Кадриль

- Хорошая какая лавочка! Молодец, Михалыч! Удобно! – Василиса Матвеевна поерзала, устраиваясь поудобнее. – Сколько просили мужиков наших, а только ты один и сделал! Спасибочки!
Федор Михайлович сурово двинул бровью, собирая инструменты, но все-таки сдержанно кивнул – не за что.
Лавочка и впрямь получилась отличной. Не зря ездил за город, чтобы выбрать доски на пилораме. Не зря возился, отшлифовывая каждую. Не зря ладил спинку. Вон как удобно устроились кумушки! Довольные какие. Может и подобреют чуток. Не все же им кости мыть соседям. Своими бы греметь научились правильно! А то до возраста дожили, а ума не нажили!
Михалыч собрал инструмент, закрыл ящик и собрался уже было восвояси, как из-за угла, от остановки, вывернула Нина.
- О! Нарисовалась – не сотрешь! – Татьяна Семеновна тут же прищурила глаз. – Идет как пишет! Была бы девка – загляденье, а надо ж было такой бестолковой уродиться?! Вся в мать!
Поймав тяжелый взгляд, который кинул на нее Михалыч, Татьяна прикусила язык.
- Ой, да и пусть себе! Ее жизнь – пусть и мается.
Василиса молча ткнула соседку и заклятую подружку в бок острым локотком.
- Не там я доски искал. Тут вон бревен сколько. Их бы попилить, так весь двор можно лавочками уставить. – Михалыч в сердцах плюнул под ноги и поздоровался с соседкой. – Здравствуй, Нина!
- Здравствуйте, Федор Михайлович!
- С работы?
- Ага.
- Мама как?
Нина сразу не ответила. Бросив взгляд на соседок, рядком сидевших на новой лавочке, она сдержанно кивнула:
– Добрый вечер!
- Пойдем! – Михалыч взял Нину под руку. – Без лишних ушей обойдемся.
Глядя, как они идут к подъезду, Татьяна поморщилась:
- Некоторым как с гуся вода. Натворят дел и ходят гордые!
- Что-то ты сегодня шипишь больше, чем обычно! – Василиса поправила воротник куртки и поежилась. – Холодает уже. Скоро будем по домам сидеть. Воздухом подышать и то не выйти. Поздно Михалыч лавочку-то сделал. Мог бы и пораньше подсуетиться.
Соседки закивали, соглашаясь, а Татьяна поджала губы. Опять Василиска тему в сторону увела. Всегда так делает, когда не нравится что-то в разговоре. А ведь Татьяна еще и сказать ничего не успела, хоть и есть о чем поговорить. Шутка ли, окрутила женатого и ребенка родила под носом у законной?! Да еще и осталась на месте, не сбежала куда подальше с полюбовником. Один уехал. Живет как ни в чем не бывало в соседнем подъезде и в ус не дует! Это куда такое?! Совсем девки совесть растеряли!
Но, разговор уже ушел в сторону и Татьяна, посидев еще немного, встала и помахала товаркам ручкой:
- До завтра! Пойду. Порядок сам себя не наведет.
- Как будто ты его там наводишь! – хохотнула Василиса, чем заслужила испепеляющий взгляд от подруги. – У тебя Настя золотая деваха. И наготовит, и в доме порядок наведет. А ты – одно с ней собачишься. Хоть бы чуть роздыху дала.
- Обойдется! Меня свекровь ой как гоняла по молодости. А эта чем лучше? Нечего! Умнее будет.
