Лирик

Новелла шестая

Лирик


Глава I

Сибирь, 2016 г.

   После репетиции в художественную мастерскую театра заглянул Антонов и сообщил Жене новость – он будет делать еще одну постановку.
   - А как же «Орфей»? – удивилась Женя. – Ты же хотел «Орфея» ставить.
   - «Орфей» чуть позже будет, – отмахнулся режиссер. – Над ним будем параллельно работать. Я решил сначала поставить «Каменный цветок». Подумывал «Мастера и Маргариту», а потом решил «Каменный цветок», на эту же тему, но про другого мастера.
   - Ух, ты! – обрадовалась Женя. – «Каменный цветок»! Это моя любимая сказка.
   - У нас будет современная история, так сказать, по мотивам... Только, ты должна мне помочь. В общем, я не могу придумать концепцию этого цветка. Со смыслами в постановке, вроде бы, разобрался, а сам цветок... Это же должно быть что-то особенное... Тебе как художнику задание – найти концепцию. Порисуй, может, у тебя получится. Постановка будет абстрактная, с декорациями сильно мудрить не будем, ну и тебе меньше работы. Весь упор будет на цветок, в общем, надо что-то интересное придумать.
   - Ладно, попробую.
   - Представляешь, я парня нового нашел! На роль Данило-мастера.
   - Как? А разве не Руслан? – огорчилась хозяйка мастерской.
   - Руслан у нас потом Орфея сыграет, – махнул рукой Антонов. – А этот новичок… он лирик, он все время как будто внутрь себя смотрит, я поэтому и ухватился за него. Заодно покажу Руслану настоящего «Орфея», ему полезно будет, мне кажется, он еще внутренне не готов к роли.
   - А почему твой новенький «лирик»? – спросила Женя.
   - Он пишет! – с гордостью сказал режиссер. – Стихи и прозу пишет. Наш человек! Не чуждый, так сказать, искусству. У него даже публикации в серьезных издательствах есть, в интернете.
   - А актерское образование у него есть?
   - Талант у него актерский есть, вот что главное. Образование – это же лишь огранка бриллианта, а я, похоже, нашел «брильянт»! Надо будет – сам всему обучу. Помнишь, как ты всем хвасталась, что «открыла миру» Руслана. Я, вот, тоже теперь с находкой!
   - А сколько ему лет?
   - Двадцать пять.
   - Как моему Димке... Ты читал его сочинения?
   - Да, конечно. Стихи, правда, не читал, только прозу. Он пишет под псевдонимом Сандро Чужак.
   - Сандро? Как Сандро Ботичелли?
   - Да, Сандро, как Ботичелли. А по-настоящему он Саня Южаков.
   - И о чем он пишет?
   - О себе, конечно. О чем еще писать лирику... Представляешь, этот пацан автостопом чуть не всю страну объехал. Отца своего искал, который бросил его в трехлетнем возрасте.
   - Нашел?
   - Нашел. И пожалел, что нашел... Завтра подходи к началу репетиции, я его всем ребятам представлять буду. Заодно обсудим новую постановку.

   Режиссер ушел, а Жене стало почему-то неспокойно на душе, наверное, это была ревность. Она была не только поклонницей Руслана, она считала себя его «крестной матерью»! Еще до того, как
Сергей Антонов пригласил ее поработать художником в своем театре, она часто бывала за кулисами на правах его старой знакомой, и там приметила этого харизматичного парня. Она расхваливала его Сергею, как могла, а потом уговорила Руслана на фотосессию и, в результате, сделала ему такое потрясающее портфолио, что он получил небольшую роль на центральной киностудии. Антонов после этого даже отругал Женю за то, что она чуть не лишила театр одного из актеров, хотя Руслану после этого сам начал давать главные роли. «Сережа, я открыла тебе звезду! – смеялась его подруга. – Для художника и фотохудожника найти такую модель, как Руслан, все равно, что найти клад! Это же не какой-то смазливый мальчик в журнале мод, это личность на портрете мастера!».
   И вот теперь Сергей, похоже, сам «нашел клад». Светится весь от счастья... Интересно, что там у него за новый лирик?

   На следующий день, на репетиции, Антонов представил Жене своего протеже.
   Новенький не произвел на нее особого впечатления, впрочем, ничего отталкивающего в нем она тоже не нашла. Он был такого же роста, как Руслан, только весь какой-то светлый и мягкий, с трогательными лохматыми кудряшками вокруг головы. Он молча сидел в самом конце стола, за которым собрались актеры, и изредка поглядывал на режиссера. «И правда, будто внутрь себя смотрит, – подумала Женя. – Действительно похож на бажовского Данилушку». Она тоже села в конец стола, напротив него, рядом с Русланом, и стала наблюдать за обоими. 
   За столом, тем временем, разгорелся жаркий спор. Михаила Зарецкого, утвержденного на роль Прокопьича, рассмешила одна из сцен в пьесе:
   - Сергей Иннокентьевич, вот тут... «Может, мне это кажется, а на деле никого нет». Сидит – молчит, глядит на то место, где Хозяйка, и будто ничего не видит. Она тоже молчит, вроде как призадумалась. Потом и спрашивает: «Ну, что, Данило-мастер, не вышла твоя дурман-чаша?»… Сергей Иннокентьевич, тут же весь зал сразу грохнет!
   - Смотря, как играть будем, – загадочно ответил Антонов. – Здесь пока прямая цитата из Бажова, может быть, поменяем потом. Можно сделать… чтобы «голос автора» иногда зачитывал отрывки из книги…
   - Почему Вы хотите сделать из сказки трагедию? – вдруг спросила Маша.
   - «Мастер и Маргарита» тоже, по-твоему, сказка? – заметил Зарецкий.
   - Там, скорее, мистика, а здесь…
   - А здесь притча, – ответил режиссер. – «Медной горы Хозяйка» – инфернальный персонаж, демоница! Ведь Данило-мастер как сказал: «По дурман-цветку свою чашу делать буду». Не по розе, не по ромашке, а по дурман-цветку! Чувствуете тему? Его старый мастер сразу предупредил: «Ты, милый сын, по этой половице не ходи! Из головы выбрось! А то попадешь к Хозяйке в горные мастера…». Вы разве не понимаете о чем это?
   - Я понимаю, – сказала Вика, дочь Антонова.
   - Что ты понимаешь? – спросил Руслан.
   - Ну, понятно же – в мастере-ремесленнике пробуждается художник, творец... А искусство требует жертв, оно забирает душу. Это как наркотик, как дурман… Дурман – трава-галлюциноген…
   - Там же хеппи-энд, там нет трагедии, – развел руками Зарецкий. – Катенька его вывела из горы.
   - Хеппи-энда там нет, – вздохнул Антонов. – Там есть покой.
   - Типа, Данило-мастер «заслужил покой»? – спросил Зарецкий.
   - Он выбрал покой сам. Выбрал душевное здоровье, семью, любовь. Девушку свою выбрал, Катю. Ему Хозяйка за это «мастерство» оставила, а от «искусства» исцелила.
   - Выходит, у нашего Мастера есть своя Маргарита? – заметил Руслан, глядя на Машу. – Это Катенька!
   - А, точно! Как похоже… – оживился Зарецкий. – Сергей Иннокентьевич, а вот у булгаковского Мастера на шапочке буква «М» – это, типа, перевернутое «W», которое у Воланда на портсигаре?
   - Не знаю… – пожал плечами Антонов. – Может быть.
   - А «покой» – это разве не трагедия? – вдруг вступил в разговор новенький. – Ведь Данило-мастер в этом своем покое недолго прожил.
   - Нет, – возразил Антонов, – это не Данило, это Степан, из другого сказа, недолго прожил. Он был не художником, он был успешным… рудознатцем, или как у них это называется. Ему сама Медной горы Хозяйка в том помогала, потому что он… смело шел против эксплуататоров.
   - Данило-мастер все равно грустил, – тихо сказал Сандро.
   - Да, – кивнул режиссер, – ты прав, он задумывался.
   Женя отметила про себя, что у Сани очень приятный голос, а еще она заметила, что никто из актеров не смотрит на него и не интересуется им.
   - Сергей, ты говорил, что со смыслами постановки уже определился, – сказала она. – И какие тут будут смыслы?
   - Я тебе потом скажу, – как-то сразу замялся Антонов. – Пока все очень сырое…


