Сага о Степанове-73. Гешефт по-кубански

— Сынку, часом ты не жидёнок?

Степанов замер, потеряв дар речи,
потому что никак не ожидал
услышать такую мерзопакостность
от знаменитого губернатора Кубани,
того самого «батьки Кондрата»,
человека, известного всей стране,
обладавшего железной волей,
крепким кулаком, веским словом.

Многое повидал Степанов,
объездив российские просторы,
но такого благополучия,
как в Краснодарском крае
зимою двухтысячного,
он нигде больше не встретил —
утренние дойки, дисциплина,
трудовые победы, чистые левады,
богатые столы, распаханные поля,
казачьи песни и пляски,
светлые лица людей.

Как же могло так случиться,
что уважаемый всеми «батька»,
человек широкой души,
искренний, сердечный, добрый,
толковый руководитель,
оказался и вправду
обычным злобным антисемитом,
каковых встречалось много мне
среди людей необразованных,
тёмных, обиженных на жизнь?

— Ах-ха… Сынку, так может,
ты точно жидёнок, а?

Губернатор громко захохотал,
довольный собственной шуткой,
его смех угодливо подхватили
те самые доверенные люди,
что привели Степанова к нему на приём,
а сделать это было непросто —
«батька» кого попало не принимал,
время своё попусту не тратил.

Конечно, новые партнёры
проверили Степанова до того
самым что ни на есть надёжным,
простым и бесстыжим способом,
затащив после застолья в сауну,
где ему, гостю, вдруг «случайно»
не досталось простынки,
и природное хозяйство
пришлось вывалить наружу,
на всеобщее обозрение,
а потом как-то сразу и простынка нашлась,
и нездоровый интерес хозяев
куда-то пропал…

— Сынку, а ты не обманешь нас, а?

Остудив свой праведный гнев,
Степанов уже вовсю актёрствовал,
всерьёз опасаясь переборщить,
приподнявшись над столом,
состроил самую что ни на есть блаженную мину,
подыгрывая хозяину,
ударил себя кулаками в грудь:
— Николай Игнатович! Та ни в жисть!

— Верю, сынку, верю! Как тебе у нас?
Как приняли тебя? Накормили как?
Женат? А то, смотри, женим… Ах-ха-ха!

Степанов кланялся, благодарил,
что-то лепетал, улыбался,
ненавидя самого себя за происходящее,
но три тысячи человек,
оставшиеся на обнищавшем заводе
за уйму километров отсюда,
ждали решения с такой надеждой,
что будь на месте губернатора
сам покойный Адольф Алоисович,
то Степанов расцеловался бы даже с ним,
лишь бы поскорее заключить
спасительный для завода контракт.

Что скрывать, вопрос про «жидёнка»
застал Степанова врасплох —
сам чёрт запутался, кто он по крови,
хоть и числился русским по паспорту —
рыжий, немного картавый и хитроумный
правнук витебского сапожника,
последыш украинских переселенцев
и потомственных сибирских ямщиков.

Послушные дети Степанова в школе
одинаково легко приняли идиш, иврит
и долго на голубом глазу считали
достойным подражания образцом речи
знаменитый на всю улицу говор
их соседки Софы Абрамовны,
стонавшей с балкона немного в нос:
— Сеня! Сеня! Не делай мине нерьви!
Ой, вэйзмир, шо я буду делать с этим оболтус?..

Нет, ну анекдоты про евреев,
подшутить беззлобно — это всегда пожалуйста,
но чтобы так вот запросто,
в лоб тебе — «жидёнок?
Вот же старый провокатор…
Степанова, напрочь отвыкшего
за долгие биробиджанские годы
от всякой националистической ерунды,
с самого начала встречи
крепко подмывало встать,
обложить этих троглодитов по матери
и гордо выйти из кабинета, но…

Но по стране шагал миллениум,
новый президент был «краток»,
ему было пока не до дальневосточников,
он занимался войной в Чечне,
а вот рабочим старого завода,
кстати, детям и внукам тех самых бедных евреев,
на радость (или на беду?)
построивших в тридцатые
свой неказистый Биробиджан
посреди глухой амурской тайги
(подальше и от сталинской руки,
и от благодатной Кубани),
им всем очень хотелось кушать.