Татьяна ушла, а соседки примолкли, думая каждая о своем. Сумерки опускались на двор тихо-тихо. И скоро уже зажглись один за другим окна, мигнули и засветились мягким светом фонари во дворе, а лавочка из синей стала почти черной в темноте. Одна за другой женщины поднимались и уходили, кто с охотой, а кто и нехотя, спеша домой, чтобы встретить с работы детей и накормить ужином внуков. И только Василиса осталась сидеть на лавочке, ведь спешить ей было совершенно некуда и незачем. Она была одна как перст. Сын погиб, исполняя интернациональный долг, а невестка через пару лет вышла замуж и уехала в другой город, забрав с собой внука. Василиса отчаянно скучала по нему и была очень благодарна бывшей невестке, которая не только не сменила фамилию ребенку, отказав мужу в просьбе об усыновлении, но и привозила мальчика повидаться с бабушкой два раза в год, пообещав оставлять его на все каникулы, когда он чуть подрастет. Так и получилось. Славик проводил у Василисы все летние каникулы до самого выпуска из школы. Он любил приезжать к бабушке. Здесь были друзья, которые его ждали, и можно было весь день гонять по улице, забегая домой только поесть. Причем, Славик никогда не приходил обедать один и Василиса была этому только рада. Наготовив с вечера окрошки, она оставляла в холодильнике квас, и, уходя утром на работу, строго-настрого наказывала кормить всех, кто придет в гости. И, когда солнце начинало палить совсем уж нещадно, ребятня уходила с площадки, и скоро в большой комнате, которая служила Василисе и спальней, и гостиной, на полу сидело не меньше десятка друзей Славика. Они включали какой-нибудь фильм, ели вкуснейшую окрошку и немного завидовали Славке. Вот кому жить было вольно! Им самим такая свобода не светила. Даже обедать или попить водички домой лучше было не соваться. Загонят!
Славик бабушку любил, волновать ее по пустякам опасался, а то мало ли! И, потому, с ребятами на речку купаться отпрашивался, а вечерами старался удрать пораньше домой, чтобы провести время с Василисой. Он не просто любил ее как бабушку. Ближе друга, чем она, у мальчика просто не было. Им было легко вместе. Славик мог задать любой вопрос и Василиса, иногда слегка крякнув от неожиданности запроса и поразмыслив пару минут, выдавала ответ, в котором все было просто и ясно.
- Ба, а почему другие взрослые нам так не отвечают? Почему говорят, что расскажут, когда мы подрастем? Или еще лучше, что много будем знать – скоро состаримся?
- Не знаю, Славик. По мне, так лучше учиться на чужом опыте и чужих ошибках. Свои обходятся иногда слишком дорого. Если бы люди хорошо знали историю, то скольких ошибок можно было бы избежать!
- Почему?
- Потому, что все движется по кругу. Мы ведь не такие уникальные, как нам кажется. Один набор и достоинств, и недостатков. Одни стремления и пороки. Все уже было.
- Да ладно, ба! Ты преувеличиваешь!
- Вот, когда ты станешь историком, тогда поймешь, что я права! – Василиса, усмехаясь, подсовывала внуку очередную книгу.
То ли их беседы сыграли свою роль, то ли история действительно была так интересна Славику, но профессию он выбрал для себя такую, что Василиса только одобрительно покачала головой. Ее сын, отец Славика, тоже мечтал стать археологом. Но, эта мечта так и осталась лишь мечтой. Зато теперь ее внук эту мечту исполнит, потому, что она странным образом совпала с отцовской.
И за Нину Василиса заступалась не просто так. У Славика не было от нее секретов и о том, что эта девочка ему нравится, Василиса узнала первой. Сказать об этом Нине он, конечно, не решился. В старших классах даже просил одно время разрешения пожить у Василисы. Но, бабушка, посоветовавшись с его матерью, наотрез отказала Славику в этой возможности.
- Ни к чему это. Рано тебе еще о девушках думать. Точнее, нет, не так. Об этом никогда не рано. А вот о серьезных отношениях, а ты парень основательный, я-то знаю, рано. Да и Нина на тебя не очень-то смотрит. Будешь страдать только рядом. А это и вовсе ни к чему. Думай об учебе пока, а там видно будет.
Славик тогда обиделся на весь свет, но потом поразмыслил и решил, что все к лучшему. Предложить Нине ему было пока нечего, а там, глядишь, все и изменится.
