Античные авторы

АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
http://proza.ru/2023/03/27/322

Апулей, которого в ранней юности "охотно" читал Пушкин, рассказывал такую историю о Сократе: Философ увидел молодого человека и долго его рассматривал. -- Что красив? -- спросили друзья. -- Не знаю, -- я еще не слышал, как он говорит.
 
Наверное, нет ни одного великого поэта или писателя, не заимевшего хотя бы одного хулителя. Не исключение и Вергилий. Один из его критиков обвинял поэта, что тот украл многие стихи из Гомера. Критик даже составил книгу, аккуратно разграфленную пополам, где дал параллельно строки из того и другого. Сегодня это была бы добротная литературоведческая работа. Но Вергилия от нее так и бросало в ярость. "Почему же, кипятился он, никто не сделал такой простой работы. Они бы поняли, что украсть стих у Гомера не проще, чем палицу у Геракла". То есть украсть то можно, но если ты не умеешь ею орудовать, то что толку.
 
"Восток есть Восток, а Запад -- это прежде всего Сан-Франциско, -- как сказал поэт, -- и вместе им не сойтись". Но задолго до него эту мысль звучала у западных интеллектуалов во весь голос. Еще Геродот противопоставлял греческую демократию восточному авторитаризму. В прямых военных столкновениях этих двух систем верх еще со времен греко-персидских войн верх, как правило, брал запад. Но как остроумно заметил другой поэт (а интересно кто?) "Восток -- дело тонкое", и он умел настоять на своем. Тихо, незаметно, но настойчиво он навязывал свою модель миропонимания.
 
Некто Г., бежавший от А. Македонского в Афины, прихватил попутно казну императора. Естественно, афиняне, боясь гнева могущественного царя, стали рядить да гадать, стоит ли им принять Г. в свой город. Одним из членов комиссии, на обсуждение которой был вынесен этот вопрос, был Демосфен, прославленный в советские исторические времена как мужественный борец с македонской тиранией. Описывая сокровища Г., он наткнулся на прекрасный золотой кубок.
-- Интересно, -- как бы нехотя вертя кубок в руках спросил Демосфен, -- сколько же эта вещица может стоит?
-- Для тебя 20 талантов, -- улыбнулся Г.
А вечером Демосфена у его дома поджидал раб этого Г. с кубком и 20-тью талантами.
...На следующий день, когда в собрании обсуждалась работа комиссии, Демосфен, замечательный оратор, одно слово которого могло повернуть дело в одну и другую сторону, пришел туда, закутав горло, и, знаком показывая, что простудился и не может говорить. Как эти люди, изумлялся Плутарх, по блеску в глазах видят, кто подвержен золотой простуде. Нужно однако отметить, что Плутарх был явным противником демократии, и был не совсем объективен, рассказывая о Демосфене.
 
когда драматург Еврипид, известный также как библиофил, дал Сократу сочинение Гераклита и спросил его мнение, тот ответил будто бы так: "То, что я понял, - превосходно, думаю, что таково и то, чего я не понял. Впрочем, для него нужен делосский ныряльщик"
 
Новая мораль всегда дается с трудом. Иероним Великий удалился в пустыню -- живописные предгорья Альп, где сегодня сплошь курорты, -- писал: "Я покинул родной дом, оставил близких, друзей, отказался от хорошей кухни, что было много тяжелее. И только от книг, я, грешный увы! отказаться не смог. И когда я читал косноязычные творения святой братии -- те самые евангелия, между прочим, которые сегодня кажутся кое-кому чуть ли не верхом всего написанного в истории человечества -- с отвратом бросал их и вздыхал по сладостной италийской и эллинской речи. И тогда я понял мудрость слов 'Если тебе брат дороже меня, оставь брата, а если дороже глаз -- вырви глаз'. И понял я тогда, что через книги-то дьявол и уловляет в сеть мою душу. И тогда я сжег книги, столь любимые мною". Это говорит о том, что христианство не всегда учить любить правильные вещи. Если ты посчитал, что книги тебе не нужны, так подари, или хотя бы продай их тому, кому, возможно, они еще пригодятся, кто пока не зашел так далеко на путях любви к богу. Иероним же нашел для себя выход в том, что сначала скомилировал на латинский евангелия, а потом, увлекшись работой, изучил древнееврейский и перевел всю Библию. Его Вульгата -- это одновременно и образец высокой прозы и вещь простая, доступная рядовому читателю.
 