Глава II

   Помощник Жени и завхоз были в отпуске, актерам самим приходилось таскать декорации. С утра разгружали машину с деревянными рамами. Руслан, Володя и Саня заносили в мастерскую длинные конструкции для декораций «Орфея». Чтобы заполнить ими весь угол мастерской, пришлось двигать стеллажи. Пока они возились со стеллажами, пришел Антонов. Он посмотрел на ребят и заботливо спросил новенького:
   - Саша, ты не хочешь нашего Иваныча этот месяц позамещать? Евгении Леонидовне помощник, я чувствую, скоро пригодится. Ты говорил, что тебе деньги нужны, съемную квартиру оплачивать, вот и подзаработаешь дополнительно.
   - Я могу, – кивнул Сандро и покосился на Женю.
   - А ты хоть молоток-то в руках умеешь держать? – спросила художница.
   - Без проблем, – пожал плечами новенький.
   - Ладно, договорились, если что – тебя буду звать.
   - Как у вас тут красиво! – восхищенно сказал Саня, разглядывая мастерскую. – Как в музее! Можно я немножко посмотрю?
   - Это почти музей, – кивнула хозяйка мастерской, – здесь многое от прежних оформителей осталось. Вот эти маски, к примеру, и эскизы к постановкам «Кошкин дом» и «Гамлет». А вот эти наброски – уже мои…
   Новенький оглядел все великолепие Жениных владений и остался доволен тем, что ему доверили здесь работать.

   Когда молодежь ушла, Женя пригласила Антонова в свой «философский уголок» – так все в театре называли стол в мастерской, с чайником и микроволновкой, за которым всегда велись душевные беседы и жаркие споры.
   Хозяйка включила чайник, достала печенье и принялась за расспросы.
   - Сережа, ты мне должен объяснить свое видение этой постановки. Какой тебе «цветок» нужен, эстетский, модерновый, абстрактный, фантазийный?
   - Я пока сам не знаю, не в цветке дело.
   - А в чем?
   - Не в чем, а в ком. В Катеньке все дело! Понимаешь, я пока «Орфеем» занимался, мне такая мысль в голову пришла...
   - Какая мысль?
   - Ведь Орфей – это Певец, человек искусства! Не выведет он Эвридику… оттуда. А вот Эвридика его «оттуда» вывела бы! Вывела же Маргарита из клиники своего Мастера, и Катенька своего Данило-мастера из горы вывела. Потому что простой человек может художника «из горы» вывести, а художник простого человека – нет!
   - Почему нет? Разве Певец не «властитель дум»? Он же может… наставить кого-нибудь на путь истинный.
   - Это так, Орфей – он властитель. В его власти был весь мир, и материальный и нематериальный. От звуков его чудесной лиры сам сошел на воду корабль «Арго», который никто с места сдвинуть не мог. Все люди были в его власти! Да чего там, сама царица подземного мира Персефона была у него в фанатках: «Все для тебя, дорогой! Чего тебе? Эвридику вернуть? На, забирай, только веди – не оглядывайся...». Но, ты понимаешь, он ведь не мог не оглянуться! Потому что он – Певец! Он над всеми мирами властен, только вот над этим он не властен, – Антонов показал на свою голову. – Над собою не властен! Это человек искусства, а они, сама знаешь какие, эти люди искусства… слабые, зависимые, непрактичные… Вон, Руслан мою Вику второй год уже мурыжит, а ведь не доведет он ее до ЗАГСа, никак не доведет! Орфей несчастный!
   - «Поэт всесилен, как стихия, Не властен лишь в себе самом…», – процитировала Тютчева Женя.
   - «Невольно кудри молодые Он обожжет своим венцом…», – вздохнул режиссер.
   - Вот именно, «кудри молодые»… «своим венцом»… А, кстати, костюмы там современные будут?
   - Скорее что-то среднее между старым и современным. Например, джинсы и футболка, а поверх них – старинного фасона фартук.
   - Фартук – он всегда фартук. А что для Катеньки?
   - Что угодно, только не штаны. Потом Ольге дам задание, пусть порисует эскизы костюмов. А с тебя – цветок! Не забывай.
   - Я помню. Катеньку у тебя, я так понимаю, Маша играть будет?
   - Кто же еще? У нас «инженю» – она.
   - Катенька, по-твоему, «инженю»? – удивилась Женя. – Я думала, это какой-то мощный персонаж, вроде Маргариты.
   - Она «инженю», но… очень упорное «инженю».
   - А Вика твоя будет играть?
   - Будет.
   - Хозяйку?
   - Хозяйку. Она вчера все свои фэн-шуйные кристаллы из шкафа повытаскивала, они у нее разноцветные, красивые. Говорит, что их надо в спектакле использовать. Ты подумай, где их можно там задействовать.
   - Такую мелочь из зала не видно будет.
   - Они крупные, с твой кулак размером!
   - Пусть принесет, поглядим.

   Женя сидела в темном зале на первом ряду и смотрела, как Антонов с ребятами репетирует первую сцену новой постановки. Ей было интересно увидеть, каков новенький в деле. На сцене стоял только один большой стол, тот самый, за которым обычно члены труппы обсуждали постановку. Сейчас за ним сидели «ученики Прокопьича»
   - Сергей! – возмущался Михаил Зарецкий. – Почему у моего героя даже имени нет? Просто Прокопьич. Как-то несолидно. Надо чтобы имя, хотя бы теоретически, было у человека.
   - Я читал, что у всех этих мастеров были прототипы, Бажов героев не выдумывал, он их с натуры писал. Прототипа Прокопьича звали Самойл Прокофьевич. У тебя ученик – Данило, значит, ты, стало быть, Самойло. Устроит? – улыбнулся режиссер.
   - Можно я буду Михайло? Это как-то попроще.
   - Миша, если тебе это важно, придумай себе имя сам.
   «Странный народ, эти артисты, – подумала художница, – зачем ему нужно имя, если оно со сцены даже ни разу не прозвучит?».

   Антонов вынес небольшой мешочек с Викиными кристаллами и начал раскладывать их на столе. Почему-то сразу все ринулись на сцену, разглядывать эту красоту, даже Женя не удержалась. Кристаллы сверкали в полумраке, отражая свет множества мелких светильников, рассыпанных по потолку, это завораживало. Женя, взяв одну из стекляшек в руки, вдруг поняла, почему жадные люди «чахнут» над своими сокровищами. Они чувствуют радость от обладания чем-то прекрасным, совершенным, чувствуют восторг. Впрочем, эта «радость обладания» – недолгая, люди быстро привыкают к красивому и перестают им любоваться.
   Антонов разогнал всех посторонних со сцены и продолжил репетицию.
   - Саня, положи на ладонь зеленый кристалл, будешь долго и внимательно смотреть вглубь него. А вы, ребятишки, свои кристаллы просто вертите в руках. Ты, Михайло, смотри на Саню как на любимого ученика – ты нашел «брильянт», понимаешь! Это не так часто бывает, чтобы тебе попадались настоящие «брильянты». Саня, давай, твоя реплика «И то, в лес хоть сходить, не увижу ли, что мне надо».
   - А почему в лес? – удивился Сандро.
   - Там цветы. Там естественная красота природы. Ему ведь надо мертвый камень оживить как-то!
   - А! Понятно.
   Первую часть репетировали довольно долго. Женя отметила про себя, что новенький совсем не боится сцены, держится свободно, однако с речью у него есть проблемы. Сказывается отсутствие образования. Антонов тоже это заметил.
   - Слушайте все и запоминайте! – скомандовал он. – Театр это искусство интонации, искусство такое же условное и абстрактное, как опера. И там поют, и здесь поют! Только здесь не под музыку! Никакой уличной манеры речи на сцене быть не должно! Уличная лексика может быть, уличная манера речи – нет! Представьте, что будет, если в опере певцы начнут петь, как в подворотне? Так вот – в театре вы иллюстрируете свои чувства интонацией! Она – ваш основной инструмент, она – ваш резец, ваша скрипка, вы должны владеть ею в совершенстве! Саня, ты понял? У тебя красивый голос, учись правильно говорить на сцене. Учись «вить узоры» интонацией!
   Женя, сидя в зале, продолжала думать над цветком. В голову ничего не приходило.
   - Сереж, давай Прокопьичу под фартук наденем косоворотку. Длинную старинную косоворотку, – предложила она Антонову. – Это будет такая «преемственность поколений», передача мастерства от предков современной молодежи.
   - А лапти?
   - Нет, лапти и онучи не будем ему надевать, только рубаху. И бороду белую.
   - Ну, почему бы и нет. Неплохая идея, давай так. А Данило пусть будет в футболке и фартуке.
   На том и порешили.


