Контрабандисты

Свердловск. 26.03.1981.
 
Из облаков пара, изрыгаемого на улицу Смазчиков дырой в теплотрассе, выполз дряхлый, обмерзший сосульками ЛиАЗ. Толпа, угрюмо ожидавшая его у трубы с табличкой «Кирпичный завод»  ожила, зашевелилась, но автобус, не сбавляя скорости, проследовал мимо и остановился лишь за перекрестком, где после недолгих мучений разродился в ржавый придорожный сугроб высоким, тощим парнем. Четверо настигших беглеца заводчан бросились штурмовать освободившееся место, а вновь прибывший презрительно сплюнул, поднял воротник красивой желтой дубленки и аккуратно, чтобы не поскользнуться, посеменил по обледенелой обочине вглубь микрорайона, простиравшегося до самого леса.

Смеркалось, холодало. Свинцовое небо бросалось острой ледяной крошкой, северный ветер бешеными порывами пытался загнать одинокого пешехода в сугроб. Напротив единственного в ряду гнилыми зубами торчащих из снега деревянных домишек казенного каменного здания он свернул во двор, поднялся по узкой лестнице на второй этаж и, пробравшись через чрезвычайно захламленный коридор, толкнул деревянную, красочно разрисованную дверь.
Одна стена помещения, куда он попал, почти полностью состояла из мутных, казалось, никогда не мытых окон, другие две скрывались под слоем вплотную одна к другой навешанных на них картин. Аляповато-яркие холсты кроме того висели кое-где даже на потолке, стояли пачками в углах, а пять или шесть пылились незаконченными на мольбертах. Возле четвертой стены, образованной заваленным всякой дрянью стеллажом, светился свежепостеленным листом ватмана стол. За ним на стальной односпальной кровати, спустив ноги на пол, сидел, если судить по испачканному красками рабочему халату, сам автор этого буйства цвета и дымил зажатым в узловатой пятерне окурком.

— А, Эдька, здорово! Пришел, в рот те ноги, — пьяно улыбнулся он посетителю и кивнул на приставленный к столу стул. — Проходи, садись.

— Хай, папахен. — Парень критически осмотрел предложенное ему место, отряхнул на всякий случай зажатыми в руке перчатками и сел, не снимая дубленки. — По какому случаю банкет?

Старик не стал отвечать, сочтя вопрос и тон, которым он был задан, недостаточно почтительными, достал откуда-то из-под кровати бутылку водки, ловко зубами открыл и набулькал грамм по сто пятьдесят в стоящие на столе стакан и кружку.

Какое-то время оба молчали. Парень переваривал скотское состояние, в котором обнаружил алкаша-отца, старик боролся с желанием колко высказаться насчет ультрамодной прически отпрыска.

Неловкую тишину в комнате нарушила крупная, неизвестно откуда взявшаяся в это время года муха. Она надрывно жужжа, сделала несколько кругов под потолком и плюхнулась в середину буханки, разваленной крупными ломтями прямо на бумаге.

«К покойнику,» — нахмурился отец и, тяжело вздохнув, поднял кружку.

— Ну давай… за здоровье, что ли, сынуля.

— Давай, пахан. — Сын взял стакан и, брезгливо покосившись на его плохо отмытые от краски бока, начал мелко-мелко глотать. Закончив, скривился в гримасе отвращения и торопливо запил газировкой. — Фу-у-у! — От отвращения его передернуло.

— Волосы бабские, и пьешь, как баба, — поморщился отец неодобрительно.

— Да пошел ты… Мужик.


Предка Эдуард считал слабаком и неудачником. Талантливый, подающий большие надежды художник в прошлом, тот спустил в унитаз все свои радужные перспективы, не захотев, когда надо было, прогнуться перед властью. На что-то обиделся, качал права, загремел в психушку, а когда вышел, был вынужден покинуть столицу. С женой и ребенком вернулся на родной Урал, где с трудом нашел место в задрипанном местном музее. Получал копейки, что зарабатывал - пропивал. Год или два назад был уволен и сейчас болтался без дела, перебивался случайными шабашками.

Отец презрительно хмыкнул, снова разлил и выпил. Взгляд его, наконец-то, потеплел, он достал из пачки беломорину и закурил.

— Ты засранец, конечно, Эдька, но у меня нет другого сына, и я должен отдать все это тебе.

— От засранца слышу…

— Молчи и слушай, сопляк, а то мигом вышибу тебя отсюда!

Эдуард открыл рот поставить старого алкаша на место, но, наткнувшись на взбешенный взгляд, осекся на полуслове. Отец позвал его к себе в мастерскую выпить, чем удивил необычайно, кроме того, обещал что-то подарить, это было уже совсем чем-то невероятным. Поэтому разругаться и уйти, не выяснив, в чем дело, оказалось бы, по меньшей мере, глупо. Он снисходительно усмехнулся, встал и начал раздеваться, озираясь по сторонам.

Давненько не посещал он эту берлогу, хотя с тех пор ничего почти и не изменилось. Тот же заваленный мусором пол и горы вонючих окурков, грязные окна и покрытая пылью мазня на стенах.

— Что сейчас… пишешь? — спросил он, ухмыляясь.

— Ничего… — Отец сделал вид, что не заметил издевки. — А зачем? Кому это нужно?

— Ну а бабки-то где берешь? На выпивку хотя бы…

— А… Это, конечно… Потолки тут одному пиджаку разрисовываю. Вот… — Он провел рукой над накрытым столом. — Поит, кормит, авансы выдает.

Отец глубоко затянулся папиросой и закашлялся. Прошло с полминуты, а он все сгибался и разгибался, схватившись за горло. Тело его, судорожно дергаясь, издавало странный свистящий лай, словно пыталось избавиться от чего-то цепкого, засевшего в груди. Решив, что пора помочь, Эдуард небрежно, не снимая ноги с ноги, налил в кружку газировки и протянул страдальцу. Тот не увидел, а как только смог оторвать руку от лица, схватил со стола бутылку водки и, сделав несколько крупных глотков, подавил кашель.

— Э-э-э… — Плюнул на пол и вытер слезы.

— Тубик, что ли? — Сын с опаской покосился на кровавый харчок.

— Нет… Хуже… Да не бойся, не заразный я, — усмехнулся старик, заметив, как парень испуганно отодвинулся от стола. — Рак… Рак это… Рачок… Умираю я, Эдька…

— Да ну? Откуда знаешь? В больницу ходил? — Сын скептически осмотрел его с головы до ног.

— Не сам… Кашлял так же недели две тому назад на Автовокзале, на остановке… Да и упал... Увезли на скорой, взяли кровь, рентген и отпустили. А вот третьего дня сообщили, что рак и, что странно, что я вообще живой все еще. По анализам давно ласты склеить должен был…

— Вот те раз… Мать знает?

— Да… Ей и сообщили.

Родители были официально женаты, но отец жил в основном в своей мастерской и появлялся дома редко — помыться, пожрать горячего, иногда денег занять. Мать любила его или жалела и всегда помогала.

Отец нахмурился, снова налил и поднял свою посудину:

— Ты будешь, или как?

Эдуард взял стакан:

— За твое здоровье, батя, что ли, тогда… — Рассеянно чокнулся и стал пить на всякий случай брезгливо подогнутыми губами.

Известие застало его врасплох. До этого ему не приходилось сталкиваться со смертями. Он засунул в рот кусок колбасы и начал жевать, лихорадочно взвешивая в уме плюсы и минусы предстоящего события.

— А ты что, все спекулируешь? — усмехнулся отец. — Не боишься, что поймают?

— Фу, батя!.. Бизнесом занимаюсь. Это у нас в совке спекуляция, а во всем мире «бизнес» называется. Там все живут на это, и никого не сажают. Надо же, придумали: «Нетрудовые доходы», сами бы попробовали, уроды! — Эдуард приосанился. — Ну а так-то я — тоже художник. Сам знаешь, у нас ведь «Кто не работает — не ест». Ценники пишу в гастрономе. Оклад плюс уральские минус бездетность... Девяносто рэ в месяц, как с куста. — Он ухмыльнулся и поправил и без того безупречно уложенные волосы.



То, чем он промышлял в дополнение к своему вышеуказанному заработку, бизнесом назвать можно было с очень большой натяжкой — служил посредником между настоящими спекулянтами и своими многочисленными знакомыми. У первых брал дефицитные импортные шмотки, сигареты, журналы, прочий модный ширпотреб и, разнося по домам, перепродавал на десятку-другую дороже. Навар получался небольшой, но на выпивку и парикмахерскую хватало. К тому же в процессе реализации товарами можно было осторожненько попользоваться, чем делец и не пренебрегал. Моднее парня на районе не было, то в кожаной куртке рассекает, то в дубленке, а то бывало даже и в «Адидасе». Джинсы и куртки-кофточки менял каждую неделю, мелочь разную, типа шарфов или футболок, чуть ли не каждый день. Все это создавало ему репутацию состоятельного человека, поднимало авторитет. Эксплуатировать чужие вещи, правда, приходилось очень аккуратно, а он любил выпить и погулять. В результате товарам частенько наносился ущерб: пятно посадит,  порвет или забудет, потеряет где-нибудь. Один раз уснул в трамвае, приехал бесчувственный в парк, там его раздели до трусов и дипломат с товаром унесли.

— Да я не против. Бизнес — это хорошо. Ты, видать, пацан, в деда пошел. Я вроде говорил тебе раньше, что он из дворян у нас, белым офицером служил и в лагерях сгнил за непокорность. Я тоже совок этот с рождения ненавижу. Все свалить хотел, — он вздохнул, — да, видать, кишка тонка. — Вылил остатки водки себе в стакан и выпил.

— Свалить… — Глаза Эдуарда заблестели. — Свалить-то — оно бы неплохо. Только вот кому мы там нужны? С черными под мостами ночевать? Нет уж, спасибо.

— А свобода, сынок? Сам воздух… — Отец с наслаждением втянул ноздрями вонь своей конуры, как будто на время оказался на Монмартре или на берегу Гудзона. — Можно ничего не есть, только дышать, дышать… Сидеть на лавочке и смотреть, смотреть… Свободные люди, красивые автомобили… голуби… Даже дождь там прекрасный… — Он закрыл глаза, узловатая рука сжала воображаемую кисть и задергалась, рисуя представляемую картину.

— Да ты, батя, оказывается, романтиком был… — Эдуард с жалостью посмотрел на преобразившегося от мечтаний старика. — Не знал.

— Да… был… — вернулся тот обратно на Родину. — Да весь вышел... Херово мне, Эдька, болит все, сил нет… если бы не лекарство, — он скользнул взглядом по пустой бутылке, — сдох бы давно. — Достал из ящика стола следующую, отковырял ногтями пробку, налил себе и освежил сыну.

— Может, хватит тебе? — предположил Эдуард.

Отец раздраженно отмахнулся:

— Давай за тебя выпьем. — Торопливо чокнулся со стоящим на столе стаканом и, забросив в себя свою дозу, добавил: — Может, тебе удастся пожить по-человечески.

В душе Эдуарда что-то дернулось, он взял водку и тоже выпил.

— Как же так, батя? Ты же великим художником мог стать… Мать рассказывала, сколько народу на твою выставку приходило. Как же ты оказался здесь? В этом говнище… Он достал из дипломата пачку «Мальборо», распечатал, достал две сигареты, одну сунул себе в рот, другую протянул отцу. Тот с благоговением взял в руки кусочек Запада, и они закурили.

— Если бы ты пересилил себя тогда и нарисовал бы им, что они хотели… Что, совсем невозможно было? Хотя бы ради нас с матерью? Неужели…

— Если бы да кабы! — грубо перебил его старик, в глазах его на секунду вспыхнул гнев, потом погас. — Ну не мог я… Не мог… Прости… Много раз об этом думал… Да, все стало бы тогда по-другому. Да, жили бы сейчас в столице, пили бы не здесь, а в ресторане каком-либо, но это был бы уже не я, а кто-то другой… Не художник, а вот, как ты — оформитель… — Он снова налил и выпил. — Ну да что это я? Не понять тебе, в общем…

Выбросил докуренный до фильтра чинарик, достал свой «Беломор», зажег, жадно затянулся и снова жутко закашлялся. Даже муха прервала свой завтрак и в тревоге покинула буханку.

— Да куда уж мне… Эдуард, морщась, налил в кружку водки и протянул старику. Тот проглотил залпом. Это снова подействовало. Перестал кашлять, поднялся и, держась за стену, пошел в угол комнаты, к заваленной посудой раковине. Там долго отплевывался, после чего умыл лицо и вернулся за стол.

— Ну а потом почему ничего не рисовал? Имя у тебя было, писал бы себе… Какая разница где, здесь или в Москве? — не унимался сын.

— Так вылечили меня. Два года в больничке лекарства разные кололи. Этого мать тебе не рассказывала? — Отец провел рукой по развешанным на стенах картинам. — Видишь? Художественной ценности не представляет…

Он снова взял со стола папиросы, но, подумав, отложил обратно.

— Ладно, что толку об этом вспоминать. Давай к делу, а то помру еще. — Он хрипло хохотнул, снова чуть не закашлялся, но неимоверным усилием сдержался. — В общем, переверни-ка вот эту мазню, — показал пальцем на крупное полотно на стене.

Эдуард нехотя поднялся и выполнил просьбу. Под картиной оказалась еще одна.

— Узнаешь? — Старик ехидно усмехнулся.

— Что-то знакомое… Кандинский, что ли? — ляпнул Эдуард первое, что пришло в голову из полученных когда-то институтских знаний.

— Фу! — презрительно скривился отец. — Родченко.

Сын внимательно рассмотрел, потрогал:

— Как настоящая, трещинки даже… Ты, что ли, делал?

— А сейчас эту, — отмахнулся от него старик, показывая на другую картину.

— Малевич, — подняв, сразу узнал сын гордость местного музея.

— Молодец. Эту…

— Опять Родченко?

— А вот это-то как раз Кандинский. Эту…

— Не знаю, что-то знакомое…

— Снова Родченко. Эту…

— Опять Кандинский?

— Почти угадал — Лисицкий Лазарь Маркович.

— Постой, постой… — Эдуард вытер выступивший на лбу пот. — Не хочешь ли ты сказать, что…

— Я ничего не хочу сказать. Это ты мне скажи, ты в институте учился.

Эдуард снял картину с гвоздя и поднес к свету. Долго рассматривал с лица, с изнанки, тер, нюхал. Снял другую, так же тщательно проверил. Третью… Потом разворошил рукой прическу, которой так дорожил, и, заикаясь от волнения, спросил:

— Н-не может быть. Говори, батя, в чем наколка?

— Никакой наколки. Все самое лучшее из коллекции русского авангарда, пожертвованной дочерью академика Возгозовского нашему музею. Все подлинники. Ну, подрамники, конечно, новодел, а холсты те самые, даже не реставрированные.

— А-а как же тогда? Где взял… столько?! Это же миллионы д-долларов…

— Ну, где взял, где взял… Не скажу, что купил. Украл. Вернее сменялся. Им свое, а себе мировое.

— Так надо брать их и рвать когти, пока не пришли! — Эдуард воровато глянул через грязное стекло на улицу, схватил пару полотен и заметался по комнате.

— Да не суетись, пацан, — усмехнулся отец, — сейчас уже не придут. Они тут два года висят. Я тоже сначала боялся, особенно когда Яков исчез.

— Какой Яков?

— Серафимыч, друган мой, директор. Это же он все придумал. Мы с ним вместе свалить хотели. Договорились — он бы первый уехал, потом меня перетащил… В Израиль сначала, а там куда хочешь, хоть в Париж, хоть в Нью-Йорк… — Старик грустно вздохнул. —  Уже все на мази было, месяц до выезда оставался, а он вдруг раз и исчез.

— Как исчез?

— А вот так. Взял и исчез. Как в воду канул. Я перепугался, думал, загребли его,  расколют там. Все ждал, что и за мной придут, чуть обратно все не снес… Но прошел месяц — ничего, год — ничего. Я успокоился… — Отец снова налил и выпил. — Вот… Новый директор меня из галереи попер. Я все ждал, что какой-нибудь умник обнаружит подделку, но никто ничего… — Он взял в руки Кандинского. — Так-то их по разным выставкам возили, даже в Москву, но оказалось, что твой батя так хорошо рисует, что ни у одной гниды даже сомнений не возникло. Искру божью они загасить сумели, а вот мастерство, — он потряс ладонями с распухшими суставами, — его не пропьешь!.. — Засмеялся и снова закашлялся.

На этот раз все вышло серьезней. Сын два раза давал ему водки, и только на третий она подействовала.

— Скорую вызвать, батя?

Отец отрицательно замотал головой. Новый приступ окончательно лишил его сил.  Белое, как у покойника, лицо, синие губы и красные, налитые кровью, глаза. На старика было больно смотреть.

Эдуард, воспылавший вдруг сыновней любовью, прикрыл его одеялом и заботился как мог: то протирал лицо смоченным водой полотенцем, то им же обмахивал. Бегал то открывать, то закрывать форточку.
— Дай водки, Эдька, — пролепетал, наконец, пациент, еле шевеля губами.
— Да куда тебе, батя?!
— Дай! —  ядовито прошипел тот.
Сын мигом бросился, вылил из бутылки остатки и подал ему кружку.
— Колбаски, газировки, может?
Старик скривил рот в ответ и залпом опустошил посудину. Допинг добавил сил. Он, кряхтя, поднялся на локтях и принял полусидящее положение:
— Сядь...
Эдуард поспешно подставил стул и присел.
— Я умру, наверно, скоро...
Сын замахал руками, открыл рот возразить, что рано, мол, что поживешь еще.
— Дай сказать! — сердито упредил его отец. — Это теперь твое. Забери.  Продай здесь или... Лучше там... Я знаю, у тебя получится. Живи хорошо и вспоминай меня не как ничтожество, а как художника... Настоящего, которому просто не повезло...

Он говорил медленно и плавно, чтобы снова не закашляться.
— Что еще? Учить тебя не буду, сам в этой жизни ничего не понял... — Ухмыльнулся, потом посерьезнел. — Да... И матери про это не говори, — кивнул на картины. — Она, сам знаешь, вряд ли поймет... Достань еще бутылку. Видел, где они? В столе. Поставь тут на пол, открой и иди... Забери все и иди...
— Я останусь с тобой... — Жалость и запоздалое сожаление сжали горло сына. — Можно, папа?
— Папа... — На глаза старика навернулись слезы. — Как давно ты не называл меня так, сынок... А помнишь, ты приходил ко мне и сидел, смотрел, как я работал? Я еще сердился, дурак, когда ты шумел, и ты сидел тихо и только сопел, сопел, как... — Он не смог придумать, как кто и обессиленно закрыл глаза.
— Батя!!! — бросился к нему Эдуард.
— Да живой я, живой... — Тот устало улыбнулся и посмотрел сыну в глаза. — Хотя теперь можно и помереть... Водку принеси, а потом иди... И да... мать позови... Попрощаться хочу... Виноват я перед ней... — Он вытер слезы. — Береги ее тут, сын... Святая она у нас...
— Я посижу с тобой...
— Нет... Иди уже... Забирай свое барахло и иди... Мне поспать надо… — Старик закрыл глаза и уснул или сделал вид.

Отец умирал еще две недели, но Эдуард больше к нему не приходил – не звали и сам не рвался, не до старика ему было. Все мысли новоиспеченного миллионера сейчас занимали ворованные произведения, с ними его давнишняя мечта покинуть ненавистный совок получила всегда недостающую ей экономическую составляющую. Выехать за бугор, вывезти картины, реализовать их там и на вырученные доллары жить припеваючи — такой стала его программа на будущее.

2. Свердловск. 3. 08. 1981.  10:15
— Валера, твою мать! Где опять дырокол?
Противный голос соседа по кабинету вывел следователя Огурцова из приятного задумчивого оцепенения.
— Ах да, да… — Он, кряхтя, вынул свое грузное тело из-за стола и, доковыляв на затекших ногах до коллеги, протянул вдруг понадобившийся тому прибор.
— Сколько раз говорить?! Взял — положи на место! — прошипел тот гневно, выхватив аппарат. — Взял — положи! — Яростно пробил дыру. — Взял — положи! — Еще одну. — Что тут, бля, сложного?
«Эх, залепить бы тебе меж белесых глазенок, — подумал Огурцов, оценивая боксерским взглядом крепость куриной шеи воспитателя. — Интересно, летальный исход наступил бы в результате отрыва головы от туловища или по причине раздробления ее о стену?» У него даже сжался правый кулак, но он не стал экспериментировать, а просто вздохнул и вернулся на место. В том чтобы ссориться, а тем более драться, с зятем начальника управления никакой выгоды он для себя не видел, за полгода до пенсии особенно.
Капитан Купосов, или, как его все называли, Купорос, будучи почти вдвое моложе Огурцова, трудился тут в той же должности и в том же звании, но вел себя как главный, всем видом показывая, что в их кабинете он временно. «И станет ведь, сучонок, генералом», — залюбовался Огурцов эффектно согнутой фигурой что-то вдохновенно пишущего коллеги.
А у него вот карьера не сложилась. Все рано или поздно покидали эту проклятую комнату, а он уже девять лет сидит тут за одним и тем же столом и все еще простой следак. Капитан рассеянно глянул сквозь ржавую решетку на лихо приземлившегося на оконный отлив голубя. А ведь был когда-то и он молодым горячим, боевым опером РОВД громил хазы и малины, начальство уважало, женщины любили. Но вот однажды не повезло. При задержании серийного насильника несовершеннолетних выбил тому восемь зубов одним ударом. Все происходило в рамках закона, действовал при оказании сопротивления, при свидетелях и все такое, но вот незадача — оказался извращенец племянником тогдашнего секретаря Горкома. Маньяка ненадолго посадили, дядю за небдительность пожурили, а его перевели в управление. Повысили вроде, но последний раз, и сидит он с тех пор в этом кабинете без движения, расследует.
— О чем мечтаешь, Огурцов? Чтобы висяки сами рассосались? — вновь подал голос сосед. — Арнольд Васильевич сколько будет ждать отчет по кондитерской фабрике?
«Да какое твое собачье дело, сопляк? Сиди строчи свою курсовую…» — подумал капитан. (Все знали, что Купорос учился заочно в юридическом и с позволения тестя использовал для этого рабочее время.) А вслух сказал:
— Окстись, Виталич. На прошлой неделе сдал.
— Да ну? Что-то не верится, — окинул его подозрительным взглядом коллега. — Спрошу ведь.
«Вот, ублюдок собачий, с утра самого приперся и сидит, как редька, безвылазно, — Огурцов в очередной раз потрогал горлышко бутылки в ящике стола. Уже пол-одиннадцатого. Жутко хотелось отхлебнуть, но в присутствии этого стукача он не решался. — Поработать и в самом деле, что ли? Может, время быстрее пойдет?»
Он закрыл и отложил в сторону папку с делом о пропаже автопокрышек из восьмой автоколонны, над которым любил сидеть по утрам, и, повернувшись к сейфу, отворил грязно-зеленую дверцу.
«Како-о-ого хре-е-ена?» — жалобно проскрипела та. Это его, как всегда, позабавило.
— Ты когда сейф свой долбаный смажешь? — сосед уставился в него своими крысиными глазками. — Заколебал, в натуре. Рапорт, что ли, на тебя подать?
«Интересно, успею я свалить отсюда до того, как этот хорек начальником отдела станет, или?..» — подумал Огурцов и заглянул в туго набитое папками нутро нарушителя тишины. Там у него полный порядок. На верхней полке свежие дела, на нижней – висяки ,  на средней — ни те ни се.
Капитан взял папку с верхней полки, совсем тонкую — дело завел только позавчера, на Лосянковском болоте – и невольно поежился, вспомнив холодный ливень, заставший их на осмотре места происшествия. Там экскаватор при прокладке дороги к вновь построенной турбазе «Волна» вывернул вместе с грунтом человеческий череп, и бдительные строители, прекратив работы, вызвали милицию. Прибывший по звонку молодой участковый с помощью рабочих провел тщательные раскопки, собрал из костей полный скелет, нашел обувь, остатки одежды и рюкзак несчастного. Два яйца одинакового размера: одно предположительно золотое, другое из неизвестного желтого сплава, найденные им в мешке, вызвали у него подозрение, что смерть их хозяина, возможно, криминальна, и побудили вызвать на подмогу бригаду из областного следственного управления.
Огурцов порылся в ящике стола, достал фотографии с места происшествия, отпечатанные и принесенные ему вчера , и стал разглядывать. «А зря наорал я на парня, — вспомнил капитан, как наехал на участкового за то, что тот вытащил их из тепла под ливень. — Совершенно верно он все сделал». Чутье сыскаря подсказывало ему, что дело это будет громким и, возможно, подарит ему очередное звание перед пенсией. Он снял трубку и набрал три цифры.
— Лидочка, приветик, — прозвучало неожиданно ласково из его словно срубленной топором головы.
Ему ответили, он заулыбался, обнажив желтые зубы. Собеседница его, судя по всему, была особой словоохотливой. С минуту он слушал, кивал и только вставлял:
— Да ты что?.. Не может быть… Надо же…
— Занимать служебный телефон для личных разговоров строго запрещено, — ядовито заметил Купорос и добавил с важным видом: — Мне по двойному убийству звонить должны.
— Ладно, Лида. Потом расскажешь… — поморщился Огурцов. — Тут начальник один звонка ждет. Я что звонил-то: как там с моим паспортом?.. Да-да, моченый с утопленника… Готово? Молодчина! Спасибо… Как-как, говоришь, Горизонт? Ага, спасибо огромное… В обед зайду. Пока.
Капитан откинулся на спинку видавшего виды стула так, что чуть не развалил его окончательно. Ну, конечно же. Как он мог забыть? Вот ведь, старый осел… Все мозги уже пропил. Яков Серафимович Горизонт, директор художественного музея. Пропал без вести года три назад. Уголовное дело возбудили, когда его зам обнаружил пропажу самого ценного в экспозиции — золотого пасхального яйца. Да, лечиться пора… А дело это он недавно где-то видел.
Следователь поискал на средней полке, достал зеленую папку, открыл. Ну да, вот фотка этого жульмана, вот ксерокопия яйца с буклета, а вот и сам буклет. Тогда он объявил Горизонта во всесоюзный розыск, дело же не показалось ему явным глухарем, поэтому не стал закрывать и сдавать его в архив и не ошибся… «Эх, глотнуть бы сейчас да покурить…» — капитан поднял взгляд на соседа. Купорос что-то сосредоточенно писал и уходить, похоже, никуда не собирался.
Сыщик снял трубку телефона и снова набрал лабораторию.
— Лидочка, а что с яйцами? Тоже готово? Ну, ты просто золото…
С того конца провода ему стали что-то говорить, а он слушал и удовлетворенно кивал.
— Опять! — как кобра, подняв голову от своих бумаг, зашипел сосед. — Сколько можно просить!
— Я по делу разговариваю, — резко перебил его Огурцов, — с экспертом-криминалистом.
— Ли-идочка, что с моими я-яйцами? — передразнил Купорос. — Я по тройному изнасилованию от нее отпечатки уже две недели жду, а этому все мигом. Может, мне тоже ей свои яйца... того?.. – Скабрезно осклабился. – Это самое?.. А, Огурцов?
— Что?!
Здесь паршивец перегнул палку. Лида-криминалист была вдовой убитого бандитами Сереги Парфенова, капитанова друга. Недавно появившийся в их отделе Купорос мог, конечно, этого и не знать, но что это меняло? Огурцов, необычно резко для своей комплекции выскочив из-за стола, мигом очутился перед наглецом, поймал за горло и замахнулся огромным кулаком. Бедняга сжался в испуге, закрыл глазенки. Но удара не последовало. Капитан вовремя одумался. Убивать не стал, а схватился за книжную полку на стене позади обидчика и рывком обрушил ему на голову. Массивные доски, толстые тома различных кодексов, спортивные кубки, каменный бюст Феликса Эдмундовича, прочая дрянь с грохотом увлекли тщедушного Купороса под стол и погребли там под собой.

— Благодари Бога, ублюдок, за спасение! Только что второй раз на свет родился! — все еще дрожа от гнева, прохрипел капитан, поняв по возне под столешницей, что его оппонент жив. — Выведешь меня еще раз… погибнешь, как пить дать, сука шелудивая!
Пнул стол и выбежал из кабинета.

По гороскопу Огурцов был бык. Могучая двухметровая фигура, широколобая, всегда немного наклоненная вперед голова на короткой мощной шее и упрямый взгляд маленьких, широко посаженных глаз тоже делали его слегка похожим на это грозное домашнее животное. Ну и характер… Тельцов, как пишут в книжках, вывести из себя очень трудно. Нужно, по крайней мере, очень постараться. Купоросу это удалось. Капитан бродил по бесконечным коридорам управления и все никак не мог успокоиться. Наконец, ноги сами принесли его к кабинету эксперта-криминалиста. Он толкнул дверь, вошел и рухнул на стул, приставленный к столу, заставленному разной высоты стопками папок.
— Валерочка, как хорошо, что ты пришел! — Сидящая за ним изящная, невысокого роста, в меру накрашенная капитан Парфенова не заметила его возбужденного состояния. — Правильно сделал, что не стал ждать обеда. Я сижу и думаю, кому позвонить, а тут ты. Представляешь…
И она, снова склонившись над окуляром микроскопа, стала рассказывать ему, какой конфуз приключился с ней по дороге на работу, затем без малейшей передышки перескочила на свежайшие только что полученные от секретарши начальника сплетни, потом принялась обсуждать проделки своих домашних животных. Через четверть часа под воздействием ее милого воркования Огурцов полностью успокоился и взбудораживший его инцидент с Купоросом стал казаться ему мелким и незначительным.
— Представляешь, Буся съела все из своей миски и только стала подходить к Мусиной, как та сразу проснулась и давай ее отгонять. Та бежать, она за ней… Такой переполох устроили. Ты бы видел… — Аккуратный ротик криминалистки не закрывался ни на секунду. Он поглядел на ее миловидное лицо и подумал: «Когда же уже ты станешь старой, некрасивой и перестанешь меня мучить?»

Эта женщина ему очень нравилась, и тянулось это еще с милицейской школы, где они вместе учились. Там тогда, кроме него, боролись за нее многие, но победил всех и взял красавицу в жены Серега Парфенов. Огурцов в свои силы не очень верил, поэтому порадовался за друга и даже как будто бы вздохнул облегченно. Несколько лет прожил спокойно, потом она овдовела, и капитану пришлось начинать все сначала.
Тогда он был моложе, красивее и, хоть в ловеласах не числился, к женщинам подход знал, но вот с Лидой… Работали в одном управлении, часто виделись. В ее присутствии он всегда был как бы в ударе — шутил, балагурил, болтал на любые темы, но как только решался начать про амурные дела, язык его деревенел, голова пустела, нападали сомнения и страх. Давно прошли все траурные сроки, давно уже стало можно. Сознавая, что надо двигать дело, что может снова опоздать, он корил себя за трусость, но тем не менее все тянул и тянул. А на вечере ко Дню милиции однажды, будучи прилично выпивши, возьми вдруг да и выложи все и сразу. И так это у него грубо, неловко получилось, что женщина не смогла не отказать. Потом пожалела, наверное, но поезд ушел и больше капитан этот вопрос никогда не поднимал.
И вот шли годы, они оставались хорошими друзьями, она жила со своими кошками, а он один, совсем.

— Ну ладно, Лидок… А как Горизонт мой, или как его там? Отпечатков пальцев на его горле не обнаружила?
— Все шутишь, Валерочка, — улыбнулась женщина, образовав на щеках очень симпатичные ямочки. — Там не только пальцев, отпечатков жизни и то почти не осталось. По телу или вернее по скелету, что нам достался, могу сказать только, что у хозяина его имелся приличный сколиоз и не доставало по полутора пальца на каждой из ног, что бывает обычно после ампутации, при обморожении например.
— Да, да. Это есть в деле как особые приметы: сильная сутулость и отсутствие фаланг на пальцах ног. Значит, мы имеем того самого Якова Серафимовича, и паспорт, разумеется, тоже его. Отлично… А с яйцами что? Почему они у него в сумке лежали, а не были подвешены на положенном им месте?
— Фу, Валера!.. Какой ты пошлый!..
— А что? Чтобы так долго от меня скрываться, кенту нужны были крепкие яйца.
— А ну прекрати сейчас же! — Лидочка сделала недовольное лицо.
— Ладно, извини. Больше не буду… — поморщился Огурцов, подумав: «Может быть, и хорошо это, что я не круглые сутки с этой моралисткой рядом».
Потом спросил:
— И все-таки?
— Ну… Яйца… Тьфу! Ювелирные изделия эти полностью идентичны по форме, но сделаны из разных материалов. Одно — из золота высокой пробы и бриллиантов, другое — из позолоченного серебра и, по-видимому, фианитов. Я не эксперт в ювелирных делах, но первое изделие, судя по всему, подлинное пасхальное яйцо знаменитой фирмы «Фаберже», а второе фальшивое. Подделка неплохого качества, но несколько лет в болоте она не выдержала: позолота слезла, эмаль потрескалась, камушки из алмазной сетки повыпадали, ну и остальное сам видел. Еще я заметила, что копия лишена некоторых трудоемких деталей; орнаменты значительно упрощены, огранка фианитов совсем другая, чем у бриллиантов, а вот клейма скопированы очень тщательно и выглядят совсем как настоящие. Да… и вес, вес один и тот же. То есть я думаю, что перед падением в болото весили эти яй… изделия абсолютно одинаково.
— Ну что ж, спасибо, Лидок. Теперь понятно… что ничего не понятно, — почесал затылок капитан. — Версия только одна и все та же.
— Какая?
— Одно яйцо было его родное, а второе наш подозреваемый сделал для равновесия.
— Тьфу на тебя, Валерка. Тебе бы только балагурить. Человек, работник искусства погиб, а тебе все хихоньки да хаханьки.
— Что искусства — тут ты права, — согласился он с ней, поднимаясь со стула Вот только какого?.. Ох, чую, удивит еще всех нас искусник этот…

Капитану жутко не хотелось идти в отдел, но он сделал над собой усилие и повернул в родной коридор. Купороса в кабинете не оказалось. Рабочее место его по-прежнему стояло разгромленное, лишь кем-то поднятые кубки испуганной кучкой толпились на столе и голова главного чекиста, сердито выглядывающая из их окружения.
— Привет. Что это за катаклизм тут произошел? — спросил он у сосредоточенно грызущего ручку старшего лейтенанта Потапова — хозяина третьего стола в их кабинете.
— А я хотел у тебя спросить. Здравия желаю… Пришел, дверь нараспашку, Феликс Эдмундович посередине комнаты, носом в пол…
— А Купороса не видел?
— Нет… Думал, под столом похоронен, но нет… К сожалению.
— Думаешь смог бы после такого уползти?
— Не знаю. В принципе мог. Хорошего человека точно бы раздавило, а этого…
Зазвонил местный телефон. Потапов лениво потянулся его взять.
— Меня нет!.. — заорал капитан и отчаянно замахал руками.
— Алле… Его нет, Лидия Петровна… Не знаю… Может, у женщины какой-нибудь опять…
— Дай сюда. — Огурцов вырвал у лейтенанта трубку, но опоздал — на том конце провода уже никого не было. Он поднес к носу ухмыляющегося коллеги кулак и начал хмуро набирать лабораторию.
— Какой-то ты злой сегодня, Валеро. — Лейтенант откинулся на спинку стула. — И Купорос, чувствую, тоже твоя работа.
— Ну вот, хреном тебя по башке. — Огурцов знал, что если у Лидочки занято, то это надолго, но продолжил набирать ее номер. — Ты, Потап, молодой еще, а борзый уже, как…
— Парфенова, — ответили с того конца провода.
— Алле, Лидок, что-то еще? Потапыч сказал, что ты звонила…
— Да, Валера, делаю отчет и вспомнила, что забыла тебе сказать, что бумаги во внутреннем кармане, которые лежали вместе с паспортом, — это пять полусотенных купюр, и с ними упаковка от банковской пачки. Удалось даже восстановить номер отделения сберкассы — 114 в Ленинском районе. Вот. А еще я вспомнила, что вчера ко мне приходила соседка насчет Муси…
— Спасибо, Лидочка. Ты мне очень помогла, — перебил ее капитан, ему было не до ее историй – хотелось поскорее покинуть место преступления. — Завтра расскажешь, а сейчас, извини, мне нужно бежать.
Он положил трубку и выскочил из кабинета.



3. Свердловск. 6. 08. 1981.  17:15
Эдуарда с раннего детства тянуло к искусствам. Ища, к каким больше, он перепробовал многое: занимался танцами, лицедействовал в театральном кружке, учился живописи и даже несколько месяцев постигал скрипичное дело в музыкальной школе. Однако, не смотря на определенные способности, успехов ни в чем этом, достичь не смог. Брался за дело с энтузиазмом, но, дойдя до этапа, когда требовалось серьезно работать, резко охладевал и бросал задуманное. Дисциплины не хватало, да и утруждать себя не любил.
Все мальчики и девочки вокруг, сбившись в отряды и дружины, самоотверженно учились, трудились над собой, пытаясь стать полезными обществу, а он жил, ставя во главу угла свою персону и ее потребности. Нормы и устои, усердно вдалбливаемые советской пропагандой в умы молодого поколения, в его мозгах не оставляли никакого следа. Он упорно не хотел становиться винтиком социалистического механизма, но жить как-то надо было, и с годами приспособился, правда, не поступился своими принципами, не стал самоотверженным и трудолюбивым, а просто научился жить, используя окружающих или, проще сказать, на них паразитировать.
Наибольшую нагрузку, разумеется, несла спина его матери. Она его больше всех любила, поэтому должна была по гроб жизни обслуживать. На ней лежала вся домашняя работа: стирка, уборка, готовка, а кроме того, и добывание денег. Отец мало интересовался делами семьи, все, что зарабатывал, тратил на себя, а она трудилась на две учительских ставки в школе , а вечерами еще и подрабатывала уборщицей. Наряду с ней донорами являлись друзья-товарищи, подходящих кандидатов в которые хитрец безошибочно определял в окружающей его толпе, подчинял и умело эксплуатировал. А уж когда созрел для половых отношений, к его жертвам добавились еще и подруги-любовницы.
А женщины Эдуарда любили. Самки созданы природой падкими на все яркое и необычное, а он выделялся из общей серой массы, и еще как.
Во-первых, всегда модно и со вкусом одевался в фирменные тряпки. Они безупречно сидели на его высокой, тощей фигуре манекенщика. Походка была небрежной, но одновременно, возможно, из-за прежних занятий танцами, легкой и красивой, в движениях чувствовалась уверенность в себе и своем внешнем виде..
Во-вторых, он тщательно следил за собой: чистил зубы, умывался, своевременно давил прыщи. Растительность на его лице вследствие неизвестных причин росла плохо, но он все равно регулярно брился, после чего мазал лицо заграничными кремами и душился французским парфюмом. Бездельник, который что-либо тяжелее ложки поднимал крайне редко, не по разу в день принимал ванну после чего растирал кожу разными снадобьями. Особенно модник заботился о своих густых длинных волосах красивого светло-коричневого цвета. Периодические мытье и укладка их в парикмахерской отнимали массу времени и денег, но того стоило. По отдельности черты лица его не блистали совершенством: щеки относительно тонкой шеи смотрелись слишком пухлыми, нос на фоне маленьких навыкате глаз казался чересчур массивным, уши торчали, маленький рот и вдавленный подбородок создавали впечатление недоразвитых. Безупречная пышная прическа же все это чудесным образом объединяла, недостатки скрывала, достоинства подчеркивала — и получалась миловидная в общем картина.
Которую иногда только портили зубы. Мелкие и жутко кривые, они, когда вылезали на свет божий, делали своего хозяина похожим на какого-то кровососущего инопланетянина. Для профессионального красавца, разумеется, это являлось большой проблемой, поэтому ему пришлось научиться никогда не улыбаться, не смеяться, и не говорить много.
Что, кстати, стало следующей причиной его успеха у женщин – загадочной серьезностью и немногословностью, которые в совокупности с его фирменным невозмутимым бесстрастным взглядом производили на слабый пол убийственное впечатление. Невозмутимость и бесстрастность взгляда объяснялись тоже довольно просто. Он имел плохое зрение, а очками пренебрегал, так как их наличие на лице противоречило его эстетическим идеалам. Очень плохо видел, поэтому, когда общался, не отрываясь смотрел в то место, где, по его мнению, у собеседника глаза, и не реагировал на мимические нюансы, отражающиеся при разговоре.
Ну и необходимость выживать во враждебной среде развила в нем изрядную сообразительность и гибкость ума. Когда живешь в стаде, думать не надо, а когда не хочешь подчиняться его законам, приходится хитрить и изворачиваться. Эффективно паразитировать на других нужно уметь. Пока его одноклассники зубрили алгебру и обществоведение, он изучал их и как ими манипулировать.
Годам к шестнадцати, уже полностью освоившись в мире развитого социализма и поняв его законы, он решил, что для дальнейшего процветания ему совершенно необходимо высшее образование. Для этого в выпускном классе ему пришлось взять себя в руки, мобилизоваться, поставить на уши матушку, прочих помощников, чтобы окончить школу с более или менее посредственными оценками и подать документы в институт. Архитектурный. Сразу поступить не удалось — срезался на экзаменах. Но не пошел, как все, в армию, а, откосив из-за плохого зрения, устроился там же на кафедру лаборантом. Год он провел с пользой, завел необходимые знакомства и на следующий с их помощью поступил.
Учиться с его ленью и необязательностью было сложно. Пару лет он разными правдами и неправдами продержался, но потом из-за пропусков и плохой успеваемости вылетел. Проболтавшись год, как-то восстановился. Еще полтора семестра с горем пополам протянул, накопил хвостов и, не дожидаясь отчисления, перед самой сессией свалил в академку по состоянию здоровья. И сейчас, пока стройные ряды местных архитекторов терпеливо ждали, когда он, наконец, в них вольется, наслаждался свободной жизнью.

— Бли-и-ин, ковыряй шустрее… А то щас прямо здесь нассу. — Леха, державший в руках четыре пакета с пивом, чувствовал, что один из левой руки выскальзывает, но на заплеванный пол подъезда ставить не решался.
— Ссы, грязней не будет.
Замок заедал, нужно было нащупать ключом капризную железячку внутри него, нежно поддеть и повернуть. Чем Эдуард и занимался уже минут десять. За дверью надрывно лаял его пес Арчибальд, а высунувшаяся из противоположной квартиры соседка Матвеевна за этим всем с интересом наблюдала.
— Здорово, Эдварт, — кивнула она, едва он на нее оглянулся.
— Хай, старая. Че вылезла? А ну исчезла по-скорому!
— Фу ты… Подумаешь… — Ехидная улыбка на ее заплывшей жиром физиономии сменилась на презрительную. — Сказать просто хотела, что к тебе тут две проститутки какие-то приходили.
— Когда?
— Да пошел ты! — Матвеевна выразила отношение к неучтивому соседу имитацией плевка и захлопнула дверь.
— Вот, клизма старая… Кто же это мог быть? А, черт! — Ключ снова провернулся впустую.
— Бля, сколько уже лет маешься, а все не поменяешь свой замок долбаный! — Леха скрестил ноги в надежде облегчить страдания.
— До тебя все нормально было. А, а, а… Ну-ка, ну-ка… А, крыса! — Неуловимая пружинка наконец попалась, Эдуард повернул ключ, замок открылся. Толкнул коленом дверь.
В образовавшуюся щель пулей выскочил и понесся на улицу Арчибальд, а Леха, бросив кульки под порогом, метнулся в сортир.
— Поаккуратнее там… Мать вчера прибиралась.
Кухня и в правду блистала чистотой, если не обращать внимание на брошенную кем-то в раковину тарелку. Эдуард, погремев в шкафу, достал две пустые пятилитровые банки, принес к себе и поставил на пол.
Его небольшая комната выходила на просторную лоджию. У одной стены стояла полутораспальная кровать, застеленная видавшим виды покрывалом. У другой — древнее кресло с деревянными подлокотниками. Прямо над ветераном висел шкафчик-полка с книгами и всякой всячиной, среди которой сразу бросались в глаза расположившиеся на первом плане пачки из-под фирменных сигарет «Кэмел», «Мальборо», «Кент» и «Пэл Мэл». На шкафчике яркими этикетками, что здесь живет не простак, свидетельствовала выставка фирменных бутылок и жестяных пивных банок. Экспонаты покрывал слой благородной пыли, так как убиравшейся в комнате матери после того, как она грохнула один из них, прикасаться к коллекции было строжайше запрещено.
Эдуард подошел к тумбочке и открыл крышку установленного на ней проигрывателя «Вега-002». Вертак отечественного производства, но высшего класса, о чем свидетельствовали нули в названии. Хозяин его любил музыку, разбирался в ней и считался в обществе продвинутым меломаном. Он поднял с пола свой дипломат, открыл и, порывшись, достал конверт с крупно напечатанной на нем ушастой физиономией. Аккуратно, за краешек, вынул пластинку, положил на диск проигрывателя и нажал на пуск. Пластинка завертелась. Он стер с нее пыль специальной бархатной тряпочкой и опустил тонарм. После характерного потрескивания нервно заиграл джаз-банд.
В комнату вошел Леха с пивом. Лицо его светилось радостью, как это бывает обычно у любителей перед предстоящей выпивкой.
— Чик Корреа… Музон — колбаса! — Эдуард резко прибавил громкости и забил воображаемыми палочками по воображаемым барабанам. Басы забухали, высокие засвистели, любезничавшая на перилах балкона пара голубей-гомосексуалистов в панике разлетелась.
— Охренел, Эд! Убавь… Соседи же…
— Какие соседи? Анатолий на работе. Матвеевна у глазка дежурит. А других я не знаю и знать не хочу, — ухмыльнулся барабанщик, тем не менее делая тише.
— Переливать будем?
— Давай.
Леха стал, беря пакеты по очереди, обрезать у них углы и сливать пиво в банки.
— Обэхээсэса на них нет! — возмутился он, когда закончил, показывая на едва полные емкости. — Покупали двенадцать, а получилось девять.
— Пойдем обратно отнесем, — нарочито серьезно предложил Эдуард.
Оба заржали, вспомнив, сколько вынесли, когда два часа стояли на жаре в очереди.
— Может, тогда хотя бы неразбавленное? — предположил приятель.
— Это вряд ли. Пены совсем нет. Может быть, тогда хотя бы кипяченой?
— Ага, жди…
Леха сбегал за кружками, поставил их на стол и налил по полной. Они чокнулись и жадно припали к прохладной влаге.
— А-а! Клас-с-с-с! — Допивший кружку до дна Леха вытер рот ладонью. — Пиво — моя религия. Ну и телки, конечно.
Эдуард, за это время осиливший только половину, оторвался от кружки и скривился:
— Хм… Это пиво, что ли? Моча. Вот мы с Малофеевым голландское пили… Баночное. — Он с почтением указал взглядом на синюю жестянку на шкафу. — Вот это, чувак, пиво! — Поцокал языком. — Пена мелкая, белая. Стояла, наверно, полчаса… Вку-ус!.. — Он изобразил лицом и руками какой. — А крепкое… Мы вдвоем с одной баночки улетели, как зайцы.
— Понятно, фирма. Все бы отдал, чтобы попробовать, — облизнулся Леха, наливая снова. — А нашего зато много.
Они опять изрядно отпили и пошли с кружками на кухню.
— Да уж… Говорил же, на закуску надо было денег оставить, — почесал голову Эдуард, ощупывая голодным взглядом внутренности холодильника. Там стыдливо прятались по разным углам банка морской капусты, полпачки маргарина и одинокое грязное яйцо. В четвертом углу, нижнем, лежало что-то, завернутое в газету.
— А это что? — указал на него Леха носком ноги.
— Мумие.
— Что?
— Ну, говно такое мышиное. Мать им лечится. Несъедобное.
— Ты пробовал, что ли?
— Нюхал, пахнет вполне соответствующе.
Эдуард без особой надежды открыл морозилку. Монолит смерзшихся насмерть рыб неприветливо смотрел оттуда глазом одной из тварей, а бородой инея вокруг себя намекал, что достать его оттуда будет непросто.
— Рыбное суфле? — неуверенно предложил Леха, с опаской пошатав его пальцем.
— Не-е. Это никто, кроме Арчибальда, есть не сможет. — Эдуард захлопнул дверцу. — Да уж… Сегодня третье… Мать зарплату только послезавтра получит.
— Фигня… Картошку пожарим. Есть?
— Не знаю…
Они заглянули в ящик на полу. Оттуда пахнуло сыростью и чем-то нехорошим. Леха бесстрашно засунул руку внутрь, извлек на поверхность развесистую мочалку из белых мясистых ростков и рассмотрел на свету.
— Отлично! — обрадовался он, обнаружив в ней несколько грязных сморщенных картофельных рожиц. — Через полчаса все будет.
— Что, прямо и пожаришь? Умеешь? — удивился Эдуард.
— А чего тут уметь? Будь спок…

Леха считался его лучшим другом. Вернее не другом, конечно, друзей у Эдуарда быть не могло в принципе. Приятелем, собутыльником, оруженосцем, учеником, помощником, подчиненным — кем угодно, только не другом. Хотя бы потому, что дружба, помимо всего прочего, подразумевает равенство, а его здесь никогда не было.
Познакомились они давно, еще в колхозе после абитуры. Все вновь поступившие тогда перед учебой поехали на картошку. Поехал и Эдуард. С его связями на кафедре он мог бы отвертеться, но не стал — захотелось нюхнуть студенческой романтикине, да и не думал, что там придется работать. Первый же день в полях показал ему, как жестоко он сглупил, но обратного пути уже не было. Пришлось решать проблему на месте, и он сделал это в свойственной ему манере — нашел себе работника.
Удивительный деревенский самородок Леха где-то там у себя в Байкаловском районе окончил школу, самостоятельно подготовился и сразу, без всяких репетиторов и блата, поступил в престижный институт. В своей мешковатой одежде и с деревенской прической на белобрысой голове он был вылитый Иван-дурак из сказки, то же краснощекое, покрытое веснушками лицо и никогда не сходившая с него простодушная улыбка. Выросший за тысячу километров от цивилизации, он приехал в город учиться наукам и жизни. Это был благодатный материал, из которого бы получилось что угодно. Не заинтересуй Эдуарда своими агроспособностями, скорее всего, он слился бы с остальным советским стадом, познал счастье  коллективного труда и достиг больших успехов и , но ему не повезло или, наоборот, повезло, это как посмотреть.
Корнеплод собирали парами. Помучившись первый день в дуэте с красивой, но бесполезной в поле Ларисой, назавтра Эдуард выбрал в напарники рукастого Леху и не ошибся — проблемы его сразу же исчезли. Их тандем, в котором Эдуард лишь мешался, легко выполнял немаленькую дневную норму часа за три, и у них оставалось масса свободного времени, в которое Эдуард от нечего делать делился с напарником опытом городской жизни. Ученик, с удовольствием впитывающий все, как губка, к концу колхоза из непроходимого деревенщины превратился во вполне приемлемого для студенческой жизни кадра и даже под руководством учителя успел расстаться с девственностью. Не поймите превратно: переспал с вышеупомянутой Ларисой, которую парочка перед этим до полубесчувствия напоила. Девушка в долгу не осталась, наградила парней модной болезнью. Последовавшее лечение у Эдуардова знакомого врача, кстати, стало для Лехи тоже весьма полезным уроком и запомнилось надолго.
В институте их сотрудничество продолжилось. Леха, как в колхозе работал за двоих, так и тут ему пришлось учиться и за Эдуарда тоже, а кроме того, стать крупным клиентом его бизнеса. Учился, а ночами подрабатывал, так как присылаемых теткой денег и стипендии на веселую жизнь и на модные шмотки не хватало. Эдуард его за это вводил еще глубже в светскую жизнь. Знакомил с западной музыкой, самиздатовской литературой, альтернативными политическими взглядами на разных «Голосах» и прочей «порнографией духа». Леха вместе с ним бывал на тусовках, встречал там разных модных людей, смотрел, слушал, запоминал. Он учился прилежно, и сейчас его было не узнать: из деревенского простака превратился в модного городского прощелыгу, пьяницу, бабника, спекулянта и антисоветчика. Сегодня они встретились попить пивка и поговорить после долгой разлуки. Леха, в отличие от собутыльника, этой весной институт окончил, защитил диплом и после провел полтора месяца на военных сборах в саперном батальоне. И как только вернулся — сразу к приятелю.

Он вошел в комнату, вытер руки о шторы и поднял банку, налить пива:
— Блин, Эд… Засушил ты своим джазом. Есть что-нибудь попроще?
— Фу, деревня… Учись понимать настоящую музыку, наконец. А! Слышишь? Импровиз пошел… — Эдуард закатил глаза, запрокинул голову и заперебирал пальцами по воображаемой гитаре.
Приятель нисколько не обиделся на «деревню», так как, во-первых, все еще не считал это чем-то зазорным, а во-вторых, привык. А импровизация, в самом деле, была неплоха. Он заслушался. За виртуозной гитарой вступили клавиши, далее саксофон, барабаны, и, наигравшись, музыканты продолжили тему вместе.
— Неплохо, конечно, но джаз в Америке сейчас уже никто не слушает, — начал Леха с умным видом, подавая Эдуарду налитую до краев кружку. — Одни старперы и облезлые негритянки.
— А что слушают? — спросил тот, удивленно подняв брови.
— Панков… Знаешь таких?
— А… Да куда мне? А ты, чувак, смотрю, только что из Штатов. Что это еще за панки такие?
— Ну как тебе объяснить? Панки — придурки такие… Напьются, обколются и бегают по сцене, орут, плюются, ссат на публику и все такое.
— Ну и что в этом хорошего?
— Ну, не только это. Играют еще, ну и поют. Все прутся от них…
— И ты считаешь, что там все такие же дебилы, как ты, чтобы это слушать вместо джаза?
— Да пошел ты, сам дебил… — Леха высосал кружку до дна и, громко вернув в атмосферу пивные газы, вытер губы. — Я просто слышал где-то…
— Где? По телеку, что ли? В «Международной панораме»?
— Да, отвянь! Ты любишь джаз, а весь мир панков. Я-то тут при чем? — Он улыбнулся своей фирменной улыбкой и, не дав приятелю ответить, убежал на кухню мешать картошку.
— Вот ты, Леха, вроде не дурак на вид. Штаны у тебя «Лейвис», хаер по моде, а такую лажу гонишь, — возмутился Эдуард, как только повар, вернувшись, показался в дверях.
— Ну вот, завелся. — Тот, смачно жуя, снова налил себе и приятелю. — Сказать ничего нельзя.
— Твой панк — это мусор, говно. Вот дай-ка… — Эдуард повелительным жестом указал на стоящий в углу дипломат.
Сам он предпочитал никогда ничего не делать. Так повелось еще с того колхоза, подавал, наливал, вытирал в их дуэте всегда младший компаньон. В последнее время, правда, Леха, считая, что давно уже вышел из категории воспитуемых, иногда пытался бунтовать, но едва Эдуард начинал функционировать самостоятельно, сразу бросал эту затею. Для него в сто раз было легче, забыв про гордость, сделать все самому, чем смотреть на уродские движения приятеля. Вот и сейчас он молча подал, что приказали. Эдуард, порывшись в портфеле, достал оттуда пластинку.
— На-ка, поставь.
— Секс Пистолс… — прочитал Леха, сверхаккуратно, как учили, проделывая все манипуляции с драгоценным диском. — Что это?
— Так вот он — панк твой. Слушай.
Игла опустилась, и из динамиков сразу, без всякого вступления, замолотили ударные совместно с рубящими гитарными аккордами и уханьем бас-гитары. Противный голос надрывно запел-заорал что-то вызывающее, плохо попадая в ноты незамысловатой мелодии. Все вместе звучало задорно. Леха прибавил звук и задергался в такт, помогая рукой со сложенной из пальцев козой. Эдуард наблюдал. Через минуту, как он и предполагал, весельчак не выдержал, прекратил танец, убавил звук и почесал макушку:
— Да, и на самом деле говно. Убрать?
— А что? Пусть… Там еще с другой стороны навалом. Вся Америка слушает. А мы хуже, что ли?
— Да ну, херня какая-то. — Леха поднял звукосниматель.
— Что, не нравится?.. А в Америке, думаешь, хуже тебя придурки живут? Нет, братуха. У нас в ресторанах пьяные недоумки «Городские цветы» лобают, а у них Квинси Джонс и Бенни Гудман с оркестрами. У нас «Стены» еще даже в Москве не найдешь, а у них турне в поддержку диска по штатам уже полгода гоняет. Сорок грузовиков декораций и оборудования. Хоть каждый день ходи.
— Да… «Пинк Флойд»! Все бы отдал, чтоб послушать.
— Будет… Макарон обещал на будущей неделе. Говорит, везут прямо с Одессы партию, десять дисков.
— Блин, Эд, — Леха сложил руки словно у иконы, — проси что хочешь…
— Да запишу, запишу, не ссы. Куда от тебя денешься? Ночь не поспать придется, конечно? Всем надо… Но для друга…
— За мной не заржавеет, ты же знаешь.
— Да уж понятно… Пленку тащи. «Свему» только, «Тасма» головки засирает, не прочистить ничем.
Эдуард гордо взглянул на свой «Окай» — недавнее приобретение. Старый советский катушечник он очень выгодно пристроил Лехе. Теперь тот тоже стал меломаном и с помощью друга собирал коллекцию записей.
— Блин! Картошка… — повел повар носом, громко топая, унесся в кухню, а минут через пять вернулся с двумя тарелками. — Вот, мосье, разрешите представить: картошка в стиле панк.
Выглядели блюда и в самом деле не очень. Не помогали даже кучки морской капусты, которыми кулинар пытался их украсить.
— А что черное такое? Мумие, что ли, положил? — спросил Эдуард, критически принюхиваясь.
— Блин… А я еще думаю: что забыл?.. Но ничего, можно сверху покрошить.
Леха достал из заднего кармана два прибора. Один положил перед приятелем, другой взял себе, налил всем пива и плюхнулся на кровать.
— Вот как ты думаешь, чувак, почему негры сами черные, а зубы у них белые? — задумчиво спросил Эдуард, внимательно изучая поднятый на вилке блок из пяти пригоревших друг к другу брусков картошки.
Леху шутка застала за проглатыванием пива. Он заржал, едва не захлебнувшись.
Юморист снисходительно хмыкнул и, довольный эффектом, отправил кулинарный просчет в рот.
— У Таньки Смирновой такие. Она, наверно, побелевшая негритянка. — Леха откопал в своей тарелке похожий артефакт, подровнял его, вставил в рот за верхнюю губу и спел, скосив глаза и оттопырив уши пальцами: — Шанни, ай лав ююю…
Пока он веселился, товарищ съел уже половину своей порции, потом подцепил вилкой что-то белое и спросил с брезгливым выражением лица:
— А это что за перхоть?
— Яйцо — не узнаешь, что ли?
— Нет, чувак, я с твоими яйцами, к счастью, не знаком.
— Да нет, мои на месте. Это — твое, то, которое ты в холодильнике хранил.
— Й-о-о!.. Как посмел? Чем я теперь размножаться буду? — пропищал Эдуард, изображая кастрированного, чем вызвал новый приступ смеха.
— Я дам тебе одно потрахаться, у меня два.

