, практически с нуля, все начали учить чужой язык. Материала было много, слов никто не понимал, поэтому на лекциях стали пользоваться диктофонами. Через три месяца Валерий Васильевич стал говорить на французском языке. Лекции не казались уже мучением. Повторяя за французом уроки тысячу раз, прокручивая пленки в диктофоне, он бормотал непонятные слова. И они выстраивались в предложения.
- Но и потом я к нему ходил каждый день. Три часа мы отводили на урок французской речи. В университете изящных искусств я потом вел с переводчиком только вопросы композиции. Переводчику было легко со мной, он охотно философствовал, повторяя мою речь. Мне приходилось много говорить, приводить примеры, рассказывать истории, только чтобы кхмерам была доступна и понятна новая информация. А в остальное время я отпускал прикрепленного ко мне переводчика. Он был доволен и благодарил меня за проявление непонятной доброты к себе. У него появилось свободное время, а я стал совершенствовать свое произношение, но уже без него. Когда ко мне приехала Эльга (а она тоже изучала французский язык), услышав меня, даже рот от удивления открыла, так я ее поразил своими способностями. Я хорошо тогда говорил! А сейчас уже тридцать лет прошло с тех пор. Правда, когда приезжала в Академию делегация французов и датчан, я легко с ними разговаривал. И во Францию когда ездил, я начал вспоминать из забытого.
* * *
Эльга в Камбоджу к мужу приезжала два раза. Долго жить в экзотической стране не могла, в Ленинграде ее ждала дочка и работа в Академии. Но когда приезжала, она создавала вокруг мужа уют и комфорт. Тот жил в осиротелой без женского внимания квартире. С Эльгиным приездом все менялось. На окне появлялась ваза с живыми цветами, в холодильнике он находил всякие вкусные блюда. И вообще она его веселила, например, что бы ни делала, всегда пела. Валерий Васильевич любовался ею и забывал об этюдах. Голова кружилась от счастья и восторга. Женщина гуляла по джунглям и торговалась на рынках. Ее белые волосы любили дикие обезьяны, они стаями окружали молодую женщину и визжали, пугая ярких птиц. Эльга любила встречать по утрам дикие стада слонов, провожала взмахом руки красное солнце, уплывающее за горизонт. А Валерий Васильевич наблюдал за ней и завидовал сам себе.
- Чтобы добраться до Камбоджи, Эльге пришлось сделать не одну пересадку. Она садилась в самолеты в Нью-Дели, в Ташкенте, в Индии, в Сингапуре. Она путалась в аэропортах, так как не знала языка и нервничала, что может где-нибудь застрять и не увидеть меня. А я, пока ее ждал, копил валюту: хотел, чтобы она почувствовала себя королевой, потратилась на себя. Деньги у них риели. Я получал 16000 риелей в месяц. Деньги небольшие, но так как там было все дешево на рынке, можно многое себе позволить.
Их встреча в южной стране была похожа на красивую историю для художественного фильма. Он, как и положено мужчине, красиво ухаживал, а Эльга принимала ухаживания. Испытав много черного на первых этапах семейной жизни, они купались в любви друг друга. Это было продолжением их запоздалой свадьбы. Валерий Васильевич устроил приехавшую жену в гостиницу, нанял китайца-шофера и, взяв в аренду такси, повез ее по всей стране. Они снимали номера и уже вдвоем провожали, обнявшись, солнце. Так они жили две недели. Он заново, уже ее глазами, смотрел на эту страну. И в этюднике появились новые этюды, которые он писал «Эльгиной рукой». Краски стали мягче, женственнее. Эта страна приобрела очертания его любимой, дорогой женщины. А вон то облако, воздушное и легкое - их дочь. Две женщины, два белокурых создания заполнили его сердце, его мысли и всю его жизнь.