Они проговорили недолго —
это была обычная дежурная встреча,
Степанова показали «батьке»,
он дал «добро» на святое дело,
схема была давно отработана,
оператора назначал аппарат,
дальше было дело техники,
уж что-что, а добротный контракт
у Степанова всегда был наготове.

Наживка для кубанского крючка
была приготовлена им лично,
безотказная и первосортная,
она благоухала и манила —
пять лет как Кубань пыталась
делать заводские запчасти сама,
но одно дело большое предприятие
с его печами, молотами, технологами и чертежами,
и совсем другое —
какая-то сельская мастерская
с её народными умельцами.

Но оказалось, что эти «умельцы»
вхожи к самому губернатору,
и когда Степанов пообещал «отдать жену дяде»,
запустив в их мастерской
совместное производство
комбайновых запчастей
в обмен на их большую разовую закупку,
станичники обалдели от счастья,
поили гостя целых три дня,
а после проверки в сауне
вроде бы даже натурально
записали Степанова в казаки.

Можно было радоваться,
празднуя серьёзную победу,
но незаслуженное унижение,
полученное гостем на ровном месте
от «кубанских казачков»,
было сродни незаслуженной порке,
оно никак не давало ему покоя —
Степанов прекрасно видел,
что тут, на богатой Кубани,
у них, нациков, «лежбище»,
вовсе не один губернатор думает так,
остальные того же замеса люди,
но только до поры и времени молчат,
однако ненависть к инородцам —
армянам, евреям, цыганам —
так и пляшет порой в зрачках
его краснодарских «визави».

…И месть его была сладка.
Через пару дней о том,
что Степанова принял сам «батька»,
говорила вся деловая Кубань.
Кто, да что, да как —
толком люди мало что знали,
но симпатия губернатора
была проявлена недвусмысленно,
деньги на запчасти были обещаны,
но непонятно кому предназначались.

Рванувшись на опережение,
алчными жирными пауками
зашевелились в своих норах
ненасытные кубанские перекупщики.
Главы районных администраций
повезли Степанова по совещаниям,
пытаясь выпытать детали сделки,
устраивая нужные знакомства,
и вскоре ему оставалось только
возлежать в люксе гостиницы «Кавказ»,
подобно гоголевскому «ревизору»
принимая желающих нагреть руки.
Контракты заключались пачками,
авансы лились рекой,
Степанов окончательно обнаглел
и «кэшем», то бишь наличкой,
предоплату уже не брал,
требуя банковских платёжек.

В то удачное, щедрое лето,
прикрывшись расположением властей,
завод завалил нашими запчастями
всю многострадальную Кубань,
а когда перекупщики сели в лужу,
Степанов через подставных лиц
выгодно выменял у них на рис свои же запчасти,
чтобы следующей весной
продать их ещё раз по очень хорошей цене.
В общем, отработал по формуле:
«Паниковский вас всех продаст,
купит и снова продаст, но уже дороже!»

Спасать бедных евреев
за счёт средств жадного антисемита —
дело вполне обыкновенное.
Но контракт с губернатором завод выполнил честно,
попутно навек похоронив
мечту хитрованов-кубанцов
делать заводские запчасти самим —
не помогли упрямым «самоделкиным»
ни чертежи, ни оснастка,
колхоз, он колхоз и есть,
на коленке качественные вещи
никогда не делаются.

Николай Игнатович Кондратенко
через год ушёл в отставку,
больше они не встречались,
умер старик давненько,
но всякий раз,
когда вспоминал Степанов эту историю,
так подмывало его, словно мальчишку,
вернуться на миг в прошлое,
чтобы встать и ответить «батьке»
на тот самый вопрос про «жидёнка»:
— Да, батьку! Да! Так и есть!

И с наслаждением посмотреть,
как вытянутся физиономии
у сидящих в кабинете,
как схлынет с породистого батькиного лица
скабрезная ухмылочка,
как заорёт он в ответ Степанову,
багрово покраснев,
своё знаменитое кубанское:
— Шо-о-о-о?!…

Странно тут было другое —
их незабвенная Софа Абрамовна
своё знаменитое «шо»
произносила точно так же…