Гралия Часть 6 Глава 5

Глава 5. Куколка

Приятно быть любимой дочкой,
Желанной, в центре обожанья.
Ты лучше всех, и это точка,
Ты светлый лучик мирозданья.

Теолон Саваат в окружении своей семьи и канутов сидел на широкой открытой террасе, примыкающей к его дому, а во дворе стояли просящие, отгороженные от наместника плотным строем стражников.
– Господин, – обратился к Теолону старший из присутствующих канутов, – теперь необходимо рассмотреть обращение Левира Кнола. Он утверждает, что его сосед Леонид Серван незаконно присвоил его землю, поставив новую ограду вокруг своего имения.
Теолон сморщил нос и посмотрел на дочку, которая откровенно скучала, присутствуя на церемониальном суде наместника варта, на котором по традиции должны были присутствовать его домочадцы. Алеаланна уже успела пересчитать всех шустрых воробьев, что садились на ветки размашистой старой яблони, усеянной по случаю возращения теплых дней цветками. Дерево росло как раз возле террасы. Отец на исходе каждого лета грозился спилить его, но каждый год то ли забывал о своем обещании, то ли жалел яблоню. Дурманящий аромат яблоневого цвета пьянил, манил к себе гудящий рой суетящихся пчел. Девочке успели наскучить фантазии по превращению в воображении кучевых облаков, проплывавших по небу, в различные фигуры животных. Она уже напилась чаю с легким воздушным печеньем и теперь желала поскорее пойти погулять по варту или сходить к Анарикору, посмотреть, как его бурный поток несет остатки льдин, что сковывали его воды в дни пика зимы.
Леа уже совсем позабыла о недавних холодах, ее сердце было открыто грядущему лету. Правда, одеться на суд пришлось в теплое платье с подъюбником, а на ноги натянуть сапожки, все потому, что мама боялась сквозняков и их последствий – болезней. Спорить было бесполезно, поэтому ребенку пришлось сдаться на милость взрослых.
– Это последнее обращение на сегодня, – отрезал отец, обращаясь к кануту, и от этих слов Алеаланна повеселела, у нее проснулся интерес к процессу суда.
– Диву даюсь, – продолжил, не обращаясь к кому-то конкретно Теолон, – иногда мне кажется, что эти людишки никогда не перестанут донимать меня своими дурацкими прошениями. Извести меня хотят.
Ряды стражников разомкнулись, и на ступенях террасы предстал одетый в богатые одежды проситель.
– Господин, я Левир Кнол, живу недалеко от варта, у зеленой заводи. У меня небольшой земельный надел – семь сотен локтей вдоль реки в ширину и пара сотен в длину. Восточнее моей земли находится имение Леонида Сервана. По праву земли я разрешаю ему и его рабам проходить через мои земли к водам Анарикора. Люди Сервана стали злоупотреблять своим правом. Они не только забирали воду из реки и рыбачили, но и стали перегонять через мои земли скот на водопой, губя пахоту. Поэтому я запретил им проход, поставив охранять свои границы двух рабов. Серван стал грозиться, что я пожалею о сделанном. В начале зимы он решил восстанавливать забор, который разделяет наши земли. Когда он закончил, я понял, что этот жадный кнез прихватил себе мои земли длиной в три локтя вдоль всей моей восточной границы с ним. Прошу тебя, о великий и мудрый наместник, не допусти раздоров и крови, встань на мою сторону, пусть Леонид Серван отдаст мне мое и поставит ограждение своего имения там, где положено по праву земли. Пошли канутов, чтобы они вымерили и указали на место, где граница, а потом пусть они проследят за тем, чтобы мой жадный сосед выполнил все, что ему предписано.
Теолон склонил голову к старшему из канутов и принялся с ним обсуждать судьбу прошения.
Леа рассматривала просящего. Мужчина был уже не молод, немного полноват и сутулился. На его голове сверкала под лучами Ченезара большая, похожая на блин лысина. Левир Кнол был рад, что его дело слушают. Кончики губ Кнола были приподняты вверх.
Те же из просителей, кто стоял за цепью стражников, имели на лицах кислые мины. Уйти они не могли, такой поступок – пренебрежение к власти.
