Девственность Николаева не пострадала

Истории о Николаеве

С мужчинами у Николаева отношения были сложными. Как у кота с пылесосом. Вроде взаимный интерес, притяжение, но в итоге что-то не клеилось. Одна сторона, образно выражаясь, пыталась всосать, другая — испуганно убегала. И этой другой стороной без исключения каждый раз являлся Николаев.

Нет, с мужчинами стандартными, обычными, что зовутся традиционными, теми, что воспринимались Николаевым просто как люди в штанах и чьё «ниже пояса» его не интересовало, отношения складывались нормально, как у любого натурала с натуралами. Но сейчас речь не о них.

Следует предварительно объяснить, с чего невинный и наивный добропорядочный семьянин Николаев решил обратить свои взоры на радужную сторону.

Как мы помним, семейная жизнь нашего героя регулярно огорчала. Но найденная отдушина Катя оказалась радикальным веганом с жаждой тотального контроля над несовершенным миром. Проще говоря, Катя пассивно-агрессивно пыталась обратить Николаева в веганскую веру. Нет, Николаев, конечно, не живодёр, и всяких зверюшек не обижает, но отказаться от вкуснейшего прозрачно-розового копчёного бекона, любимой солёной сёмги и омлета с ветчиной он не был готов. А Катя ещё дала понять, что веганство — это не только отказ от еды и переход на подножный корм, но и неиспользование всего, что носит животную природу и происходит от животных. Это значило, что Николаеву следует забыть о кожаных вещах — ремнях, портмоне, папках, ежедневниках, обуви — и использовать синтетическую замену, что именуется загадочно и красиво экокожей.

Николаев на красоту слова не повёлся, и Катя, поджав свои скособоченные от постоянной английской речи губки и вздёрнув носик, хлопнула дверью загородного домика, где они уже начали конструировать своё гнездо для сожительства.

Николаев, подхватив Барсика, вернулся к Маше. Маша коварно ухмылялась, словно бы предвидела исход николаевского мероприятия под названием «Счастливая семейная жизнь с утончённой Катей». Кстати, развестись они с Машей не успели. Она очень вовремя оказалась беременной тройней. Во всяком случае именно о таком количестве будущих потомков было сообщено их удивлённому отцу.

Николаев вернулся и вздохнул свободно в привычной атмосфере, где может есть еду и не испытывать угрызений совести из-за страданий несчастных зверюшек. Маша никогда не напрягала его идеями вегетарианства и тем паче веганства. Наоборот, она была уверена, что животные созданы, чтобы стать её очередной роскошной шубкой или шикарной сумочкой, за которую не жалко душу продать. А туфли — эти произведения искусства, как вещала Маша, они получаются только из натуральной кожи, лучше всего из крокодила или страуса. Николаевская жена обладала редкой способностью каждому животному придумать применение. В расстрельных списках веганов Маша несомненно была бы на первом месте.

Если прежде Николаев как бы слегка осуждал её за кровожадность и живодёрские взгляды, то теперь, после жизни с Катей, когда не разрешалось даже думать о животных в потребительском ключе, он горячо одобрял Машину свободу мысли и даже её намёки о новой шубке воспринимал не сразу в штыки, а более нейтрально.

Наш герой, хотя и являлся несколько наивным, но физиологию человека знал и посему удивлялся, что время идёт, а обещанная тройня носа не кажет.

— А, не получилось. Узист ошибся, — отмахнулась небрежно Маша, вовсю орудуя тушью для ресниц, когда Николаев поинтересовался судьбой будущего потомства.

До Николаева медленно и аккуратно дошло, что его, кажется, красиво обманули, ловко сыграв на отцовских чувствах. Он обиделся и по привычному алгоритму схватил Барсика и уехал.