Глава III

   Целую неделю Женя мучительно думала над цветком, рисовала в компьютере эскизы, делала наброски от руки… В конце концов она пришла к выводу, что цветок надо делать в виде барельефа, из элементов крупной мозаики. «Это, пожалуй, самый выигрышный вариант», – решила художница. Она позвала своего нового помощника, чтобы подготовить раму для сцены.
   Саня явился незамедлительно и, выслушав задание, сразу заявил, что крестовину в раме делать не надо, центр должен оставаться пустым.
   - Почему это? – удивилась Женя.
   - Чтобы легче разбить.
   - Что разбить? – не поняла художница.
   - Ну, это же у Вас вместо чаши, – развел руками Сандро. – А чашу свою Данило разбивает и уходит потом к Хозяйке, в гору.
   - То есть, на каменный цветок это не тянет? – немного уязвлено спросила Женя, сворачивая эскиз барельефа, который держала в руках.
   - Это красивая чаша, – похвалил парень. – Только… каменный цветок нельзя сделать, нельзя изготовить. Они сами растут, эти цветы!
   - Какие «эти цветы»?
   - Вы же читали Бажова. Даниле про каменный цветок бабка Вихориха рассказала, старая травница. Она говорила про колдовские цветы – про цветок папоротника, цветок разрыв-травы и про каменный цветок… Они сами цветут, эти цветы. Их нельзя сделать, их только найти можно.
   - Ладно, ты прав, – вздохнула Женя. – Пусть это будет та «дурман-чаша», которую Данило разбивает перед уходом…
   Они разобрали одну из старых рам с косыми переборками по углам, и сделали из нее заготовку для барельефа. Сзади натянули холст, загрунтовали поплотнее и оставили сохнуть.
   После работы хозяйка мастерской усадила помощника пить чай в свой «философский угол». Достала котлеты, разогрела их в микроволновке. Но Саня к котлетам не притронулся.
   - Сергей Иннокентьевич сказал, что я должен похудеть для роли Недокормыша.
   - Люди толстеют от неправильного питания, а от нормальной пищи они не толстеют! – возразила Женя.
   - Это мудрая мысль! – радостно кивнул ее гость и тут же ухватил котлету.
   - На хлеб положи! – посоветовала хозяйка. – Блюдце, вот, возьми, тарелок у меня нет. Мой Димка всегда котлеты на хлеб кладет. Говорит, что так получается гамбургер.
   - Ваш сын?
   - Да, он твой ровесник.
   - Он актер?
   - Нет, он компьютерщик. Он и ест у компьютера, и спит у компьютера… Никак его от экрана оттащить не могу.
   - Надо ему «Катеньку» подослать…
   - Чего?
   - Нет, ничего… это я так просто…

   После чая Саня не захотел уходить. Он послонялся по мастерской, словно ища, чем бы заняться, спросил у начальницы, не нужна ли ей какая-нибудь помощь, потом залез в угол, на стопку старых свернутых задников, поджал ноги, прислонился к стене и блаженно замер.
   - Можно, я у Вас тут посижу?
   - Сиди, ты не мешаешь, – пожала плечами хозяйка мастерской. – А ты, правда, стихи пишешь?
   - Стихи редко. В основном прозу.
   - Прочитай что-нибудь… «из последнего».
   Женя придавала большое значение стихам. Для нее они были главным показателем вкуса и таланта писателя. Она считала, что если стихи плохие, то и прозу такого автора читать не стоит.
   Сандро на минуту погрузился в себя, потом негромко начал читать:

     Когда я говорю «родина» –
     Я тону в этой зыбкой данности,
     И пространства, и смысла туманности,
     Бесконечности, безназванности…
     Как туманно понятие «родина»,
     Как оно растяжимо и вязко!
     Мне за мысли крамольные, вроде бы,
     Полагается крупная встряска.
     Но в ответ попытаюсь блеснуть
     Знаньем общеизвестного факта:
     Относительно прочих галактик,
     Наша родина – Млечный Путь...

     Наша родина – Млечный Путь
     Относительно прочих галактик.

   - Антонов говорил, что ты всю страну объездил автостопом. Это правда? – спросила Женя, когда он кончил читать.
   - Да, правда.
   - Ты искал своего отца?
   - Я отца быстро нашел, а потом просто так ездил.
   - Мой Димка раньше все время про отца спрашивал, а потом перестал. Совсем перестал. Ушел в компьютер с головой…
   - Может быть, он там с отцом своим переписывается? В компьютере.
   - Может быть. Он мне не говорил. Скажи, Сандро, зачем мальчишки так упорно своих отцов ищут? Я тоже росла без отца, пришел бы он сейчас – я бы его и на порог не пустила. Знать не хочу! А пацаны готовы на край света за отцами идти. Почему?
   - Дураки потому что! – тихо выпалил Саня и обиженно поджал губы.
   Жене стало жаль парня, видимо, она задела больную тему.
   - И не страшно тебе было ездить одному? – спросила она.
   - Иногда страшно, а иногда приятно… Я сначала не понимал, что со мной происходит, отчего так кайфово в одиночестве, а потом знающие люди мне объяснили, что это у меня адреналиновая зависимость вырабатывается. Что я уже практически наркоман.
   - И ты бросил?
   - Я не бросил. Я пока, вот, театром занялся.
   - Правильно, хоть какое-то нормальное занятие будет.
   - Нормальное занятие… Женя, а вот Вам когда-нибудь доводилось резать баранов? – вдруг спросил Сандро, и глаза его весело сверкнули.
   - Ты резал баранов?
   - Всяко приходилось подрабатывать в дороге. Резать мне, конечно, не доверили бы, а разделывать часто приходилось. В Бурятии. Мне давали большую чашку, я держал ее под бараньим горлом в момент перерезания, чтобы кровь собрать. Оказывается, бараны молчат, когда их режут. Глаза у них безумные от страха, но им кажется, что если они будут себя хорошо вести, то им ничего не сделают. Дергаются только от боли…
   - Фу, прекрати… Неужели тебе нравилась такая работа?
   - Работа как работа, там другой нет. Только лицемеры крови боятся. Если ты не вегетарианец, значит ты – потребитель, заказчик убийства! Ради тебя специально обученные «киллеры» и режут баранов.
   - Да, ты прав. Есть много грязной работы, которой мы брезгуем…

   В мастерскую заглянул Руслан.
   - Привет всем! Ботичелли, тебя там Сергей Иннокентьевич обыскался!
   Сандро нехотя слез с кипы задников и ушел за Русланом. А Женя подошла к зеркалу. Она всегда, после того, как заходил ее любимчик, смотрелась в зеркало. Это не было влюбленностью, она точно знала, что это не было влюбленностью, ведь ей было уже пятьдесят, а Руслану тридцать, но ей почему-то всегда хотелось посмотреться в зеркало после его прихода. Она выглядела моложе своих лет – подтянутая спортивная фигура в джинсах, пышная копна рыжих волос, перехваченная резинкой… ей никто никогда не давал больше сорока пяти лет… Убедившись, что она выглядит нормально, Женя вздохнула и пошла к компьютеру. 


   Глава IV

   В конце недели вся труппа, по приглашению соседнего национального театра, выехала на берег Енисея, на хакасский фестиваль под открытым небом. Вечером, после заката солнца, там должно было начаться соревнование сказителей, исполнителей народного эпоса.
   Женя с удивлением увидела, что ребята из национального театра приветствуют Сандро как старого знакомого.
   - Откуда они знают его? – спросила она у Антонова.
   - Они сами его сюда и привезли, – усмехнулся режиссер. – Он к ним в Бурятии прибился, когда они на фестиваль туда ездили. Он с ними приехал сюда.
   - Представляешь, он там, в Бурятии, баранов резал…
   - Ой, да чего он только не делал, когда бродяжил. Его одна тетка на себе чуть не женила, старше его на десять лет. Водку пить научила. Он еле сбежал от нее.
   - Фу! – поморщилась Женя, почувствовав легкую брезгливость. – Он тебе сам это рассказывал?
   - Он об этом писал. Я читал его прозу.
   - Его «маятник», похоже, летает из крайности в крайность.
   - Его «маятник» делает «солнышко», – восхищенно заметил Антонов. – Парень совсем без тормозов. Настоящая богема, стопроцентная!
   - Он же сорвется с катушек, неужели тебе не жалко его?
   - Жалко. Но за этими лириками так интересно наблюдать! У него, как у поэта Артюра Рембо:
     «Я узнал, как в отливах таинственной меди
      Меркнет день и расплавленный запад лилов,
      Как, подобно развязкам античных трагедий,
      Потрясает раскат океанских валов…»
   - Ага, а потом: «Пусть мой киль разобьет о подводные камни…». Слушай, а кто он вообще? У него есть какое-нибудь образование?
   - Филологическое. Правда, он не доучился.
   - А, ну все понятно.