Василиса, конечно, рада не была, отказывая внуку. Это было ее потаенной давнишней мечтой, чтобы Славик жил с ней. Но, она понимала, что никогда себе не позволит поднять эту тему. Ведь отчим у мальчика был замечательный, и, хотя отцом Славик его не называл, но относился мальчик к нему именно так. И ломать семью Василиса не хотела. Там у Славика был дом, брат, который родился, когда Славику исполнилось десять, и крепкая семья, способная дать тыл и поддержку. А то, что ее Василису в эту семью тоже включили, было по некоторым мерках и вовсе чудом. Поэтому, это доверие Василиса ценила и терять не хотела совершенно.
Долгими зимними вечерами она писала внуку письма, обсуждая с ним все и вся, и умалчивая лишь об одном – о Нине. Ей не хотелось огорчать Славика. Не хотелось рассказывать о том, как старый его приятель, Антон, который был известным ловеласом, почти сразу после собственной женитьбы стал волочиться за Ниной. Как та бегала от него, не зная, как отвязаться. А еще больше не хотела Василиса рассказывать Славику о том, что знали во всем дворе только мать Нины, виновник случившегося, да они с Михалычем. Ведь именно к Василисе, по странному стечению обстоятельств, пришла Нина в тот поздний вечер, когда Антон с приятелями напились во дворе. Кричать Нине не дали. Она молча билась в руках крепких парней, которые лишь пьяно хихикали, а по утру и вспомнить не могли, что было. И после случившегося, пришла к Василисе, которая жила на этаж выше, на девятом. Это потом Василиса сообразила, что Нина шла вовсе не к ней, а хотела попасть на крышу. Но, люк оказался заперт, а сил у девочки совершенно не осталось. И Василиса нашла ее на лестничной клетке, вернувшись с работы. Увидев, во что ее превратили, она сдавленно охнула, схватила Нину в охапку и постаралась как можно скорее спрятать ее в квартире. Ведь, неровен час, кто-то мог увидеть. Она попыталась усадить Нину на диван, но та сползла на пол, зарылась лицом в колени и замерла так, уже не плача, потому, что слез взять ей больше было негде, ведь все, которые были, она растратила там, в подвале, куда ее затащили пьяные оголтелые «друзья» детства.
Василиса, посмотрев на все это, позвонила Михалычу. Он много лет проработал участковым и точно должен был знать, что делать.
А он и знал.
Охнув от боли в спине, которая не давала ему покоя после ранения, полученного на службе, Михалыч опустился на колени перед Ниной и попытался заглянуть ей в глаза. А, когда не удалось, не попытался коснуться ее, а просто застыл рядом, дожидаясь чего-то, и сердито махнув рукой Василисе, чтобы не мешала. Его тихое:
- Ниночка, девочка, я помочь хочу! – Василиса потом долго еще невольно слышала каждый раз, когда встречала Нину.
Она просидела тогда так долго. Очень долго. А, когда все-таки подняла глаза, Василиса задохнулась от того, сколько боли было в них. Василиса тогда вылетела из комнаты, несмотря на свой немалый вес, и никак не могла заставить себя вернуться. Это было выше ее сил. В голове никак не укладывалось, как эти люди могли такое сделать с девочкой, которую знали с детства! С которой лепили куличики в одной песочнице, качались на качелях и играли в «казаки-разбойники»… Людьми Василиса их больше назвать не могла. Это были даже не звери, ведь те никогда не глумились над своей жертвой, даря ей быстрый конец…
О чем Нина разговаривала с Михалычем, Василиса так и не узнала. Спустя почти час, он, пошатываясь, вышел из комнаты, и, не поднимая глаз на Василису, сказал:
- Помоги ей там… в порядок себя привести, что ли… Матери ее такой показывать нельзя. У Светы сердце больное, не дай Бог что…
- А как же… Михалыч! А подонки эти? Неужели и не наказать их никак?!
