Ученик

       – Отец, ты обещал мне сделать меч…
       Едва научившийся правильно выговаривать слова мальчик смотрел на отца то ли с тревожным недоверием, то ли с отчаянной надеждой.
       Родителем мальчика был изрядно немолодой бородатый приземистый мужчина весьма яркой своей непривлекательностью внешности. Далеко не атлетический силуэт его бочкообразной фигуры дополнял внушительный живот, который не могли скрыть складки поношенного плаща. Голова казалась несоразмерно великой для короткого тела и короткой шеи, главным образом, из-за нависшего над морщинистым лицом огромного выпуклого лба, плавно переходящего в отполированную временем обширную пятнистую лысину. Отсутствие волос на темени с лихвой компенсировалось густой растительностью на неприкрытых одеждой кистях, предплечьях, лодыжках, шее, груди… Из-под густых седых бровей остро глядели выпученные глаза, ниже которых беззастенчиво красовался нос, когда-то считавшийся курносым, а ныне цветом и формой отдалённо напоминающий перезревший приплюснутый плод.
       Мальчик застал отца, когда тот уже был готов скрыться прочь со двора.

       Собравшийся из дому по известным одному ему делам человек, остановленный окликом сына, как будто натолкнулся на невидимую стену. Замерев, он повернулся к сыну, блеснув глянцем лысины, машинально поправляя заношенный несуразный плащ, который от этого стал ещё более нелепым, выдающим не только собственный век утомлённой долгим пользованием вещи, но и бесцеремонно разоблачающим возраст и состояние владельца. Обнажились наиболее обветшавшие участки одеяния с растрёпанными и даже рваными краями, которые были несколько минут назад тщательно скрыты лысым бородачом в ходе облачения. Владелец плаща с имитирующей небрежность расчётливостью задрапировал самые скандальные места более свежими фрагментами одежды, уже отчаявшейся когда-либо пойти на покой.
       И всё же плащ лгал.
       Несмотря на «долгий жизненный опыт» материи, каковой иногда высокопарно именуется некоторыми людьми обычное рукотворное полотно, плащ был слишком примитивен и незначителен для того, чтобы отразить что-то существенное в хозяине, в действительности важное. Так некоторые представители человеческого рода, не способные в силу нищеты сознания на сколько-то глубокие размышления, но по иронии культуры облечённые неким социальным статусом, с лёгкостью и многозначительностью судят буквально обо всём, плодя нелепицы, напыщенную пустоту, провоцируя несчастливый исход событий. Как и любой другой фрагмент ткани – и едва покинувший ткацкий станок отрез, и он же, но причудливо оформленный по моде или желанию потенциального обладателя умелыми руками портного, и дряхлое тряпьё – плащ всегда оставался не больше, чем поводом для возможных предварительных или мимолётных оценок. Одежда и все вещи, украшения, инструменты, которыми может оснаститься человек, обозначая себя, благоустраивая свою жизнь, способны лишь подчеркнуть или скрыть намерения, профессию, несовершенство…
       У отца мальчика не было ни профессии в общепринятом смысле, ни понятных обывателю намерений. Несовершенств, как и у любого человека, хватало. Вот только несовершенства это или просто особенности персоны, зависит от наблюдателя. Способному видеть главное могла открыться пытливая проницательность живого взгляда, внимательно-участливого – искренность улыбки этого человека, открыто и точно отражающая настроение обладателя от иронии до восхищения… Близкие люди угадывали в блеске его глаз, дополненным мимикой подвижного, опалённого солнцем Аттики, обветренного Афелием, Скироном, Зефиром*  морщинистого лица, внутренний мир, тождественный внешнему. Это тождество превращало изъяны одежды, отсутствие обуви, заурядность немолодой фигуры в удивительно гармоничное и естественно-обыденное обрамление непревзойдённой самодостаточной личности.