   К ним подошел Нартас, друг Сергея, молодой режиссер национального театра и пригласил к своему костру. Солнце еще не зашло за горизонт, певцы готовили место для выступлений. Друзья сели в сторонке на большое бревно.
   - Слышал, вы «Каменный цветок» ставите? – спросил Нартас.
   - Да, замахнулись, так сказать, на Бажова, – кивнул Антонов.
   - Мне всегда казалось, что сказы Бажова это не совсем русская тема.
   - А какая? – удивились его гости.
   - Ну, Бажов, он ведь не только русскими легендами занимался, он и башкирские пересказывал. Про Айлыпа и Золотой волос, например… Это же Урал, там башкиры живут. Все эти «хозяйки медных гор» это как наши хакасские «таг-ээзи» – духи-хозяева гор! Это не русская нечисть, а башкирские духи. Вам не кажется?
   - Ну, в общем-то, да… Горные духи таг-ээзи – типично языческие персонажи, – согласился Антонов.
   - Можно было эту сказку и на хакасский материал переложить. Переосмыслить, так сказать, под нашим местным углом. У вас же это какая-то современная история. Я, кстати, тоже подумывал что-то вроде «Орфея» поставить, на национальном материале. Ведь наши певцы-сказители, как и шаманы, свободно могут между мирами перемещаться с помощью своих музыкальных инструментов. Для них музыкальные инструменты – это кони, они на них и в Нижний мир спускаются, и в Верхний мир к творцам-чаянам поднимаются.
   - А у шаманов «кони» – это их бубны, – вспомнила Женя.
   - А разве бубен не музыкальный инструмент? – хитро улыбнулся Нартас.
   - Ой, правда, это же тоже музыкальный инструмент… – удивилась такой простой и очевидной истине художница.
   - Нартас, а у вас Певец может умершего человека из Нижнего мира вывести? – серьезно спросил Антонов.
   - Не может, – закачал головой его молодой коллега, – но в гости к нему ходить хоть каждый день может!
   - А какая-нибудь девушка… может Певца из его блужданий вернуть в Солнечный мир? Вывести из ада может?
   - Ох, уж эти девушки! Им лишь бы спасти нас, да вывести откуда-нибудь, – лукаво прищурясь, засмеялся Нартас. – Девушки все могут!

   Они еще немного поболтали, потом разошлись по своим коллективам. Ребята Антонова сидели у костра на самом берегу реки. Отсюда открывался чудесный вид – сопки, нависшие крутыми склонами над водой, скалы на противоположном берегу, дальние утесы, сквозь которые пробивался Енисей, все это создавало ощущение другого мира.
   Женя заметила, что у костра девчонки – Аня с Ирой – не отставали от Сандро, одна обнимала его сзади, другая, смеясь, тянула к себе. Парень смущенно пытался отбиться от приставучих поклонниц, а с другой стороны костра на все это недовольно смотрела Маша.
   - Они его тискают! – возмутилась Женя, показав на девчонок.
   - Эй, хулиганки, отпустите парня, – скомандовал начальник. – Идемте, там сейчас уже петь начнут.
   На небольшой степной поляне с видом на реку, у костра, действительно уже начинался концерт. Когда все расселись и успокоились, хакасские певцы-хайджи, перебирая струны чатханов, торжественно повели свой сказ. Женя любила слушать горловое пение, но особенно любил его Антонов, он практически впадал в транс от этих звуков.
   В сумерках все окрестные скалы словно ожили, на них начали проступать какие-то древние лики. У впечатлительной художницы пение сказителей всегда порождало что-то вроде галлюцинаций. Сергей говорил, что это потому, что она – представительница визуального искусства. У него самого внутренние вибрации вызывали блаженное состояние. В искусстве он больше всего ценил атмосферность, называл ее «чистым колдовством» и считал себя недостаточно талантливым человеком, чтобы достичь подобного качества в своих работах. В постановках он всегда основной упор делал на смыслы, в смыслах он разбирался лучше, и ему, конечно же, очень хотелось понимать, о чем поют хайджи. Но настолько хорошо никто из них хакасского языка не знал.

   После полуночи, оставив музыкальное действо в самом его разгаре, гости из русского театра сели в свой микроавтобус и отправились по домам. Ребята дремали в салоне, а Женя с Антоновым, разогретые свежими впечатлениями, тихонько болтали, сидя рядом с водителем, заодно следя краем глаза за тем, чтобы он не уснул за рулем.   
   - Пристегнись! – сказал Жене Антонов.
   - Прикинь, ведь любой европейский миф можно переосмыслить под углом какой-нибудь национальной культуры, – заметила художница, натягивая ремень безопасности, – даже все древнегреческие мифы можно «спеть на азиатский лад». Сразу проявится степень гуманизма этой культуры, выше она или ниже античной.
   - Нартас прав, я и сам подумывал о том, что нужно искать «линию пересечения плоскостей», те общие моменты, которые есть и в европейской и в азиатской культуре. Это актуально! Я, наверное, «Орфея» поставлю в национальном театре, вместе с Нартасом. Поищем чего-нибудь в этом направлении.
   - А кто Орфея играть будет? – сразу напряглась Женя.
   - Азархан сыграть может. Он же поет и на хомысе играет.
   - А Руслан? Ты же говорил, что Руслану эту роль дашь!
   - Не бойся ты за Руслана. У него и так в двух спектаклях роли.
   - И ни одной премьеры!
   - Какая разница, премьера – не премьера?
   - А Хозяйку тогда в «Каменном цветке» у тебя вместо Вики кто играть будет? Алтынай?
   - Алтынай хороша, – сразу задумался режиссер, словно не заметив легкого ехидства в вопросе, – но тут Вика лучше справится. Здесь нужна идеальная дикция, понимаешь, нужна идеальная интонация. Ведь голос Хозяйки – это голос искусительницы, который звучит у Данило-мастера в голове! Это властный, манящий голос его внутреннего демона, там даже акцента быть не должно. Там нужен голос Вики, с низким тембром.
   - Руслан уже месяц репетирует Орфея…
   Антонов махнул рукой и попытался перевести разговор на другую тему.
   - Ты цветок придумала?
   - У меня есть мысли, – тихо буркнула художница, обиженная на своего друга из-за Руслана. – Я потом расскажу. 

Глава V

   Утром в понедельник рабочий компьютер Жени не захотел включаться. Ей пришлось вызвать Димку, он как «компьютерщик», подрабатывал в театре, обслуживал всю технику. Пока сын возился с машиной, она пошла в зал, смотреть репетицию, и случайно наткнулась на Вику и Саню, целующихся в глубине кулис. Ребята как будто совсем не смутились, хотя Вика сразу развернулась и удалилась в сторону сцены. Потрясенная Женя продолжала стоять с открытым от удивления ртом. Сандро развел руками и опустил глаза, ему нечего было сказать начальнице. Женя, ничего не сказав, ушла в зал.
   Шла репетиция второго акта. Зарецкий – «Прокопьич» и Маша – «Катенька» отрабатывали свою сцену. Женя сначала просто смотрела перед собой и думала о своем, однако, постепенно ее привлекло действо, она стала наблюдать за актерами. Ей понравилась Маша. «Какая талантливая девушка! – подумала художница. – На сцене, так просто красавица! Платье здесь должно быть светлое, с большими неяркими цветами… Эх, лучше бы Саня с ней целовался! Надо ей тоже фотосессию устроить, показать товар лицом…».
   Когда ребята закончили репетировать, Женя попросила Антонова спуститься в зал и попыталась объяснить ему свою задумку.
   - Смотри, Сереж, задник нужно сделать плоским и темным, а посередине надо установить большой экран на всю высоту.
   - Хочешь использовать компьютерную графику?
   - Немножко. Данило-мастер первую чашу делал по чертежу заказчика – пусть на экране светится этот чертеж. Только у нас будет не чаша, а некий большой барельеф-мозаика на тему чаши с цветами, сложенный из крупных кусков «камня», как некий паззл, что ли.
   - Барельеф?
   - А какая разница, круглая чаша, или чаша в виде мозаики? Главный смысл в том, что мастер изготовил некое декоративное изделие, вложил в него душу и талант, но потом захотел сделать другое, еще лучше. Слева будет белая рама, метр на метр, с белым квадратом внутри, ну, типа, как белый лист, а справа будет еще одна, с черным квадратом внутри. Левая – под заказной барельеф, правая – под его фантазию с дурман-цветком. Вот эскизы, – она развернула свои рисунки, – смотри: заказная чаша будет с розами, а его дурман-чаша – с бледно-изумрудными цветами.
   - С бледно-изумрудными... Кстати, барельеф это неплохо. Он лучше будет виден издалека, да и выкладывать его проще, чем делать на сцене чашу… Как он будет чашу-то делать? Ты молодец, хорошо придумала.
   - А главное, разбивать будет легче. Взял палку, шарахнул по квадрату, и вся паззла рассыпалась.
   - Да, разбивать легче… А что насчет самого каменного цветка?
   - Ой, не знаю, – горестно вздохнула художница. Дай еще подумать.
   - Ну, думай. Как надумаешь – расскажешь.