- Не хочет она заявление писать. Как не уговаривал… Да и, знаешь, что? – Михалыч передернулся так, словно увидел перед собой что-то страшное. – Не сдюжит она, если разбирательства будут. Не справится.
Василиса сдавленно всхлипнула, закрыв рот ладонью, а потом выдохнула, взяла себя в руки и кивнула:
- Поняла тебя. Все сделаю.
Ни словом не обмолвился Михалыч о том, что собирается делать со всей этой историей, а только спустя пару недель в соседнем дворе нашли двоих из той веселой компании. Били их долго и со знанием дела. Одному дали инвалидность, а другой ходить больше не смог никогда. Матери их подняли скандал, требуя принять заявления, да только все сошло на нет и дела закрыли позже, так и не найдя виновных. А Антона Михалыч пожалел только по одной причине. Его жена, Саша, пришла как-то вечером к соседу, встала перед ним на колени и попросила:
- Не трогай его, Федор Михайлович! Пока не трогай, прошу. Ребенок у нас будет. Я рожу, а потом мы уедем. Вот тогда и делай с Антоном, что захочешь. Я слова не скажу.
Михалыч Сашу с колен поднял и спросил только одно:
- Знаешь?
Та, опустив глаза, заплакала и, мелко кивая, сказала:
- Все знаю. Сам признался. Если Нина решит заявление написать – пойду свидетелем. Жить с ним не буду, но и сына сиротить не хочу раньше времени. Не хочу, чтобы он знал, что его отец – подонок. Не хочу, чтобы пальцем в него тыкали все, кому не лень. Ребенок-то не виноват!
Михалыч только сплюнул в сердцах:
- Что мне делать с вами, девчата? Одна молчит и слезы точит, и ты туда же… По закону бы надо все это, да только, разве ж вы дадите!
Саша вскинула на него глаза:
- Она не будет заявление подавать?
- Отказывается.
Задумчиво кивнув, Александра вдруг взяла Михалыча за руку, поднесла ее к губам и быстро поцеловала:
- Спасибо…
Он не успел ничего сказать или сделать. Саша убежала, а Михалыч еще долго стоял, глядя ей вслед и думая о чем-то. А потом захлопнул дверь в квартиру и напился в этот вечер так, как не позволял себе никогда в жизни. Его пес, Барон, поначалу смотрел на хозяина, а потом ушел в другую комнату и вернулся только тогда, когда Михалыч захрапел, уронив голову на руки, лежавшие на столе. Барон аккуратно взял со стола кусок хлеба, чего никогда не делал до этого, медленно съел его, а потом уткнулся носом в тапочек хозяина и пролежал так до следующего утра, слушая дыхание и не решаясь тревожить своего человека.
Михалыч не знал, что в тот же вечер Саша сходила к Нине. Светлана, постаревшая за эти дни вполовину, открыла ей дверь и встала на пороге, не желая пускать.
- Я… мне поговорить с ней надо. Я хочу прощения у нее попросить.
- За что?
- За Антона.
- Не тебе за него каяться. Да и не будет она с тобой разговаривать. Ни с кем не хочет.
- Можно, я хотя бы попробую?
- Нет! Иди домой, Саша. Прости, но я не могу тебя пустить.
Светлана закрыла дверь, а Саша еще долго стояла на лестничной площадке, то поднимая, то опуская руку, но так и не решилась постучать снова.
Антон уехал через пару дней, бросив работу и даже не взяв с собой толком ничего из вещей. Больше его в городе никто не видел. Спустя два года пришла весть, что его нашли где-то на окраине Москвы. Опознать его смогла мать, да и то не сразу. Вернувшись домой, она отписала свою квартиру Саше с сыном и уехала к дочери в другой город.
Соседки посудачили-посудачили, да и успокоились, благо, о том, что случилось с Ниной никто во дворе не знал. А Василиса с Михалычем молчали, не поддерживая никаких разговоров, касающихся Нины или Саши.