Так за шутками и прибаутками незаметно пронеслось время. Парни поделились новостями, обсудили сплетни, рассказали кого, как и сколько раз за то время, пока не виделись, поимели. Раз по десять покурили на балконе, и где-то постольку же раз сбегали в туалет. Пиво кончалось, в голове шумело уже прилично, но полного морального удовлетворения все не наступало.
— А ты ведь, чувак, теперь с учебой своей окончательно разделался? — спросил Эдуард с хитрым видом.
— А то?! Все… Копец… Дипломированный промдизайнер и лейтенант запаса! — Леха три раза ударил себя в гордо выпяченную грудь.
— А что молчишь?
— Как это?
— Ну, что скрываешь такой вопиющий факт?
— Так ведь весь день об этом тарахтим.
— Да ты что?.. А я вот только сейчас понял, что отмучился ты навсегда.
— Не говори, чувак, а до меня все еще до конца не дошло, — покачал головой новоиспеченный специалист, разливая остатки пива.
— Так ты счастлив? А, чувачелло?
— Ну да, — отвечал Леха, недопонимая, к чему клонит приятель.
— А раз так, то надо отметить это знаменательное событие.
— А… Конечно. — Леха схватил налитые до чуть более половины кружки, одну протянул товарищу, другой собрался чокаться. — Давай за то, чтобы…
— Э-э… Не-е-ет, чувак… Пивом такие вещи не делаются, — перебил его Эдуард и, придав суровое выражение лицу, погрозил пальцем. — А то не видать тебе быстрого карьерного роста и длинноногой секретутки.
— А чем еще? Денег же нет… И лавки уже закрыты, — недоуменно развел руками дипломант.
— Да-а… Положение тухлое. — Эдуард сделал вид, что задумался не на шутку. — Ну что ж, тогда придется прогнуться для друга. Где мой чумадан?
— Так вон же он…
Потертый пластиковый дипломат — орудие спекулянта — стоял у кресла справа от хозяина, как всегда. Не поднимая его с пола, коммерсант щелкнул замком, открыл, засунул руку в образовавшуюся щель и извлек на поверхность большую прямоугольную бутылку.
— Вуаля…
— Ух ты, коньяк, — открыл рот от восхищения Леха.
— Какой коньяк, деревня? Уиски Джони Уолкер, одна из лучших марок. У нас не продается. Из-за бугра привезли.
— Класс!.. Штатовское? Джони, как ты сказал?
— Ирландское, деревня! Уиски Джони Уолкер, — повторил Эдуард, тщательно артикулируя. Он уже несколько месяцев изучал английский, поэтому внимательно следил за произношением.
— Уолкер… Нет, не пробовал. Дай посмотреть.
— А ты, вообще-то, уиски когда-нибудь пробовал? — спросил его приятель, бережно передавая сосуд.
— Ну, виски пил. — Леха с благоговением поднял взгляд на микроскопическую бутылочку из коллекции на шкафу, которую товарищ когда-то подарил ему на день рождения, вынудил открыть, содержимым поделиться, а тару сдать в музей. — А уиски еще не разу… Так и тут написано «Виски», что ты мне голову морочишь? — обнаружил он на напитке знакомую надпись.
— Елы-палы… С кем я связался? Кантри непроходимое. Написано «Виски», а читается «Уиски». Что ты только на уроках английского делал?
— Спал, что еще на них делать? Сам же помнишь нашу англичанку. Она разрешала. Хочешь — учи, не хочешь — не учи язык вероятного противника, — простодушно отвечал Леха, просматривая бутылку на свет. — Трояк все равно поставила. И что ты предлагаешь с этим уиски делать?
— Да вот не знаю. Макарон попросил продать по дешевке. Деньги очень нужны, говорит.
— И почем? — насторожился Леха, сразу уразумев, к чему были все предыдущие разговоры.
— Пятьдесят, — зарядил Эдуард, но, увидев ужас в глазах клиента, добавил: — Но я договорюсь за сорок.
На самом деле отдать поставщику нужно было четвертной, но законы бизнеса не позволяли ему торговать без наценки.
— Да ну… Дорого. Куда в жопу. За самогон какой-то такие деньги.
— А мне помнится, ты пел тут соловьем, какой изысканный вкус.
— Да я и не понял ничего в тот раз, если честно.
— Так вот, сейчас и не упусти свой шанс, село. Тем более я чирик добавлю, с тебя только тридцатник.
Эдуард знал, что у запасливого паренька деньги есть, и нисколько не сомневался в успехе своего предприятия.
— А что чирик только, а не половину? — робко поинтересовалась жертва.
— Вот ты гнилой чувак! — Коммерсант слегка обиделся. — Ты же промдизайнером и кем-то там еще запаса стал, а не я. И потом прекрасно знаешь, что я маг в долг взял. — Он снова посмотрел на свой «Акай». — Тебе же, между прочим, «Стену» и все такое писать.
Леха заколебался. Выпить, конечно, хотелось, тем более из такой красивой бутылки. Но расстаться за это с тридцатью рублями его деревенскому уму было сложно.
— Да и нет у меня. Последнее собрал, к тебе шел. Получка еще когда будет… — Помимо учебы, он успевал подрабатывать еще грузчиком и сторожем. — Полтора месяца воевал, не работал.
Тогда Эдуард решил пойти с туза:
— А зря, — он протянул руку за бутылкой, — Верку бы позвали. Она, наверное, уже дома…
Верка — смазливая соседка с шестого этажа, была женой одного из Эдуардовых клиентов. Муж ее трудился заместителем директора какого-то заводика, дни и ночи пропадал на работе, а она числилась домохозяйкой и в основном болталась без дела. Лехе она жутко нравилась, и это был удар ниже пояса.
— Ох, не знаю… Если Макарон подождет до получки, то, наверно… — задумчиво почесал он затылок.
— Не ссы, я добазарюсь, подождет… Только вот цену бы не поднял… — снова закинул удочку Эдуард, но, заметив набегающую на лицо собеседника тучу, поспешно спохватился: — Но я из своих добавлю, так уж и быть… — И в нетерпении потер ладонь об ладонь. — Открывай.
— Ух ты! Класс! — Контракт подписан, сомнения унеслись прочь, вечер продолжается. — Как открывать-то? Просто крутить?
— Ну да. Целлофан отковыряй, крути и наливай уже.
Леха, дрожа от волнения, словно это были трусы любимой девушки, снял с горлышка пластиковую обертку, открутил пробку и занес бутылку над еще не просохшей от пива кружкой приятеля.
— Стой! Ты что творишь, кантримэн? Помой сходи… А, нет-нет… погоди… — Эдуард неспешно поднялся, важно проследовал в комнату матери, достал из серванта хрустальные фужеры, принес и поставил на стол. — Вот из чего нужно пить уиски.
Леха налил, они взяли бокалы в руки. Эдуард встал, жестом пригласил приятеля последовать его примеру и, секунды три посоображав, начал:
— Ну что? Вот, дескать… Это самое, пацан. Когда-то, давным-давно, подобрал я тебя в колхозных землях, по которым ты, облаченный в крестьянские рубища, метался в поисках истины… Прошли годы каторжного труда и ювелирной работы. И вот передо мной красавец запасной лейтенант в модных джинах. В руках его бокал благородного уиски, а в кармане диплом промдизайнера. — Оратор с умилением оглядел смущенного товарища и вытер пальцами якобы набежавшие слезы. — Давай, братан, за тебя. Чтобы все у тебя получилось в жизни, как я задумал.
Они чопорно чокнулись, выпили и закусили остатками картошки из Лехиной тарелки.
— Как тебе, чувак? — спросил Эдуард, усиленно зажевывая.
— Хорошее, — ответил Леха, хотя на лице его было написано обратное. Благородное уиски очень напомнило ему теткин самогон, на котором он вырос. — Коньяк и рядом не лежал.
— То-то же… Хотя, вообще-то, уиски не закусывают, конечно, а пьют со льдом.
— Как это?
— Ну, кладут в стакан кубики льда и сидят сосут потихоньку через соломинку, беседуют.
— Давай. — Леха приподнял было зад бежать в кухню, вспомнив, сколько льда и снега намерзло там в морозилке.
Но приятель его остановил:
— Не стоит. Я пробовал так однажды на парти у Ясиновича. Выдали всем по стакану на весь день рождения. Тоска… Безо льда тоже можно. Наливай.
Они снова налили, выпили, закусили морской капустой и вышли на балкон покурить. Леха достал остатки своего «Космоса» и протянул приятелю.
— Что? Как можно, запасной лейтенант? После уиски нужно курить сигару. Ну, или в крайнем случае… Принеси-ка мой кейс. — Леха сбегал за дипломатом, Эдуард достал из него пачку «Мальборо». — В крайнем случае… Пятерка. Берешь?
— А давай, — махнул Леха рукой. — Гулять так гулять.

Они закурили. Несмотря на десять вечера, еще не стемнело. Пустырь, простирающийся под их балконом, как ему и положено, был пуст. Ограничивающая его с правой стороны улица, застроенная деревянными одноэтажными домишками, в основном тоже пустовала, лишь на крыльце продовольственного магазина спал какой-то субъект, да неподалеку от него на заасфальтированной площадке под зажегшимся уже фонарем суетилась собачья свадьба. Обязанности жениха в описываемый момент исполнял Арчибальд, которому для соития с гораздо более высокой невестой пришлось забраться на обломки валявшейся там же бетонной балки, и то, чтобы доставать, нужно было передними лапами подтягиваться, а задними подпрыгивать. Это давалось кавалеру с трудом, что в подробностях отражалось на его сосредоточенной морде. С пониманием относясь к его проблеме, невеста стояла смирно. Остальные же претенденты нетерпеливо бегали вокруг и, дожидаясь своей очереди внести свой материал в генофонд популяции местных дворовых псов, возбужденно лаяли.
— Ты, кстати, Веру обещал пригласить, — вспомнил Леха.
— А… точно. — Эдуард, недолго думая, высунулся за перила и, сделав руки рупором, закричал куда-то вверх: — Вера… Вера Евгеньевна, у вас соли нет случайно?
Ответа не последовало.
— Ве-ера Евге-е-еньевна-а-а-а, со-о-оли у вас нету? — нестройным хором повторили они призыв уже вместе.
— Гандон штопаный вам не надо, козлы? — отреагировал один отзывчивый сосед.
— В жопу соли щас врежу, если не заткнетесь, — другой.
А Вера Евгеньевна признаков жизни не подала.
— Нет ее дома. Малофеев до понедельника в командировке, так, видать, бродит где-то, — махнул рукой Эдуард.
— Давай сходим, в дверь позвоним… — не унимались в Лехином организме разбуженные Арчибальдом инстинкты.
— Да погоди, попозже сходим. А сейчас разговор у меня к тебе есть. Серьезный.
— Серьезный… — Леха щелчком отправил чинарик далеко в кусты. — Давай… Ненадолго, надеюсь. — И прошел на свое место.
Эдуард тоже, закрыв за собой дверь. Что при стоящей на улице жаре выглядело интригующе. Они выпили еще по порции, и он начал:
— Уезжаю я, чувак.
— Куда?
— В Америку.
Приятель, жевавший в это время капусту и прикидывавший в уме, какого цвета могли бы быть волосы у Веры в промежности, после такого ответа подавился и закашлялся.
— Куда, куда?
— Ты глухой, что ли? В Америку. За бугор.
— Чего вдруг? Надолго?..
— Навсегда.
— Ух ты!
Леха сверлил взглядом голову друга и старался понять, шутит тот или серьезно. До этого они много раз говорили на эту тему. Вернее говорил в основном Эдуард, а он слушал. Тот спал и видел, как покинет страну-тюрьму и заживет в свободном мире. Но всегда это было в сослагательном наклонении, всегда лишь намерения, и вот сегодня они превратились во что-то конкретное. И на этот раз, похоже, все было взаправду. Эдуард в свою очередь тоже смотрел на товарища не отрываясь, словно пытаясь прочитать его мысли.
— Хочешь со мной? — спросил он.
— Конечно, — без малейшего раздумья ответил тот.
И это было странно. Сам Леха к своей стране никаких особенных претензий вроде бы не имел и в их спорах с приятелем-антисоветчиком всегда держал ее сторону. Ну, подумаешь, пиво разведенное и жрать нечего, телевизоры черно-белые и всего две программы по ним. Зато здесь все друзья, родственники и все равны в своей бедности. А у них там империалистические хищники безжалостно эксплуатируют трудящихся, и у тех поэтому нет никакой уверенности в завтрашнем дне. Его железобетонные аргументы были почерпнуты из телевизора и институтских лекций по научному коммунизму, а Эдуардовы эфемерные непроверенные — из подпольных радиопередач, десидентских разговоров и ярких западных журналов. И вот как-то так получилось, что при конкретном испытании первые мигом потерпели позорное поражение.
Эдуард был сам удивлен. Он думал, придется уламывать патриотичного приятеля, а тот вдруг раз — и без всяких согласился.
— Хорошо подумал, отставной лейтенант? Сразу предупреждаю: обратной дороги не будет.
— Подумал. Давай рассказывай, что там у тебя. Потом еще подумаю, — включил Леха крестьянскую осторожность.
Эдуард секунд пять жег его испытующим взглядом, потом попросил:
— Достань тогда сьюткэйс из-под кровати.
Леха встал на четвереньки, пошарил рукой в щели между кроватью и полом и, нащупав там железную ручку, вытянул за нее новенький чемодан.
— Открой.
Отцепил щеколды и открыл. Внутри лежал какой-то сверток.
— Что это?
— Положи на кровать.
Положил.
— Кейс спрячь.
Леха метким пинком вернул чемодан на место. Эдуард встал с кресла, подошел и принялся аккуратно снимать газеты. Под ними оказался рулон. Он раскатал его по покрывалу, поднял лист кальки, защищающий верхнее полотно, и спросил, лукаво улыбаясь:
— Что видишь, чувак?
— Красотищу, — глянув мельком, оценил промдизайнер.
— А точнее…
— Ну… Пожар на птицефабрике.
Произведение и в самом деле поражало необычными сочетаниями цветов. Леха провел по нему пальцем:
— Ты, что ли, намалевал?
— Кандинский, деревня!
— Да ну? То-то, гляжу, что-то знакомое. Сам, что ли?
— Сам, своей собственной рукой.
— Да ну тебя… — Леха потянулся к бутылке, налить.
— Бля… И чему только вас в вашем институте учат?
— Да, согласен. Ничему. История искусств — две пары в неделю и то только три семестра была. А так в основном политэкономия и научный коммунизм разный.
— То-то и видно… Ну да ладно, это, в конце концов, неважно.
И Эдуард подробно рассказал приятелю все про отца и про музей. Леха, рассеянно листая полотна, слушал, не перебивал.
— И так, — подытожил оратор, — в этой куче шесть произведений великих авангардистов. Все подлинники. Каждая лимон долларов стоит. Они принадлежали государству, которое сломало жизнь моего отца. Его талантом могли бы быть сотворены шедевры не хуже. Поэтому я как наследник считаю себя вправе забрать их себе как компенсацию… Часть компенсации за… Ну, ты понимаешь… Короче, вывозим за бугор — одна твоя.
4
— А одна — моя… — В проеме раскрытой в комнату двери стояла Вера — соседка.
— Чего?! — Лицо Эдуарда побледнело, он вскочил с кресла.
— Я тоже еду, и одна картина — моя. — Девушка шагнула в комнату и по-деловому села на кровать рядом с Лехой.
Пока Эдуард гневно вращал глазами, подбирая выражения, его товарищ радостно протянул соседке руку:
— Вера, привет. Ты как здесь?
— Сами на весь двор орали, меня позорили. Вот я и пришла, чтоб заткнулись. Звонок уже год не работает. Толкнула — дверь открылась. Прохожу, Эдька так интересно рассказывает. Заслушалась, мешать не стала, сам знаешь, как он всегда психует, когда его перебивают. — Она невинно улыбнулась и положила на столик два яблока и шоколадку в авоське. — Вот, соли вам принесла. Годится?
— Ты что, дверь не закрыл, ишак?! — набросился Эдуард на приятеля.
— От ишака слышу! — окрысился тот, в присутствии дамы мгновенно превратившись из покладистого оруженосца в гордого соперника. — Я-то при чем? Сам же последний заходил!
Эдуард был взбешен.
— Бля! — гневно бросился он в кресло.
«А я-то уж совсем ни в чем не виновато…» — обиженно проскрипело то, едва выдержав удар его острого зада.
— Вот ведь ты какой, Эдька! Сам все время звал: поехали да поехали. Что жизнь, мол, прожить надо Там, чтобы не было мучительно больно, и все такое. А как до дела дошло — в кусты, — перешла в наступление девушка, улыбаясь так обворожительно, что любой бы растаял. — Можно, кстати, посмотреть? — кивнула она на шедевры.
Вера была красивой женщиной, и это являлось ее основным и, можно сказать, единственным талантом. Всего остального от Бога ей досталось средне. Средне способностей, средне здоровья, средне удачливости. Красота обычно дается людям впридачу с глупостью. Здесь же и ума вышло тоже средне. То есть для совершения революции, скажем, в физике — маловато, а для того чтобы осознавать свою привлекательность, приумножать разными ухищрениями и уметь ловко ей пользоваться, — достаточно. Она ценила свое восхитительное тельце, холила, лелеяла, наряжала, красила, завивала тщательно, своевременно, столько, сколько было необходимо, и, может, даже больше. За это оно служило ей верой и правдой, никогда не подводило, и ценителей у красотки было всегда предостаточно. Их стадом она научилась управлять еще в детсадовском возрасте, а к текущим годам это умение уже превратилось в настоящее искусство.
В ее фан-клубе был полный порядок: все чинно и благородно, каждый знал свое место, понимал предназначение и приносил пользу в обмен на причастность к красоте и пусть призрачную, но надежду на нечто большее. Понимая, сколь важна на таком скользком пути добрая репутация, к телу своему девушка допускала крайне редко. Это бывало обычно как вознаграждение за что-то экстранеобходимое, как награда за многолетние заслуги, либо же как расплата за поражение в столкновении с каким-нибудь супершустрым ловеласом (случалось и такое). Основная же масса влюбленных так и оставалась ни с чем. Она динамила их годами. Муж ее Малофеев, упомянутый выше, также в этой области никакими особенными привилегиями не пользовался, имел счастье сношения с ней почти на общих основаниях и тоже лишь за нечто сверхъестественное. Понятно, давно завел себе партнершу попроще и пропадал обычно не на работе, как говорил, а у нее. Вера догадывалась об этом, но не печалилась, так как ей было до лампочки, где он и с кем, лишь бы работал и обеспечивал ей приличное содержание.
Эдуард тоже давно барахтался в этих сетях. Нельзя сказать, что был влюблен, но желание познакомиться с устройством интимных органов красавицы имел преогромное. В силу уже перечисленных выше причин своей привлекательности для противоположного пола, он сумел выделиться из толпы соперников, добился особых соседско-панибратских отношений, но похвастаться свершившимся актом все никак не мог.

Он перевел взгляд от ярко-зеленых глаз соседки на место, где соединялись ее красивые ноги, соблазнительно обтянутые модными джинсами, подумал: «Ну, теперь-то она мне точно даст». И нехотя разрешил:
— Смотри уж. Что теперь с тобой поделать?
Вера кивнула Лехе, тот стал полотна одно за другим поднимать, а она, пересев поближе, с интересом рассматривать.
— Вы не поверите, мальчики, а я ведь была зимой в музее этом. Зойка-товаровед позвонила — сапоги финские привезли. Я рванула, хотела успеть до обеда, но куда там… Трамваи встали. Приезжаю — уже все закрыто, а на улице минус тридцать. Что делать? Смотрю, напротив через дорогу музей. Зашла — погреюсь, думаю. В кассах холодище, еще хмыри какие-то курят, а внутрь вход — рубль. Жалко. Вдруг откуда-то сбоку из двери дед выползает, лет сто. «Мужчина, почему билеты такие дорогие?» — спрашиваю. Он меня увидел, костыль за спину спрятал, усы распустил, выгнулся, как морской конек. «А прэлэстных барышэнь, — говорит, — бэсплатно пускаэм». Провел, все показал, даже к себе в кабинет на чай затащить пытался. Еле отбилась. Брр…
Леха заржал. А Эдуард спросил:
— Работает, что ли, там?
— Заместитель директора по какой-то там части… Имя запоминающееся… что-то типа Бенциан Афиногенович, Афиноген ли Бенцианович, не помню точно… Телефон записал на бумажке. В любой момент дня и ночи звони, говорит, гамадрил старый.
— Телефон — это хорошо. Может пригодиться, — буркнул хозяин наследства.
— Да ладно, Эд, кончай дуться. Вера — нужный человек. Пусть с нами едет. Жалко, что ли?
В процессе просмотра красавица слегка касалась бедром Лехиного плеча. Тот разомлел и от этого был полностью на ее стороне.
— Да нет, почему же? За твой счет только. Одна картина — вам. Остальное — мое. Идет?
Лехиной широкой натуре было плевать, а Вера понимала, насколько условен этот раздел шкуры неубитого медведя. Поэтому они почти хором ответили:
— Идет.
— Ну и отличненько. — Эдуард резко повеселел. Он ожидал напряженный торг, а все решилось быстро и к тому же в его пользу: приобрел еще одного бойца (и не только) и остался при своих. — Сразу договариваемся: я главный, вы делаете, что прикажу. — Строго посмотрел он в глаза Вере.
— Я не против, но только если это в рамках приличия, — кокетливо улыбнулась та, натягивая футболку дальше на бедра.
— Да, — вырвалось у Лехи в ее поддержку, — в рамках.
— Фу… А ты-то за что волнуешься? — брезгливо поморщился Эдуард.
— А кто тебя знает… — Тот скопировал жест, которым приятель обычно поправлял прическу. — Власть развращает.
Все заржали. Это разрядило обстановку.
— А что это вы тут пьете такое красивое? — Вера с интересом посмотрела на стол, потом на соседа по кровати.
Тот вскочил и услужливо подал ей бутылку.
— Уиски Джони Уолкер. Я ставлю. Институт закончил. Вот так вот, стал промышленным дизайнером и лейтенантом запаса, — гордо доложил Леха и незаметно придвинулся к девушке так, чтобы касаться ее плечом и бедром.
— Что ты говоришь?.. Ты в институте учился, Сергей? — весьма натурально удивилась та.
До этого они несколько раз так же сидели рядышком на этой самой кровати, болтали, выпивали, и Вера прекрасно знала его имя и что они с Эдуардом были когда-то однокурсниками.
— Алексей, — сухо поправил ее виновник торжества и отодвинулся.
— А, точно… Как я могла забыть. Извини, Алексей.
— Наливай тогда, запасной лейтенант. — Эдуард ухмыльнулся, ему понравилось, как поставили на место молодого, неопытного соперника. — Стаканчик только принеси даме. Да, и спрячь картины, а то еще завалим.
Леха свернул полотна, положил в чемодан и запихнул его под кровать.
— Тебе может быть со льдом налить, Вера? — блеснул он осведомленностью, вернувшись с бокалом.
— У вас и лед есть? — удивилась девушка.
— Не надо никакого льда, — ответил за нее Эдуард. — Это он снег в морозилке льдом называет. Тебе вряд ли понравится.
— Тогда без, Алексей. Спасибо, — улыбнулась Вера.
— Как скажешь, — пожал Леха плечами, наливая.

— За нашу банду. Чтоб вырваться из этого вонючего совка и стать свободными людьми, — провозгласил тост Эдуард.
— И богатыми, — добавила Вера.
Они подняли бокалы, чокнулись и выпили.
Тут в дверь вихрем ворвался Арчибальд — вернувшаяся с работы мать впустила. Он был грязен, вонюч, но безумно счастлив всех видеть. Первым досталось гостям, те глазом моргнуть не успели, как он сходу заскочил на кровать, обступал мокрыми лапами и дружески облизал сначала Веру, потом Леху. Далее, не обращая внимания на устроенный переполох, попытался перескочить на кресло к хозяину, но в полете был метко сбит ногой последнего.
— Мать! — заорал Эдуард как бешеный. — Сколько можно говорить, держать надо собаку, когда с улицы приводишь!
В комнату крупной рысью влетела пожилая женщина.
— Да разве его поймаешь?
Пес, ничуть не обидевшийся на пинок, уже стоял передними лапами на столе и, жадно нюхая воздух, исследовал его содержимое.
— А ну иди сюда, бесстыдник! Она, держась за спину, склонилась схватить его, но куда там. Террорист, убедившись, что ничего съедобного в комнате нет, ловко вывернулся и так же быстро, как появился, исчез в дверях.
— Здравствуйте, Людмила Ивановна, — дружно поздоровались Леха с Верой.
— Здравствуйте, ребята… Ой, Верочка, дайте вашу кофточку, я быстренько постираю, — предложила она, заметив два бурых следа от Арчибальдовых лап на светлой футболке девушки.
— Не нужно, Людмила Ивановна, это старая домашняя майка. Высохнет — отряхну.
— Давайте хотя бы я соли принесу, посыплем…
— Раньше надо было думать. Все, мать, иди отсюда, не мешай, — раздраженно замахал руками сын, — закрой дверь с той стороны.
— Алешенька… Сто лет тебя не видела. Как дела? Окончил институт? — Леху она любила и уважала за вежливость и трудолюбие.
— Спасибо, хорошо, Людмила Ивановна. Окончил. Вот только вчера со сборов вернулся. Стал дипломированным дизайнером и лейтенантом запаса, — в очередной раз похвастался тот.
— Вот молодец какой! Не то что мой лоботряс… Весь язык смозолила уже, говорю ему, учись…
— Все, мать, вали давай. — Эдуард вскочил, взял старушку за плечи и начал выпихивать из комнаты. — Мешаешь… Давай, давай…
— Вот ведь какой, — шла она, виновато улыбаясь, — даже поговорить не дал…
— Потом поговоришь. — Сын подвел ее к проему, выдавил дверью и закрылся на шпингалет. — Заколебала.
— Фу, как ты с матерью разговариваешь? — возмутилась Вера.
— Да, — поддержал ее Леха, — она тебя вырастила…
— А ну, заткнулись! Не ваше дело, — грубо перебил Эдуард.
— Да, конечно… — пожал плечами запасной лейтенант.
Всем налил, и они молча выпили.
— В общем, так, — дожевав яблоко, прервал Эдуард неловкое молчание. — Я все продумал. — Окинул всех взглядом. — Линяем через Кубу. Покупаем путевки…
— Чего? Какие путевки? За границу… С дуба рухнул? — перебила его Вера. — Знаешь, какая очередь за ними? Мой два года меня куда-нибудь свозить обещает. Никак. Глухо, как в танке. В конце прошлого дали во Францию две путевки на завод. Так директор ездил и слесарь-передовик какой-то. Машка-секретарша его после этого чуть руки на себя не наложила.
— А ты что перебиваешь?! — Эдуард впился в нее раздраженным взглядом. — Я спросил тебя, что ли?
— Кончай, Эд. Что уж, слово нельзя вставить? — вступился за девушку Леха. — Мне вот, может быть, тоже интересно, кому мы там, на Кубе, нужны со своим добром?
— Вот, еще один, сука, умник! — И без того вытаращенные глаза докладчика от возмущения вылезли из орбит почти полностью. Он открыл рот добавить еще что-то, вообще обидное, но остановил себя. Пожал плечами и махнул рукой: — Да что я, в самом деле?!.. Все. Идите в задницу… Никуда не едем… Завтра я отнесу всю эту хрень в ментовку — и разбежимся.
— Ну ладно, ладно… Какой ведь обидчивый, — засмеялась Вера, грациозно вскочила с кровати, обхватила его голову руками и, прижав к своей груди, томно выдохнула: — Извини… Больше не буду.
— И я не буду. — Леха, скопировав выражение ее лица, попытался выполнить тот же маневр.
— Что за козлы и козлихи! — завопил Эдуард, правда, уже не так сердито, не подпуская его к себе одной рукой и вцепившись в девушку другой. — Я совершенно серьезно, а они…
— И мы серьезно. Да ведь, Лешка? — Вера вырвалась и прыгнула обратно на кровать.
— Конечно… Какие могут быть игрушки? — сосед плюхнулся рядом.
— Еще раз, последний, повторяю: я говорю — вы слушаете, приказываю — делаете. Ясно? — спросил командир, строго поглядев на Леху.
— Угу, — буркнул тот и занялся изучением этикетки на бутылке.
Эдуард еще какое-то время посверлил взглядом его макушку, ругнулся и продолжил знакомить банду со своими планами.
— Ну так вот. Как я уже сказал, берем путевки на Кубу. В разную там Болгарию, Венгрию на мне нужно, в капстраны, как справедливо заметила наша подруга, пробиться нереально. Но, — он поднял вверх палец, — есть Куба, Остров Свободы. Туда очередей нет. Во-первых, дорого, во-вторых, поживиться там пролетариям, кроме сахарного песка и солнечного удара, нечем. А с ноября по февраль в сезон дождей — так и последнего тоже не получишь. В общем, пробиться можно. Про две путевки я с Забелецким уже почти договорился.
— А Лехе? — подала голос Вера.
— Нам с Лехой… А ты, раз на хвост упала, сама договаривайся. Я вас познакомлю — и крутись, как говорится. Хотя, думаю, проблем у тебя с ним не будет. — Эдуард нехорошо ухмыльнулся. — Это тот еще бледоящер.
— Понятно. — Девушка брезгливо поморщилась. — И что это за кадр такой?
— Забелецкий-то?.. Вениамин Самуилович, большой человек, килограммов на триста потянет, наверное. Заместитель директора нашего «Спутника». Эти вот штанишки на тебе — его. — Коммерсант показал взглядом на расшитые цветами джинсы девушки. — Хорошо устроился кабан, зарплату рублей пятьсот получает, ездит везде на халяву, да еще и подфарцовывает. Вот и за путевочки переплатить придется…
— Сколько? — напрягся Леха.
— Потом… Детали потом… Итак, далее… Вылетаем из Москвы. По пути самолет делает посадку в Лондоне… — Он сделал многозначительную паузу. — Там и выходим.
— Как это? — не понял Леха.
— Очень просто. Техническая остановка для дозаправки. Всех высаживают в аэропорту Хитроу. Ну, пописать там, покакать. Все идут в уатерклозет, а мы бежим без оглядки к ближайшему полисмену и просим политического убежища. Ясно?
— Как это… убежища?
— А вот так, убежища, притом политического. Падаешь на колени и молишь спасти от позорной жизни в совке. Они добрые, может, пожалеют.
— А если не пожалеют? — почти хором спросили с кровати.
— Не ссыте… Всех жалеют, всех берут. Забелецкий говорит, на Кубу эроуплэин полупустым прилетает.
— Как это? А кагэбэшники куда смотрят? Почему это все не прикроют?
— Забелецкий не знает. Может, говорит, они агентов своих так внедряют, а может, специально дыра такая сделана для отребья всякого, типа нас с вами.
— Интересно, — хмыкнула Вера.
— Самому интересно, но Забелецкий говорит, там даже гэйты специальные сделаны. Ворота — по-нашему. И чуть ли не табличка висит: «Беглецы — сюда». Он летал и говорит, чуть сам за всеми не сквозанул. Только одумался вовремя, вспомнил, что его и тут неплохо кормят.
— Надо же… И что, так и ломанемся? С картинами под мышкой? — скептически усмехнулась Вера.
— Или?.. — Леха сделал заговорщическое лицо и скосил глаза на соседку, причем на низ ее живота.
— Нет, я думаю, не влезет туда столько, да и найдут сразу… — не дрогнул ни одним мускулом лица Эдуард. — Первым делом туда сунутся.
— А вдруг влезет? Надо попробовать, — продолжал дурачиться приятель.
— Чего такое? — не поняла Вера. — Куда не влезет.
— Во влагалище к тебе предлагает засунуть отставной лейтенант, — совершенно серьезно отвечал Эдуард.
— Нет-нет, я не это имел в виду, — поспешно заотпирался парень. — И, вообще…
— Ах вот ты какой пошлый, Сергей! — Вера сердито посмотрела на него. — Прикидываешься божьей коровкой, а сам… А ну-ка, отодвинься. — Она брезгливо оттолкнула его от себя. — Давай, давай… Дальше, дальше…
— Алексей, — пробубнил тот, отодвигаясь.
— Чего?
— Алексей, меня зовут Алексей…
— Алексей?.. Не-ет, Алексеи так себя не ведут. Я буду звать тебя Сергей, пока не искупишь свой мерзкий поступок. — Она демонстративно отвернулась.
— Ну ладно, девушки, не ссорьтесь. — Эдуард в душе порадовался разрушению наметившегося было альянса. — Другие предложения есть, как провезти контрабанду?
— В жопу ему засунуть, — злобно предложила обиженная девушка, кивнув на приунывшего промдизайнера.
— Ну все, хватит. Он уже и так наказан. — Доводить приятеля до ручки в планы главаря банды тоже не входило. — Итак… Нет больше предложений?.. Тогда слушайте мой вариант. Забелецкий говорит, что шманают там сурово, с собаками и рентгеном. В его рейсе, говорит, человек десять даже в самолет не пустили, прямо в Москве скрутили. Значит, прятать надо хорошо. — Он поднял палец вверх и оглядел подельников взглядом, полным глубокомыслия.
— К тебе, что ли, в жопу? — робко предложил Леха и сразу испуганно втянул голову в плечи.
Вера не выдержала, прыснула со смеха, Эдуард продержался пару секунд дольше и тоже заржал, прикрывая рот рукой.
— Ну, ты даешь, Серж, — вытер он слезы, навеселившись. Обратился к девушке: — Вот умеет же иногда… Может, переименуем его обратно в Леху?
— Ладно, — согласилась та. — Но пусть знает, что это ему большой, — она строго взглянула на помилованного, — большой аванс.
— Можно пододвигаться обратно? — спросил тот с надеждой.
— Нет. Сиди пока там…
— Нет, не сиди, а встань и достань-ка нам снова тот кейс. — Эдуард показал пальцем под кровать.
— То спрячь, то достань… — Ворча, Леха сполз на пол, запихал руку под кровать и извлек на свет уже знакомый чемодан.
— Много бессонных ночей провел я, ломая голову над вашей проблемой, фрэнды, и нашел этот простой и гениальный способ. — Заметив, что застежки не закрыты, Эдуард ловко поддел носком ноги крышку — и чемодан распахнул свое клетчатое чрево.
— Ух ты? В чемодане? Оригинально… Вряд ли там будет кто-нибудь искать, — восхитился Леха.
— Да, хитро… — поддержала его Вера. — До этого еще никто не додумывался.
Они переглянулись и засмеялись.
— Я рад, что попал в такую остроумную компанию, — прервал атаман веселье контрабандистов, — но вы меня не дослушали. Я предлагаю спрятать полотна под обшивку. Они плоские и по размерам подходят…
— Двойное дно… Неплохо придумано, но, к сожалению, не тобой… В прошлом веке, если не ошибаюсь, еще старик Крупский так возил свои газеты, — перебил его Леха, ехидно улыбаясь.
— За что был пойман и посажен в Шушенское село, — добавила Вера.
— Вот ведь спелись… Прямо Тарапунька и Штепсель какие-то, — снова начал сердиться Эдуард, — слова сказать не дают…
— Ладно, ладно… Молчим. — Девушка показала кулак соседу по кровати. — Так плоские, говоришь? Это интересно…
— Именно, плоские и размерами как раз с наш кейс. Я исследовал его устройство. — Эдуард показал ступней на изрезанный угол крышки. — Дерматин, плотный картон, какая-то бодяга и бумага… Сечешь, о чем я, чувак?
— Ну, допустим, — предположил недавно испеченный промдизайнер, задумчиво ковыряясь пальцем в чемоданной ране. — Но как сделать это аккуратно? Чтобы никто не докопался…
— А погляди-ка, что написано вот на этой бумажке. — Эдуард ткнул большим пальцем ноги в приклеенную к углу этикетку.
— Чебоксарская кожгалантерейная фабрика имени Первого мая… Не-е-ет! — все понял Леха.
— Не не-е-ет, а да-а, — дошло и до Веры. — Ну ты голова, Эдуардик! Там наверняка разные чемоданы делают, может, и покрасивее есть.
— Какие еще Чебоксары… Да вы что? Да ни за что! — выгнулся Леха.
— Можно, конечно, и в Чебоксары… — Эдуард сделал театральную паузу. — Но есть такая же фэктори и в нашем городишке. Название только посмешнее — «Красная кожевница». И, согласно висящему на ее заборе объявлению, кожевницы ей требуются позарез, ну и кожевники, конечно, тоже.
— 4.
Эдуарда в последнее время мучила бессонница. Давило привалившее вдруг богатство. С вечера, обычно после принятого алкоголя и утомительных дневных хлопот, он засыпал хорошо, но как только у матери в комнате кукушка на часах отмечала четыре, просыпался и больше уснуть не мог.
— Вот ведь, надо же, часы помешали, — сокрушалась мать, глядя на с корнем вырванную из своего жилища птичку. — Двадцать с лишним лет спал, не слышал, а тут раз — и… А нервный какой стал в последнее время… От безделья бесишься, Эдька. Учиться, учиться тебе надо срочно. Институт оканчивать…
Но проведенная той ночью варварская операция не помогла. Кукушка погибла, а дело ее осталось.
Вот и сегодня он, как всегда, проснулся в четыре, сходил отлить, попить водички из крана и, потрогав на обратном пути чемодан под кроватью, залез обратно в постель. Поворочался с боку на бок, перевернул подушку. Все бесполезно, спать больше не хотелось. В открытую балконную дверь сквозь дым из труб сталелитейного завода таращилась чумазая луна. С пустыря веяло прохладой и доносились звуки ночной жизни представителей скромной северной фауны.
«Эдуард, Эдуард, Эдуард…» — квакала совсем не издалека какая-то земноводная.
«Стервец, стервец, стервец…» — вторил ей хор неких членистоногих.
«А что это вдруг стервец?» — начал он вспоминать события прошлой попойки. Наоборот, все клево было. Бухнули, поплясали даже. Верка, правда, снова не дала, но зато он ее до пояса раздел и даже пару раз в трусы рукой залез. Раньше она ему такого не позволяла… К тому же виски и сигареты удачно толкнул. В голове его закрутились колесики встроенного калькулятора: «Так, так… Пятерка да трояк… Восемь рябчиков наварил… Голова разве что побаливает, но ничего, пройдет… Самое главное — дело сдвинулось. Команда складывается вроде неплохая. Будут пахать, как бобики. Все нормально, похоже, хотя посмотрим, что на трезвую голову скажут. Особенно этот колхозник может сдриснуть. Да нет… Так повезло лаптю. Такая халява. Никуда он не денется. А Верка? Ну вот что так ломаться? Видно же, что самой хочется, аж трусы дымятся…» Он вспомнил шелковистые волосы у нее на лобке и узкую скользкую щель, в которую сумел-таки засунуть палец. Цель была так близка, но… эти проклятые джинсы! Одному их всяко не снять. И зачем он только их ей подогнал, и, главное, почти без навара…

Леха проспал всю ночь без сновидений в одной позе, как убитый. Проснулся от боли в затекшей спине. Голова и подушка были мокрые от пота. С трудом разодрал веки. В комнате оказалось душно и жарко, но он не торопился вставать хотя бы для того, чтобы открыть окно. Глядя на грязно-желтое пятно на потолке, начал вспоминать, что вчера натворил. Хотелось понять, откуда у него это ощущение сделанного чего-то ужасного, непоправимого.
— Ё-ё!.. Точно… Пойло у этого сквалыги покупал… Конечно, вот осел! Тридцать рублей за какой-то самогон американский… И сигареты — пятерка… Тридцать пять!.. — Ему стало до слез обидно. — На Верку меня развел как лоха. Вот ведь ушломан… Блин! Я и Верку еще за сиськи хватал! — Из памяти всплыло, как танцевал с красавицей медляк и от избытка чувств залез ей под майку. Потрогал левую щеку. Та слегка побаливала.
— Правильно. Так мне и надо… Вот я ишак! — Добавил себе еще изо всех сил ладонью по лбу. — Скотина, как выпью — урод уродом!
Полежал еще минуту. Вроде покаялся, но облегчения не приходило. Вечер помнился ему отрывками, и он чувствовал, что на дне самого большого провала памяти лежит еще что-то, еще ужаснее всего этого: «Что же, блин?»
Вставать не хотелось, но было надо. Собравшись с духом, он резко сел на кровати.
— Ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё!!! — Вместе с острой головной болью пришло воспоминание о самом главном. Он рухнул обратно и обхватил голову руками. — Бли-и-н!!! На что же я вчера подписался?!..
Сначала на него напала паника. Всосанный с молоком матери ужас перед Уголовным кодексом схватил за сердце ледяными лапами. Стремление немедленно бежать в милицию вновь подняло его, и он даже успел спустить на пол одну ногу. Но новый приступ головной боли отрезвил. Вспомнились подробности их разговора. «Если эти картины никто не ищет, значит, они ничьи…» А Вера? Его тайная любовь и мечта, такая желанная и недоступная красавица вчера была совсем рядом, так близко… Он закрыл глаза, сжал правую кисть и снова почувствовал в ней волнующую упругость под бархатистой кожей и сосок, такой крупный и твердый… «Если настучу на них — никогда такое не повторится, и я никогда ее больше не увижу…»
Леха продолжал размышлять уже сидя, закрыв лицо ладонями. Что он теряет? Ну, во-первых, Родину… Что это такое? Убрал руки от глаз и оглядел обшарпанную комнату — снимает у старухи и на свою такую заработает еще нескоро. Во-вторых, родные и близкие. Тут тоже все просто. Родители погибли давно, еще в его детстве. Тетка с мужем, которые его вырастили? Да, им будет это все неприятно, но и не смертельно, у них есть еще двое детей, родных. Что еще?.. Леса и равнины? Березки? Как в кино показывают. Возможно… Но так там тоже что-то будет, наверное, еще и покрасивше даже. Зато… Перед глазами у него всплыли красочные фотографии разных фирменных товаров из немецкого каталога «Неккерман». Эта толстая замусоленная книжка, листов на тыщу, ходила по рукам в их тусовке, и, когда появлялась у Эдуарда, они сидели, подолгу листали ее, изучали, завидовали проклятым капиталистам. А теперь всего этого будет у него, сколько захочется… Если, конечно, все получится.
Он снова похолодел. Вспомнилось, что картины ворованные, и представилось, как ведут его в наручниках по тюремному коридору.

Вера спала дольше всех. Яркая полоса солнечного зайца с обоев в розочку сползла на ее розовое одеяльце, потом на подушку с рюшами и добралась, наконец, до красивого личика. Она открыла глаза и счастливо потянулась. Самочувствие прекрасное. Пила она вчера мало, лишь мочила в ирландском пойле свои изящные губки. А как расслабишься в такой компании? Хотя… почему бы и нет? Она представила себе, как бы все вышло, позволь она этим парням то, что они хотели. В памяти невольно всплыли фотографии из нехорошего шведского журнала, подсунутого ей недавно Эдиком. Рука сама потянулась под одеяло. «А этот Леха тоже ничего, — вспомнила, как он тер своим хозяйством по ее бедру во время танца. — Там у него наверно, о-го-го…» Она мысленно поменяла их с Эдуардом местами: «Ага, так лучше, но чего-то не хватает…» Добавила сзади еще подругу Ленку, как на той фотке, и через полминуты часто задышала и, коротко вскрикнув, перевернулась на бок. «Фу, какая я грязная девчонка», — подумала о себе с восхищением, сладко потянулась и снова заснула.
5
— Здравствуйте, молодой человек! — Низенький, щуплый, но очень бодрый начальник отдела кадров, чтобы поприветствовать нового будущего кожевника, даже выскочил из-за стола. Мужчин на их фабрике не хватало, поэтому представителей сильного пола он обслуживал лично, чтобы его вороны-инспекторши ненароком не упустили какого-нибудь ценного работника. — Очень, очень рад. Капуста Афанасий Григорьевич.
— Алексей… Алексей Сергеевич Морозов. — Немного смутившись таким вниманием к своей персоне, Леха пожал маленькую, но сильную ладонь кадровика. — Вот, хочу у вас работать, — не смог не ответить он на вопросительный взгляд необычно радушно улыбающейся ему физиономии.
— Прекрасно, прекрасно, молодой человек. Такие крепкие парни нам нужны позарез. Сколько лет, девятнадцать… двадцать? Образование какое-нибудь есть? — Начальник уже опять сидел за столом и, нацепив очки, нетерпеливо тянул руку. — Давай, давай документы посмотрим…
— Двадцать два, — только и успел вставить Леха.
— В армии служил? В каких войсках? В волейбол играешь? — Кадровик подпрыгивал уже снова рядом с ним. — Наша команда в прошлом году почетное одиннадцатое место заняла. — Он поднял вверх кривой палец. — В городе… Правда, женская… Ну, давай же, где документы?
— Нет…
— Чего нет? Документов?
— В волейбол не играю.
— А… Это не страшно. Петь умеешь? У нас хор вот такой! — Снова палец, только большой, не менее кривой, но еще и замотанный синей изолентой. — Заслушаешься. Давно просят у меня мужичков на вторые голоса подкинуть. А то у них там только плотник Анисич, семьдесят три года. Не столько поет, сколько девок лапает.
— Пою немного, — соврал Леха, чтобы хоть чем-нибудь порадовать человека.
— Да ты что? Отлично, — донесся до него голос из-под стола, где шустрила уже перевязывал показавшийся ему слабо затянутым шнурок ботинка. — Давай документы-то. — Вылез на поверхность и снова нацепил очки.
— Вот. — Леха положил перед ним паспорт.
— Что? И все?.. Где трудовая, военный билет?
— Нет пока.
— Двадцать два года… Сидел, что ли, екарный бабай? — Кадровик погрузился в изучение документа. — Ничего страшного… Анисич вон три раза там был, так ничего, исправился. Работает примерно, в хоре даже поет.
— Не-е-ет, не сидел, — замотал Леха головой.
— А что? Да нет! — Лицо начальника сморщилось, как будто он наступил на свежую коровью лепешку. — Молодой специалист? Ну, конечно же. То-то мне всю ночь тараканы снились…
— А что уж прямо такого-то? Ну, молодой специалист… — Леха даже слегка обиделся.
— Да нет, ничего… Хотя уж лучше бы старый рецидивист.
— Если так все плохо, может, я тогда пойду? — Протянул руку за паспортом, он так и знал, что ему откажут.
— Погоди, погоди… — Лицо начальника выпрямилось, хотя не до конца. — Давай посмотрим, что ли, что там у тебя… Раз пришел.
Леха нехотя достал из-за пазухи пачку бумаг и положил на стол. Кадровик открыл сначала диплом.
— Вот ведь, японский бог, художник-конструктор! Почти отличник… — Он хлопнул себя по лысине. — Как раз такой специалист нам позарез и нужен. Второй год в Минвуз заявки пишем, и что ты думаешь? Дуля! А вот в… — Заглянул в лист распределения. — В Новосибирске, по их мнению, без тебя никак нельзя. Да-а-а… Забыл, как ты по иностранному-то называешься? Дезадорант, что ли?
— Дизайнер, — улыбнулся Леха.
— Ну вот, видишь. Мы даже названия такого модного не знаем, а институт, вас шлепающий, в двух кварталах отсюда. У меня друган там армейский завхозом работает.
— Мокрянский, что ли?
— Вот-вот, Альберт Селиванович… Проректор по АХЧ — и тоже ничем помочь не может… А знаешь, — он собрал документы и выскочил из-за стола, — посиди-ка пока в приемной… Я быстро. С директором посовещаюсь.
И пока «дезадорант» поднимался со стула, кадровика уже и след простыл, лишь «Напоите, девки, мужчину чаем» послышалось из приемной его визгливым голоском и хлопнула дверь.
— Не шеф у вас, девчонки, а комета, — выйдя из кабинета, завязал Леха разговор с одной из кадровиц, что покрасивее.
— Шеф как шеф, — равнодушно ответила ему та, с трудом, держась за большой живот, вылезла из-за стола, взяла чайник и вышла в коридор.
— Да уж, шустрый, как понос. — Вторая, не переставая печатать, посмотрела ей вслед и многозначительно покачала головой.
— Не-е-ет, — не поверил он.
— Вот, так вот…
— Он же старый… Сколько ему, пятьдесят?
— Шестьдесят два.
— Вот это да! Может, не он?
— Он… Сам признался. В следующую субботу свадьба…
— Ну, так все в порядке, значит, — усмехнулся Леха. — Мужик отвечает.
— В порядке-то в порядке, да она у него пятая, и ребенок шестой или седьмой будет… Там алиментов… — Вторая шарахнула кареткой машинки так, что с повядших ромашек на ее столе полетели лепестки. — Да и бросит он ее, дуреху, через год, как пить дать.
— Не бросит, не верьте вы ей. — Первая кадровица с чайником в руках показалась в дверях. — Афанасий Григорьевич на нее внимания не обращает, как хвостом не крутит, вот она и злится…
— Ой! Больно надо. — Вторая так резко мотнула головой, откидывая жидкую челку, что чуть не переломила свою тощую шею. — За мной и помоложе парни косяками ходят…
— Да, интересная у вас конторка…

Леха подошел к окну. Освещенная предобеденным солнышком территория фабрики производила благоприятное впечатление. Асфальт был чист, мусорные баки покрашены, то здесь, то там торопясь пробегали опрятно одетые работницы с аккуратно перевязанными косынками головами. Старенький, но бодрый автопогрузчик, по-деловому дымя, тащил куда-то поддон с коробками. Ему навстречу катил грузовик, тоже с коробками, но с другими. Все занимались делом, кроме валявшегося на газоне пса неопределенной масти, но тот имел право — отдыхал после ночного дозора.
— Да уж, — вырвалось у Лехи. Вся эта производственная идиллия была огорожена высоченным забором с колючей проволокой по верху. — А что, чемоданы ваша фабрика делает? — зевая, чтобы скрыть заинтересованность, спросил он.
— Чемоданы, сумки, папки, перчатки, рукавицы, ремни, кошельки, партемонеты и еще двадцать два вида продукции пятидесяти пяти наименований, — бодро, как по писаному ответила вторая кадровица, подняла голову от машинки, хитро улыбаясь, поинтересовалась: — Жена, что ли, попросила чемоданчик прикупить? — И, чтобы лучше расслышать ответ, даже перестала шлепать по клавишам.
Запасной лейтенант осмотрел ее крючковатый нос на давно перезрелом лице и решил пока свое семейное положение не раскрывать.
— Да нет, просто анекдот вспомнил.
— Какой? — хором спросили работницы.
— Ну, это… про чемодан. Правда, он не совсем приличный.
— Ничего, мы уже совершеннолетние. Расскажи.
— Да он старый, — решил еще немного поломаться Леха.
— Фигня. Рассказывай.
— Ну ладно. Короче, это… Пришел один хмырь в чемоданный магазин. Ну, ходит там, смотрит, щупает все…
— Нет таких магазинов, молодой человек, — засмеялась крючконосая, — не бывает… Может быть, он в кожгалантерейный отдел универмага пришел?
— Ну да, да, туда, в кожгалантерейный отдел универмага. Ну и ходит, значит, смотрит… Все нормально так, хорошо… И замечает, что все чемоданы как чемоданы, а один малюсенький, как кошелек, лежит отдельно и стоит в десять раз больше, чем остальные…
— А что? Бывает такое, — снова перебила его слишком умная кадровица. — У нас, например, изготавливаются партемонеты подарочные из натуральной кожи, с тиснением и инкрустацией уральскими самоцветами, так они стоят в три с половиной раза больше чем чемодан дорожный большой.
— Ты заколебала, Нинка! Дай послушать, — прикрикнула на нее первая.
— Да, — добавил рассказчик с некоторым раздражением. — В три с половиной, а не в десять же.
— Молчу, молчу. — Нинка для надежности закрыла рот ладонью.
— Ну и это, значит… Заинтересовал его этот вопрос. Подходит он к продавцу и спрашивает, так, мол, и так, удивительно, почему вот этот большой красивый чемодан стоит сто рублей, а этот маленький сморщенный тыщу.
— Да и цен таких не бывает, — опять не выдержала всезнайка.
— Блин! Да что это такое?! Ты дашь послушать?! — злобно прошипела беременная.
— А что он болтает такое? У нас самый дорогой чемодан восемнадцать рублей стоит, а в других магазинах…
— Это анекдот, дура. Что прикапываешься?!
— Сама дура. Ну, двадцать рублей, тридцать хотя бы, а то сто…
Тут из-под стола послышалось бульканье и повалили клубы пара — вскипел чайник. Это отвлекло работниц от неизбежной схватки. Беременная бросилась выключать электроприбор, а крючконосая готовить чайную церемонию.
— Вам чай с молоком или с сахаром? — спросила она у гостя, внезапно перейдя на «вы».
— С коньяком, — закинул удочку Леха.
— Для вас все что угодно, — кокетливо сверкнув очками, ответила та.
Из угла полилась модная песня — «Соловьиная роща». Крючконосая хищно прыгнула к висящему там репродуктору, добавила громкости и, отмечая довольно объемным для ее узких плеч задом ритм, в танце двинулась к шкафу.
— А что дальше-то было? — опомнилась наливавшая в заварку кипятка первая кадровица, тоже в меру возможностей подергиваясь в такт музыке.
— Где? — якобы уже забыл Леха.
— Ну, где, где. В этом, как его? Кожгалантерейном отделе…
— А… Ну так вот, значит… Спрашивает хмырь у продавца, почему, дескать, большой красивый чемодан стоит, — он взглянул на всезнайку, пытающуюся одновременно танцевать и наливать что-то из бутылки в чайную ложку, — двадцать рублей, а маленький сморщенный кошелек — двести?
— Да, — та победоносно зыркнула на подругу. — Почему?
— «А потому, — отвечает продавец, — что этот кошелек сделан из кожи члена крокодила и, если нужно, при нежном поглаживании превращается в чемодан», — с выражением закончил он и окинул взглядом аудиторию.
Беременная кадровица поняла, в чем суть, и грустно усмехнулась. «Видать, давно не сталкивалась с подобным явлением», — подумал Леха. А крючконосая залилась высоким, похожим на поросячий визг смехом.
— Ах, так это из крокодильей кожи чемоданы! Такие и в самом деле могут сто и даже двести рублей стоить, — вдоволь насмеявшись, объяснила она причину своего веселья.
На этом месте дверь распахнулась, и в нее с криком «Договорился!» влетел начальник отдела кадров.
— Пошли со мной быстро. — И пробежал в свой кабинет.
— Ну что ж, пока, красавицы, — подмигнул Леха крючконосой и проследовал за ним.

— Все. Берем тебя. При условии, конечно, что запишешься в хор, — погрозил пальцем кадровик. — Не на инженерную должность пока, но так даже лучше. Зарплата выше, и в партию можно без проблем вступить. Ты комсомолец?
— Конечно! — вытянулся рекрут по струнке.
— Молодец… Оформим рабочим в красильный цех, а работать будешь в КБ, у Зои Павловны, нашей главной художницы, этим, как его, дезо… дезойнером. Годится?
— Можно, но, видите ли, товарищ Капуста, вообще-то, я с детства мечтал чемоданы делать. Можно меня лучше в чемоданный цех?
— Хм… Какая разница, где числиться? — Начальник пристально посмотрел на чудака. — Хотя как скажешь, можно и в цех дорожных изделий оформить.
— Этим… Кто чемоданы делает…
— Сборщиком, что ли?
— Вот-вот, им…
— Да ради бога, цех паршивый, там всегда свободно. Зарплату, сразу скажу, высокую дать не могу… Пока сто двадцать, с премией и уральскими будет рублей сто пятьдесят. Согласен?
— Да мне по барабану, — ухмыльнулся Леха, но, тут же сообразив, что, наверное, подозрительно быть таким безразличным к важным вещам, поправился: — Потом-то будет больше, надеюсь?
— А как же… Конечно! — осклабился кадровик. — Все в твоих руках. А теперь, — он посмотрел на часы, — давай садись, пиши заявление, а то скоро обед.
6
Следователь Огурцов не стал ждать расправы за покушение на зятя начальника в кабинете, а решил поехать на место происшествия и побольше раскопать по последнему, как ему показалось, очень перспективному делу. Кто знает, может, поможет на ковре. Он хотел пошарить по окрестностям и попробовать узнать, что делал там покойный с мешком золотых яиц за плечами. Конечно, времени с тех пор прошло немало, но он все-таки надеялся что-нибудь найти.
Капитан катил в своем «москвиче» по пустой дороге и, высунув руку из окна, курил. По радио транслировали легкую музыку, мотор работал ровно, подвеска не стучала, и все бы не плохо, вот только сигарета все время гасла. Либо потому, что была сырая, либо кто-то его вспоминал часто. «Наверно, Купорос как раз тестю про меня докладывает, — вздохнул он. — И что я за баран такой? Ну на хрена было это все творить? Щенок-то обнаглел, конечно. Давно бы следовало его на место поставить, но зачем же руки распускать? Что теперь будет? Уволят, посадят… От них всего можно ожидать.»
После поворота из кустов боярышника вынырнул указатель: «Лосянка 3 км». Он свернул на проселок. Изрытая тракторами грунтовка моментально отвлекла его от грустных мыслей. Отчаянно крутя баранку, чтобы не застрять, он пропахал еще метров пятьсот до места позавчерашней печальной находки и, выбравшись на сухое место, остановился.
Рабочих на участке не наблюдалось. Побросав технику и инструменты, они куда-то смылись. Он поглядел на часы: «Полвторого. Обедать, наверное, уехали. Жаль». Повертев головой по сторонам, неподалеку, возле леса, заметил человека и коров. «Пастух… Наверно, из Лосянки», — обрадовался сыщик и, прыгая через лужи, направился к нему.
— Добрый день, папаша, — протянул руку гревшемуся на солнышке деду. — Ух и погодка сегодня…
— Добрый, добрый, солдатик… — В этот жаркий полдень старик сидел в ватных штанах, телогрейке, а на затылок, обнажая пятнистую лысину, по-дембельски заломил видавшую виды ушанку. Он сунул самокрутку в беззубый рот, вытер ладонь о штанину и, лукаво улыбаясь, пожал протянутую ему руку. — Зачем опять в наши трясины?
— А ты что, отец, видел меня уже здесь, что ли? — удивился следователь. В прошлый раз вроде никаких штатских рядом с раскопками не наблюдалось.
— Пошто видел? И так все знают, что из милиции позавчерась приезжали, што шкелета тут отрыли и што золота при нем нашли цельный мешок. — Пастух выпустил облако дыма. — Так зазря только ездите, ищете. Это он сам утоп, никто из наших его туда не спущал.
— А может, я не из милиции? — Огурцов редко ходил в форме и сегодня тоже надел свой любимый, изрядно поношенный, но очень удобный костюм. — Ты что, папаша, телепат?
— Пошто сразу телепат? Так… Имел дела… — ухмыльнулся дед.
— Понятно. Сидел, что ли? Блатной или так, по-мужицки?
— Ой, да тебе зачем, солдатик? Давно это было, давно отсидел, давно искупил и забыл тоже ужо давно.
— Да нет… Не хочешь — не говори, твое дело. А почем знаешь, что шкелет сам в болоте оказался, а не ваши это нам его предоставили?
— Так знамо почем… Кому он тут нужон? Шел по болоту на электричку, да и утоп. Ежа ему в портки. Это щас тут ошушают все, дорогу ведут. — Дед показал на застывший в причудливой позе экскаватор. — А раньше трясина была непролазная. А где дорога эта новая будет, гать шла, через болото-то. Старая, почитай, при царе еще ложили… По дороге-то эвон какой крюк… — Он, придерживая одной рукой шапку, другой описал замысловатую дугу. — А напрямки вжик — и тама… Гать, правда, худая, склизкая была, и топь вокруг гиблая. Вот он, болезный, видать, вечерком или, чего доброго, ночью в темноте тут шлепал — и того… Соскользнул или провалился. Может, черепушкой еще того… об бревно. Кто его знает… Так-то тут, если вокруг покопать, дохрена таких шкелетов отрыть можно. Федька кривой, — дед наскоро перекрестился, — царствие ему небесное, друган мой, тут же где-то сгинул. Ребятишки Саватеевны — девка с парнишкой — лет десять еще тому назад пропали. Тоже, чтоб я треснул, где-то в трясинах этих проклятых лежат. Иван Елизарыч — конюх, Маринка — почтальенка… Да мало ли еще кто? Так что, солдатик, сам он, сам… А нам его губить без надобности…
Старик открыл было рот, чтобы дальше продолжать приводить аргументы к своему мнению, но капитан его перебил:
— Ясно. Я тоже думаю, что ваши тут не при делах. А то золотишко, поди, ему не оставили бы? Так ведь, отец? — Огурцов заговорщически подмигнул.
— Знамо дело. Цельный мешок… — Старик хрипло засмеялся. — Я за мешок овса десять годов отсидел, можно сказать, зазря… Вот, считай, золотом этим бы за все и отыгрался…
— Понятно… А вот скажи-ка, отец. Как тебя звать, кстати?
— Тебе зачем, солдатик? Для протоколу?
— Да нет. Просто познакомиться хочу с хорошим человеком. А ты что, обиделся за ваших? Так я же пошутил.
— Пошутил? Ну, раз пошутил, тогда Кузьмич, — пожал плечами дед. — Онисим Кузьмич. Протопоповы мы, третьего года рождения… Села Лосянки, шестого дома по улице Ленина жильцы. Пачпорт показать? — Старик полез в карман.
— Неужто и «пачпорт» с собой носишь? — удивился милиционер.
— А как же… — Дед достал что-то завернутое в тряпку и приготовился разворачивать.
— Ну ладно, ладно. Не надо. Верю и так. Видно же сразу, что ты мужчина положительный.
— Как хочешь, начальник. А так все дукаменты в порядке.
— Странный ты, папаша. — Огурцов достал пачку «Примы» и протянул собеседнику. — Я с тобой по-дружески беседую, а ты мне «дукаменты» суешь…
— В гробу я видал таких друзей! — Благодушное выражение исчезло с лица старика, он жестом отказался от сигарет, запихал сверток обратно за пазуху, достал оттуда кисет и начал крутить собственную козью ногу.
— Ну вот, папаша, обиделся все-таки…
— Да кому какая разница, начальник? А ты спрашивай, спрашивай, что хотел, а то мне двигать пора. — Кивнул на удалившихся уже на порядочное расстояние коров.
Густой августовский воздух был неподвижен и тих, если не считать наяривающих на своих скрипках кузнечиков. Пахло какими-то цветами и только что положенным асфальтом. Капитан, чиркнув спичкой, прикурил сам и дал огня доваявшему свою самокрутку деду. «И что сегодня за день такой?» Затянулся и, глядя на лениво пролетающую по небу птицу, похожую на цаплю, задумался: «Вот что плохого я сделал этому мухомору?» От птицы отделилось нечто, набирая скорость, понеслось к земле и, врезавшись в заднее стекло его «Москвича», превратилось в большую белую, заметную даже с его удаления кляксу. Он в сердцах плюнул на землю и собрался уходить.