– Слушай меня, – закончив переговоры, обратился к Кнолу Теолон. – Я услышал тебя и выполню твою просьбу, но с сегодняшнего дня ты, согласно праву земли, откроешь доступ к воде Леониду Сервану и его людям. А если он или принадлежащие ему рабы опять злоупотребят своим правом, то отвечать придется Сервану передо мной лично. Также он в течение ближайших десяти дней заплатит в казну вину в размере ста серебряных гралов и оплатит работу моих рабочих, которые возведут забор в положенном месте, снеся самострой. Если Леонид Серван выполнит что-то не в срок или не так, то проход по праву земли для него будет запрещен. Его высекут прилюдно на моем дворе, это мои люди делают замечательно, лучше всех в Кенеге. Пусть тогда он молится всем богам, чтобы вернуться с той порки живым. При этом вину в сто монет и оплату работы и материалов с него никто не спишет.
Услышав решение по делу, толпа недовольно ухнула, и это было не удивительно, ведь большинство из просителей были высокородные, их спины не знали кнута или плети.
– Что?! – выкрикнул наместник, обращаясь к толпе. – Не довольны! Так знайте, что я власть в этом варте и поставлен я над вами великим гарлом Гралии, чтобы вы научились чтить наши законы, уважать правителей и знать свое место! Или вы позабыли кровавую баню, что устроил Алеан Леоран на площади Правосудия. Так я могу напомнить. Такое право у наместников в вартах теперь есть! На сегодня все!
Возмущению высокородных не было предела, но в их памяти еще было свежо воспоминание о толпе мятежников, которая, как саранча, прокатилась через их имения, и о том, что Алеан Леоран сделал с бунтовщиками.
– Вижу, помните, – негромко сказал наместник, плотоядно улыбаясь, сверкнув взглядом, поглядывая, как просители потянулись на выход с его двора. – Память, как летят головы с плеч, полезная наука. Она остужает горячие головы и смеряет гордыню.
Старший из канутов согласно закивал, всем своим видом показывая, что полностью согласен с наместником, одобряя его действия.
Теолон повернулся к дочке. На его лице снова сияла добрая отцовская улыбка, как будто только что гневные слова и не слетали с его губ:
– Ну-ка, дай я подниму свою красавицу.
Саваат подхватил дочь на руки и стал кружиться.
Леа засмеялась. Стало так хорошо и легко.
«Вот и закончились мучения. Ой, кажется мне сейчас станет нехорошо!»
Девочка взвизгнула, продолжая веселиться, но при этом стараясь побороть головокружение и тошноту.
– Папс, поставь меня на землю!
– Теолон, прекрати, – потребовала Лета.
Отец поставил девочку на землю, а сам резко отступил от нее в сторону. Она зашаталась, пытаясь удержать равновесие, чтобы устоять, ей пришлось схватиться за ограждение террасы.
– Ага! – довольный своим фокусом, выкрикнул отец, а потом наигранно грозным голосом спросил: – Ты что вместо молока выпила красного замнитурского? Кто спаивает мою дочурку?
Лета подошла к мужу и с ненавистью взглянула ему в глаза:
– Прекрати паясничать! А еще наместник называется!
Леа уже пришла в себя. Ее насторожил взгляд матери. Отец, по ее мнению, ничего, собственно, плохого не сделал. Он позволял «мальчишеские поступки» при общении с дочкой, дурацкие, но всегда такие веселые, раньше это не создавало проблем.
Теолон выдержал взгляд жены, а потом, чмокнув дочь в щеку, потрепав ее по голове, ничего более не сказав, ушел прочь.
– Леа, радость моя, – «умывшись от гнева», обратилась к дочери Лета. – Как ты? Тебя не мутит?
– Нет мам, все уже в порядке.
Алеаланна могла сказать больше, что все хорошо, что не надо было так налетать на папу, что это была только игра, но почему-то решила промолчать, просто обняв маму. Может, она это сделала потому, что голос у матери немного дрожал, а может потому, что заметила, как глаза ее мамы немного слезятся.