Все жалели Сашу, которая осторожно проходила по двору едва здороваясь с соседями. Слухи всколыхнулись с новой силой только тогда, когда Нина, возвращаясь как-то домой с учебы, споткнулась на ступеньках, и просторное пальто матери, в котором она ходила, распахнулось, явив соседкам новый повод для интриг и расследований. Кто отец – гадали всем двором. Ясно это стало спустя год, когда во дворе встретились с детьми Саша, уезжавшая рожать к матери, и Нина. Сомнений быть не могло. В колясках, глазея друг на друга, сидели практически близнецы. Двор замер, ожидая больших событий, и разочарованно выдохнул, их не дождавшись. Мальчишки гуляли вместе на площадке под присмотром матерей, а позже, когда те вышли на работу после декрета, Светланы. А ни Нина, ни Саша не смотрели друг на друга косо. Откуда было знать соседям, что перед самым отъездом к матери, Саша все-таки подкараулила Нину в подъезде и они долго говорили, сидя на стылом подоконнике, поначалу не решаясь поднять глаза, а под конец, вытирая друг другу слезы. Никому до этого Саша не рассказывала, как бил ее Антон. Как издевался над ней, говоря, что она ноль и пустое место. А она ревела, но не находила в себе сил уйти, перечеркнув свою первую любовь, о которой так мечтала и которую потеряла почти сразу, как только обрела. И Нина не стала задавать вопрос, который вертелся у нее на языке, а только вскинула, потемневшие от боли, глаза на Сашу и стиснула ее ладонь.
- Наши дети не должны стать такими!
Саша кивнула, но беспомощность в ее взгляде разозлила Нину:
- Не смей! Жалеть себя – не смей! Нет у нас другого выхода, поняла? Только сделать так, чтобы они знать не знали, какой был их отец! Воспитать их так, чтобы были совершенно на него не похожи.
- А как? Ты знаешь, как это сделать?
- Нет… - Нина отпустила руку Саши и обняла себя за плечи, зябко поежившись. – Понятия не имею… Пока…
Они молча смотрели в окно, за которым лил холодный осенний дождь и думали каждая о своем.
- Почему? – Саша не знала, как задать этот вопрос, но решила, что должна знать.
- Что?
- Ты знаешь…
- Не смогла… Хотела. Даже дошла до больницы, все оформила, но не смогла… Сбежала.
- Ребенок не виноват?
- А ты считаешь иначе? Сама-то что?
Саша молчала, съежившись в комок и прижав ладони к животу.
- Нин… А если я не смогу? Любить его не смогу? Как тогда?
- Думаешь, я не задавала себе тот же вопрос? Не знаю… Думаю, что у них, — Нина осторожно коснулась Сашиного живота, — кроме нас никого нет. И дать им узнать, что в этом мире, кроме гадости и зла, есть что-то другое, тоже некому. И я…
Нина отвернулась, подняв повыше подбородок. Слезы вернулись откуда пришли, и она продолжила, но голос изменил ей и, вместо твердо сказанных слов, получился почти шепот:
- Я тоже боюсь. Мне страшно, Сашка. Так страшно, как никогда еще не было.
Они долго еще сидели в подъезде, глядя, как ночь опускается на город. И не было больше недосказанности и неловкости. С этого момента они поняли, что сидят отныне в одной лодке. И как пойдет она дальше – по течению или против – зависит только от них самих. А еще поняли, что нет на свете больше никого, с кем можно было бы говорить и молчать вот так, без оглядки и оговорок. Что еще им было таить друг от друга? И кто еще понял бы их так хорошо?
Дима и Паша появились на свет с разницей в два месяца. Они понятия не имели до поры довремени о том, кем приходятся друг другу, но Нина с Сашей по молчаливому согласию, как можно чаще давали им возможность общаться. Мальчишки пошли в один детский сад, где болели почти одновременно и совершенно одинаково. И тогда с ними сидела Светлана, которая поначалу поджимала недовольно губы на странную дочкину затею, а потом приняла странный расклад, и уже не делала различия между своим внуком и сыном Саши. Она называла парней - «мои мальчики», и гордо проходила по двору, ведя за руки обоих и не обращая внимания на шепотки за спиной.
