Баба Юлька

Баба Юлька.

Баба Юлька померла в богадельне. Так наканавав ёй сам Пан Езус. В  бывшей больнице леспромхозовского поселка, разоренного предприимчивым директором.  В начале  девяностых.
Во сне умерла старушка, ростом невеличка. С одним глазом.  Как я ее помню. В хусточке чистой ,  светлой, в черной споднице. И повязкой,  как у оберштурмбанфюрера СС Айсмана, из 17 мгновений весны.
И всегда босиком. Баба Юлька. От весны до зимы. И с зимы до весны. Ни детей. Ни мужа. Ни родни.


В детстве , меня отдавали на лето в глухую полесскую деревню на границе с Украиной. В этой деревне смешалось все.  Родственники. Фамилии. Тут , на месте, за невидимой границей административных областей братских республик. Половина родни в Украине.  Часть в Польше. Мизер - в России.  А там пошло по свету. Польша. Литва, Австрия. И далее, за океан. В самую Америку.

Баба Юлька.
Домик четыре на три. Печка.  Чаротовая крыша.
Земляной пол.

Всем соседям помогала. Детей посмотреть. Скотину. В колхоз на работы. Баба Юлька идёт. Утром к шести, на ферму.
Никому не отказывала.
И ее голосок. Тонкий. С не полесским говором.  Личико, как печеное яблоко.
Беззлобный человечек.

В девяностых. В начале . В глухой деревеньке. Где все родственники.  До десятого колена.
Перестройка заиграла всеми цветами радуги. Пришли мальчики из армии. Из просторов России. Там уж понабрались жизни.
Стали красть. Бить стариков. Родителей.
Пенсии забирать.
Гуляй, веселись. Завтра хоть потоп.

Ночью выбили дверь в мазанке Юлькиной.
Ножик старушке к горлу приставили. Не побоялись образов в углу.
Пенсию из узелка забрали.
И из бурта  картошки выгребли.  Килограмм триста.
Бабушку связали и бросили. И отбыли.  Веселиться.

Баба Юлька выжила. И даже не свидетельствовала против своих грабителей.
Трое парней через несколько лет ехали ночью домой. Мимо старого, трехсотлетнего дуба. Под колеса выскочил волк.
Водитель, который  ножом грозил Юльке, допытываясь за пенсию, он старший , крутанул руль.
Что там старый немецкий Опель против полесского дуба.
Что не сгорело, закопали на местном кладбище.

Через много лет, незадолго до смерти моего дяди Коли, партизана. Орденоносца. Спросил его, про бабу Юльку.

Она с Закарпатья была. После того, как советы присоединили в тридцать девятом. То ли полька, то ли словачка, или австрийка, кто их там поймет, на пяти языках разговаривала.
Учительницей в Олевске работала.
Как немец пришел, ее как комсомолку на ответственную работу, в офицерское кафе определили.

Ответственный, за это дело, в нашем отряде, за линию фронта в сорок третьем ушел. На задание. И не вернулся.
А Юльке ,  после сорок четвертого - двадцать лет лагерей за пособничество.
Красавица была.
По амнистии, в шестидесятом, в нашу деревню приехала.
Говорят девочка у нее в лагере была. Забрали.
Она уже тогда такая была, без глаза. Хромая и горбатенькая.
Время такое было. Все себя боялись. А документов никаких не сохранилось.

Баба Юлька.

- Мішя, о Мішя, не пушчэй гусэй у потраву.
Брыгодзір будзе йыхаць коньмі, стопчэ!

Я помню эти слова всю жизнь.
И мне шесть лет.