Алеаланна не дождалась прогулки, на ее горе после обеда пришло время занятий с учителем истории и словесности. Девочка сидела в специально отведенной для занятий комнате, склонившись над белоснежным листом бумаги и выводя аккуратные буквы. Учителем был седой жилистый старикан, одетый в строгий жилет и узкие штаны с двумя выглаженными стрелками, на его ногах были кожаные туфли с деревянными каблуками, которые издевательски стучали по полу, выводя ученицу из душевного равновесия.
– Итак, – накручивая круги вокруг стола, за которым грызла гранит науки Леа, произнес учитель. – Записывай, записывай, не зевай. В 1110 году от первого царства объединенные силы гарлионов Гралия, Т’Бол, Темнол, Дебус, Фаноратон, Легорат, Равиум и всех горских одуумов, которые возглавил Талько О’Леосс, одержали победу на холмах Орлиной долины, что в Гралии Гербов, разбив силы гарлионов храмовой долины – Саури, Грилот и Драхмаал. После победы была осуществлена частичная реконструкция старого царства и институтов ее власти: престол великого гарла в гарлионе Гралия, кануты, светские суды, гарлы в гарлионах и наместники в вартах.
От напряжения, вызванного быстрым письмом, правая рука девочки затекла и ужасно ныла. Из-за того, что Леа постоянно пыталась наклониться над листом, ее глаза слезились.
«Какой ужасный день! Когда же настанет вечер!»
– Талько О’Леосс стал новым великим гарлом, однако династию ему основать не удалось. Его сыновья и дочери, любимая супруга погибли на войне, вступать в брак он больше не стал. Талько правил семь лет. В 1117 году от первого царства, после продолжительной болезни он скончался, передав на смертном одре власть над Гралией своему другу и сподвижнику Калию Леорану. Его род правит в Гралии и по сей день. Леоран, увековечивая память друга, переименовал гарлион Темнол в О’Леосс.
«Спасите, помогите! Какая же скукота эта история. Таск, мой братец, ему нужно читать эти глупые рассказы о царях и сражениях, он любит всю эту чушь, но не я. Да уж, жаль, что он никак не вернется домой. А как было бы хорошо, если бы он снова вернулся и с ним приехала моя подружка Калия».
– Горские одуумы, несмотря на поддержку Талько О’Леосса, так и не получили обещанной полной независимости, так как по Клиолскому договору от 1108 года независимость должна была быть дана новому объединенному царству горцев под твердой рукой одного правителя, выбранного ими из своей среды, что им сделать не удалось. Более двадцати лет властители из халруимов вели жесткую междоусобную войну, которая окончилась военным походом Калия Леорана. Горцы после преклонения перед миротворцем вновь стали неотъемлемой частью Гралии.
«Все, не могу».
Девочка сдалась. Она положила перо в шкатулку и, выпрямившись, подняла руку. Учитель не сразу заметил, что ученица перестала писать и произнес еще несколько фраз ужасным нудным голосом. Но вот поднятая рука девочки была замечена им.
– Алеаланна, что случилось? Говори.
Девочка собралась с силами и, вздохнув, выпалила:
– У меня разболелась голова. Сегодня я присутствовала на суде наместника и перегрелась под лучами Ченезара.
Девочка закатила глаза и принялась быстрыми движениями растирать указательными пальцами виски.
– Вот терпела до последнего, слушала ваш увлекательный рассказ и записывала, но сейчас понимаю, что сил терпеть боль больше нет!
Учитель встревоженно посмотрел на ученицу и, подойдя к ней, положил свою ладонь на ее лоб.
– Возможно, у тебя начинается жар, – задумчиво протянул он, а потом вынес вердикт. – На сегодня, думаю, стоит прекратить наше занятие. Я сейчас же позову Сою и сообщу вашему отцу.
– Ой, ой, – испуганно произнесла Леа. – Папе говорить не надо.
– Почему это? – насторожился учитель.
– У него и так хватает забот. Да и сегодня для него был такой сложный день. Я видела, как ему было трудно решать споры. Когда все закончилось, он выглядел таким усталым.
Говоря, Леа усиленно стала тереть виски, стараясь показать, как же ей плохо.