- Эльга все время была чем-то занята: то туда, то сюда ездить требовалось. Любила по рынкам ходить. Красивые у них лавки. Чего только там нет! Живые, мертвые змеи, рыба всех видов, приправы, вина настоянные на змеях, виски, пучки сушеных трав – они ими лечатся. Специфические блюда, зрелище приготовления которых не для слабонервных. И наслушаешься всяких легенд и поверий вроде существования дерева-змеи или как один царь жил с девушкой-змеей. А по утрам отправляются на промысел змееловы, которые ловят кобр и питонов. Из вещей она могла купить себе только драгоценности, так как одежда там не продается - в ней нет необходимости. Там тропики. Моей одеждой были сандалии и шорты. Только на приемы нужен был костюм. У меня был черный костюм из особой японской ткани, которая пропускает воздух. Легкая, прочная одежда.
Вы спрашиваете меня, почему мне легко с Эльгой? Она - мой прекрасный идеал. Не каждая женщина сможет помочь своему мужчине состояться в творчестве. Духовно мы совпали. Я брал на заметку ее замечания. Эльга - умная женщина. На любой вопрос у нее свое мнение. Если оно не совпадало с моим, я старался не спорить. А лишний раз прислушивался к ее желаниям. В ней гигантская сила!
Вы можете себе такое представить? Когда Академия находилась в Самарканде, ее укусила гюрза. Выше колена. Ее чудом спасли. Узбеки так говорят: «Укус гюрзы – человек живет до заката солнца». Они не оказывают никакой медицинской помощи пострадавшему, они просто молятся и ждут. Человек после укуса змеи всегда умирает. Эльгу змея укусила днем. Классы Академии снимали помещения в обыкновенной школе и при ней был сад. Эльга пошла туда учить уроки. Села около куста, где больше тени. И вдруг ее кто-то ударил сзади в плечо Китменем. Китмень – это как наша лопата, только иначе устроена. При школе был сторож довольно-таки злой. Она развернулась. Думала, что это ее ударом сторож наказал, что она так далеко в сад забралась. Смотрит, а вместо сторожа от нее ползет гюрза. Толстая большая змея. Очевидно, в этом кусте у нее было гнездо. А Эльга села рядом и потревожила ее. Эльга, теряя силы, как-то доползла до крыльца Академии. Нога стала как бревно. Ей сразу наложили жгут. Ее мать стала отсасывать яд. Проглоти она хоть каплю яда – неминуемая смерть. Высасывала одними губами и сплевывала. Потом нашли спирт. Дали ей одну кружку – выпила, дали вторую – выпила, и лишь с третьей она почувствовала, что это спирт. Третью она уже не смогла допить. Узбеки потом сказали, что эти меры ее и спасли.
Вернемся в Камбоджу. На картине «Деревенская площадь» (1968) изображена местная улочка. И посмотрите, как много света! Там очень красивые восходы и закаты солнца. Утром встаете – полный мрак. Темень абсолютная. Потом только из-за горизонта поднимается солнце. Вы увидите сначала чуть-чуть, а потом все больше и больше. Затем выйдет полностью весь круг солнца. И на ваших глазах поднимается. В течение пятнадцати минут так поднимается и встает в зените. Шестьсот километров от экватора. И так же в шесть часов вечера начинает опускаться. Медленно-медленно опускается. И опять темень.
- А какого цвета там солнце?
- Как его рисуют дети. Желто-оранжевое. Только, когда оно опускается, на него смотреть больно. Утром с солнцем просыпается все живое. Целые стада слонов бегут по джунглям. Я старался их сфотографировать. Диких слонов видел на расстоянии. Мы ехали на машине и увидели их. Своенравные животные. К диким слонам в стадо посылают домашнего слона, и он обязательно оттуда за собой приводит друга. Его начинают обучать. Умные ребята! Поскольку на границе с Камбоджой везде была война, все звери (тигры, слоны) бежали, охваченные паникой, в Камбоджу. В такой маленькой стране на тот момент было около трехсот тигров. Отстреливать тигров разрешалось, так как местами они были опасны для людей. Я жалею, что не купил тигровую шкуру. Красивая вещь!