Странности в поведении этой «семьи» будоражили двор. Как это так? Жена и любовница не дерутся, не выясняют отношения, а вместе воспитывают детей, подменяя друг друга и стараясь дать мальчикам все, что возможно. И пусть папаша ребятишек пропал, как и не было, но, был же! И совершенно точно один на двоих, ведь дети похожи как две капли воды!
Ни Нина, ни Саша никак не комментировали свое поведение и образ жизни. Они давно поняли, что чем больше давать объяснений, тем больше будет додуманных небылиц и сплетен. Они сдержанно здоровались с соседями, не останавливаясь даже на минуту, чтобы поговорить. И со временем слухи утихли, ведь всегда найдется новая тема для пересудов, нужно только немного подождать.
Время не шло, а летело. Ушла из жизни мать Саши и Нина взяла на себя заботу о мальчиках на то время, пока Саша разбиралась с хлопотами и наследством в соседнем городе.
Потом заболела Светлана, и настала очередь Саши заботиться не только о своем сыне, но и Диме, который жил теперь у нее, ведь дома поселилась боль и ожидание. Диагноз Светлане поставили слишком поздно и оставалось только ждать и пытаться сделать так, чтобы уход был максимально легким. Отдавать мать в хоспис Нина отказалась наотрез. Взяв отпуск на работе, сама ухаживала за ней, глядя, как быстро угасает самый близкий человек. Она запретила себе плакать и каждый день начинала со слов:
- Доброе утро, мамочка! Нас ждет еще один хороший день! Мы никому не верим, а выздоравливаем, так? Вот и молодец!
Светлана, которая давно все поняла, старалась так же бодро кивать на браваду дочери, и только перед самым уходом вдруг прервала ее и, похлопав по краю постели рукой, попросила:
- Посиди со мной. Поговорить надо.
Нина, которая все понимала, осеклась на полуслове, притихла и села рядом с матерью:
- Слушай меня, девочка. И не перебивай. Многое я тебе сказать не успела, но, может оно и к лучшему. Слова – это самое страшное зло и самое благое добро, которое нам дано. Скажи вовремя то, что нужно, и дашь человеку жизнь, подарив надежду на то, что все будет хорошо. А скажи то, что не стоило бы и в мыслях держать, и вот уже жизни нет и не будет. Совмести время и слово, и будешь иметь такую власть, о которой некоторым и мечтать не приходится! Сейчас то самое время сказать мне все, что я думаю. А ты слушай. Это недолго.
Нина кивнула, машинально гладя иссохшую, почти невесомую руку матери.
- Слушаю, мамочка, говори.
- Ты остаешься одна. Молчи! Я и без тебя все знаю. И слушать сейчас о том, что все еще будет, уже не хочу. Не теперь. Потом скажешь, а я поверю. Но, сейчас – молчи! Вот так. Нина… Нет страшнее для человека ничего в этом мире, чем одиночество. Мы приходим в этот мир в одиночестве и уходим из него так же. Но, в промежутке между этими событиями, нужно сделать все, чтобы в этом одиночестве не остаться. Плохо, когда человек один. Я это очень хорошо знаю. Цени тех, кто рядом. Кто даже на долю мгновения готов тебе подарить свое время и душу. Цени Сашку, потому, что вас так странно и страшно связала эта жизнь, но именно она подарила вам возможность быть друг для друга чем-то большим, чем просто матерями для мальчишек, появившихся от одного… даже отцом его называть не хочу.
Светлана беспокойно заворочалась.
- Говорят, что надо прощать напоследок всех, кто причинил тебе зло, а я не могу… Забыть не могу… И смириться с тем, что он где-то ходил, дышал столько времени, после того, что сделал с тобой – не могу…
- Не надо, мамочка…
- Не надо… Ты права. Не было бы его – не было бы Димы. А большего счастья у меня в жизни не было, чем, когда я Димочку на руки взяла.