– Может, вы и правы. Действительно не стоит говорить вашему отцу. Соя! – наконец позвал он кормилицу и позвонил в колокольчик.
Соя, которая сидела во время занятий в соседней комнате, тут же прибежала на зов и, быстро во всем разобравшись, отвела девочку в спальню, направив прямиком в постель, положив на лоб теплый компресс.
– Соя, я хочу побыть одна, – умирающим голосом сообщила Леа.
Кормилица покинула ее. Как только шаги Сои стихли, Алеаланна сняла компресс и, кинув его на прикроватный столик, вытерла рукавом лоб, села, свесив ноги с кровати.
– Паучки, паучки! – позвала она, шаря глазами по комнате, пытаясь увидеть своих любимцев. Они не заставили себя долго ждать, на прикроватный столик заполз паук по прозвищу Краснощекий, самый крупный из ее зашкафных товарищей.
– Краснощекий, как я рада тебя видеть!
Девочка протянула руку, и паук заполз на ее повернутую кверху ладонь. Леа поднесла гостя к носу и стала рассматривать его, а он смотрел на нее.
«Как твои дела?» – в мыслях задавала вопрос девочка.
А потом в мыслях сама себе ответила за него: «Я плел новую паутину за шкафом и поругался с соседом по углу Безлапкиным. Чуть было не съел его, но он убежал от меня на подоконник».
– Так нельзя! – в голос возмутилась девочка, она опустила паука на колено и шепотом позвала: – Безлапкин! Выходи! Я тебя помирю с Краснощеким.
Как бы странно это не прозвучало, но спустя мгновение из-под кровати выбежал, прихрамывая, новый паук. Он прыгнул на ногу ребенка и шустро поднялся, остановившись рядом с Краснощеким.
– Миритесь! – потребовала Леа.
Пауки поднялись на задних лапках и принялись обниматься, гладя панцири друг другу.
«То-то же. Я запрещаю вам враждовать».
Пауки перестали обниматься и принялись глядеть на девочку. Ей казалось, что они поют какую-то веселую песню, но ни мотив, ни слова Леа воспроизвести не могла. Она просто знала, что пауки поют, и от этого становилось так весело.
Вдруг в коридоре послышались уверенные тяжелые шаги.
«Папа идет, – тут же поняла Леа. – Проговорился учитель! Вот пустобрех!»
Девочка быстро скомандовала и пауки, спрыгнув на пол, убежали под кровать. Сама же она легла, вернув на лицо страдальческое выражение, а на лоб – компресс-повязку.
Тук-тук-тук, отец негромко постучал в косяк, а потом аккуратно открыл дверь. Он, стараясь не шуметь, подошел и сел на край кровати, видя, что Леа не спит.
– Что случилось с моей маленькой царицей?
Девочка вздохнула.
Отец взял ее за руку и стал поглаживать ее ладонь своими большими шероховатыми пальцами, говоря:
– Как жаль, что ты приболела. А я-то хотел тебя позвать кататься на лошадях. Съездили бы к Анарикору, Зарубленному мосту. Но ты заболела.
Отец говорил и украдкой приглядывался, ожидая реакции дочки. И она не заставила себя ждать. Леа села на кровати, тряпица, как блин, плюхнулась с ее лба на постель. Глаза ребенка светились, и о недуге уже ничего не говорило.
– Папочка, а мне уже лучше! Я вот попью сейчас теплого молока, и мне станет совсем хорошо. Поехали кататься.
– Ах ты, притвора! – вскричал отец и принялся ее щекотать.
Комната Алеаланны заполнилась смехом.
Вот и долгожданная прогулка, свобода. Леа сидела на спине крепкого вороного скакуна. Алеаланна чувствовала мощь жеребца, пропитывалась его желанием скакать во весь опор. Она отдалась инстинкту животного и летела над колышущейся старой травой. Отец на гнедом жеребце еле успевал за дочерью. Он что-то кричал ей, но Леа не желала сейчас слышать слова, девочка слушала песню ветра. Как же Алеаланне было сейчас хорошо.
«Свобода!» – кричало ее сердце.