Валерию Васильевичу трудно было представить сразу столько обезьян, которые его окружали, стоило ему углубиться в джунгли. Видевший их только в зоопарке, он первое время растерянно озирался и пытался их прогнать криками. Какое там! Думая, что с ними играют, они пытались выхватить из рук кисти или прыгнуть на голову художнику. Валерий Васильевич продолжал невозмутимо раскладывать этюдник, раскрывал над головой огромный зонт, горкой сваливал на землю тюбики с масляной краской и начинал писать. Писалось легко и весело. Обезьяны, хватаясь за длинные лианы, парили над его головой. Валерий Васильевич некоторых смельчаков, спрыгивающих на зонт, пытался поругать, но они поднимали такой шум и гам, что приходилось затыкать уши. Когда над растениями показывалась белокурая шапка волос Эльги, радости обезьян не было предела. Всей оравой они наперегонки летели к ней, прыгали над ее головой и визжали. А она бросала им кусочки хлеба.
- Какой шум стоит в джунглях! Птицы на все голоса поют, обезьяны визжат, кто-то в чащах щелкает, а кто-то жутковато кричит. Такой переполох! В городах много обезьян, там они попрошайничают. Вы проходите мимо, а они уже тянут свою дрожащую лапку – просят. Говорили, один американец, отставной офицер, их дрессировал. Оборудовал деревянную колясочку под сцену, и обезьяны изображали представительниц древнейшей профессии. Мартышки в ярких нарядах и шляпках разыгрывали сцены. Всегда народ там стоял, улюлюкал и бросал монеты. Доходное зрелище!
- Какая реакция была у местных жителей, когда они видели, как вы пишете под открытым небом?
- Столпотворения! Меня однажды чуть не раздавили. Они же никогда такого не видели, чтобы человек сидел и писал, и на холсте появлялось то, что они видели перед своими глазами. Для них это было наподобие волшебства. Облепляли меня со всех сторон, только я начинал работать. Я выбирал парня-камбоджийца посильнее, ставил ограничения и говорил, чтобы он следил за порядком, чтобы очень близко ко мне не подходили. Напирали со всех сторон. Мешали работать. Но некоторые все же подходили ко мне посмотреть, потом другие, а я писал.
Более трехсот работ я там написал. Всегда писал маслом. Хороший материал. Гуашь сразу высыхает, и я боялся, что она пересохнет в жару и не очень хорошая будет связь. А масло… Под него я готовил специальный грунт. И смотрите: столько времени прошло, а работам ничего не делается. Я был там в 1971 году – уже прошло тридцать с лишним лет. Абсолютно никаких изменений.
* * *
В Камбоджийском цикле выделяется несколько главных тем: «Река, рыбаки и лодки», «Города и деревни Камбоджи», «Пномпень старый и новый» и «Кхмерские памятники архитектуры и искусства». На берегах Меконга и Босака он пишет рыбацкие дома на высоких сваях, плавучие поселения на воде. Одна из лучших работ этого цикла – «Вьетнамские рыбаки». На излучине реки, огибающей песчаный мыс, тянутся вдоль берега плавучие жилища на лодках, несколько суденышек прикреплены к бамбуковым шестам. Пейзаж пронизан мягким, чуть мерцающим светом, ритмом мерного движения реки.