— Ты, солдатик, наверное, спросить хочешь, откуда у шкелета мешок с золотом оказался? — донесся до него скрипучий голос деда.
— Ну да… — Капитан от неожиданности даже не нашелся, как сострить. — Хочу…
— Так у соседа мово, видать, взял. У него в доме завсегда разные подозрительные личности терлись. То пешком, то на такси приезжали. А один грузин так вообще даже на какой-то ненашенской машине. Темные делишки, однако, какие-то проворачивали… Вот от него, не иначе, и шкандыбал, пока не это… шкелет-то наш…
— Точно, отец. Похоже, оттуда и шел, — встрепенулся Огурцов. — Ты голова, однако! Поехали быстрей, покажешь мне, где он живет.
— Так не могу я ехать, при исполнении. — Дед снова кивнул на стадо. — Да и незачем. Нет его дома, соседа-то… Уже скоро год как нет. Арестовали ваши да и, люди говорят, того… шлепнули за то, что деньги фальшивые делал. А в доме его сейчас две семьи живут. Вполне приличные люди. — Старик бросил бычок на землю и поднялся на ноги. — Тебе неинтересные будут… Могу идти, гражданин начальник?
— Иди, иди, папаша, пока, — разрешил капитан рассеянно. — Имя, фамилию соседа скажи только.
— А, это — пожалуйста. Как его собаку звали? — Старик почесал лысину. — Шухельман Давид Иммануилович, дай бог памяти, двадцать девятого года рождения. Проживал напротив меня на улице Ленина, тринадцать. Еще что-нибудь?
— Нет, спасибо большое, Онисий Кузьмич, вы мне очень помогли. — Капитан протянул руку.
— На здоровье, — пожал ее дед и, кисло улыбнувшись, добавил: — Извиняй, если что. — Повернулся и побрел к своим подопечным.

Обратно в город следователь ехал не торопясь. Жутко не хотелось снова появляться в управлении. Настроение, несмотря ни на что, было хорошее, он глядел из окна и что-то мурлыкал себе под нос.
В свете клонящегося к закату солнца нехитрый уральский пейзаж выглядел особенно мило. Справа проплывали елки с изредка попадающимися между ними березами, слева — березы с елками. Иногда среди этой простоты то там, то здесь вспыхивали ядовито-розовые пятна зарослей Иван-чая, обильно расплодившегося между обугленными палками стволов все тех же берез и елок.
«И что вот хлеб не убирают, мать их ети? — подумал он, когда дорога вышла на обширное поле низкорослой пшеницы. — Дождей ждут, что ли, колхознички драные? Конец августа уже. Спелее вряд ли уже станет».
Он раздраженно отвернулся и, чиркнув спичкой, прикурил снова погасшую сигарету. Картина произошедшего на Лосянском болоте в его мозгу нарисовалась уже полностью. Горизонт, пользуясь служебным положением, под каким-либо там предлогом, на реставрацию например, изъял драгоценное яйцо из экспозиции музея и отвез Шухельману, криминальному ювелиру, изготовить копию. И вот, когда все было готово, приехал забрать свое удвоившееся богатство. При расчете, возможно, к чему-то придрался и выторговал десять процентов скидки. О чем говорит найденная Лидой сдача. Заплатил четыре с половиной тысячи, положил все в мешок и направил стопы по короткому пути, через болото по скользкой прогнившей гати. И либо последняя не оправдала его надежд, либо пожалевший о скидке Шухельман догнал и столкнул — в связи с неподсудностью последнего, уже неважно. В результате вместо того, чтобы сэкономить полчаса, жулик задержался в местных водах на три года. И если бы не землекопы и не бдительный участковый, то культурная общественность вообще могла бы никогда не узнать про его хитрые манипуляции с государственными ценностями. А так остается выяснить только, зачем ему это все понадобилось, и дело раскрыто. «Шкелета на кладбище, яйцо в музей, майорские погоны перед пенсией мне на плечи… — Огурцов выбросил чинарик и злобно плюнул. — Вот если бы только не Купорос…»

За поворотом открылся вид на городские окрестности. Напротив кладбища перед скопищем низких деревянных домишек частного сектора хищно торчала двухэтажная кирпичная будка поста ГАИ. На выезд из города перед ней стоял знак «Стоп», и выстроилась пробка машин на двадцать. Вооруженные автоматами сотрудники внимательно вглядывались в окна останавливающихся автомобилей и направляли подозрительных на стоянку справа для более подробного досмотра.
— Здорово, Витек. Что еще за хрень тут у вас приключилась? — спросил Огурцов, остановившись возле дежурившего на въезде знакомого лейтенанта.
— У нас… — усмехнулся тот. — Это не у нас, а у вас. Ты где был, Валера? Не знаешь, что ли? Следователя вашего заколбасили, да не простого, а зятя начальника управления. Не помню фамилию. Ну, ты должен знать.
— Да ты что?! — Капитан похолодел. — На глушняк?!
— Да нет. Живой, слава богу… В коме… Но все равно вот план-перехват… Ищем… Правда, не знаем кого.
7
Эдуард и Вера сидели на мягком диване в красивом холле перед дверью с табличкой «Забелецкий Вениамин Самуилович» и терпеливо ждали. За проведенный ими здесь час Бюро международного молодежного туризма «Спутник» никто не посетил, никто ни из какой двери не вышел и ни в какую, соответственно, не вошел. Организация словно вымерла. Лишь одна-единственная некрасивая, но очень модно одетая девушка важно ходила по толстым коврам туда-сюда и сердито зыркала на непонятно откуда взявшихся пришельцев.
— Видела, какие штаны на ней? «Лакоста» вельветовая, первый раз такие вижу, — восхищенно прошептал Эдуард, когда она продефилировала перед ними в первый раз.
— А брюлики в ушах? — У Веры даже слезы выступили от зависти. — Отпад! Думаешь, настоящие?
— Кроссы — «Сержио Таччини», — смог рассмотреть и определить Эдуард во второй проход. — Сто пудов оттуда… У нас такие ни за какие деньги не купишь.
— Да, супер! А волосы, интересно, ее или парик?
Каждый раз подельники находили в ее одеянии что-нибудь новое, а когда в очередной выход она появилась с пылесосом и стала чистить пол, они вообще офонарели.
— Копец! Что за контора такая? Тут даже уборщицы так одеваются, как нам и не снилось…
Наконец, со стороны входа через открывшуюся дверь донеслись звуки улицы, топот ног по лестнице; дремавший швейцар-охранник вскочил, изобразив телом раболепство, отдал честь, и в холле появился сам Вениамин Самуилович. Модная уборщица, несмотря на ядовито-зеленую кофточку, сразу поблекла на его фоне. Светлый шикарный заграничный костюм, плотно обтягивающая двухведерное брюхо полосатая сорочка, неяркий, но модно завязанный галстук и умопомрачительные белые ботинки делали его похожим на американского буржуина из сказки. Он плыл словно белый лайнер, а рядом, будто специально для контраста, вприпрыжку едва поспевали два тощих дядьки, по виду профсоюзных работника с каких-то фабрик. Видимо, ждали на улице — не смогли пройти швейцара в своих кривых советских одеждах.

Он подошел к контрабандистам, окруженный облаком французского парфюма. Неведомая сила потянула их из диванных подушек, они вскочили и тоже чуть не отдали честь, как швейцар.
— А, Эд, привет, — небрежно кивнул им буржуин, не сводя глаз с Вериных ног. — Мадемуазель… — Взял влажными ладошками ее руку, прижав к потному подбородку, изобразил что-то типа поцелуя. — Подождите немного, ребята, я разберусь с товарищами. — Ковырнул замок, толкнул дверь и, втянув за собой дядек, исчез в кабинете.
— Что это было? — спросила Вера ошеломленно.
— Вот… Забелецкий… Сразу видно, мэн из-за бугра не вылезает. Видела, какой костюм? А ботинки?
— А пахнет как… — Она внимательно обнюхала руку.
— Не завидуй. — Эдуард плюхнулся обратно на диван. — Свалим отсюда, еще круче станем…
Сболтнув на последней пьянке, что уже договорился про путевки, он, как всегда, немного преувеличил. Никто ему ничего не обещал. Разговор с Забелецким имел место чисто теоретический. Поэтому сейчас он радовался, что с ним Вера и что замдиректору так понравились ее ноги.
— Ты не робей, будь попроще с ним, — подбодрил он подругу. — Так-то он обычный мужик. Побольше улыбайся и все такое. Ну, не мне тебя учить…
— Да уж, без тебя разберусь. — Она по одному взгляду на клиента поняла, как с ним себя вести и за кем будет победа.
Минут через десять дверь бесшумно растворилась, из нее, благодарно кланяясь, задами вперед вывалились дядьки и, держа потолстевшие портфели под мышками, посеменили на выход.
— Ребята, Эд, проходите, — донесся из глубины кабинета официально приветливый голос.
— Ну что, идем. И… попроще, попроще с ним…
— Да пошел ты.
Они прошли через пустую приемную в кабинет. Высокие потолки дореволюционного здания, завешанные тяжелыми портьерами окна, импортная мебель в классике придавали ему сходство с залом королевского замка. Не привыкшие к роскоши посетители были уже с порога слегка придавлены.
— Очень рад! — Замдиректора, не сводя немигающего удавьего взгляда с Веры, вышел из-за стола и указал на кресла в углу комнаты. — Чай, кофе предложить не могу, извините, секретарша на вакэйшн в Амстердам свалила. А вот что-нибудь покрепче: мартини, виски, коньяк — пожалуйста. — Скользнул к шкафу и распахнул дверцу бара.
Освещенное скрытой лампой чудесное окно в мир западного изобилия путеводной звездой вспыхнуло в полумраке кабинета. «Все правильно… Туда, скорее туда», — синхронно подумали контрабандисты. Забелецкий, не дожидаясь ответа, налил в два треугольных бокала по полтора сантиметра Мартини и протянул гостям.
— А ведь ты, Эд, мне все еще не представил свою очаровательную спутницу.
— Ах да, конечно. Познакомьтесь, Вениамин, это Вера. Вера, это Вениамин.
— Очень приятно.
Новые знакомые обменялись рукопожатиями.
— Вы, Верочка, учитесь или работаете? — не отпуская руки красавицы, спросил замдиректора бархатнейшим голосом.
— Не то и не другое, — очаровательнейше улыбнулась та в ответ.
— И чем же тогда занимаетесь?
— Ну-у… В основном мечтаю.
— Как это мило… О чем же, Верочка, если не секрет?
— Не секрет, Вениамин. У вас работать.
Буржуин, сразу бросив руку, раскатисто захохотал.
— Надеюсь, вы не за этим осчастливили меня визитом. Все готов сделать для такой прелестницы, но это, увы, не в моих силах. — Он подошел к бару, налил полстакана коньяка. — Видели уборщицу в холле? Любимая дочь второго секретаря горкома. Наш директор — его лучший друг, и то еле-еле устроил. Москва… Сам тут еле держусь. Со всех сторон шатают. — И залпом выпил.
— Да нет… Вера пошутила… Вовсе мы не за этим пришли. — Эдуард сердито зыркнул на подругу. — Ей некогда работать… — Хотел добавить, что домохозяйка и что у нее с мужем много хлопот, но вовремя осекся. — Мы насчет Кубы поговорить…
— А… А я думал, ты долг отдать. А что Куба?
— Ну, помнишь, ты у Моргуновой говорил, что на Кубу зимой никто ехать не хочет? Так вот, мы можем тебя выручить.
Буржуин опять заржал:
— Выручить! А ты забавный, Эд.
Контрабандисты переглянулись.
— Ну ты что, Вениамин? Забыл? Еще говорил, что два места у тебя есть… своих собственных.
— Ну, есть, предположим, — резко перестал смеяться замдиректора. — А при чем тут вы?
— Так купим их у тебя и все такое. Я в долгу не останусь, ты же меня знаешь, — подмигнул ему Эдуард.
Забелецкий поглядел на часы. Рабочий день кончался. Потом на пустые бокалы посетителей.
— А что это Мартини? Квас итальянский… Может, вам коньячку налить или нет… рому кубинского?
— Коньячку или рому можно, — обрадовался Эдуард, — только не уиски. Мы тут недавно пузырь литровый раздавили Джони Уолкера, так голова потом три дня болела.
— А ваш фрэнд — гурман, Верочка. — Забелецкий разлил всем из пузатой бутылки. — А я вот армянский предпочитаю. Всякого полно. — Он небрежно махнул в направлении бара. — В дьюти-фри напокупал… А пью армянский, пять звезд. Люблю. Что уж тут поделать.
— А я портвейн люблю, — разоткровенничался в свою очередь Эдуард. — Пью, конечно, и водку, и коньяк, и уиски иногда, но… мне противно. А вот портвейн всегда с удовольствием. Можно и вермут, но портвейн лучше.
— Я же говорю — гурман. — Замдиректора снял пиджак, расслабил галстук и поднял свой стакан. — Верочка, — прижал руку к груди, — пью за вашу красоту. Вы пронзили мое сердце с первого мгновения нашей встречи! — Сделал вид, как будто сейчас заплачет. — Не знаю, как буду дальше жить с такой серьезной раной, но… Все равно счастлив, что познакомился с вами.
«Как умно я поступил, взяв в команду такую сексапильную телку, — подумал Эдуард, закусывая найденной в стоящей на столе вазочке печенюшкой. — Этот хорек Забелецкий раньше такой важный был, что за руку брезговал здороваться, а тут, глядите-ка, коньяком угощает и слюнями брызжет…»
— Ты всегда мне нравился, Эдуард. — Замдиректора осушил вторые полстакана, алкоголь добрался до его мозга, и он решил открыть карты. — Модный такой, молодой, борзый. Девчонки у тебя всегда — высший класс… — Выразительно поцокал языком, глядя на голые Верины коленки. — Далеко пойдешь, в общем…
— Ты тоже, Вениамин, умеешь жить. Как вошел сегодня в контору… Мы с Веркой аж присели. Думали, бог какой-то с неба спустился. Костюм! Шузы! Короче, полная колбаса, — не остался в долгу Эдуард.
— А… Спасибо, это я еще так, в рабочей, можно сказать, одежде… — Лесть пришлась замдиректору ко двору. — А вы Верочка, почему не пьете? — Захотев налить по новой, обнаружил он, что у красавицы в бокале практически ничего не изменилось. — Мы напьемся, и вам с нами неинтересно будет. Давайте, давайте, допейте. Тогда я и нам налью.
— Да… Давай, Вера, не подводи, — нахмурился Эдуард.
Девушка пожала плечами и сделала большой глоток.
— Ну вот, хотя бы, — улыбнулся замдиректора, тут же разливая по новой. — Давайте выпьем за случай… за счастливый случай или за удачу, что ли… Даже не знаю, как это выразить словами. — Он схватился за лоб. — В общем, чувствую, что вы неспроста появились в моем кабинете, и хочу выпить за то, чтобы этот случай стал счастливым. — Он взял стакан и, даже как-то смущаясь, потянул к гостям.
Контрабандисты снова переглянулись, чокнулись и выпили.
— Какой мягкий коньяк, — подал голос Эдуард. — У тебя неплохой вкус, Вениамин… И все-таки что с Кубой?
— А что с Кубой? Девятьсот за путевку плюс по пятьсот с рыла, пардон, с прекрасного облика, — к влюбленному взгляду на Веру Забелецкий добавил сложенные в мольбе извинить ладони, — за услуги. Думайте.
— Почему по пятьсот?!.. — возмутился руководитель банды. — Сам говоришь, никто не едет зимой…
— Зимой?! Подумаешь, небольшой ливень после обеда. Нам бы такое лето, как там у них зима, — улыбнулся спекулянт. — Пятьсот по знакомству, Эдик. За вашу красоту делаю скидку, а так, вообще, лохам — две цены. Плюс к этому райком партии — двести и помощь в КГБ — триста, а сложные случаи, как у тебя, Эд, например, от пятисот до тысячи…
— А что это вдруг у меня сложный случай? — возмутился Эдуард.
— А то что, тебя только из-за одной твоей фотокарточки не выпустят… Ты посмотрись в зеркало. Где там комсомолец, образец советского человека для братьев из социалистической республики? И ты комсомолец ли, кстати?
— Ну нет… — Смущенно потер нос Эдуард. — Исключили, когда первый раз из института уходил, а при чем здесь это?
— Ну вот, что я и говорю… Это еще тыща, короче. — Вениамин снова всем налил. — И это по дружбе… Лохам такая услуга недоступна.
Они выпили. В комнате повисла тишина. Замдиректора строил глазки Вере, в то время как атаман банды калькулировал в уме расходы и прикидывал, из каких источников их можно было бы покрыть.
— А вас чего на Кубу-то потянуло, ребята? — Забелецкий уже изрядно захмелел. — Был я там… Ничего особенного. Такой же совок, только еще обшарпаннее. Ничуть не лучше нашей Анапы или, скажем, Пицунды. Такая же беднота и черножопые кругом. Зачем это вам? Тем более за такие деньги?
— Ну как?.. — рассеянно возразил Эдуард. — Просто хочется за границу съездить. Мы с другом всегда мечтали там побывать. Остров Свободы, Луис Корвалан и все такое… Вот и Вера тоже…
— Постой, постой, — перебил его Забелецкий. — Ты, друг и Верочка… Три, что ли, путевки надо?
— Ну, типа…
— Ой, ребята, что-то вы мне не нравитесь. — Замдиректора окинул контрабандистов проницательным взглядом. — Бежать, что ли, намылились?
— А что сразу бежать? — изобразил возмущение Эдуард. — Что, нельзя просто попутешествовать съездить?
— Ну да… Попутешествовать… Не смеши. Я тебя знаю. В жизни из области не выезжал — денег жалел, а тут за бугор, да еще за две с лишним тонны.
— Ну вот… точно ты говоришь… Может, я копил, а сейчас поеду, наконец, мир посмотрю.
— А… — Лицо Забелецкого ожесточилось. — Это интересно… Так вот почему ты мне еще с весны за пакеты деньги не отдал. Сколько там? Двести двадцать? Немного, конечно… А вот Седой мне недавно гундел, что ты ему за штаны пятихатку должен. Макарону, Моргуновой, кто там еще у нас?.. Эпифану… Ну и так далее. То-то они все обрадуются, когда узнают, где их денежки.
Эдуард, не найдя, что ответить, схватил бутылку, неумело налил всем, взял свой стакан и залпом выпил. Наступила неловкая пауза.
— Но вы же его не выдадите, Вениамин? — пришла на помощь другу Вера. Она придвинула свою босоножку к ботинку замдиректора и, глядя прямо в глаза, проворковала: — Вы же не можете быть таким жестоким?
Ход получился сильным, Забелецкий мигом забыл все претензии, подобрел, одутловатое лицо его сложилось в сальную улыбку.
— Верочка. А почему мы все еще на «вы»? Надо срочно исправить эту досадную ошибку. Давайте-ка мы с вами выпьем на брудершафт.
Он взял ее коньяк и рванулся через стол подать, не сдвигая при этом ногу, чтобы не прервать предложенный красавицей контакт. Сдавленное этим движением содержимое его многолитрового пуза резко хлынуло наверх, кнопки на рубашке расстегнувшись, обнажили покрытую рыжей растительностью грудь. Вере стоило большого труда не рассмеяться.
— Не выдадите? — переспросила, принимая бокал.
— Да как скажете, моя прелесть… — Лицо у заметно запьяневшего замдиректора то ли от спиртного, то ли от любви полыхало, волосы на груди шевелились. Он сверкал глазами и хищно облизывал губы. — Так что, на брудершафт?!
Выглядело это весьма угрожающе. Вера на несколько секунд замерла в замешательстве.

— Ну да, да… Сваливать собрались из этого совка вонючего, — прорезал тишину голос Эдуарда. — И не просто так, а с баблом. С большим баблом. С миллионами.
Признание атамана мигом переключило внимание аудитории. Забелецкий, резко остыв, повернул голову в его сторону, а Вера той же босоножкой больно пнула болтуна под коленку.
Он ойкнул, но не замолчал:
— Поможешь с путевками возьмем тебя с собой. Поедешь с нами, Вениамин?
— С миллионами, говоришь, — ухмыльнулся замдиректора, застегивая рубашку. — Интересно… — Посмотрев на просвет, нашел бутылку почти пустой, поднялся взять другую. По пути к бару вылил остатки коньяка в себя.
— С миллионами, с миллионами, чувак, не сомневайся. Будем жить как люди, а не какие-нибудь там негры.
Пока контрабандисты за его спиной перестреливались взглядами, Вениамин принес из шкафа Метаксу, сел на место, разлил. Все выпили до дна, даже Вера. Угостил из пачки «Кэмел». Закурили.
— А все-таки «Кэмел» гораздо вкуснее «Мальборо», — почмокал губами Эдуард, выпустив в потолок дым от первой затяжки, — мягче намного.
— Да, да… Ты давай, миллионер, зубы не заговаривай. Выкладывай, что там у тебя. Клад, что ли, нашел?
— Ну, типа… — И руководитель экспедиции не спеша, к месту и не совсем помогая себе жестами, ввел замдиректора в подробности операции.
Тот внимательно выслушал, не перебивая, а по окончании доклада изрек:
— Да-а, молодежь, с вами не соскучишься… — Задумчиво почесал затылок. — Если все так и есть… Очень, очень даже может все неплохо получиться. Русский авангард сейчас у них в цене… И с чемоданами это вы хорошо…
— Это я… я придумал, — гордо поднял нос начальник экспедиции.
— Нихт шлейхт, — похвалил его Вениамин. — Надо только, чтобы этот ваш, как там его?..
— Леха, — хором помогли контрабандисты.
— Чтобы Леха покрепче все приделал. Швыряют там этот багаж бедный со страшной силой. Не приведи господи, порвут шедевры.
— За это не парься, у парня золотые руки. За это и держим. Сделает все на высшем уровне, — успокоил его Эдуард. — Лично проверю.
— Проверишь, говоришь? Молодец. Ну и что? — вонзился замдиректора в собеседника вопросительным взглядом.
— А то… Выберемся — одна картина тебе.
— Хм… А почему одна? Две.
— Чего? — завелся Эдуард с пол-оборота. — Одна, я сказал! Одна.
— Мне это будет очень дорого стоить. Две. Последнее слово.
— Чего? Сколько стоить? Семь тысяч… сам же сказал. Так-то, если рассудить, тебе и этого много. Вон у Веры с Лехой, вообще, по половине, и им хватает. А у тебя целая. Это миллион, не меньше!
— Им хватает, а мне мало. Что такое миллион в мире капитала? Тьфу… Я был там и неоднократно. Там все так дорого. Сказал, две — значит, две… и не меньше.
— Да пошел ты! — не переставал горячиться Эдуард, несмотря на болезненные пинки подельницы из-под стола. — Без тебя обойдусь… Достану деньги, продам одну, наконец… заплачу тебе за твои сраные путевки и сам поеду, без твоей вонючей помощи!
— О да, конечно, конечно. О чем звук? Поезжай… Только я вот возьму их тебе и не продам! Ни за какие деньги. И вообще…
— А я тебе столько дам, что ты их мне в зубах притащишь! — Вскочил с дивана атаман. — А не ты, так директор твой. Зайду к нему и бахну на стол десятку красных, мало будет — две. А ты удавишься от жадности, когда узнаешь, что такой навар прощелкал. Я твою еврейскую душу знаю…
— Ах ты, сучонок! — Забелецкий тоже покинул кресло. — Душу он мою еврейскую знает! А не знаешь ли, что я ко всему прочему еще и офицер КГБ в отставке и могу сейчас же тебя как опасного врага взять за жабры и…
— Эй, эй! Хватит! Заткнитесь! — громко закричав, не дала ему закончить Вера. — Подумайте. Что делите-то, кретины?! Шкуру неубитого медведя…
Ее замечание подействовало. Спорщики замолчали и сели на свои места. Забелецкий разлил.
— Ну, хорошо… Полторы.
— Одну.
— Почему тебе… — Замдиректора произвел вычисления в уме. — Четыре, а мне одну? Несправедливо…
— Потому что это мое! Мой отец это скоммуниздил и мне оставил. А ты тут ни при чем. Тебе просто повезло. Я тебе почти за просто так даю миллион… зеленых. Бери, бля, пока я добрый! А то, ей богу, плюну на все и отнесу это говно в ментовку…
— Ничего себе «за просто так»!.. Да если бы ты знал, как это все трудно! Путевки, менты, парткомы… Всех оближи, помажь, везде нервы… Неси сдавай, что ж. Только имей в виду, не успеешь, я тебя первый сдам.
— Хватит! — закричала Вера, видя, что они снова начали вставать. — Мы с Лехой отдаем одну треть от нашей доли тебе, Вениамин. Одной с третью тебе достаточно?
Переговоры заходили в тупик, и предложение красавицы поступило очень своевременно. Замдиректора секунду посоображал и решил, что больше ему со своих деловых партнеров уже не выжать.
— Ладно, так и быть. Я привык уступать очаровательным женщинам. Договорились. — Он взял бокал и, победоносно улыбаясь, поднял над столом: — Давай, Эд, забудем наши разногласия и выпьем же, наконец, за эту Богиню. — На лице коммерсанта снова засияла обольстительная улыбка. Он, украдкой глянув под стол, определил там местонахождение Вериной босоножки и двинул туда свой ботинок. — Нам с тобой повезло, что она не только необыкновенно прекрасна собой, но еще и мудра, и щедра… — Он елозил ступней по полу, но ноги прелестницы не находил.
— Давай. — Эдуард, тоже восхищенный напарницей, обрадовался такому разрешению назревавшего было конфликта. — Она классная, согласен…
— А за такой тост, Верочка, нужно пить только и исключительно на брудершафт. Так что… — Замдиректора снова заерзал и заоблизывал губы.
— Да это уже ни к чему… — усмехнулась красавица. — Теперь можешь и без этих глупостей называть меня на «ты», Венек…
8
Придя в понедельник на фабрику, Леха получил в отделе кадров новенький пропуск и, подойдя к одной из четырех серьезно укрепленных кабин на проходной, предъявил его высунувшейся из окошка здоровенной тетке.
— Алкаш? — хмуро спросила та, внимательно изучив документ.
— Это что, там так написано? — усмехнулся промдизайнер.
— А что, нет? — Вахтерша ощупала его холодным взглядом. — Все вы, мужики, алкаши… А это что? Ну-ка подойди ближе. — Она одной рукой ловко поймала подозреваемого за воротник, другой бегло обыскала. — Показалось… — выдохнула с видимым разочарованием.
— Вы что, тетя, охренели? — возмутился Леха.
— Побазарь еще мне, племянничек… Сам виноват: вырядился в пинжак в такую жару… Заруби себе на носу: проносить спиртные напитки на предприятие строго запрещено! Найду, — она поднесла под нос контрабандисту солидный, пахнущий луком кулак, — напишу докладную… Проходи.

Конструкторским отделом оказалась просторная комната с яркими шторами, задрапированными в стиле «Помпадур». Везде, где можно, красовались горшки с растительностью, стены украшали обои в цветочек, а на полу блестел грубо имитирующий паркет линолеум. Помещение можно было бы принять за гостиную в квартире какой-нибудь старой девушки, если бы оно не было так густо заставлено рабочими столами, за которыми сидели и прихорашивались симпатичные работницы.
Молодой специалист сразу забыл про неприятности на проходной. Полные и стройные, светлые и смуглые, молодые и уже пожившие. Четырнадцать голов насчитал он в этом цветнике, и все были пригодны для обмена жидкостями. Восемь вполне подходили для продолжительных половых отношений, а одна так вообще вылитая Вера, только пониже, ну и не такая красивая, конечно.
Так он и доложил с нетерпением ждавшему его после первого трудового дня Эдуарду.
— Тебя туда, баклан, что размножаться отправили? — зло перебил главарь банды, не дав новоиспеченному кожевнику закончить описание своего счастья. — И не думай даже. Никаких там шашней. Вот ведь, половой агрессор, раскатал губы. С одной рога замочишь — и все, больше она тебя ни к кому не подпустит. Это женский коллектив, у него свои законы, — учил опытный в таких делах товарищ. — Береги патроны для решающего выстрела. Если уж и подкатить к кому яйца — так по делу, к начальнице какой-нибудь или кладовщихе в чемоданном цехе. Ясно, развратник?
— Да как же так? Там такая малина… Вообще нельзя? Что я, импотент, что ли? — спросил Леха разочарованно.
— Ты что, глухой или дурак? — разозлился Эдуард. — Вообще нельзя! На улице телок тебе мало? Узнаю — убью. Будешь обо всем мне рассказывать. Когда надо будет и кого — сам скажу. Понятно или нет?!
— Ладно… что уж там, — согласился Леха с неохотой. — А то я мог бы парочку и сюда привести.
— Все, закончили об этом, придурок. Что еще там было интересного?
— Тетка была интересная на проходной. С тебя ростом, только раза в два шире. Обшманала меня очень тщательно, особенно на выходе. — Парня передернуло от воспоминания об ее жестких пальцах у себя в паху. — Ох, не знаю, как мне оттуда шесть чемоданов вынести удастся.
— Вот… Эту бабенцию и трахни, — оживился Эдуард. — Да так ей засади, чтоб она только о тебе и мечтала. И тогда она тебе сама что угодно вынесет.
— Ты что серьезно? — заржал горе-кожевник. — Она же старая и страшная… Да и ненавидит и меня, и весь род мужской.
— Ну, это я так, к примеру, как вариант… А так думай, решай, смотри по сторонам. В чемоданный цех ходил?
— Не успе-ел…
— Не успе-ел, — передразнил подчиненного атаман. — Весь день на телок пялился. Давай соберись, чувак. Немного погорбатимся — зато потом всю жизнь в шоколаде валяться будем. Сделаем дело — будет у тебя таких сосок сотня, еще и получше. Помнишь, как в журнале? — Взяв ладонями свои воображаемые огромные груди, он с чувством потряс ими. — Забелецкий уже путевки выбил. Осталось меньше двух месяцев. Вера сегодня спрашивала, как у тебя дела идут.
— Успеем, боцман, не ссы, — оживился Леха при упоминании напарницы. — Что она еще спрашивала?
— Да так, ничего особенного… Ну ладно, все на сегодня. Иди домой, отдыхай.

Директора «Красной кожевницы» Клавдию Михайловну Завальню в молодости обольстил и бросил какой-то сельский ловелас, с тех пор она ненавидела мужчин. Возможно, поэтому, а может, по причине мизерных зарплат, трудились там в основном женщины. Этакое феминистское царство: женщины начальницы, грузчицы, шоферицы, охранницы. Даже такой исконно мужской пост, как сантехник, занимала Зоя Муравьедова, вечно мокрая, спешащая куда-то с грязным тросом на плече стодвадцатикилограммовая амазонка. Из-за того, наверное, все отхожие места на предприятии и пребывали в полном порядке.
Мужчины на фабрике, конечно, тоже работали, но все какие-то немужественные и с различными изъянами: кто алкаш, кто инвалид, а кто просто, как начальник отдела кадров, пыльным мешком пришибленный. Каста ленивых, вечно недовольных жизнью изгоев. Они редко попадались на глаза, но они в наличии имелись. Обитали в подвалах, в различных каморках и подсобках, прятались, чтобы их не засекли и не заменили на таких же, но нормальных женщин.
Главная художница, она же начальник конструкторского отдела Зоя Павловна Гробарь-Первомайская была с директором на половой вопрос совершенно идентичных взглядов. И, как только первый раз увидела перед собой нашего промдизайнера, так сразу только по одному его облику поняла, что перед ней бездарь и лентяй, а по едва уловимому запаху перегара (в понедельник утром), что еще и алкоголик. Рабочих единиц, однако, в отделе не хватало, а парень имел редкий по тем временам диплом с хорошими оценками. «Что же, делать нечего, — подумала она, — нужно уметь работать с тем, что есть». Скрепя сердце приняла его в коллектив и даже решила поручить главное дело года — разработку макета фирменного настенного календаря.
С тех пор прошло две недели, и она с каждым днем все более и более убеждалась, что жестоко ошиблась.

— Ну вот что вы, Алешенька, мне опять принесли? — Старушка сморщилась, насколько позволил слой нанесенной на лицо штукатурки. — Я же просила вас побольше души, побольше чувственности, что ли… Если вы меня понимаете. А это снова…
— Нет, не понимаю, Зоя Павловна, — перебил ее промдизайнер. — Я и так уже, как вы просили, почти полностью передрал ваше любимое произведение. Осталось только год тот же поставить — и один в один будет.
— Ах, Алешенька, дорогой. Ну что же тут непонятного? Ну не смотрится… Понимаете? Не смо-три-тца… Вот посмотрите сами, вы же дизэйнэр… Она взяла его макет, кряхтя, вылезла из-за стола и приложила к стене рядом с аляпистым плакатом в зелено-сине-красных тонах:
— Леночкин календарь смотрится, а ваш не смо-три-тца… Неужели вам самому не видно?
— Извините, не видно. Одна хрень, что та, что эта, — промдизайнер едва держал себя в руках. — Компоновка та же, орнамент ваш деревенский — один в один, цвета такие же, шрифт на сетке идентичный… Что еще не так?
— Зря вы ругаетесь, Алеша. — Старуха снова села за стол и, приветливо улыбаясь, уставилась на подчиненного злыми глазами. — Леночкина работа, между прочим, всем понравилась и собрала многие восторженные отзывы на фабрике. Сама Клавдия Михайловна восхищалась и повесила этот календарь у себя в кабинэте и даже дома. А ведь Леночка институтов не заканчивала. И уж, конечно, никаким дизэйнэром, — она неодобрительно покачала головой, — не была. Сама всему научилась. Самородок, если вы меня понимаете. Все детство рисовала в Доме пионэров, а потом сорок лет отдала нашей фабрике. Начинала простой проклейщицей, а дошла до моего заместителя по кэнструктэрскому отделу…
— А ведь вы, Зоя Павловна, если я не ошибаюсь, тоже ничего такого не заканчивали. — Леха наводил недавно справки. — Торговый техникум не считается. Почему же вы меня, дипломированного по этому профилю специалиста, учите, что и как мне делать? Откуда вы можете это знать?
— А укорять не надо, молодой человек, что у меня нет высшего обрэзэвания. — Благообразное лицо старушки резко превратилось в оскалившуюся крысиную морду. — Некогда было мне учиться, не до институтов было, знаете ли… Шла война, а потом разруха… А учу я вас, непутевого, потому, что лучше знаю, что нужно, что понравится людям и нашему дирэктору, и потому, что если вдруг что-нибудь не так получится, отвечать придется лично мне начальнику, а не вам. Вы хоть и дипломированный, но молодой, зеленый и ничегошеньки в нашем искю-юсстве не понимаете… Вот Леночку я бы учить не стала, мы с ней друг друга понимали без слов. Жалко, что она покинула этот мир, а то бы…
— Нет, ошибаетесь, не покинула она этот мир. — Леху понесло. — Она живет здесь: в этом календаре, в этом мусоре, — он схватил несколько рекламных листовок, лежавших на крае стола, и подбросил в воздух, — в этих шторках, в сотнях архаических поделок, нашлепанных вашей фабрикой по ее эскизам. Ее затхлый дух везде в этой конторе. Ваша Леночка была, несомненно, способной, а когда-то, наверно, и актуальной, но она и вы вместе с ней безнадежно отстали. В мире уже никто так не работает… Я же приносил вам, показывал графику, вещи импортные в журналах, какие сейчас в моде. Вы посмотрите на них и на это, — он ткнул в календарь, — на то, что производите. Небо и земля…
— Вы выпили, Алексей? — Старушка тревожно повела напудренными ноздрями. — Что вы такое несете? Наша фабрика и мы много лет успешно работаем, все нами довольны, всегда в передовиках. План выполняем. Вот грамоты, благодарности, — кивнула на стену, — даже из Министерства есть. Дипломы с выставок. В Саратове вон портмоне наше с инкрустацией первое место заняло. Леночкина, кстати, работа.
— Да понятно. Только вот сумочка-то у вас почему-то не нашей фабрики, а импортная. Что, не из чего было выбрать? Вот-вот. Успешно работаем… Только никому это не нужно. Все магазины забиты вашим барахлом. Потому что вас не интересует, нужно ли оно людям. Штампуете заведомую дрянь, не чтобы покупали, а чтобы план выполнить.
— Ах вот чему теперь в институтах учат, антисовэтчине! Вы еще скажите, что план — это плохо! В мире не делают… еще скажите, в Амэрике… Нет уж… Спасибо… У нас свой путь, свои традиции. Вкусы и моды капиталистов вы нам здесь не протолкнете, молодой человек… По крайней мере, пока я жива, пока занимаю свой пост! — Она так от души треснула костлявым кулаком по столу, что ее кудрявый парик съехал ей почти до носа.
— Да уж, — не смог сдержать смешок Леха. — Окопались вы крепко, и убрать вас отсюда, чувствую, можно будет только вперед ногами, как Леночку.
Это получилось слишком дерзко, в зале наступила гробовая тишина. Наблюдавшие за схваткой, сочувствующие в душе новому сотруднику работницы отдела потупили взоры, а у возмущенной неслыханной наглостью начальницы пропали слова, она лишь хватала ртом воздух как рыба, вытащенная из воды, и вращала выпученными глазами. Шурочка-технолог первая догадалась, в чем дело, метнулась к чайнику, налила в одну из стоящих на подносе кружек воды и поднесла начальнице. Та сделала несколько глотков, достала из ящика стола таблетки и, засунув одну в рот, стала интенсивно сосать.
— Спасибо, хватит, — остановила она свою спасительницу, активно создававшую вокруг нее ветер папкой с приказами, и грозно взглянула на Леху: — А вы, молодой человек, здесь больше не работаете, передайте все матэриалы по макету Машеньке и убирайтесь туда… Где вы там числитесь?
— В чемоданном цехе… — испуганно подсказал промдизайнер.
— Вот-вот, в него, в чемоданный… Тьфу ты… В цех дорожных изделий то есть. Там вам и самое место, а не у нас. Здесь занимаются искюсством!
— Простите, Зоя Павловна, не хотел вас обидеть… — поняв, что перегнул палку, попытался погасить конфликт нахал. — Вы правы… Теперь я осознал, что ничего не понимаю в вашем «искюсстве». Разрешите пойти на производство и начать постигать его снизу. И, может, кто знает, когда-нибудь смогу вернуться и вас порадовать.
— Вот, это трезвая мысль, молодой человек. Я когда-то тоже начинала с азов, а сейчас, видите, кем стала? — К старушке наконец-то вернулись силы, она поправила парик и приосанилась. — Ступайте поучитесь, может, еще и поработаем, а сейчас я не хочу вас больше видеть…

Цель — покинуть КБ и поскорее перейти в чемоданный цех поставил на их последнем совещании Эдуард, и первая часть ее была Лехой худо-бедно завершена. А для выполнения второй промдизайнер через четверть часа снова стоял в приемной отдела кадров. Там произошли перемены: место беременной кадровицы пустовало, а за машинкой сидела незнакомая тетка с ярко-желтыми волосами и что-то остервенело печатала.
— Здрасте… А где все?.. — Леха показал на пустой стол. — И эта, как ее… Нинэль?
— Какая еще Нинэль? — ярко-желтая, рассеянно взглянув на посетителя, коротко кивнула на кабинет начальника. — Нина Самуиловна, что ли? У себя… Где ей еще быть?
— Интересно как…
Контрабандист, приоткрыв дверь, заглянул вовнутрь. Там тоже кое-что изменилось: на окнах появились цветочки и розовые шторки, а в кресле начальника, тихонько похрапывая, кемарила его старая знакомая. Он, бесшумно ступая, на цыпочках подкрался и схватил ее за крючковатый нос.
— Что такое?! — резко выдернулась та, оставив у Лехи на пальцах мокрые скользкие пятна.
— Нинэль, привет… Ты что тут делаешь? А где Капуста?
— Какая еще капуста? Вы кто? — Крючконосая испуганно вжалась в кресло.
— Не узнает. Вот тебе раз. А я еще на ней жениться хотел. — Промдизайнер взял со стола какую-то бумагу и вытер руку. — Забыла уже? А обещала любить до гроба…
— А, это вы… — Кадровица прыснула в кулак и покраснела как рак. — Что-то не припомню, чтобы я вам такое обещала.
— Вот-вот, что я и говорю: вы, симпатичные девчонки, всегда такие забывчивые…
Крючконосой за тридцать лет жизни никто ничего подобного не говорил. Она поправила очки и, достав откуда-то зеркальце, стала спешно прихорашиваться. Леха отодвинул стопку бумаг и присел к ней на край стола:
— Так где все-таки начальник ваш?
— Ах вот вы про какую Капусту. Афанасия Григорьича… Так нет его. Три дня как уволился… — Она огляделась по сторонам и приглушенным голосом доложила: — Ему пить совсем нельзя, а он взял на свадьбе да и выпил… И стал творить всякие глупости, обзывался на всех, директоршу супом облил, а с главной художницы сорвал парик, надел на себя и бегал кричал, что он в душе тоже женщина. Никто его не мог поймать, пока он сам не залез в торт и не уснул… Вот. А в понедельник пришел и сам себя уволил по восемьдесят первой статье, за аморальное поведение. Так что, — она выпрямилась в кресле и приосанилась, — я теперь вместо него. — И спросила важно: — А вы по какому вопросу, собственно, молодой человек?
— Вот это номер! — Промдизайнер почесал голову и слез со стола. — Я сразу понял, что он человек необычный. Жалко, не удалось поглядеть…
— Еще бы. А я, помните, говорила Машке: «Не рожай от этого старого пердуна…»
— Понятно… И что сейчас делать? Он меня в конструкторский отдел работать отправлял, а там поглядели и сказали, что рано мне еще конструировать, надо на производстве опыта набираться, — соврал контрабандист. — Поэтому постольку, поскольку я числюсь в цехе дорожных изделий, то хотел бы туда же и перейти для развития, так сказать, профессионализма и производственных навыков… Я ясно излагаю?
— Чего, чего? Каких еще навыков?
— Производственных.
— Ничего не понимаю.
— Чего тут непонятного? — начал терять терпение промдизайнер. — Хочу обратно в чемоданный цех.
Крючконосая измерила собеседника внимательным взглядом и внезапно вскрикнула, обращаясь к дверям:
— Лизавета!
Леха вздрогнул, но… больше ничего не произошло. Тогда, подождав секунд пять, она сложила руки рупором и гаркнула как следует:
— Лизаве-е-ета!!!
Это произвело действие: пролетающая мимо окна ворона от испуга расслабилась и испортила блузу какой-то спешащей на собрание партактивистке, а дверь распахнулась, и в проем вбежала испуганная ярко-желтая машинистка.
— Слушаю вас, Нина Самуиловна.
— Спишь там, что ли?
— Вовсе нет… Запечаталась я.
— Запечаталась она… Премии лишить?! — По лицу видно было, что начальствовать Нинке очень нравится. — Смотри у меня! Принеси-ка мне дело… — Она замешкалась.
— Морозова Алексея Сергеевича из цеха дорожных изделий, — поспешно помог ей Леха.
— Да, его… И побыстрей…
Когда подчиненная исчезла, кадровица прищурила свои маленькие глазки под толстыми линзами и ехидно заметила:
— Что-то какая-то странная у вас тяга, Алексей Сергеевич, к нашим дорожным изделиям. Даже не знаю, что и подумать.
«И в самом деле», — спохватился контрабандист и начал исправлять положение:
— Тебе как своей невесте по секрету скажу, что дело в том, что пишу диссертацию на тему… — Он на секунду призадумался. — «Значение чемодана в развитии передвижничества в современном изобразительном искусстве». И хотел бы изучить объект исследования с момента его рождения, начать с истоков, так сказать…
— Да ну вас, — махнула рукой красная от счастья крючконосая: «Запудривает мне мозги умными речами… Неужели этот нахал и вправду в меня влюбился?»
Тут дверь снова распахнулась, влетела машинистка, шмякнула Лехино дело перед начальницей и исчезла.
— А стучаться не надо? — едва успела крикнуть ей в спину крючконосая и подмигнула промдизайнеру: — Мало ли чем мы тут занимаемся.
— Да… — поддержал ее тот и добавил: — Только, Нинэль, до свадьбы ни о чем таком даже и не думай!
«Ух ты! У парня серьезные намерения… А то бы не говорил такого», — кадровицу бросило в жар и, заикаясь от возбуждения, она поинтересовалась:
— А к-когда свадьба?
— Вот как защищусь, — Леха показал на личное дело, — так сразу и…
— Ах да, да…
Начальница рассеянно открыла папку: «Так-так… С шестидесятого… Двадцать один, значит… Молодой, а какой рассудительный. Это хорошо. Холост! Отлично! Только поскорей бы уже!» Замуж ей хотелось чрезвычайно.
— Так вот же у вас написано: «Устроить сборщиком в цех дорожных изделий…» Ничего и делать не надо. — Обольстительная улыбка на ее лице сменилась выражением строгой деловитости.
Сняв телефон, она набрала три цифры, прислушалась и вдруг затараторила:
— Мариночка Петровна, здрасте… Только что мне принесли сегодняшние сводки. Сообщаю, что у вас в цехе четыре опоздавших. Это значит… Значит, — глянула в бумагу, — процент опозданий — четыре целых шестьдесят восемь тысячных. На одну целую семнадцать тысячных меньше, чем вчера, и с седьмого места вы сразу перескочили на четвертое. Молодцы, Мариночка Петровна, так держать…
Тут слово перешло на другой конец провода, и крючконосой, делать нечего, пришлось слушать и, нетерпеливо облизывая тонкие губы, мотать головой в знак согласия.
— Посылаю вам нового сборщика, — вставила она, как только появилась возможность. — Очень хороший молодой человек, не пьет, не курит, не опаздывает. Вы уж позаботьтесь о нем там, пожалуйста, Мариночка Петровна, пристройте в какое-нибудь местечко получше… Скажу по секрету: это мой жених. Пишет диссертацию, как только закончит — сразу поженимся…
— Ты что?! — Жених ударил по рычагам аппарата. — Мыла объелась?
— Что такое? Не по;нила… — опешила крючконосая.
— Она «не по;нила», — передразнил Леха. — Нельзя всем болтать об этом, пока все ясно не стало, — сглазишь, дура.
— А что, еще не ясно? Я же только Мариночке Петровне, и то по секрету… Ну, чтобы она там это, подобрее к вам была и все такое…
— Мариночке Петро-овне… Это значит, что завтра каждая собака в городе будет знать. Все, я передумал. Не буду на тебе жениться. Ты не умеешь хранить тайну.
— Да вы что?! Не надо! Я исправлюсь. — Она обеими ладонями зажала рот. — Больше никому ни слова… Честное партийное!
— Ну, если партийное… еще, может, подумаю… Посмотрю на твое поведение. А пока чтобы могила! — Контрабандист чиркнул ногтем по горлу. — Ну ладно, давай. Пока. — Махнул рукой и вышел из кабинета.
9
Сыщику позарез нужно было заглянуть в дело, поэтому, как не не хотелось, пришлось снова заехать на работу.
— Ух ты! — проводил он взглядом с сиреной стартанувший от крыльца управления уазик.
Второй стоял у парапета наготове с тарахтящим движком и тревожно полыхавшими в наступавших сумерках мигалками.
— Здорово. Что за война? — спросил он дежурного на проходной, кивая на перекинутый через плечо того Калашников.
— А, Огурцов, привет. Где пропадаешь? Давай срочно на дачу.
— Какую еще дачу?
— На дачу показаний… — улыбнулся дежурный. — К Феоктистову. Полдня тебя ищет. Домой даже машину посылал.
— А что случилось-то? Что все как наскипидаренные?
— Ты что такой простой? Весь город уже знает. Дерзкое нападение на управление, на твой кабинет, кстати. Совершено предположительно от двенадцати до четырнадцати дня, возможно группой лиц…
— Как это «предположительно»? Не засекли, что ли, точного времени дерзкого нападения? — не понял Огурцов.
— Ну, видать, профессионалы работали, действовали скрытно. Не исключается наличие пособника из числа сотрудников.
— Даже так?
— Вот такая петрушка… Рабочая версия, что Купорос на какую-то банду вышел, а они его за это прямо в кабинете пытались завалить. Он отбивался как мог, но сам знаешь его куриную мощь. В общем, нашли парня в четырнадцать ноль восемь на лестнице у запасного выхода возле каморки Пафнутьевной всего истерзанного и с ведром на голове. Сейчас медики борются за его жизнь, а у нас введено положение полной боевой готовности. Тесть его возбудил дело по нескольким статьям и поручил расследование своему заму. Говорят, Москва в курсе, и даже из генеральной важняк летит нам на подмогу.
— Кошмар какой… Как в Чикаго… Ай да Купорос! Выживет — героя получит, не меньше, — усмехнулся Огурцов.
— Да. Вот так. Недаром ему Полкан дочь свою отдал.
— Никто не брал больше, так и отдал…
— А ты кончай завидовать. — При виде спускавшихся по лестнице офицеров дежурный сделал строгий вид. — Иди докладывай, что знаешь.
В голове у капитана после его рассказа все перепуталось, и он перед допросом решил зайти к себе. На их этаже проход в коридор, ведущий к кабинету, преграждали наклеенные крест-накрест бумажные ленты. Кряхтя от напряжения, Огурцов просунул между ними свое грузное тело и скорым шагом направился к двери. Она оказалась опечатаной.
— Да что это еще, блин, такое? — Он аккуратно отлепил ленту от косяка и вошел внутрь. Свет включать не стал на всякий случай, тем более на улице еще не стемнело. Стол Купороса был по-прежнему разгромлен, только сейчас к тому же еще и перемотан такими же бумажными лентами. Все вокруг было перепачкано черным порошком для отпечатков. «Лидочкина работа, — с теплым чувством подумал капитан. — Надо будет позвонить ей сегодня». Взял из сейфа дело Горизонта, положил в давно ждавший этого за шкафом портфель, достал из ящика стола бутылку, присовокупил к делу и вышел. Дверь на лестницу к запасному выходу тоже была опечатана, но там уже кто-то ходил, и часть лент была оторвана. Он воспользовался этим и пролез на дачу показаний по короткому пути.
Подполковник Феоктистов — неплохой, в принципе, мужик. Раньше они с капитаном даже что-то типа «дружили»: ездили на его «москвиче» рыбачить, иногда выпивали. Но вот он стал майором, потом замом, а в позапрошлом году и подполковника получил. С тех пор на рыбалку они ездили порознь: Огурцов один, а тот с начальником и что-то типа «дружил» тоже уже с ним.
— Ну ты где ходишь, Валера? Только тебя и жду. — Зам демонстративно посмотрел на часы. — Садись давай.
— А что садиться? Я ничего не знаю. Купороса… извиняюсь, капитана Купосова сегодня последний раз видел в полдвенадцатого. Был он тогда в добром здравии, цвел и, как говорится, пах.
— Садись, садись… Не зли меня, — нахмурился подполковник. — Непонятен пренебрежительный тон, в котором ты отзываешься о своем геройски пострадавшем от рук преступников товарище. Это наталкивает на разные мысли…
— На какие это еще мысли? — резко перешел капитан в нападение. — Уж не тот ли я пособник членов раскрытой капитаном Купосовым банды? Не я ли открыл им окно в женском туалете для скрытного проникновения в здание?
— А… Вот оно… Ты меня извини, но вот на воре шапка-то и горит… — Зам прищурился, словно пытаясь заглянуть собеседнику поглубже в душу. — А я сижу ломаю голову, как могли преступники незаметно пройти через дежурного… Точно… В женском-то мы не проверяли. Хотя подожди… — Он почесал лысину. — Ты не путай меня, Огурец! Там такие же решетки. Одновременно с мужским сам в прошлом году менял.
Раздался стук.
— Да.
Дверь приотворилась, и в щель просунулась голова в фуражке:
— Тэрищ подполковник, подозреваемый Кривоногов по вашему приказанию задержан и доставлен.
— А, поймали. Молодцы. Подождите пока с ним в коридоре немного. — Подполковник радостно потер руки. — А-а… Собирается банда потихоньку…
— Слушай, Иваныч, кончай ваньку валять. Сам-то не видишь разве, что нет тут никакого дела. Просто несчастный случай. Этот Купосов, сколько я его знаю, только тем тут и занимался, что курсовые строчил. Никакой банды этот студент раскрыть не мог… в принципе. Никому он не нужен, никто на него не нападал. Просто придавило придурка полкой — вот и весь состав преступления. Сам виноват, нагромоздил на нее столько: книжки, кубки зачем-то со склада приволок. А Эдмундыча зачем было туда мостить? Он килограммов десять весил.
— Как у тебя все просто, — зло поглядел на него Феоктистов. — Что, прямо так сама и упала? Столько лет висела, не падала, а тут вдруг взяла и упала? А в подвал его, наверно, воздушной волной отбросило?
— А что удивляться? Упала, не вечно же ей висеть. И что прямо на всегда сидевшего под ней парня — тоже неудивительно. Он и так звезд с неба не хватал, а Железный Феликс ему еще, наверно, и по бокланке добавил, чем окончательно повредил рассудок. Вот контуженый, на неверных ногах, он бросился к папе, чей кабинет прямо над нами, но не совладал с дверью на лестницу, тугая пружина которой направила его не вверх, а вниз. Так, катясь и матерясь, преодолел он несколько площадок и достиг дна, где затих среди обильно расставленного Пафнутьевной инвентаря. А одно из ведер, кстати, легко могло оказаться на траектории полета его головы.
— Надо же, как складно поешь, прямо Агата Кристи какая-то. На пенсии, наверно, романы строчить собираешься… — презрительно усмехнулся подполковник. — И, самое главное, никто не виноват, и искать никого не надо. Вот поэтому ты все еще в капитанах, Огурец, и ходишь, что ленивый и безынициативный.
— Да, Иваныч, не умею я, как ты, дела стряпать. — Капитан кивнул на дверь. — Всех подозрительных по дежурному журналу собрал, прессанул, чистосердечное… и дело раскрыто… Я-то вот только тебе зачем? Сказал же, ничего не знаю.
— А вот старший лейтенант Потапов считает, что ты должен что-то знать. Ты последний его видел и…
— Еще раз повторяю, товарищ подполковник… — Огурцов встал со стула. — Когда я уходил к криминалистам в одиннадцать тридцать, капитан Купосов находился у себя за столом в добром здравии, когда вернулся через час в двенадцать тридцать, в кабинете его уже не было. Вот все, что могу сообщить по существу этого дела. Разрешите идти?
— Ну, ладно… Вижу, с тобой каши не сваришь. — Замначальника, усиленно обдумывая что-то, посмотрел сквозь собеседника. — Запиши мне все это и отчаливай.