       Мужчина запустил на мгновение подагрические пальцы руки в пего-седую курчавую бороду, как будто осаживая норовистую лошадь, сочувственно улыбнулся, вероятно, своим ближайшим планам, оказавшимся под угрозой крушения. Однако сосредоточенность его лица легко преобразилась из опрокинутой внутрь строгости в лучистую теплоту.
       – Конечно, разумеется! И ты мне обязательно поможешь в этом!
       Отец приобнял ребёнка за плечо мохнатой рукой, увлекая вглубь двора под покосившийся навес. Впрочем, навесом это сооружение считалось, скорее, по привычке. Некогда выполнявшая своё предназначение конструкция, со временем дряхлела «в ногу» с хозяином. Уступая солнцу, ветру, дождю, она обнаруживала всё новые щели и прогалины, пропускавшие острые лучи яркого света, делая некогда тенистое пространство под собой похожим на шкуру недавно полинявшего оленя. Там, в пестроте и пыли, помимо немногих чудом сохранившихся вполне годных к употреблению, но неиспользуемых вещей, можно было обнаружить щепки, черепушки битой глиняной посуды, обрывки кожи, рваные чешуйки бронзы и иное самое невероятное старьё, среди которого внимательный к просьбам детей родитель присмотрел и припрятал осколок расщепленного шеста или древка небольшого копья, пригодного для изготовления детского меча.   
       – Мы не будем спешить, – рассуждал отец, освобождаясь от ненужного в домашней обстановке плаща, оставаясь в коротком хитоне, который явно соперничал в возрасте с плащом, – мы создадим оружие, достойное самых доблестных эллинов. И начнём с поисков лучшего материала, самой подходящей заготовки. Кто первый найдёт, тот заслужит благословения Афины! Может быть, ты и окажешься этим счастливцем…
       Отец говорил просто и деловито, как со взрослым собеседником, и мальчик в тон его словам становился серьёзным и внимательным, изредка отвечая на вопросы и иногда бросаясь вперёд, чтобы показать отцу старый ремешок, черепицу или кусок доски. Так, приговаривая, вызывая ответные реплики сына, отец подвёл его к месту обнаружения заранее припасённого фрагмента дерева. Находка привела мальчика в восторг, отец казался неподдельно удивленным зоркости и внимательности своего ребенка, восхитился его выбору и пониманию поставленной цели. И мальчик уже начал воинственно размахивать ещё не обретшей формы меча деревяшкой…
       В это время до слуха увлечённого игрой отца донеслись голоса. Его супруга, женщина ещё достаточно молодая и весьма бойкая, резко, хоть и негромко возражала кому-то. По всей видимости, это был какой-то мужчина, которого она не пускала в дом. Настойчивые возгласы пришедшего она хладнокровно парировала, настаивая на том, что муж её отдыхает, спит. Из обрывков краткого диалога можно было разобрать взволнованные возгласы пришедшего – «Дельфы», «мудрец», и возражения хозяйки дома – «я лучше любого оракула знаю», «в другой раз». Голоса быстро смолкли, и сразу после этого жена хозяина с пустым кувшином появилась во дворе и направилась за дом, где под лестницей, ведущей на так и не построенный второй этаж, был вырыт небольшой погреб.
       – Дорогая моя супруга, – мягко и доброжелательно обратился отец семейства к жене, – с кем ты только что беседовала у входа?
       Женщина, ещё хранившая напряжённость, возникшую во время предотвращения вторжения непрошенного гостя, делала вид, что не слышала и не видела мужа.
       – Прости, что я сам не встретил гостя, – ещё более примирительно продолжал взывать к жене хозяин, – мы с сыном были заняты важным делом, но теперь мы уже добились поставленной на сегодня цели и готовы …
        «К завтраку» – чуть не сорвалось у него с языка.
       – Да, да! Готовы, – прерывая отца закричал мальчик, размахивающий обломком дерева, как настоящим мечом.
       Отец благодарно взглянул на сына и завершил фразу иначе.
       – Готовы …  помочь тебе!
       – Помоги себе, – небрежно бросила в ответ женщина, спускаясь в погреб, и вдруг задержалась, изменив голос, пародируя мужа, с изрядной артистичностью продекламировала, – познай себя самого.
              Мужчина беззлобно и беззвучно засмеялся в бороду. Мальчик не слушал родителей, увлеченный битвой с воображаемыми врагами.
              – Спасибо, дорогая! Это ценное наставление. Я так и сделаю! И начну прямо сейчас! – муж явно не разделял раздражённой непримиримости супруги, и не уставая улыбаться, придал своему голосу оттенок смятения, – но, чтобы не оказаться в неведении, я же должен знать, кто и зачем приходит к нам в дом!
       Женщина скрылась из вида и не отвечала.
       – А может этот гость приходил к тебе? Тогда, – возвысил он голос, чтобы наверняка быть услышанным, добавляя в него театральной торжественности, произнося каждое слово чеканно внятно, – я не смею вмешиваться в твои дела.
       Голова жены появилась из погреба.
       – Этот мальчишка Аристодем выдумал, будто кто-то в Дельфах слышал имя самого мудрого эллина, – оставляя без внимания слова мужа выпалила она выразительной скороговоркой, и снова нырнула в погреб.
       – Неужели это Алкивиад? Или Ксенофонт? Или мой юный друг Аристокл? – с преувеличенным интересом вопрошал муж, пользуясь паузой.
       В это время к нему подбежал мальчик, вжившийся в роль разгоряченного сражением воина, отчаянно махнул в сторону отца игрушечным мечом. Хозяин дома повалился навзничь, изображая поверженного.
       Женщина выглянула из погреба, всё так же пропуская мимо ушей реплики мужа, громко выпалила:
       – Он меня насмешил, – жена вкладывала в слова рвущуюся наружу желчь и раздражение, – он вообразил, что это ты!
       И нимало не интересуясь реакций на свои слова, мгновенно скрылась в тесном рукотворном подземелье.
       Муж неожиданно резво присел к земле, пожал плечами, вздернул кустистые брови, как будто услышал нелепицу.
       – Вот как! – ирония в его голосе на мгновение сменилась искренним удивлением, – ну, конечно! А как же? – мужчина воздел руки к небу и голосом пророка раскатисто возвестил, – раз уж сами боги так решили, то тебе, дорогая супруга, и всем согражданам придётся во всем верить мне на слово!
       Тряхнув для убедительности поднятыми руками, как будто приглашал небо в свидетели, мужчина почти безвольными плетьми уронил их себе на бедра, одновременно поникнув лицом, смятым маской иронии.
       – Возражать мне почти преступно! – вскинулся он вдогонку, беззвучно хохотнув.
       И решительно поднявшись, уже спокойно и серьёзно обратился, скорее, к самому себе:
       – И всё-таки, стоит в этом деле разобраться … и безотлагательно.
       – Для начала нужно было разбираться с женами и с нуждами семьи, – мгновенно отреагировала супруга, стремительно пронёсшаяся в этот миг от погреба ко входу в дом.
       – Преклоняюсь перед вашими светлыми умами, добрым нравом, рассудительностью! Особенно в сложных семейных вопросах, – муж с полупоклоном и сдерживаемым сарказмом отозвался на выпад супруги, впрочем, уже скрывшейся за стенами дома; одновременно он уже второй раз за утро занялся плащом, стараясь привести в относительный порядок свой внешний вид, – всегда полагался и продолжаю полагаться на ваши добродетели, в неизменной готовности …
       Глубокомысленную высокопарную сентенцию отца прервал сынишка, воодушевлённый находкой и разгорячённый игрой.
       – Отец! Давай делать меч, – нетерпеливо дергал мужчину за край плаща мальчик, нарушая с трудом достигаемое отцом подобие гармонии в одежде.
       Взгляд мужчины на мгновенье потеплел, но сказал он непреклонно и серьёзно, с расстановкой:
       – Этот вопрос нельзя решать просто так, наскоком. Нужно подумать. Мне необходимо прямо сейчас пойти, – он замялся, но подходящее обоснование отказа следовать желанию сына и выполнить свой план мгновенно сложилось в его сознании, – пойти выяснить, какие мечи сейчас куют для лучших эллинов. Тебе известно, какой именно меч сегодня будет самым подходящим, разящим без промаха, непобедимым?
       Мальчик озадачился, пожав плечами.
       – Вот видишь! – назидательно подвёл итог отец, – поэтому я срочно иду решать этот важнейший вопрос, – а ты поддержи маму! Она у тебя самая прекрасная, самая умная, самая умелая и трудолюбивая. Но и она, наилучшая из всех матерей Аттики и Пелопонеса, нуждается в заботе и в помощи.
       Отец с искренним удовольствием взъерошил выгоревшую на солнце шевелюру мальчика, и пока сын приводил в порядок свои детские эмоции и намерения, удалился со двора.