Бывая в окрестностях Пномпеня, он пишет этюды, рассказывающие об особенностях архитектуры кхмеров. Пишет легкие бамбуковые домики на высоких тонких сваях. Неизменная деталь такого пейзажа – стройные пальмы, поднявшие высоко в небо свои взлохмаченные ветром кроны. Основная тема этого цикла – древняя архитектура и искусство Камбоджи. Серия полотен изображает храмы и дворцы в Ангкоре – выдающееся творение архитектурного гения кхмеров. Ангкор-Ват - самая большая культурная постройка в Камбодже и мире. Пять последних веков хранительницей древних городов была сама природа. Попадаешь в сказочное чудо: воздушные колоссальные корни растений-спрутов успели задушить в своих объятиях дивные творения рук человеческих. Поистине увлекательное зрелище - рассматривать рисунок переплетений корней. Ныне памятники архитектуры очищены от зарослей баньяна и лиан. И только Та Пром оставлен нерасчищенным. На картинах, изображающих знаменитый Ангкор-Ват, фантастические многоступенчатые башни из розово-серого латерита, с галереями, сплошь покрытыми скульптурой. Пименов пишет его в полдень, когда прямые солнечные лучи высвечивают малейшие детали рельефов, и в сумерки, когда башни, кажется, сами излучают слабый свет. В таких пейзажах, как «Храм Байон», «Вход в Байон», «Та Пром», художник пытается через цвет донести до зрителя свое впечатление от увиденного. На картине «Та Пром» - небольшой храмовый дворик со статуями и гигантскими стволами баньяна. Растительный мир и каменные глыбы - все вступило в единоборство между собой. На картине «Храм Байон» - изображение огромных скульптур буддийских божеств.
- Взгляните на картину «Большая вода» (1970). Знаете, что я думаю, когда смотрю на эту работу? Камбоджа - это рай на земле. Кхмеры так и говорили: «Камбоджа – райский уголок». Не потому, что в то время были приостановлены военные действия, а просто там удивительные пропорции осадков. Два периода времени года – сухой и дождей. Все очень гармонично. В период дождей я обычно уезжал в Россию. Тогда там была стена дождя! Ливень начинается по часам. Ровно в четыре дня уже завеса из воды. Тротуары там довольно высокие, но их полностью заполняет дождевой водой. Ребятишки плавают по улицам, как по реке. Все дома у рек на сваях. Это спасает в период дождей. Вода из рек довольно высоко поднимается. Пномпень расположен на горе, и его не затопляет. Дома там не на сваях. А вокруг вода, вода.
Иногда можете видеть такую картину: дерево густое и какой-то слоненок в ветвях застрял. Взрослые слоны уходят, а дети, спасаясь, хватаются за деревья и запутываются. Кхмеры вызволяют его.
Есть особое место, где в непроходимых лесах речки между собой соединяются в озера. Самое большое озеро Индокитая – Тонлесап. Так вот там есть крокодилы. Много маленьких и больших. Неприятное зрелище! Да и в Камбодже они в некоторых местах рек встречаются. Бывают несчастные случаи, когда маленькие дети из домов падают прямо в воду. А там притаился крокодил…
А вот картина «Солнечный день. Камбоджа» (1968). В Камбодже дома местные жители плетут из тростника. Спят тоже на нем, а покрываются пальмовыми листьями. Бывает в хижине и разделение на комнаты, но редко. Там ярко выражено различие между богатыми и бедными. У бедняков вообще в домиках пусто. Из одежды у мужчин – белая рубашка и короткие штаны. Женщины обматываются по грудь легкой тканью, и больше ничего нет. А дети голышом бегают по улицам.
Картину «В джунглях» (1970) я писал с натуры. Сидел в джунглях. Подошла ко мне группа японцев-туристов. Стали обсуждать, сравнивать с оригиналом. Довольно кивали головами. Среди них была очень состоятельная женщина. Она в числе первых подбежала и стала просить меня продать ей работу. Но я не смог этого сделать. На картине изображен центральный вход в храм, который стоит прямо в джунглях. Весь зарос корнями.
А вот что я расскажу о картине «Ангкор-Ват» (1969). Змеи никогда первыми не нападают. Но неприятности случаются. Один мой знакомый, профессор из Москвы, зашел в джунгли около Ангкор-Вата. Вдруг с ветки свешивается огромный удав. Он в ужасе выбегает и кричит: «Там огромный удав. Он хотел напасть на меня». Я ему: «Ты что, с ума сошел? Они не нападают на людей. Только если голодные».