Ксенофонт, писатель, философ, историк, познакомился с Сократом оригинальным путем. Сократ однажды якобы встретил Ксенофонта и загородил ему дорогу палкой, спросив его, где продается еда. На ответ Ксенофонта он вновь задал вопрос: а где люди делаются добродетельными? На молчание Ксенофонта Сократ властно приказал: "Иди со мною и учись"
 
Как-то римский поэт-сатирик Лукан в общественном туалете громко пернул -- а богатые римляне по долгу сидели в туалетах беседуя в окружении всяческих удобств -- и продекламировал при этом стих Нерона: "Словно бы гром прогремел над землею". Присутствовавшие даже не доделав, бросились прочь из туалета: критики своих артистических способностей Нерон не терпел.
 
Император Нерон настолько уверовал в свою власть, что даже когда против него возникли мятежи в Галлии и Испании, он продолжал паясничать, корча из себя великого артиста. Собрав сенаторов для важного доклада, якобы, он объяснял им устройство водяного органа. А потом тайком отправился в театр, который в тот раз рукоплескал удачному выступлению некоего мима. Нерон был крайне раздосадован его "незаслуженным" успехом и тут же от оваций приказал привести его к себе:
-- Итак, ты пользуешься тем, что император занят.

Когда Нерона предупреждали, что его увлечение искусством не доведет его до добра, он, бряцая на лире, отвечал:
-- Ничего, прокормлюсь ремеслишком.
Но этого, как известно, не получилось: из клоунов можно угодить в цари, но не наоборот.

Марцелл, римский гражданин, был большим пуристом латинского языка, и однажды, когда Тиберий, император, произнес что-то там неправильно, он не постеснялся поправить и самого императора.
-- Но ведь ты меня понял?
-- Понял.
-- А это главное.
-- Но ваше императорство, если бы это сказал простой человек -- ладно, но ведь теперь будут говорить, что император фактом своего произнесения легитимизировал это слово.
-- Не беспокойся, -- ответил Тиберий. -- император может даровать гражданство любому, даже рабу, но не слову.
Впрочем, другие считают, что Марцелл сам додумался до этого и только приписал свои мысли императору.
 
Меценат, известный древнеримский покровитель искусств, имя которого стало нарицательным, был не менее изысканным гурманом, которые могли себя заставить отблевать ранее съеденное, чтобы насладиться все новыми и новыми яствами. И несмотря на эти облевки он сделался очень толст. Поэтому можно понять, до какой степени он любил искусство, если в одной из своих эпиграмм -- а тогда покровители искусства сами были немножечко поэты или художники -- он писал:
-- О Гораций! если я не люблю тебя
Пуще собственного брюха,
Пусть я буду таким же тощим, как Нонний.
Нонний был известен в Риме своей худобой, но пережил и Мецената и Горация. Что же касается эпиграммы, то ни рифмы, ни глубокого смысла в ней что-то не видать.
 
Птолемей Евергет ревностно занимался приобретением древних книг, немаловажным свидетельством чего является его поступок с афинянами. Говорят, что, дав им залог в пятнадцать талантов серебра и получив книги Софокла, Еврипида и Эсхила только для того, чтобы переписать их и затем тотчас вернуть неповрежденными, он велел расположить их в порядке на красивейших папирусных листах. Затем то, что взял у афинян, оставил себе, а то, что переписал и привел в порядок, отослал им, наказав удержать у себя пятнадцать талантов и взять новые книги вместо тех, древних, которые они ему дали
 
Некий римский ритор устраивал у себя нечто вроде показательных выступлений мастеров красноречия. Обыкновенно он просил выступить кого-либо из ораторов на заданную тему, после чего держал речь сам. И все присутствующие могли оценить его мастерство. Однажды в его кружок затесался некий молодой провинциал. Ему было предложено на смех держать вступительную речь. Тот настолько блестяще это сделал, что сыскал массу рукоплесканий, после чего знаменитому оратору пришлось отказаться выступать самому. После этого его звезда пошла на закат. Молодой же провинциал возомнил о себе невесть что, и по прошествии нескольких лет стал знаменитым оратором Силом, вошедших в историю античного красноречия.
 