— Фу, жара какая… — Огурцов, выйдя из управления, вспомнил свою душную комнату, дырявый диван и дребезжащий холодильник. Ехать домой не хотелось. Он посмотрел на часы. Без пяти восемь, еще не так поздно. Достал из портфеля дело Горизонта и нашел адрес его прежнего жительства. Путь предстоял за город, в район птицефабрики. Он сел в машину, открутил стекла, высунул на улицу руку и поехал. Стоящий на остановке рейсовый икарус номер восемь замигал поворотником, что, мол, не прочь бы тоже пуститься в путь.
— Да пожалуйста… Я сегодня добрый.
Капитан, галантно притормозив, дал ему дорогу. Автобус тронулся и в благодарность выпустил из выхлопной трубы огромное сизое облако, моментально наполнив салон «москвича» едким дымом.
— Вот и делай после этого добрые дела! — Огурцов, кашляя и громко матерясь, стал закручивать окна обратно. — Сам-то не видит, сука, что ли, что делает?
Он дернулся было догнать загрязнителя воздуха, но тут же остыл. Время только терять. Водила-то тут при чем? По документам у него наверняка все в порядке. Надо начальника наказывать, который его на линию выгнал, или гайца, что тому техосмотр продал. Он обогнал из последних сил тащащуюся гармошку и даже не взглянул на отравителя.
У самого проблем выше крыши. «Интересно, когда же очухается Купорос? И что будет делать? — вспомнил он про свой проступок и закурил. — Вот бы забыл все… А что, в кино часто так бывает. Треснулся какой-нибудь умник башкой — и ничего не помнит… Да, жизнь не кино, к сожалению… А яйценосец этот, болотопроходец?.. Вдову теперь еще утешать… Хорошо еще, что детей у этого фокусника не осталось».
Машин вечером немного, и не успел он докурить, как уже почти приехал. Город закончился, за лесом начались пятиэтажки не так давно построенного микрорайона, а вот и нужная ему улица. Огурцов поехал вдоль, ориентируясь по номерам. Ветер сегодня дул от птичника, и воздух вокруг имел отвратительный запах куриного навоза. Путь его лежал к эпицентру зла, и интенсивность вони все нарастала. Он снова закрутил стекла, но это не помогло. «Какая необходимость была здесь строить? Как тут можно жить? — подумал он, глядя на трех молодух, как ни в чем не бывало курящих на остановке. — Хотя… Человек ко всему привыкает, и эти, видать, принюхались…»
Дом нашелся тоже быстро. Он припарковал машину и направился к подъезду с единственным неразбитым фонарем. Там сквозь чахлые кусты просматривались признаки жизни.
— Здравствуйте, красавицы, — поприветствовал он трех старух на скамейке, увлеченно лузгающих семечки. — Сорок шестая квартира в каком подъезде, не подскажете?
— Подскажем, касатик, — ответила самая толстая, по всему видно, главная среди них, — в следующем. Вона в том… в четвертом. — Из уважения к видному мужчине она сплюнула шелуху не на асфальт, как обычно, а в горсть, отогнула от нее указательный палец и направила на крышу дома. — Пятый этаж.
— А вы к кому? — спросила маленькая благообразная старушка слева от нее, скорее всего, бывшая учительница начальных классов.
— К гражданке Горизонт Софье Карловне. Есть на нее какая-нибудь информация для внутренних органов? — строго спросил Огурцов, обращаясь к толстой.
— А… На балерину-то? — Та сделала нехорошее лицо. — Да какая еще информация? Крыса она еврейская — вот и все. Никогда не здоровается, ходит, вечно везде свои чинарики бросает. В Езраи;ль свой уехать не может, а все виноваты.
— Понятно… Что еще?
— А что еще? — ввязалась в разговор третья бабка, тощая, длинная, с лицом, как у сушеной селедки. — Мужика она своего ухайдокала… Вот что… Хороший дядечка такой был, вежливый. Так вот, дела его куда-то… Милиция даже приезжала, искала… Не нашла… И вот, почитай, года три уже прошло, а все не найдет!.. — Она с гневом посмотрела на балкон на пятом этаже. — А мужиков к себе разных водит… Эвон в прошлом году грузин какой усатый к ней ездил… Машиной своей страшной весь газон перерыл. Главно, там вон все ставят, — она повернула свой рыбий череп и харкнула шелуху в сторону огурцовского «москвича», — а этому надо в газон обязательно!
— Ага… — перебил ее капитан. — А вот про Израиль это серьезно или так, к слову пришлось?
— Да говорят, хотели они репатриироваться, — захотела внести свою лепту в расследование и благообразная. — Все продали, квартиру в центре на комнату в нашем запашистом районе поменяли… Визы даже вроде уже на руках были, а тут вот такое несчастье с мужем…
— Да сама это она его… с грузином тем, — продолжила гнуть свою линию селедка. — Топориком его по макушке — и в леске эвон, — сплюнула кожуру по направлению видневшихся между домами зеленых насаждений, — закопали…
— А ты из каких это еще таких органов будешь? — встрепенулась вдруг толстая. — Что-то не похоже, что из внутренних… — Она внимательно просканировала его с головы до пят. — Ходит тут, спрашивает, понимаешь… А может, жулик какой? А ну покажи документы!
— Так ты мне уже и так все выложила, мамаша, — усмехнулся «жулик» и поднес ей под нос удостоверение. — Вот, пожалуйста. Областное следственное управление. — Он убрал документ. — А раз уж пришлось познакомиться, — показал на горы шелухи перед скамейкой, — через час пойду обратно. Чтобы все, что наплевали здесь, убрали. Ясно? Не то заберу, и ночевать сегодня в обезьяннике будете.
— Это не мы, здесь завсегда такой срач… — начала оправдываться селедка, едва сдержав следующий плевок.
— А не волнует… Мне как раз для плана трех ведьм не хватает.
Он строго посмотрел на подружек и, убедившись, что те его верно поняли, пошел дальше.

Дверь ему открыла женщина в темно-зеленом халате.
— Софья Карловна Горизонт?
— Я… Яшу нашли? — выдохнула та вместо ответа, побледнела и прислонилась к косяку.
— Что с вами? Вам плохо? — Огурцов попытался поддержать ее за плечо.
— Не трогай, — отстранилась она от его рук и сделала два шага назад. — Все норм…
Он прошел за ней и по знакомому запаху и блеску глаз понял, что вдова пьяна.
— Нашли, — не стал юлить Огурцов. — Как вы догадались? Где мы можем поговорить?
Она бросила презрительный взгляд на лысую голову, с интересом наблюдавшую за ними из соседней двери, вошла к себе и пригласила:
— Проходи.
Комната была небольшая, вагончиком — шесть на три. Диван, шифоньер, книжная полка. Чисто, опрятно. Возле окна стол, на нем бутылка водки, выпитая до половины, и стакан. Она достала откуда-то еще один, налила и спросила: — Будешь?
Он помнил эту женщину. Три года назад на обыск он сюда не приезжал — отправил опера, а после для оформления дела к себе в Управление вызывал ее повесткой. Она ему тогда очень понравилась, но была такой далекой и недоступной. Сейчас же слегка постарела и подурнела: растрепанные волосы, морщинки возле рта и темные круги под глазами. Она сутулилась, шаркала ногами, но все еще была хороша и даже очень.
— Вообще-то, я на работе, — ответил он, улыбаясь, и взял стакан. — Но за упокой гражданина Горизонта можно.
Они выпили, не чокаясь. Водка обожгла горло, Огурцов невольно шумно выдохнул, прикрыв рот ладонью, а женщина даже не поморщилась.
— Ты не подумай, что я пьяница… А, черт! — Ставя стакан, она не рассчитала и брякнула им по столу, едва не разбив. — Просто когда эта вонь, — сморщила лицо в отвращении и руками как бы стерла с себя липкий запах, — нельзя не напиться…
Пустой желудок капитана приятно защипало. В бутылке оставалось еще грамм пятьдесят. Он вылил все к себе и снова выпил. Тепло пошло по всему телу, он захмелел и почувствовал, как устал за день.
— И часто тут так пахнет? — спросил, чтобы поддержать разговор.
— Не часто, но кажется, что всегда.
— Да-а? Как такое может быть?
— А вот так. — Она достала сигарету и вставила в рот. — Мы переезжали сюда на месяц… А получилось на три года.
— Теперь понятно. — Огурцов, чиркнув спичкой, дал ей прикурить.
— А что… Яши уже точно нет? Нашли… — Она хотела сказать «труп», но не смогла и закрыла лицо руками.
Капитан сходил на кухню за водой, поставил перед ней стакан и только тогда ответил:
— Нашли… Утонул в болоте близ населенного пункта Лосянка. Труп идентифицирован по косвенным признакам. А именно: по паспорту и по недостающим пальцам на ногах. Также на личность покойного указывала найденная при нем принадлежащая руководимому им музею ювелирная вещь, из-за пропажи которой, в частности, и было возбуждено уголовное дело. Вследствие полного разложения тела, приглашать вас на опознание смысла нет. Так что приношу свои соболезнования. Хотя, если желаете…
Она убрала руки от лица.
— Как-то странно… Надо бы поплакать… А горя-то и нет где-то… Выдохлось, что ли, за три года? Хотя, может, его и не было, не помню уже… А он меня так любил… — Она, поискала взглядом бутылку и, обнаружив ее пустую у ножки стола, печально вздохнула. — У тебя случайно ничего выпить нет?
— А знаешь, совершенно случайно есть. В машине. А у тебя поесть чего-нибудь нет? Случайно…
— У-у… Нет. У меня даже и посуды нет. Не умею есть в этом курином свинарнике.
Взглянув на ее эфемерную фигуру, Огурцов понял всю абсурдность своего вопроса.
— Понятно… Тогда будем решать свои продовольственные проблемы сами.
Он подошел к двери и резко толкнул ее обеими руками. Раздались глухой стук и последующее громыхание. Капитан, с трудом отодвигая что-то, освободил проем. В коридоре, прислонив голову к стене, лежало тело в полосатой пижаме.
— Это кто? — спросил он у Софьи Карловны.
— Это — козел, сволочь! Жизни от него нет! Врежь ему еще. Пожалуйста. Чтоб сдох, урод…
— Зарою падлу! — Тело резко вскочило на ноги и бросилось в атаку.
Размеры нападавшего в стоячем виде оказались довольно внушительными, и Огурцову, чтобы уложить того обратно, пришлось два раза ударить в брюхо и один по голове.
— Браво! — Женщина восхищенно поаплодировала. — Надеюсь, эта скотина больше никогда не встанет.
Но чаяниям ее не суждено было сбыться. Через пять секунд ненавистный сосед заворочался, сел на пятую точку и, тихонько скуля, начал ощупывать ушибленный глаз.
— А зачем, гражданка Горизонт, нам убивать этого упыря, руки пачкать? Мы его просто посадим. Нападение на работника правоохранительных органов при исполнении, статья 318, лишение свободы до десяти лет. — Капитан пнул сидящего по ноге. — Э… Как тебя там?.. Вставай, бандит, поедем со мной.
— Да вы что, товарищ?! Я же не знал, что вы при исполнении… Да я бы никогда…
— Товарищ… Я тебе уже не товарищ… Не знал он… Полчаса тут под дверью трется — и все не догадался. Кстати, за незаконное собирание информации о чужой личной жизни тоже есть статья. Не помню номер, но судьи знают. Чем еще он насолил вам, потерпевшая? Вспоминайте все. Побольше оформим — подольше вы его не увидите.
— Ой-ой-о-о-ой! Простите гада! — Мужик мигом вскочил, бухнулся на колени и, бормоча извинения, пополз к милиционеру в надежде обнять за колени.
— Фу! Надо же, какой впечатлительный оказался, — еле увернулся от него Огурцов. — Давай поговорим тогда… Никуда не уходите, я скоро, — попросил Софью и прикрыл дверь в ее комнату.
А через пять минут вернулся с бутылкой.
— Вот, коньяк пять звезд, позавчера родственники одного пацана принесли за то, что закрывать не стал… — объяснил он. — Парнишка первый раз залетел. Вообще по глупости — за угон мотоцикла. Условный срок, судя по всему, светит, а суд только в следующем году, неизвестно в каком месяце.
В дверь постучали.
— Можно, — позволил капитан.
Вошел пузатый мужик лет пятидесяти с подносом, в блестящих ботинках и в белой рубашке с галстуком. Это оказался тот самый сосед. Левый глаз его почти полностью заплыл, правое ухо, в отличие от левого, горело ярко-малиновым и раза в полтора превышало его, но мужик счастливо улыбался и при каждом шаге благодарно кланялся всей верхней половиной туловища.
— Вот, товарищ капитан, не откажите… Чем богаты, тем и рады.
Огурцов подошел, внимательно все осмотрел и разрешил:
— Оставляй.
Мужик составил все на стол, взял поднос под мышку и поспешно посеменил на выход. Капитан нахмурился:
— Эй, бандит…
Тот остановился и замер.
— Ты ничего не забыл?
— Ах да… — Развернулся и, глядя в потолок, отбарабанил: — Уважаемая Софья Карловна, приношу вам извинения за мое ненадлежащее поведение в прошлом и обещаю впредь ничего подобного не делать.
— Что-то как-то без выражения, — поморщился милиционер. — Мало жизни, не слышу искреннего раскаяния…
— Хватит, может, комедию ломать? — перебила его Софья. — Пусть уже этот придурок исчезнет.
— Ну ладно… Как скажете… — пожал плечами Огурцов. — Идите, подозреваемый, сидите тихо и помните, дело ваше еще не закрыто.
Сосед, пятясь задом, вышел. А женщина грустно заметила:
— Хорошо вам, ментам, живется в стране-тюрьме. Одни выпить тащат, другие закусить, а я вот теперь должна, наверно, буду ноги раздвинуть…
— Можно… Хотя… это по желанию, — засмеялся Огурцов, разливая коньяк. — А я, в принципе, не против.
— Да и я, в общем-то, тоже. — Она подошла и потрепала его по волосам. — Ты мне сразу понравился, здоровячок…
10
Цех дорожных изделий Лехе сначала очень не понравился. Шум, грязь, сквозняки, к тому же воняло краской, аж глаза щипало. Начальница Мариночка Петровна — необъятной толщины тетка — встретила его, как и ожидалось, очень приветливо. Угостила чаем с сахаром и, глядя сердобольным взглядом, стала предлагать разные блатные места: рабочим на складе готовой продукции, учеником водителя на электрокаре, художником — объявления писать, но на все предложения он отрицательно мотал головой и упорно стремился стать сборщиком в чемоданном участке.
— Ну, хрен с тобой, пацан… Только не жалуйся потом своей невесте.
Она самолично, что при ее комплекции было весьма утомительно, проводила его на цокольный этаж и подвела к низкой железной двери. Леха захотел прогнуться перед начальницей и потянулся к ручке открыть, но зеленое полуоблупившееся полотно само поехало на него, и из образовавшейся щели вместе с грохотом, лязгом и густым запахом растворителя вывалился тощий мужичонка в засаленной робе.
— А, Сикомондрыч, — поймала его начальница за воротник, — опять пьяный!
— Да кого?! Ни в одном глазу! — Подозреваемый, глядя честнейшими глазами, набрал воздуха и шумно дохнул сначала на тетку, потом на промдизайнера. — Где?!
Пахло чем угодно, только не выпивкой, хотя мужик явно еле стоял на ногах.
— А что шатаешься?
— Так это… того… нанюхался, — он счастливо улыбнулся, обнажив коричневые зубы. — Клей нынче какой-то уж шибко ядреный привезли. Там у нас седня все такие. Вот пошел — заклепки на складе кончились. Сумочники обещали выручить.
— Как так кончились? Месяц только начался. — Начальница, взяв еще и второй рукой начавшего уже засыпать Сикомондрыча, энергично встряхнула и поставила на ноги. — Куда дел, супостат?
— Так это, — очнулся тот, — не привозят, я сколько раз говорил, писал даже. Все мимо. Вот хожу стреляю… третий месяц уже как…
— Да? Ладно, разберусь. А пока вот тебе пополнение: Алеша — хороший парень. — Она повернула мужика фасадом к контрабандисту. — Знакомься, Алексей, начальник твой, мастер участка Сиков Мондриан Егорыч. Всему тебя научит. Доброму только! — Погрозила обоим кулаком и, резко развернувшись, поплыла прочь.
— Мужик — это хорошо… — буркнул мастер, критически оглядев новобранца. — Пойдем со мной, поможешь тащить.

— Стой, студент… Пришли, — объявил пыхтящий сзади Сикомодрыч после того, как они вернулись в цех. — Бросаем.
Леха с готовностью разжал затекшие пальцы. Раздались грохот и вопли. Он обернулся и увидел прыгающего на одной ноге начальника и блестящую кучу заклепок, образовавшуюся на месте, где должен был валяться ящик.
— Вот ведь, твою мать, помощничек, мать твою! — ругался Сикомодрыч, с трудом перекрикивая пулеметную перестрелку каких-то машин. — Не украсть, не покараулить, твою мать! Прямо на палец, сука, мать твою!
— Вы же сами сказали: «Бросай», я и бросил.
— Бро-о-осил, твою мать! Кто же так бросает, мать твою?! Надо же аккуратно, твою мать… на счет «раз, два» — бросили, мать твою!
Тут где-то рядом забухал какой-то аппарат, и пострадавшего вообще не стало слышно, а после того как еще что-то зашипело — и видно тоже, пропал в воняющем какой-то дрянью облаке.
— Чего? — спросил Леха, когда через пять секунд из пара показалась орущая голова начальника.
— Собирай, говорю, мать твою! Чтоб ни одна не пропала, твою мать!
— Соберу, босс, никаких проблем… Давайте тару, мать вашу…
— Там, твою мать, — кивнул Сикомодрыч куда-то на северо-восток и попрыгал к себе в каморку лечиться.
— Где? — крикнул ему вдогонку стажер, но его вопрос утонул во вновь начавшемся бабаханье.
Оставшись один, Леха огляделся. Участок ему достался довольно суровый: нештукатуренные кирпичные стены, толстые, обсиженные птицами балки, далеко над ними грязно-серая крыша. Замасленный бетонный пол присыпан опилками, на него густо, без всякого видимого порядка наставлены станки и машины. Все работает, гремит, воняет. «„Советское — значит отличное“, — прочитал он облезлый лозунг на стене. — Да… Тут только нас с авангардистами не хватало». Почесал затылок и, осторожно ступая, направился к ближайшему, издававшему те самые пулеметные звуки аппарату. За ним сидела деловая тетка и пихала под шустро снующую вверх-вниз лапу какую-то пластину. Он довольно громко попросил:
— Скажите, пожалуйста…
Но его не услышали. Тогда запрыгал и, подавая руками знаки, что было мочи заорал:
— Мамаша!!!
Пулеметчица, на миг повернув голову, скользнула по нему сердитым взглядом и снова углубилась в свое занятие.
— Это же надо, какое пренебрежение коллегами по цеху. Ну что же, не хотите помогать — обойдусь. Сам найду. — Он почесал голову, мысленно перекрестился и шагнул в щель между двумя угрожающе пыхтящими машинами.
Идти нужно было боком, чтобы крутящиеся с обеих сторон шестеренки и маховики не прихватили за одежду. Миновав их, он уперся в некое подобие ограждения, едва доходившее ему до паха, недолго думая, перешагнул его и очутился в проходе, похожем на просеку в машинном лесу. Слева снова бабахнуло, и сизое облако поглотило все вокруг.
— Жуть какая! — Контрабандист замахал руками, пытаясь восстановить видимость и как только пар поредел, обнаружил, что это был не проход, а проезд, и прямо на него стремительно надвигается нечто большое и квадратное. Бежать было поздно, а умирать еще рано. Инстинктивно подпрыгнув, чтобы не угодить под колеса, он во что-то вцепился и почувствовал, что куда-то несется. Страх парализовал ум, но организм снова не подвел — включил сирену. Получилось что-то нечеловеческое, несмотря на грохочущие станки, его услышали все, кроме того, кому оно предназначалось.
Водитель погрузчика по прозвищу Камикадзе был глубоко погружен в свои мысли. Не обратив внимания ни на Лехин тревожный рев, ни на его перекошенную ужасом физиономию, он домчал свой груз до места назначения и лихо тормознул. Зацепера оторвало от пачки картона, держась за которую он прибыл, и бросило на такую же, но уже практически закончившуюся. Она мягко спружинила, и парень даже почти не ушибся. Но радоваться было рано: когда он открыл глаза, то увидел, что беды его не закончились и беспечный карщик продолжает делать свое черное дело, опуская свой груз на его распростертое тело. Контрабандист инстинктивно вытянул руки и ноги навстречу опасности, но…
— Ты что творишь, гад?! — Работница с вырубного пресса, которой был привезен этот картон, выскочила из-за станка и, подбежав к погрузчику, отвесила водителю звонкого леща. — Залил шары с утра! Гляди, куда ложишь. Человек там!
— Че, бля?! — Удар вернул злодея из мира грез на землю, и он увидел, что из-под опускаемой пачки торчат чьи-то ноги. Палец замер в сантиметре от кнопки «Бросить».
Подоспевшие коллеги достали едва живого от страха промдизайнера из-под погрузчика и поставили на ноги.
— Живой, студент? Переломов нет? — тщательно ощупал его Сикомондрыч. — Ну, слава богу… Ты, сука! — Он погрозил Камикадзе костлявым кулаком. — Кончишь жизнь в тюрьме, твою мать! И я с тобой, мать твою… А вы что вылупились, вашу мать?! План кто выполнять будет?! — обратился к собравшимся вокруг сотрудницам. — Все… Работать… Концерт окончен… — Взял Леху под руку и повел в свою каморку. — Аккуратно надо ходить по участку, — увещевал он его по пути. — Тут у нас тебе не парк Маяковского.
Леху била мелкая дрожь, ноги подгибались, но он не хотел показывать своей слабости.
— Зы-зы-зы… — попытался что-то сказать максимально деловым тоном. — Зы-за-за…
— Ты потерпи пока, студент. Все пройдет. Я тут двадцать лет работаю, еще не такое видел, но, — мастер поплевал через левое плечо, — никого еще пока до смерти не придавливало… Ты же жаловаться не побежишь? Да ведь? А чего такого? Подумаешь, на каре прокатился немножко…
— За-зак-зак… — гнул свою линию пострадавший.
— Вот и молоток. Правильно. Сейчас посидишь, отдохнешь и как новенький станешь…
Подъем по крутой стальной лестнице в скворечник Сикомодрыча почти окончательно привел Леху в чувство.
— Зак-заклепки-то не собрали, — смог он, наконец, завершить свою мысль и показал туда, где, по его мнению, располагалась их куча.
— Ах ты! Точно. Я думал, ты про закурить талдычишь, а оно вона что… Молодец… Надо же, какой ответственный. Будет, кому участок оставить…
Сикомодрыч, все так же заботливо поддерживая пострадавшего под локоть, завел к себе, усадил на замызганный стул, дал папиросу и поджег. Леху все еще слегка поколачивало.
— Ишь ты, как тебя, студент… — покачал он участливо головой, потом подмигнул заговорщицки: — Выпить хочешь?
— Да-а-а! — Неожиданное предложение показалось очень заманчивым. — Водки… Стакан!
— Ну… Водки не держим. Зато есть кое-что получше. — Сикомодрыч задернул шторки на окнах в цех и закрыл дверь на ключ. — И, я бы сказал, полезнее.
— Чего это?
— «Борис Федотыч»… Пил когда-нибудь?
— Не-ет…
— Да, конечно, куда тебе, студент… — Мастер, слазив далеко под стол, достал двухлитровую жестянку. — Вот такая вещь! — Поднял коричневый большой палец вверх, отвинтил крышку и понюхал: — А-ах! Свежак… Всю ночь крутился… Налить?
— Наливайте. — Тара выглядела не очень аппетитно, но Лехе срочно захотелось снять стресс срочно.
— Вот и молоток. — Сикомондрыч достал из ящика стола слегка помятую алюминиевую кружку и, плеснув в нее чего-то белого, протянул контрабандисту. — Давай шмякни…
Но как только Леха взялся за выпивку, снаружи по металлической лестнице послышались гулкие шаги, и им в такт затряслась и их будка.
— Шухер! — Сикомондрыч поспешно убрал банку обратно под стол, знаками показал Лехе спрятать кружку и замахал руками, разгоняя дым.
В стекло двери заглянул мужик с сильно избитым лицом и стал настойчиво дергать ручку.
— Какого хрена приперся, мать твою?! Иди работай! — закричал на него мастер.
— Открывай… Чего закрылся? — избитый толкнул задом хилую створку так, что едва не выдавил.
— Блин! Дверь сломает, черт криворылый… — Сикомодрыч нехотя поднялся и повернул ключ. — Чего надо? — недовольно спросил, пропуская незваного гостя.
Тот прошел и по-хозяйски плюхнулся на ободранный, сделанный из автобусных сидений диван.
— Гондурас меня беспокоит, мастер… О политическом положении погутарить хочу. — Посетитель сильно горбился, хромал на одну ногу, а его избитое лицо кривил какой-то недуг. Он повел носом, принюхиваясь: — Давай, Модрыч, не гнили, проспорил — наливай.
— Чего еще?! Хватит тебе, твою мать… По людям уже ездишь, мать твою… — Возмутился мастер, кивнул на Леху. — Не успел парень на работу выйти, твою мать, как уже пострадал, мать твою.
— Ладно, кончай… Не до смерти же…
— А-а, так это тот придурок с погрузчика, что меня катал?! — въехал в разговор Леха.
— Именно. Тот самый… Саня Камикадзе, мать его, гроза зевак…
— Не до смерти… Ах ты урод! — Промдизайнер сделал суровое лицо и замахнулся кулаком. — Дал бы тебе в репу, мудила… Жалко, некуда.
Сикомодрыч хохотнул, поняв намек:
— Думаешь, бил его кто? Хрен… Упал… Я сначала увидел — тоже не поверил. Говорит: «Спорим? Докажу». Поспорили, пошли смотреть. Вчера это все было. Он что-то привез в столовку и пошел грузчиков искать. Можно было в обход через дверь, а можно прямо, через люк для разгрузки. Он и прыгнул в него, думал, на пол приземлится, а попал на тележку, низенькая такая, на подшипниках там стояла. Она из-под него уехала, он о газовый вентиль и звезданулся. — Мастер изобразил руками бублик с маком за шесть копеек. — Вот такой примерно, на нем четыре шишки по кругу и в середине гайка. От них у него пять синяков на морде и остались. Все точно, как по циркулю, лично проверял, прикладывал. — Он хрипло заржал. — Вот выпивку и проспорил.
Леха улыбнулся, а сам герой даже не пошевелился, лишь поводя ноздрями, пристально глядел под стол, где контрабандист держал кружку.
— Ладно, студент, хватит гаситься. Доставай да пей… От этого демона разве спрячешься? — махнул рукой Сикомодрыч. — А ты за ним будешь, — пообещал он сразу напрягшемуся Саньку.
Леха вынул выпивку, поднес к носу и стал принюхиваться.
— Это можно пить?! Фу! Краской какой-то воняет, — скривился он.
— Можно… Еще как! Покажи ему, — кивнул мастер Камикадзе.
Тот мгновенно выхватил кружку и вылил зелье себе в горло.
— А-а-а, — простонал от наслаждения и вытер губы.
— Вот видишь… Как тебе, Санек?
— Ва-ащще! — «Демон», высоко запрокинув голову, дождался, когда еще несколько последних капель стекут к нему в рот, проглотил, смачно облизнулся и протянул кружку: — Дай еще.
— Вот видишь, студент, как народ любит «Борис Федотыча», а ты жопу морщишь… Так налить, или пойдешь заклепки собирать?
— Наливай-те. — После такой рекламы решил Леха, что отказываться глупо, к тому же появилась возможность умением пить поднять авторитет в новом коллективе.
Сикомодрыч одобрительно крякнул, снова набулькал напитка и протянул контрабандисту.
— Ты не нюхай, а сразу залпом и…
— Не учите ученого, мы на войне еще и не такое пили, — гордо перебил его промдизайнер и лихо опрокинул содержимое кружки в себя.
Дальше все пошло не так, как он ожидал. Жидкость оказалась соленой, маслянисто-липкой и необычайно противной на вкус. Рецепторы рта сообщили об этом в голову. Мозг, проанализировав информацию, строго-настрого приказал горлу закрыться и не пропускать эту гадость дальше в желудок. Бедняга застыл с раздутыми щеками и выпученными от ужаса глазами. Проглотить не мог, и выплюнуть было стремно.
— Глотай, не ссы, — поддержал его Сикомодрыч, едва сдерживая смех. — Это полезная вещь, из бээфа сделана… Безвредный, на него даже зубы приклеивают.
— Фу, тоже мне, в рот компот, а еще говорит: «На войне был»! — Камикадзе презрительно плюнул на пол, рядом с промдизайнером.
Обе реплики оказались полезными, и контрабандист, сделав невероятное усилие, пропихнул едкую жидкость в себя. Слезы брызнули из его глаз, кадык судорожно задергался, но он справился и не выпустил ее обратно.
— У-э-э-э! — исторг, когда напиток достиг желудка. — Же-е-есть!
— Ну вот, молоток… А ты говоришь… — одобрительно хлопнул его по плечу Сикомодрыч, наливая снова: — Будешь, Санек?
— Не хочу… — с брезгливым выражением на покарябанном лице начал тот, чем вызвал неподдельное изумление разливающего, и закончил, уже в вожделении потирая ладони: — Огорчать вас отказом.
— Отказом… Ха! — Лехе быстро подъехало.
«Борис Федорович» действовал не только спиртом, но и еще какой-то своей составляющей.
Камикадзе выпил свою порцию, вернул посудину и, вытерев рот, внезапно начал декламировать:
Трактоеду грязеночью
Мокрослизе северит,
Стужекоростливой пеной
В прозру плевра костерит,

Рысохраные зеглюки
Мимохлыстно мыделят,
Мылозало метлехавость
Иребанно крысопят.
— Что это с ним? — спросил Леха с изумлением.
— Стихи… Поэт, мать его, — с уважением в голосе пояснил Сикомодрыч и протянул Лехе налитую кружку: — Давай…
— А на каком это языке?
— На его собственном… Пей, не парься.
— Жуть какая! — Контрабандист, не отрывая взгляда от вдохновенно изрыгающего четверостишия собутыльника, закинул в себя свою порцию и под воздействием поэзии даже не поморщился.
— Вот, это по-нашему, — одобрил мастер. — Я тоже, пожалуй, пойду приму стопочку. — И, прихватив банку, скрылся за шкафом.
Промдизайнер не заметил его ухода, так как завороженно глядел в рот читающего Санька. Тот отнюдь не собирался заканчивать, а наоборот, заметив, что его слушают, поднялся с дивана и, увеличив громкость, стал помогать себе экспрессивными жестами.
Чугуловые партохи
Царетупо комунят,
Краснорадостные блохи
Им задыры лизоблят.

Пустоглазы лицесеры
Тут и там вяжевезут,
Халатые кровебелы
Иглорежут мозгосуть!
— Класс! «Иглорежут мозгосуть»… Сильно! — Леха восхищенно захлопал в ладоши. Он начал понимать неведомый язык, стал мотать в ритм головой и повторять отдельные понравившиеся ему слова.
Тут из-за шкафа появился совершенно пьяный мастер, сделал несколько неверных шагов и, брякнув банку на стол, плюхнулся на свой стул. Это прервало шоу.
— Что так долго, Модрыч? Наливай, давай короче! — Санек нетерпеливо потер ладонь об ладонь.
— Гыбы, гыбы, — ответил ему тот и развел руками.
— Чего?
— Гы-бы, гы-бы… — повторил по слогам.
— А-а… Понятно — устал… Наливай тогда ты, студент.
Контрабандист не стал заставлять себя упрашивать, быстро набрызгал поэту дозу и подал. Тот снова залихватски заглотил и продолжил трансляцию, правда, на этот раз язык его слушался хуже, рифма путалась, а благородный ямб начал перемежаться каким-то амфибрахием. Но Лехе по-прежнему нравилось. Совершенно счастливый, он забыл свои злоключения, и собутыльники из странных работяг превратились для него в необыкновенно милых и родных людей. Напиток уже не казался ему таким отвратительным, как в первый раз. «Как суп из каких-то протухших лекарств, — пронеслось у него в голове, — только сильно пересоленный».
Скотобыдлую влачугу
Квартикамер ломанем,
Лагеконцерную пругу
Зубодробом грызернем.

Мы хребля не мышечелы,
Не болото-пылевши,
Светловолебное тело
Ушлотовости мешим.
В этом месте он сделал паузу, на что Леха немедленно отозвался аплодисментами. Поэт с достоинством мотнул головой и жестом дал знать, что не прочь бы в очередной раз смазать горло.
— Мы с Эдуардом тоже не мышечелы, не болото-пылевши. Скоро линяем отсюда, — гордо сообщил контрабандист, наполняя кружку. — Вот картины заклеим в чемоданы и рванем на Свободу.
— Куда это?
— В Штаты…
Задремавший было Сикомодрыч поднял склоненную на грудь голову и направил мутный взгляд на эмигранта. Потом встряхнул головой и, сально улыбнувшись, попросил:
— Кончай, Санек, уже свою политику… Давай лучше что-нибудь про баб.
Камикадзе выпил и вытер рукавом губы:
— А ты покажи сначала фокус.
— Какой?
— Ну какой… Сам знаешь.
— Да не-е… Не хочется, — закапризничал мастер.
— Ну покажи… Студент не видел.
— Да не-е… Потом, может, когда-нибудь…
— Покажи, что тебе трудно, что ли? — настаивал Санек. — Артист ты или не артист? Студент, попроси его. — Он поднял большой палец. — Вот такой фокус!
— Фокус?! Люблю… Колбаса-а-а!.. — захлопал в ладоши Леха. Ему очень нравилось открывать таланты в своих новых друзьях. — Покажите, шеф… Пожалуйста.
— Ну ладно, — согласился Сикомодрыч, шефом его до этого еще никто не называл. — Только не знаю, выйдет ли седня.
Он внимательно прощупал живот, поднялся на ноги и, сделав серьезное лицо, погрузился мыслями внутрь себя. Прошло около минуты.
— Ну, где же? — заерзал контрабандист.
— Тихо, — прервал его, толкнув в плечо, Санек. — Не мешай.
Артист, едва заметно шевеля средней третью туловища, еще какое-то время помедитировал и начал медленно расстегивать ширинку.
— Начинается, — толкнул Камикадзе Леху.
— Да! — радостно потер руки тот.
— Так! — вскрикнул фокусник и, рывком сбросив штаны вместе с трусами, резко нагнулся. Из его тощей желтушной задницы раздался громкий треск и вылез светло-коричневый пузырь величиной с яблоко. — Так-так, — победоносно улыбаясь, возвестил он о второй фазе, напрягся и издал новый треск, не такой громкий, как первый, зато более продолжительный. Пузырь при этом еще вырос и посветлел. — Так-так-так… — Третья фаза, несмотря на крайне натужное лицо, состояла лишь из шипения, но шар подрос значительно и достиг размеров футбольного мяча. — И-и оба-на! — Красный от стараний чародей, передавив пузырь у основания, оторвал его от места возникновения и преподнес ошеломленному контрабандисту: — Дарю. С первым днем работы.
— Что… мне? — Более странных подарков тот в жизни не получал. — Да не-е…
— Тебе… Бери — обидится, — прикрыв рот ладонью, прошептал Камикадзе.
— Ну ладно, и это… Спасибо, конечно. — Леха, почесав за ухом, бережно обеими руками взял шарик.
— Нюхайте на здоровье! — Сикомодрыч отдернул руку, тонкая оболочка лопнула и выпустила содержимое пузыря наружу. По комнате пошла жуткая вонь. Оба заржали; контрабандист, затыкая нос, тоже.
— Круто! — Он еле отодрал от лица приклеившуюся руку, новые друзья нравились ему все больше и больше.
— Хочешь, он и тебя так научит?
— Хочу… А я смогу?
— Конечно… Будешь в Америке деньги зарабатывать.

Очнулся промдизайнер оттого, что замерз. Кроме того, жутко болели ухо и вся левая половина тела. Пошарив в районе головы, он наткнулся на какой-то холодный шершавый параллелепипед и догадался: «Кирпич». Опустил руку ниже: «Второй». Еще ниже: «Доски… пол. Где это я?» Воняло мочой и экскрементами. Разлепил веки, но ничего не изменилось. «Умер! — пронзила мысль, но выглянувшая из-за тучи луна успокоила. — Нет, просто ночь». Диагональные решетки из деревянных брусков на стенах подсказали, что ночует он на детской веранде: «Дедосадик или садодедик…» С трудом поднявшись на пятую точку, попытался вставать дальше, но не смог, а со стоном опустился на приделанную к стене скамейку: «Елы-палы!» Пощупал свое тело и понял, почему так холодно: оказалось, что, кроме трусов, носков и подсолнечной шелухи, на нем ничего нет. «Может, я снял все перед сном?» — мелькнула мысль. Он покрутил головой, но и в окрестностях тоже ничего, похожего на одежду, не обнаружил. Зато прямо перед собой, метрах в ста за палисадником, увидел фасад своего дома: «Ах ты, а все не так уж и плохо…» Мысль о горячем душе моментально подняла его, и он, как мог быстро на затекших ногах, понесся к родному подъезду.
Ключи ушли, видимо, вместе с джинсами, но соседка, к счастью, спала некрепко. Она впустила его и, ни слова не сказав, проводила изумленным взглядом до дверей санузла.
Раздеваться не нужно было, он сразу залез в ванну и включил душ. Вода из лейки лилась коричневая и вонючая, но контрабандист не обращал на это ни малейшего внимания. Обхватив плечи руками, он оцепенело стоял под обжигающими струями и жадно поглощал их энергию.
Наконец, напарившись до малинового цвета, он решил, что хватит уже, выключил воду и вылез на скользкий пол. После душа самочувствие его значительно улучшилось. Молодой организм отогрелся и начал налаживать свою обычную жизнедеятельность. Мышцы отошли, мозг заворочал извилинами, оттаяли желудок и вся его пищеварительная система. Скопившиеся в ней за ночь газы забурлили и потребовали срочно выпустить их наружу. Леха, недолго думая, позволил им это. Все прошло, как обычно, но что-то контрабандиста насторожило. Почему-то не почувствовалось соответствующего процессу запаха. Попробовал еще раз. Ничего не изменилось.
— Странно… — изумился он.
Решив, проверить, в чем дело, обернулся и обнаружил, что из его распаренной задницы торчит довольно крупный пузырь светло-коричневого цвета. Первой пришла паническая мысль об опухоли, возможно даже раковой, но он сразу отбросил ее, вспомнив, что где-то уже нечто подобное видел.
— Ну, конечно… Сикомодрыч такой надувал, а потом меня учил эту дрянь через клизму заливать. Говорил, что тоже так смогу… Фу-у… — Его чуть не вырвало. — Вот и смог… Хорошо, что сегодня суббота, и я этих упырей не увижу.
Он аккуратно удалил пузырь, смыл в унитаз и побрел досыпать.
11
Капитан Огурцов проснулся, как всегда, ровно в семь и, ощутив чье-то доверчиво прижавшееся к нему теплое тело, невольно расплылся в счастливой улыбке: «Сонечка…» Он влюбился, и на этот раз не теоретически, как в жену друга, а по-настоящему, со всеми вытекающими из этого последствиями и жидкостями. Все прошедшие дни он, не переставая, думал об этом и пришел к выводу, что началось это еще тогда — три года назад, когда он первый раз увидел ее, и что с тех пор чувство его дремало, а позавчера проснулось. И вот уже третий день они жили вместе и занимались всеми этими взрослыми глупостями.
Он полежал еще какое-то время, перебирая в уме приключения прошедшей ночи, и открыл глаза. Ветхая штора плохо справлялась с лучами утреннего солнца, и в комнате было светло. Он, осторожно приподняв голову от подушки, взглянул на свое сокровище. Она так трогательно спала: голова едва слышно дышала на его плече, легкая, почти невесомая рука обнимала за грудь, а ножка бесцеремонно пристроилась на том, что он обычно закрывал трусами. Выглядело все очень романтично. Правда, немного смущал контраст между ее гладкой белой, почти прозрачной кожей и его пупырчатой, утыканной разноцветными волосами.
Он затаил дыхание и почувствовал, как ее сердце твердым соском левой груди мерно толкает его под мышку. Это взволновало и привело в движение его мужскую сущность. «Блин! Проснется…» — подумал он в панике, но было уже поздно. Она пошевелила ногой, зевнула и, не открывая глаз, забралась ему на живот.
Еще через полчаса они лежали и курили. День начинался солнечный. Ветер через распахнутое окно трепал старую штору, временами открывая им вид на соседний дом, где высокий поджарый мужик, облаченный в широкие семейные трусы, занимался утренней гимнастикой. Балкон его располагался совсем близко, и происходящее у них в комнате спортсмена интересовало очень. Делая вид, что поглощен отжиманием гантелей, он держал голову прямо, а глазами нет-нет да и косил на их растрепанную кровать.
— Девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять и тыща. Все, хватит… Пристрели его… — лениво предложила Софья, не глядя стряхивая пепел в стоящий где-то там, на полу, стакан. — У тебя пистолет-то хоть есть, здоровячок?
— Есть, — отозвался Огурцов, прицеливаясь в гимнаста из пальца. — Только в него, такого тощего, хрен попадешь.
— А ты попробуй. Вдруг…
— Чего вдруг?
— Попадешь…
— А… Так он в сейфе. Неохота на работу тащиться.
— А если бы я тебе сказала: «Сгоняй, принеси и грохни этого таракана». Ты бы грохнул?
— За что?
— А что он пялится на твою женщину? — Она, дождавшись порыва ветра, приподняла таз и продемонстрировала в окно, что находится у нее между ног.
Мужик понял, что разоблачен, резко отвернулся и удвоил скорость отжиманий.
— Ну а все-таки, здоровячок?
— Чего?
— Ну, грохнул бы?
— Да, конечно же. — Он засмеялся, обнял и громко чмокнул ее в ухо.
— Я серьезно! — Извиваясь и колотя кулачками, она освободилась из его рук. — Грохнул бы, если сказала?
— И я серьезно. Только уж в контору не поехал бы точно, а пришиб его бы, ну, вон той бутылкой хотя бы. — Все еще улыбаясь, он показал на остатки водки на табурете.
— Так пришиби. Вон смотри, он опять…
— Щас, — Огурцов не пошевелился. — Можно только сначала пописять сходить?
— Можно… Только знай, пока ты будешь ходить, он будет насиловать меня своими зенками.
— Ну, если ты так ставишь вопрос, — он поерзал на спине, — тогда я никуда не пойду, вот только докурю и…
— Давай, давай. — Она специально раздвинула ноги пошире.
Тут на балкон к физкультурнику вышла толстенная тетка. Покрутив по сторонам головой, обильно увитой бигудями, она обнаружила, чем так увлечен ее супруг, и громкими криками и тумаками прогнала вуайериста в квартиру.
— Ну вот, не успел! — изобразил искреннее разочарование Огурцов.
— Да тебе просто все равно. — Она перевернулась от него на другой бок.
— Да ты что, моя куколка? Вовсе не все равно! — Он схватил ее в охапку и начал нежно целовать в спину.
— Какая еще куколка?! — Она забилась, избавляясь от его объятий. — Я-то думала, ты меня любишь. А тебе плевать…
— Люблю, люблю, — произнес он впервые слова, которые все время вертелись у него в уме. — Не сомневайся…
— А раз любишь, давай поженимся, — произнесла она и замерла в ожидании ответа.
— А давай, — нисколько не помедлив, ответил он.
— Да?! — Она мгновенно оказалась к нему лицом. — Серьезно поженимся?
— Ну а почему нет? — пожал плечами Огурцов. — Поженимся серьезно…
— И уедем отсюда?
— Конечно…
— Далеко-далеко, навсегда-навсегда?
— Далеко-далеко, навсегда-навсегда.
— И когда? — Она уселась ему на грудь и, прижав запястьями к кровати, положила на лопатки.
— Что когда? Уедем?
— Уедем тоже, но сначала поженимся.
— Ну-у, сегодня воскресенье… — Он засмеялся.
— Завтра? — Она внимательно прищурилась, словно чтобы проникнуть жениху в душу.
— Ну… Можно и завтра…
— Договорились, завтра. Ты же мент, у тебя должна быть рука в загсе.
— Подожди, подожди… — Огурцов понял, что она не шутит и попробовал освободиться.
Она была легкая, но сопротивлялась отчаянно и не выпускала.
— А ты что, передумал, здоровячок?
— Да нет. — Он перестал бороться. — Просто к чему такая спешка?
— А просто потому, что я уже больше не могу жить здесь. Еще немного — и сойду с ума или повешусь…
— Где это «здесь»?
— Здесь, в тюрьме… в совке.
— Чего? — Легко сломав ее сопротивление, он сел, спустив ноги на пол, словно собрался бежать, а перед стартом на всякий случай спросил: — Поженимся, и что?
— Уедем к моей тете на теплое море.
— А при чем здесь тюрьма?
— На… Средиземное море…
Потянулась напряженная пауза. Она, сжав кулачки возле лица, ждала его реакции, а капитан смотрел через плечо на ее голые ноги и решал. Он понимал, что на карту поставлено хрупкое счастье, к которому он уже начал привыкать, и что сейчас необходимо выбрать эти безумно красивые узкие ступни или весь остальной мир, но уже без них. Будто бы почувствовав, что ему нужно помочь, она пошевелила пухлыми, словно детскими, пальчиками, и это перевесило ее чашу весов.
— Средиземное? Интересно… Где это такое? — Он бухнулся обратно в постель и, обняв ее, прижал к себе.
— В Израиле… Тебе там понравится. Мы поженимся и подадим заявление на репатриацию. Я теперь уже все знаю как…
Она стала, захлебываясь, рассказывать ему о своих планах, что нужно сделать и куда сходить, а ему было приятно и одновременно тревожно ощущать внезапную власть над собой этой маленькой, но опасной женщины. Старый одинокий волк, всю жизнь дороживший своей свободой, нашел, наконец, себе хозяйку. Он слушал и лишь молча кивал.
— Жалко только, ничего не осталось с собой взять. Все продала, что Яша из музея натырил… — посетовала она.
— Чего?! — Огурцов снова вскочил.
— А ничего… Надо же мне было как-то жить… Со старой работы меня уволили, на новую не брали. Вот, продавала и жила потихонечку.
— Интересно… И что продавала? — В нем проснулся следователь.
— Ну, штуки разные старинные, солонку там с перечницей царские, иконы, медали, короче, все, что с собой взять хотели.
— Постой, постой… — Капитан вспомнил материалы дела. — Но пропало только яйцо… Какие еще солонка с перечницей?
— Серебряные… Настоящие… В музее поддельные стоят… — пояснила она дрожащим голосом.
— Ах вот оно что!.. — До него, наконец, дошло, зачем Горизонту нужно было второе яйцо. — Теперь понятно. Славный директорок был у музея. Настоящее воровал, а бодяжное у этого… как его… Давида Иммануиловича заказывал и доверившемуся ему народу на полки ставил.
— А ты откуда Шухельмана знаешь?
— Так я же мент, гражданочка… Занимаюсь вашим делом уже три года. Я не говорил разве? Ты тут мне сейчас лет на пятнадцать с конфискацией нарассказывала, если не на исключительную меру… Зачем?
— Ты говорил, что любишь меня, что поженимся, уедем… Я думала, что должна быть честная со своим мужчиной… — Она всхлипнула и уткнулась лицом в подушку.
Милицейское рвение Огурцова растаяло за три секунды. Едва бросив взгляд на ее беспомощную спину и ниже, он сразу почувствовал себя свиньей, запрыгнул обратно в кровать, обнял за дергавшиеся плечи и стал целовать в шею, волосы, уши.
— Ну ладно, ладно. Кончай, куколка… Все правильно сделала, что рассказала. Не бойся ничего. Я тебя в обиду не дам.
— Да? Ты ведь не передумал на мне жениться, здоровячок? — Слезы ее моментально высохли, либо их и не было. Она повернулась к нему и так трогательно прильнула всем телом. — Не передумал уехать со мной навсегда? Все еще любишь меня?
Ее огромные черные глаза так по-щенячьи жалобно смотрели на него, что суровое лицо его мигом сложилось в умильную улыбку, и губы нежнейшим голосом прошептали:
— Конечно, люблю, конечно, уедем…
Он всю жизнь был одинок. Родители пропали еще во время войны. Как и где, он не знал и ничего про них не помнил. Вырос в детдоме, где приходилось зубами и кулаками бороться за жизнь. Там его научили никому не доверять, заботиться только о себе, и, дожив до сорока пяти, он не согрел никого, даже собаки. Душа под его толстой шкурой жаждала любви и нежности, но как-то все не получалось. Кого попало он к себе не подпускал, а королевы попадались редко. Здесь же все совпало: и красивая, и беззащитная, требующая его помощи. Его одинокая жизнь вдруг обрела смысл, который он так долго искал и терять не собирался ни в коем случае.
— Я тоже так влюбилась в тебя, здоровячок. — Она поводила пальчиком по его заросшей груди. — Ты такой сильный… У нас будут красивые дети… Мы купим им большой дом прямо на берегу моря. Надо только картины найти…
— Какие картины?
— Ну, картины… Тоже из музея. Шесть штук…
Как ни привык Огурцов к сюрпризам сегодня, но инстинкт правоохранителя вновь выбросил его из кровати. Спустя полсекунды он снова сидел, спустив ноги на пол, и перед тем как убежать, спрашивал милицейским голосом:
— Яша украл?
— Ну почему сразу украл? — Софья даже слегка обиделась. — Поменялся на такие же, только новые. Он говорил, там мазня какая-то, абстракционизм… Нашему народу такое все равно непонятно, а у них на Западе огромные деньги стоит.
— Ой-ой-ой-ой!.. — Капитан схватился за голову. — Девяносто три дробь один… Да ты хоть знаешь, какая это статья? Вышка верная, если поймают.
— А кто поймает, если не ищут? Он хорошему художнику заказал, ничуть не хуже тех. Новые картинки три года уже висят, никто ничего не подозревает. Всех все устраивает. Может, ты хочешь разрушить эту идиллию?
— Ну пусть, — капитан снова залез в постель, — и где их тогда искать… подлинники-то?
— Где-где… У художника этого. Фамилию я знаю. Давно надо бы забрать, конечно, да все некогда, и адреса его Яша не оставил. Не знал, видимо, что в болото провалится.
— Ну, найти мы их, предположим, найдем. — Капитан задумчиво поскреб под мышкой. — И что дальше с этим добром делать?
— С собой возьмем. Продадим, кучу денег получим. — Она нарисовала ногой в воздухе, какую большую. — Яша говорил, минимум все на миллион потянет.
— Да ты что?
Пока капитан скрипел мозгами, она перевернулась на живот и закурила.
— Только найти надо, где они болтаются… С таможней проблем не будет. Яша на все это железобетонные документы справил. Уж не знаю как, но с печатями, фотографиями, все солидные, настоящие. Я тебе покажу. Там так прямо и написано, что художественной ценности эта дрянь не имеет. — Она возмущенно выпустила облако дыма. — Да по мне, оно так и есть. Какие-то полоски, квадратики, кругляшки. Тьфу… Хоть бы цветочек какой нарисовали, бездельники.
— Значит, ты считаешь, что мы доброе дело сделаем, если советский народ от этого хлама избавим?
— Именно… Не веришь — сходи в музей, сам убедись.
— Да ладно, верю. Ты женщина со вкусом. — Настроение у Огурцова улучшилось, он хлопнул ее по голой попе. — Так море там, говоришь?
— Где?
— Ну…
— А… Конечно. Море, пальмы, ананасы. Машину красивую купим или самолет даже… А нет, лучше корабль… яхту с парусами. Надоест море — поплывем в океан, в Америку или в Австралию. Там кенгуру и утконосы разные. Красота. Хватит, пожили тут. — Она сморщила свой изящный носик. — От одной погоды только стрельнуться можно: шесть месяцев мороз, шесть — грязь. Коммунизм обещали — не дали, обманули… В общем…
— Тихо, — перебил ее Огурцов.
В коридоре послышались шаги, и кто-то, постучав для привлечения внимания, прокричал сквозь дверь сварливым старушечьим голосом:
— Валерик, твоя мадамочка уже третий раз не выключает свет в уборной. Слышишь?
— Мы спим, — пропищала в ответ «мадамочка», едва сдерживая смех.
— А я не с тобой разговариваю, милочка, а с Валерием. Он водит сюда всяких… — Старуха помедлила, подбирая слово. — Гражданок легкого поведения. И должен отвечать…
— А я не легкого, а тяжелого поведения… — крикнула ей «гражданка».
И собиралась добавить что-то еще, но Огурцов, закрыв ей рот ладонью, предупредил яростным шепотом:
— Кончай… Не связывайся, а то она до вечера будет тут торчать.
— А мне плевать, кто ты. Я тебя не знаю и знать не хочу. Ты здесь не прописана и находиться не должна, тем более нарушать правила нашего социалистического общежития!
Пока старуха отчитывала ее, Софья отчаянно трепыхалась, пытаясь вырваться и ответить, но капитан держал крепко.
— Ну так вот, Валерий… Я знаю, ты там и меня слышишь, — наконец, резюмировала поборница борьбы за экономию. — Мы с Иннокентием Федоровичем делаем тебе последнее замечание. Не вынуждай нас принимать меры! — И, победно фыркнув, пошагала к себе.
Огурцов дождался, пока она ускрипит подальше, и отпустил подружку.
— Козел!!! — Та незамедлительно врезала ему по щеке ладонью. — Еще раз так сделаешь — убью! — Замахнулась снова, но, увидев, с какой готовностью он подставил свою кающуюся небритую рожу, бить не стала — пожалела руку.
— Не буду никогда… Прости подлеца! — Он сложил руки в мольбе. — Эта старая клизма со своим муженьком мне уже все печенки проела. Только недавно война с ними закончилась… А то раньше, представляешь, ходил в сортир со своей лампочкой… В кухне ничего оставить ни на минуту нельзя было — наплюют или еще чего хуже. Ты разворошишь змеиное гнездо, а мне потом в нем жить. Для них это развлечение, они только рады будут, а мне…
— Бедненький! — Она забыла про обиды и погладила по ушибленной щеке. — Только вот не понимаю, мент ты или не мент? Шуганул бы их как-нибудь. Вон ты какой здоровый…
— Ага, конечно… — Он грустно усмехнулся. — Деда однажды задел нечаянно, так потом полгода отмазывался. Смешно сказать, адвоката нанимать пришлось. С работы чуть не вылетел. Это такие твари, копец! Самому Брежневу жалобу писали.
— Понимаю. У меня сосед такой же урод. А, вы ведь знакомы. Везде дырок насверлил и за мной подглядывал. Сижу в туалете, а он пыхтит под дверью — наблюдает. Очень неприятно. Прижгла ему глаз однажды чинариком, думала, перестанет. Так нет. Он очки защитные купил, зараза.
— Да это что… Твой — безобидный барашек, по сравнению с этими волками. Кляча — сама тут старшая по подъезду, а муж — бывший управдом. Сколотили целую банду таких же старперов и весь дом в страхе держат.
— Ну вот видишь, здоровячок, терять тебе нечего, получается. — Она забралась на него. — Так что выбирай: тут гнить или с красивой женщиной по разным странам гонять, миллионы тратить.
— Ох, змея ты, искусительница. Заманчиво, конечно. Но все это неправильно как-то, предательством Родины попахивает. Да и вообще… — нахмурился Огурцов.
— Родины… А где написано, что Родина должна быть тюрьмой? Мы что, заключенные, раз родились здесь? Нравится — живи, не нравится — уезжай. Так везде. Почему отсюда нельзя уехать? — Она даже покраснела от возмущения. — Предательством пахнет… Не могу… Чем мы предали? Какой ущерб нанесли?
— А картины у народа украли? — Огурцов поморщился. — Я так-то должен не воровать, а с ворами бороться. О чем присягу давал.
— Ну, во-первых, если быть точной, то ты и не воровал. Это Яшина работа… А во-вторых, говоришь, у народа… А мы с тобой что, не народ? Такой же народ… Уезжаем и берем с собой частичку — нашу долю. Страна ух какая богатая. Может быть, это даже и меньше, чем нам полагается. Ты не волнуйся, здесь еще, знаешь, сколько всего останется. Вон Эрмитаж недавно по телевизору показывали. Там столько всякого навешано и красивого, а не такого, что нам досталось.
— А вот ведь, ты знаешь, я с тобой соглашусь. — Огурцов покачал головой. — Всю жизнь пашу в своей ментовке, а что заработал? Пенсию рублей, может, семьдесят дадут, да вот, — он окинул взглядом облезлые стены, — комнатуху, в которую женщину привести стыдно. И все… — Развел руками. — Мужики в отделе, правда, крутятся как-то. У начальника квартира трехкомнатная, дача, «Волга» новая. Старую, трехлетнюю зятю подарил. — Он грустно вздохнул, вспомнив про Купороса. — Леха Феоктистов… сына женил, свадьбу на двести человек завернул и не где-нибудь, а в «Ермаке», молодоженам квартиру кооперативную подарил… — Снова вздохнул. — А я вот не могу на моем месте дела проворачивать. Совесть не позволяет… Хотя, бывало, предлагали деньги и немалые…
— Ну так вот и отлично, все сходится. — Она подергала его за грустно повисший нос. — Ты честно потрудился, а сейчас берешь, что тебе полагается, и сваливаешь на заслуженный отдых. Какие могут быть еще угрызения?
12
Выходные пролетели стрелой, и в понедельник утром Леха снова несся от остановки к фабричным воротам вместе с такими же нерадивыми работниками в надежде проскочить через турникет без фола, но только зря вспотел. Едва он ворвался в зал проходной, минутная стрелка предательски перескочила к цифре двенадцать, и раздалась противная сирена. Восемь. Он матюгнулся вполголоса и, встав в конец длинной очереди штрафников, приготовился заполнять талончик опоздавшего.
— Алексей Сергеевич, здрасте… — послышался откуда-то сверху знакомый писклявый голосок. — Что же это вы, дорогой товарищ, опаздываете? Нехорошо…
Промдизайнер поднял голову и увидел свою крючконосую невесту. Она стояла на специальном балкончике и с высоты наблюдала за порядком на вверенном ей пропускном пункте. Он вяло махнул ей рукой, обреченно пожал плечами и отвернулся.
Но через пять секунд она была уже рядом и тянула его из очереди за рукав.
— Не надо грустить, — подмигнула заговорщицки, а для публики добавила строго: — Пойдемте-ка со мной, товарищ…
— Куда это еще? — Леха оглянулся на провожающих его сочувствующими взглядами нарушительниц режима.
— Пойдем, пойдем. Не бойся. — Она вытащила его на середину зала. — Какая твоя кабинка?
— Ну, вот эта. — Он кивнул на будку со злорадно скалящейся из окна здоровенной теткой, его старой подругой. — Третья.
— Ага… Понятно. — Нинка притолкала его к турникету и скомандовала: — Алевтина, дай-ка нам пропуск этого молодого человека.
— Алкаша-то? — Та презрительно осмотрела контрабандиста с головы до ног. — Чего опоздал? Бухал, поди, всю ночь, алконавт? Талон давай…
— Этого без талона пропусти…
— Как так «без талона»? — опешила тетка и встала в боевую позицию. — Без талона не положено!
— Ты оглохла, что ли, овца?! — резко окрысилась на нее крючконосая. — Давай быстро, я сказала!
Пропускница вздрогнула и вытянулась по стойке смирно.
— Есть, Нина Самуиловна. Надавите циферку, мужчина… Пожалуйста… — предложила она Лехе испуганно.
Тот торопливо нажал свою кнопку на стенке кабины, пропуск выпал из ячейки и через пару секунд оказался в руках у изумленного промдизайнера.
— Проходите, пожалуйста.
Холодная перекладина турникета подалась, и он оказался внутри предприятия.
— Что, и ощупывать сегодня не будете? — решил Леха сполна насладиться победой. — Она меня всегда трогает везде, — пожаловался начальнице и показал взглядом где. — Маньячка какая-то…
— Да ты что?! — прошипела крючконосая, хищно оскалившись. — Моего жениха трогает, сучка! Везде?!
— Д-да, я н-не знала, что он…
— Чего?! Она не знала! Вся фабрика знает, а она не знала!!!
— Да уж… — Контрабандист неодобрительно покачал головой и, не став дожидаться конца расправы, побрел в направлении к своему рабочему месту.