Вечером, оставив накормленного кота за главного в квартире, Николаев пошёл в соседний бар. Это было место для приличной публики. Фильтром служили цены. Но наивный Николаев не знал одного. Здесь бывали опытные ловцы, что искали свежачок, устав от потасканных пожилых юношей с молодыми лицами и старыми попами.

Николаев приземлился у стойки и завёл привычный диалог с бывалым барменом-психологом-маркетологом-многоруким Шивой. Тот взбивал в шейкере одной рукой, другой плескал на глазок пятьдесят граммов коньяка в стакан, третьей доставал с полки бутылку, четвёртой молниеносным движением швырял лёд в коктейль. Ещё две успевали подавать заказы и принимать оплату. Глаза его при этом жили своей отдельной жизнью, глядели в душу и за баром. Рот также был автономным, умел обращаться ко всем и каждому, произнося самые нужные в данный момент слова.

Николаев бывал в этом баре в периоды своей мужской свободы, когда, как настоящий бунтарь, уходил от Маши, забрав Барсика. И каждый раз восхищался многофункциональным барменом. Но сегодня слишком долго залипать на его ловкие руки не удалось. Внимание Николаева переключил на себя некий мужчина весьма приличного вида, из тех, что каждый день он встречал на работе.

— Матвей, — тот сразу счёл нужным представиться, едва Николаев взглянул на соседа по стойке.

— Сергей, — в тон ответил Николаев, пожимая протянутую твёрдую ладонь.

Казалось бы, что такого, мужики знакомятся и болтают о судьбе российского футбола или курсе акций «Татнефть» и «Северсталь». Но что-то такое явно было, Николаев задом чувствовал. Матвей предложил пересесть за столик. Бармен кивнул им, типа ни о чём не беспокойтесь, обслужим в наилучшем виде.

Они выбрали столик в интимном полумраке угла. Николаев не думал об интиме, само получилось — единственный свободный столик. То ли полумрак других натуралов отпугивал — уж больно на романтические мысли наводит, то ли ещё какие-то соображения, но этот угол не привлекал в гетеробаре народ, что пришёл без женщин.

Николаев сел спиной к стене, его визави — напротив. Начался обычный вежливый трёп без перехода на личности, типа «говорят, грядёт финансовая реформа» и «я бы снял этого тренера», причём «снял» — это о должности, а не сексе.

Лицо Матвея было в тени, потому Николаев тщетно вглядывался в него. Возможно, это было сочтено признаком интереса с его стороны, но Матвей вдруг встал и пересел к нему, зажав несколько озадаченного Николаева в углу.

— Сюда сяду, а то зал не видно, — объяснил своё перемещение собеседник.

Николаев вежливо промычал в ответ, вроде как не возражает.

Они выпили. Потом ещё выпили. А потом снова. Бармен, как настоящий мужик, слово сдержал: их обслуживали в наилучшем виде. Коньяк на столе не переводился. Принесли закуску. Потом горячее. Но Николаев уже нахлестался. Поздно пить боржоми. Алкоголь проник в кровь. Горы ещё не по плечу, но море уже по колено. К чести Матвея следует признать, он тоже пил сполна, то есть цели напоить и трахнуть не преследовал.

В один изумительный момент Николаев осознал на своём колене чьё-то тепло, даже жар. Опустил зрительный аппарат вниз и узрел руку. Да, да, самую настоящую крепкую мужскую ладонь, за каким-то чёртом спокойно лежащую на его колене, обтянутом неформальными брюками. Сначала Николаев естественно подумал, что это его собственная рука. После чего пересчитал свои верхние конечности. Неизменно получалась цифра три. Даже в состоянии сильного алкогольного опьянения Николаев не терял связи с трёхмерной реальностью, в которой у среднестатистического мужчины две руки. Тогда он испытал острое подозрение, что рука на его колене чужая. Но чья же? Ведь за этим столиком их двое. Один из них — он сам, Николаев собственной персоной, а другой - Матвей. Путём несложных логических выкладок он понял, что его собеседник просто греет его колено. Из милосердия. Успокоившись и утихомирив свою возмущённую гетеросексуальную суть, Николаев вновь впал в благостное состояние духа, проще говоря, продолжил пить и слушать ораторствовавшего Матвея. И всё бы ничего, но источник тепла пополз выше. Выше колена по бедру. Николаев замер. Он не знал, нужно уже беспокоиться или ещё рано. Может быть, его милосердный визави почувствовал, что николаевские ноги мёрзнут по всей длине, и решил их греть по частям? Поразмышляв в неподвижности пару минут, Николаев сделал утешительный вывод, что беспокоиться не о чем. В конце концов, танки грязи не боятся и прежде смерти не умрёшь.