На картине «Храм Байон» (1971) - величественное архитектурное творение рук человека. Затеряно в джунглях. Такие работы, как «Рыбацкий причал» (1970), «Лодки на Босаке» (1970), «Лодки на Меконге» (1970) рассказывают о тяжелой жизни и труде кхмеров. Они, как правило, занимаются рыбной ловлей и живут в лодке. Это плавучие дома. Удивительно, что человек и вода здесь нашли общий язык. Река дает им пищу и кров.
Особенно плодотворны были его выезды на пленэры в те дни, когда вся страна отмечала национальные праздники. А праздников у камбоджийцев огромное множество – китайский и вьетнамский Новый год, день памяти о нападении красных кхмеров, Чаул-Чхнам, буддистский пост, водный фестиваль на озере Тонплесап и другие. В такие дни он брал этюдник и шел на площади или к храмовым постройкам, где мог наблюдать за празднующей толпой. Нестерпимое сверкание неба, лишающая рассудка жара и нескончаемые потоки людского муравейника к храмам Будды.
- Очень много буддистских праздников: день рождения короля и королевы, день следов Будды, день рождения Будды и прочее. Странные праздники и великолепные по зрелищности. Самый большой праздник – китайский Новый год. Китайцы откупают у правительства Камбоджи на три дня город и устраивают шествия, выполняя магические ритуалы: прокалывают щеки и язык холодным оружием. Иногда прокалывают живот. Это страшные вещи, но это их традиции. Представления не разрешается снимать на камеру и фотографировать. Но у меня есть несколько фотоснимков из-за чьего-то плеча. У меня вообще около пяти тысяч слайдов с фотографий, сделанных в Камбодже. Это рынки, улицы городов, селения, жилища кхмеров, новые постройки в богатых районах, буддистские монахи, храмы и природа – вся их жизнь. Надо как-нибудь снова посмотреть.
Рынки – центр дневной жизни Пномпеня. Здесь можно купить все, и стоит бесценок. Огурчики можете купить от малюсеньких размеров до огромных. Какие хотите, выбираете. Мясо. Рыба. И рыбу причем разделают одним махом. Раз, раз - и филе готово. Еще раз - и один позвоночник у рыбы остается. Меня это удивило. Рыба – красная, белая, всякая. Дорогой картофель, виноград, яблоки. Они привозные. За цену одного килограмма картошки можно купить три килограмма парного мяса, самого хорошего. Все привозное – дорого, а местное стоит копейки. Бананы вообще ничего не стоят. Еда рядом растет. Пошел банан сорвал или плоды хлебного дерева пожевал. Вот и сыт.
Кхмеры все свои деньги вкладывают в небольшие золотые слитки, составляющие основу благосостояния семьи. Какая мера ценности? Конечно, драгоценности. Там можно купить натуральную жемчужину крупнее моего ногтя. Огромный жемчуг, бирюза, золото там в цене. Жемчуг привозят из Японии. Много золотоискателей. Мы ездили на экскурсии и видели участки земли, где добывают гранат. А лавки, где продавались золотые украшения?! Диадемы, цепочки, кольца, перстни, серьги, браслетки – на доллар можно было купить грамм золота.
- А как кхмеры относятся к европейцам?
- Вполне дружелюбно. Кхмеры поражают своей простодушной радостью и редкой доброжелательностью. Они всегда улыбаются. Они относились к белому человеку с почтением. Когда их студенты брали у меня кисть, кланялись. Возвращали, тоже кланялись. Война разорила этот край. Европейцев в стране защищает закон. Мне по-настоящему стало страшно, когда над страной нависла угроза проамериканского переворота. Война вплотную приблизилась к границам страны. В городах было неспокойно и даже опасно находиться. Я не имел возможности выезжать на натуру, но продолжал работать в мастерской. Я написал тогда портреты «Кхмерка», «Кхмерский студент», «Портрет солистки королевского балета». Был объявлен комендантский час. Разрешалось выходить на улицу с 11 утра, а в шесть вечера необходимо уже быть дома.