Ченезар плыл к горизонту, утомившись освещать мир людей, но Леа совсем не чувствовала себя усталой.
– Э-хей! Я лечу!
Прятавшиеся где-то среди травы нерасторопные куропатки, зазевавшись, в последний момент выпорхнули из-под копыт вороного жеребца. Конь шарахнулся в сторону, но Леа не растерялась, она крепко вцепилась в уздечку и прижалась к спине вороного, удержавшись в седле. Она сделала все верно и быстро.
– Ха! – выкрикнула девочка. – Быстрее, мой хороший, быстрее!
И жеребец нес ее в бескрайние гральские поля.
Вот силы коня начали иссякать, и он стал замедляться, переходя на умеренный, спокойный темп. Тогда отец настиг ее.
– Леа, о чем ты думаешь?! Зачем было так быстро гнать? Ты же могла не справиться с вороным! Ух, если бы ты была не…
– … девочка, то мне бы не поздоровилось, – закончила за отца она.
– Это еще мягко сказано. Ладно, поедем к Зарубленному мосту, напоим лошадей, а сами немного походим.
Леа ничуточки не устала, но спорить с отцом не стала.
«К мосту, так к мосту».
Девочка хотела пришпорить коня, принудив его вновь сорваться в галоп, но не тут-то было, вороной заупрямился, недовольно захрапев. Она повторила попытку. Наконец жеребец взвинтил темп, заставляя ветер громче петь свои песни.
Поле окончилось внезапным обрывом-спуском, ведущим к Анарикору. Его бурные темные воды еще не полностью скинули оковы зимы. По его руслу плыли тысячи средних и малых льдин. Движение льда завораживало. Соприкасаясь, глыбы издавали причудливый треск, словно медведь пробирается через молодой березняк. Леа, натянув узду, заставила коня встать на месте. Отец подъехал и остановился рядом. Они молча смотрели на ледоход.
– Когда я был маленьким, – заговорил отец, – я любил с другими детьми высокородных любоваться ледоходом. Это завораживает. А еще мы катались на льдинах, запрыгивали на них, и река несла нас вниз по течению. Бывало уносило так далеко, что только к ночи возвращались домой.
Теолон мечтательно поглядел на русло тянущейся к югу реки и тут спохватился:
– Но ты даже не думай заниматься моими глупостями! Скакать по льдинам очень опасно!
– Конечно не буду, папочка.
Отец удовлетворенно кивнул.
И тут Леа выдала:
– Я же плохо плаваю, могу упасть и утонуть. Но вот этим летом ты меня обучишь хорошо держаться на воде, и на будущий год я точно покатаюсь на льдинах.
Отец в негодовании взмахнул руками, глубоко вдохнул и хотел было что-то сказать, но увидев, как Леа еле сдерживает приступ смеха, только расхохотался. Дочка поддержала отца.
Успокоившись, Теолон сказал:
– Ну ты даешь. Я был готов тебе поверить. Лиса да и только.
– Да уж, папуля, вся в тебя пошла.
Отец радовался общению с ребенком. Девочка смотрела на него и вдруг так явственно осознала, что он таким, как с ней, больше ни с кем не бывает. Она это и раньше знала, но так ярко поняла только в этот миг.
– Пап, я тебя люблю.
Отец перестал улыбаться. Его брови неожиданно дернулись, а глаза часто заморгали. Теолон отвернулся и посмотрел назад, словно стараясь разглядеть что-то важное. А потом повернулся и ответил:
– И я тебя люблю, моя маленькая царица.
Он подъехал к ней поближе и, вытянувшись из седла, обнял ее.
– Ты даже не представляешь, как я тебя люблю, – еле слышно добавил он, поцеловав в щеку.
Ветер успокоился.
– Давай-ка возвращаться, а то твоя мать мне покоя не даст, если мы поедем домой по темноте.
– Па, а ты любишь маму?
Теолон задумался. Он отвел глаза в сторону, было видно, что ему не хочется отвечать на этот вопрос, но ответить было нужно.
– Люблю, дочка, люблю, – как-то холодно и отрешенно произнес Саваат, и неискренность слов не ускользнула от ребенка.