Сага о Степанове-72. Те, кто не читает Пелевина

На фото вверху — Красноярский завод комбайнов в 2008 году. Внизу — он же в 2020 году.


ТЕ, КТО НЕ ЧИТАЕТ ПЕЛЕВИНА


Утонув в кожаных чреслах
огромного уютного дивана,
второй час Степанов сидел в дальнем углу
интимно затемнённой приёмной,
ожидая, пока Его Генеральное Величество
наконец-то соизволят принять гостя.
Он тяготился этой встречей,
но шеф в приказном порядке
повелел ему познакомиться
с новыми партнёрами лично,
а сам отчалил обратно в аэропорт —
забыл он, дескать, покормить
оставшегося дома в Энске пса
(а больше, конечно, это сделать
было решительно некому!).

Были у шефа такие странности —
любил Миша ни с того ни с сего
устроить какой-нибудь «фрекенбок»,
взбрыкнуть на ровном месте,
выкинуть коленце во время переговоров,
рассеянно заявив потенциальному клиенту
в самый что ни на есть ответственный момент:
«Мы потеряли интерес к этой сделке!»
Да не кому-нибудь, а самому «Сургутнефтегазу»,
представители которого теряли дар речи
и начинали усиленно хлопать глазами,
пытаясь хоть немного осознать услышанное.

Конечно, в отдельных случаях
такое поведение приносило успех,
но чаще всего получалось наоборот —
партнеры по переговорам бледнели,
потом краснели, злились, негодовали —
и сделка летела в мусорную корзину.
Степанов долго пытался понять,
зачем шеф выкидывает такие фортели,
но потом решил, что это всё
происходит от его неуравновешенности —
там, где обычный человек смолчит,
его закомплексованный босс
обязательно захочет самоутвердиться,
а проще говоря — выпендриться.

На самом же деле в данном случае
всё было гораздо проще —
босс увидел часы и костюмы
встречающих его «младобизнесменов»
и понял, что на этом ярком фоне
его аксессуары заметно проигрывают.
Надо сказать, что их «фюрер»,
как ласково звали сотрудники шефа за глаза,
разбирался в часах как никто,
он вообще очень много внимания
уделял бизнес-дресс-коду,
оценивая собеседника «по одёжке»
и заставляя подчинённых тратиться
на всякую дорогущую хрень.

Они прилетели в Красногорск вдвоём —
тема переговоров была для обоих
самая что ни на есть важнейшая,
шеф купил контрольный пакет акций
одного крупного предприятия,
когда-то во множестве собиравшего
рисозерноуборочные комбайны
наполовину из собственных узлов,
наполовину — из красногорских,
поэтому для дальнейшего бизнеса
надо было выстраивать отношения,
как-то договариваться о цене,
просить увеличить объём поставок
или самим поставлять узлы Красногорску.

Всё складывалось и без того непросто —
красногорские партнёры тоже
купили свой завод не так уж давно,
поэтому с производственниками своими
были, что говорится, «на ножах»,
те мстили за проигранный в битве завод,
вели мелкую партизанскую войну,
где-то натравливая пожарников,
где-то намеренно заводя в тупик
сложные технические вопросы,
изящно срывали сроки поставок
и с наслаждением наблюдали
за паникой в рядах «директоров».

В этой ситуации любые переговоры
были изначально обречены на провал —
если бы (о, чудо!) новые хозяева
даже захотели «задружиться»,
то их производственники заявили бы
о технической невозможности сотрудничества,
которое за последние годы и без того сошло к нулю.
Поддерживать чужой завод на переговорах,
несмотря на давнюю дружбу,
производственники тоже не хотели,
опасаясь того, что новые директора
могут усмотреть в этом подкуп,
лоббирование чужих интересов
или некий хорошо скрытый подвох.

Словом, красногорцы завод Степанова
давным-давно списали со счетов,
они делали сами свой собственный комбайн,
этакий лёгкий «монгольский воин» на колёсах,
прекрасно обходились без всяких партнёров,
и в лишнем геморрое совсем не нуждались.

Страна летела в новые тартарары,
ошарашенная новогодним ельцинским
заявлением «Я устал, я ухожу!»
Новый президент летал на Су-27,
изображая то ли Бэтмена, то ли ещё кого,
«мочил в сортире» бородатых ваххабитов,
в экономику пока толком не заглядывал,
ждать от него манны явно не приходилось,
надо было как-то выживать самим.
Но в Росагролизинг без финансов
в одиночку было никак не пробиться,
а сами заводчане без красногорских деталей
собрать свой комбайн никак не могли.