- Мам! – Нина засмеялась, прижав ладонь матери к своей щеке. – А я?
- А ты была моим ребенком. С тобой мне было страшно.
- Почему?
- Как почему? А ну-ка, вспомни, что ты подумала, когда Димка родился? То-то! Всякая мать понимает, что все! Баста, карапузики! Теперь твоя жизнь принадлежит вот этому кричащему комочку, для которого ты сделаешь все что угодно и еще немного, но все равно всегда будешь бояться, что этого мало. Будешь бояться, что упустишь что-то, не научишь как правильно.
- А с Димкой, значит, тебе уже можно было не бояться?
- Конечно, нет. У него для этого ты есть. А я могла ему просто радоваться. Странно так…
- Что?
- Иногда самое хорошее дается нам через самое плохое. Кажется, что хуже и быть не может, а потом неожиданно получаешь то, о чем и мечтать не смел…
- Если бы так было всегда, мамочка… - Нина, подумав, кивнула матери.
- Нина, ты сильная! Я хочу, чтобы ты всегда об этом помнила. Сильнее тебя я в жизни человека не встречала! И сила твоя особенная.
- Где ты ее только увидела, мам? – Нина всхлипнула вдруг, уткнувшись в ладони матери.
- Я вижу ее каждый день во всем, что ты делаешь! И не смей в себе сомневаться. Тебе хватит ее. И на себя, и на Димку, да еще и останется! Только, Ниночка… Пообещай мне кое-что.
- Что, мам?
- Если появится человек, который захочет взять на себя часть твоей ноши, то я прошу тебя – позволь ему! Если точно будешь знать, что ему можно доверять, прибери свою силу и дай ему показать собственную, хорошо?
- Почему ты так говоришь?
- Потому, что знаю – так будет. Он придет когда-то. Невозможно, чтобы не пришел. Ты заслуживаешь счастья. И очень боюсь, что, привыкнув решать все и всегда сама, ты упустишь свой шанс, решив, что лучше тебя никто с твоей жизнью не справится. Это так, Нина, но позволить разделить ее с тобой, разве плохо?
- Не знаю, мам. Я об этом не думала.
- А сейчас и не надо. Обещай, что подумаешь тогда, когда придет время.
- Хорошо.
- Что-то я тебе еще сказать хотела… Много всего, но забыла. Потом скажу.
- Конечно, скажешь! У нас с тобой еще будет много времени, мамочка… И ты все-все мне скажешь, хорошо? А сейчас – спи. Тебе нужны силы.
Она долго еще сидела возле матери, уже не плача, а думая о том, что услышала. Нина так и не успела сказать Светлане, что вся ее сила – это как раз она. Без ее поддержки и помощи Нина точно не справилась бы с тем, что навалилось. А еще она не сказала матери о том, сколько раз, пока Дима был маленьким, она подходила к его кроватке, смотрела на него и пыталась понять, что чувствует. И ей становилось страшно. А потом приходила Светлана, брала на руки внука, улыбалась ему, и все становилось на свои места. Все становилось правильно. И это тоже держало Нину, не давало скатиться в темноту. Туда, откуда возврата, может быть и не было бы… И теперь эта сила уходила. Но, Нине почему-то не было страшно. Она понимала, что пришло ее время. Теперь уже окончательно пришло. И ей придется идти по этому пути дальше самой. Но, мама и тут сделала все правильно. Она оставила ей нужные слова в правильное время. И, конечно, она права – рядом те, кто поддержит и поймет, главное, самой не отвернуться от них.
Света ушла очень тихо, ночью, во сне. Нина заглянула к ней, чтобы спросить, что мама хочет на завтрак и поняла все сразу, даже не подойдя еще к кровати. Она тихо прикрыла дверь, прижалась к ней спиной и долго стояла так, пытаясь понять, что же делать дальше. А потом вытерла слезы и взяла в руки телефон. Михалыч ответил быстро и не стал спрашивать лишнего:
- Пять минут.
