Путешествие пятнадцатое

Если для Алёшиной мамы ферма – это всего лишь место работы, то ребятишек она манила к себе. Конечно, Люба тогда еще не знала всей цены труда, точнее ту бездну здоровья, которую отдаст ферме. И вряд ли задумывалась над тем, во что выльются её двадцать три года работы дояркой. Потом, выйдя на пенсию, она с трудом будет выдаивать одну свою, домашнюю, послушную, с мягким выменем корову, а кожа рук от постоянного воздействия агрессивных моющих средств поменяет свою пигментацию. Но до этого ещё так далеко. А для мальчишек, чьи мамы работали доярками, это была желанная возможность самим скорее приобщиться к взрослой жизни.
Таких постоянных ребят здесь всегда околачивалось двое: Алёша и Витя – тоже сын доярки. Остальные деревенские мальчишки появлялись спонтанно, по случаю. А интерес к ферме был самым разнообразным, начиная с того, что у Алёши завелась своя любимая корова по кличке Роза. Она не просто разрешала ему, стоя за кормушкой, напротив её морды, гладить её и чесать лоб между рогами, что всегда являлось излюбленной лаской для коров, она действительно узнавала его и сама тянулась к нему шершавым носом и норовила лизнуть языком, отдаленно напоминающим наждачную бумагу. Для нее он приносил специально выбранное самое мягкое, самое лакомое сено, выбирая из стога по возможности только клевер и тимофеевку.
В те недели, когда домашняя корова находилась в запуске, Алёша всегда, уходя на ферму, прихватывал с собою горбушку хлеба. Мать брала алюминиевую мерную кружку, которую использовали для приготовления питья телятам, и вручную надаивала в кружку молоко от Розы, пока пенка не выступала над её краями. После этого Алёша садился в уголке за кормушками и пиршествовал, да, честно говоря, в ту пору он других лакомств толком и не знал.
 По мере подрастания мальчишки сами искали возможность физически помочь своим матерям, наверное, интуитивно понимая, сколь они в этом нуждаются и, где-то, наверное, пытаясь самоутвердиться в качестве будущих мужчин. Правда, сами мамы, похоже, тоже не всегда соотносили их физические силы и их желания и как-то сквозь пальцы смотрели на попытки мальчишек перетаскивать с места на место ведра с молоком, разносить по кормушкам корм, чистить загородки для телят. Самым заветным желанием для ребят оставалось позволение зимою залезть на стог сена или скирду соломы, притащенные на волокушах к ферме, и, вскрыв их верхушки, начать сбрасывать корм вниз, к весам. Они пыжились изо всех сил, по сути, надрывая животы и спины, раскапывая смерзшиеся верхушки, то разрывая их на отдельные куски, то скатывая наподобие рулона и сбрасывая вниз до звона в голове от напряжения. Алёша с Витей даже пытались приложить свои руки к пресловутой вагонетке, но тут уж матери ощетинились, и пришлось удовольствоваться возможностью иногда только пригонять пустую вагонетку в начало фермы.
Если они замечали, что открыта дверь насосной на берегу реки, то сбегали к мотористу: там столько всего происходило: тарахтел движок, мерно поднимался и опускался поршень насоса, качавшего воду из реки, на импровизированном столике у окна лежали в беспорядке ключи, какие-то болты, гайки, куски проволоки, резиновых шлангов, пахло табаком и тем особым запахом, который приобретает полу жилое помещение, в котором каждый день обитает мужик, чья фуфайка, шапка, рукавицы, да и, кажется, он сам пропахли бензином и автолом. На том же столике, или на бревне, служившем как бы подоконником подслеповатого окошка, лежали то поочередно, то вместе совсем домашние вещи. Соль в пустом спичечном коробке, луковица, горбушки хлеба, солёный шпик с прожилками прямого мяса чуть сиреневатый на срезе или жареная румяная свинина – всё выглядело так аппетитно, намного вкуснее, чем дома или в школьной столовой. Это было каким-то наваждением, но запах самых привычных обыденных деревенских продуктов не только приманивал ребят в насосную по делу и без дела, он сопровождал и потом. Странность состояла и в том, что та же свинина, пожаренная с луком дома, такой аппетитной уже не выглядела и съедалась просто по необходимости, а там, в насосной, мальчишки не успевали сглатывать слюну. Судя по гранёной рюмке, где-нибудь не на виду пряталась и чекушка, что, с учётом условий, было, вроде как, и закономерно. Им было по-своему даже жаль моториста, когда подмерзал не грамотно устроенный забор воды даже не с самого дна, а с берега реки, и он ковырялся в этой каше в ледяной воде. Их совсем не смущал тот словарный запас, которым моторист пытался подсобить себе, а также тот перечень лиц, которому всё это адресовалось.