       Где был, с кем именно, о чём разговаривал в тот день небогатый босой человек преклонных лет, оставивший утром жену – с её нескончаемыми заботами о домашнем хозяйстве, детей – с их мечтами и забавами, точно неизвестно. Много позже, уже после его казни – причины которой на тот момент ещё не созрели, а поводом послужили в значительной мере формальные обвинения в растлении молодёжи – знающие его друзья и ученики утверждали, будто он обошёл самых влиятельных и уважаемых в городе граждан.
       О, это был некогда великий город… Центр одного из самых известных государств античного Средиземноморья, он задавал этический, политический, художественный, правовой тон не только территориям, которые им были освоены и проживавшим на них людям. Идеи и творения его мыслителей, политиков, художников, стратегов стали необходимой частью мировой культуры на все века. Неутомимые предприимчивые таланты небольшого, но великого города-государства оставили после себя великолепные храмы, неплохо работающую политическую систему, захватывающие пьесы, глубокие научные тексты… Однако после недавно завершившейся войны с государством дорийцев, в которой город и его союзники потерпели поражение от пелопонесских соседей, его вожди были вынуждены принять тяжёлые условия, признавая подчинённое положение от воинственных южан, запрет на собственный флот, лишение заморских владений, обязательство демонтажа собственных крепостных стен, на которые ушло много средств, стараний, лишений целых поколений …
       И всё же жители города-государства не теряли надежды на возрождение, стремились сохранить достоинство, хотя характер многих из них испортился.
       Что ж? Всё когда-то приходит в упадок, но шанс обрести величие, добиться процветания остаётся у любого государства, пока ему удаётся сохранять часть своей реальной независимости, пока его народ верит друг в друга, в свои силы, готов бороться за свои права и идти к общей цели…
       Наш герой, не обладавший ни особой знатностью, ни богатством, которые с лихвой окупались известностью и неоспоримым авторитетом искусного собеседника, непревзойдённого ритора, почитаемого учителя, оставался одним из самых твёрдых оптимистов.