Прекрасно понимая весь расклад,
шеф прилетел поутру в Красногорск,
шумно посетил пару магазинов
со всякой охотничьей амуницией
и отбыл кормить свою псину,
повесив переговоры на плечи Степанова.
И вот теперь тот дремал в приёмной,
утопая в мягком кожаном диване,
и гадал, чем закончится его визит,
прекрасно понимая при этом, что провал
шеф однозначно спишет на него,
а победу всенепременно присвоит себе,
как уже бывало не раз и не два.

Умопомрачительно красивая
стройная длинноногая секретарша
в чёрном мини и прозрачной блузке
уверенной походкой манекенщицы
протанцевала от стола к Степанову,
чтобы таинственно и доверительно
с придыханием сообщить о том,
что Его Величество примут его сей момент.
Степанов представил себе
мурло Его Величества,
этакого сытенького новомодного нувориша,
спесивого, нудного и жадного,
вздохнул, кое-как встал с дивана
и тяжело пошагал навстречу
полной неизвестности.

Кабинет был так красив и богат,
что он не сразу рассмотрел хозяина —
милый добрый мальчик в очёчках
тянул ему вялую пухлую ручонку,
приподнявшись над огромным столом
явно ручной работы крепостного мастера.
«Зануда», — подумал Степанов. —
«Нет, с таким уж точно каши не сваришь».
Очкастенький пухляш тоже
смотрел на него с большой опаской,
явно не зная, что делать с этим бруталом.
Но отступать было некуда.
Степанов покосился на часы визави,
зажмурился, прокашлялся и…
— А может, пообедаем? —
как-то по-детски и очень жалобно
спросил гостя Его Величество.
— Легко! — ответил Степанов.

И они поехали в «Чемодан».
Так назывался арт-ресторан,
стилизованный под «двадцатые годы».
Сначала Степанову казалось, что он в музее —
там и тут на стенах висели портреты,
плакаты и фотографии времен НЭПа,
завывал и поскрипывал патефон,
вся мебель заведения была антикварной,
вдоль стен на полках лежали газеты,
старые вещи, монеты, предметы быта.
Бодрые официантки в юнг-штурмовках
принесли им удивительное меню,
состоявшее из блюд того времени —
селянка, филе миньон, рябчики в сметане…

Так началось их — нет, не дружба,
правильнее будет сказать — приятельство.
Его Величество назвался Димой,
они хорошо поговорили про то, про сё,
Степанов намеревался приступить к главному,
когда Дима неожиданно спросил гостя:
— А Вы… ты читал Пелевина?
— Читал, — насторожился Степанов.
— Ну и как тебе Пелевин?
— Честно? Ерунда полная! —
гость употребил слово куда покрепче,
и Дима радостно забормотал в ответ:
— Вот и мне Пелевин не нравится!
А жена меня читать его заставляет,
чтоб на светские темы с гостями
беседы всякие можно было вести…
— А я гостей терпеть не могу! —
неожиданно признался Степанов.
— И я тоже! Ненавижу их просто!
О чём с гостями приходится говорить?
Пустой трёп на модные темы!
Про затраты и прибыль им неинтересно…
А это ведь так занимательно!
И вообще я костюмы носить не люблю,
мне и в свитере хорошо и удобно…

Так сошлись две родственные души.
Тогда-то и поделился Степанов с Димой
думками о наболевшем — о том,
что проект у них пусть малобюджетный,
но зато весьма интересный —
власти разрешают забыть про долги,
можно попытаться раскачать бизнес,
соорудить что-нибудь существенное,
взаимоинтересное для всех,
но нужна поддержка Красногорска,
и не только сверху, от хозяев,
а на всех уровнях производства.