Сократ, вечно нищий и очень неприхотливый философ, любил однако шляться по базарам и постоянно и подолгу рассматривать разные вещи. Разумеется, без малейших намеков их покупать.
-- Зачем ты это делаешь, -- спрашивали его друзья и ученики.
-- Мне доставляет удовольствие, как много люди создали дорогих и совершенно бесполезных вещей. Правда, в такие прогулки он благоразумно не брал с собой жену.
А вот английский философ XIX века Карлейль, прогуливаясь по главным торговым улицам Глазго, где изобилие так и капало из каждой подворотни, взял с собой девушку, будущую жену, которая на аналогичное сократовому замечанию:
-- Как много на свете вещей, которые мне не нужны, -- быстро парировала:
-- Как много на свете вещей, которые мне недоступны.
Чье мнение возобладало, когда они связались законным браком, думается, уточнять не нужно.
 
В Греции был знаменитый актер, превосходивший всех остальных чистотой голоса и красотой движений. Имя его, говорят, было Пол. Он искусно и с достоинством играл трагедии знаменитых поэтов. Так случилось, что этот Пол потерял горячо любимого сына. Когда по общему мнению он уже достаточно долго горевал над смертью сына, Пол вернулся к своему искусству. В ту пору ему предстояло играть в Афинах "Электру" Софокла и по роли он должен был нести в руках урну с якобы прахом Ореста. Эта сцена задумана таким образом, что Электра, несущая как бы останки брата, оплакивает его и скорбит по поводу его мнимой гибели. Итак, Пол, одетый в траурное одеяние Электры, взял из могилы сына его прах и урну и, сжимая его в объятиях, будто это останки Ореста, наполнил все вокруг не притворными, актерскими, но настоящими рыданиями и стенанием. Так что когда, казалось, шла пьеса, была представлена подлинная скорбь
 
Говорят, что когда скончался Софокл, в Аттику вторглись спартанцы, и их предводитель увидел во сне представшего перед ним Диониса, который велел воздать этой новой Сирене почести, какие установлены по отношению к умершим. И он понял, что сновидение относится к Софоклу и его поэзии. Ведь и по сию пору уподобляют влекущий соблазн стихов и речей Сирене. Спартанцы остановили на один день ведение боевых действий и дали совершиться погребению
 
Прибавим к философам ученейшего мужа, божественного Софокла, который, после того, как из храма Геркулеса был похищен тяжелый золотой кубок, увидел во сне бога, сообщающего ему, кто это сделал. Он сначала не обратил на это никакого внимания. Но когда сон стал повторяться, Софокл пошел в Ареопаг и доложил об этом; ареопагиты приказали арестовать того, на кого указал Софокл; во время допроса арестованный сознался и вернул кубок.
Я встретился с поэтом Софоклом на Хиосе, в то время, когда он в качестве стратега плыл на Лесбос; был он за вином любителем шуток и занимательным собеседником. Его хозяином был Гермесилай, его личный друг и проксен афинян. И вот, когда отрок - виночерпий стоял у огня ... Софокл заметил своему соседу:   - Как хорошо сказал Фриних:

     Опять на пурпурных ланитах свет любви пылает

Ему, однако, возразил какой-то эретриец, школьный учитель: - Сам ты, Софокл, поэт хороший, но все же Фриних не совсем удачно назвал ланиты красавца "пурпурными". Ведь если бы живописец раскрасил пурпуровой краской щеки этого мальчика, он вовсе не показался бы нам прекрасным. Не следует, значит, сравнивать прекрасное с тем, что не прекрасно. Софокл улыбнулся на замечание эретрийца и сказал:
- Значит, тебе не нравится и слово Симонида, пользующееся большим успехом у эллинов:

     дева песнь
     Звонкую льет из уст пурпурных, теша нас,

да и тот другой поэт, что назвал Аполлона "златокудрым"; ведь если бы живописец изобразил кудри Аполлона не черными, а золотыми, он этим испортил бы всю картину. Не одобришь ты и "розоперстой"; ведь если кто окрасит пальцы в цвет розы, он представит нам руки красильщика, а не прекрасной женщины. Тут все рассмеялись; эретриец нахмурился после этого урока
 
В Риме рассказывалось множество анекдотов об искусстве слова Цицерона. Некий Марк Оттон сильно раздражил против себя народ, предложив отвести всадническому сословию отдельные от остальной публики места на публичных зрелищах; когда он появился однажды в театре, его встретили таким шиканьем и даже угрозами, что ему пришлось спасаться бегством. На помощь ему подоспел Цицерон и, вызвав народ к соседнему храму, произнес такую блестящую речь, что народ мгновенно переменил настроение и приветствовал Оттона аплодисментами.
 