Красные кхмеры практически уничтожили свою нацию. Из восьми миллионов жителей осталось всего четыре. В историческом музее Пномпеня находится карта Камбоджи, сделанная из черепов жертв геноцида движения красных кхмеров 70-х годов. Эта карта – главный экспонат, обличающий одно из наиболее чудовищных преступлений против человечества. Карта состоит из 300 черепов, среди которых символично изображены две главные реки страны, разрисованные в кровавых ярко-красных тонах. Когда появится новая карта, там будут показаны места 19440 массовых захоронений, 167 тюрем и 77 мемориальных комплексов.
Русские художники в Пномпене устроили две групповые выставки. Одну на втором году пребывания в Королевском университете, а вторую - во время войны. На что итальянские газеты писали: «По небу летят бомбардировщики Б-52, так что земля дрожит. Самолеты тяжелые, как танки в воздухе. Десять тысяч американских солдат, война, убитые люди, а русские художники устраивают выставку. Они смелые люди». Такое поведение русских их восхитило.
- Моих коллег впоследствии эвакуировали, а меня посол попросил остаться в Камбодже. Он мне сказал: «У вас, Пименов, крепкие нервы. Помогите нам выпустить бакалавров и уезжайте в Россию». И я остался. Я видел, как пустеют города и поселения. Вывозили стариков, женщин, детей. Потом только мужчин. Я же продолжил обучение. Потом меня провожали с автоматами в аэропорт, который переходил из рук в руки. Меня наш дипломат предупредил: «Не говори на французском. Твое произношение выдаст нас. Если они догадаются, что мы русские, нас возьмут в заложники». Я молчал. Дипломат знал в совершенстве шесть языков и был похож на типичного американца. Мои волосы, бородка, короткие шорты маскировали меня под француза. Нам удалось тогда вылететь в Таиланд…
Моя боль – это оставленные в Камбодже работы. Целая мастерская прекрасных полотен. Где они теперь, не знаю. В городах тогда царил такой бардак, что я просто запретил себе думать о картинах. Просто их бросил. С собой я вывез около двухсот работ. В аэропорту ко мне подошли мои ученики-камбоджийцы и коллеги и взяли с меня слово, что я вернусь к ним через три месяца. Но это было исключено. Я уезжал навсегда. А сейчас я бы снова посетил эту страну!
* * *
Художник побывал в более чем сорока странах мира, откуда привез огромное количество ярких пейзажей. Впечатлений было много, но как бы не восторгался художник «чужим красотам» все отчетливее проявлялась его глубокая привязанность к родине, к природе средней полосы России. Любому человеку, ближе те места, где он родился и воспитывался. Понятней, ближе, роднее. И ничего удивительного нет в том, что душа Валерия Пименова с годами рвется к тому, что было им когда-то оставлено – к суровым краскам русского Севера.
Детство…Время сложения характера, формирования личности и самых сильных впечатлений. Детство художника прошло в Череповце, основанном по распоряжению императрицы Екатерины Второй на месте Череповецкого (Воскресенского) монастыря. По преданию его заложили иноки Троице-Сергеевой лавры Феодосий и Афанасий в 1362 году. В этом городе прошла юность поэта Серебряного века Игоря Северянина, выпускника местного реального училища. А рядом с Воскресенским храмом находится родовое гнездо известного русского живописца XIX века Василия Верещагина и его не менее знаменитого брата масло- и сыродела Николая Верещагина. В двадцатые годы XX столетия в Череповце открылся Краеведческий музей, куда мальчишкой Валерий убегал в поисках духовности. Он понимал, что это как-то войдет и в его жизнь, и старался увидеть знаки свыше.