Дима был вовсе не менеджер —
так, обычный финансовый гений,
робкий бухгалтер в нарукавниках,
руководство холдингом его тяготило,
он обожал тишину и покой кабинета,
ненавидел публичность и поездки,
любил цифры и формальную логику,
в эмоциях для подпитки не нуждался,
чужих человеческих страстей чурался,
хотя в быту был милейший человек,
но именно такие люди, как он,
этакие холодноглазые умники,
когда-то и построили «третий рейх»…

Представители его поколения,
воспитанные девяностыми,
не рассуждали о человечности,
никого никогда не жалея,
они всегда побеждали —
расчёт и холодный рассудок
всегда есть залог победы,
но победа эта ломала жизни,
перепахивала чужие судьбы.
Беспощадные, как арифмометры,
они умели гасить гнев митингов,
со звериным хладнокровием
ломали холки конкурентам —
о, как всем этим юным волкам
хотелось добиться власти!

Они покупали телеканалы,
журналистов, газеты, депутатов,
набирали военизированные ЧОПы,
отсутствие моральных принципов
позволяло им грести деньги лопатой,
и всё это очень им нравилось.

Дима был ещё не самым худшим из них,
может, он плохо знал реалии жизни,
зато был асом финансовых интриг.
Он-то как раз и придумал схему,
которая устраивала всех и вся —
Степанов продавал свой узел
придворной фирме холдинга за сто тысяч,
та — уже за триста тысяч! —
поставляла дальневосточное чудо холдингу,
который собирал гусеничный комбайн
и отгружал его Росагролизингу,
учитывая «откат» москвичам,
по итоговой цене пятьсот тысяч,
и все были радостны и довольны.

Из двухсот тысяч своей доли маржи
«сеньоры» из холдинга —
по правилу первой ночи —
брали себе любую половину,
а Степанов ублажал чужих производственников,
честно деля с ними всё оставшееся.

Волк, коза и капуста
наконец-то уселись в одну лодку.
Каждый участник сделки
работал не за абстрактные понятия,
а за полновесные зелёные баксы.

Целых долгих четыре года
Димина схема работала безотказно —
государство требовало комбайны
и щедро оплачивало их покупку,
производство крутилось вовсю,
коллектив Степанова воспрял духом,
завод накопил кое-какую денежку
и даже стал мало-помалу
решать социальные вопросы,
чиновники начали уважать предприятие.

Подсевший на долю отката шеф
то и дело нетерпеливо гнал Степанова
за очередным траншем наличных,
гневался и бушевал, грозил уволить,
но Дима с друзьями раз и навсегда
подстраховали Степанова от ревности
его непредсказуемого работодателя,
категорично предупредив Мишу о том,
что работать будут только со Степановым.

Апогеем отношений с партнёрами
стал визит в приамурскую сонную глушь
большой делегации красногорских спецов,
холдинг примерялся купить их завод,
втащить предприятие в свою орбиту —
об этом можно было только мечтать.
Именно тогда у Степанова появилась
твердая уверенность в будущем.

Потом было то, что случилось —
из-за очередной глупости вздорного шефа,
потерявшего, как говорится, берега,
всё наработанное пошло прахом.
Но грустная история с ЮКОСом
не смогла пройти бесследно
и для молодых партнеров из Красногорска.

По всей стране развернулась
широкомасштабная охота на олигархов,
Росагролизинг утроил аппетиты,
наступала эпоха «распил-откат-занос»,
производить что-то стало невыгодно,
владельцы холдинга спешно слили
свои акции ветеранам-силовикам,
те алчно рванулись делать бизнес
по собственным стандартам —
в итоге к сегодняшнему дню
от завода в Красногорске
остались только рожки да ножки.

Ещё за год до продажи холдинга
Дима стал жертвой модных веяний,
которых всю жизнь избегал.
Его Степанову было жаль больше всего —
какого чёрта Диму понесло тогда
кататься на горных лыжах,
все вокруг посходили с ума,
стараясь подражать Путину,
искали места в политической тусовке,
шарахались по модным курортам.

Друзья уговорили бедного Диму
тоже встать на лыжи,
и он — неуклюжий, очкастый —
конечно, тут же неудачно упал,
сломал позвоночник
и навсегда остался калекой.
Богатым калекой в одной из клиник Швейцарии.

Степанов ничего не имел
против Пелевина лично.
Он иногда открывал новинки,
вышедшие из-под его пера —
хорошо ведь писал мужик, классно!
Но тут же вспоминал про Диму,
обречённого на вечные муки,
представлял, каково ему там,
как лежит он в палате, пытаясь вставать,
воскрешал в памяти «Чемодан»,
их долгие беседы под абажуром лампы —
и решительно закрывал книгу:
— Рот фронт, Дима! Но пасаран!