Марк Туллий Цицерон рассказывает в связи с этим следующее: некий римлянин, будучи послом в стране Пирра, с удивлением узнал о том, что "в Афинах есть человек, объявивший себя мудрым и утверждающий, что все наши действия надо оценивать с точки зрения наслаждения". И будто бы, услышав про это, не верящий ушам своим потомок Ромула, для которого вся жизнь была деяние и долг, борьба и каждодневная опасность, высказал пожелание, чтобы такого рода мудростью поскорее овладели самниты и прочие противники Рима, "так как их легче будет победить, когда они предадутся наслаждению".
 
Молон, древнегреческий ритор, у которого Цицерон записался в ученики, не знал ни слова по-латыни. Поэтому он попросил нового ученика продекламировать что-нибудь по-гречески. Тот исполнил его желание с таким успехом, что присутствующие были поражены и рассыпались в похвалах. Один Молон сидел молча, погруженный в тяжелые думы. Видя беспокойство нового ученика, он, наконец, заметил ему: "Я, конечно, хвалю и удивляюсь тебе, Цицерон, но меня тревожит судьба Греции. У нее ничего больше не осталось, кроме знаний и красноречия, но и те ты увозишь с собою в Рим"
 
Цицерон был известен как большой мастер bon mots. Какой-то еврей взялся защищать Верреса. Цицерон спросил его: "Как разве у евреев свинья не запретное животное?" Verres = домашний кабан
 
Цицерон вздумал защищать перед ним помпеянца Лигария, которого Цезарь, тогда уже владыка Рима, осудил заранее. Узнав об этом, Цезарь добродушно заметил: "Что же, отчего и не доставить себе давно не испытываемого удовольствия -- послушать Цицерона, когда я уже составил себе мнение о Лигарии как о дурном человеке и враге?" Но слушать Цицерона было то же, что слушать Сирену: речь была так патетична, исполнена такой прелести, что диктатор был тронут. Лигарий был прощен, чтобы вскоре после этого стать одним из заговорщиков 15 марта

Эзоп, но не тот, который писал басни, а Клавдий Эзоп был знаменитым трагическим актером во времена Цицерона. Он так долго играл на сцене, что многие уже и забыли, когда он начинал. "Надо же, -- говаривал Цицерон, -- он играл отцов семейства, когда я еще был пацаном, и вот я уже дед, а он все играет отцов семейства". И тем не менее и он состарился. И когда во время очередных игр -- а в др. Риме театральные постановки приурочивали к каким-либо общественным празденствам, -- давая клятву, ему вдруг изменил голос. Трижды он начинал фразу, "Если я сознательно солгу", и так не смог ее закончить. Он сошел со сцены и сказал друзьям: "Все я перестал"

По-разному мы и древние римляне воспринимают артистов. У нас артисты чуть ли не самые популярные люди, их интервьюируют по всем вопросам жизни. Иное дело в Риме. Так Август охотно присутствовал на представлениях, многих мимов знал по именам. Однако однажды, когда он стал свидетелем, как один из артистов ловко поддел освистывавших его зрителей, он изгнал этого артиста из Рима. Артисты существуют для зрителей, а не наоборот.

Стремясь достичь точности в создании образов, Апеллес выставлял картины на суд прохожих, а сам подслушивал их мнение, скрываясь за картиной. Как-то раз один башмачник заметил, что нарисованные сандалии по контуру не соответствуют стопе. К следующему дню Апеллес исправил дефект. Когда вновь объявившийся башмачник стал критиковать нарисованную ногу, сердитый художник выскочил и крикнул башмачнику, чтобы тот не высказывал мнения, не имеющего отношение к сандалиям. Плиний приписывает именно Апеллесу рождение римской поговорки: Ne sutor ultra crepidam (Да не судит башмачник выше обуви)

римский актер Росций отомстил однажды своему врагу Фаннию тем, что, играя в комедии Плавта роль сводника, придал ему облик Фанния

Император Веспасиан был известен свой скупостью. В века вошел ответ, который он дал сыну, упрекавшему его за ввод налога на отхожие места, что де от полученных таким образом денег будет пахнуть:
-- Смотри, не пахнет.
Когда Веспасиана хоронили, некий мим разыграл на похоронах такую шутку. Изображая покойного императора, он, якобы вставая из гроба, слабым голосом спросил:
-- Сколько стоят эти похороны?
-- 10 млн сестерциев.
-- О! о! о! Давайте эти деньги сюда, и бросьте мое тело хоть в Тибр.