Он сам позвонил Василисе, а та, сама не зная пока – зачем, набрала номер внука. Славик, а теперь уже Вячеслав Игоревич, приехал на следующий день. Нина удивилась, но ничего не сказала, заметив, что поручения Михалыча выполняет тот, кого она последний раз видела еще во времена счастливой своей юности.
А спустя пару месяцев, ранним утром у лавочки, сделанной когда-то Михалычем, топтались в ожидании мальчишки.
- А приманку дед нас варить не позвал.
- Так, контрольную же писали. – Димка вздохнул, поправляя кепку. - Сказал готовиться. Потому, что без пятерок на рыбалку не возьмет.
- У меня четверка.
- Все! Иди домой! – Димка увернулся от шутливого подзатыльника брата и отскочил подальше. – Главное, чтобы удочки дед взял новые. Те, что ему из Москвы привезли.
- А ты их видел?
- Нет еще.
- А кто он? Ну, этот, как его…
- Вячеслав?
- Ага.
- Не знаю. Бабушка Вася говорила, что ее внук. А еще сказала, что он археолог.
- Круто!
- Ага! Может, расскажет что-нибудь.
Нина вышла из подъезда и поставила на лавочку корзинку с едой, собранную ею для рыбаков.
- Мам, а правда, что дед нас с ночевкой отпросил?
- Правда.
- И ты согласилась?
Глаза у мальчишек стали совершенно круглыми.
- Да. У Славика… У Вячеслава Игоревича палатка хорошая, не замерзнете. Да и пора вам уже взрослыми становиться.
- То есть, ты с нами в этот раз не поедешь?
- Нет.
- Ура! – дружный крик спугнул кошек, сидевших неподалеку, а Саша, которая шла по дорожке от соседнего подъезда, возмущенно шикнула на ребят.
- Чего вы горланите! Люди спят еще!
- Мам, а ты тоже с нами не поедешь? – Пашка недоверчиво прищурился.
- Угомонитесь! Сегодня вы сами по себе. Женщины остаются дома.
- Ураааа! – уже шепотом выдали мальчишки и замолкли, когда во двор вышли Михалыч со Славиком.
- Грузитесь! – Михалыч отдал удочки мальчишкам.
Он открыл машину и кивнул Нине с Сашей.
- Без паники, мамаши. Доставим в лучшем виде и туда, и обратно.
Саша удивленно подняла брови, заметив, как покраснела вдруг Нина, здороваясь со Славиком, но промолчала, лишь спрятав мелькнувшую было улыбку.
Выезжая из двора, Михалыч глянул в зеркало заднего вида на сидящих на лавочке девчат, и подумал, какие странные все-таки коленца выкидывает иногда жизнь. Подстроишься под эту кадриль, поймешь, куда встать и какого партнера выбрать, и пойдет виться правильный узор в танце, складываясь в сложную последовательность, выверенную так, что ни один танцор не столкнется с другим, вовремя разминувшись или сблизившись именно так, как надо. А оступись – и все! Не только сам выпадешь из этого узора, но и других за собой потянешь. И не получится уже ничего хорошего, а только мешанина и потерянное время. И как сложно бывает сделать первый шаг и выбрать этого самого партнера. Нина с Сашей справились. Еще немного времени пройдет и они разойдутся в этом сложном танце, чтобы объединиться с новыми партнерами, но так или иначе будут встречаться, раскланиваясь, и сплетая снова и снова узор своей жизни так, чтобы он был правильным и четким. Эта мысль почему-то именно сейчас так обрадовала его, что он замурлыкал под нос любимую свою песню, чем немедленно вызвал смех у сидящих сзади мальчишек:
- Дед, тебе медведь на оба уха встал и потоптался!
- Цыц! Моя машина! Хочу – пою, хочу – высаживаю недовольных! Кто со мной на рыбалку – поют тоже! Да погромче!
Славик улыбнулся, а мальчишки переглянулись и затянули вслед за Михалычем припев.