Едва перешагнул порог родного цеха, столкнулся с Сикомодрычем.
— А, американец, привет, — протянул ему тот жесткую ладонь. — Картины принес?
— Чего? — промдизайнер от неожиданности чуть не уселся на промасленный пол.
— Картины, говорю, которые в чемоданы заделывать будем, принес? — прокричал мастер, сложив руки рупором, так как рядом внезапно заработал пулеметный станок.
— Вы что кричите? Услышат. — Леха опасливо заозирался. Сбылись опасения, мучившие его все выходные. Значит, он им все-таки обо всем проболтался. — Какие еще картины? — решил измерить он глубину своей глупости.
— Какие, какие… Эдуард твой с отцом которые из музея подтянул. Ты говорил, в понедельник принесешь…
Тут слева рвануло и затянуло собеседников облаком пара.
— Фу… Хрен тут побазаришь… — В тумане Сикомодрыч схватил Леху за руку и потащил куда-то. — Пойдем ко мне, по порции загоним.
Они поднялись по шаткой лестнице в каморку. Мастер полез под стол.
— Нет, нет! Я не буду! — замахал руками Леха.
— А чего? — Сикомодрыч застыл с рукой под столешницей.
— Рано еще… Да и живот у меня болит чего-то…
— Живот? Так «Борис Федорыч», знаешь, как от живота помогает? Он же из лекарства сделан… из бээфа. Помнишь, я тебе рассказывал?
— Не-ет!!! — заорал промдизайнер так, что мастеру пришлось выпрямляться с пустыми руками.
— Ну что ж. Не хочешь — как хочешь… Хозяин — барин. Насильно ни к кому не навязываемся. — Мастер вроде как даже слегка обиделся. — Ты, студент, какой-то не такой сегодня… Скажи еще, что никаких картин нет, и что по пьянке все наболтал.
Леха не отвечал. Думал. С одной стороны, раз уж проболтался, отнекиваться глупо. Сикомодрыч не поверит, обидится, следить за ним будет и не даст работать. А еще, чего доброго, сообщит куда следует. С другой — без помощи холсты в чемоданы не вклеишь. Дело это сложное и кропотливое, а Сикомодрыч — мастер опытный и может в этом очень даже пригодиться. Камикадзе со своей электрокарой тоже мужик полезный. Без него чемоданы за забор не вывезти. Вопрос только, что Леха им за это пообещал?
— Ну… Есть картины, предположим, — решился, наконец, контрабандист. — Я попусту никогда не болтаю.
— Отлично! — Мастер потер руки.
— А вы не напомните, Мондриан Егорович… — Леха замялся.
— Ты кончай выкать, студент. Что, как на партсобрании? Мы же с тобой свои люди… — Сикомодрыч панибратски подмигнул приятелю. — Чего тебе напомнить? Че должен будешь… за помощь?
— Ну… типа…
— Да, ничего. По-дружбе почти за так сделаю. Ящик водки только разве, на мелкие расходы… Что, много? Ну, можно, пол…
— Да что вы? Что ты? Нормально, — обрадовался Леха. — Если все хорошо сделаешь, даже полтора можно.
— Я что и говорю — даром. — Сикомодрыч вскочил со стула. — Давай, где они? Интересно поглядеть…
— Так дома лежат, ждут… Как я их пронесу-то? Сам подумай. Там на вахте такой крокодил сидит. Мимо нее муху дохлую не пронесешь.
— Это точно. Охрана здесь суровая… Тут без Санька никак… — Мастер выглянул в окно. — А вон он, кстати, катит. — Высунулся в дверь и заорал что было мочи: — Саня! Са-аня, подь сюда, черт косорылый!
Его зов был услышан, потому как через минуту кабина их зашаталась и в дверях нарисовалась кривая фигура Камикадзе.
— Халлоу, Америка! — Лицо его за выходные подзажило, но красивее от этого не стало. Выписывая руками и ногами замысловатые петли, он подковылял к креслу и шмякнул на него свой костлявый зад.
— Я весь день вчера думал… — сразу взял он быка за рога. — Нет, через Кубу я не поеду, так и скажи своему пахану — опасно. Передай, что надо морем в Турцию или, в крайнем случае, по карельским снегам в Финляндию. Или нет, не передавай, а сведи меня с ним, я ему сам все растолкую.
Ноги у Лехи подкосились, он опустился на весьма кстати оказавшийся рядом стул и обессиленно посмотрел на Сикомодрыча.
— Вот так… Слушай его. Он у нас опытный… Как это называется-то, Санек?
— Диссидент… — Камикадзе важно приосанился. — Что значит «несогласный».
— Да. Диссидент… Шесть раз бежать пытался. А однажды даже самолет угнать хотел. — Мастер с уважением поглядел на приятеля. — Три года за это в психушке отлечился.
— Пять, — поправил его Санек. — Там меня они и изувечили, падлы, химией своей.
— Точно… пять лет. И если не инвалидство, так никогда и не выпустили бы… Скажи-ка.
— А то…
— Вот… — Сикомодрыч смущенно улыбнулся кривозубым ртом. — А если через море пойдете, то, может, и я с вами поплыву. Сроду морей не видывал…
— Копец… — только и смог вымолвить Леха.
— Правильно, чухан… Поехали… Картины продадим — капусты надолго хватит. А потом язык ихний выучу, на него свои руны переведу, на гонорары жить будем. Там, поди, в поэзии петрят… Не то что здесь. — Камикадзе с ненавистью посмотрел сквозь засаленное стекло куда-то вдаль. — Вспохватятся коммуняки… а поздно… Нет поэта… Просрали…
— Не-е… Я на чужой шее сидеть не привык. Сам потихоньку че-нить шабашить буду… Рабочие руки везде нужны. — Сикомодрыч с уважением осмотрел свои узловатые ладони. На крайняк, жену себе найду богатую. Мужики-то местные там, я слыхал, все педики да импотенты, бабы через то у них до этого дела жуть какие голодные. Выберу какую потолще да посисястее, — начертил клешнями в воздухе габариты, — и женюсь.
— Да уж, — усмехнулся промдизайнер невесело. — А еще лучше в цирк — пузыри надувать. Сто пудов там так никто не умеет…
— А это вам надо вместе идти… дуэтом, — хлопнул его по плечу Санек и скабрезно заржал.
— Ну ладно, хватит! — оборвал его Леха. Напоминания о скрытых под пеленой токсической амнезии подробностях их последней пьянки были ему неприятны. — Давайте лучше обсудим, как провернем это все.
— А чего тут еще обсуждать? — Мастер бухнул себя кулаком в тощую грудь. — Мондриан Сиков двадцать лет тут работает. Полстраны с моими чумаданами ходит. Тащи картины — заделаю, сам черт не найдет.
— А получится? — спросил Леха недоверчиво. — Холсты все-таки.
— Ой-ой-ой… А какая разница? Из чего мы только эти чемоды не делали. Один раз, помню, в конце года нам штук двести Д-30-ых до плана не хватало, а дерматин закончился. Снабженцы говорят, цех в Невинномысске закрылся на реконструкцию, а из московского только после Нового года привезут… Пошел я к Моисеевне на склад, шеколадку принес. Чаю попили, за жисть поговорили, та расслабилась, повела меня в закрома, клеенку кухонную показывает в сине-зеленую клеточку, ядовитую такую, как щас ее перед собой вижу. Здоровый рулон, метров триста. Ага… Звоню начальнице: «Можно?» Та, как всегда, в конце года наскипидаренная, орет в трубку благим матом: «Делай, из чего хочешь, план не дашь — самого на чемоданы пущу!» — «Яволь, — говорю, — сделаем». И бросаю рулон моим волчицам. Те поворчали, но через два дня план дали. Цех на втором месте, всем премия. А чемоданчики, скажу тебе, получились загляденье! Каждый дурак из начальства себе такой приобрел, а директорша даже два. Оставшиеся от греха подальше куда-то в Нырьян-Мар отправили. Так что ты думаешь? — Он ударил себя руками по коленкам. — Оттуда потом долго такие же просили, так понравились. Но, — развел руками, — нельзя, ГОСТ не велит.
— С верхом понятно, — поморщился промдизайнер. — А картины-то как-то внутрь запихивать надо?
— Не ссы, студент. Я все продумал. Есть у меня на складе такой клей — К-99, кукурузный. Хорошо, что я его не выбросил. Он держит хорошо, пока не отсыреет, а только чуть влага попала, сразу отваливается и потом, когда высохнет, щеткой дочиста сметается. Как будто специально для наших дел. Им к прешпану приклеим, а сверху обивку тканевую, можно даже с полиэтиленчиком, для гидроизоляции. В Америке пленку отдерем, на пару подержим, оторвем, подсушим, встряхнем — и шедевр твой как новый.
— Не сомневайся, студент, Сикомодрыч — в своем деле профессор, — вступил в разговор Камикадзе. — Если бы в нашем дурдоме без него обойтись можно было, его давно бы уже уволили.
— Вот-вот… Я заготовки сделаю, а вечером, как бабы свалят, останемся и все склеим, а Санек назавтра вывезет. Ходы у него разные есть, я знаю…
— А нельзя их как-нибудь выкупить попробовать?
— Попробовать, конечно, можно, — Сикомодрыч снисходительно улыбнулся, — но не советую. Во-первых, с бумажками убегаешься, потому как каждый чемодан оформлять отдельно надо. Во-вторых, вряд ли все шесть разрешат. В-третьих, если и разрешат, то только за территорией через центральный склад, а там такой бардак — попали туда, считай, пропали. Ну и в-четвертых, зачем тебе, чудила, свои кровные платить, когда у нас, — хлопнул Санька по плечу, — такой орел на подхвате?
— Да, да. Будь спок, студент, — заверил его «орел». — Украдем в лучшем виде… Мусором завалим и вывезем. Ты, главное, с бугром своим дай перебазарить. Я ему дельные вещи хочу рассказать.
13
Капитан Огурцов сдержал слово, женился на Софье Карловне, пусть не в понедельник, как обещал, а в четверг, и без подарков, торжеств, гостей, как это обычно бывает, но она все равно была очень довольна. Сам он тоже был совершенно счастлив, единственное, что отравляло жизнь, — это ее криминальное приданое, а также ему жутко не хотелось никуда уезжать. То есть, когда они в обнимку лежали на его скрипучей кровати, хотелось, и он был готов горы свернуть для любимой, а когда ее рядом не было, на него нападали сомнения. Никогда ничего не боялся в жизни, а тут просто все тело холодело и сердце сжималось от одной мысли о том, что скажут в отделе, когда станет известно, что он вдруг заделался евреем и собирается, покинув, предать Родину… А еще если всплывут эти проклятые картины…
Стоял сентябрь, город наслаждался самым лучшим временем — бабьим летом. Они выбрались из своей тесной комнатушки погулять к городскому пруду, шли по набережной и радовались нежно щекочущему их лица теплому ветерку.
— Смотри, красота-то какая! — кивнул Огурцов на отражающиеся в темно-синей воде кроны желтых кленов и ярко-красных осин. — Только здесь осень бывает такая золотая…
— Угу. — Софья даже не взглянула на так умилившее супруга «природы увяданье», она шагала машинально, держась за него, и мыслями была далеко.
— А слышь, Сонька… Может, не поедем никуда? — начал он несмело.
— Чего?! — Реакция была мгновенной. Жена бросила его руку, повернулась и пристально уставилась, как на предателя. — Чего, чего?!
— Ну… Это… Может, останемся? Смотри, как тут… Тоже неплохо.
— Ты что, Огурцов? — После того как после регистрации он наотрез отказался взять ее фамилию, она называла его только так. — С дуба рухнул? Все, решили уже.
— Ну не еврей я… Не еврей… Что мне там делать? — Он с чувством развел руками. — И потом, как я без Родины, без всего этого?
— Без чего «этого»? Ну-ка, иди сюда. — Она подвела его к парапету. — Без этого? — Показала на трехметровую полосу разнообразного мусора, прибитого радужной от солярки водой к берегу. — Без этого? — На выделяющуюся среди него раздувшуюся дохлую кошку. — Ты хочешь, чтобы твои дети выросли в этой грязи?.. Хочешь, чтобы стали такими же? — Показала на двух подростков, как будто бы специально, для иллюстрации, устроившихся поссать на спускающейся к пруду лестнице. — Ты мент или не мент? Скажи же им, пусть сейчас же перестанут.
— А что я?.. Где им еще?.. — замямлил капитан.
— Эй, уроды, кончайте там гадить! — не дожидаясь его, закричала она. — Как вы можете? Это же ваша Родина…
— Что ты пропищала, сучка? — грубо оборвал ее один из них, не переставая поливать заваленную фекалиями площадку.
— Стой там… Щас подойду, глаз на жопу натяну и моргать заставлю, — пообещал второй.
Парни дружно заржали.
— Что ты сказал, сопляк?! — Софья бросилась было на лестницу драться, но была вовремя поймана за руку более хладнокровным мужем. — Что такое?! Отпусти сейчас же! Я намылю шею этим щенкам.
— Спокойно. Их тут слишком много. — Огурцов кивнул на толпу таких же молодцов в сквере неподалеку, которые сидели под деревьями и, потягивая пиво, с интересом наблюдали за их словесной перепалкой.
Он огляделся. Гуляя, они зашли слишком далеко. Было еще светло, но солнце уже полностью зашло за горизонт. В этой части пруда простые люди так поздно предпочитали не показываться, и поэтому, кроме Огурцова с женой, на набережной осталась только эта пьяная, жаждущая приключений шпана. Парни явно обиделись за своих друганов, и некоторые уже стали подниматься с земли, собираясь идти помогать им натягивать глаз. Медлить было нельзя.
— Бежим! — Огурцов метким ударом ноги отправил ближайшего потенциального преследователя обратно вниз по лестнице и, таща жену за руку, бросился наутек.
Та сначала сопротивлялась, но потом, обернувшись, встретилась со звериной злобой в глазах бегущих к ней юнцов и тоже понеслась во все лопатки.
Бег у грузного капитана всегда был слабым местом, и быть бы им битыми, если бы, на счастье, метрах в стах впереди из перпендикулярной улочки не выехал пэпээсный коробок и не покатил в их сторону. Увидев подмогу, Огурцов резко остановился и развернулся в надежде задержать кого-нибудь из преследователей, но опоздал — те еще раньше заметили стражей порядка и бежали уже в обратную сторону.
— У-уф… — Он вытер взмокший лоб. — Повезло.
— Да-а… Догнали, растерзали бы, наверное, подонки. Мелкие, а уже столько злости, — покачала головой Софья.
— Здравия желаю. Что, к зачету готовитесь? — Молодой, но уже усатый лейтенант, ухмыляясь, высунулся из окна подъехавшего уазика.
— Да, да… Видел, я самый первый бежал? — все еще тяжело дыша, отвечал ему Огурцов. — Жалко, друзей ты моих распугал. Видать, решили, что попытку нанесения тяжких телесных пришьешь.
— Девушку, что ли, не поделили? — Милиционер поправил ус и кокетливо подмигнул Софье Карловне. Машина подпрыгнула и закачалась от гомерического хохота сидевшего в ней наряда.
— Это — жена моя. — Огурцов сжал кулаки и угрожающе нагнул голову.
— Извините, товарищ капитан, не знал. — Лейтенант мигом посерьезнел. — Извините. — Приложив ладонь к козырьку, строго глянул на Софью, дал приказ, и коробок, включив сирену, рванул по набережной в погоню за давно растворившимися в сумерках злоумышленниками.
— Ну что, Родина, все еще хочешь тут остаться? — спросила Софья, провожая взглядом его мигалки.
Крыть было нечем, Огурцов молчал, насупившись. Права она, сто раз права. Ему как представителю власти больше, чем рядовому гражданину, были известны неизлечимые пороки их социалистического общества. Победить их в одиночку он не мог, но и терпеть дальше не собирался, тем более сейчас, когда появилась возможность бросить все и уехать. Но как тяжело служаке-милиционеру переступить через долг, через закон!..
— Ну, что молчишь, Огурцов? Остаешься?
— Все, — он тряхнул головой, — едем. Больше никогда не начну об этом. Брось меня, если хоть словом… еще… Прости, в общем…
— Ладно, ладно… Прощаю… — Она усмехнулась, глядя на его пафосную физиономию. — Кстати, ты давно не рассказывал, как идут поиски.

А поиски зашли в тупик.
Начал он их с места преступления, тем более что и так должен был побывать там по работе. Зайдя в музей со служебного входа, взял вахтера в проводники и сразу направился в приемную. Директора на месте не оказалось. Зато в кабинете напротив сидела и скучала его зам по художественной части. Она выглядела словно сестра Огурцова: такая же крупная, с похожим, грубо выструганным лицом, только небритым.
— Женя Лебедев — конечно же, помню. Это был художник от Бога!.. Так вот, — она вышла из-за стола и по-братски взяла капитана за пуговицу, — сейчас у нас на его месте работает женщина… Строгановку окончила… Тоже сама пишет, но… Я вам скажу, совсем не то. — Она наморщила мясистый нос. — Совсем, совсем не то. Та просто красит… Просто тупо красит и все… Совсем без души… А реставратор должен… Должен быть… Как это вам объяснить? — Она закрыла лицо ладонями, чтобы дневной свет не мешал ей мыслить. — Должен быть тоже гением… Вы меня понимаете? Чтобы понять гения, над чьим произведением он трудится, должен тоже быть гением… Должен тоже творить.
«Да уж, — усмехнулся про себя Огурцов, — хороший бы поднялся переполох, узнай вы, что натворил тут ваш гений».
— Вот, посмотрите, что нарисовал мне Женечка на день рождения. — Она указала на висящее на самом видном месте произведение с изображенной на нем кучей разных, вроде бы ничем не объединенных между собой геометрических фигур и предметов. — Узнаете?
— Честно говоря, пока нет. Хотя подождите… — Капитан прищурился. — Нет показалось.
— А сейчас? — Замша бросилась к шкафу, достала оттуда крупную курительную трубку и, вставив в рот, сделала каменное лицо.
— Да нет?! Вы? — Трубка очень походила на нарисованную. Чтобы догадаться об остальном, не нужно было быть криминалистом.
— Именно я… Скажите же, похоже?
По красно-фиолетовому помидору на месте, где по логике должен торчать нос, и горлышку бутылки, обернутому, как шарфом, весьма натуралистично выписанной селедкой на месте шеи он понял, что будет происходить дальше, и не ошибся. Она снова метнулась к шкафу и вернулась с двумя налитыми рюмками.
— Давайте выпьем за упокой Женечки. Это был большой талант…
Беря выпивку, капитан с изумлением заметил, что по ее суровому лицу бегут слезы.
— Я никому никогда не говорила, а вам скажу… У нас ведь когда-то с ним был роман-н-н… Ах, если бы он не был женат… — Она вытерла глаза и залпом выпила.
«Да, это я удачно зашел, — подумал капитан, понюхал напиток и слегка пригубил. — Коньяк, и неплохой… Уж не у этого ли старого крокодила мои сокровища?»
— Нет, нет, молодой человек… За Женечку до дна! — Замша уже больше не грустила, а измеряла его плотоядным взглядом. — Мужик вы или нет?
Коньяка у нее в шкафу оказалось много. Они пили и говорили о Женечке и об искусстве, вернее говорила она, а Огурцов внимательно слушал и, время от времени задавая вопросы, не давал ей перескочить на тему отношений между полами, к которым, если судить по ее масленому лицу, она была готова уже после второй рюмки. Когда же пьяница, наконец, куда-то отлучилась, он тщательно обыскал кабинет, нашел много чего интересного, но картин среди него не оказалось. Не нашел он их и у нее дома, куда ему пришлось ее проводить.
Проснувшись назавтра, сыщик содрогнулся от воспоминания о количестве выпитого, но совесть его была чиста — греха прелюбодеяния он не совершил. Врала поговорка. Голова гудела, как медный колокол, зато о талантливом художнике, задевавшим куда-то его картины, он знал все.

Продолжить поиски капитан решил в мастерской фальсификатора, схему проезда к которой, нарисованную трясущейся рукой вчерашней собутыльницы, обнаружил у себя в кармане. Глянув в листок, он с удовлетворением отметил, что несмотря на кривизну и дрожание испещрявших его линий, картина ими вырисовывалась ясная, попил водички, бросил в рот пару листиков сушеного лавра и, сев в свой верный «москвич», покатил на окраину города.
Нужный дом оказался угловым на пересечении двух небольших улочек. Его хмурый бетонный параллелепипед смотрелся совершенно чужим среди расцвеченных красками ранней осени полисадников частного сектора. Забор вокруг двора был высокий, но ворот на мощных столбах почему-то не оказалось, и капитан смог проехать прямо к самому крыльцу.
«Мастерская ритуальных услуг №13» гласила фанерная вывеска над тяжелой, запертой на огромный замок дверью. Он вышел из машины, закурил и оглядел щетинившуюся каменными глыбами различных размеров, заготовками и уже почти готовыми памятниками территорию: «Что-то не похоже это кладбище на обитель богемных живописцев… Неужели старая лошадь ошиблась адресом?» Вокруг не было ни души, лишь у своей будки, пристроив плешивую голову на лапы, покоился тощий пес. Один глаз его был слегка открыт, но смотрел не на незваного посетителя, а куда-то значительно левее — в сторону дома.
Сыщик собрался уже садиться в машину и ехать восвояси, но сторож вдруг завилял палкой, служившей ему хвостом, поднялся, смачно потянулся и замысловатой иноходью потрусил туда, куда смотрел. За ним, зловеще скрежеща, по натянутому вдоль забора проводу потащилась ржавая цепь.
«Да уж, — улыбнулся капитан, — с этаким зверем ворота ни к чему». Как только его обтянутый кожей скелет скрылся за углом, оттуда послышались обрадованный лай и звуки, напоминающие человеческий голос. «Ого, да этот склеп, кажется, обитаем», — обрадовался Огурцов, выбросил окурок и отправился за коллегой.
Там оказался еще один вход, отдельный, на второй этаж. К нему вела довольно узкая металлическая лестница, на площадке в середине которой стоял странно одетый субъект и из большого эмалированного тазика швырял псу разные деликатесы. Не успело с бешеной скоростью работающее челюстями животное расправиться с кругом красивой копченой колбасы, как перед ним уже шмякнулся хороших размеров свиной окорок.
— Жри, Гани-балушка, и помни Васю Перец-Пересветского. — Кормилец свободной рукой начал готовить к броску вереницу из десятка аппетитных кругленьких розовых сарделек.
— Вы что делаете, гражданин? — невольно вскрикнул Огурцов и сглотнул слюну. Он сегодня не завтракал, а время уже подходило к обеду. — Ваша собака лопнет. Отдайте лучше эти сардельки мне…
Субъект почуял, что во дворе появился еще кто-то и, переведя мутный взгляд с тазика на пришельца, сделал обиженное лицо. Процедура кормления была испорчена. Он на несколько секунд погрузился в раздумье, потом, решительно перевернув свой рог изобилия, высыпал его содержимое на землю.
— Никогда, — изрек он, подняв перст в небо, — мясо братьев меньших — ни-и-икогда! — Что-то отрицая категорически, помахал им перед носом. — Слы-ышишь, сам ни-икогда и никому никогда… — Заложил таз под мышку, развернулся и с гордо поднятой головой полез обратно вверх по лестнице.
Только сейчас капитан понял, чем необычно показалось ему облачение любителя животных: пальто, почему-то зимнее в этот довольно теплый день, было надето на его щуплую фигуру наоборот — каракулевым воротником вниз.
— А неплохое местечко для службы ты нашел, братуха, — позавидовал Огурцов, ошарашенно глядя на кучу мясопродуктов, образовавшуюся перед обезумевшим от счастья барбосом. — Непонятно только, почему все еще такой тощий?
Лежащий сверху солидный, килограмма на полтора кусок вареной колбасы в натуральной оболочке выглядел особенно заманчиво. Капитан очень любил такую, правда, давно не видел в продаже. Секунды три он боролся с собой, чтобы не броситься отбирать ее у пса, победил и, разочарованно крякнув, отправился за загадочным мясофобом. Лестница оказалась крутой и узкой. Не без труда взобравшись по ней, он попал в просторный, но безнадежно захламленный разными художественными штуками холл. Из четырех дверей, ведущих из него разные стороны, одна была гостеприимно распахнута. Капитан не преминул воспользоваться этим и очутился в прихожей, где обнаружил того самого собачьего благодетеля. Судорожными движениями тот пытался освободиться от ставшего неактуальным в помещении пальто, но оно упорно не хотело сниматься, так как было не расстегнуто, и к тому же мешал зажатый подмышкой таз. Сыщик не стал вмешиваться в этот замысловатый процесс и прошел мимо.
Вопреки, казалось бы, чересчур эксцентричному поведению художника, мастерская у него содержалась в полном порядке. На окнах шторы, в углу пустая чистая раковина, на полу, кроме неизбежных разноцветных пятен, никакого мусора. Одна стена представляла собой сплошной стелаж с бережно хранящимися на нем красками, кистями и прочими художественными приспособлениями. Другая стена — выставку картин, изображающих в основном одну и ту же круглолицую, сисястую бабу в разных одеждах, а еще чаще без них. А третья служила фоном для придвинутого к ней огромного стола, густо заставленного продуктами. Они были весьма умело перенесены на приличных размеров холст, стоящий на чумазом мольберте в самом центре комнаты.
Кое-что начало проясняться. Огурцов встал на место художника и, взявшись за подбородок, внимательно сравнил произведение с натурой. В существующей реальности не хватало мясных и винно-водочных изделий в полном составе, половины хлебобулочных, нескольких яиц, некоторых овощей и фруктов, а также той самой бабы, которая на картине, если судить по надписи на фартуке, изображала набиравшую обороты «Продовольственную программу». Куда делись колбасы, он знал, а вот все остальное… Обернулся, но спрашивать у творца шедевра оказалось поздно. Тот затих, прекратив борьбу, и, судя по доносившимся из-под так и не покорившегося ему пальто звукам, спал.
— Да уж…
Покрутив головой по сторонам, сыщик обнаружил между стеллажами еще одну дверь и, прихватив со стола батон и плавленый сырок «Волна», пошел искать ответы на свои вопросы туда.
За ней оказалась еще одна комната, жилая. На полу стояли пустые бутылки, на небольшом столике — объедки исчезнувших продуктов, а на кровати едва прикрытая своим фирменным фартуком в замысловатой позе храпела модель. «Вот она, жизнь богемы, — ухмыльнулся Огурцов. — Работа закончена, реквизит оприходован».
Он раскрыл сырок, положил на батон, засунул в рот и сжал челюсти.
— Йо-оп! — вскрикнул, чуть не сломав зуб. Булка оказалась твердой как камень.
— Ты кто? — подняла голову разбуженная им «Продовольственная программа».
— А, здравствуйте, девушка. Я ищу творческую мастерскую художника Лебедева. Не могли бы вы помочь? — как мог вежливо спросил у нее капитан и на всякий случай добавил: — Я из милиции.
— Так нет его, помер… — Поднявшись на локте, она приложилась к стоящей наготове едва начатой бутылке кефира и выдула до дна, не отрываясь. — Еще зимой, от рака… — Вытерла тыльной стороной ладони красные пухлые губы.
— Я знаю… Вот, поглядите. — Он сунул ей под нос удостоверение и объявил строго: — Мне нужно осмотреть помещение, в котором он работал, на предмет совершения противоправных деяний. Вас, гражданка, прошу пройти со мной и дать кое-какие пояснения. — И, так как девушка была хоть растрепанной и опухшей, но симпатичной, добавил, улыбнувшись: — Если это вас не затруднит, конечно.
— Да нет, чего там… — Она поднялась, поправила фартук и, нисколько не смущаясь, что под ним ничего нет, направилась к выходу. — А что Васю не спросили? — поинтересовалась, по-деловому перешагивая через растянувшегося на пути шефа. — Он лучше его знал.
— Это Вася, что ли? А я думал, просто пальто валяется.
— Да нет, вы не думайте… Он просто устал очень. Мы с ним месяц уже над этим плакатом бьемся. Сегодня закончили… Вроде, — она поплевала через плечо, — хотя не знаю. Проспится вот, посмотрит и опять скажет: «Не то». Добросовестный уж он очень, весь аванс на эту жрачку извел. Хочет, чтобы все натурально было.
В холле она показала на крайнюю дверь:
— Вот его мастерская. Вернее не его, а Афиногенова, книжного графика. Сам он у себя в деревне работает, а Леонидыча сюда пожить пустил, по дружбе.
— Спасибо, ключи есть?
— Нет, конечно… Откуда? Вдова как закрыла после смерти, так с тех пор никто и не заходил туда. Я, по крайней мере, не видела.
— Понятно… А соседи кто? — Он кивнул на две другие двери.
— Тут — Вероника Гарнизонова, пейзажистка, народная, между прочим, — ткнула она пальцем на левую, — а здесь — Петпалыч, скульптор.
— И как их увидеть можно?
— Ну, Вероника год уже как в Москве. Когда вернется — неизвестно. А Петпалыча как весной увезли в психушку, так и не возвращали, хотя месяца через два ему туда снова пора.
— Ага-а, вот так, значит… — Огурцов заглянул в замок и улыбнулся: — Спасибо, красавица, я вас больше не задерживаю.
— Пожалуйста, — улыбнулась та в ответ, образовав на лице сразу шесть симпатичных ямочек.
— Я здесь если что. — И ушла к себе.
Без труда открыв гвоздем нехитрый замок на двери фальсификатора, сыщик нашел берлогу его в том же состоянии, в каком оставила мать Эдуарда три месяца назад. Тщательно обыскав помещение, самих картин он, разумеется, не отыскал, зато обнаружил подходящие по размерам подрамники с остатками полотен и места, где они когда-то висели.

— Вот так.
Рассказывая все это Софье, он, конечно, опустил некоторые детали.
— То есть они там висели? — Глаза ее азартно вспыхнули.
— Да, я уверен, и куда-то ушли. В двух других мастерских и у графика Афиногенова в деревне я тоже проверил — пусто. Остается только его сын — бывший студент. Ему он вполне мог оставить картины, так сказать, в наследство…
— Ну и?
— Ну и был я в его доме, но скрытно проверить квартиру нет никакой возможности. Замок там у него какой-то, вроде простой, но я никакими отмычками не смог открыть… К тому же собака, сам он постоянно дома торчит, да еще и соседка напротив постоянно у глазка дежурит. В общем, что делать, не знаю.
— А если просто завалиться и сказать: «Отдавай»? — Софья сжала кулачки. — Припугнуть там и все такое? Ты же мент все-таки.
— Так я думал… Но что если вдруг не у него они или у него, но спрятаны где-нибудь не дома. Спугнем — вообще ничего не получим… Тут нужно что-то похитрее придумать.
14
Выспавшись, Леха отправился к Эдуарду, где в двенадцать вся банда собиралась по какому-то важному поводу. Поднявшись на этаж, перед тем, как постучать, он на всякий случай толкнул дверь. Та открылась. «Что за рогатик, опять забыл закрыться! — неодобрительно покачал головой он и дальше пошел тихо, на цыпочках. — Сейчас испугаю придурка». Миновав коридор, заглянул в комнату. Там на столе стояли бутылка, два стакана, гремела музыка. Зря подкрадывался — Эдуард с Забелецким курили на балконе и о чем-то спорили. Хохмач-Леха пройти мимо такой возможности разыграть приятелей, разумеется, не мог. Пригибаясь, чтобы его не увидели, он подобрался к кровати, достал из-под нее чемодан с картинами и так же скрытно вышел. В прихожей огляделся, куда бы его временно спрятать. В дверь вошла Вера.
— Вот ведь, Эдька, — усмехнулась она, — опять не закрылся.
— Тш-ш, тихо. — Леха поднес палец к губам, показывая, что у него в руках. — Давай спрячем. Надо его проучить, чтобы на будущее умнее был.
— Давай. — Девушка покрутила головой. — Здесь негде — сразу найдет… Ко мне отнесем.
— Точно…
Они поднялись до Вериной квартиры, Леха подождал на лестнице, а она занесла чемодан внутрь.
— Отлично, — потер руки промдизайнер, когда она вышла. — Сейчас я зайду, закроюсь и спрячусь в комнате матери, а ты дождись паузы между песнями и постучись, пусть они тебя сами впустят. Я потихоньку выйду, а ты минут через пять незаметно закрой за мной дверь. Потом я тоже якобы приду… Поняла? Так на нас точно не подумают.
Сообщница смерила его насмешливым взглядом:
— А ты — интриган.
Так и сделали, и через полчаса банда сидела вокруг столика в комнате у Эдуарда в полном составе. Пили принесенный Забелецким коньяк. Атаман из особого уважения уступил спонсору свое кресло, сам же расположился вместе с остальными рядовыми на кровати.
— За прекрасную Верочку, с которой мы имеем счастье сидеть за одним столом, — провозгласил тост замдиректора и, ощупав девушку восхищенным взглядом, добавил: — Сегодня она особенно хороша! — От избытка чувств дернулся еще что-то предпринять, но, натолкнувшись на ее колючий взгляд, передумал, а просто протянул фужер чокнуться.
— Да, Верка, юбка — отпад! — Эдуард по-хозяйски погладил соседку по голой коленке, за что получил локтем в бок. — Ой!
— Можно без копыт?! — бросила та сердитый взгляд на наглеца и отодвинулась.
Остальные два конкурента на сердце красавицы одобрительно загоготали.
— Простите, мадам… — ухмыльнулся Эдуард. — Я просто так, по дружбе. Вот Леха же не обижается. — Он похожим образом погладил и промдизайнера.
— Кончай, противный! — скривился тот и манерным движением стряхнул руку нахала.
Их выходка всех развеселила.
— Веселая компания у нас подобралась, — отметил Забелецкий сквозь смех. — Скучать не придется в дороге, да и там за бугром, я думаю, тоже будем встречаться, дружить, как говорится, домами. — Он подмигнул красавице. — Будете нас с Верочкой навещать, веселить.
— Ой, я не могу… Жених… Может быть, нас с Верочкой. — Эдуард обнял соседку за плечи и притянул к себе.
— Или нас… — Как зеркало, повторил его движения Леха.
— Да пошли вы все, козлы! — возмутилась та, локтями и кулаками наводя на кровати порядок. — Больно нужны вы мне там будете… Я себе какого-нибудь Алена Делона или Бельмондо найду… И, вообще, Вениамин, пусти меня на кресло, подальше от этих гамадрилов. Пока я их не поубивала…
— Ноу проблем, моя дорогая. — Замдиректора поспешно вскочил и галантным жестом пригласил красавицу сесть. — Ваш раб навеки… Вы позволите? — Он склонился и в процессе обмена попытался ухватить ее руку для поцелуя.
— Вот, полюбуйтесь, еще один, — не позволила девушка, а поймала кавалера двумя пальцами за мясистый нос, больно сжала и, доведя до кровати, толкнула на место. — Садись, мой дорогой, и тоже веди себя прилично.
Это получилось красиво, но грубовато. Эдуард с Лехой даже не позволили себе засмеяться.
— Однако… — Важный толстяк обиженно потер моментально покрасневший орган. — Если бы я…
— Неприятно? — перебила его Вера. — Вот и мне неприятны ваши ужимки и прыжки. Я не против шуток, но почему все на одну и ту же отвратительную тему? Всех касается! — Она окинула остальных подельников грозным взглядом. — Я полноправный член команды и требую прекратить эти козлиные домогательства, иначе…
— Все, все… Извини, — не дал договорить Эдуард, что будет «иначе». — Мы все прекратили… Да, пацаны?
— Да, Вера, прости подлеца. — Промдизайнер сделал кающееся лицо и сложил руки в мольбе.
— А я-то что? Только ручку хотел поцеловать… Но если это так отвратительно, тогда больше не буду… — Забелецкий, отвернулся и повесил на лицо мину, применяемую им обычно для рядовых посетителей.
— Вот и отлично. Договорились, — легко простила их Вера и поинтересовалась: — Зачем собрались-то, Эдик?
— Так, это самое… — Атаман кивнул на соседа. — Вениамин хотел… Анкеты, говорит, принес и, вообще…
Все посмотрели на обиженно сопящую тушу замдиректора.
— Вениами-ин, — Вера нежно попинала ее босоножкой по лодыжке. — Давай рассказывай, чего хотел?
Забелецкий, даже не взглянув в ее сторону, сердито отодвинул ногу и продолжил детальное ощупывание пострадавшего носа.
— Надо же, обиделся… — усмехнулась девушка, поднялась, встала коленкой на кровать как раз между жирными ляжками пациента и, взяв его голову ладонями за щеки, повернула к себе. — Больно, что ли, маленький? Ну-ка, дай посмотреть.
Судорожно подбиравший выражения пообиднее, злой как черт Забелецкий был обезоружен за одну секунду.
— А ты думала! Вам все равно, а у меня завтра шведы в десять ноль-ноль. Как я к ним с таким шнобелем выйду? Позор на всю Европу, — пробурчал он как мог суровее и не выдержал, расплылся в сальной улыбке. — Верочка… — Руки его сами потянулись обнять желанную за талию, но сомкнулись в пустоте — она исчезла.
— Давай начинай уже, — скомандовала контрабандистка уже с атаманского кресла. — И хватит мять свой нос. Не бойся, ничего не останется — на первый раз я тебе не сильно давила.
— Какая женщина! Что она со мной творит… — запричитал замдиректора, слезая с кровати за своим стоящим у стены портфелем. — И за что мне все эти муки?
— Какие муки? О чем ты? — подбодрил его Эдуард. — Скоро будем на лимузинах по Манхэттену рассекать, уиски ведрами хлебать, длинноногих негритянок пачками шпилить…
— Как приедем, я сразу же к Донне Саммер подкачу, — с обожанием в глазах кивнул Леха на аккуратно приколотый кнопками к стене разворот из журнала с полуобнаженной звездой, — потом к Прешес Уилсон, — мечтательно уставился в потолок, — а потом к средней из «Арабесок»… Она такая куколка…
— А что так? Донна, думаешь, надоест быстро? — улыбнулась Вера.
— Да нет, конечно. Придется рвать по живому. А как иначе? Их много, а я один…
— Теперь поедет вживую подержаться. Так-то он поимел их всех уже раз по несколько… Заочно… Да ведь? — подмигнул Эдуард приятелю. — Колись, чувак, сколько раз было?
— Фу-у! — смутился промдизайнер. — Сам тут, наверное…
— Ну ладно, хватит базарить… Вот… Выездные дела. — Забелецкий помахал в воздухе извлеченной из портфеля толстой папкой. — Я все сделал, вам нужно только заполнить. Сегодня обязательно, чтобы в понедельник утром я смог отнести в Контору. Раздай, — обратился он к промдизайнеру.
Что тут раздавать? Леха пожал плечами, но спорить не стал и, не двигаясь с места, согласно запискам с фамилией разбросал пачки бланков по подельникам. Одну оставил себе и начал листать.
— Эй там! Аккуратнее… Руки мыл? — одернул его замдиректора.
— Конечно. Вчера еще… — Отставной лейтенант поплевал на ладони, тщательно вытер о штаны и протянул их к начальнику. — Зацени… Муха сядет — глаз лопнет.
— Кошмар! — брезгливо сморщился тот, взял с Лехиных коленок бумаги и, подняв на уровень лица, раскрыл перед всеми. — Объясняю один раз. Здесь бланки. Один — пустой, другой — заполненный. На пустом аккуратно, без помарок и исправлений, пишем слово в слово то, что на заполненном. Ясно?
— Ясно, — дружно ответили контрабандисты.
— Даже если там написано не то, что на самом деле, все равно пишем и не спрашиваем.
— Как это? — поинтересовался Эдуард, заглядывая в пачку. — Метизный завод, волочильщик проволоки… Это я, что ли?
— Именно так. Ты гребаный волочильщик, и уже шесть лет… Чтобы вас выпустили, тут указано, как все должно быть, а не так, как есть на самом деле. Не бойтесь, проверять никто не будет.
— Интересное кино. А я кто? — Леха потянулся за своими бумагами.
— А ты, чувак, иди помой руки, потом писать будешь. — Забелецкий почему-то с первого взгляда невзлюбил промдизайнера и постоянно пытался в чем-нибудь уесть.
— Как скажешь, чистюля. — Тому в свою очередь было плевать на это, он усмехнулся и вышел из комнаты.
— Прикинь, Эдька, а я — мотальщица… шестого разряда. — Мотая что-то воображаемое над головой, Вера эффектно закрутила руками под звучащую из динамиков ритмичную композицию «Тэн Си Си».
— Самая прелестная мотальщица в мире, — облизнулся Забелецкий и захлопал в такт ладошами.
— А я волочильщик. — Эдуард вскочил и, таща ногу по полу, запрыгал по комнате.
Получилось забавно. Вера тоже грациозно поднялась и закрутила задом, помогая рукам мотать.
— Как у вас интересно, молодые люди, — прервал их веселье внезапно выросший в дверном проеме незнакомый мужчина, дальше по коридору за его крупногабаритной фигурой виднелось еще несколько человек в милицейской форме. — Капитан областного следственного управления, — сухо представился он и протянул Забелецкому свое удостоверение. — Выключите, пожалуйста, музыку.
— А что такое?! Сейчас не ночь… — начал возмущаться атаман банды, выключая тем не менее проигрыватель. — Имеем право до одиннадцати.
— Спокойно, я не по этому поводу, — перебил его незваный гость. — Проходите на свое место, молодой человек.
Он посторонился, и мимо него в комнату проскользнул и сел на кровать испуганный промдизайнер.
— Стучали… Я думал, Арчибальд пришел, и открыл, — прошептал он в ответ на отчаянно-вопросительный взгляд Эдуарда.
— А по какому тогда поводу? — спросила Вера.
— А сейчас объясню, — милиционер забрал из трясущихся рук Забелецкого удостоверение, положил в карман и вышел на середину комнаты. — Кто из вас будет Лебедев Эдуард Евгеньевич?
Все молчали.
— Что, нет такого? Документы проверять?
— Я б-буду, — поняв, что глупо прятаться, пробормотал бледный как смерть Эдуард.
— Отлично, гражданин Лебедев. У следствия, согласно оперативным данным, есть подозрение, что вы можете быть причастны к краже товаров из центрального городского универмага, произошедшей ночью с 12 на 13 марта сего года. Мы с сотрудниками должны провести у вас обыск… Вот ордер, ознакомьтесь. — Он сунул Эдуарду под нос какую-то бумагу.
— К-каких товаров… К-какого универмага?! Ничего такого не было. — Атаман едва стоял на подкашивающихся ногах.
— Да вы сядьте, гражданин, и не надо волноваться. Обыск покажет, было или не было. Чтобы не поднимать шума в подъезде, понятых предлагаю взять из числа ваших друзей. Согласны?
Эдуард обреченно кивнул. Тогда Огурцов — а это пришел именно он — обратился к остальным контрабандистам:
— Мне нужны два человека, желательно с документами, удостоверяющими личность.
— У меня нет документов, и я тут совершенно ни при чем, — вскочил со своего места Забелецкий. — Можно, я пойду, товарищ капитан? У меня еще очень, очень много дел сегодня. И, вообще, заявляю, что я здесь совершенно случайно.
Следователь внимательно осмотрел дрожащего то ли от страха, то ли от нетерпения замдиректора и разрешил:
— Идите. Оставьте женщине свои координаты. — Показал пальцем на стоящую в проеме сотрудницу. — И можете быть свободны. А вы, молодые люди, как? Можете помочь следствию? — спросил он у Лехи с Верой, провожая взглядом убегающего Вениамина. — У вас какие-нибудь удостоверения имеются?
Для заполнения бумаг контрабандистам сказали принести все документы, какие есть.
— Имеются, — смело ответила ему девушка и протянула паспорт.
Промдизайнер тоже засунул руки в брюки, выбрал на ощупь маленькую толстенькую книжицу, достал и показал:
— Военный билет офицера запаса пойдет?
— Пойдет. — Следователь забрал у обоих документы и спрятал в карман пиджака.
Он давно уже понял, что они не зря пришли. На крайне испуганном лице подозреваемого ясно читалось, что застали его врасплох, а короткие, но частые панические взгляды в район кровати, безусловно, выдавали место, куда он явно что-то припрятал.
— Перед тем как проводить обыск, гражданин Лебедев, я должен попросить вас добровольно выдать следствию места, где у вас сокрыты предметы, вам не принадлежащие или приобретенные незаконным путем, — пристально глядя Эдуарду в глаза, проговорил он сурово и отчетливо.
На атамана было больно смотреть: он то краснел, то бледнел, нервно переминался с ноги на ногу и судорожно ломал пальцы. Честный молодой человек отчаянно боролся внутри него с преступником.
Желая помочь первому, капитан продолжил, существенно смягчив тон:
— Пока мы не начали, еще не поздно раскаяться и признаться в содеянном… — И, с удовлетворением подметив, что после этого подозреваемый запустил руки в волосы и начал портить свою роскошную прическу, закончил тепло, по-отечески: — Обещаю, если окажете содействие следствию, оформить явку с повинной, что в вашем случае очень сильно уменьшит положенное вам наказание.
— А-а-а-а! — издал атаман полный отчаяния крик, бухнулся на колени и нырнул под кровать. — Признаюсь! Но это все не я. Честное слово, я тут… — понеслось оттуда его чистосердечное признание и оборвалось на полуслове.
Все замерли и оцепенели в ожидании секунд на десять. Первым зашевелился Эдуард. Он вынул голову из-под кровати и вопросительно поглядел на Леху. Тот показал рукой на дипломат и, подавая мимикой какие-то знаки, добавил:
— Вот же он…
— Точно. — Эдуард бодро вскочил на ноги, схватил стоящий возле кресла портфель и, бросив на кровать, раскрыл. — Вот… Тут все… Признаюсь… Это — вражеские пластинки, это — сигареты, а тут — порнография. — Он достал пачку журналов и развернул один перед носом следователя. — Но это не мое, я только взял посмотреть и ни в коем случае не распространяю.
Вид у него был исключительно честный, хотя глаза бегали и явного облегчения, случающегося обычно у преступников после чистосердечного признания, Огурцов не увидел.
— Уберите. Это не по нашему делу, — отвел он от лица пахнущий краской разворот с весьма пикантной сценкой из жизни зарубежных извращенцев. — Не хотите сотрудничать — как хотите. Займите свое место. Мы начинаем обыск. — Кряхтя, опустился на колено и заглянул под кровать.
Там, кроме тройки неопределенного цвета носков, огрызка карандаша и другого мусора, ничего не было. Он достал из кармана фонарик, посветил им под разными углами и по следам на солидном слое пыли определил, что совсем недавно тут лежало что-то типа ящика или чемодана, в котором вполне могли находиться разыскиваемые ими произведения.
— Что здесь хранилось? — строго спросил следователь у подозреваемого.
— Ничего…
— Как ничего? По следам на полу видно, что там было что-то большое, прямоугольное.
— А, — нашелся Эдуард, — Ничего особенного. Там валялись старые планшеты еще с института… Вчера или позавчера я вынес их на помойку.
— Неправда, — начал кипятиться Огурцов. Он почувствовал, что этот хлыщ взял себя в руки и начинает одерживать над ним победу. — Вы лжете.
— Почему неправда? Давайте сходим, посмотрим. Может быть, они все еще там. — Эдуард уже почти совершенно успокоился и даже начал приводить в порядок прическу.
Огурцов сжал кулаки и хотел сказать что-то гневное, но его напарница, симпатичная женщина в плохо сидящей милицейской форме, подав голос, отвлекла его:
— Капитан, можно вас на минуточку?
Это Софья надела форму, одолженную сыщиком у его подружки из отдела криминалистики. Он взял жену только для массовости мероприятия и строго-настрого запретил открывать рот.
Он зыркнул он на нее сердито, но подошел, и она прошептала ему что-то на ухо.
— Понятно. — Капитан вернулся к подозреваемому и попросил: — Можно, гражданин Лебедев, еще раз взглянуть на содержимое вашего портфеля?
— А почему сразу «гражданин»? — поинтересовался тот, подавая дипломат. — Что, из-за пары журналов я вам уже больше не товарищ?
— Вам что, дело по порнографии оформить? Могу… Это не мой профиль, но раз вы просите…
Этот лощеный модник бесил Огурцова. Только что он трепыхался у него в руках, чуть не плакал, но вдруг каким-то чудом выскользнул и сейчас смотрит на него и ухмыляется.
— Нет, нет… Извините… Называйте, как хотите, хоть горшком, только в печь не ставьте, — разрешил Эдуард и подмигнул симпатичной милиционерке. — Гражданин так гражданин.
Хорошо, что Огурцов не видел — рылся в портфеле. Нашел там три пачки бланков, полистал.
— Что это? — спросил, почитав один из листов.
— Анкета.
— Я вижу. Зачем?
— На Кубу хочу слетать. Остров свободы, слыхали о таком? — Атаману было стыдно за свою прежнюю минутную слабость, поэтому сейчас он старался держаться как можно более смело. — А что, нельзя?
— Можно, но тут написано «Вера Евгеньевна». Под чужим именем полетите? — Огурцов оценивающе взглянул на путешественника. — Прическа подойдет, а вот насчет одежды… Сарафан, я думаю, был бы более уместен.
— Ну, — Эдуард сдержал улыбку, — там есть и моя анкета.
— А это чья?
— Моя, — ответила Вера.
— Вы тоже летите?
— Лечу. Если пропустят…
— И я… — не удержался Леха. — На Кубе так красиво.
— Понятно, — усмехнулся Огурцов. — Тут у вас не квартира, а прямо клуб путешественников какой-то. Дайте угадаю… Солидный гражданин, что убежал, тоже с вами летит?
— Да, — не стал скрывать промдизайнер, — тоже. Он нам эти путевки и подогнал. В «Спутнике» работает.
— Интересно… — Капитан еще с полминуты полистал дела, потом положил обратно в портфель, закрыл его и с ехидной улыбкой вернул Эдуарду. — Что же… Надеюсь, мы ошибались насчет вас и ничего не найдем здесь, а то не хотелось бы портить такой красивый вояж.
— Ищите, — снисходительно разрешил атаман и, сложив руки на груди, принял позу датского принца Гамлета.
Ордер на обыск, на самом деле, Огурцов подделал. За годы работы на своем посту он пришел к выводу, что преступники, а тем более простые люди, понятия не имеют, что это за бумага. А если кто-то и имеет, то шоковая обстановка, в которой ее ему вручают, не позволяет отнестись к важному документу с должным вниманием. Сколько раз ему бывало обидно, что он столько времени убивал на получение этого листочка, а обыскиваемый на него даже не смотрел. Один раз случилось так, что Огурцов так спешил, что попросту перепутал и вместо ордера вручил одному вору-домушнику очень схожий с ним по размерам и печатям свой рецепт на какое-то лекарство. Напуганный жулик заглянул в него, но ничего подозрительного не заметил. Он мог бы, конечно, потрудиться, сунуть этого паршивца в какое-нибудь свежее дельце, сфабриковать улики, подтасовать факты, сходить с ними к прокурору, но ему было лень этим заниматься, к тому же сообщать в суд о найденном добре он не хотел и арестовывать никого не собирался. Поэтому за полчаса напечатал на машинке бланк, заполнил его и с помощью вареного яйца приляпал печать. Получилось грубовато, но вполне сносно.
Сама операция тоже особенных ресурсов не потребовала. Взял в управлении уазик с мигалками. Вовику-водителю пообещал бутылку, что-то наплел про переодетую Софью. Зашли для солидности все, потом водитель вышел, и они продолжили мероприятие с ней вдвоем.
Софья искала тщательно, скрупулезно проверяя каждую щель, куда могли спрятать ее картины, а Огурцов только делал вид. По внезапно успокоившемуся Эдуарду он давно понял, что их нет в квартире. Были — еще недавно лежали под кроватью — и куда-то исчезли, причем для подозреваемого это явно стало неожиданностью… приятной. Взглянув на атамана, он встретил его спокойный насмешливый взгляд, а когда Софья вышла из последней проверенной ею комнаты и разочарованно развела руками, пропала последняя надежда.
— Ну что же… Приношу свои извинения, Эдуард Евгеньевич. — Огурцов сухо улыбнулся и сел за стол заполнять протокол. — Честно говоря, я так и думал, что у вас ничего не найдем. Но поступил сигнал, и, уж извините, мы должны были его проверить…
Эдуард кипел от возмущения, но наезжать на милиционера не решался. Ему хотелось, чтобы этот опасный человек поскорее ушел из квартиры и больше не возвращался.
— Да ничего, ничего… — вместо приятеля поспешил простить сыщика Леха. — Я вам отвечаю, Эдик — честный чувак и никогда ничего не воровал… А что это еще за сигнал такой? Если не секрет, конечно.
— Да нет. Сейчас могу сказать. — Капитан не исключал этого вопроса и подготовился. — Некий гражданин не так давно был задержан при попытке сбыть краденное из того самого универмага. На допросе вор во всем признался и сейчас сдает подельников. Ведет он себя не совсем адекватно, врет, выкручивается, путается в показаниях. Этот адрес мы проверяем уже девятым, и у нас таких еще шесть. — Он тяжело вздохнул. — Такая работа, еще раз прошу отнестись с пониманием. Со своей стороны мы старались искать аккуратно и сор из избы не выносить.
Он достал из кармана военный билет, открыл на первой странице и попросил:
— Товарищ младший лейтенант, можно на ваш паспорт взглянуть.
— Можно. — Леха протянул милиционеру паспорт.
Тот полистал, переписал что-то и вернул:
— Проживаете по месту прописки?
— Так точно, товарищ капитан, Комсомольская, 15, квартира 4, — отрапортовал промдизайнер. — Меня тоже обыскивать будете?
«Обязательно», — подумал Огурцов, а вслух сказал:
— Нет надобности, но мало ли, если понадобитесь, надо знать, куда повестки слать.
— Ясно. Буду проверять ящик утром и вечером.
— Это на ваше усмотрение, — улыбнулся капитан. — Все. Подойдите, распишитесь, молодые люди.

Забелецкий же никуда не уезжал, а сидел за рулем своей «Волги» и, наблюдая за подъездом Эдуардовой девятиэтажки, ждал, что будет происходить дальше. Он трясся от страха и проклинал тот день, когда связался с этим идиотом и его гнилой компанией. «Что же делать?!» — он понимал, что найти под кроватью краденые картины милиционерам — дело пяти минут, а потом Эдуард расплачется и все расскажет. Сдаст всех и, самое главное, его. Он живо представил, какой разразится скандал: заместитель директора солидной государственной организации, коммунист, собрался бежать да еще и прихватить с собой принадлежащие народу художественные ценности. «Уволят и из партии турнут, это как пить дать, а вот что еще? Посадят? Могут, как сообщника и вообще… — он вспомнил анкеты с фальшивыми данными, разложенные прямо на столе, и заломил руки. — Надо же было именно сегодня прийти. Посадят не посадят, а вот дело точно откроют, да еще какое…»
Напредставляв разного самого страшного, он довел себя до того, что закололо в груди. Решил: «Сердце!» Положил под язык валидол. Из подъезда вышел человек в милицейской форме и сел в уазик. «Ага, начинается… За подмогой послали, — добавил к первой таблетке еще одну, — конечно, такое крупное дело не каждый день случается. Повезло капитану. Медаль-то точно получит, а может, и орден…»
Но машина никуда не поехала. Водитель спрыгнул с подножки на асфальт, не спеша закурил и как ни в чем не бывало стал обходить своего коня и пинать по скатам. Лицо его при этом не выражало ровно ничего. Убедившись в их достаточной упругости, он покрутил головой по сторонам и, обнаружив неподалеку подходящие кусты, направился в их сень.
«Ну да, конечно, что же это я? У них же рации есть. Вызвал и пошел отлить… Сейчас понаедут… Что же, что же делать?!» — не находил себе места замдиректора.
Но прошло полчаса, и никто не приехал. Напротив, следователь с сотрудницей вышли из подъезда и принялись, оживленно жестикулируя, о чем-то спорить, затем сели в уазик и укатили.
«Интересно… — Забелецкий стал судорожно вспоминать, сколько было всего милиционеров. — Ну да, трое. Водитель и капитан с капитаншей… Так это что же получается, уехали и никого не арестовали? А картины? Они шли явно с пустыми руками. Неужели не нашли? Невозможно… Первым делом полезли бы под кровать, а они — там… — он вспомнил, как сегодня они с Эдуардом рассматривали шедевры и в очередной раз пытались разделить, но опять не пришли к консенсусу. — Что же все-таки происходит?»
От возбуждения он завозился так, что машина заходила ходуном. Нужно было что-то предпринимать. Решил перекурить и подняться посмотреть. Но закончилась одна, другая сигарета, третья, а он все не решался. Наконец, в дверях подъезда появился Леха, нашел глазами его «Волгу» и, помахав рукой, чтобы он заходил внутрь, исчез.
— Ну что? — выкрикнул Забелецкий мучивший его вопрос, как только, тяжело дыша от быстрой ходьбы, ворвался в комнату к контрабандистам.
Те сидели на тех же местах, как и до появления следователя, и смотрели на него весело.
— Насчет чего? — ответила вопросом на вопрос Вера.
— Чего, чего? Хватит идиотничать, говорите короче, что тут было. Куда они ушли? Менты… Надолго? — Замдиректора забросил под язык еще одну валидолину.
— Надеюсь, что навсегда… — Эдуард похлопал рукой по кровати рядом с собой. — Садись, Вениамин, обкашляем. Дело серьезное.
— Да уж, сяду я с вами… Посадят, и надолго. Это точно. — Забелецкий плюхнулся на указанное ему место и, схватив лежащий рядом конверт от пластинки, стал им обмахиваться.
— Ну, так вот, коллеги, — начал атаман. — Как говорил оберштурмбанфюрер Штирлиц, мы были на волосок от провала, и, если бы не этот баклан, — кивнул на Леху, — кирдык бы нам всем и нашим радужным планам.
— А чего это я баклан? — не понял промдизайнер.
— Конечно, не баклан, а молодец, — вступилась за подельника Вера. — Спасибо скажи ему, что выручил, когда ты на полу валялся. И подшутить над вами, кстати, это мы с ним вместе придумали.
— Ух ты, блин! — взвился атаман. — А сама не валялась бы, если бы к тебе пришли, а у тебя там… на высшую меру? Легко говорить, когда…
— Уж я бы всяко…
Все начали одновременно ругаться и размахивать руками.
— Ну все! Хватит базарить! — послушав немного, строгим начальственным голосом гаркнул замдиректора. — Кто-нибудь объяснит мне, что здесь все-таки произошло?
Спорщики, замолчав на секунду, повернулись к нему и так же одновременно стали рассказывать.
— Так-так… — остановил их Вениамин через полминуты. — Как я понял, картины не нашли, так как они лежали у Веры. А каким образом они там очутились?
— Тихо, я расскажу, — взялся объяснить непосредственный переносчик. — Ну, это… значит, как говорится… Мы с Верой пришли, а у вас все открыто, музыка орет. Тогда решили пошутить. Отнесли к ней и начали тут со всеми бумаги заполнять. Ждем, когда Эд под кровать полезет. Вот, думаем, будет хохма. А тут менты…
— Подожди, — перебил его замдиректора. — Как открыто? Я же помню… Вера пришла, постучала, Эдик открыл, ее впустил. Потом ты пришел…
— Да нет. Это перед этим было. Мы картины унесли, вернулись, Вера вышла, я за ней закрыл и спрятался у матери в комнате. Она якобы снова пришла, постучала, Эд открыл. Потом я…
— Ах вот как? Хитро. — Вениамин окинул промдизайнера внимательным взглядом. — А ты, Алеша, вовсе не такой дурак, как кажешься.
— А ты, Веня, наоборот, с виду такой умный… — моментально парировал тот.
— Нет, сам подумай, — не дал ему закончить замдиректора, — что за шутки с такими вещами? А если бы его инфаркт хватил или меня?
— А как еще заострить внимание на этом возмутительном разгильдяйстве? Вечно Эд забывает закрывать дверь. Хохма не получилась, зато, сто пудов, теперь осторожнее будет.
— А хохма-то как раз и получилась, — улыбнулась Вера. — Ты бы видел, как Эдик тут на пол с повинной бухнулся.
— Ну, бухнулся, бухнулся… Испугался… Что уж каждый раз об этом. — Эдуард виновато почесал затылок. — Зато нашелся вовремя и вывернулся… Видели, как я менту порнухой шары залепил? Открываю журнал, а там бабу вот с такой жопой, — показал с какой, — трое негров во все дырки шпилят… Я ему раз в нос… Он сразу про все и забыл.
Все засмеялись.
— Это технология такая. Нас специально учат на пушку брать. Психологическая атака называется, — начал Забелецкий с намеком, что тоже состоял когда-то в органах. — Запомните, ребята, никогда не надо ни в чем признаваться. Всегда надо держаться до последнего. Пусть сами ищут, сами доказывают, это — их работа.
— Ой, я не могу! Психолог, — усмехнулась Вера. — Сам-то перетрухал — вперед всех смылся. Только пятки засверкали. Нет чтобы даму вперед пропустить…
— Ты — дама, а я — замдиректора Бюро, — поднял палец вверх, — международного туризма. Сравнила. Тебе чего? Ничего. А меня с работы, из партии и, вообще, неизвестно бы еще что…
— Директор, не директор… Убегай, не убегай… Нашли картины — всех бы вздрючили. Случай помог. Просто повезло дуракам, — подытожил Эдуард. — Надо не тарахтеть попусту, а сделать выводы и решить, что дальше делать.
— Правильно, что толку ссориться, — согласилась Вера. — А не кажется вам, пацаны, что как-то все странно и подозрительно? Пришли, везде порылись и исчезли… Кто помнит фамилию этого капитана?
Все пожали плечами.
— А он и не говорил, по-моему, — вспомнил Леха, — просто сказал, что капитан какого-то управления, и все.
— Вот… А ты, Вениамин, когда смотрел удостоверение, фамилию не читал?
— Нет. Проверил только, что настоящее, а на фамилию не обратил внимания.
— Вот… Потом, понятые, знакомые с подозреваемым… Как вам это? — продолжила излагать свои сомнения девушка. — Кто знает, вдруг бы мы вместе тот универмаг грабили?
— Да и бикса уж больно красивая была, — добавил Леха. — В милиции таких не бывает. Какие ножки! — Он поцокал языком.
— Точно, — поддержал его Эдуард. — Когда она под столом искала, у меня даже встал. Ой… — Он закрыл рот рукой и покосился на Веру.
— Вот придурки! — Та поморщилась. — Это потому, что форма ей явно короткая была, как будто чужая. Юбка еле трусы закрывала, и руки по локоть торчали.
— Именно, — согласился с контрабандисткой промдизайнер, — и вела она себя как-то странно, молчала все время и зыркала только на всех злобно, как будто это ее универмаг Эд обчистил.
— А бумаг они после себя никаких не оставили? — Забелецкий снова начал волноваться. — Должна копия протокола остаться или еще чего.
— Нет ничего. Сухо… Капитан все с собой унес. — Атаман почесал голову. — Да-а… Интересно…
— Интересно. Еще как… — Вера понизила голос. — А я думаю, они за картинами приходили. Ведь не мы одни об них знаем. Был же, как вы говорите, еще и директор музея, который пропал, родственники его, еще кто-нибудь… Жена, любовница… Вот эта женщина в чужой форме уж больно тщательно везде искала, как будто ей больше всех надо.
— Точно! — Леха хлопнул себя по лбу. — Свои картины и искала…
— А что? — Забелецкий в задумчивости обхватил подбородок. — Те два мента и коробок точно настоящие. Она могла их попросить помочь по дружбе или в долю взять. Зачем вот только наряжаться?
— Для солидности и чтобы удостоверение не попросили. Видят — форма, и нет вопросов.
— Возможно…
— Да нет, — вмешался в разговор Эдуард, — зачем им светиться? Залезли бы и украли потихоньку. У меня дверей железных нет, наоборот, всегда открыто. Вон промдизайнер зашел и взял по-простому…
— А им, может, так проще? — усмехнулась Вера. — Потом, ты всегда дома торчишь. Ночью — собака залает, мать проснется…
— Матвееевна всегда на посту… — Эдуард нахмурился. — Что же это получается, коллеги? У нас появилась конкурирующая организация.
— Именно… Причем милицейская… — У замдиректора задергался глаз.
— У них все имена, координаты, и они в курсе наших планов — это плохо… — подытожила Вера.
— Но и мы их теперь знаем, по крайней мере, в лицо — это хорошо, — внес оптимистическую ноту Леха.
— Да… И действуют они не от лица закона, иначе не стали бы крутить и переодеваться, — добавил Эдуард. — Это тоже неплохо. Они такие же преступники, как и мы, что уравнивает шансы.
— И картины пока у нас… — Вера задумчиво прикусила губу. — У меня их держать опасно — мой адрес они знают. Лехин тоже… Вениамин, остаешься ты.
— Постойте, ребятки, — не понял Забелецкий, — вы что же, еще не успокоились? Все еще хотите ехать? Ты, Эдик, только что сдаться хотел и нас всех сдать.
— Это была минутная слабость, — перебил его атаман. — Откуда я знал, что картин здесь нет и менты ненастоящие? И при чем тут все вы? Я сам заварил кашу, сам бы и ответил…
— Ну, неважно… Но ведь все изменилось, теперь про нас знают…
— Ну и что? — поддержала атамана контрабандистка. — Зато и мы про них знаем. Раньше не знали и могли получить удар в спину, а сейчас знаем. Они ударили, и нам повезло, что мимо. Потом, их трое, а нас четверо. Чего бояться?
— Не знаю. Такое дело. Да еще через границу… — Замдиректора тревожно заерзал на кровати.
— А ты, Вениамин, можешь не ехать, если боишься, — подмигнул ему Леха. — Путевки нам сделай, и все. Потом прилетишь в гости, мы с тобой щедро расплатимся, с Донной Саммер познакомим, на кадиллаке покатаем.
— Ух ты! Какой шустрый пацан… — Благоразумие замдиректора, подавшее было свой робкий голос, замолкло под ударами жадности и сластолюбия. — Может, ты не поедешь? Ладно. Давайте мне чемодан, ребята. Я спрячу его так, что сам черт не найдет. А потом заеду кое к кому, узнаю, что это за оборотень в погонах к нам приходил.