Красота Русского Севера величава, строга. Валерий Васильевич в живописи обращается к традициям русского лирического пейзажа. Этюды «Башня Соловецкого монастыря», «На Шексне», «Лявля Архангельская», «Кирилло-Белозерский монастырь», «Новгород. Церковь» рассказывают об архитектурных достопримечательностях Севера. Автор с одинаковой любовью пишет и уголки Вологодчины, и башни Соловецкого монастыря, и белоснежные стены церквей, и простые дощатые домики на берегу Шексны. Все работы удивительно свежи. Легкие нежные пейзажи Пименова показывают сеюминутное впечатление от увиденного, в них схватывается мимолетность момента. Его привлекают неброские, повседневные мотивы, которые в эскизных пейзажах становятся интимно доверительными. Каждый миг неповторим. Валерий Васильевич запечатлевает в пейзажах то, как выпал первый снег именно этой осенью, как плачет дождь над селом именно этим утром, как солнце садится за лес именно этим вечером.
- Россия своеобразная страна, - говорит В. В. Пименов, - здесь другой уклад жизни. Когда была моя выставка в Швейцарии, я знаю многих иностранцев, кто изъявил желание приехать и приехали в нашу страну. Они влюбились в наши туманы и зори, земляничные поляны и хрустальные озера, в трель соловья и стук дятла. И знаете, невозможно не любить наш край, он околдовывает, забирает тебя всего, и ты уже пропал. Это и радость и мука, это и боль и счастье. Я всегда был верен своей Родине. Это лучшее, что есть в жизни – твой уголок, твой дом, твоя земля.
* * *
К сожалению, наша встреча подошла к концу. Меня провожали удивительные и ставшие родными люди – супруги Пименовы. На прощание художник сказал: «Все стремятся проявить свою индивидуальность. Ищут себя. Для того чтобы найти себя, а значит, испытать любовь к жизни, искусству и людям, надо найти заросшую тропинку к детству. Так говорил великий Врубель. Так вот, моя тропинка и привела меня снова в Череповец!»
Две родины – Череповец и Санкт-Петербург нежно дороги его сердцу. Находясь в одном из городов, он обязательно испытывал потребность в другом. Как бы соединить питерские дожди и каменный зной мостовых с череповецкой весенней капелью и меленькими клейкими листочками тополей, чтобы стало одно целое…
Сегодня картины Валерия Васильевича Пименова находятся в экспозиции сорока самых крупных музеев и частных галерей России и мира. Только в галерее череповецкого мецената Евгения Лунина их около двухсот. О его творчестве можно сказать одно – это подлинное искусство, и оно нашло дорогу к взыскательному зрителю. Пименов был и остается преданным Искусству. Его картины всегда честно рассказывают о жизни. И ждут художника новые творческие свершения и победы.
Приложение.
Стр. 16 - Родиной Андрея Петровича Киселева был старинный уездный городок Орловской губернии Мценск. Здесь 30 ноября 1852 года в семье купца третьей гильдии Петра Петровича Киселева и его жены Анны Николаевны родился будущий знаменитый педагог – математик. Вспоминая свое детство, он говорил, что после смерти отца семья жила в бедности и в биографии называл ее мещанской. Из недвижимости их многодетной семье принадлежал лишь один деревянный дом. "Обучался на медные гроши", - писал он о себе. И добавлял: "Хорошо учился”. "Еще со школьной скамьи, - читаю в его биографии, - будучи учеником, все время приходилось вести тяжелую борьбу за существование. Так по охоте своей, а больше по нужде (мать у меня бедная была, отец рано умер), стал я давать уроки. На мой заработок кормилась вся семья”. Неожиданно в судьбе Андрея произошел счастливый поворот, определивший его дальнейший жизненный путь. Об этом он рассказывал так: "Вот узнал один купец из Орла, никак дальний родственник мой, что способный я мальчик и учиться очень хочу. Письмо прислал. Пусть, мол, Андрюша приедет, я его в гимназию отдам, а за это он моих сыновей будет грамоте обучать. Не от доброты купец помог мне поступить в гимназию. Сколько лет я учился в гимназии, столько лет учил его сыновей. Много на этом купец денег сэкономил". Учился в гимназии на отлично. Окончил на круглые пятерки, золотую медаль в награду получил. "Очень хотелось мне поступить в Петербургский университет. А денег, чтобы ехать в Петербург, не было. Подумал, подумал - и продал я свою медаль за 75 целковых (золотая ведь была). Тронулся в путь. Тяжело было", - пишет Андрей Петрович.
