Древний звук М и его детализация

черновик, не проверял
дураки, не ходите сюда, а иначе ****ётесь на всю голову, тем более, что в детстве, похоже, вас не раз на неё уже ебанули, - помните, если что, вас предупреждали


Часть Главы 3 "Древний язык" книги "Особенности формирования Руского языка"



Древний звук “М” и его детализация


Значение древнего звука “М”, как это и следует из значений тех объединений (слов), что были с ним в Древнем языке образованы, получается [принадлежащий мне, (это) говорящему]. Весьма интересное значение, если учесть, что к тому времени, когда оно такое в Древнем языке у древнего звука “М” возникает, знания принадлежности как такового не было ещё ни у одного из звуков вообще. В смысле само это знание принадлежности полностью ещё не сформировалось тогда вообще ни у какого из звуков Древнего языка. Даже у сигнала присутствия “а” с его значением “человек/место человека”. Не говоря уже о таких древних звуках как “(ВС)” и “(к/(г/х)”, детализация которых ещё даже и не началась, и из которых в результате детализации в Руском языке получаются потом уже такие в нём знания принадлежностей как “в”, “с”, и “к”.

(Кстати, - это чтоб вас так совсем не запутать, - сегодняшние лингвистики предпочитают знания принадлежностей называть “предлоги”. Значение [предлог] и [принадлежность] вовсе так не совпадают в Руском языке, чтобы совпадать так уже и самим признакам, которым они соответствуют. (Напоминаю, значение, - это знание признака.) Значения [предлог] вовсе так недостаточно, чтобы его полноценно можно было использовать по отношению к знанию признака какой-нибудь принадлежности даже в отдельном каком-то контексте языка.
 
Проще говоря, самого такого контекста, где знание принадлежности можно было бы уже запросто заменить на знание предлога в Руском языке не существует. А потому предпочтения сегодняшних лингвистиков основаны так не на знании, а именно что на незнании и непонимании ими Языка вообще. И используют они так по сути не значения самих предлогов, а одни лишь значения только их названий. (Напоминает усилия лингвистиков заменять понятие “Древний язык” на понятие “индоевропейский язык”, в значении которого ровным счётом ничего кроме значения самого его названия сегодня нет совершенно.) При попытке же лингвистиков хоть как-то расширить значение знания “предлог”, они так получают уже значение знания “принадлежность”. Отсюда вопрос, - оно того вообще стоит, чтобы расширять одно известное значение до другого, что тоже уже есть в языке, и что уже давно имеет в нём собственное знание звучания (поясняю для лингвистиков, - собственное название)? Отвечать не надо, тем более лингвистикам, которые вряд ли чего-то вообще здесь сейчас поняли.)



Проще говоря, среди Коллектива “коммунизм” был тогда всеобщим явлением, а потому и не было у его членов чего-то такого, что могло бы принадлежать уже только какому-то отдельному древнему человеку. В смысле, не было ещё тогда у древнего человека чего-то такого, про что он уже мог однозначно сказать так “[моё]”. Потому тем интереснее для нас будет понять, а какому именно признаку действительности тогда соответствовало знание звучания древнего звука “М”, чтобы так он однажды мог обрести уже значение [моё] ([принадлежащий мне, (это) говорящему].

Про человека, который по каким-то причинам не может говорить совсем, или делает это крайне плохо, мы обычно говорим, что он так мычит. В смысле все нечленораздельные звуки, что он так издаёт, напоминают нам произношение звука “м” в различных (т.е. с различными другими звуками, обычно чаще с гласными) его сочетаниях. И этими мычащими человеками безусловно так в первую очередь являются дети, которые не знают о Языке вообще ещё ничего. А потому мы можем считать, что первым звуком, который осознанно, - насколько это вообще уже возможно так считать, - издаёт ребёнок, является звук “м”.
 
И вот здесь уже интересно, - оказывается, что только у ребёнка и его матери есть уже что-то, что однозначно может быть для них и у них же “[моё]”. А именно они сами. В смысле только мать (совсем даже не отец, нет) точно знает, что этот ребёнок принадлежит именно ей. Как и ребёнок со временем уже точно знает, что эта женщина, а не кто-то ещё, принадлежит именно ему. Так у этих двоих возникает общее для них значение [моё] с соответствующим ему знанием принадлежности друг другу. Само это знание принадлежности является так знанием признака сознания, в структуре которого используются знания соответствующих признаков действительности. Этими признаками действительности для ребёнка является его мать, а для матери является её ребёнок.

Другое дело, что мать уже владеет огромным (по сравнению с её ребёнком) количеством знаний (признаков) с соответствующими у них знаниями звучаний. В то время как её ребёнок владеет по сути одним только знанием (признака), и этим знанием является знание принадлежности ему его матери. И единственным же знанием звучания, а именно тем, что уже есть у звука “м”, . Потому ничего удивительного нет в том, что как только у ребёнка в невещественной структуре знаний его сознания формируется знание связи для Языка, то оно возникает именно для связи между его единственным знанием признака и его единственным тогда знанием звучания, - а других, получается, у него просто и нет, чтобы оно возникло уже для них.

Так в языке у ребёнка формируется знание принадлежности “моё”. Или, - это если чуть по другому, - знание признака сознания [принадлежащий мне, (этот звук “м”) говорящему]. В структуре значений которого ребёнок использует знание признака действительности “(его) мать”. В смысле своим ребёнок мог считать тогда только такой признак действительности как его мать, и никакой другой больше. Абсолютно то же самое относится и к матери, но уже в отношении её ребёнка.

(На самом деле (в Действительности) всё обстояло гораздо сложнее. То же знание принадлежности “моё” возникает из знания принадлежности части целому. Так рука потому уже моя, что является частью меня. Ребёнок у матери потому был уже “мой”, что частью её когда-то являлся. Отсюда впоследствии формируется в невещественной структуре знаний её сознания и знание “мой” в отношении её ребёнка. Ребёнок так лишь задаёт этому знанию соответствующее знание звучания. Т.е. самому этому знанию учит именно мать ребёнка, а никак не наоборот. Потому и появляется это знание гораздо позже чем у его матери. Проще говоря, ребёнок узнаёт от своей матери, что она его мать, в то время как сама мать знает это уже наверняка.)

Но, ребёнок растёт, а вместе с ним растёт и количество знаний в невещественной структуре знаний его сознания, в том числе и знаний звучаний. А это значит, что теперь кроме звука “м” он может говорить уже много каких других звуков. Так, вместе с ростом невещественной структуры знаний в сознании, у ребёнка одновременно происходит и обобщение их в ней значений. Так в значении [принадлежащий мне (этот звук “м”), говорящему] исчезает значение знания “звук “м””, а остаётся только его значение знания звучания. В смысле остаётся так только его знание звучания. А потому в самом значении древнего звука “М” оно уже не присутствует, это если только в его знании звучания. Таким образом значение древнего звука “М” теперь воспринимается ребёнком как [принадлежащий мне (это), говорящему]. Где вместо “это” присутствует уже значение того знания звучания, что вместе со знанием звучания “м” он так использует.