— Так что ты хотел мне сказать, чувак? — спросил Эдуард у Лехи, когда Вениамин и Вера ушли.
— Так это… Шило, короче. — Промдизайнер виновато почесал макушку.
— Что еще за шило?
— Да, вообще, копец. Не знаю, как и сказать. Ты меня убьешь…
— Не пугай меня, баклан. Что еще случилось?
— Да проболтался я тут обо всем двум коням с работы… По пьяни… — И Леха в подробностях рассказал атаману про Сикомодрыча с Камикадзе и про свои им обещания.
— А что? В отличие от тебя, ничего шильного в этом не вижу, — успокоил Эдуард подельника, как тот закончил. — Я, честно говоря, сомневался в тебе, а ты молодец, выкрутился.
— Я и говорю, — обрадовался Леха, — толковые мужики. Без них нам никак. Тем более время поджимает. Вот что только с ними потом делать?
— С собой возьмем, на твою долю. Тебе помогают — ты их и везешь…
— Да мне не жалко, пусть едут, но… — Промдизайнер сморщился. — Они такие чмошники…
— А сам-то, вспомни, каким был, пока я из тебя человека не сделал.
— Да ну… Ты серьезно, что ли, Эд?
— Да нет, конечно, шучу, — ухмыльнулся Эдуард, — Хватит нам и одного колхозника в команде.
— Фу… — выдохнул Леха с облегчением. — А я уж чуть не поверил. И куда их потом?
— В расход. — Атаман чиркнул ногтем по шее. — Бритвой по горлу — и в колодец, как говорится…
— Да ну?! Ты че?! — Промдизайнер даже привстал. — Опять шутишь?
— Нисколько…
— Да ну?! Кончай…
— Почему я? Ты разболтал. Тебе и кончать. — Эдуард смотрел на подельника серьезно, в упор и ждал реакции.
— Да не-е… Я не могу… Не умею. — Лехе показалось, что атаман не шутит, и он сразу протрезвел. — Тем более бритвой… Фу!
Тут в комнату вихрем ворвался счастливый нагулявшийся Арчибальд и разрядил обстановку. Он запрыгнул к промдизайнеру на кровать, облизал ему лицо, перемазал грязью рубашку и, схватив с пола оброненный кем-то кусок хлеба, смылся.
— Что такое, мать?! — заорал Эдуард в дверь. — Держи собаку, когда приходишь… Сколько раз говорить?! — Потом Лехе: — Дура старая… Ладно, приводи своих чмошников, побазарим, посмотрим, что за кадры. Тогда и решим, что с ними делать.
15
— Что, допрыгался Эдвартик? — высунулась в подъезд Матвеевна, как только увидела в свой натруженный глазок, что милиционеры выходят. — Вот-вот, я и говорю, что давно пора вам им заняться, ребята… Здрасте…
— Да-да… привет… — кивнул ей на ходу Огурцов. Общаться со старухой настроения не было.
— Что, так и уйдем? — зло прошипела Софья, как только они покинули поле зрения ее вездесущего ока.
— Уйдем пока. — Капитан пожал плечами. — А что мы еще можем?
— Как что можем?! Они у них… Я знаю. У пацана этого или у девки. Надо сейчас же идти искать дальше. Адреса у тебя есть…
— И как мы это будем делать? Двери ломать?
— Как хочешь… Ты мент…
— Я мент, а не бандит. Надо какую-то законность соблюдать, хотя бы для вида.
Они вышли из подъезда. На улице можно было дать полный голос.
— Тряпка ты, а не мент! Они ржали над нами! Скоты! Я еле сдержалась… — Она схватила его за рукав и попыталась развернуть. — Пойдем вернемся и возьмем их за жабры.
— Кончай, — сыщик выдернул руку, — не надо суетиться. Поехали домой… Никуда они от нас не денутся. Завтра я что-нибудь придумаю.
— Завтра, завтра… Опять завтра! Надо сейчас, пока сидят в одном месте — вся банда… За бугор они, видишь ли, собрались, крысы! С моими картинами! Надо брать их, пока они тепленькие, и пытать. Пытать, пока не расколются!
— Пытать? Ты что, совсем взбесилась? А если не расколются? Убить?..
«Убить!» — хотела крикнуть Софья, но промолчала, в бессильной злобе пнула газету, услужливо принесенную ей для этого ветром, и залезла в машину.
По дороге Вовчик бурчал что-то про то, что движок троит и коробка заедает, а супруги ехали молча.
«Да… — Огурцов курил и размышлял, глядя в окно на хмуро снующих по тротуарам пешеходов. — Как-то я женился, не подумал. Что за бабу взял? Кто такая? Может, рецидивистка или еще кто? Надо было по картотеке ее пробить, что ли… Пытать собралась… Интересное кино…» Он представил, как держит ту хорошенькую, что сидела на кровати, за локти, а жена жжет ей грудь сигаретами: «Брр! Да нет… Это она сгоряча…»
Как приехали домой и зашли в комнату, Софья молча переоделась, торопливо скидала свои разбросанные везде трусы и лифчики в сумку и направилась к выходу.
— Ты куда? — спросил Огурцов нерешительно.
— Прощай, капитан, — бросила она, выделив обидной интонацией его невысокое звание. — Я ошиблась с тобой. Ты не мент и даже не мужик, ты — червяк. Обойдусь без тебя, живи как жил, ничтожество! — Одарила презирающим взглядом и вышла, громко хлопнув дверью.
— Ну и сама пошла! — крикнул он ей вдогонку. — Больно надо…
«Ну и денек выдался…» — Ошарашенный Огурцов посидел с минуту, оцепенело глядя на дверь, поглотившую его любовь, и резко вскочил на ноги. Ему жутко захотелось выпить.
Никакой алкоголик держать у себя спиртное в доме не будет. Вернее не так: в доме у алкоголика никакое спиртное не держится. Он с надеждой на лице посмотрел на часы. Семь тридцать. Винные закрылись полчаса назад. «Спросить у соседей? — выбежал в прихожую и задумчиво покосился на их дверь. За ней надрывался телевизор и стучали по тарелкам ложки. — Ужинают, упыри… Не-е… дохлый номер. Даже если есть, не дадут. Разговоров зато потом будет…»
Вернулся к себе, взгляд его упал на небрежно брошенный на стул милицейский мундир. «Конечно же…»
Подошел к телефону и набрал номер.
— Лидочка, привет. Что делаешь?
Из трубки полился пространный ответ. Он слушал воркующий голос подружки и недоумевал, что его раньше так умиляло в ее слащавых рассказах.
— Да ты что? Вот это да, — вставил он, как только дождался малейшей паузы. — Подожди, подожди. Я что звоню-то, знаешь какой сегодня день?
— Какой?
— Не помнишь? Эх ты…
— Ну, какой еще может быть, какой? Брось, Валерка… Опять разыгрываешь.
— Зачем разыгрываешь? Годовщина нашего с тобой знакомства.
Он почти не врал. Сегодня было третье октября. Когда-то давным-давно примерно в это же время начались у них занятия в школе милиции. Событие, конечно, не особо примечательное, но она обрадовалась.
— А ведь и вправду. Вот ведь ты какой. Вспомнил. А я, ворона, совсем забыла. Это сколько же лет прошло? В тысяча девятьсот пятьдесят…
— Тридцать, — ляпнул он наугад. — Тридцатник — почти юбилей… Через полчаса приеду, отметим, заодно и форму твою привезу. Можно?
— Приезжай, конечно. У меня как раз Муся…
— Все, еду, — не дал ей продолжить Огурцов и положил трубку.
Он знал, у нее всегда есть, что выпить. Настроение слегка поднялось. Прошел на кухню, выбрал из стоящего на подоконнике соседского букета пяток астр посвежее, приложил к мундиру в авоську и, заглянув по пути в приделанное к стене прихожей зеркало, вышел из квартиры.

Лида жила на пятом. Лампочки в подъезде почему-то не горели. Он матюгнулся и начал пробираться на ощупь. На подходе ко второму этажу ударивший в нос резкий запах недавно справленной кем-то нужды побудил капитана достать и включить фонарик. На площадке в луже лежало и сопело тело. Осветив сначала лицо, а потом всего спящего, Огурцов понял, откуда воняло.
— Фу, скотина… — Аккуратно, чтобы не испачкать ботинки, перешагнул существо и пошел дальше. — Какая тварь…
Позвонил. Она открыла через секунду, как будто ждала у двери.
— Да ты что, Валера?! С цветами… Заходи скорее, а то у нас опять так пахнет в подъезде…
В освещенной прихожей Лидочка предстала перед ним в нарядном платье. «Что бы это значило? — подумал Огурцов. Сколько раз приходил раньше, она всегда встречала его в домашнем халате. — А накрасилась-то, накрасилась…»
— Ты такая красивая сегодня…
«Что это со мной?» — удивился он, с какой легкостью из него вылетел комплимент. Вручил свой букет и поцеловал в щечку.
— Ой, спасибо, Валерочка. Ты такой галантный! — Она слегка покраснела то ли от смущения, то ли от удовольствия. — Вот, решила нарядиться. А то платье два года назад купила и ни разу не надевала…
— Правильно, тебе очень идет…
И он не льстил. При этом освещении она была очень даже хороша. Тушь и ярко-красная помада делали ее милое лицо броско привлекательным; платье, может, немного не по сезону летнее, обтягивая, подчеркивало по девичьи тонкую талию и не скрывало неплохо сохранившуюся к сорока пяти годам грудь.
— А что мы стоим? Бери тапочки, Валера, и проходи.
Огурцов прошел в гостиную. Он попал сюда впервые, раньше его дальше прихожей не звали, или сам не просился, предпочитая не лезть в чужую жизнь. Комната ничем особенным не отличалась. Мебельная стенка, телевизор, складной стол-книжка, подранные когтями Муси и Буси диван и кресло, на полу поблекший за долгие годы службы ковер. Пахло кошками и какими-то сладкими духами.
— У меня такой беспорядок… Извини. — Лидочка принесла его астры в голубой вазочке и поставила на телевизор. — Муся и Буся спят. — Кивнула на приоткрытую дверь спальни. — Как раз перед твоим приходом такую беготню устроили, ты бы видел…
— Я хотел купить шампанского, — мягко перебил ее Огурцов. — Но оказалось, что магазины уже все закрыты. Поздно вспомнил про юбилей.
— А ты знаешь, у меня тоже нет шампанского… — Она вроде как даже смутилась. — Только водка.
— Так еще даже лучше… — Глаза у него заблестели, и чуть не вырвалось: «Неси быстрей», но он вовремя взял себя в руки и, притушив радость в голосе, добавил: — У меня от этой шипучки только изжога.
— И то верно. — Лидочка хохотнула в ладошку. — Мы с девчонками на прошлый Новый год бутылку полусладкого открывали, открывали… Открывали, открывали… Всяко пытались: и ножом, и щипцами. Зойка даже зубами хотела, но мы не дали. Вдруг бы ей в рот бахнуло. В общем, открывали, открывали, так и не смогли — поставили в сторонку. А оно через час как выстрелит само — и такой фонтан до потолка, представляешь… Муся и Буся бежать в разные стороны. Спрятались… — Лида ворковала и ворковала, усевшись, как голубица, на валик дивана, а время шло.
— Может быть, пока стол разложить? — чтобы побудить ее к действию, вставил Огурцов, когда она остановилась на секунду глотнуть воздуха.
— Ах да, и в самом деле… Что же это я? — всплеснула она руками. — Разложи, Валерочка, разложи, конечно. Я сейчас, мигом. — И убежала на кухню.
«Где там сейчас Сонька, интересно? — думал Огурцов, толкая тяжелый полированный стол к дивану. — Домой вернулась или… Да нет, бродит, наверное, где-нибудь, кошка драная. Надо же, разобиделась…»
Он поднял одну половину столешницы, подставил под нее ножку и, почесав лоб, вторую решил не открывать. Места для двоих получилось предостаточно. «Интересно, догадались эти ребятишки, что обыск был ненастоящий и зачем мы в действительности приходили?»
— А тебя, Валерик, в последнее время что-то совсем не видно в управлении. Ну-ка, рассказывай давай, где пропадаешь… — Лидочка принесла с кухни поднос с закусками и, поручив подержать его приятелю, стала стелить скатерть. — Ах, вот они, красотки, поглядите! Только вас тут и не доставало…
Почуяв запах колбасы, в проеме спальни нарисовались две кошки. Одна, увидев незнакомца, сердито фыркнула и запрыгнула на спинку кресла, а другая подошла и стала тереться об его ногу.
— Кто из них кто? — с радостью перевел Огурцов разговор на другую тему.
— Вот эта, общительная — Муся, а та, дикарка — Буся, но ты не думай, она скоро освоится и еще всем покажет. Недавно Маринка из детской комнаты приходила… — Сев на любимого конька, Лидочка снова про все забыла.
Капитан поставил поднос и стал составлять его содержимое на скатерть. «Так-то она, конечно, права, картины у них, и нужно срочно что-то делать… — взял с корзинки кусок хлеба, положил на него пластик колбасы и засунул в рот. — Но не хватать же и пытать…»
— Лида! Ну ты что?! — не вытерпел он, наконец. — Давай уже приступим. Потом дорасскажешь.
— Ой, точно! Извини, Валерочка… Опять заболталась… — встрепенулась хозяйка. — Я, ты знаешь, все одна и одна. Не с кем поговорить даже… — Бросилась к серванту, извлекла из его зеркального чрева две стопки и поллитровку «Пшеничной», поставила на стол. — Ты садись, садись, что стоишь? И, вообще, будь как дома… — Схватила поднос и снова убежала.
Капитан усмехнулся, бухнулся на диван и занялся бутылкой.
— Огурчиков соленых или грибочков принести? — донесся до него ее голос с кухни. — А, Валера?
— Да необязательно… Хотя было бы неплохо, — откликнулся он, разливая водку. — И хлеба бы еще, а то тут как-то маловато.
Пока она хлопала холодильником и стучала тарелками, он взял свою рюмку, чокнулся с горлышком бутылки и, предложив взглядом все еще продолжавшей смотреть на него с подозрением Бусе поддержать его, выпил. Поморщился — водка была теплая и противная. Занюхал тыльной стороной ладони и налил снова. «…А что я мог сделать. И так с этим обыском пошел на преступление…»
— Вот, посмотри, какая красота! — Лидочка появилась из кухни снова с полным подносом. — Не какие-нибудь там базарные. Сама солила… А груздочки… Помнишь, ездили в прошлом августе с управлением? Вот-вот, оттуда.
— Ну, все… Хватит хлопотать. — Водка докатилась до голодного желудка Огурцова, он слегка захмелел и подобрел. — Садись уже.
— Сейчас, сейчас. Какой нетерпеливый… — Она пробежалась глазами по комнате. Все стулья стояли завешанные одеждой. — А, ладно, сяду с тобой. Посидим рядком, поговорим ладком… Ты не против, Валерик? — И подсела к нему на диван.
— А почему я должен быть против? Я только за… — Он поднял рюмки, одну протянул ей. — Давай за тебя… Ты такая хорошенькая в этом платье и, вообще, всегда…
— Да, что с тобой сегодня? Прямо захвалил меня всю. — Она расплылась в довольной улыбке. — Давай за тебя лучше. Молодец какой, вот про юбилей вспомнил. Тридцать лет — это подумать только! А, ты помнишь…
— Ну, в общем, за нас, — не дал ей растечься мыслью по этому раскидистому древу капитан.
— За нас.
Они чокнулись и дружно выпили. Лидочка ловко закусила огурцом, потом опомнилась, сморщилась и закрыла рот ладошкой.
— Сто лет не пила. Забыла уже, какая она противная, эта ваша водка. И как вы, мужики, только ее пьете? Ведь это же яд… Горькая, вонючая… Фу! Все беды от нее… Позавчера ездили на убийство. Мужик пьяный зарезал жену, собутыльника и себя пытался, но до конца не смог — уснул. Соседи милицию вызвали, когда кровь из-под двери в подъезд протекла. Жуть…
Она замолчала, чтобы снова откусить от огурца, чем тотчас же не преминул воспользоваться капитан.
— После первой и второй перерывчик небольшой. — Разлил и подал ей рюмку. — Давай все-таки, Лида, за тебя.
— Ты что это, Валера, напоить меня задумал? — Она кокетливо подмигнула и уставилась на него бесстыжими из-за обильной подводки глазами.
«И, в самом деле, что же это я делаю?» — резанула бритвой пришедшая с ее вопросом мысль.
То ли от уютной мягкости диванных подушек, то ли от домашней теплоты спящей у бедра кошки он совсем забыл, что неделю назад по страстной любви женился.
— Нет. — Он глупо улыбнулся, отвел взгляд и, неловко ткнув своей рюмкой в ее, залпом выпил.
— Нет? — Глаза ее разочарованно потухли. — Ну, тогда я не буду. — Отставила рюмку и отвернулась.

Огурцов всегда нравился ей, нравился, может быть, не меньше чем она ему. Но в молодости он был очень нерешительным, а она приличной девушкой и не могла начинать первой. Хотя все равно как-то пыталась сдвинуть это дело с мертвой точки — строила ему глазки, подмигивала, недвусмысленно улыбалась, даже порой тонко намекала, но… все зря. Он смотрел на нее влюбленно, грустно вздыхал, но конкретного ничего не делал. А его шустрый товарищ в это время, наоборот, прохода не давал, все наседал и наседал. Она и уступила — а что делать? Молодая была, жутко хотелось тепла и ласки. Серега тоже был неплох, конечно, но она жила с ним, а млела от хрипловатого Валериного голоса и с тоской провожала взглядом его могучую спину.
Затем мужа убили. Хоть и нелюбимым был, но она честно отгоревала и выдержала траур. Огурцов снова появился на арене, даже работать перевелся в их управление. Стали часто видеться, общаться. Все шло медленно, но верно. Она чувствовала: подходит время, вот-вот Валера ей объяснится. И этот момент настал. На какой-то вечеринке он напился, подкараулил ее в коридоре, наговорил разной похабщины, да еще и попытался насильно поцеловать. Естественно, она отругала его и дала по лицу — должна была как порядочная женщина, а он обиделся и опустил руки… Навсегда.
Шли годы, она привыкла жить надеждой, довольствуясь лишь его обожающими взглядами. А в последние дни и их не стало. Ее, как она считала, Валерик сделался совсем чужим и холодным. Это случилось внезапно и повергло женщину в панику. Она недоумевала, что могло произойти, неужели соперница?
Но сегодня вечером он неожиданно позвонил. Все наврал, как всегда. Она-то точно знала, что познакомились они не в октябре, а в начале сентября, и лет с тех пор прошло двадцать семь, а не тридцать, но подыграла ему, виду не подала, что, в отличие от него, помнит все их немногочисленные, но так дорогие ей даты. Лишь бы только пришел… Помылась, нарядилась, накрасилась, как падшая женщина, и твердо решила: на этот раз умрет, а своего не упустит.
И все шло прекрасно: ее герой принес цветы, был как никогда смел и решителен, забросал комплиментами и даже поцеловал… Но, самое главное, она снова увидела в его глазах тот огонь, огонь любви… И вот теперь, как только становится погорячее, перед ней снова прежний Огурцов и его испуганные коровьи глаза. «Что же делать? — в отчаянии думала она, глядя на болтающуюся на одном шурупе дверную ручку. — Не бросаться же на него?»
— Да ты что, Лидочка?!
Очередная порция водки добралась до мозга капитана и расставила там все по своим местам. «Сонька далеко и, вообще, возможно от меня ушла навсегда. А…» — он повернулся и обнаружил рядом ту самую, о которой мечтал всю жизнь. В теплых лучах оранжевого абажура она была так же мила, свежа и желанна, как в тот раз, когда он впервые увидел и полюбил ее. Сидела, напряженно выгнув спину, и взволнованно дышала, вздымая умело подчеркнутую тесным бюстгальтером грудь, словно ждала, когда он протянет руку и возьмет ее. «Да нет, это невозможно…» — снова вспомнил он ту обидную пощечину в Доме Культуры, тряхнул головой и промямлил:
— Я же… это самое… не в том смысле сказал «нет», что не хочу, а в том, что… чтобы тебе плохо не стало… Ну… ты понимаешь?
Лидочка не отвечала и не поворачивалась. Замерла, и только жилка на шее под ее тонкой белой кожей билась часто в такт ударам сердца.
— Ну, ты что, обиделась? Я же… это… по-дружески…
Тело ее дернулось, она закрылась руками, всхлипнула раз, потом другой…
Это был сильный ход.
— Ты плачешь, что ли?!
Забыв про все страхи и сомнения, он обнял обиженную им женщину и повернул к себе. Та поддалась на удивление легко. Взгляды их встретились, а потом и губы. Накопившаяся за четверть века страсть вырвалась наружу. Сначала они яростно целовались сидя, а потом Лидочка, все больше и больше склоняясь назад, повалилась и технично перевела дрожащего от возбуждения Огурцова в партер.

— Мою двушку плюс твою комнату запросто можно на трехкомнатную сменять. А если еще и доплатить немного, то и в центре получится. «Москвич» твой продадим, «жигули» купим. У меня как раз очередь на пятерку подходит. Лада-то всяко лучше. Мне незачем, я ездить все равно боюсь… — Лида сморщила свой аккуратненький носик. — Валера, все равно пахнет! Высунись как-то подальше, что ли… А вообще, по-хорошему давно бросать пора. Это же какой вред легким! Ну ничего, переедешь ко мне — я за тебя возьмусь.
Она пела и пела, не прерываясь ни на секунду, вся светясь от счастья. Огурцов же, наоборот, с каждым ее словом мрачнел. Хорошо, что лицо на улице. Дымить в квартире, даже в туалете, ему строго запретили, в подъезде воняло, вот он и курил, высунувшись из окна чуть ли не по пояс.
— Рано тебе еще на пенсию. Уволишься — что делать будешь? В сторожа пойдешь? — она насмешливо фыркнула. — Я все продумала. Жена ректора юридического — моя хорошая подруга. Устроим тебя туда заочно — сразу майора получишь, а окончишь — подполковника.
Огурцов выбросил окурок, втащил свое грузное тело обратно в комнату и подошел к столу.
— Ты что такой грустный, Валерик? Не продуло тебя там?
— Брюшную артерию, похоже, передавило. Скоро пройдет. — Он вылил морс в один из облепивших подоконник цветочных горшков и наполнил освободившийся стакан почти до краев остававшейся в бутылке водкой. «Да уж. Попал я, похоже, — Огурцов покосился на сияющую как медный таз подружку. — Даже не знаю, что она сделает, когда узнает о моей женитьбе…» Он тяжело вздохнул и выпил все, не отрываясь.
— Э-эх! — Вытер рот ладонью и закусил грибом.
— И пить надо поменьше, дорогой мой. — Лидочка неодобрительно покачала головой. — Тебе и майора-то не дают, скажу по секрету, потому что от тебя вечно лавровым листом несет. Ты думаешь, никто не догадывается, что ты им свой перегар заедаешь?
После акта любви она успела сбегать в ванную, переоделась там в свой обычный домашний халат, смыла макияж и сейчас выглядела как обычная, побитая жизнью тетка, пилящая своего недотепу-мужа. — И, вообще, надо тебе с Пиночетом подружиться, а то ты как неродной прямо. Двадцать лет вместе проработали, а ты у него даже ни разу на дне рождения не был. Вот меня как раз пригласили — ему на следующей неделе пятьдесят пять стукнет. Пойдем вместе. Костюм тебе новый купим, этот совсем износился. Я вас там помирю… Он мужик неплохой. Будешь с ним дружить — дела твои сразу в гору пойдут.
— А знаешь, кто зятя его любимого в больницу отправил? — не дожидаясь паузы, вставил капитан, зло усмехнувшись.
— Да есть подозрения. В управлении все говорят, что, кроме тебя, больше некому.
— И какое тогда еще день рождения? Я уверен, он спать не может, думает, как меня со свету сжить.
— А это и вправду ты, что ли? — всплеснула руками Лидочка.
— Полка на него упала… придавила, а что потом было — не знаю.
— Как так упала? Сама, что ли?..
— Ну, помог я ей немного… а так-то хотел кулаком убить мерзавца за его слова пакостные… про тебя, кстати.
— Ах, Валера, Валера… Что ты наделал… Да как можно было… Он же зять его любимый… Что же будет, когда очнется… — запричитала она, схватившись за щеки.
На Огурцова вдруг навалилась страшная усталость, он плюхнулся в кресло, едва не раздавив валявшуюся там кошку, и пробормотал:
— Можно я посплю тут немного? — Склонил голову на грудь и, не дождавшись разрешения, через несколько секунд захрапел.

Проснулся оттого, что кто-то слюняво целовал его в губы. Он нехотя открыл глаза и обнаружил себя в кровати. Рядом лежала Лидочка и, приподнявшись на локте, смотрела на него ласково, как должна была когда-то мать в детстве.
— Вставай, Валерочка, уже семь. На работу собираться будем… — увидев, что он очнулся, заворковала она, распространяя вокруг запах нечищеных зубов. — Физзарядочку сделаем, — пошевелила своей лежащей на нем ногой, — позавтракаем и поедем. Как ты относишься к овсяной каше?
«А от Соньки по утрам приятно пахнет… Интересно, ночевала она дома или нет? — он сунул руку под одеяло и не обнаружил на себе трусов. — А она не промах!»
— Трусы твои я простирнула, носки и майку тоже. Уж очень они были… — Она поискала слово. — Несвежие. Но не волнуйся, наверняка они уже высохли, а если нет — я их быстренько утюжком шоркну… Так, я не поняла, ты кашу овсяную будешь? Очень рекомендую. Полезно начинать день с овсянки, по-английски, так сказать…
«Да-а, попал я, кажется…» — Огурцов захотел сказать, что ничего не хочет, но рот не открывался. С трудом разлепив губы, он стер с них что-то и поднес к глазам. Пальцы оказались в шерсти. Пошарив над головой, нашел лежащую там кошку.
— А что такого? Это, вообще-то, Мусина подушка, она всегда здесь спит. Буся в ногах, а она здесь. Сон мой охраняют, девочки мои… Не бойся, ничего страшного не будет, кошачий волос чистый… — Лидочка сделала умильное лицо и стала чесать охранницу за ушами, та заурчала и, выгнув спину, уперлась лапами в капитаново ухо.
За окном только что рассвело. В стекла стучал дождь, из-за распахнутой форточки в комнате было холодно. Жутко не хотелось шевелиться и, вообще, жить дальше, но когда зверь в экстазе стал втыкать в него когти, Огурцову пришлось подняться и сесть на кровати.
— Блин, ко мне же в восемь двух зеков на очную привезут. А еще подготовиться надо, — соврал он, захотел вскочить и бежать, но вспомнил, что без трусов, а одеяло было одно.
— Ты не принесешь мне трусы, дорогая? — попросил он буднично, как, по его мнению, обычно просит супруг супругу.
— А ты что, сам стесняешься? — Лидочка прыснула со смеху. — Иди да возьми, они в ванной висят, а мне лень. У меня еще есть минуток пятнадцать понежиться. — В попытке соблазнить будущего супруга она высунула из-под одеяла ногу и, поставив ее перпендикулярно кровати, кокетливо вытянула носок.
«И ноги у Соньки бритые, и пятки тонкие и розовые», — он не повелся, поднялся и, вздохнув тяжело, пошагал в ванную как есть.

Спускался по лестнице капитан в отвратительном настроении. Мучила совесть, болела голова, и противно липли к телу сырые белье и носки. Тело, отравившее воздух в подъезде, куда-то исчезло, но вместо себя оставило на полу содержимое своего желудка. Огурцов задержал дыхание и вдохнул, только выскочив на улицу.
— Какая же все-таки тварь…
Во дворе не было ни души. Лишь чьи-то забытые кальсоны как бешеные мотались на бельевой веревке. Ветер обрадовался, что из подъезда кто-то вышел, рванул в его сторону и, объединившись с дождем, обдал с головы до ног холодным душем.
— Это же надо, еще вчера было лето!.. — Капитан запахнул пиджак и потрусил к машине. Там его ждала еще одна неприятность. Задние колеса его «москвича», которые он купил совсем недавно, выстояв в очереди почти два года, кто-то заменил на тоже новые, но кирпичи, очевидно со стройки, у дырявого забора которой он припарковался.
— Да что же это такое?! — вскричал он, матерно выругавшись, плюнул в лужу, в которой стоял, и побежал обратно в подъезд.
— А я знала, что ты вернешься. — Лидочка встретила его улыбкой во все лицо. — Мусе ты так понравился, что она с тех пор, как ты ушел, от двери не отходит. Вот, посмотри, и сейчас… А что случилось?! — заметила она, наконец, что любовник ее чернее тучи.
— Да так, ничего… Колеса у нашего «москвича» свинтили. Ты не в курсе, кто тут у вас этим промышляет?
— Да нет… Откуда? Ты же знаешь, я не по этой части.
— А кто здесь сейчас на участке? Чапай все еще?
— Ну, да. Василий Иваныч, старший лейтенант.
«А… Есть еще неудачники и похлеще меня», — подумал Огурцов и, подойдя к телефону, попросил:
— Дай-ка мне его номер. Домашний.
— Конечно. — Лидочка достала из сумки книжечку и стала листать. — А зачем домашний? Времени-то уже, — кивнула на ходики, — почти восемь. Старый служака наверняка уже у себя в опорном пункте. Вот его номер…
Она стала диктовать, а капитан крутить диск.
— Участковый инспектор старший лейтенант Чапайченко, — послышался после гудков бодрый старческий голос.
— Здравия желаю, Василь Ваныч. Уже на работе? Похвально… Огурцов моя фамилия.
— Здорово, Валерик. А где мне еще быть? Дома, что ли? Так и туда звонят и ходят круглые сутки. Участок-то у меня, сам знаешь, большой и далеко не спокойный…
— Да уж, угораздило лишний раз убедиться. Слушай, колеса у меня твои подопечные сняли, а срочно ехать нужно…
— Да ты что? Все четыре?
— Нет, задние только, совсем новые… Причем не шпана какая-нибудь, а спецы орудовали, я думаю. Своими балонником и домкратом работали. Гайки там у меня стояли секретные — не помогли.
— Секретные, говоришь? Понятно… А где это случилось?
— На Маяковского, у стройки.
— Ага… Понятно… И когда?
— Ну, где-то с двадцати одного до семи утра. Понятно?
— Понятно… — Участковый сделал паузу секунд пять, потом покашлял и продолжил: — Ну что же, Валерик, есть у меня одна версия. Заходи ко мне, что ли, доложу.
— А нельзя прямо у подозреваемых встретиться? Или, может, адрес скажешь, я сам с ними поговорю? А то мне к тебе тащиться, потом туда в такой дождище. Давай, Иваныч… С меня бутылка.
— Какая бутылка? — Чапай хрипло засмеялся. — Кефира, может быть, и то только свежего, без градусов.
— Договорились, две… Говори адрес.
— Думаю я, что Коли Мерседеса это работа. Его окна как раз на забор стройки выходят, а в гаражах неподалеку у него шарашка ремонтная, машины чинит. Мастер, говорят, золотые руки, но до чужого падок, просто беда. Год назад у адвоката в том краю из «Волги» импортный магнитофон пропал. По отвертке самодельной, мною в салоне найденной, вышел я на него. Он сначала ершился, все отрицал, девственницу непорочную изображал. Пришлось жимануть, понятно, припугнуть и все такое. Он сразу признался, все вернул, извинился и поклялся больше никогда чужого не брать. Я пожалел его, отпустил, и с тех пор за ним ничего такого не наблюдалось. Ну а вчерась вечером, видимо, катил наш Мерседес из гаражей домой, путь-то его как раз мимо стройки пролегает, и срисовал, что лох какой-то машину с хорошими колесами на улице оставил. Через час подходит к окну, она стоит, через два — стоит… Ну, где-нибудь под утро, думаю, и не вытерпела душа поэта, отправил своих архаровцев на дело. Откуда ему было знать, что это грозного опера Огурца тарантас?
— Ой, да не опер я, Иваныч, — грустно вздохнул, Огурцов, — давно уже.
— Знаю, знаю, Валера, что в кабинете штаны просиживаешь… Знаю и почему даже… Я ведь и сам не всегда участковым был… — Чапай тоже вздохнул. — Извини, не представляю тебя там. Для меня ты всегда будешь орлом, который первым под пули бросался, жизнью рисковал не ради звездочек, как некоторые, а ради людей… — Он оживился. — А помнишь, как банду Шершавого брали? Я тогда еще майором был… Помнишь?..
— Помню, все помню, Иваныч… — перебил его капитан. — Потом понастальгируем, за кефиром. Говори адрес, мне ехать надо.
— Адрес, говоришь? Ладно, запоминай. Маяковского, тринадцать… Двухэтажка такая деревянная, на углу… зеленая. Правый подъезд. Квартира на первом этаже, на площадке самая ближняя к лестнице. Номер, извини, не помню. Коля Мерседес звать. Фамилию забыл. Ну, найдешь, в общем… Сожительствует он там с соседкой. У нее двое сыновей несовершеннолетних. Они ему шабашить помогают, и колеса твои, думаю, тоже их работа. Пацаны дерзкие, могут ножом пырнуть или ломиком по черепу заехать. Будь осторожен, спину не подставляй.
— Ладно, надеюсь, это они… Спасибо тебе, Иваныч. Кефир с меня.
— Давай, с Богом.
— Ну, я побежал.
Огурцов положил трубку и взглянул на Лидочку. Та была само расстройство.
— Надо спешить, пока эти чмыри мои колеса никому не приделали…
— Куда ты?! — всплеснула Лида руками. — Позавтракай хотя бы… Я чай заварила…
— Заманчиво, но некогда. — Он секунду подумал, потом нагнулся, чмокнул ее в щеку и вышел из квартиры.
— Вечером придешь?
— Позвоню…
Дождя на улице меньше не стало, и он, пока шел по адресу, промок до нитки. В подъезде было относительно чисто, правда, неприятно пахло протухшим мусором из выставленного из третьей квартиры ведра. «И чем приходится заниматься…» — подумал он, разглядывая внушительных размеров член во рту у нарисованной на стене кудрявой головы, принадлежащей, если верить надписи, Рае. В нужной ему квартире кто-то скрипел половицами, но на его звонок почему-то не реагировал. Он позвонил снова, продолжительнее и для верности попинал дверь ногой.
— Чего надо? — раздался, наконец, из-за нее раздраженный женский голос.
— А Колян дома? — прогундосил Огурцов, изображая пьяного. — Я ему это… деньги принес…
— Спит он. Рано еще, иди отсюдова! — зло ответил голос.
— Ну и ладно… Не хотите — как хотите… — Он громко затопал по полу, якобы направляясь на выход.
— Эй… Подожди, мужик… Что за деньги-то? — Дверь распахнулась, и из нее, вытирая руки о грязный фартук, выкатилась толстая тетка. — Давай, я передам…
— Уголовный розыск. — Огурцов мгновенно развернулся и, сунув толстухе в нос удостоверение, проскользнул за ее спиной внутрь.
— Что еще за розыск?! Какого хрена?! Не имеешь права! — обнаружив, что нарушитель уже в квартире, заверещала та.
Воплями своими она явно хотела кого-то предупредить или позвать на помощь. Так и случилось: секунды через три из одной из комнат выскочили два низкорослых короткостриженых парня в трусах и майках. Тот, который покоренастее, держал за ножку табурет, а тощий сжимал в руке нож. Они молча хмурыми взглядами оценили обстановку и, заняв позиции с двух сторон от капитана, замерли, как псы, ждущие команды.
— Спокойно, мамаша. — Огурцов на всякий случай отошел поближе к стене. — Я же сказал, из милиции… Удостоверение показал. Зачем шуметь? Буди Мерседеса. Мне надо с ним поговорить… Срочно.
— Вот ведь шнырь какой! Говорит, деньги принес, а сам — мент поганый… — не унималась тетка. — Права не имеешь без ордера в дом врываться!
— Заткнись, дура, — послышался откуда-то из угла хриплый властный голос.
Тетка сразу замолкла, и на середину прихожей выехал Мерседес, тоже в майке, но без трусов — их просто не на что было надевать. Инвалид оказался чуть ниже пояса обрубленным, сидел на деревянной тележке с колесиками.
— Ну, я Мерседес, рассказывай, чего хотел? — разрешил он, громко скребя подмышку мощной волосатой рукой.
Огурцов опешил: «Чапайченко, старый хрен!.. Мог бы и предупредить…»
— Вижу, что не бээмвэ, — захотел он разрядить обстановку юмором и улыбнулся.
Шутка инвалиду не понравилась, он нахмурился, пацаны напряглись.
— Ты, легаш, говори живей, че надо. — Мерседес сделал нехорошее лицо. — А то мы мигом тебя отсюда вынесем… Вперед ногами.
— Ладно! — К капитану вернулась злость, с которой пришел. — Вы, упыри, сегодня ночью у меня колеса украли. Я поучил бы вас не брать чужое, — он потряс огромным кулаком, — и отвез бы, куда следует, но Иваныч, участковый ваш, попросил статистику ему не портить и вытянул с меня обещание, что если вы мне их быстро, без шума обратно прикрутите, то я вас не трону и сделаю вид, что ничего не произошло. Я ясно выразился?
— Какие еще колеса?! Ты что, служивый? — Коля так натурально обиделся, что Огурцов чуть не поверил в его невиновность. — Укра-али еще, главно… — развел руками. — Этот Иваныч задрал, в натуре. Один раз прокололся давно когда-то, так теперь чуть что — сразу ко мне бежит, будто, кроме меня, вокруг только одни честные живут!
— Это ты зря. Иваныч никогда не ошибается, — не сдавался Огурцов. — Может, пацаны твои? Без тебя… А? — Он строго посмотрел на коренастого.
— Да сдался нам твой «москвичина»… — ответил ему почему-то другой пацан, тощий. — Мы серьезные машины чиним… К нам даже сам Вахтанг на американском Шевролете приезжает…
Он открыл рот еще что-то ляпнуть, но, встретив взбешенный взгляд Мерседеса, осекся на полуслове.
— Ну, вот видишь, спалился, — ухмыльнулся капитан. — Я говорил разве, что у меня «москвич»?
Инвалид скривился с досады и махнул рукой:
— Ладно, твоя взяла, начальник. Было дело, извиняй. По пьяни бес попутал. В натуре… Сегодня, как проспался — пожалел сразу. Падла буду, сам хотел вернуть, а вон, вишь, поздно оказалось… Прости…
Он с таким раскаянием заглянул в глаза пострадавшему, что тот едва сдержал улыбку: «Вот ведь, артист».
— Через полчаса все восстановим, еще и болты тебе настоящие от воров поставим… Такие, какие не открутит никто!..
— Кроме вас… Ладно, по крайней мере, пропадут — буду знать, где искать. Хорошо, на первый раз прощу, ради Иваныча. Только полчаса много… Десять минут… ну, пятнадцать максимум. — Огурцов постучал пальцем по запястью. — Время пошло.
— Годится.
Мерседес буркнул что-то, и вся его команда, включая толстуху, бешено засуетилась.
— Да… И еще должен будешь, — крикнул капитан, закрывая за собой дверь.
16
— Ерунда… Это лохи. Никого мочить не надо, — успокоил Эдуард промдизайнера, когда за его коллегами с фабрики закрылась дверь. — Точно ты сказал — редкие чмошники. Пролетариат. Быдло рабоче-крестьянское. Останешься в совке, чувак, таким же станешь. Будешь ходить на завод, жрать там разный денатурат, а потом ползти домой к такой же свиноподобной женушке и похожим на вас спиногрызам. Это их долбаный социализм такими тупыми сделал. Видал, как они дружно сморщились, когда вошли и «Битлз» услышали? Заметь, не Бэнсона или Эс Уинд энд Фая… «А можно „Соловьиную рощу“ включить?» — передразнил он хриплый голос Сикомодрыча. — Тьфу, бля! Уроды!
— И как же тогда? — спросил Леха, смеясь.
— А никак. Швырнем их — и все.
— Как это?
— Просто. Отвезем им картины, пусть работают. Чемоданы получим, а их пошлем на хер — и все.
— Как все? А если они в милицию побегут?
— Ну, не так уж прямо пошлем… Наискосок. Так-то они тупые, могут и побежать. Насвистим что-нибудь типа: «Приходить к поезду номер восемь» — или еще смешнее: «Встречаемся в Сочи на морвокзале». — Атаман ухмыльнулся. — Мы же с тобой согласились с планом этого припадочного — идти морем в Турцию.
— Понятно, — улыбнулся промдизайнер. — Только жалко как-то их, придурков.
— Жалко их было бы, чувак, если б они Туда попали. Там бы их негры под мостом в первый же день крысам скормили, а здесь поживут еще. В совке они среди своих, тут все такие… гегемоны, так сказать.
— Это точно…
— Точно, точно. Этот мастер, как, ты говоришь, его?
— Сикомодрыч, — напомнил Леха атаману. — Ну, типа, Сиков Мондриан Егорыч,
— Копец! — Эдуард брезгливо сморщился. — Ну, так вот, Сикамодрыч этот вроде ничего: опытный, внушает доверие. Ты только смотри внимательно, чтобы он граблями своими кривыми что-нибудь не порвал. А вот второй, припадочный — какой-то уж больно темный. Как он там собрался вывозить наше добро — с мусором? Несерьезно… Сломает, зачушкает все… А еще, чего доброго, на охрану напорется.
— Да, я тоже думал, — почесал Леха затылок, — но он клянется, что однажды даже пианино из красного уголка для дочки главного механика вывез, а потом, когда ей музыка наскучила, обратно вернул.
— Не знаю, как ты ему веришь? Мне ни разу в глаза ему не удалось взглянуть. Урод какой-то, трясется весь, башкой мотает. Как его, вообще, за руль пускают?
— Говорят, родственник директорши. Чуть ли не племянник.
— Ну, так вот, извини, чувак, — атаман нахмурился, — не доверяю я чего-то этому племяннику. Подумай, может, как-нибудь по-другому провернуть эту операцию.
— Я спрашивал у Сикомодрыча, можно ли по-простому их выкупить, но он сказал, что это только через склад делается, а там бардак, что не разрешат шесть штук, и все такое.
— А ты же рассказывал, что есть у тебя начальница какая-то в отделе кадров. Может, она поможет?
— Невеста-то? Может, — усмехнулся промдизайнер. — Пообещал ей жениться, так теперь поджидает меня на каждом углу и «Когда?» спрашивает. Вчера вон предлагала в кино смотаться.
— Вот и смотайся… Страшная, что ли?
— Как смерть!
— Старая?
— Лет тридцать…
— У-у-у… Водки купи.

Человеческий вид так устроен, что любой, даже самый некрасивый его экземпляр, глядя на себя в зеркало, видит там если не первого красавца в мире, то, по крайней мере, существо достаточно привлекательное для особей противоположного пола. Бог распорядился так для того, чтобы никто не падал духом из-за неудачного сочетания хромосом, а жил собой довольный и упорно искал свою половину. Не комплексовала по поводу своего крючковатого носа и Нинка из отдела кадров. Не волновало ее и то, что задница у нее большая, а сиськи маленькие, а не наоборот, и поклонники поэтому на это иногда попадались. Замуж вот только никто не звал, но она не отчаивалась, работала над этим.
Леха ей сразу понравился — симпатичный, веселый, молодой, но рассудительный. Высшее образование парня тоже о многом хорошем говорило. Странный вот только какой-то.
Она приняла душ и сейчас стояла перед зеркалом голая, ждала, когда в запотевшее стекло можно будет посмотреться, чтобы причесать свои жидкие волосенки.
— А это еще что?! — Ощупывая лицо, она наткнулась на какую-то неровность на носу. — Неужели прыщ?! — Судорожными движениями полотенца протерла в зеркале окошко и, надев очки, глянула в него. — Точно. Вот ведь гадство какое! Свиданье — и прыщ… Да еще какой большой… — Она осторожно потрогала его зеленоватую шапочку. — Созрел… А ведь вчера еще ничего не было. Но ничего, дело поправимое.
Подперев ногтями образование под самое основание, она сжала его и прицелилась в зубную щетку, неосмотрительно оставленную соседкой на полке. Даванула и — о чудо! — попала точно в центр ее нахально растопыренной щетины. Засмеялась и захлопала в ладоши.
— Хороший знак! — Настроение у нее снова поднялось. — Значит, все пройдет удачно.
Она причесалась, обмоталась полотенцем и перешла к себе в комнату. Там, контролируя себя с разных ракурсов через трюмо, накрасилась, надела парадный кримпленовый костюм, шляпу и, довольная, пошлепала навстречу своей любви.
Леха же, наоборот, ничего хорошего от предстоящей встречи не ждал. Желанный выходной был безнадежно испорчен. Хоть как-то пытаясь его спасти, он до часу проспал, потом встал, приготовил завтрак и, включив музыку на всю катушку, два часа тупо провалялся с ним в постели. Настроение все равно, не поднималось. Не помогла даже «Стена» — недавно записанный Эдуардом концерт его любимой группы «Пинк Флойд». В полпятого он взглянул на часы, дальше тянуть было нельзя. Быстренько оделся и вышел из дома.
Хмурое небо и накрапывающий из него дождик тоже его морального состояния не улучшили. Кинотеатр находился вроде недалеко, но дорога заняла целый час. Увидев издалека свою пассию, по-утиному переминающуюся с ноги на ногу у входа, он захотел развернуться и сбежать, но не успел. Она тоже его заметила и, радостно махая рукой, понеслась навстречу.
— Надо же, какая глазастая, — поморщился Леха.
— Привет! — Подбежав, Нинка хотела броситься жениху на шею, но его хмурый взгляд остановил ее. — Ты чего такой? Случилось что?
— Быстро сними эту шляпу!
— Почему?
— Сними, а то я сейчас уйду…
— Ладно. — Она, аккуратно взяв за поля, переместила свое сооружение из причудливо сплетенных полиэтиленовых жгутов и бумажных цветов с головы на вытянутые руки и стала разглядывать. — А что не так? Хорошая шляпка, из «Бурды», сама, между прочим, связала.
— А, из «Бурды». Что же молчала? Надевай тогда обратно, — разрешил он, убедившись, что без шляпы краше она не стала.
— Конечно. — Водрузив на место свое произведение, она крутанулась перед Лехой и застыла в эффектной позе. — Костюм, кстати, тоже оттуда.
— Да ты что? Тоже сама шила?
— Не-а, соседке заказывала… Эдита Пьеха, между прочим, в таком ходит.
— Скажи пожалуйста… По очереди, что ли, носите?
Нинка закатилась своим фирменным визглявым смехом.
— По очереди!.. Ну ты, Морозов, в своем репертуаре… Как же можно? Она же в Москве живет…
— Понятно… — Леха в очередной раз огляделся по сторонам и, чтобы, не дай бог, никто из знакомых его не засек с такой вороной, предложил: — Пошли внутрь, чего тут торчать.
— А что там делать? — Она сняла запотевшие от интенсивного смеха очки и стала протирать их полой жакета. — Сеанс уже двадцать минут как начался, а следующий только через час сорок…
— Вот жалость-то. И что тогда? — сделал вид, что огорчился, жених.
— А пойдем покушаем, — кивнула она на находящийся в одном здании с кинотеатром ресторан.
— Да ты что?! Откуда деньги-то?!
— У меня есть. — Невеста красноречиво похлопала себя по сумочке.
— А-а… — Промдизайнер сглотнул слюну, макароны, которыми он сегодня позавтракал, его молодой желудок переварил еще часа два назад. — Давай… Только имей в виду, я отдать долг не скоро смогу. Всю получку на научную работу трачу.
— И не надо. Я угощаю. У меня денег навалом. Оклад двести пятьдесят, плюс премии, уральский… Минус бездетность… Триста с лишним получается… Каждый месяц. — Нинка смущенно улыбнулась. — А девать их некуда.
— Да что ты говоришь? Ну, я тебе с этим горем помогу. — Замаячившая на горизонте перспектива выпить и закусить моментально подняла промдизайнеру настроение. Он расправил пальцами воображаемые усы и воскликнул с кавказским акцентом: — Богатые и щедрые женщины — моя профессия.
Нинка снова прыснула со смеху.
— Не морочь мне голову, Морозов… Сборщик дорожных изделий — твоя профессия.
— Ах да… Совсем забыл. Ну, тогда ты будешь мое хобби.
— Чего? Какое еще хобби? — Она резко изменилась в лице. — Мы вроде бы с тобой жениться собирались?
— Да, да… Конечно… Но не сегодня же. — Леха взял ее за подбородок и громко чмокнул в щеку. — Пошли, пожрем сначала.
Веселые, держась под ручку, они завернули за угол и направились к входу в ресторан. Однако вечером выходного дня на стекле его двери, как и следовало ожидать, красовалась табличка: «Мест нет», а рядом понуро топталось несколько парочек разных возрастов и комплекций.
— Ну вот, — огорчилась Нинка. — Мест нет. Опять не повезло.
— А когда они были-то? — Леха вспомнил рассказы атамана про то, как тот неоднократно решал подобные проблемы. — Сейчас появятся. Есть у тебя чирик?
— Десятка, что ли? Есть. — Она достала из сумочки «партемонет» подарочный и, открыв его богато инкрустированную уральскими самоцветами крышку, продемонстрировала пачку купюр. — Вот. — Отделила от нее красную бумажку и протянула жениху. — Зачем только? Не понимаю…
— А я покажу. — Он взял червонец, прижал к стеклу левой ладонью, а правой помахал для привлечения внимания кому-то в темном фойе.
Через несколько секунд массивные двери бесшумно образовали щель, оттуда высунулась усатая голова в фуражке и, воровато оглядев окрестности, спросила:
— По заказу? — Смерила Леху испытующим взглядом и, не дожидаясь ответа, поманила рукой внутрь.
Они вошли, молча сдали верхнюю одежду важному, как директор всего Советского Союза, гардеробщику и направились за усатым на звуки музыки и запах еды.
— Ловко ты его, — восхищенно прошептала Нинка, кивая на мерно раскачивающуюся перед ними спину.
— Тихо! — шикнул на нее промдизайнер.
Интерьер холла слегка придавил его своим обилием зеркал. В них они с невестой выглядели жалко, как бедные родственники. Не выручала даже ее помпезная шляпа.
Зал казался полным, но свободные столики имелись. Швейцар указал парочке на один из них, развернулся и, не сказав ни слова, удалился.
— Как тут красиво! — восхитилась Нинка, с трудом устроив свой зад на вычурном ракушкообразном кресле. — Ты был уже здесь когда-нибудь?
— Сто раз, — затравленно озираясь по сторонам, соврал Леха.
Интерьер не так давно построенного ресторана «Космос» не баловал экстравагантностью. Кафельный пол, оштукатуренные «под шубу» стены, рифленый металлический потолок. Из украшений темно-синие, испещренные золотистыми звездочками портьеры, гигантские, свисающие почти до макушек посетителей светильники и в районе сцены монументальное панно на соответствующую тему. Вычеканенные на его крупных алюминиевых панелях кометы, ракеты, луноход и запечатленный в позе вождя мирового пролетариата космонавт плыли в безвоздушном пространстве и стремились, если верить надписи, «через тернии к звездам». Уныло лабающим что-то музыкантам на этом фоне больше подошли бы скафандры, а не разноцветные дурацкие пиджаки с гипертрофированными блестящими лацканами, в которые те вырядились. Они словно по ошибке попали сюда из цирка, жутко скучали и поэтому непрерывно зевали. Под их музыку на специально предназначенном для плясок пространстве, держась друг за друга, чтобы не упасть, кружились две пьяные тетки, больше никто не танцевал. Народ усиленно ел и пил, доводил себя до кондиции. Стандартная картина для семи вечера.
Спустя минут десять к их столику подошел совершенно лысый мужик в жилетке из такой же ткани, как и шторы, и начал внимательно рассматривать Нинкину шляпу. Та поспешно стащила ее с головы и спрятала на коленях. Тогда он переключился на Лехин неглаженый со школьного выпускного вечера костюм.
— Здравствуйте, товарищ, — не выдержала девушка и заискивающе улыбнулась. — Вы не подскажете, как нам можно здесь покушать? Очень есть хочется.
— А в чем дело? Я вас давно слушаю. — Мужик вытащил откуда-то из брюк засаленный блокнот, согнулся, сверкнув лысиной, и приготовился писать.
Нинка беспомощно взглянула на жениха, тот сидел и растерянно хлопал глазами.
— Морозов… — Она толкнула его под столом ногой.
— Чего? А… Да, да… Это самое… Подайте-ка нам меню, — нашелся тот, вспомнив, как это делалось в недавно просмотренном им кинофильме, и чуть не добавил «Любезный».
— Студенты, что ли? — Официант тоскливо взглянул Нинке в глаза.
Та неопределенно пожала плечами.
— Меню у нас висит на входе в зал. Пойдете читать, или я вас сам вкратце сориентирую?
— Сориентируйте, пожалуйста, — взяла она инициативу в свои руки.
— Ну, так, значит. Салат «Нежность» из капусты с яблоками, — начал он перечислять без выражения, — винегрет. Борщ и солянка на первое. На горячее лангет с картошкой по-деревенски и котлета по-киевски с рисом. Чай, кофе, минералка… Шампанское «Советское» и «Абрау Дюрсо»; водка «Столичная», «Посольская»; вино виноградное белое, красное; коньяк «Дагестанский» пять звездочек и… — он на секунду засомневался, говорить или нет это студентам, — французский «Камус Наполеон».
— Мне «Нежность» и котлету по-киевски, — выпалила Нинка, едва дав ему закончить, и радостно завозилась на стуле. — А тебе? — посмотрела на жениха.
— Мне солянку, винегрет с лангетом и… — замолк тот на полуслове, закусив в раздумье губу. Потом решился и спросил: — А «Камус Наполеон» сколько стоит? Сто грамм?
— На разлив не продается. — Лысый впервые взглянул промдизайнеру в глаза и увидел там непреодолимую жажду полакомиться иностранным напитком. — А за бутылку — пятьдесят пять рублей.
— Возьмем, Нинэль? — Леха вспомнил экспонат из-под такого напитка на шкафу у Эдуарда и решил умереть, а выпросить его у своей спонсорши.
— А чево это?
— Коньяк французский… Вкусны-ый!.. — Он закатил глаза. — За помолвку… Давай… Мы ведь еще не…
— Давай, — уловив мысль, легко согласилась она.
— Пятьдесят пять рублей… — еще раз воззвал к ее разуму официант.
— А плевать, — махнула рукой Нинка. — Мы сегодня помолвку обмываем. Принесите, как его?.. — Она замешкалась.
— «Камус Наполеон», — помог ей Леха.
— Да-да, его и бутылку шампанского полусладкого…
— И лимонов, — блеснул кулинарной эрудицией промдизайнер, — резаных.
— Фрукты? — предположил официант.
— Там будет лимон?
— Да.
— И фрукты… Один раз…
Лысый удалился, а через какое-то время вернулся, катя перед собой тележку с блюдами.
— А где «Камус Наполеон»? — разочарованно спросил Леха, не обнаружив на ней вожделенного напитка.
— Да… И шампанское? — вторила ему невеста.
— Терпение, молодые люди. — Он сгрузил все на столик, достал из кармана исписанный ручкой листок и положил перед ними. — У нас новые правила. Бар работает только по предоплате. Оплатите счет, и я сразу же все вам принесу.
— Пожалуйста. Какие вопросы! — Нинка снова раскрыла свой подарочный «партемонет» и, отмусолив нужную сумму, протянула официанту: — Вот. Сдачи не надо.
Как заметил промдизайнер, денежная котлета ее от этого почти не уменьшилась. «А в ней что-то есть, — подумал он, разглядывая в профиль расплывшуюся в радушной улыбке физиономию подружки. — На итальянку похожа, только рыжая».
«Наполеон» порадовал его красивой бутылкой и солидным объемом, но слегка разочаровал вкусом. За пятьдесят пять рублей он ожидал испить невероятный нектар богов, а в бокале оказался обычный коньяк, такой же горький, пах только не клопами, как тот, который он пил последний раз, а носками. Закончив дегустировать, контрабандист прикончил залпом налитые ему официантом сто граммов, сморщился и закусил винегретом. Потом вспомнил про лимон и затолкал в рот сразу три ломтика.
— Зря ты не пьешь, Нинэль. Коньяк, вообще, класс! — Он поцокал языком. — Сколько я не пил фирменных напитков, этот ни с чем не сравнить. Попробуй децел хотя бы…
— Не-а… Я крепкие не пью, они противные. — Нинка отправила в рот вилку салата, запила шампанским и, мотая головой в такт музыке, стала смачно жевать.
— А я шипучку эту не очень, так, с утра разве что иногда можно, когда репа трещит.
Ощутив приятное тепло, разливающееся по телу, Леха решил закрепить эффект, снова налил себе, добавил невесте и протянул бокал чокнуться:
— Давай, май лаф, за все хорошее.
— Какое хорошее?! — вскрикнула та так, что аж капуста изо рта полетела. — Давай за помолвку выпьем. Забыл, что ли, что обмываем? — И протянула жениху фужер. — Чтобы пожениться и создать семью.
— Давай, — стукнул по нему Леха своим, — за это и все хорошее.
— Нет, ты конкретно скажи: «За свадьбу», — настаивала уже порядком захмелевшая невеста. — И, вообще, чтобы побыстрее…
— За свадьбу, и чтобы побыстрее, — усмехнулся он, выпил, торопливо забросил в рот несколько ложек солянки и закусил хлебом.
— И когда уже? — Она замерла с фужером в руке. — Ну скажи, сколько еще ждать, Алеша?
— Какой я тебе Алеша? — едва прожевав, возмутился промдизайнер. — Что за колхоз? Я же не называю тебя Нинша. Алекс — мое имя или, в крайнем случае, Алексис.
— Ну правда… Когда? — не унималась Нинка.
— Диссертацию защищу — и тогда сразу. Я же уже говорил. А мое слово тверже гороха.
— Ну-у-у… — Нинка сделала грустное лицо. — Вон Раиса из поликлиники лет двадцать уже кандидатскую пишет… — Она выпила и брякнула фужером о стол. — У меня очередь на квартиру подходит. Я думала, распишемся, тогда мне не однушку, а сразу двухкомнатную дадут.
— Ах, ты не по любви, оказывается, а по расчету за меня выходишь! — промдизайнер отвернулся и изобразил отчаяние.
— Да по любви, по любви, успокойся, — широко улыбнулась невеста и в доказательство своих слов полезла целоваться.
— Спокойно, — остановил он ее, поймав за подбородок, потом коротко чмокнул в нос и посадил на место.
Налил в бокалы.
— Ты зря переживаешь, Нинэль. Моя диссертация практически закончена. Проделан колоссальный труд. Детально проанализирована сложившаяся в области чемоданостроения ситуация, на основе миллионов фактов сделаны тысячи выводов, все это записано, зарисовано и подтверждено вещественными доказательствами. Но, — он почесал затылок, — вот тут-то и возникла проблема.
— Какая еще проблема?
— С фабрикой вашей.
— Чего, чего?
— Да ничего… Лучше бы я поехал в эти… Как их там? Чебоксары.
— Чего ты сказал?! — Нинка даже привстала от возмущения. — Какие это Чебоксары?! На Первомайку, что ли? А-а, — она впилась в него подозрительным взглядом, — это потому, что они лучшее предприятие отрасли и ордена Ленина, что ли? Понятно… А ты знаешь, что это все из-за того, что Сиволапов начальник главка — их земляк, а директору ихнему — так вообще брат двоюродный? У них фабрика больше нашей, а план, хотя бы взять по партемонетам подарочным, раза в два меньше. Наши к ним ездили по обмену опытом, так там такой бардак, оказывается, что они даже процент опозданий по-хорошему сосчитать не могут! — Она промочила пересохшее горло, глотнув шампанского. — Ударники липовые, а сами перчатки румынские у Клавдии Михалны из кармана украли… прямо в гардеробе! — Она снова отхлебнула и зажевала капустой.
— Зато у них можно прямо на фабрике покупать производимую продукцию, — воспользовался паузой контрабандист.
— А у нас нет?
— У нас нет…
— Как это? Ты пробовал?
— Пробовал…
Клоуны со сцены куда-то свалили, и в наступившей в зале относительной тишине спор нашей парочки стал привлекать внимание соседних столиков. Поймав на себе пристальный взгляд трех старух с юбилея напротив, Леха состроил им рожу, долил невесте до краев и, подняв свой бокал, предложил:
— Ладно, давай за нашу любимую фабрику.
— Вот, молодец. Это — хороший тост, — обрадовалась та. — И за Клавдию Михалну Завальню. Она самый лучший директор на свете. Была бы я Леонидом Ильичом…
— Представляю, — заржал Леха, заглотил свой коньяк и начал торопливо отделять от остывшего уже лангета кусочек на закуску.
На что кулинарное изделие среагировало не совсем адекватно. Оно выскользнуло у него из-под вилки, описало в воздухе дугу и, шлепнувшись на пол, как живое, упрыгало под соседний столик. Открыв рот от изумления, Леха нагнулся поглядеть, что сталось с ним дальше, и, помимо своего, обнаружил на полу еще с десяток таких же беглецов. Не иначе лангет у повара сегодня получился слишком упругим, и то тут, то там под столами и между на светлом кафеле чернели такие же, как у Лехи, целые или слегка надкушенные куски говядины, а один так разлегся даже на самой середине прохода. Спешащий мимо с тяжелым подносом официант, нисколько не удивляясь этому, незаметно запнул его под ближайший столик и посеменил дальше.
— Так, что ты там… — Нинка прервала свой вопрос для того, чтобы выпустить углекислые газы от только что выпитого шампанского, — начал про проблемы?
— Какие проблемы? — Странное поведение местных лангетов заставило его на миг забыть о своей миссии.
— Ну, какие, какие… — Держа котлету за кость, она с хрустом откусила крупный кусок. — На фабрике… Те, которые мешают нам пожениться.
— А-а… Ну, проблемы серьезные, Нинэль, или проблэмоз грандиозос, если выражаться научным языком.
— Ну а все-таки?
— А если все-таки, то для защиты мне позарез нужны в качестве демонстрационного материала шесть чемоданов.
— Ну и какие же это проблемы? — не поняла невеста. — Пиши заявление и давай мне. Я подпишу, у кого надо, оплатишь и забирай свои чемоданы, предъявляй, сколько хочешь.
— Да вот не так все просто. — Леха снова наполнил бокалы. — Мне нужны именно те чемоданы, которые я подготовил у себя в цехе… Не такие же, а именно те. Врубаешься?
— А-а, это сложнее, — поняла, в чем загвоздка, Нинка. — Склад готовой продукции сейчас на Эльмаше. Если их здесь пометить как-нибудь, — она снова откусила и остатком котлеты нарисовала в воздухе крест, — а потом там найти… С завскладом я договорюсь, предположим…
— И ты даешь гарантию, что они нигде не потеряются? — прервал ее размышления контрабандист.
— Ой, не знаю… — У нее перед глазами всплыл огромный ангар, до потолка набитый их кожгалантерейным барахлом. — Нет, гарантировать ничего не могу.
— Вот-вот. — Он засунул в рот картофелину по-деревенски и стал обреченно пережевывать.
— Все, — хлопнула она вдруг радостно себя по лбу. — Знаю, как сделать. Арменчика попрошу, он вместе со своим все вывезет.
— Какого еще Арменчика?
— Киросиняна. Он классный. Меня Клавдия Михайловна иногда просит для него левые накладные на вывоз делать. Ой… — Она закрыла рот ладошкой и посмотрела на жениха испуганно. — Ты же никому не скажешь?
— Нет, конечно. — Тот провел ногтем большого пальца по горлу. — Могила.
— Смотри!.. — Она погрозила ему все той же котлетой. — Короче, у них с директором дела какие-то. Она мне пятьдесят рублей за каждый раз дает, я и не вникаю, хотя однажды заглянула к нему в кузов, а там столько всего-о… — Покачала головой. — Тебе лучше и не знать.
— Да мне и по барабану.