Своего рода поощрением была возможность, вооружившись специальным железным скребком с зубчиками наподобие щетки, вычесывать шерсть у коров. Причём, удовольствия ради, они прихватывали и соседние группы. Оценкой доверия их возраста и умения считалось, если мама поручала поить телят, которые содержались здесь же, за кормушками, до того времени, как их отлучали от материнского молока и отправляли уже, собственно, в телятник.
Не заметно, исподволь ребята узнавали весь годичный цикл жизни фермы, поскольку никто не считал, что им что-то можно и нужно знать, а что-то может повредить или оказаться неправильно понятым. И поэтому они хорошо знали, для чего на ферме живут два быка в специально отгороженном пространстве в конце здания, и то, что туда хода нет в целях их же безопасности, а потому и желания приближаться к этим, действительно, плохо управляемым великанам с железными кольцами в носу не было никакого.
Как-то зимою, когда коров в очередной раз выпускали на прогулку, несколько из них, не рассчитав забавы не по сезону, решили пободаться и пробежаться. Его любимица Роза, поскользнувшись на льду, оказавшимся под сеном, неудачно упала, и у неё разъехались ноги. Любимую бурёнку с великим трудом всем скопом дотащили до стойла, но больше она не вставала. Алёша приносил ей лучшее сено, чесал лоб, она лизала его своим шершавым языком, и слезы катились градом по щеке у него и ползли по морде у неё. А после любимицу увезли насовсем…
Уже чуть позже, когда Алёша был школьником, мама попросила его сбегать на ферму и посмотреть, как обстоят дела у его новой любимицы – Красотки, отёла которой ждали со дня на день, даже с часу на час. Люба до этого ходила раз, другой, но это всякий раз требовало времени, а его и так для домашних дел в обрез. Прибежав на ферму, Алёша сразу понял, что бежать обратно за мамой уже бесполезно. Поискал скотника, но тот не откликался. Делать было нечего, как только помогать корове, поскольку уже показались не только передние ноги, но и голова. По счастью, теленок шёл правильно, и сколько хватало силенок, он стал тащить его к себе. Успокоенная присутствием человека, Красотка поднатужилась еще, потом ещё, и теленок вышел весь, а дальше оставалось самое важное. И это важное предстояло сделать Алёше. Оторвав пуповину и завязав её, он потихоньку, в несколько приёмов, подтянул телёнка к коровьей морде. Она стала его вылизывать, а Алёша, вдруг обессилевший, наверное, не столько от физического усилия, сколько от напряжения, сел передохнуть тут же рядом на кормушку. Он очень гордился в этот момент собою, а ещё представлял и даже предвкушал, как, прибежав домой, расскажет об этом маме, как она будет хвалить его, но при этом станет подчеркивать, что он поступил уже как взрослый. И в это время, как это часто бывает, в другом конце фермы послышался скребок скотника, скорее всего, просто придремавшего где-то на кучке сена.
 …До того, как Алёша пошёл в школу, день у них с мамой заканчивался примерно одинаково. Вот и в тот осенний вечер Люба засветила фонарь, и они побрели по тропинке от фермы к дому, правда, она скоро обратила внимание на то, что сын что-то очень разговорчив и повторяет всё одно и то же, уверяя, что вокруг летают какие-то светящиеся жуки. Причина появления «жуков» выяснилась быстро, как только она приложила руку к его лбу: Алёша горел, а термометр почти зашкаливал. Бегом она отправилась в соседнюю деревню к председателю тамошнего колхоза, у которого имелся мотоцикл с коляской. По счастью, он оказался дома и, не раздумывая, отправился в путь до ближайшего поселка, где находилась больница, вместе с Сергеем, державшим сына на руках. Первые дни Алёша помнил смутно, но и потом ему были не привычны: и общая со взрослыми палата, и осмотр врача, и уколы медсестер, и мужской прокуренный туалет в конце коридора, и больничная еда. И очень хотелось выздороветь, даже просто для того, чтобы оказаться снова дома. Пуповина, связывавшая его с матерью, ещё не была разорвана, и даже попыток сделать это он ещё не предпринимал – время глупостей обычно начинается в чуть более старшем возрасте.
По счастью, всё обошлось, и, спустя три недели, Алёшу привезли домой постигать науку жизни дальше.