   Женя вернулась к себе в мастерскую. У компьютера сидели Дима с Саней и что-то разглядывали на экране. Саня, увидев начальницу, смутился, быстро попрощался и выскользнул мимо нее в двери. Она проводила его долгим взглядом…
   - Мам, я тебе тут все наладил и антивирус установил, – доложил Дима.
   - Молодец! Иди чаю попей, весь день тут сидишь голодный.
   - Мы уже попили с Саней. Я лучше домой побегу.
   Сын быстро оделся, помахал рукой и ушел. Через несколько минут в мастерскую робко вошел Сандро и тихо сказал:
   - Женя, не говорите, пожалуйста, Сергею Иннокентьевичу, про то, что Вы видели.
   - Не бойся, не скажу. А ты знаешь, что Вика – невеста Руслана?
   - Знаю. Она сказала, что Руслан не обидится на нее. У нее же это не серьезно.
   - У тебя со всеми «несерьезно», – нахмурилась Женя.
   - У них со мной несерьезно, – поправил парень.
   - Саня, а тебе Маша нравится?
   - Маша… – задумался он, – нормальная девушка.
   - Она серьезная. Мне кажется, ты ей приглянулся.
   Сандро как-то болезненно поморщился, и Женя поняла, что продолжать не стоит.
   - Завтра приходи после репетиции, надо еще одну раму сделать. А я барельефом займусь. С Серегой я договорюсь, чтобы он тебя задействовал с утра.
   - Только не очень рано, – взмолился ее помощник.
   - Хорошо.

   Саня ушел, а Женя еще полтора часа думала над эскизами. Вечером в мастерскую, в ее «философский угол» забрел Антонов, она с удовольствием заварила свежий чай и достала чашки с блюдцами.
   - Смотри, какие блюдца!
   - Что я, блюдец твоих не видел? Они у тебя уже года три в ходу.
   - Я не об этом. Помнишь, ты говорил, что хочешь найти «линию пересечения плоскостей» европейских и азиатских?
   - Помню.
   - У моей мамы три сервиза было. Один – чешский, европейский. Второй – азиатский, дядя нам его из Казахстана привез в подарок. А третий – вот этот, бабушкин, советский. В европейском сервизе блюдечки маленькие и плоские, в азиатском их вообще нет – там пиалы. А в нашем, русском – блюдца большие, с высокими бортиками, чтобы чай в них наливать. Русские могут свои блюдца и по-европейски использовать, и по-азиатски, как пиалу! У нас же орел двуглавый, и на запад, и на восток!
   - Да, – засмеялся Антонов, – и на запад, и на восток. Но у нас все равно все по-своему!
   Женя достала печенье и разлила чай по чашкам.
   - Слушай, Сережа, вот объясни мне, зачем парням так отцы нужны? Я Саню пытала, он мне не сказал. Димка тоже молчит. Но я-то вижу, что для них это трагедия. Твой Данило Недокормыш тоже сирота был. Их, сиротинок, потому и легко соблазнить, что они все время к кому-нибудь тянутся. Для них любая тетка – Хозяйка! И водку пить научит, и на себе женит… Может быть, только у отверженных таланты развиваются?  Я всегда думала, почему в шестидесятые годы, во времена оттепели, столько гениальной молодежи было? Не из-за того ли, что после войны везде была безотцовщина?
   - Нет, Жень, тут другое. Боюсь, тебе это трудно понять, потому что ты – женского пола.
   - Так объясни.
   - Только не обижайся. Природа создала мужчин и женщин для разных целей. Женщинам она дала материнский инстинкт, а мужчинам – способность к объединению. Согласись, что женщины плохо ходят строем, из них армию-то не составишь. А из мужчин составишь. Так вот, женщины – они создают семью, а мужчины, способные объединяться в армии, соподчиняться и выстраивать иерархии – они создают государства! Извини, но матриархат был возможен только в каменном веке, когда существовали племена, ведь племя – это, по сути, большая семья. Когда появился патриархат, появились и большие государства.
   - То есть, мужчины способны выстраивать «пищевые цепочки», а женщины нет?
   - Именно! Мужчина как представитель своей ячейки общества, заметь, представитель, а не глава, встраивает свою ячейку в эту государственную мужскую иерархию. Получается, что у его сыновей есть некая «стартовая площадка» в жизни, точка для отсчета. Вот почему мальчишкам нужно знать, кто они изначально, какое положение в обществе занимали их отцы. Просто для самоидентификации. Я вот, например, сын профессора, а ты?
   - Не знаю! – с некоторым вызовом ответила Женя. – Я не знаю, кто мой отец, и мне плевать, кто он в этой вашей иерархии! У нас теперь графьев нет, теоретически, все люди имеют равные возможности. А с нынешней-то «элитой» давно ли мы за одной партой сидели?
   - Извини, если ты тоже без отца…
   - Нет, Сереж, я с тобой согласна в целом, но мне кажется, что сейчас времена меняются, женщины стали свободнее, и скоро эти иерархии мы будем выстраивать вместе.
   - А как же инстинкты?
   - Женщины не любят объединяться с женщинами, но с мужчинами они поладят! Тем более, немолодые женщины.
   - Вы очень хитры!
   - Знаешь, а мне старинная схема мироздания всегда представлялась в виде матрешки: дети – в матрешке матери, мать – в матрешке мужа, муж – в матрешке государя, а государь – в матрешке Бога, нравственного закона!
   - Все верно, я так и сказал. Женщина создает семью, от слова «семя», то есть, заводит потомство. Мужчина, как представитель своей ячейки, вместе с представителями других ячеек создает государство, в котором его потомство будет безопасно и комфортно жить. А государи, как представители своих государств, создают вместе мировой порядок. И все они – в «коконе» единого закона!
   - А мы, художники, в этой иерархии где?
   - Нигде! У художников не может быть иерархий, наша стихия – воздух!
   - Вот именно! Зачем же тогда твой Сандро отца искал? Для какой такой «самоидентификации», если ты говоришь, что он «стопроцентная богема»? А у моего Димки – отец богема стопроцентная! Может быть, поэтому сынок не спешит папочку разыскивать…
   - Жень, у Сани, там, другое… Он просто никому не нужный ребенок от первого брака. Ему надо было закрыть этот вопрос всей жизни, и он его, похоже, закрыл. Этот парень умен не по годам.
   - Так я и говорю, что у таких сиротинок по жизни как Данилушко Недокормыш много вопросов к мирозданию. А у кого много вопросов, у того много и ответов. Их ответы – это и есть их искусство!
   - И вопросы тоже. Вопросы это тоже их искусство.


Глава VI

   Дома вечером Женя нашла в интернете прозу Сандро Чужака, ей захотелось  взглянуть на откровения бродяги-автостопера.
   Неожиданно для самой себя, она увлеклась этим чтением. На нее опрокидывались целые ушаты чего-то свежего, наивного, не знающего никаких границ, чего-то отчаянно честного в своей противоправности и непристойности. Это была настоящая лирика, но лирика не того Сани, которого они все знали, это было что-то «из раннего Сандро». Антонов был прав, парень умен не по годам, взрослеет слишком быстро. Может быть, поэтому странствия привели его в театр, не зря же он тянулся к театральным фестивалям. Не к спортсменам, не к туристам, а именно к театралам, с ними и приехал сюда.