Между тем на сцену вернулись музыканты. Настроение у них после перерыва заметно улучшилось. Глаза подозрительно блестели, щеки горели странным румянцем. Они сняли свои дурацкие пиджаки и заиграли нечто энергичное. Люди узнали популярный шлягер, сразу перестали жевать и дружно повернули в их сторону головы.
— ВИА «Менестрели» снова с вами, дорогие друзья, — необычно звонко для своей тщедушной комплекции провозгласил солист, снял микрофон со стойки, погрузил в заросли у рта и, выделывая ногами невероятные кренделя, заблеял: — «Во французской стороне, на чужой планете, предстоит учиться мне в университете».
Народ засуетился, в одиночку, парами, целыми столами начал подниматься с мест и, приплясывая на ходу, потянулся на танцплощадку.
Нинка в числе первых вскочила с кресла, сунула сумку под мышку и, тряся задом в такт музыке, пришагала к жениху.
— Нана-нанана-нанананана… Вставай, короче… Пошли танцевать…
— Чего еще? Под всякую чешую не танцую.
У контрабандиста самого ноги рвались в пляс, но он, не подавая виду, взял бокал, выпил и стал не спеша закусывать.
— Ну ты че, Алеша?! Тьфу ты, Алекс… Пошли, короче. Моя любимая песня. — Она схватила его за руку и стала вытягивать, как репку. — Щас кончится!
— Ну ладно, ладно, только ради тебя. — Дожевав и посчитав, что поломался достаточно, он поддался, и они понеслись между столиками в гущу событий.
Людей на танцпол набилось, как селедок в бочку. Два деда плясали вприсядку аж в проходе. Но Нинка — пробивная баба — мощной кормой и локтями легко отвоевала себе и жениху неплохое местечко у сцены, и парочка отдалась всеобщему безумству.
— Най-на-нанана, вашего студента…
Песня менестрелям так нравилась, что орали они ее уже все хором. Громко брякали гитары, в тон им выл синтезатор. Отмечая ритм, забойно ухала басуха, сухо трещали барабаны, и ржаво звенели тарелки. Музыкой это можно было назвать, конечно, с большой натяжкой, но люди пришли сюда не искусством наслаждаться. Ресторан служил храмом любви, в несоветском, разумеется, ее понимании, а танцплощадка его амвоном, тем самым сакральным отделением, где решались половые проблемы. Убрав алкоголем внушенные социалистической пропагандой стыд и стеснение, рабочие и служащие из строителей коммунизма превращались там в примитивных самцов-самок и дергались друг перед другом в брачном танце. Угар вечера быстротечен, они торопились все успеть, и отчаянно топали, вертелись, извивались, привлекая партнеров. Теснота этому месту была необходима для оправдания распаляющих влечение толчков и касаний друг друга, а духота для того, чтобы из густого облака выделяемых при этом феромонов не пропала ни одна молекула.
После третьего оттанцованного без передышки быстрого шлягера любовное напряжение на танцполе достигло предела. Чтобы снять его, срочно нужен был медляк, и он не заставил себя ждать. Менестрели вдруг, как один, сделали одухотворенные лица и заиграли плавное вступление. Верхний свет начал меркнуть, под потолком закрутился зеркальный шар.
— «Песни у людей разные, а моя одна на века-а, — вступил проникновеннейшим голосом тщедушный. — Звездочка моя ясная, как ты от меня далека…»
К этому моменту все основные участники этой комедии уже топтались попарно. Оставались только чересчур некрасивые женщины и недостаточно пьяные мужчины. Леха взглянул на невесту и, встретив ее умоляющий взгляд, не смог отказать в приглашении. Еще несколько пар успели соединиться, и свет погас окончательно.
— «Поздно мы с тобо-ой поняли, что вдвоем вдвойне-е веселей», — выворачивал душу тщедушный. Сотнями романтических бликов добавлял эмоций зеркальный шар, а с алюминиевой стены влюбленным интимно подмигивала цветомузыка. Большинство пар на танцполе уже целовались взасос. «А почему я должен сопротивляться?» — подумал Леха, ощущая, как настойчиво подруга трется горячим животом об его ногу.

Домой контрабандист вернулся только назавтра вечером. «А ничего эта Нинка, прикольная бикса, — думал он, взбираясь по заплеванным ступенькам на свой этаж. — И не жадная… А горластая какая! — улыбнулся он, вспомнив, как легко та лишь криками и сумкой разогнала приставших к ним на улице хулиганов. — Нос, конечно, мог бы быть покороче немного, а в остальном…» В памяти всплыло, как тепло и уютно было ему между ее широких бедер, он сунул руку в карман и поправил в трусах изрядно натертый орган.
Ключ в скважине повернулся два раза, но дверь не открылась. Контрабандист недовольно крякнул и позвонил. Хозяйка с той стороны долго рассматривала его в глазок, потом спросила строгим голосом:
— Кто?
— Конь в пальто. Открывайте, тетя Даша, неужели не видно?
Она погремела засовом, открыв на цепочку, убедилась, что это действительно ее квартирант пришел, и только тогда впустила.
— Какого хрена?! — начал было укорять он ее за чрезмерную бдительность, но представшая перед ним картина заставила его застыть с открытым ртом.
Вся прихожая была завалена выброшенными из шкафа вещами, там же ножками вверх валялись кресло и с мясом вырванная из стены вешалка вместе с обычно висевшими на ней пальто.
— Интересно как… И что тут такое случилось? — поинтересовался он, опомнившись.
— А вот, ограбили нас, Лешенька… — Старушка обессиленно опустилась на стул и развела руками.
— Копец… — Он аккуратно, стараясь ни на что не наступить, пробрался к себе. — И давно?
С его дверью обошлись не так тактично, как с входной. В картонной облицовке полотна красовалась вмятина от ноги, ответная планка замка болталась на длинной, отслоившейся от косяка щепе. В комнате мебель была перевернута, все его нехитрые пожитки раскиданы по полу. Он метнулся в дальний угол, отодвинул кровать, проверил заначку за плинтусом и вздохнул облегченно — деньги лежали на месте.
— Я в ЦУМ ходила, на ковер отмечаться. Потом к Машке зашла, с внучком понянчиться. — Тетя Даша стояла в дверях и смотрела на него удивленно. — Прихожу, а тут… — Она, закрыла глаза руками и несколько раз всхлипнула.
— А у вас что? — спросил Леха, ставя тумбочку на место.
— Тоже…
— Украли что-нибудь?
— Ой… Да у меня и воровать-то нечего, деньжонки какие были — дочке отнесла, одна она у меня сына ростит… — Снова хлюпнула носом. — Разбросали только все, гады, посуду побили, да и телеви-и-изер сломали, — решила она все-таки всплакнуть, — сво-олочи…
— Ладно, не расстраивайтесь, тетя Даша, главное, что все живы и здоровы, — успокоил ее квартирант. — А телевизор вам давно новый покупать надо, цветной… — Он поднял с пола свой любимый магнитофон и поставил на тумбочку.
Внешне тот выглядел целым. Сняв крышку, поправил слетевшие бобины, воткнул шнур в розетку и нажал на пуск. Мотор затарахтел, лениво таща пленку через головку, и динамики рубанули воздух суровыми гитарными рифами.
— А вот за это спасибо вам, товарищ капитан. — Кажется, его сокровище не пострадало. На радостях Леха начал наяривать на воображаемой гитаре, а когда подошло время, запел вместе с Кавердейлом: — Смо-оук он зе уо-ота…
Хозяйка прекратила плач, вытерла слезы и неодобрительно покачала головой:
— Вот ты вроде нормальный парень, Лешка, а всякой ерундой занимаешься.
— Какой это?
— Слушаешь всякую иностранщину, а ведь они там, — погрозила магнитофону пальцем, — не понятно, что поют… Может, антисоветское че…
— А если непонятно, так пусть и поют, что хотят… Хоть и антисоветское, раз все равно никому не понятно.
— Фу, что ты говоришь такое! — Тетя Даша с опаской заозиралась вокруг. — А посадят? Там-то ведь, — покосилась на потолок, — все понимают и все знают.
— А за что посадят, если я слушаю и не понимаю, о чем поют?
— А они откуда знают, что ты не понимаешь?
— Так вы же сами сказали, что они все знают.
— Тьфу на тебя, дурачок, — махнула она рукой. — Вспомнишь потом мои слова, да поздно будет. И что вы, молодежь, нашли в немчуре этой? Ведь есть же хорошие песни. Взять, к примеру «Соловьиную рощу» Левы Лещенко. Что вам не нравится? Выключи-ка свою бандуру.
Леха, ухмыльнувшись, подчинился. Она налепила на лицо умильное выражение и запела, безбожно перевирая мелодию: «Там на длинных розовых ветвях, в зарослях черемухи пушистой, соловей российский, славный птах…»
— Все! — замахал на нее руками промдизайнер. — Хватит. Леща ненавижу. Такой козел!
— Ух ты! А что это он тебе, интересно, такого сделал? — Хозяйка уперла руки в бока и из благообразной старушки резко превратилась в сварливую.
Он уже пять лет снимал здесь жилье, знал заводной характер своей хозяйки и, споря с ней о чем-нибудь, обычно в этом месте останавливался, но на этот раз то ли забылся, то ли умышленно пошел на обострение.
— Да ничего, просто ненавижу гада. Встретил — удавил бы.
— Чего, чего?! Удавил бы?! — У старой ведьмы глаза полезли на лоб от такого кощунства. — Ах ты паршивец! Так вот чему в этих заграничных песнях учат — на хороших людей покушаться. Космополит безродный! — вспомнила она клеймо времен своей юности. — Да-а, довели тебя эти американские битлузы до ручки… Левушка — большой артист, а ты, сопляк, мизинца его не стоишь! А я-то, я-то хороша, пригрела змею. Это он сегодня про уважаемых людей такое говорит, а завтра меня ножом зарежет…
Леха слушал ее поношения и прикидывал в уме, что делать. Оставаться в этой тесной опостылевшей комнатухе, прибирать и ремонтировать после налета всю квартиру или переехать к Нинке в ее малосемейку, как она, кстати, не раз предлагала. Доводы за тот и другой вариант разделились пятьдесят на пятьдесят, но тут он припомнил, что за этот месяц старухе еще не платил, и сделал выбор.
— А Розу Рыдаеву вашу любимую с Кобздоном так, вообще, облил бы бензином и поджег! — изрек он. И через час стоял на улице с магнитофоном и узлом пожитков, ловил машину.
17
Софьи дома не оказалось. Надежда встретить ее здесь, конечно, была слабой, но настроение у Огурцова все равно ухудшилось: «Ну и ладно… Она же так и сказала: „Прощай“. Пусть поживет одна в своем курятнике… Подумает…» Он быстренько снял мокрую одежду, развесил на стульях. Раскрыв шкаф, нашел там сухое белье, надел и застыл перед платяным отделением. Из более-менее приемлемых вариантов верхней одежды имелись его повседневная и парадная милицейские формы и коричневый костюм, который он покупал еще в пятидесятых. Сыщик тяжело вздохнул, достал и надел форму. Брюки налезли без проблем, а вот китель застегнулся с трудом. Он вынул из буфета банку индийского растворимого кофе и побрел на кухню.
Возле плиты хлопотала соседка.
— Здравия желаю. — Капитан отдал честь и потрогал ее чайник. — Могу я у вас, глубокоуважаемая, кипяточку позаимствовать? На работу сильно опаздываю.
— Пожалуйста, товарищ генерал, воды не жалко, — буркнула та в ответ.
— Спасибо от лица всех моих внутренних органов, — поблагодарил он и, наполняя стакан, будничным тоном спросил: — Вы жену мою сегодня случайно не видели?
— Сегодня не имела счастья, а вот вчера, — она повернулась к нему всем телом и уперла руки в мощные бока, — приходила красавица твоя. Потопталась тут везде в грязной обуви, куревом навоняла, нахамила Иннокентию Федоровичу и убежала. — Соседка сделала подозрительное лицо. — А ведь я узнавала в домоуправлении, она так и живет у тебя непрописанная. А есть закон, что…
— Когда?! — грубо перебил ее Огурцов.
— Чего «когда»?
— Во сколько приходила?
— Ну, в пол-одинадцатого. Мы уже спать ложились… А чего?
— Да ничего… — Он выплеснул кофе в раковину и рванул на выход.

Сейчас, когда выяснилось, что Софья не по-настоящему его бросала, что она одумалась и возвращалась мириться, на капитана набросилась совесть. «Да что я за скотина такая? — терзал он себя. — Две недели всего прошло, как женился, и уже такое… Как я ей после этого в глаза смотреть буду? Но ничего, чистосердечное признание смягчает вину… В ногах буду валяться, а вымолю прощение. Она поймет, она хорошая, в отличие от меня, сволочи, простит…»
Он как безумный несся по городу, не замечая ничего вокруг, и лишь когда, пересекая на красный свет очередной перекресток, чуть не врезался в огромный КрАЗ, сбавил скорость и стал мыслить трезво: «А если не простит? Ведь измена — это серьезный проступок. Да что там? Преступление, считай, предательство. Может, не стоит признаваться? Может, просто купить какой-нибудь подарок? Цветы? — он начал вспоминать, остались ли в горшке у соседки прилично выглядящие астры. — Прийти, обнять, поцеловать, пообещать, в конце концов, что устрою и у тех всех обыск…»
Несмотря на солидный возраст, супружеский стаж его был невелик и опыта семейной жизни явно не хватало. «А вдруг сама узнает?!» — всплыла паническая мысль. «А она узнает обязательно… Лидка расскажет. Слухи дойдут, что я женился, начнет копать… Она же мент, тем более эксперт… Найдет быстро на ком, полезет с разговорами… Расскажет про эту ночь, будь она проклята, тогда уж точно не простит. Обязательно нужно признаться и все объяснить. Так будет честнее и спокойнее жить дальше», — решил он, доехав до знакомого двора.
Ветер сегодня дул со стороны города, и воздух пах не так противно — автомобильными выхлопами и гарью с металлургического. К тому же дождь прошел, и стало тепло и солнечно.
У помойки возле брошенной в лужу белой булки жадно суетились голуби. Решив не мешать птицам обедать, Огурцов припарковался подальше — возле детской площадки. Меж ее облупившихся металлоконструкций пронзительно кричали резвящиеся карапузы, под старым тополем скрипела качелями толстая девка в школьном платье, а у песочницы две тетки, гневно жестикулируя, стыдили хозяина нахально срущей в нее собаки. Тот, лениво отбрехивался, нервно дергая псину за поводок, а та старалась изо всех сил, тужилась, трясла мохнатым задом, но неправильная еда упорно не хотела покидать ее пожилое тело.
Капитан вышагнул из машины и выпрямился во весь рост. При виде такого крупного представителя власти собачник срочно ретировался, убуксировав своего так и не опроставшегося питомца, а тетки разделились. Одна бросилась за ними в погоню, вторая — к капитану.
— Вы видели?! Видели?! — зачастила она возбужденно. — Задержите его, товарищ милиционер! Его нужно срочно оштрафовать или даже посадить! У нас тут дети, а они, — погрозила убегающему кулаком, — со своими собаками. Весь двор загадили, сволочи!
— А я при чем? Пишите заявление участковому, — холодно ответил ей Огурцов, глядя в сторону дома, где напротив Софьиного подъезда, забравшись толстыми колесами далеко в газон, стояла чья-то бордовая иномарка. Ему сразу вспомнились рассказы старух-соседок про наезжавшего к ней раньше грузина. Волна ревности смыла все его прежние намерения и понесла разбираться: «Вот вам и Сонька Золотая Ручка… Как только мужа не стало поблизости, любовника привела».
Бодрой рысью взобрался он по лестнице и остановился только перед квартирой: «Застану врасплох, где-то были ключи».
Судорожно роясь по карманам, на всякий случай надавил на дверь. Та поддалась. Дежуривший у Софьиной замочной скважины сосед, увидев милиционера, подскочил от неожиданности и, как глухонемой, жестами стал показывать, что там за ней творится что-то неладное. По доносящимся из комнаты крикам и звукам борьбы Огурцов и сам это понял. Он толкнул дверь — закрыта. Тогда, недолго думая, врезался в нее плечом. Усилие оказалось чрезмерным для хилого шпингалета, тот легко слетел с шурупов, фанерное полотно распахнулось, и капитан, едва устояв на ногах, вылетел на середину комнаты.
Неприглядная картина предстала перед ним: супруга, к которой он так спешил, лежала на диване и сучила ногами под каким-то субъектом со спущенными штанами. Появление милиции в самый разгар совершаемого преступления для последнего стало явно неожиданным. Он обернулся и, зло глядя на капитана, застыл с занесенным над жертвой кулаком.
Вид его необычайно густо покрытой черными волосами задницы лишь на мгновение смутил Огурцова. Мигом разобравшись, что его жену насилуют, причем с особой жестокостью, он в два прыжка оказался рядом, левой дернул мерзавца за шиворот, вынудив встать на ноги, а правой ударил куда-то в середину головы.
В молодости капитан занимался боксом и неоднократно брал призовые места на соревнованиях в тяжелом весе. В этом случае к умению бить прибавились злость, ревность и утроили силу удара. Оппонент его отлетел в угол, ударившись спиной в этажерку, как бумажную смял ее ажурную конструкцию и вместе с обломками рухнул на пол. Проводив его глазами, капитан отметил, что кросс прошел и больше бить нет необходимости. Потирая ушибленный кулак, он перевел взгляд с бесчувственного тела насильника на его жертву и сразу обо всем забыл.
— Сонька! Да что же это?!
Она сидела, поджав колени к груди, одной рукой пыталась собрать вместе обрывки платья, другой размазывала по избитому лицу кровь и слезы. Кричать не могла, видимо, упырь повредил ей что-то в горле, а лишь хрипела:
— Убей… убей его!
Капитан бросился к ней и, нее зная, чем помочь, обнял и мягко уложил на спину.
— Хорошо, хорошо… Полежи немножко… Сейчас скорую вызову… — Подняв голову, он обнаружил мнущегося в распахнутой двери соседа и крикнул: — Вызывай скорую! Быстро!
Тот моментально скрылся, а Софья перевернулась на бок, сжалась в комок и затряслась в рыданиях. Огурцов объятиями и поцелуями попытался ее утешить, но тщетно. Тогда вскочил и сбегал на кухню за водой.
— Вот, выпей водички… — Специально подняв графин повыше, чтобы она услышала журчание, налил полный стакан. — Попей, попей…
Прорыдав еще с минуту, она села. Все еще нет-нет да и всхлипывая, взяла воду, приложила ко рту и, поморщившись, убрала. Пить разбитыми губами было больно. Вдруг глаза ее вспыхнули ненавистью. Одновременно из угла, где валялся нокаутированный, послышались звуки возни. Капитан обернулся. Насильник очнулся и, бормоча ругательства, поднимался на ноги.
— Ах ты тварь! — Огурцов хотел встать и добавить ему еще.
Но Софья опередила. Она схватила графин, подняла над головой и, яростно хрипя что-то, бросилась на обидчика. Но не добежала — прозвучавший в тесной комнатке как гром выстрел остановил ее, второй отбросил в руки к мигом вскочившему с дивана Огурцову.
— Не подходи, мусор! Убью! — Одной рукой упырь держал их на мушке, другой пытался натянуть штаны.
Капитан и не собирался. Весь мир моментально сузился для него до трепещущего в руках тела любимой, он поднял ее, поднес к дивану и бережно положил.
— Да что же это такое?..
На бежевой ткани платья в районе живота и под левой грудью стремительно росли два красных пятна.
— Где скорая?! — заорал он как бешеный.
— Вызвал… Едут… — засунул в дверь испуганную голову сосед и снова спрятал.
Капитан разорвал платье. Кровь из одной раны шла яркая сильно, из другой — темная послабже. Он засунул палец в первую, нащупал артерию и передавил. От резкой боли Софья дернулась и, на время придя в себя, застонала.
— Тих-тих-тих… Потерпи, милая. Так надо… Все будет хорошо, — подбодрил он ее и прокричал в направлении двери: — Бинты есть или тряпки какие чистые?
— Есть, — повторил сосед маневр с головой.
— Тащи срочно!
— Вот, — через три секунды вбежал тот в комнату и вывалил на диван несколько рулонов бинтов разной ширины, маленькую банку йода, большую — зеленки и кучу каких-то таблеток.
— Водка есть? — спросил капитан.
— Нет…
— Честно?
— Падла буду…
— Тогда разведи марганцовки в теплой воде… Таз… Помой руки с мылом и иди помогать.
Огурцов перевел дух. Положение вроде поправимое. Верхняя пуля сердце не задела, нижняя… Посмотрел раненой на живот: «Как раз в печень… Черт… Но ничего, наши доблестные медики… Где же они, суки?!» Вспомнив про упыря, бросил взгляд в угол, но там его, понятно, уже не было.
Софья лежала с полуоткрытыми глазами, дышала часто и коротко, раны и ссадины на фоне белого, как полотно, тела, казались особенно страшными. От кровопотери ее начал бить озноб. Он протянул руку, поднял валяющийся на полу плед и укутал ее, где было можно.
Прибежал сосед, неся тазик чистыми руками, но помощь его уже была не нужна. Через распахнутые двери в квартиру входили медики. Идущий первым пожилой совершенно лысый доктор понюхал воздух, взглянул на пациентку и буркнул что-то напарнику помоложе. Тот торопливо поставил большой квадратный чемодан на пол и выбежал из комнаты.
— Что за бардак, капитан? Вызывали на кардиологию, а тут огнестрел? — спросил врач, неодобрительно глядя на побледневшую, прислонившуюся к стене молоденькую медсестру.
— Какая разница, гиппократ? — грозно прорычал Огурцов. — Делай свое дело и имей в виду, головой отвечаешь — это жена моя!
— Понятно, — не стал препираться с милиционером в состоянии аффекта врач и, раскрывая на столе свой саквояж, скомандовал: — Вышли все из комнаты.
— Я держу артерию, — возразил Огурцов уже помягче.
— Спасибо. Надеюсь, это ей не повредило. Вышли. — Доктор наполнил шприц жидкостью из какой-то ампулы и пустил струю в потолок.
— Дык… Это…
— Вышли, я сказал, и закрыли за собой дверь! — прошипел он злобно и угрожающе направил иглу на непослушного супруга.
Вбежал напарник с другим большим чемоданом, грохнул его на стол, открыл, достал перчатки и, надевая на ходу, подошел к пациентке. Только тогда капитан покинул свой пост, встал и попятился на выход.

— Тебе бы умыться, начальник… — несмело предложил сосед, встретив его в прихожей.
— Да-да… — Огурцов взглянул на окровавленные руки и зашел в ванную, а когда вышел, у дверей его уже поджидал лысый врач.
— Извините, доктор… — Капитан немного остыл под холодной струей и пришел в себя. — Я немного неправильно себя вел…
— А, ничего… — перебил его тот. — Я привык. Кто это ее так?
— Грабитель. Я пришел, он уже был в комнате… — вытирая руки, начал рассказывать Огурцов.
Запыхавшиеся молодой врач и водитель пронесли мимо них носилки из машины.
— Ладно, неважно. — Доктор повернулся и пошел за ними. — Милиции расскажете. Мы сообщили в РОВД.
— Положение очень серьезное… Голову аккуратнее… — Лысый врач наблюдал за погрузкой и одновременно объяснял положение дел подошедшему супругу. — Прострелены печень и легкое. Потеряно много крови, и, несмотря на инъекции, думаю, кровотечение продолжается. В первой городской, мы позвонили, готовят все к операции, но, боюсь, не довезем. Я вколол обезболивающего, в машине она должна прийти в сознание. В общем… — Он провел руками по лицу. — Спрашивайте, что хотели, больше возможности может не представиться… Все… взяли… — скомандовал он молодому врачу и водителю. — Несем.
Врачи вышли на лестницу, Огурцов с большим квадратным чемоданом за ними.
На улице возле скорой помощи уже собрался народ. Толпа гудела. Старухи — завсегдатайки соседней скамейки, — как всегда, были в курсе всех дел и с удовольствием делились информацией.
— Потом ентот подкатил… Вон его «москвичишка» стоит. — Толстая старуха харкнула кожуру в сторону парковки. — Машину его увидал, — кивнула на развороченный колесами иномарки газон, — затрясся весь и бегом к сучке своей…
— Бежит, матерится, глазищами сверкает, — воспользовавшись тем, что подруга прервалась на пережевывание, вставила бабка, похожая на селедку. — Наганом своим трясет. Ну, думаю, порешит обоих.
— Да не было у него оружия. Что ты зря мелешь, Авдотья? — перебила ее бывшая учительница. — И шел он вполне спокойно, поздоровался даже, мне кажется…
— Ага… Поздоровался! Тьфу на тебя, ворона старая! — Селедка подкрепила свои слова конкретным плевком, правда, попала не в оппонентку, а в стоящего рядом жэковского сантехника. Кожура повисла у того на щеке, но он был так пьян и так сильно увлечен повествованием, что не заметил. — Да когда такое бывало?!
— Был пистолет, — снова взяла разговор в свои руки толстая. — Был. Сама видела. А иначе из чего бы он стрелял? Два выстрела было. Скажи-ка, Дунька!
Селедка подтвердила, хотя и без уверенности:
— Один в черного, — кивнула на газон, — он еще выбежал — вся башка в крови… А второй в проститутку свою еврейскую…
Тут подъездные двери распахнулись, из них с криками «Несут, несут!» вылетели ребятишки, что дежурили на лестнице у квартиры, а за ними и врачи.
— А вот и она сама. — Толстая хотела плюнуть в сторону носилок, но, заметив выходящего следом злого милиционера, воздержалась.
Быстро погрузились, включили сирену и понеслись, едва не столкнувшись на выезде с милицейским уазиком. От свежего воздуха и тряски Софья начала приходить в себя. Открыла глаза и увидела мужа.
— А… Здоровячок, — прошептала она, едва двигая разбитыми губами. — Как хорошо… Ничего не болит… — Она попыталась поднять голову, но сидящий по другую сторону носилок молодой врач мягким движением рук не дал ей сделать этого.
— Сонька, как же так? — Капитан склонился, прижал свою щеку к ее и проговорил дрожащим голосом: — Что же ты наделала?
— Не теряйте времени, говорите по существу, — сухо посоветовал врач, ища пульс на запястье у раненой.
— Да, да. — Огурцов выпрямился, глаза его были мокры. — Кто это был? Как его найти?
— Это Вахтанг… Старый знакомый… — Она попыталась улыбнуться, но запекшаяся на губах кровь не дала. — Он знает все… Я, дура, все ему рассказала… Думала, больше тебя не увижу… — Она протянула к нему руку.
Он взял и прижал к лицу:
— Как его найти? Милая, адрес, телефон, хоть что-нибудь…
— Это… страшный человек… Не ищи его… Он тебя убьет… Живи, как жил… — Каждая фраза давалась ей с трудом. — Я любила… — Машина заехала в очередную яму, голова ее дернулась, и она замолчала, недоговорив.
— Что там? — Он впился во врача умоляющим взглядом.
— Пульс есть, но очень слабый. Приехали, — выглянул тот в окно.
18
На понедельник Эдуард запланировал сходить на работу. Жутко не хотелось, конечно, но мать запилила, да и в пятых числах в магазине обычно выдавали зарплату.
Наутро, хорошенько выспавшись, он позавтракал и после двухчасовых сборов в последний раз подошел к зеркалу. Несколько волосков в проборе прически лежали неверно. Модник поплевал на палец и аккуратно прилепил их на место. После этого все в облике его стало идеально. Он одобрительно подмигнул своему красивому отражению и пошел на балкон позвать собаку. Арчибальд считался хорошим сторожем, и оставлять квартиру без его присмотра не рекомендовалось.
Пустырь перед домом был уже не буйно зелен, как совсем недавно, а блекло желт. Кроме того, старуха-осень наделала в его камуфляже брешей, и стало ясно, что это и не пустырь вовсе, а давно забытый всеми долгострой, перекопанный котлованами, изрезанный фундаментами и заваленный строительным хламом.
Переместив взгляд правее, атаман заметил возле помойки нескольких распластавшихся на асфальте псин, похоже, из Арчибальдовой тусовки.
— Арчи, Арчи… Арчибальд-гнида, домо-ой, — сделав ладони рупором, громко позвал он.
Люди из очереди в овощной ларек повернули головы, а собаки, валявшиеся гораздо ближе, даже не пошевелились. Это показалось ему странным. Покричав еще немного, он покинул балкон и закрыл дверь. Время поджимало, а идти на помойку разбираться, в чем дело, было не по пути. Решив, что ничего страшного с их имуществом за два часа не случится, он взял дипломат и вышел из квартиры.

На улице от ушедшего лета не осталось и следа. Вечная лужа у подъезда подернулась льдом, грязь на тротуаре замерзла, трава в газоне пожелтела и пожухла. По небу плыли на юг тяжелые сизые тучи. Туда же подальше от неизбежных морозов рвались и облетевшие с окрестных тополей листья, но никак не могли преодолеть забор троллейбусного парка. Снова и снова пытались, при каждом порыве ветра отчаянно клубились перед его железобетонной неумолимостью, но результат всегда получался один и тот же — слово из трех букв, как будто специально для них нацарапанное на преграде каким-то пакостником.
Пока шел до трамвая, атаман промерз до костей. Модная, но короткая японская куртка на рыбьем меху закрывала едва ниже пояса, и ледяной ветер гулял по его костлявому телу, где хотел. Не удалось согреться ему и в вагоне с по-летнему распахнутыми окнами. Хорошо еще, что гастроном находился недалеко от остановки. Подбегая к нему, он заметил, что у служебного входа стоит грузовик, — что-то привезли. Это пришлось кстати, и он, чтобы не обходить дом, ринулся прямо туда.
— Вы далеко, юноша? — неприветливо спросила руководящая разгрузкой долговязая тетка в телогрейке поверх белого халата.
— Работаю здесь, — буркнул он и попытался проскочить мимо.
— Стоять! — проворно преградила ему дорогу телом та. — Нельзя посторонним.
— Да художник это наш, — бросил ей через плечо рабочий, ставя ящик с курями на лениво ползущую в подвал ленту, — за деньгами пришел.
— Сказал же, работаю здесь. — Атаман сделал презрительное лицо. — Не узнала, что ли?
— Да откудова ей? Зинка это, товароведка новая. — Грузчик обрадовался заминке, повернулся к Эдуарду и, пьяно улыбаясь, протянул руку: — Здорово, Репин. Дай-ка закурить…
— Ково курить?! — заорала Зинка, тем не менее освобождая проход. — А ну, работать быстро, пьянь голубая! Я долго еще тут с тобой мерзнуть буду?
— Хай, Петрович, — атаман хлопнул работягу по ладони, — потом покурим. — И проскользнул вовнутрь.
И без того узкий коридор магазина был с двух сторон до потолка заставлен ящиками с водкой. Аккуратно, чтобы не порвать чужую куртку об их обитые острой лентой углы, он пробрался в кабинет заведующей. Там располагалось его рабочее место, стоял стол и хранились все художественные прибамбасы. Он открыл дверь, начальница оказалась на месте. Вошел.
— Здрасте, Ольга Михайловна.
— Эдичка! — искренне обрадовалась та, увидев его. — Здравствуй, дорогой, сколько лет, сколько зим! — Встала и обняла по-матерински. — Холодный-то… Все модничаешь, без шапки ходишь. Дай-ка посмотрю на тебя. — Не отпуская, она отдалила его на вытянутые руки и стала разглядывать. — Красивый какой. А я уже и забыла, как ты выглядишь, мальчик…
Ольга Михайловна, несмотря на свою профессию, все еще оставалась доброй интеллигентной женщиной. Эдуард, будучи отвратительным работником, мешал ей как кость в горле, но они с его матерью дружили с молодости, уволить она его поэтому не могла, а раз так, то сосуществовать предпочитала в хороших отношениях.
— Как мамочка? Здорова ли? Давно ее не видела…
— Мать-то? Здорова, что ей сделается? Работает.
Атаман прошел к своему месту и, спрятав портфель за шторами, уселся за стол.
— Так-так… Какие будут поручения, босс?
— Да какие поручения? Ничего нет для тебя уже сегодня. Ценники девчонки написали сами, а Варвару Семеновну на пенсию мы еще в пятницу проводили, без твоего плаката.
— Да-да. Помню, мать мне что-то про это говорила, но прийти я тогда никак не мог, болел. Жалко самому, но… — Он покашлял и приложил ладонь ко лбу. — Все еще до конца не прошло.
— Да ничего, ничего… не расстраивайся. Мы ей пылесос подарили и цветы, она даже и ничего не заметила.
— И то правда. Человек отмучился навсегда, что ей мои писульки.
Сразу спрашивать про деньги ему показалось неудобным, поэтому он поднялся и направился к выходу.
— Пойду посмотрю профессиональным взглядом, все ли в порядке.
— Ух ты, какой работящий! Пойди, пойди. — Заведующая проводила его взглядом, а когда дверь закрылась, грустно добавила: — Какой хороший мальчик…
Получку сегодня давали на многих предприятиях, и магазин уже с обеда был полон покупателей. Особенно многолюдно было в гастрономическом отделе. Народ ждал дешевых куриц, которых разгружали Зинка с Петровичем. С трудом протолкавшись к прилавку, Эдуард спросил у дородной краснолицей продавщицы:
— Здрасте, ценники нужны какие-нибудь?
— А, писарь, привет, — улыбнулась та, обнажив ряд золотых зубов, потом посерьезнела и переспросила у угрюмого сутулого работяги: — Четыреста?
Тот утвердительно кивнул. Она отрезала от палки красивой серо-розовой колбасы четверть, шмякнула на весы и, пощелкав счетами, сообщила:
— Восемьдесят три.
Работяга, чтобы не забыть, непрерывно бормоча сумму, убежал в кассу, а продавщица вернулась к атаману:
— Да нет, вроде все есть. Мы тут как-то без тебя обходимся… — Она снова блеснула драгоценным оскалом. — Хотя подожди… — Вытерла руки о фартук, полезла под прилавок и, достав пачку ценников, стала их сосредоточенно перебирать. — Нету. Я так и знала. Напиши, раз уж пришел: «Кура непотрошеная, второй категории, Рефть, рубль пять — кэгэ».
Люди, толпящиеся отдельно от текущей очереди, одобрительно загудели. Видать, ее слова подтвердили уже имевшуюся у них непроверенную информацию.
— А не знаете, по сколько будут давать в одни руки? — поинтересовалась стоящая в первых рядах старуха в громоздкой каракулевой шубе.
— А вы… Нечего тут стоять! — сразу посуровев, прикрикнула на них продавщица. — Неизвестно, может, вообще, седня продавать не будем, а они уже выстроились… И так дышать нечем…
«Ну ладно, хорошего понемногу», — решив на этом обход закончить, атаман выбрался из дурно пахнущей толпы, шмыгнул в щель между прилавками и вернулся на свое рабочее место. Заведующей в кабинете не было. Он сел, достал из ящика письменные принадлежности, из стопки бланков ценник и быстренько накарябал, что просили. Получилось не очень. Он поразглядывал свое произведение под разными углами, аккуратно, чтобы не испортить прическу, почесал затылок и решил, что сойдет. Завинтил тушь, спрятал с ручкой в стол. Новоиспеченный ценник положил на видное место сушиться и покрутил головой.
— Где же эта старая кляча? Куда ее смыло? Человек поработал, теперь неплохо бы с ним и расплатиться. — Зарплату ему выдавала заведующая лично в руки, такая была договоренность.
Верхняя одежда начальницы на вешалке отсутствовала, зато сумка на спинке стула висела. Значит, из магазина она не уходила. Он посидел минут пять, разглядывая пробегающих мимо окна пешеходов, и пошел искать.
В коридоре, кроме ящиков, никого не наблюдалось. Он дошел до бухгалтерии и, приоткрыв дверь, сунул туда голову:
— Здрасте…
Там толстая тетка считала деньги. Чтобы оправдать свое появление во время такого важного дела, он поинтересовался:
— А Ольги Михайловны здесь нет случайно?
В комнате шесть квадратных метров при всем желании спрятаться было некуда, и бухгалтерша могла проигнорировать его вопрос, но она остановила свои унизанные перстнями сардельки, взяла карандаш, написала на листке цифру, не сводя с нее глаз, коротко фыркнула:
— Нет. — И снова зашуршала зелеными трешками.
Приняв такую разговорчивость за желание помочь, атаман решил его удовлетворить:
— А не знаете, где бы она могла быть?
Толстуха снова прервала счет, нанесла на бумагу промежуточный результат, подперла его красным хищным ногтем и, подняв на назойливого посетителя раздраженный взгляд, буркнула:
— А я что, Пушкин, что ли?
Контрабандист призадумался, а она, посчитав свой ответ исчерпывающим, перевела глаза на лист, загрузила цифру из-под пальца в мозг и продолжила считать.
— А не подскажете, моя зарплата уже у нее или еще нет? — догадываясь, что мешает, задал следующий вопрос Эдуард как можно более извиняющимся тоном.
Побагровевшая от ярости бухгалтерша снова была вынуждена остановиться, дрожа от нетерпения расправиться с нахалом, снова записала число посчитанных купюр, заметила ногтем и заорала:
— Чего вы все тут ходите, спрашиваете?! У меня инкассаторы через пятнадцать минут! Заколебали, уроды долбаные…
— Да ничего. Я только…
— — А ну вали отсюдова! — Она схватила со стола массивное пресс-папье, замахнулась якобы для броска и тут поняла, что, убрав палец с последней цифры, навсегда потеряла ее среди десятков подобных на листе, а это значит, что пачку надо будет считать сначала. — А!!!
Атаман поспешно захлопнул дверь и, слушая все равно проникающий через нее отборный мат, молвил:
— Да, валить надо. Валить поскорее из этого совка драного.
— Вы художник? — донесся вдруг до него чей-то тонкий голосок.
Он обернулся. За ним стояла тощая девка, судя по грязному синему халату, уборщица.
— Ну, я.
Она обрадованно улыбнулась во все конопатое лицо и показала пальцем огромной резиновой перчатки на пол:
— Вас Ольга Михална ищет.
— В подвале, что ли?
Девка, шмыгнув носом, ловко вернула на место выкатившуюся было соплю и утвердительно мотнула белобрысой головой:
— Ага. — Схватила стоящее рядом ведро, выгнулась басовым ключом и потащила его по коридору дальше.
Приторно-слащавый голос заведующей он услышал уже на подходе к лестнице.
— Так-так, Ванечка, давай этот ящичек посмотрим.
В холле подвала, если так можно назвать сырое полутемное помещение с засаленным полом и нештукатуренными стенами, шла сортировка только что прибывших питомцев птицефабрики. Рабочий брал из штабеля ящик и ставил на огромные напольные весы под лампу. Причудливо скрюченные, уложенные в один слой спинами вверх цыплячьи трупики в ее люминесцентном свете были одинаково тощи и сини, но иной раз среди их стройных рядов попадались экземпляры пошире и порозовее. Считалось это ошибкой фабричных упаковщиков или их подарком работникам торговли, история умалчивает, но птицы эти принадлежали явно к другой ценовой категории. На таких заведующая ставила химическим карандашом крест. Грузчик доставал смерзшиеся в монолит птичьи тела из упаковки и, подняв над головой, бросал плашмя на бетонный пол, отчего связь между ними рвалась, и тушки разлетались в разные стороны. Заведующая выискивала и складывала в блатной лоток меченых, а товароведка с Петровичем собирали обратно в ящик остальных, ставили на тележку и отправляли в торговлю.
— Вы меня искали, — атаман, подпрыгнув, едва увернулся от летящего ему в ноги комка из трех неразвалившихся пернатых братьев, — говорят.
— А, Эдичка, искала, искала, конечно. — Ольга Михайловна подняла с пола одного только что помеченного куренка, добавила к нему другого из спецлотка, сунула их под лампу и поцокала языком восхищенно: — Ты погляди, какие красавцы, кровь с молоком, и всего по рубль пять… Пойдем-ка со мной, дорогой мой. — И направилась на выход, к лестнице.
В коридоре они отыскали затаившиеся между ящиками весы, и она пристроила птиц на одну из их площадок.
— Вот, отнесешь мамочке, пусть сварит супчик или пожарит с макарошками, а то ты слабенький какой-то у нее. Девчонки таких не любят. И песику вашему замечательному косточек останется…
— Вы это мне, что ли, вешаете? — Эдуард презрительно фыркнул. — Не-е, мне не надо.
— Ух ты, прямо не мальчик, а конек-горбунок какой-то, — улыбнулась она ласково. — Не тебе, а Любочке. — Черкнула что-то на бумажке и протянула ему: — На-ка вот, иди отбей в кассе на второй отдел. Два тридцать. Деньги-то есть?
Денег у него не было, но он не хотел в этом признаваться.
— Есть, но мне не надо.
— Ах да. Совсем забыла. — Она достала из кармана сверток с надписью «Эдичке». — Возьми, вот зарплата твоя, и иди, иди заплати, маленький, порадуй мамочку. Не все же ей тебя кормить… А я их тебе пока заверну получше.
На пути домой Эдуард замерз еще больше. Во-первых, к вечеру еще похолодало, во-вторых, последнее тепло отнимали мороженые курицы под мышкой.
Во дворе перед подъездом стояли милицейский коробок с мигалкой и несколько зевак из числа жителей дома.
— Что за кипиш? — спросил Эдуард у дворника, задумчиво уперевшегося на метлу чуть в стороне от прочих штатских.
— Начальника с седьмого грабанули, — обрадовался тот слушателю. — Вынесли все…
— Малофеева, что ли?
— Вот-вот, его самого. Он приходит, еп, с работы, а двери у соседа нет — выломали, нах. Порадовался такой за себя, еп, что у него-то замки крепкие, не то что у алкаша Васьки, нах, заваливает в квартиру, еп, а в стене дыра с человеческий рост… Е-е… Тут ведь перегородки — тьфу, — рассказчик презрительно плюнул на землю, — в полкирпича, — показал заскорузлыми пальцами, сколько это, — жопой давани и проломишь, нах…
— Ясно. — Атаман не стал дослушивать, а понесся узнать обо всем из первых уст.
Лифт гремел створками где-то высоко, он ругнулся и полез пешком. Возле своей квартиры вспомнил про курей и решил бросить их дома. За дверью его ждал еще один неприятный сюрприз — мертвый Арчибальд. Услышав, что кто-то пришел, из своей комнаты вышла мать с красными заплаканными глазами.
— Вот, Эдька, Арчик мой скончался. Радуйся, больше не будет гостей твоих беспокоить… — Она закрыла лицо руками.
— Да как так, мать? Он ведь еще молодой… — Эдуард брезгливо пошевелил песика носком ботинка. Тот лежал как живой: глаза открыты, на мордочке застыло его всегдашнее радостное выражение. Необычно было только видеть его неподвижным.
— Иду с работы, — начала мать прерываемый всхлипываниями рассказ, — никто меня не встречает. Ты же знаешь, он всегда ждет меня у магазина, а сейчас гляжу — нет его. Ну, думаю, Эдька ушел, запер Арчика моего дома. Захожу, в квартире тоже пусто. Взяла ведро, ты же, бессовестный, мусор даже никогда не вынесешь. Пошла искать, по пути, думаю, заскочу на помойку. Пришла, а он там… — Она снова закрыла лицо и несколько раз беззвучно дернула плечами. — Лежит маленький мой, и все его товарищи… Потравил кто-то. Собачники-живодеры, наверное…
— Нет, это не собачники, — произнес атаман задумчиво, — они своих с собой увозят. — Потом сердито: — А ты зачем его в дом приволокла? Не могла там же где-нибудь в контейнере… оставить?
— Вот ведь ты гад какой, Эдька! Умру — меня тоже, наверно, на помойку выбросишь… — Тут уж она разревелась не на шутку. — Ко-о-го-о-о я вы-ырастила?
— Да ты что, мать? Нет, нет, конечно, — предположив, что, возможно, зря обидел старушку, он поморщился и сухо приобнял за плечи. — Кончай. — Сунул ей в руки свою добычу. — На-ка вот, я куриц купил. Сваргань что-нибудь по-быстрому, а то есть очень хочется. Я пойду пока к Малофееву сбегаю. Их, говорят, ограбили сегодня.
— Да ты что?! Леню с Верой? — сразу забыла свои горести мать. — И что?
— Не знаю, пойду спрошу, — ответил сын уже из дверей.
На площадке его ждала высунувшаяся из своей квартиры Матвеевна.
— Слышь-ка, Эдвард, с тебя бутылка…
— С какого это вдруг перепуга? — поинтересовался атаман, давя кнопку лифта.
— С такого, с какого я вас с матерью от грабителя спасла.
— Чего? Какого еще грабителя? — Он чуть не добавил: «Меня уже проверяли».
— Натурального, который начальника грабанул.
— Как это?
— А вот, слушай… — Ехидную ухмылку на ее лице сменило выражение заговорщической серьезности. — Я суп варила. Слышу, кто-то идет. По шагам — не наш. Тихо так идет, будто крадется. Я шасть к глазку, а там темно. Интересно, думаю, негр, что ли, какой пришел? Потом поняла: пальцем кто-то держит… Ну, думаю, щас покажу тебе, гад. Щеколду потихонечку открыла и дверь как толкану. А он и не здесь вовсе, а напротив, в твоем замке ковыряется. Увидел меня, матюгнулся и бежать. Я сразу как заору: «Стоять, ворюга!» Но кого там? Так он меня и послушал. — Она показала грязную тряпку. — А затем гляжу, а на глазке намазано чем-то, — понюхала и пожала плечами, — гуталином, что ли?
— А как он выглядел, не запомнила? — спросил у нее Эдуард, который раз задерживая ногой створку пытающегося ускользнуть лифта.
— А кек он выгледел… — зло передразнила его старуха. — Я ради него жизнью рисковала, а он хоть бы спасибо сказал, свин неблагодарный! Ничего не скажу, пока бутылку не принесешь.
— Какая сволочь там лифт держит?! — послышался сверху чей-то возмущенный крик.
— Да пошла ты… — пожал плечами Эдуард, скрываясь в кабине, и добавил: — Я и так знаю.
— Вот-вот, я так милиционерам и скажу…
19
В длинном, облицованном грязно-голубым кафелем коридоре отделения реанимации было тихо, лишь кое-где под потолком мерно потрескивали лампы. У стен своих клиентов ждали пустые кровати-каталки, между ними пряталось несколько синих дерматиновых скамеек, на одной из которых прямо перед операционной сидел Огурцов.
Больше часа провел он в неудобной позе, казня себя. Шок от произошедшего настиг его только теперь, в этом пропахшем безнадежностью коридоре. Он снова и снова прокручивал в мозгу произошедшие события и, лишь когда боль в затекших ягодицах пересилила боль душевную, вскочил и стал шагать. Он ходил девять шагов налево девять направо, ходил и читал только что придуманную молитву: слово на каждый шаг, девять слов туда, девять обратно — и, чтобы вернее подействовало, наступал при этом только на светлые плитки клетчатого пола. Редкие, насмотревшиеся здесь всякого медработники, пробегая мимо, не удивлялись, но поглядывали с опаской на огромного, заляпанного запекшейся кровью милиционера, марширующего у них по больнице.
Находившись досыта, он решил проверить, как идут дела у врачей, подошел к операционной и взялся за ручку двери.
— Нельзя, товарищ капитан, — остановил его чей-то дрожащий голос, донесшийся из-за спины.
Огурцов обернулся. Метрах в трех стоял незнакомый сержант в милицейской форме. Безусое лицо его было мертвенно бледным, взгляд испуганно бегал. Появление этого странного субъекта вывело капитана из ступора. Не сводя с него глаз, он повернул ручку и толкнул дверь. Та не поддалась.
— Не надо этого делать. — Правая рука сержанта дернулась за спину, где, если верить принятой им решительной позе, он прятал оружие.
— А то что?
— Ничего. — Парнишка убрал руку.
Капитан усмехнулся и на случай, если дверь открывается наружу, дернул на себя. Дверь не открылась, сержант же повторил свое угрожающее движение и как мог суровее приказал:
— Отойдите от двери!
Ни ломать замок, ни спорить с парнем Огурцову не хотелось. Он пожал плечами и, отступив, сел обратно на скамейку.
«Это что еще за клоун? Неужели Купорос очухался? Нет, тогда бы сюда взвод спецназа приехал во главе с Пиночетом… А-а, — его осенило, — точно… Это Ленинские. Сторожить меня этого кадра оставили. Может, спросить? — Он повернул голову, но цербер скрывался где-то за рядом каталок. — Хотя бесполезно, все равно ничего не скажет. Да и что спрашивать — и так все ясно. Приехали, осмотрелись. Сосед, кто стрелял, не видел, спросили ведьм у подъезда, те им все и прояснили. Версия ревности самая простая и вероятная. Просто так задерживать побоялись, поехали к прокурору за ордером, а пацана на амбразуру бросили. Похоже на ровэдэшников. Сейчас приедут, закроют меня, пришьют по знакомству сто седьмую, и поеду в Нижний Тагил, тачку катать. Хотя что это я?! Почему убийство? Она ведь еще жива, девочка моя…»
От размышлений его отвлек врач, вышедший из операционной. По его скорбному виду капитан понял, что дело — дрянь.
— Мужайтесь, — начал тот с выражением, стараясь не смотреть на резко почерневшее лицо собеседника. — Мы сделали все, что могли…
Огурцов знал, что после таких ран редко выживают, и готовился к этому, но все равно удар оказался слишком сильным. Хирург еще говорил что-то, но он не слышал. Тот повел его в операционную, показал, что осталось от любимой женщины. Капитан постоял немного, машинально, как робот, склонился, приложился губами к теплому еще лбу и вышел.
— Вот так-то, пацан, — очутившись в коридоре, обратился он к везде сопровождавшему его теперь милиционеру. — Она умерла, а этот упырь где-то гуляет на свободе.
Тот ничего не ответил, а Огурцов закрыл глаза и ощутил, как пустоту, образовавшуюся в его душе, заполняет ненависть к тому, кто отнял у него самое дорогое.
— …И смеется над нами. — Он сжал кулаки и направился на выход.
Конвоир забежал вперед и перед дверями снова принял свою угрожающую позу — рука за спиной.
— Стойте, не подходите! Нельзя! Тов…
Капитан не стал дослушивать, коротко ударил его в живот и, сразу поймав обмякшее тело, не дал упасть на пол.
— Козлы… Так и знал, даже оружия парню не дали… — хлопнув по пустой кобуре, посетовал он, погрузил парня на каталку и вывез из отделения.
— Вот, примите бойца. Что-то ему нехорошо как-то…
Он оставил сержанта рыжей прыщавой администраторше и, не обращая внимания на сразу возникшие у нее вопросы, покинул медучреждение.