Твёрдая ладонь сунулась между сжавшихся испуганно бёдер и коснулась того самого места, которого ни при каком раскладе не должна была касаться мужская рука, кроме своей, естественно.

Николаев лохопедом не был. Точнее, был, но только в глазах своих жены и тёщи. Он сообразил, что творится что-то очень туманное. Во всяком случае в голове и глазах клубился туман. И честное слово, так не хотелось из него выныривать. Ладонь между ног милосердно причиняла очень приятные ощущения. Николаев закрыл глаза и откинулся на спинку диванчика. Релакс продолжался. Даже когда чьи-то — предположительно Матвея — твёрдые губы нашли его губы и сначала робко ткнулись, а потом обхватили их в самом настоящем поцелуе, Николаев предпочёл сделать вид, что ничего не понимает и вообще он спит, а значит, делайте с бесчувственным телом что хотите. Ушами он слышал участившееся дыхание соседа или как его теперь называть? Рука между бёдер неожиданно осмелела и расстегнула неформальные брюки Николаева. Вторая рука обхватила его за шею и нежно массировала пальцами затылок. Николаев растаял, как мороженка в жаркий полдень в Абу-Даби. Маша никогда не ласкала его так. Маша никак его не ласкала, если ей не была нужна новая шубка. А вот если была нужна, тогда она превращалась в аса куртизанской эскадрильи. Сосала так, что грозила проглотить, лизала, полируя, и лезла языком куда не просят. Но беда в том, что потребность в новой шубе возникала у Маши всего два раза в год.

— Поедем ко мне? — услышал он горячий прерывающийся шёпот.

Николаев-младший, что и так стоял по стойке «смирно», совсем задрал нос.

Они вышли на улицу. Свежий прохладный вечерний воздух моментально привёл в чувство, разогнав приятный тягучий туман в голове. В глазах тоже прояснилось. Николаев посмотрел на своего визави и ясно увидел мужчину. Возможно, они даже друг друга заочно знают. Москва — большая деревня. Возможно, работают в одной сфере. И этот мужчина приглашает его к себе. Надо полагать, не для просмотра футбольного матча. Николаев представил дальнейшее развитие событий. Его привезут в просторную холостяцкую квартиру — если бы было иначе, пригласили бы в отель — заставят сделать клизму себе или потенциальному любовнику, а потом трахнут или будут ждать траха от него. Николаев не был готов морально к таким кардинальным вещам. Во всяком случае не на пьяную голову хотелось это сделать. И он дал задний ход.

— У меня кот некормленный, — сообщил он, отступая к такси, хотя жил в шаговой доступности.

Но Матвей успел сунуть ему в руку визитку и показать жестом «позвони».
Таксист, хмыкая, подвёз пассажира к дому и выгрузил у подъезда. Тот поднялся к себе и подхватил подбежавшего к двери оголодавшего Барсика в объятия.

— Папочка, видишь, загулял, — виновато бормотал Николаев, насыпая корм коту, — ничего, я исправлюсь, завтра буду как огурчик.

Барсик деловито и молча поедал из миски и на него внимания уже не обращал, даже не подозревая о своей роли в деле спасения николаевской задницы.