   На следующий день, после обеда, пока хозяйка мастерской возилась с мозаикой на белом квадрате, ее помощник сколачивал раму для черного квадрата.
   - Я вчера прочитала твои рассказы в интернете, – как бы между прочим заметила Женя.
   - И что? – сразу напрягся Сандро.
   - Это довольно свежо… но мне показалось, что ты уже несколько… повзрослел, ты уже перерос такую лирику.
   - Какую «такую» лирику?
   - Ну, молодежную, что ли, хотя, «молодежная лирика» – это какая-то тавтология. Как «молодой юноша» или «старый старик».
   - Почему? Все эти Тютчевы, Феты и другие классики, они же свою лирику в зрелом возрасте писали.
   - Они стихи писали, а стихи – это лишь форма. Ты сравни их ранние произведения и поздние, где они уже вовсю «рифмам совести прибавляют», как сказал Верлен, сразу увидишь разницу. Ты пишешь прозу, значит, ты должен собственную лирику со временем пережить.
   - Мне пора перестать писать?
   - Нет, не в этом смысле. Лирика – это всего лишь трансляция в пространство своих страданий, своих чувств. У молодых всегда один вопрос к мирозданию: «Почему мне так больно и так трудно?».  Молодость задает вопросы. Зрелый возраст ищет и находит на них ответы. Старость выводит из этих ответов законы бытия! Ты просто перейдешь со временем на следующий этап.
   - Молодость разбрасывает камни, зрелость собирает камни, а старость – их классифицирует! – улыбнулся Сандро.
   - А ты быстро схватываешь! – похвалила своего помощника Женя. – Так вот, сначала у нас, у людей искусства, идет «лирика» и всякая поэзия, потом идет «эпика», то есть, романистика, а потом уже «философия» и всякий нон-фикшн, типа мемуаров.
   - Это как PEN клуб, – кивнул Саня, – poets, novelists, essayists. Поэты, романисты и эссеисты-документалисты.
   - Он действительно так расшифровывается? – удивилась художница. – А я всегда думала, что PEN-клуб это от слова «pen» – перо…
   - Все так думают.
   - Хотя, ты же филолог, тебе ли не знать.
   - Я не доучился.
   - Неважно. Ты уже начинаешь выдавать «ответы», как взрослый. А у меня в голове только философские формулы, наверное, я уже состарилась и «превратилась в уксус».
   - Нет, Вы не старая. Сергей Иннокентьевич говорил, что Вы – бывший архитектор, наверное, поэтому и формулы любите.
   - Наверное, – согласилась Женя, хотя ей сильно резануло по ушам слово «бывший». – Мы, художники, иногда завидуем писателям, у вас все так четко формулируется словами. А у нас – попробуй, определи, как правильно, а как нет. Я могу цветок в этом барельефе и так развернуть, и эдак, могу его розовым сделать, могу лиловым. Узор текстуры камня совсем неуловим, извивается, как ящерица, куда хочет, туда и бежит. Да, красоту можно проверить математикой, определить формулой. Любой закон выражается формулой, я архитектор, я это знаю. Красота – она в симметрии, она в равновесии. Но такая красота скучна и примитивна…
   - Потому что Вы ее не математикой проверяете, а арифметикой, – фыркнул Саня. – Мне Ваш Дима настоящие математические цветы показывал, которые сами растут из формул. Они совершенно необыкновенные!
   - Какие цветы? Где растут? – оторопела художница.
   - Я забыл, как они называются. Попросите Диму, он Вам их покажет.

   До самого вечера Женя не могла думать ни о чем, только о «математических цветах», которые «сами растут» в компьютере. Дома она сразу, с порога позвала сына.
   - Дим, Саня мне говорил, что ты ему какие-то цветы в компьютере показывал.
   - Какие цветы? – удивился сын.
   - Не знаю, он говорит «математические цветы», которые сами растут…
   - Фракталы?
   - Наверное. А ты мне можешь их показать?
   - Могу, конечно.
   Он показал ей фракталы. Она восхищенно смотрела на них и не могла оторвать от них глаз. Они были бесконечны, они распускались и распускались на экране, они завораживали, уводили сознание куда-то вглубь. Художница чувствовала, что сама из этой липкой дурманящей ловушки выбраться не сможет…
   Ее вернула в реальность мысль о том, что Сандро, похоже, нашел ей тот самый каменный цветок, который так нужен был Антонову.

   Утром она сразу побежала к режиссеру.
   - Сережа! Сережа! Я, кажется, нашла тебе «цветочек аленький, краше которого нет на белом свете»! Мне Саня подсказал, а ему мой Димка показал… Идем скорей!
   Женя включила Антонову видео с фракталами, как научил ее сын. Сергей долго смотрел на них, потом его лицо озарилось радостью.
   - Точно! Это то, что надо! Он уйдет туда!
   - Куда?
   - В эти фракталы! Ты же хотела на заднем плане большой экран? Так вот, в этот экран он и уйдет, к этим неживым цветам! Представь, Данило-мастер кладет последний элемент в свою прекрасную мозаику, смотрит на нее и отворачивается, стоит теперь лицом к зрителю. Он недоволен своим творением! Позади него, в глубине сцены, вдруг оживает экран – сверху вниз начинают изумрудными струйками бежать единички и нули, как в титрах фильма «Матрица», потом позади этих изумрудных струек появляется огромное лицо женщины, подсвеченное переливами холодного зеленого света, оно появляется на секунду и тут же исчезает. На экране проступают фракталы, бесконечное их приближение завораживает, уводит вглубь этой неживой цифровой красоты…
   - У тебя Хозяйка будет рисованная?
   - Нет, снимем камерой. А вместо падающих цифр можно нарисовать падающих ящерок… Представь, Данило-мастер стоит, мечтательно закрыв глаза. Он боится оглянуться… Но вдруг он быстро оборачивается, хватает биту и разбивает свой паззл! Он решительно идет к экрану, подходит к нему вплотную, на нем снова появляется изумрудное лицо женщины. Он раскидывает руки в стороны и прижимается к экрану всем телом. На экране появляется его «отпечаток», словно он вошел внутрь. Живой персонаж, уже не освещенный прожекторами, становится невидим для публики, он прячется вниз. А его двойник, «вошедший» в яркий виртуальный мир, удаляется все дальше вглубь экрана… Ну, как тебе?
   - Мне – нормально! А как он оттуда выйдет в финале?
   - Так же и выйдет, только в обратном порядке, когда Катенька за ним придет.
   - Надо Маше на голову надеть большой лохматый венок из полевых цветов, а одета она будет в светлое цветастое платье с белым воротничком. Пусть явится в финале этакой «Флорой», а в руки ей надо дать цветы, большой букет полевых цветов. И пусть в конце она на своего Данило тоже «живой» веночек наденет!
   - А как цветы делать будешь?
   - Нарву в степи, насушу и немного подкрашу! Так что, в эту субботу едем заготавливать реквизит!