       Тысячелетняя память цивилизации туманно утверждает, что в тот памятный день, когда до него долетела внезапная весть из Дельф, он побывал у всех, кого считал рассудительными, образованными, дальновидными, стремящимися к истине и справедливости сограждан. Обрывки легенд, ненадёжных свидетельств, якобы, хранили воспоминания о том, что он, забыв о пище и отдыхе, метался по городу от одного дома к другому, хозяев которых считал мудрыми, толковыми, остроумными.
       И только надвигающаяся ночь прервала его всё более отчаянные усилия найти то, что искал.
       Что именно он хотел обнаружить в собеседниках – теперь уже точно не узнать, не угадать, но встретившие его в тот вечер не видели ни раньше, ни позже такого смятения на его лице. Он, наверное, никогда не был таким отрешённым и ошеломлённо-печальным.
       – Я-то, хотя бы знаю, что … не знаю почти ничего. Понимаю, что слишком часто незаслуженно оправдываю себя, осознанно обманываюсь, прощаю себе свои слабости, то, что следовало бы порицать, – сокрушался выбившийся из сил далеко немолодой человек, отбросивший свойственную ему иронию, терпимость, доброжелательность, удивляясь собственным выводам и оценкам, полученным за несколько часов и что-то нарушившим в его представлениях о мире, – а они не понимают даже этого…

       Вот он сидит на пыльном каменном пороге чужого жилища под темнеющим безоблачным небом Аттики, опустошенный, потрясённый, ошеломлённый своим открытием. Он ведёт только ему понятную внутреннюю дискуссию, едва потряхивая поседевшей бородой, в которой застрял еле заметный обрывок сухой травинки – след невинной шалости лукавого ветерка, залетевшего в город с моря. На опрокинутой в надвигающуюся темень густой небесной лазури тлеют первые звёзды, прорезавшиеся сквозь ещё не повреждённый грубой человеческой активностью слой озона.
       Мудрец, знакомый не только каждому сорванцу и доживающему век старцу своего города, но известный и во многих других ближних и далёких городах, снискавший не столько глубокое уважение, сколько мягкую снисходительность сограждан, слывущий признанным знатоком глубоких истин, непревзойдённым оппонентом в дискуссиях, неожиданно для себя не находил ответов на внезапно возникшие в его сознании вопросы. Бессильно запрокинув голову, прислонившись к каменной ограде, он остался наедине со своими мыслями, и никто в эти минуты не мог бы вывести его из этого оцепенения.
       Он совершенно трезв, он не обращает внимании на собственный голод, не замечает ни редких прохожих, ни навалившейся усталости. Он сейчас не думает и о переживаниях жены, в которой с каждым часом растёт тревога за мужа, и об уложенных ею в постели их детях, которые так нуждаются в его защите и опеке.
       И никто не мог догадаться, что на самом деле утомлённый за день человек, давно и отчётливо осознающий, что тело его – неказистый несоразмерный сосуд человеческой сущности, якорь сознания – удерживающее внутренний мир в пределах обыденности, в очередной раз преодолел эти пределы; ощутил себя частью вечности. Он сам не заметил, как смятение сменилось восхищением разверзшейся бездной простой истины и, одновременно, подавленностью от   понимания ограниченности людей, не желающих и не способных ясно видеть того, что мир не прячет от них. «Человек, увязший в мелких дрязгах и пороках, за тысячи лет не научился ничему, по-настоящему ценному, – сокрушается мудрец своему отчаянию, – и потому обречён на самодовольное заблуждение о своём выдуманном величии и ложной значимости, на бесполезные кровавые потасовки из-за клочка земли, куска хлеба, потёртого медяка. Почему же люди, наделённые разумом, даже не подозревают собственной слепоты, трагикомичности и шаткости своего жалкого положения? И я, похоже, не выполнил свой долг, заданный жизнью урок, не сдержал обещаний, не оправдал надежд …  Я плохой ученик…  Но как же они-то не видят того, что даже и не начали учиться?»
       В неподвижной ладони человека покоится надкушенный плод инжира. Его обнажённая влажноватая мякоть мерцанием сотен мелких зёрнышек, отражающих скупой свет восходящей луны, смешливо дразнит далёкие надменные звёзды …

       Октябрь 2022 г.


  *Название ветров в Древней Греции.