После университета его распределяют на работу в реальное училище, в город Воронеж, где Киселев прожил более сорока пяти своих лучших лет - самый активный и плодотворный период жизни. Со временем у Киселева появилась смелая мысль о создании своего учебника по арифметике: "Не было тогда, как теперь, государственных издательств, которое напечатало бы мои учебники. Тогда были частные издательства. Обратился к ним. Они и слышать не хотят: какой-то Киселев вздумал учебник выпускать. Ведь его никто не знает. Кто его покупать станет? Одни убытки. Были у меня маленькие сбережения, около двухсот рублей. Поехал в Петербург, купил бумагу, договорился с типографией, уплатил деньги за печатание, а сам уехал в Воронеж. В 1884 году вышла моя первая книга "Курс арифметики" - тираж 2400 экземпляров!” Ученый комитет Министерства народного просвещения рекомендовал учебник для гимназий и реальных училищ.
Преданный служитель "царицы наук" Киселев никогда не замыкался в рамках кабинетной работы. Андрей Петрович называл счастливыми тех людей, которые способны чем-либо увлекаться. Мир его интересов был широк и многогранен. Помимо занятий фотографией - он любил горные прогулки (часто ездил в Швейцарию), футбол, теннис, коньки. С огромным удовольствием занимался велосипедным спортом, позже стал одним из первых в России владельцев автомобиля французской марки Делоне де Бельвилль.
Выйдя в отставку, Киселев всецело посвятил свою жизнь научной работе. Он жил в Воронеже на Садовой улице, часто наезжая в усадьбу жены в деревню Плясово-Юрасово. В один из его рабочих моментов Елена Андреевна, тогда студентка Академии художеств в Петербурге, ученица И. Е. Репина, выполнила его портрет. Как следует из надписи, 12 октября 1906 года. Там же 15 июля 1906 года она создала и портрет Марии Эдуардовны за чтением. Старший сын известного всему миру математика, Владимир, окончил университет по специальности математика, Надежда и Борис получили медицинское образование, Елена стала художницей.
Забота о детях, которые получили образование в Петербурге и создали свои семьи, заставила Андрея Петровича в 1908 году совершить еще одну грандиозную покупку. Он приобрел в Петербурге на 2-й линии Васильевского острова сорока-квартирный дом, в котором каждой семье была отведена квартира, а для художницы Елены еще и выделена мастерская (та самая, в которой сейчас живет и работает Пименов).
В 1916 году Киселев еще жил в Петербурге, в 1918 году - снова в Воронеже. Его дома в Петрограде - на Васильевском острове на Большом проспекте и на 2-й линии - были национализированы. Усадьбу в Плясово он сдал государству. Свой дом в Воронеже Киселев нашел в неприглядном состоянии, заселенным другими жильцами и разрушающимся.
На протяжении шестидесяти лет школьные учебники Киселева оставались самыми востребованными. Они выдержали около трехсот изданий общим тиражом несколько миллионов экземпляров, изучались и издавались за границей.
Валерий Пименов. История одной любви
© Copyright: Нелли Нащекина, 2022
Свидетельство о публикации №222102401454
Свидетельство о публикации №222102401454
Рецензии