Глава VII

   В субботу все отправились на природу, в степь. Жене надо было набрать цветов, а остальные – Антонов, Вика с Русланом, Маша и Саня, решили ей помочь и заодно устроить пикник. Еще с ними поехала Оля, художник по костюмам, которая сразу заявила, что без нее ничего не получится, кто-то же должен правильно подобрать фасоны венков для персонажей.
   Машу взяли с собой, «чтобы на ней все примерить», Оля ее попросила надеть в поездку какое-нибудь светлое платье, но у главной инженю труппы не нашлось ни одного платья. Маша появилась в светлых летних брюках и золотисто-бежевой футболке, однако от нее все равно невозможно было оторвать глаз, так она была хороша! Ей шли абсолютно все венки, которые примеряли ей Оля с Женей. Пышные, сплетенные из желтоватой уже травы с тонкими, торчащими во все стороны колосками диких злаков, расцвеченные нежными оттенками полевых цветов, они прекрасно сочетались со светло-русыми волосами девушки и с ее голубыми глазами. Женя успевала щелкать фотоаппаратом, именно такую фотосессию и стоило устроить Маше – в яркий солнечный день, среди цветущей степи!
   Молодой актрисой любовались все, но особенно часто поглядывал на нее Руслан. Вика видела его взгляды в сторону Маши, но не испытывала ревности – их милая инженю и Руслан не могли быть парой. Антонов часто говорил своей дочери, что актеру для вдохновения достаточно лишь знать, что «неземные» барышни существуют на свете, в реальной жизни они не очень-то нужны. Их предназначение – быть вечными музами.
   Женя тоже заметила, куда смотрит Руслан, однако заволновалась она за Саню. Хозяйка мастерской специально взяла своего помощника с собой, она хотела, чтобы он подружился с Машей. Во-первых, для спектакля было нужно, чтобы актеры смотрели друг на друга… хотя бы не враждебно, а во-вторых, ей казалось, что у них что-то может получиться.
   Женя поискала глазами Саню, и увидела его одиноко стоящим в стороне.
   - Смотри, – сказала она Антонову, – Сандро на дорогу смотрит. Не сбежал бы он от нас.
   - Зачем ему сбегать? У него главная роль!
   - Я, кажется, наговорила ему лишнего… про его рассказы.
   - Что ты ему сказала? – встревожился режиссер.
   - Сказала, что со временем он начнет писать более серьезные вещи.
   - Критиковала?
   - Нет, мне его писанина даже понравилась. Просто он уже… взрослый для такого.
   Антонов покачал головой, вздохнул и направился к своему «Данилушке».
   - Сань, я там тебе аванс выписал. В понедельник зайдешь, получишь. Хоть за квартиру заплатишь.
   - Спасибо.
   - Тебе на еду-то хватает?
   - Хватает.
   - А тебе от твоих публикаций в интернет-изданиях какая-нибудь денежка перепадает?
   - Почти никакой.
   - Вот и хорошо! Не пиши за деньги, не губи талант! И не слушай никого, кто бы что ни говорил, кто бы чего ни советовал.
   - Все говорят, что литература уже не актуальна, что она – искусство девятнадцатого века.
   - Литература не актуальна, но драматургия еще нужна, хотя бы для кино… Смыслы нужны, ведь катарсис – это удар смыслом, в самое сердце! Ищи смыслы, не слушай критиков, не гонись за деньгами и все будет хорошо.
   - У меня все хорошо. А «смыслы» – это «ответы», или уже сразу «формулы»? – с некоторым вызовом спросил парень.
   - Формулы чего?
   - Евгения Леонидовна говорила, что старики любят формулы, потому что «любой закон выражается формулой»… или что-то в этом роде.
   - Да, наверное, она права, смыслы это наше, стариковское дело, – вздохнул Антонов. – «Во многой мудрости» так много красоты, в смыслах много красоты. У стариков инстинкты слабеют, остается только одна радость – радость постижения бытия. В юности мы «улетали в облака» и не очень-то слушали людей науки, а сейчас у нас самих каждый день «Эврика!». Только это уже не искусство… Ладно, идем ко всем, они вон, уже без нас на пикник усаживаются… 

   Под деревьями расстелили большие куски ткани, выложили на середину бутерброды, пироги, огурцы и бутылки с водой, все расселись вокруг. 
   Маша не захотела снимать с головы пушистый венок и сидела в нем за общим «столом».
   - Ты, прямо, как солнышко у нас, – отвесил ей комплимент Руслан. – Тебе идут веночки.
   Маша пропустила его слова мимо ушей, она глядела на Саню и Антонова, подходящих к общему застолью. Режиссер улыбался, а лицо новенького не выражало никаких эмоций.
   Пока все сидели и молча уплетали бутерброды, было тихо. Сразу стали слышны звуки лета – жужжание пчел, шелест листьев…
   - Кстати, – воскликнул режиссер, забыв про еду, – в финале можно музыку совсем выключить! Надо Тимура вызвать из отпуска ненадолго, пусть он эти звуки запишет! Живые звуки природы… это будет уместно! Ведь Данило, выйдя из каменной горы, в первую очередь ощутит жизнь именно в звуках – в шорохе листьев на ветру, в жужжании пчел, в щебете птиц…
   - Ты с Тимуром насчет музыки еще не говорил? – спросила Женя.
   - Нет, еще не говорил. Я Нартаса хочу подключить, пусть мне своих музыкантов даст. Там кое-где… мистическое звучание нужно. Может быть, даже горловое пение…
   - Не злоупотребляй этим.
   - Не бойся, это не национальная музыка будет, это будет такая… современная звуковая абстракция…
   Режиссер с художницей спорили, а Маша не отрываясь смотрела на Саню, Вика тоже поглядывала на него украдкой, Руслан любовался Машей, а Сандро Чужак думал о чем-то своем непонятном, глядя вглубь себя.
   

Глава VIII

   Через неделю, в понедельник, начали устанавливать большой экран. Этот экран уже участвовал в постановках, но сейчас ему отводилась особенная роль. Вся мужская половина труппы присутствовала при этом. Пока Дима с Тимуром занималась компьютерными настройками, Саня, радуясь, как ребенок, подходил к экрану и, раскинув руки, пытался «войти» в него, примеряясь к его габаритам.
   - Может быть, приподнять немного? Куда я прятаться-то буду? – спросил он.
   - Не обязательно, – ответил Дима, – можно снизу черную область оставить, да и все. Полежишь пару минут в темноте, а потом занавес закроют.
   Новенький, ощупывая твердый, тяжелый экран, искренне удивлялся:
   - Почему люди мечтают быть машинами-киборгами? Думают, что в этом бессмертие... А у меня первый компьютер уже через пять лет сдох…
   - Для артиста «бессмертие» – это его слава, – сказал Тимур.
   - Зачем нужна слава? – вздохнул Саня. – Лучше быть невидимкой, так удобнее путешествовать по миру…
   - Слава это деньги! А еще это путешествия по миру, – улыбнулся звукорежиссер.
   Парни целый вечер подбирали подходящие по размеру и цвету фракталы. Женя одобрила несколько штук, и ей, в общем-то, осталось только довести до ума барельефы-мозаики. Для последнего акта почти все было готово.
   
   Сандро начал опаздывать на репетиции. Один раз Антонов даже уловил от него легкий запах перегара и заволновался. Женя тоже встревожилась, дома сын сказал ей, что их новенький ночами гуляет по городу.
   - А ты откуда знаешь? – удивилась художница.
   - Мы с ним переписываемся в соцсетях. Он прикольный.
   - А куда он ходит ночью?
   - Никуда, просто бродит. Он сказал, что ему не хватает адреналина.
   - Ненормальный, честное слово! – вырвалось у Жени. – Антонову не говори, он переживать будет, а нам работать надо.
   - Хорошо, не скажу, – кивнул Дима.

   Еще через неделю Сандро слег с температурой, видимо, простыл во время своих ночных прогулок. Антонов и Женя были даже немного рады тому, что их подопечный будет теперь дома.
   - Надо бы сходить к нему, проведать, как он там, – сказала хозяйка мастерской.
   - Вика была у него, – ответил режиссер, – апельсинов ему отнесла. Представляешь, когда она выходила от него, с Машей чуть не столкнулась. Маша тоже «больного товарища» навестить приходила.
   - И я к нему сегодня зайду, – решила Женя.
   Вечером она заглянула к больному в его маленькую съемную квартиру. Саня открыл ей дверь, худой, лохматый и осунувшийся.
   - Боже мой, – запричитала его начальница, – иди, ложись скорей! Уже в Недокормыша совсем превратился!
   Она разулась и прошла за ним. Больной лег в постель и спрятался под одеялом. Женя потрогала его лоб – температура у него была, но не очень большая.
   - Зачем было так себя доводить? Питаешься плохо, да еще по холоду гуляешь... Я тебе тут гостинцев принесла…
   На кухонном столе лежали Викины шоколадки и апельсины, а рядом – Машины яблоки и рисовая каша в банке. Женя достала домашнее малиновое варенье, пачку печенья и теплую еще курицу-гриль в бумажном пакете, она знала, что любят мальчишки.
   Сандро сразу пришел на кухню и сел к столу, накинув поверх футболки легкую спортивную курточку. Женя помыла руки и включила чайник.
   - Можно я курицу достану? – сразу спросил Саня.
   - Конечно, есть у тебя тарелки?
   Его начальница нашла тарелки и выложила курицу из пакета. Ее подопечный тут же оторвал себе окорочок и принялся его обгладывать.
   - Саня, Саня, – качала головой Женя, – зачем ты Сергея Иннокентьевича расстраиваешь, зачем… режим нарушаешь? Он говорит, что ты «без тормозов», что твой маятник «солнышко делает», но разве это хорошо?
   - Какой «маятник»?
   - Это я так, образно. Понимаешь, всех нас жизнь мотает из стороны в сторону, но есть золотая середина, точка устойчивого равновесия. Возле нее наш «маятник» должен легко и свободно покачиваться, не улетая в крайности. Это правильно, это и есть гармония! Поверь мне, как архитектору… бывшему. Мы, архитекторы, занимаемся созданием комфортной среды, мы специалисты по гармонии. Я тебе совет дам: «ноль» – это рецепт спасения от всех наших бед. Какова оптимальная доза алкоголя? Ноль! Сколько девушек должно быть вне брака? Ноль! Какой гонорар получать за свои сочинения? Ноль!
   - Ноль это полная остановка, это смерть! – возразил ее собеседник.
   - Это лишь направление, – кивнула художница. – Ноль как абсолют недостижим. Держись нуля, Сандро, нам, людям искусства, не за что больше держаться. В нем спасение! Может быть, это смерть, а может быть – это Бог…
   Она задумалась.
   - Женя, а почему Вы не пишите? – спросил Саня. – Вы же знаете все формулы, все «законы бытия». Вы могли бы писать какие-нибудь… философские эссе.
   - Философы могут и ошибаться. Вот, в романе «Мастер и Маргарита» главный герой, Иешуа, он был философ, но он ничего не писал, он только говорил с учениками, он учил. А записывал за ним Левий Матвей, он был писатель, но он не всегда записывал правильно. А за Богом надо правильно записывать.
   Сандро взглянул на свою начальницу с какой-то тоскливой жалостью. А потом снова занялся курицей.

   В понедельник репетиции возобновились в полном составе. Звукорежиссер Тимур вышел из отпуска, и в постановке стали появляться звуки.
   Исполнитель главной роли уже окончательно поправился, он перестал гулять по ночам, немного похудел за время болезни и выглядел прекрасно. Девушки часто навещали его, пока он болел, кормили его шоколадом и яблоками.
   В один из дней Руслан шел по коридору и увидел в фойе у окна Машу, она плакала, украдкой вытирая слезы.
   - Что случилось, почему плачешь? – спросил он.
   - Ничего не случилось, я так, просто, – ответила девушка.
   - Это из-за Сандро?
   - Нет, – замотала головой Маша и быстро ушла в гримерку, не желая отвечать на расспросы.

   Женя в тот день занималась реквизитом в своей мастерской, как вдруг Руслан, резко открыв дверь, зашел к ней и злобно спросил, оглядываясь кругом:
   - Где Ботичелли?
   - Зачем тебе? Ты чего такой взъерошенный? – испугалась художница.
   - Ничего, – сквозь зубы ответил ее любимчик, и не найдя глазами Сандро, пошел в коридор.
   Женя, заподозрив неладное, поспешила за ним.
   В зале, за кулисами, она услышала их голоса.
   - Почему Маша плачет? – строго спросил Руслан.
   - Не знаю, – искренне удивился Саня.
   - Ты ее обидел?
   - Не обижал я ее! Я ее вообще не трогал! Она сама за мной ходит…
   - Вот что, запомни, Сандро Чужак, если обидишь ее – пеняй на себя, я тебе такое устрою! Маша – хорошая девушка, я ее никому не позволю доводить до слез! Ты, если уж пришел к нам, так веди себя как подобает.
   - Хорошо, – спокойно кивнул Сандро, даже не моргнув глазом.
   Эта невозмутимость как-то сразу охладила Руслана. Он показал Сане кулак и ушел. Женя, успокоившись, незаметно выскользнула из-за кулис и отправилась к себе в мастерскую, смотреться в зеркало.


     Глава IX

   Вечером Сандро зашел к Антонову в кабинет.
   - Сергей Иннокентьевич… я… ухожу.
   - Куда? – упавшим голосом спросил Антонов, совсем не удивившись тому, что он услышал.
   - Просто ухожу.
   - Тебя кто-нибудь обидел?
   - Нет, никто не обидел, но мне надо идти, я не могу остаться. Данило-мастера пусть Руслан играет. У него лучше получится, он к своей Катеньке «выйдет» с удовольствием.
   - Так это из-за Маши?
   - Нет! – испуганно замотал головой Сандро. – Она вообще ни при чем, не в ней дело.
   - Да, – грустно улыбнулся режиссер, – дело не в ней… Я знал, что ты уйдешь, я ждал этого. Я боялся этого, но я догадывался, что так будет.
   - Сергей Иннокентьевич, – тихо сказал его ученик, – Данило-мастер… он ведь не из-за Катеньки оттуда вышел! Он просто от «неживого» к «живому» ушел!
   - Все верно, Саша. От «неживого» к «живому».
   - Ну, я пойду…
   У Антонова сжалось сердце.
   - Мы тебя будем ждать, возвращайся!
   - Хорошо, – ответил Сандро.
   Но Антонов знал, что он не вернется.

   Утром Сергей зашел к Жене в мастерскую. Она сидела за столом в своем «философском углу» грустная и заплаканная.
   - Что случилось, Жень? – встревожился он.
   - Димка ушел, – сказала она, всхлипнув. – Его Санька с собой увел. Я вчера прихожу домой, а он рюкзак собирает… Мы, говорит, только до Байкала и обратно, я, говорит, всю жизнь мечтал Байкал увидеть… Он на работе отпуск взял…
   - Зачем же плакать? Многие молодые люди путешествуют автостопом, к тому же, он не один, да и Саня теперь не один… Мы не хозяева взрослым детям. Пусть твой Димка немножко отдохнет от компьютера, от своих формул и фракталов…
   - Почему он мне не сказал? Я бы купила ему путевку на Байкал… Зачем ты вообще привел этого Сандро!
   - Это в тебе говорит материнский инстинкт.
   - Что вы, мужики, понимаете в материнском инстинкте! Ты не представляешь, какая это пытка!
   Из глаз Жени потекли слезы. Сергей чувствовал, что ей надо выплакаться, и что он ничем не сможет ее утешить.
   - Я знал, что Саня не дойдет до конца. Он же Орфей! Зато Руслан будет знать, кого играть. Можешь порадоваться за своего любимчика, теперь Данило-мастера будет играть он. У него и с Машей лучше взаимодействие на сцене…
   - Ты хотел Азархана на роль Орфея…
   - Мы с Нартасом и то и другое попробуем, мы эту историю сделаем в двух частях, и по-европейски, и по-азиатски, с немного разными смыслами.
   - А, может быть, Саня из-за меня ушел? Я его, наверное, замучила своими советами…
   - Нет, он просто ушел.
   - Это его «адреналиновая зависимость»?
   - Это его натура. Он же богема, он лирик! Его маятник «делает солнышко», но это солнышко всем светит.
   - Разве такому можно довериться? Заведет моего Димку… а вывести…
   Женя опять заплакала.
   - Не бойся, – принялся утешать Антонов, – Саня умный парень, не по годам умный. Он уже начинает «искать ответы».
   - Уже «приземлился»?
   - Нет, ему еще долго летать, но он уже начинает «касаться земли»… Он сказал мне, что Данило-мастер «от всего неживого к живому ушел», как это верно! Наш герой ушел к тому, что создал Бог. Живое – это все то, что способно мутировать, а все искусственное, даже самое совершенное, даже если оно шевелится – мертво.
   - Данило-мастер вернулся к Богу, перестав искать что-то новое?
   - Он перестал искать что-то искусственное, вернулся, чтобы воспевать природное, Божье! А Саня к нам, похоже, не вернется.
   - Потому что мы… мертвые?
   - Да нет же, тут не в нас дело! Просто, мы для него – пройденный этап.
   - Отправился в мир… мутировать дальше?
   - Да, видимо, так.
   - А мой Димка-то куда!
   - Отцовские гены.
   - Не дай Бог!
   - Ну и материнские тоже.
   - Ты считаешь меня «богемой»? – улыбнулась Женя, вытирая слезы.
   - Мы еще живые, Жень, мы еще чего-то ищем. Так что, давай работать! У меня появились кое-какие мысли по «Орфею»… В общем, смотри: Эвридика будет в джинсах и свитере, а Орфей – в хитоне, он же певец, он легкий, невесомый. Как ты думаешь, Руслану пойдет хитон?
   - Это как-то слишком «в лоб», тебе не кажется? Не боишься банальностей?
   - Ну, как говорил мой учитель, из банальностей можно выложить вовсе не банальный узор. Публика у нас немного… провинциальная, им хочется, чтобы было понятно.
   - Все сначала стремятся угодить местной публике, а потом с этим отправляются на большие фестивали за наградами…
   - Не ворчи, ты же знаешь, что в итоге все равно выйдет «как для фестиваля», и опять все ругаться будут. Мы же только начали. Еще сто раз все изменится.
   - Мутирует.
   - Вот именно!
   Антонов рассмеялся. Женя вздохнула, включила чайник и полезла доставать свои старые блюдца.

----