Дома никого не оказалось. Он переоделся, машинально, без аппетита перекусил тем, что нашлось в холодильнике, собрал в портфель кое-какие вещички, прихватил из шкафа пальто и вышел из квартиры.
На улице смеркалось, выползаюшие из-за горизонта тучи жрали садящееся солнце. Капитан взглянул, как перепачканное его кровью небо отражается в хроме новых противоугонных болтов его «москвича», и понял, кто ему срочно нужен.
Ехать было недалеко, но светофоры, словно сговорившись, дружно встречали его красным. «Интересно, объявили уже машину в розыск?» — спрашивал себя Огурцов, с опаской озираясь по сторонам на перекрестках. Но на этот раз пронесло, и через полчаса он въезжал во владения Коли Мерседеса.
Бьющий из распахнутых ворот железки умельца свет говорил о том, что тот все еще находился на рабочем посту. Сыщик остановил свой «москвич» у припаркованного рядом ушастого «запорожца» и вышел из машины.
В кривом, уходящем в темноту ряду металлических коробок гараж Мерседеса казался шире и выше остальных. Пространство внутри хорошо освещалось приделанным к потолку уличным ртутным светильником и, несмотря на чрезвычайную наполненность всяким автомобильным хламом, производило впечатление прибранного. Железяки свисали там с потолка, стояли на полу по периметру бокса, развалились на пристенных стеллажах. На одной из полок среди карбюраторов и банок с болтами было расчищено место для раскрытого журнала. На его заляпанных жиром страницах горой лежали куски белого хлеба, порезанная толстыми пластами вареная колбаса и несколько разнокалиберных луковиц. Слева от этого импровизированного стола на высоком стуле, типа барного, высился Мерседес, рядом топтались его молодые подручные и еще два мужика с такими же опоечными, как у хозяина мастерской, рожами. Все, держа в руках различные емкости, смеялись, шутили, балагурили. При появлении постороннего оживленный, состоящий в основном из отборного мата базар смолк, и механики повернулись в его сторону.
— Привет, — хмуро поздоровался Огурцов.
— Опять этот мусор… Как он уже заколебал сегодня… — Тощий подручный был уже порядком пьян.
— Завали хлебало, пащенок! — шикнул на него шеф и, фальшиво улыбнувшись незваному гостю, напомнил: — Так виделись уже сегодня, вроде бы…
— Да-да… Прости, что не дал по себе соскучиться, но есть дело… Срочное.
— Какие еще дела? Мой рабочий день закончился. — Мерседес поднял кружку. — Давайте, мужики, за удачу. — Резко выдохнул, забросил ее содержимое в горло и, выпучив глаза, потянул в себя холодный воздух, чтобы охладить обожженные внутренности. — А-а-ар!
— Я ненадолго, — Огурцов сглотнул слюну, ему тоже жутко захотелось выпить, — только спросить.
— Так спрашивай давай, начальник, какие проблемы, — как только пришел в себя, разрешил Коля.
— Не здесь. Дело личное, давай выйдем на минутку, поговорим.
— Ну-у, я только сел… На-ка вот лучше, бахни с нами. — Мерседес взял стоящую рядом с ним на полке зеленую военную фляжку, плеснул из нее в свою освободившуюся кружку и протянул гостю. — Спирт медицинский. Чистейший. Айболиту тут одному сегодня шаровые меняли…
— Не-е, не могу. Дел полно, да и за рулем я… — отрицательно замахал рукой тот.
Инвалид хрипло заржал:
— Когда это вас, ментов, останавливало? Брезгуешь, понятно… Но, извиняй, больше ложек нету.
— Нет, мужики, я бы с удовольствием, но, в самом деле, некогда. Пойдем… Прошу.
Мерседес поймал серьезный взгляд капитана и понял, что ему не отвертеться. Он раздраженно мотнул головой, поставил кружку на журнал и, беззвучно выругавшись, кивнул пацанам. Те, взяв под руки, сняли его со стула и бережно посадили на тележку.
На улице дул порывами ветер и накрапывал дождь.
— Пошли в машину, — кивнул Мерседес на свой «запор».
— Боюсь, не влезу, давай в мою, — предложил Огурцов, подошел к своему коню и распахнул дверь.
— Фиолетово, можно и в твою… — Коля подъехал к «москвичу». — Я сам! — решительным жестом остановил собравшегося было помочь ему капитана и ловко, по-обезьяньи вскарабкался на сиденье.
— Будешь? — Огурцов протянул соседу пачку «Опала».
Тот поморщился неодобрительно, взял сигаретку и, оторвав от нее фильтр, сунул в рот.
Капитан, чиркнув спичкой, произнес:
— Вахтанг мне нужен. — И, увидев в ее свете испуг в глазах Мерседеса, удовлетворенно хмыкнул. — Только не говори, что не знаешь такого, не теряй время.
Дал огня ему и прикурил сам.
— Зачем он тебе? — Настроение у инвалида резко испортилось.
— Жену он мою убил сегодня, Колян, любимую, — ответил Огурцов хмуро и добавил: — И с живого я с тебя, как сам понимаешь, без него не слезу.
— То-то я смотрю, ты какой-то не такой, как утром… — Мерседес немного подумал, потом одной мощной затяжкой докурил сигарету и выбросил в окно. — А с чего ты взял, начальник, что я помочь тебе смогу? Ну, ездил ко мне этот черный иногда масло менять… Один раз подшипники ему волговские вместо американских впендюрил. Приехал клиент и уехал. Обычное дело. Зачем мне про него что-то знать? Да и откуда? Я даже номера тележки его не помню…
— Не-ет, Колян, — Огурцов всем телом повернулся к собеседнику и впился в глаза суровым взглядом, — меня не обманешь. Боишься ты его, а раз боишься, значит, не простой он клиент был, и что-то тебе про него еще известно. А раз я это знаю, то тебе не его, а меня бояться надо. Понимаешь меня? Попал ты, братан, между двух паровозов и спасаться сейчас должен от того, который ближе.
— Ну хорошо. — Мерседес не захотел выяснять, чем будет дальше убеждать его этот сумасшедший мент, и решил выложить все: — Ездил я один раз к нему в берлогу, каталку его американскую чинить. Проводок там один перетерся, и никто не мог ее с места сдвинуть. Попотеть пришлось, конечно, но завел.
— Отлично. — В глазах капитана вспыхнул охотничий огонь. — Далеко это?
— Да нет… Космаковка, верст сорок отсюда.
— Знаю такую деревню. И что там у него? Живет, или дача?
— Дом хороший, забор высокий. Думаю, что живет. Хотя это летом было, позапрошлым, может быть, и дача. В хату он меня не приглашал, так, денег дал и отправил обратно.
— Один он там, или еще кого видел?
— За мной брат его приезжал на «Волге», или не брат, но тоже же черный. Потом мужик там еще один бегал, маленький такой, шустрый. Из блатных, сразу видно, в наколках весь и все время на фене ботал.
— Молодец, Колян. Я верил в тебя. — Огурцов потер руки. — Поехали, покажешь.
— А мне-то зачем ездить? Так расскажу, где. Или ты один боишься? — Мерседес невесело ухмыльнулся.
— Ну ладно, — согласился капитан, — поеду один, раз помочь не хочешь. Говори, где это все.
20
Маленькая Космаковка состояла из двух улиц: Ленина, прямой, асфальтированной, являющейся частью федерального тракта, и примыкающей к ней со стороны леса Спортивной, узкой и извилистой. На первой в тесно облепивших дорогу халупах глотали пыль и копоть местные крестьяне, а в стыдливо прячущихся в соснах добротных дачках второй отдыхали городские куркули.
«Похоже на штопор, — думал Огурцов, виляя между заборами Спортивной, — ручка и винт, вкрученный в лес. Подняться бы в небо, да посмотреть…» Дорога выглядела непроходимой, но его «москвич» тем не менее, опираясь под лужами и слоем грязи на что-то твердое, полз вперед уверенно.
Фонарей проселочной грунтовке не полагалось, а луна скрывалась где-то за тучами. Найти что-то в такой кромешной тьме капитану казалось нереальным. Он уже начал жалеть, что не взял Мерседеса в провожатые, но улочка вдруг закончилась, и он увидел дом, который искал. Вернее сказать, ограду, самого дома из-за нее видно не было. Проехав для конспирации еще метров сто дальше в лес, сыщик поставил машину на сухом, невидном из деревни пятачке и, поменяв ботинки на резиновые сапоги, направился прямиком к задам нужного ему двора.
Забор дачи смотрелся одинаково высоким и неприступным по всему периметру. Он добрался до места, где до построек всего ближе, нашел дыру от выпавшего сучка и приник к ней глазом. Во дворе было тихо и пустынно, в доме, построенном на манер русской избы, тоже никаких признаков жизни не наблюдалось. Чтобы проверить на предмет четвероногих сторожей, капитан кашлянул сначала тихо, потом погромче. Нет, собаки тут не жили, а то услышали бы и залаяли.
Он включил фонарик. Забор оказался старым и кое-где уже подгнившим. Вставил жало монтировки в щель, надавил, и доска, противно скрипя гвоздем, отделилась от прожилины. Оторвав таким образом еще пару, капитан проделал достаточную для себя дыру, пролез во двор и направился к черневшему на фоне темно-сизого неба дому.
От непрошеных гостей тот был защищен надежно: толстые бревенчатые стены, закрытые массивными ставнями окна, крепкая на вид дверь, запертая, помимо двух врезных, еще и на большой амбарный замок. Сыщик обошел вокруг и обнаружил черный вход. Там тоже все было глухо. «Ну и ладно, — подумал он, — видно же, что никого нет. Что мне там делать?»
Огляделся. Участок казался довольно обширным и содержал еще несколько построек, но его в первую очередь заинтересовала та, что фасадом выходила на улицу, похожая на гараж. Со двора в нее вела дверь. Капитан просунул ломик под проушину, на которой висел замок, и, поднатужившись, извлек ее из стены.
Гараж оказался пустым, но следы засохшей грязи с колес на полу свидетельствовали о том, что машина тут стояла не совсем обычная. Он пошарил лучом фонарика по стенам и обнаружил на одной треснутый колпак колеса с иностранной эмблемой, а на другой — фотографию с двумя девицами на фоне такой до боли знакомой ему иномарки. Все это говорило, что Мерседес не обманул его и направил, куда было нужно.
Он вышел наружу, забив штырь с замком на место, вернул двери первоначальный вид и закурил. То, что он нашел дом упыря, сильно помогало ему в его сложном деле, но что предпринять дальше: ждать его здесь или ехать искать в городе? Для решения этой дилеммы ему явно не хватало информации.
Он прислушался. Соседи через улицу, судя по доносившимся оттуда крикам и звукам музыки, отмечали что-то нешуточное. Чтобы выяснить, что именно, капитан пинком повалил стоявшую под водостоком железную бочку, подкатил к забору, поставил на попа и взгромоздился на ее ржавое дно.
Что творилось во дворе, прятала темнота, а что в доме скрывали стены. Он смог увидеть только, что делалось на тускло освещенном желтой лампой крыльце. Там курили тетка в неприлично короткой для ее жирных ляжек юбке и два мужика. Все трое шатались и чересчур оживленно жестикулировали. Через какое-то время входная дверь распахнулась, из нее вывалился мелкий белобрысый паренек. За ним появилась долговязая девка в пышном белом платье.
«Свадьба», — догадался сыщик и, потрогав живот, вспомнил, что за весь день ничего толком не ел.
Девка схватила вывалившегося за одежду, без всяких видимых усилий подняла и, перевалив через перила засунула ему руку глубоко в рот. Тот сразу ожил, задергался и закашлял. Судя по всему, его рвало. Один из курильщиков что-то сострил по этому поводу, остальные дружно заржали. Невесту это оскорбило, она оставила своего пациента и, задрав платье, метко пнула ближайшего к ней хохотуна в грудь, тот перевалился через ограждение и, сверкнув на прощание желтыми ботинками, исчез в темноте.

Смех прекратился. Мужик побежал искать пострадавшего, а тетка стала корректировать его усилия сверху. Невеста же, порывшись в декольте, достала сигарету, нашарила у паренька в кармане зажигалку, прикурила от нее и, с наслаждением затянувшись, выпустила в направлении Огурцова весьма продолжительную струю дыма.
«Огонь-баба… Надо пойти поговорить с ней про Вахтанга», — подумал тот, слез с бочки, откатил ее на место, где взял, и направился к дыре в заборе.

Соседская калитка оказалась незапертой, и сыщику не пришлось ничего ломать. Он спрятал монтировку под кустом и прошел по выложенной кирпичом дорожке к дому. Заварушка на крыльце к его приходу себя исчерпала, участники, оставив на перилах дымящуюся пепельницу, удалились в тепло. Он поднялся по скрипучим ступенькам и вошел в дверь. Лампочка на веранде не горела, видимо, выключил бесстыдник, мявший в углу тетку в короткой юбке. Капитан по милицейской привычке притормозил на секунду, вгляделся, прислушался и, не найдя в их возне криминала, проследовал дальше. За другой дверью располагалась прихожая, обильно заставленная обувью. Вешалка была забита битком, кроме того, пальто лежали на кресле и были просто сброшены в угол, где на них пристроился спать какой-то субъект в полосатой кофте. Взвесив все за и против, сыщик решил не разуваться, тщательно вытер о коврик свои сапоги и толкнул следующую дверь.
За ней в просторной гостиной было жарко, душно, пахло перегаром, грязными носками и квашеной капустой. Капитану сразу захотелось открыть форточку, проветрить, но доступ к ней закрывали густо насаженные возле окон гости. Из угла, надрываясь, хрипел магнитофон, какой-то пожилой энтузиаст помогал ему игрой на баяне. Под этот режущий уши аккомпанемент посередине комнаты танцевали невеста и пара нарядных девчонок детсадовского возраста. За накрытым буквой «П» столом одни спали, другие просто сидели, жуя и тупо глядя в одну точку, третьи, с трудом перекрикивая музыку, пытались общаться. Несмотря на не поздний еще час, торжество находилось в той стадии, когда большинство собравшихся уже не помнили, что отмечают.
На вошедшего Огурцова никто не обратил внимания. Он нашел себе местечко с краю, взял ближайший к себе салат и стал есть прямо из вазы найденной в ней ложкой.
— Валера! Корефан! — За главным столом жирный мужик с фиолетовым лицом вскочил с места и, прихватив с собой рюмку и бутылку, стал пробираться к нему.
«Ну вот опять нет повода не выпить», — подумал капитан, узнав в мужике знакомого гаишника из областного управления, и, судорожно вспоминая, как того звать, начал подниматься навстречу.
Фиолетовый подошел, и они обнялись, как самые родные в мире люди.
— Ты как здесь, брателла? — спросил фиолетовый, с неохотой выпуская друга из объятий.
— Я-то понятно как… А вот ты-то что тут делаешь? — ответил капитан вопросом, вытирая облитую водкой шею.
— Я-то? — расплылся гаишник в счастливой улыбке. — Да как так? Ты забыл, что ли? Племянницу любимую выдаю, — он повернул голову в сторону танцующих, выражение лица его с тупо-радостного резко сменилось на плаксивое, — еди-инственную-ю… Давай выпьем, Валерик… Где твой стакан?
Огурцов подыскал на столе фужер почище и едва успел подставить, как толстяк наплескал в него до краев и потянулся чокаться.
— Давай, братан, за молодых…
— За молодых! — Огурцов выпил и, с удовольствием ощущая, как зелье спускается по пищеводу, спросил:
— Невесту вижу, а жених-то где?
— Дык здесь где-то… — Фиолетовый пошарил по комнате взглядом. — Вон он… Куда ему деться? На своем месте. Тебе просто за тарелками не видно. — Показал пальцем на едва торчащую из-под стола белобрысую челку. — Спит. Второй день гудим сегодня. Устал. Слабенький попался. Далеко ему до нас с тобой… А так, я тебе скажу, хороший парень… Они с Машкой с первого класса не разлей вода. Он ей задачки решал, а она его от хулиганов защищала.
Огурцов перевел взгляд на невесту. Та кружилась на месте и, задрав лицо к потолку, выделывала руками замысловатые дуги.
— Тебя с пополнением, что ли, скоро поздравить можно будет? — спросил он, заметив у нее под платьем небольшой животик.
— Ну да, — согласился толстяк как-то невесело, — будет можно… Давай еще треснем.
Он снова налил себе и капитану до краев, они чокнулись и выпили.
— А что же Вахтанга не пригласили? — спросил капитан, зажевывая оливье, и тут же пожалел об этом.
Гаишник изменился в лице и, привстав со стула, уставился на недавно еще лучшего друга ненавидящим взглядом:
— Чего?! Ты откуда этого ублюдка знаешь?
Огурцов понял, что если он сейчас же не даст правильный ответ, то тот бросится на него с бутылкой.
— Допросить хочу по делу, — не стал испытывать судьбу он. — Приехал — дома нет, думал, здесь найду…
— А… — В глазах толстяка появилось некая осмысленность, и даже лицо посветлело, став из фиолетового бордовым. — Так ты при исполнении.
— Ну да… Не знаешь, где он сейчас?
— Понятия не имею, где этот поганец… Машку спроси. Они с матерью с ним хороводы водят. — Он вылил остатки водки из бутылки в фужер к капитану и стал подниматься: — Пойду принесу еще.
Тем временем магнитофон замолк — закончилась пленка. Девчонки побежали переворачивать катушку, а гармонист, воспользовавшись минутной слабостью железного конкурента, растянул мехи и затянул:
— «Ой, мороз, моро-оз…»
— «Не морозь меня-я-я», — мигом поддержали его давно ждавшие этого старухи. Самая голосистая из них ткнула локтем в бок соседку и кивнула на копошащихся в углу девчонок. Та все поняла, вскочила и побежала не допустить включения надоевшей уже иностранщины.
— «Не морозь меня-я-я, мо-оего-о коня…» — с третьей цифры загорланили уже все бодрствующие, включая усача, восставшего для такого дела из тарелки с винегретом.
Песня была хороша, и пели неплохо, но невеста, почуяв перемену аккомпанемента, остановила свой танец и решительными шагами направилась на помощь своим малолетним партнершам. После короткой словесной перепалки старуха-песенница, потерпев поражение, ретировалась на свое место, а магнитофон снова захрипел что-то из Бони Эм.
Баянист и возглавляемый им хор, однако, не думали сдаваться, они наддали жару, и вместе им удалось перекричать лентопротяжную машину. Невеста, сделав зверское лицо, крутанула ручку громкости, но та не поддалась — ее транзисторный друг и так уже работал на пределе. Тогда она кинулась к взбунтовавшемуся музыканту. Капитан ждал, что она поступит с ним, как с неучтивым хохотуном на крыльце, но разъяренная виновница торжества постеснялась применять к старику свои бойцовские умения, а стала просто отнимать инструмент. Видя ее явный перевес, на помощь аккомпаниатору бросились старухи. Не прекращая пения, они повисли у нападавшей на руках, что почти сравняло силы. Завязалась схватка, в течение которой музыка то смолкала, то возрождалась вновь.
Огурцову после третьего фужера стало тепло и хорошо. Кошмары этого дня на время ушли, он сидел и осоловело наблюдал за шоу.
— А ну, хватит там! — раздался в помещении властный голос истинной хозяйки банкета.
На стуле по правую руку от жениха полная женщина с искаженным гневом лицом выпрямила спину и, надувшись, угрожающе выпятила и без того огромную грудь:
— Прекратить балаган!
Это мгновенно парализовало борющихся. Старухи заткнулись, баянист перестал играть, невеста выпустила из рук его горло.
— А чего, мама, они потанцевать не дают? — плаксиво пожаловалась она.
И капитан под толстым слоем макияжа разглядел, что ей, наверняка, еще нет и восемнадцати.
Лицо матери сразу обмякло, она сдулась и снова превратилась в радушную хозяйку.
— Танцуй, танцуй, доченька, — махнув рукой, показала на расчищенное пространство, — сегодня твой день. А ты Семен Федорыч, играй… У вас с магнитофоном так хорошо получается.
— Яволь, майн херц… — нисколько не огорчился поражением гармонист и, высунув язык, принялся расцвечивать своими трелями казенную музыку электрического коллеги.
Девки снова затанцевали, к ним присоединились выспавшийся усач и приглашенная им ярко-желтая блондинка.
Этот небольшой инцидент встряхнул аудиторию. Старухи-песенницы, заглаживая свою вину, бросились собирать пустые тарелки, а все, кто был в состоянии, налили, выпили и стали выбираться из-за стола на улицу, курить. Огурцов тоже решил было пойти проветриться, но вкрадчивый голос соседки слева заставил его задержаться.
— Я невольно подслушала, что вы тоже из милиции…
Он повернулся — на него бесцветными глазами смотрело тощее создание с пепельными волосами.
— Обожаю мужчин в форме.
— Областное следственное управление… — начал свое обычное представление Огурцов, но осекся на полуслове, подумав, зачем этой пьяной моли знать его фамилию и звание.
— Тамара, — протянула та ему узкую желтую кисть для поцелуя. — Живу здесь неподалеку.
— Где живете? — переспросил он, не расслышав последних слов из-за очередного всплеска эмоций у баяниста.
— Неподалеку… На Спортивной, 9. Это через дом отсюда.
— А… Очень приятно. — Он аккуратно, чтобы не повредить, пожал ей руку. — А с Вахтангом из дома напротив вы не знакомы, случайно?
— Ну а как же? Конечно, знакома. — Она заговорщически прищурила глаз и сделала осведомленное лицо. — И с ним знакома, и со всем, что тут творится…
— И что же тут творится такое, интересно?
— Фарс, подлог, трагикомедия.
— Да что вы говорите?
— Да… Весь этот спектакль, — она театрально провела рукой по собравшимся, — разыгрывается, чтобы скрыть преступление, перенести ответственность… — Глотнула вина. — Дело в том, что этот ваш кошмарный развратник Вахтанг обрюхатил эту ужасную избалованную девку, — она с ненавистью посмотрела на ни о чем не подозревающую танцовщицу, — и теперь этот невинный мальчик, — придала взгляду умиление и перенесла его на торчащую из-под стола голову жениха, — всю жизнь должен с этим мучиться.
— Ах вот оно что! — Капитану стала понятна ненависть дядюшки невесты к его подопечному.
— И сколько ей лет, говорите?
— Восемнадцать только в ноябре будет. Вы представляете, этот педофил творил с ней… это, когда она была еще школьницей. — Моль брезгливо сморщилась. — Брр…
— Что, и все в курсе?
— Конечно… У этой дуры даже не хватило ума держать язык за зубами. Поделилась с подругой, а та разнесла по всей школе. Матери, представляете, классная руководительница сообщила.
— Тогда зачем, в самом деле, вся эта интермедия? — не понял Огурцов. — Писали бы заявление, куда надо, и все. Тут сто девятнадцатая как минимум. Хотя… — Он смерил оценивающим взглядом кружащуюся перед ним рослую сисястую девицу. — Еще неизвестно, кто кого совратил.
— Вот-вот. У матери роман с этим подонком, да и кое-что посерьезнее — дела. — Моль поставила руку локтем на стол и пристроила на нее свою крайне презрительную физиономию. — Она понеистовствовала, понеистовствовала, порвала, пометала да и проглотила горькую пилюлю. А что поделаешь, с кем воевать-то, с единственной дочерью, что ли? Да и любовники в ее возрасте на дороге не валяются. Вот и решила, что дешевле будет сделать вид, что простила, и найти козла отпущения. Организовала это мероприятие. Внуку отца купила, дочке — развлечение, а себе — помощника, кобеля своего подальше от чадушки неразумной держать. Умно, надо признать, хотя и подло…
«Вот упырь, — с ненавистью подумал Огурцов. — Мало ему было этих двух коров. Еще на мою Соньку полез, сволочь!»
— А где она работает? Откуда все это благолепие? — кивнул он на обитые по последней моде фигурными реечками стены.
— На третьей овощебазе главбухом, зарплата сто восемьдесят рэ, — саркастически потрясла головой соседка. — Но на бумаге это все не ее. Дача вон на ту старуху с ужасным розовым перманентом записана, «Волга» — на брата, кооператив четырехкомнатный — на дочь… Так что, если что, взятки гладки, конфисковывать нечего…
— Понятно. — Капитан поискал взглядом предмет их разговора, но в комнате ее не нашел.
— Откуда вы это только все знаете?
— Подругами раньше были… лучшими, пока эта тварь мужа у меня не увела. Мимоходом так разрушила нашу семью и забыла об этом. — Моль снова хлебнула из своего фужера. — Много времени с тех пор прошло, правда… А сейчас мы просто добрые соседки. Ну и уборщица у нас общая, одна на два дома.
— А у Вахтанга ваша уборщица не моет, случайно?
— Нет, и, вообще, сказать честно, я мало что про этого поганца знаю. Они с братом дружбы здесь ни с кем не водят, кроме Марины, понятно, ведут себя тихо, никаких пьянок-гулянок, будто и не грузины вовсе. А дом лет пять тому назад у вдовы адвоката Ломоносова покупали. Может, помните, такого? Погиб в автокатастрофе.
— А как же? Помню, — поморщился капитан. — Слишком хорошо защищал не того, кого надо. А они живут здесь постоянно или просто иногда приезжают?
— А не поймешь. Брата-то я, вообще, давно уже не встречала, а этот то сидит у себя месяцами, даже в город не выезжает, а то по полгода пропадает где-то.
— А последний раз когда вы его здесь видели?
— Ой, и не знаю даже. В сентябре когда-то, месяц или полтора назад. Сейчас холодно стало, приезжаю сюда только изредка. В позапрошлые выходные, по-моему, их тут не было, хотя точно не скажу, следить за этими шакалами я не нанималась.
— Ясно. Он в убийстве виновен. Я поймать его хочу. Кто еще, по-вашему, мог бы помочь мне информацией?
— Ну, Мариночку расспрашивать я вам не советую. Она умрет, а хахаля своего в обиду не даст. А вон тот мужичок, видите, лысоватый такой, — Тамара кивнула на стол напротив, — второй справа, дрыхнет который, у них на участках работает: сторожит, подметает, мелким ремонтом занимается. Тот, я думаю, вам про них больше расскажет. Не любит он их обоих, хотя и не подает вида.
— Спасибо, а как звать его?
— Гена, — она положила ладонь на глаза, — Геночка, любовь моя первая и последняя…
— Муж, что ли, бывший? — предположил сыщик.
— Да какой он муж? Тварь, сволочь, кобель похотливый, — не подтвердила его догадку Тамара, встала и на нетвердых ногах направилась к выходу.
— Да уж, наверное…
Огурцов пошевелил изжарившимися в резиновых сапогах пальцами и тоже решил пойти проветриться.
— Стоять. Ты куда, Валерик? — раздался сзади пьяный голос знакомого гаишника.
Огурцов ощутил две потные руки на плечах и, вспоминая: «Как же его все-таки звать? Серега или Колян?», ответил:
— Покурю пойду…
— Подожди, давай выпьем сначала, потом пойдешь.
Вместе с его тушей на плечи капитана вдруг навалилась такая тоска и безысходность, что или в петлю лезь, или яду прими.
— Давай, — так как оставалось у него в этой жизни еще одно важное дело, выбрал он второй, менее радикальный вариант.
— Молодец, вот это по-нашему!
За время отсутствия лицо знакомого из фиолетового превратилось в темно-красное, как у всех, и взгляд приобрел подозрительную колкость, что вкупе с нехорошей ухмылкой должно было насторожить капитана, но он не смотрел назад, взял налитый ему фужер и залпом выпил.
21
Во вторник у атамана снова собрались члены банды. Пили пиво и ждали известий от Забелецкого, отправленного узнать, что за капитан их терроризирует и как с ним бороться. Настроение в комнате, несмотря на веселую музыку и обилие пенного напитка, царило подавленное.
— Какой же это капитан? Это сволочь какая-то, — возмущалась Вера, — все белье по спальне разбросал, испачкал, а трусы мои любимые французские замылил крысе своей милицейской, наверное.
— Может, он фетишист, сам носить будет? — предположил только что покончивший с делами на кухне промдизайнер. — А еще украли что-нибудь?
— Золотые часы Серегины, все мои украшения, деньги — двести рублей в столе лежали. В общем, мент-мент, а как золотишко сверкнуло, забыл про весь свой Уголовный Кодекс.
— А у меня маг с тумбочки злостно сбросил, — продолжил в ее тоне Леха, — но советская техника еще и не на такое рассчитана, хотя вот у соседки телевизор не выдержал — крякнул.
— Сервиз японский на пол бросили и ногами растоптали, вандалы. Как-то даже не похоже на них, у Эдика все аккуратненько искали, а у меня…
— При нас прилично себя вели, а как одни оказались, распоясались.
— А ко мне зачем-то второй раз залезть пытались, — произнес Эдуард задумчиво. — И не просто, а еще и Арчибальда для этого отравили.
— А так вот, — Вера нахмурилась, — миллионы на кону. Арчибальд — первая смерть, предупреждение, что скоро и нас убивать начнут.
— Да уж, — поежился Леха. — Не хотел бы я попасть в лапы к этому громиле.
— А придется, так просто он от нас не отстанет, — не унималась контрабандистка. — И дальше еще хуже будет…
— И что ты предлагаешь, отдать ему все и извиниться? — осадил ее Эдуард сердито.
— Ну не все, а может, часть, — предложил Леха осторожно.
— Ага, часть… — зло уставился на него атаман. — Так они и взяли. Только пикнем, что картины у нас, — копец, придется все отдавать. А потом еще замочат как ненужных свидетелей…
— Ну а мне кажется, поговорить можно, — начала рассуждать Вера. — Предложить половину для начала…
— Никаких половин, — грубо оборвал ее Эдуард. — Забыли! Вы рожу этого мента видели? Мы все еще живы только потому, что он не уверен, что их добро у нас. Надо засохнуть и ждать. Поищет, поищет и успокоится.
Дальше спорить никто не хотел. Все сидели и угрюмо молчали. Пластинка на вертаке закончилась, тонарм поднялся, вернулся на держатель, но никто не встал поставить новую, все были заняты своими невеселыми мыслями.
Зловещую тишину прервал стук в дверь. Леха, не дожидаясь приказа, вскочил и побежал открывать.
— А-а, жулики… Не ждали? — В дверях комнаты появился заметно пьяный Забелецкий. — Что без музыки сидите? Боитесь, дяденька милиционер будет мимо проходить, услышит?
— Ты, Веня, откуда это такой хороший? — спросила Вера, грустно улыбаясь.
— Верочка, любовь моя… — Он нагнулся, поймал ее руку, припал к ней всей нижней частью лица и замер шатаясь.
— Ну вот, еще одна неприятность, — вздохнула девушка. Потянула было руку, но чуть не повалила на себя вместе с ней и всего замдиректора. — Веня-я, ты что, уснул там?
— Как же я все-таки люблю эту вздорную девчонку… — Он отпустил ее, выпрямился и, расстегнув портфель, достал из него бутылку. — У меня две новости: хорошая и плохая. С какой начать?
— Надеюсь, это не одна из них, — угрюмо кивнула Вера на коньяк.
— Начинай с плохой, — предложил атаман по-деловому.
— Ну, раз хорошую уже рассекретили, — замдиректора бросил бутылку Лехе, — осталась плохая. Так вот, граждане подельнички, сексапильная милиционерка, приходившая к нам недавно с обыском, убита.
— Какая же это плохая? Жалко бабу, конечно, но скорее это новость хорошая, — ухмыльнулся атаман. — Чем меньше претендентов на мои картины будет, тем лучше.
— На наши картины, на наши… — поправил его Забелецкий.
— Сорри, на наши. И кто же ей это устроил?
— А вот сейчас новость по-настоящему хорошая… — Замдиректора хотел сделать эффектную паузу, но не в силах долго терпеть через секунду выпалил: — Некий капитан Огурцов, который с ней приходил, — ее муж и ваш мерзкий грабитель.
— Да ты что?!..
— Не может быть?!..
— Шутишь?!.. — заговорили все одновременно.
— Тихо! Тихо все! — заорал он и поднял руку. — Это еще не все. — Сделал важное лицо. — Я только что от заместителя начальника следственного управления. Пришлось качнуть с ним, конечно, — он провел рукой по своему не совсем трезвому облику, — по баночке… И так вот, пока мы у него сидели, пришло сообщение, что преступник пойман и в ближайшие лет десять опасности для нас представлять не будет.
Все радостно повскакали с мест, обступили его и стали тискать. Вели себя как настоящие преступники, нормальные люди вряд ли смогли бы так искренне радоваться столь зловещей новости.
После чего они посидели еще немного, допили пиво, замдиректорский коньяк и договорились о дальнейших действиях. В десять Забелецкий засобирался домой.
— Все, ребята. Хорошо с вами, но мне пора.
— Может, Вениамин, еще чашечку бахнешь? — заботливо предложил промдизайнер.
— Не, Леха, спасибо. Я в форме…
Замдиректору надо было за руль, он не пил со всеми, а сидел трезвел. К тому же Вера принесла кофе, и Леха периодически бегал на кухню варил горе-шоферу бодрящий напиток.
— Подвезешь меня до остановки? — тоже засобирался промдизайнер, он и так уже задержался позже, чем разрешала ему новая подруга.
— Да о чем речь? Конечно. Ты меня, можно сказать, выходил.
В свете новых положительных подвижек в общем деле все подобрели друг к другу, и Забелецкого, в частности, уже перестал раздражать простоватый вид отставного лейтенанта.
— Грудью выкормил… — добавил ложку дегтя в бочку зарождавшейся дружбы атаман.
— Грудь мне Верочка протянула, не поленилась, за кофе сгоняла.
Толстяк потянул лицо к вышедшей проводить его красавице. Несмотря на пошловатый оттенок комплимента, она не отшатнулась и позволила ему поцеловать себя в щечку. Но только один раз.
— Пришлось, а то убьешься — кто нам путевки привезет?
— А кстати, совсем забыл… Путевки оформлены, оплатить осталось. — Он порылся в портфеле, извлек пачку каких-то бумажек и бросил на столик. — Заберите, это ваше, а я с сегодняшнего дня в отпуске. Пять лет не ходил… Так что, граждане эмигранты, готовьтесь, — через три недели выезжаем.

— Так домой не хочется, — промурлыкала Вера, когда за подельниками закрылась дверь, и потянулась, неприлично высоко задрав руки. — Малофеев на совещании, в спальной дыра штукатуркой воняет, и барда-ак, все везде разбросано…
— Не ходи, — разрешил Эдуард, пожирая глазами обнажившийся соблазнительный животик красавицы. — Пойдем музон послушаем…
— Ладно, черт красноречивый, уговорил. Так и быть, посижу еще немного.
Они прошли в комнату. Вера села в кресло, а атаман занялся музыкой. Ничего особенного не происходило, ему и раньше приходилось оставаться с соседкой наедине, но сегодня он заметил, что девушка на радостях позволила себе выпить больше обычного. Чутье опытного обольстителя подсказывало, что это дает ему хорошие шансы заполучить непокорную и нужно только не оплошать. «Так, — думал он, рассеянно наблюдая, как бархотка собирает пылинки с антрацитовой поверхности крутящегося диска, — приглашу ее танцевать, она, как всегда, поломается и сделает одолжение. Потопчемся, пососемся, поборемся на кровати. Потом, как было уже не раз, она встанет и уйдет…» Он опустил звукосниматель. Игла, потрещав на холостых дорожках, добралась до сути и наполнила комнату красивой, зовущей предаться наслаждениям мелодией. Ловелас постоял еще немного, задумчиво опустив голову, затем, выключив по пути верхний свет, сел на кровать и принял удрученный вид.
А Вера уже и забыла, когда последний раз была с мужчиной. Супруг относился к ней, как к иконе, и спал отдельно. Старые, приученные к строгим правилам воздыхатели поклонялись с дистанции, а из новых уже давно никто ничем особенным не выделялся, чтобы быть поощренным ее близостью. От этого вечера она тоже ничего особенного не ждала, прекрасно зная, чем все закончится. Девушка сидела расслабленно в ожидании приглашения на танец и наслаждалась музыкой, та же сегодня была прекрасна.
«Отдайся мне, любовь моя», — призывал на чистейшем итальянском стройный хор сладкоголосых соловьев из I santo California.
«Отбрось глупые предрассудки и тащись от плотских ласк», — качественнейшим звуком, переданным с пластинки аппаратурой высшего класса, вторил им оркестр.
Она была, в принципе, не против поиграть во все это, но ее партнер грустно сидел вдалеке и не собирался ничего предпринимать.
«Я охреневаю, как мне приятно, — вступила за хором солистка, перемежая томный голос чувственными стонами от получаемого, похоже, параллельно с пением внутривлагалищного наслаждения. — Не останавливайся, мой жеребец. Прошу-у-у…»
Эдуард разбирался в музыке и поставил то, что нужно.
Красавица почувствовала, как у нее твердеют соски и предательски теплеет внизу живота. Она в раздражении поерзала на продавленном сиденье, но от этого шелковые стринги, наоборот, еще глубже врезались в промежность, а молния тесных джинсов приятно потерлась об ее любимый, уже услужливо набухший бугорок. Чтобы проверить, не показалось ли ей, она еще несколько раз так же двинула тазом. Не показалось.
— Ты чего, Эдька, какой-то не такой сегодня? — решила она отвлечь себя разговором с приятелем.
— Да не поверишь, на душе хреново как-то, — подавленно ответил тот, даже не повернув в ее сторону головы.
— Чего-чего? — не расслышала она и, легко вспорхнув с места, подсела рядом. — Не поняла, что ты сказал?
— Хреново, говорю, на душе, — повторил тот еще грустнее. — Арчибальда жалко. Все-таки любил я его, оказывается.
Эдуард артистическому мастерству нигде не учился. Не будь жертва так пьяна и возбуждена, она легко разоблачила бы его грубую игру, но в романтически проникающем сквозь окно свете луны под божественное пение искушенных в этих делах итальянцев казалось невероятным, что существуют на свете люди совсем без души, и она попалась.
— Да что ты, маленький мой? — Чтобы успокоить, Вера приобняла его рукой. — Не грусти, он попал в собачий рай.
«Рано, — Эдуард сидел как каменный и даже сжал веки, будто бы борется с подступающими слезами, — терпи, уже скоро».
— Ой, я не могу, сейчас заплачет… — Неожиданно обнаружившаяся способность красавчика переживать за что-то, помимо наживы ошарашила красавицу и полностью разоружила. — Перестань… — Ей захотелось помочь, утешить. Все, что она смогла, — это прижаться к нему всем телом и, схватив ладонями за щеки, страстно поцеловать в губы.
«А вот теперь пора», — почувствовав дрожь ее тела, решил казанова, повалил на спину, а остальное уже было делом техники.
***
Ночь встретила контрабандистов ледяным, чем-то секущим по лицу ветром.
— Что за хрень? — спросил Забелецкий, прикрывая рукой глаза.
— Снег, — угрюмо кивнул Леха на собравшийся в углу между двумя поребриками сугробик. — Кончилось лето.
— Да уж, — обреченно согласился с ним замдиректора, сделал шаг на уже полностью замерзшую к этому времени лужу, поскользнулся и, чтобы не упасть, схватился за идущего рядом подельника.
— Споко-ойно, Вениамин, — тот тоже был не совсем трезв, но устоял сам и удержал приятеля, — ты нужен нам живой и здоровый.
Второй шаг толстяка был ненамного ловчее.
— Ботинки скользкие, можно я за тебя подержусь? — спросил он и, не дожидаясь ответа, вцепился промдизайнеру в подмышку.
Так с грехом пополам доковыляли они до машины. Леха посадил замдиректора за руль и, смахнув по пути снег с лобового стекла, уселся сам.
— Классная тачка, — искренне похвалил он, повозившись в удобном меховом кресле. — Мне бы такую.
— А… Ведро с болтами. — Забелецкий повернул ключ зажигания. «Волгарь» в подтверждение его слов секунд пять погремел железными костями и завелся. — Я в прошлом году в Швеции сааб девятитысячный брал в прокат. Вот это, брат, машина! — Он поцокал языком. — Три литра, шесть горшков, коробка-автомат, топнул по газам — и она ушла… — Показал рукой как. — Двести пятьдесят километров в час — легко. А автобаны там… у-у-у, прямые, ровные, как стол, не то что у нас…
— Представляю…
— А ты где живешь-то, Алекс? — спросил замдиректора, трогая воздух из печки. — Может, если по пути, так я тебя до самого дома доброшу.
— Возле автовокзала. А тебе куда надо?
— В Юго-западный… Жалко, совсем в другой стороне… Хотя знаешь, какая мне пришла в голову идея?
— Не знаю, но предупреждаю, что я за любой кипиш, кроме голодовки. — Леха выглянул в окно и добавил: — Ну и заморозки, конечно.
Замдиректора улыбнулся. Чем ближе он узнавал нового приятеля, тем больше тот ему нравился.
— Отлично… Мы ведь договаривались, что я завтра к тебе картины завезу?
— Ну да, вроде бы…
— Так вот, я тут вспомнил, что именно завтра весь день и вечер у меня будут заняты. Рано утром вставать, к тебе тащиться тоже не хочется. Давай-ка мы с тобой сегодня эту авантюру провернем. Тем более что чемодан как раз возле автовокзала у одной знакомой моей запрятан.
— Давай, — обрадовался промдизайнер, что не придется на трамвайной остановке мерзнуть.
— Вот и отлично. Так мы с тобой сразу двух зайцев поимеем: и тебя отвезем, и дело сделаем.
За рулем Забелецкий выглядел гораздо увереннее, чем на своих двоих. Он посучил в темноте ногами и, установив нужную передачу, лихо стартанул.
— А в анкете, мне помнится, я читал, что ты где-то на Эльмаше живешь, — продолжил он затухший было разговор.
— Жил, — ответил ему Леха небрежным тоном бывалого ловеласа, — а сейчас к новой бабе перебрался, помоложе.
— Помоложе — это правильно, — сально заржал Забелецкий, — я в твоем возрасте девок менял как перчатки. Нас в школе КГБ учили в доверие втираться, так я на них практиковался…
Внезапно из подворотни прямо под колеса выскочила тощая промерзшая собачонка. Шофер ударил по тормозам, на льду машину потащило, но он вовремя убрал ногу с педали, сбросил газ и, включив низшую передачу, хладнокровно предотвратил занос.
— А-а… Мастерство не пропьешь…
— Ты классно водишь, — искренне восхитился Леха. — Я уже обделался было…
— Там же водить учили. Я не рассказывал тебе, как три года помощником нашего военного атташе в Каракасе отпахал?
Забелецкий так врал только охмуряемым им девчонкам, но в Лехе тоже было что-то такое, из-за чего ему захотелось выглядеть в его глазах значительней.
— Нет, — открыл рот от удивления промдизайнер. — Где это?
— Венесуэла, надо знать человеку с высшим образованием… Должность так называлась, а, по сути, работал агентом под прикрытием…
— Да ну? Настоящим шпионом?
— Настоящим… Вот смотри, — он взялся рукой за зеркальце заднего вида и повернул его к Лехе, — видишь фары сзади?
Тот подвинулся, вытянул голову и ответил:
— Ну, вижу…
— Сопоставив их форму и расположение относительно габаритов, я прихожу к выводу, что это — американская машина, «шевроле» или «кадиллак», — бывший штирлиц вернул зеркало на место. — Что за тачка, откуда она взялась в нашем городишке, мне непонятно.
Отставной лейтенант обернулся и осмотрел загадочные фары уже через заднее стекло.
— Да, это авто; явно не советское… Следит, думаешь?
— Нет, это вряд ли. Так не следят. Скорее всего, это совпадение. Ты пристегнут?
— Нет.
— Пристегнись.
— Зачем?
— Надо…
Леха нашарил в темноте ремень и, опоясав им себя по диагонали, воткнул холодную пряжку в соответствующую прорезь между сидениями.
— Неважно, что за тачка, но предположим, что это — церэушники. Я покажу тебе, как нас учили уходить от слежки, — предложил Забелецкий и, подъехав к перекрестку, поставил свою «Волгу» во второй ряд, рядом с троллейбусом. Загадочная иномарка пристроилась сразу за ними.
— Класс! — Леха радостно потер рука об руку.
На центральной улице, по которой они ехали, движение, несмотря на поздний час, оставалось оживленным, и за ними в обоих рядах встало еще по несколько автомобилей. На светофоре загорелся желтый, потом зеленый. Забелецкий тронулся вместе с троллейбусом, обогнал его, на середине перекрестка резко затормозил и, повернув руль вправо, одновременно дернул рычаг ручного тормоза. На скользкой дороге зад машины занесло. Он дождался, когда ее развернет на девяносто градусов, и дал газу в перпендикулярную улицу. У Лехи волосы встали дыбом, когда он увидел неумолимо надвигающуюся на него громаду электрического монстра, недолгая жизнь стала проноситься перед его глазами, но… все обошлось. Их «Волга» проскользнула в миллиметре от чугунного троллейбусного бампера, и они покатили уже по другой улице.
— Ну что? Сейчас-то наложил в штаны? — весело осведомился циркач. — А ведь это еще не все.
Промдизайнер только открыл рот ответить, что наложил, как тот снова дал газу, потом тормознул и снова, затянув ручник, резко вывернул руль, теперь влево. Выхваченные светом фар дома и деревья снова понеслись у Лехи перед глазами. Их шаланда, скрипя всем, чем только могла, развернулась на месте и шустро поехала в строго противоположном направлении.
— Т-ты, ты ч-че творишь? — пролепетал перепуганный до смерти пассажир.
— Спокойно, пацан. — Они подъехали к тому же перекрестку, только с другой стороны. — В Америке это называется полицейский разворот. Если бы они смогли свернуть за нами… Я чисто теоретически говорю… Если бы они за нами следили и, встав на уши, все-таки как-то повернули за нами, то мы сейчас бы поглядели, кто это такие, и спросили, зачем мы им понадобились. Понял?
— Понял… Класс! — Леха смотрел на фокусника с нескрываемым восхищением. — И часто приходилось тебе там такие фортели выкидывать?
— Да постоянно… Один раз помню… И Вениамин начал травить разные невероятные байки, а Леха, раскрыв рот, слушать.
Таким образом они съездили забрали картины, заскочили на обратном пути на бензоколонку и теперь стояли возле Нинкиной общаги, ждали, когда замдиректора нарассказывается досыта.
— Только ты учти, чувак, все, что я тебе рассказал, — совершенно секретно. Не вздумай кому-нибудь про это вякнуть, а еще лучше — сразу забудь, — подытожил, наконец, «Джеймс Бонд». — Усек?
— Усек. — Леха закрыл рот, облизал высохшие губы и, забрав с заднего сидения чемодан, вышел из машины. — Ну ты, Вениамин, крут, — еще раз похвалил он и попрощался: — Пока.
— Бывай, здоров, — махнул ему на прощанье рукой Забелецкий и, лихо, по-шпионски стартанув, покатил домой.
«Хороший парень, — думал он, колеся по проспекту, — молодец Эдуард, умеет подбирать кадры».

Снег закончился. Из туч выглянула глупая рожа луны. Дом был близко, а там — теплая ванна, мягкая постель, и все бы ничего, только снова эти квадратные фары в зеркале заднего вида. Сейчас следившие действовали осторожнее, не приближались, прятались за попутные машины, но он был уверен — это снова они.
— Кто такие, черт побери, и что им от меня надо?
Резко свернув в первую попавшуюся улочку, он повторил свой маневр с полицейским разворотом и поехал посмотреть, кто это за ним следит. Неизвестная иномарка, как он и предполагал, погналась за ним и сейчас двигалась навстречу.
— Так-так, посмотрим, что вы за козлы… — Он включил дальний свет и приготовился рассматривать номер на бампере преследователей, но козлы внезапно поставили свой автомобиль поперек дороги, преградив ему путь. — Ух ты, бля! — невольно вскрикнул замдиректора, давя на тормоза.
Но тяжелая машина и не думала останавливаться. Тогда, чтобы избежать столкновения, он отвернул и съехал в кювет. Из иномарки выскочили два рослых бугая и кинулись в его сторону.
— Какого хрена вытворяете, уроды?! — гневно заорал замдиректора, выбираясь из-за руля. — Я вас… — Но договорить не смог: ударенный чем-то тяжелым по голове, повалился обратно на сиденья.
22
Наутро Леха с невестой встали пораньше, позавтракали и отправились на работу.
— Что это у тебя? — спросила Нинка, кивнув на сверток в руках у ковыряющегося в замке промдизайнера.
— Ну… — Тот даже не удосужился придумать, что будет врать. — Картинки всякие, материал разный демонстрационный… Для чемоданов, короче. Помнишь, мы говорили?
— А? — Она широко зевнула. — И думаешь, тебя с ними пропустят?
— А ты на что? — весело подмигнул он ей.
— Ты, Алекс, прямо интересный такой. — Начальница сделала важный вид. — Вообще-то, заявление на внос писать полагается. Такая большая штуковина, мало ли что там может быть.
— А свадьба, Нинэль? Как будто это мне одному надо…
— Ах да, точно, забыла совсем, что ты у меня ученый. — Она обхватила его сзади за талию и слюняво поцеловала в шею. — Поскорее бы…
— Скоро, скоро уже… Сегодня все подготовлю, завтра вывезем и… — Леха рукой и свистом изобразил самолет. — Через три недели — защита.
— Ага, завтра, завтра… А я не знаю, когда Арменчик-то сможет, — всплеснула она руками. — Мне ведь Клавдия Михайловна не говорит, когда он приезжает. Вызывает, дает накладную, а на следующий день — машина.
— И как часто это бывает?
— Ну, где-то раз в неделю, иногда два…
— А, не беда, — успокоил ее контрабандист, — за три недели всяко успеем…

Погода на улице стояла отвратительная, но пара решила не ждать вечно переполненный автобус, а прогуляться остановку до фабрики пешком. Они взялись под ручку и, прижавшись друг к другу, пошагали. Нинка, перекрикивая уличный шум и завывание ветра, описывала, какое у нее будет свадебное платье, а Леха, делая вид, что слушает, размышлял о будущем. Сомнения и опасения переполняли его душу. Мероприятие с бегством неумолимо надвигалось, а он все никак не мог определиться, нужно оно ему или нет. Предстоящее приключение одновременно манило и пугало. С одной стороны, красивая свободная жизнь на Западе привлекала, его радовало, что приедет он туда не с пустыми руками и в хорошей компании. С другой — ему нравилось сытое беззаботное существование под крылом у старой, некрасивой, но доброй и покладистой подружки. В его сиротской жизни всегда не хватало женщины-матери, и, найдя такую, он жутко не хотел ее терять.

Часы на проходной показывали без пяти восемь, и в зале было многолюдно. Безостановочно крутящиеся турникеты без устали перемалывали хмурую массу невыспавшихся кожевниц, но входные двери пополняли ее быстрее.
— Не отставай, — бросила Нинка через плечо жениху и с криком «Алевтина, ты почему это без косынки?!» ринулась напролом к его кабинке.
Работницы, узнав новую, но уже прославившуюся своей суровостью начальницу, безропотно расступились, и парочка прошла по образовавшемуся коридору прямо к сжавшейся от испуга охраннице. Промдизайнер нажал на свою кнопку, а Нинка стала жечь нарушительницу порядка укоризненным взглядом.
— Дык это… Не знаю, Нина Самуиловна, — промямлила та, выдавая Лехе пропуск. — Понятия не имею, где она. С утра вроде надевала…
— Надевала она! — прошипела Нинка злобно, а потом, заметив боковым зрением, что жених с грузом миновал турникет и собирается ускользнуть, резко сменила выражение лица на приторно-сладкое и повернулась в его сторону: — Дорогой, ты ничего не забыл?
Леха хотел сделать вид, что не услышал, но неведомая сила остановила его. Он вернулся, чмокнул невесту в щеку и, покраснев как рак, убежал.
— До вечера, ми-илый, — помахала она ему вслед и, окинув толпу взглядом превосходства, вернулась к экзекуции.
«Что это было? — терзал себя Леха по пути в цех. — Фу! Какой стрем! Как она ловко меня сделала… — он снова и снова вспоминал, с каким презрением смотрели на него девчонки из очереди. — Вместо того чтобы послать ее, я приковылял, как ручная собачонка. Да, прав был Эд, когда говорил, что бабы — это враги. Не-е, валить, валить срочно, пока я, дипломированный дизайнер, отставной лейтенант, окончательно не превратился в жалкого подкаблучника».

Все остальное в этот день прошло как по маслу. Сикомодрычу с Камикадзе картинки понравились. Контрабандисту, правда, ни за что не удалось убедить коллег, что за них за бугром можно будет что-то выручить, но он особенно и не старался. В начале месяца цех был не очень загружен работой, поэтому, не став дожидаться вечера,  они занялись своими криминальными делами с самого начала смены и к концу ее полностью с ними покончили. Мастер оказался и на самом деле мастером золотые руки, и чемоданчики у них вышли — загляденье. В самые большие, кроме того, поместилось сразу по две картины, и вместо шести у контрабандиста получилось четыре чемодана — по одному на члена банды. Сикомодрыч спрятал их у себя в коморке, и к пяти тридцати они, довольные собой, разошлись по своим делам. Тащиться к Нинке в общагу Лехе не хотелось. «Набухаюсь», — решил он и отправился к атаману рассказать про удачно провернутую операцию.
***
Винный отдел центрального гастронома был уже третьим из посещенных контрабандистами за этот вечер, ни в одном разыскиваемого ими портвейна не оказалось, и здесь он, похоже, сегодня закончился уже тоже. Даже «Агдам» разобрали.
— Да-а… Когда уже свалим из этого нищего совка, — пробурчал Эдуард, глядя на фундаментальную табличку «Пива нет», по-хозяйски расположившуюся на самом видном месте прилавка.
Зеркальную стену за собой продавщицы сплошь уставили блестящими бутылками, но нчего из этого их взгляды не радовало. Пунши, ликеры и разные плодово-ягодные шмурдяки парней не интересовали в принципе. Коньяки и бренди стоили слишком дорого. Африканские ром «Негро» и бальзам «Абу Симбел», как они не раз испытали, их северные организмы не принимали. Из предпочитаемых ими крепленых вин в наличии имелись только вермут с одноименным названием и его аналог-близнец «Аромат степи». Оба отличались крайне отвратительным вкусом и из-за дряни, шедшей на их производство, таили в себе реальную опасность отравления. Имевшихся у контрабандистов пяти рублей хватало на две бомбы, так называлась бутылка ноль восемь из толстого темно-зеленого стекла, и оставалось еще немного на закуску. Леха был готов рискнуть, но Эдуард склонялся к водке. Суммы, которой они располагали, на бутылку тоже хватало, но опыт подсказывал, что одной поллитровки на двоих будет мало, и вскоре снова придется выходить на поиски. Промдизайнер поспорил немного, но, как всегда, уступил авторитету атамана и побрел занимать очередь к прилавку. Эдуард же с деньгами направился в кассу.
Отдел в народе звался «Мавзолеем» за то, что с пола до потолка был сплошь облицован мрамором. Часы на мраморной колонне показывали пятнадцать минут до закрытия, и толпа поклонников Бахуса по этому поводу гудела, как растревоженный улей. К густо напудренной пепельноволосой кассирше из-за высокого каменного постамента, на котором располагался ее аппарат, похожей на памятник, стояло человек десять. Надменно выслушав очередного жаждущего, она нервно выстукивала его пожелание на клавишах и наносила удар, в ответ на который касса дергалась и, сердито кашляя, выплевывала чек. Красавица меняла его у клиента на деньги, небрежно бросала их в услужливо распахнувшийся для этого ящик и начинала неторопливо искать сдачу. Это могло продолжаться довольно долго, поэтому очередь шла медленно, и Эдуард от нечего делать стал разглядывать, что за красотка сегодня за кассой. А она была молода, сочна и, судя по отсутствию колец лишь на безымянном пальце соответствующей руки, незамужня. Жаль только, что из-за плохого зрения он ничего этого не видел.
Кассирша же сразу отметила в серо-коричневой массе плохо одетых пролетариев высокого блондина в красивой японской куртке, который стоял и нахально, не отрываясь, смотрел ей прямо в глаза. Парень был недурен собой, но это не давало ему права так бесцеремонно на нее пялиться. Она сделала наглецу сердито-укоризненное лицо, потом просто сердитое, потом сердито-уничтожающее, но он и бровью не повел. «Да что это такое?!» — от возмущения красавица даже забыла про свой бизнес по вымораживанию сдачи. Очередь пошла живее.
«Ну что же, играть так играть, — решила она и, быстренько обилетив какого-то забулдыгу, впилась в наглеца таким же долгим немигающим взглядом. Девушка она была смелая, со всех сторон защищенная толстым стеклом, и чего только при этом ни вытворяла: кокетливо прищуривалась, вытягивала губы и даже быстро-быстро показывала и прятала кончик розового языка. Сама от этих неприличных движений между ногами намокла, а смутить нахала не смогла. Наконец, воспользовавшись возмущенными криками из очереди, она сдалась и перевела глаза на красную небритую рожу в окошке.
— Ну, че, бля, такое, ептыть?! — возмущенно прошамкала та кривозубым ртом. — Сколько, на, можно, в натуре, бля?!
— А ты пьяный, что ли? Читать умеешь? — Девушка ткнула ярко-красным ногтем в объявление на стекле. — Лицам в нетрезвом виде не положено… Давай, вали отсюда. Следующий…
— Да ты что, красавица?! — рожа выразила крайнее недоумение. — Ни в одном глазу!!!
— Давай, давай, я сказала… Следующий…
Кассирша снова взглянула на красавца: «Смотрит ведь, нахал, глаз оторвать не может… Не зря я Виолете полторы сотни за этот парик отдала. Кажется, запал на меня блондинчик крепко».
Он был уже совсем близко, через одного человека.
«Что это со мной?» — она почувствовала, как часто бьется сердце.
— Ну прости подлеца, Людочка!.. Да чтоб меня!.. Век воли не видать!.. — заполнив собой все окошко, чуть не плакала рожа, распинаясь в извинениях, но сама понимала, что проштрафилась — приговор был вынесен и обжалованию не подлежал.
Чья-то рука, найдя дырку, уже просунула под ее щекой мятую трешку, и голос следующего под самым ухом просипел: — Два восемьдесят две, Людок…
Не обращая внимания на протестующие крики оттесняемого от кассы краснорожего неудачника, она грациозно выбила чек и элегантным движением положила его сиплому вместе с восемнадцатью копейками сдачи.
Следующим шел ее модный красавчик. Королева зала подняла на него густо намазанные ресницы — ничего не изменилось, тот же нахальный взгляд и сложенные в дерзкую ухмылку пухлые губы.
— Вам, молодой человек? — томно улыбнувшись, спросила она.
— Водки.
Голос у парня был красивый. Рука, положившая что-то в тарелку для денег, тоже, с чистыми аккуратными ногтями.
«Сейчас рассчитаю его, и мы расстанемся навсегда, — подумала она в панике, — нужно срочно что-то делать».
И, чтобы не прерывать беседу, спросила:
— Сколько?
«Что эта кукла размалеванная совсем дура, что ли? — вопрос показался Эдуарду нелепым. — Сколько, она думает, бутылок по четыре сорок две можно купить на пятерку?!»
— Три… — ответил он с негодованием.
— Пожалуйста… — Поглощенная поддержанием диалога кассирша не посмотрела, сколько ее кумир положил купюр, решив, что три, отбила чек, протянула ему его и еще рубль с целой уймой мелочи. — Лотерейный билетик не желаете? Есть «Спортлото», есть «Денежно»…
«Что тут за дурдом сегодня?» — атаман заметил ее ошибку со сдачей, но исправлять не стал, схватил поспешно, что ему предложили, и отошел от окошка.
За прилавком грудастая продавщица в тесном грязно-белом халате и микроскопическом, чудом державшемся на ее ярко-желтых кудрях чепчике удивила его еще больше, когда, бегло взглянув на цифры, грохнула о стол тремя бутылками «Русской». Атаман был готов к тому, что чудеса продолжатся, но это было уже слишком.
— Че такое? — опешил подававший чек Леха.
— Бери и сваливаем, на улице объясню.
Они схватили свое богатство и направились на выход. Перед дверями Эдуард почувствовал на затылке чей-то жгущий взгляд и обернулся. Памятник со своего мраморного постамента грустно провожал его глазами.

И две бутылки было бы для них слишком много, а три грозили настоящим несчастьем. Но парни не понимали этого, сидели за столиком соседней с гастрономом пельменной и радовались своей удаче.
Просторный зал фастфуда на первый взгляд производил неплохое впечатление. Высокий потолок, люминесцентные светильники, на испещренном нехитрыми геометрическими узорами бетонном полу — массивные, состыкованные попарно столы и угловатые, соответствующие им по стилю стулья. Одна стена сплошь состояла из высоких, почти до потолка окон, другие три были покрашены чем-то зеленым и красиво оформлены чеканками и панелями ламинированного ДСП.
Однако неплохую, в общем-то, картину портили царящие в помещении грязь и антисанитария. Таблички «Поел — убери за собой!» не помогали, потому как посуду люди, конечно, поев, уносили, пусть не все, но многие, но мыть пол и столы за собой не собирались, а маленькая вечно пьяная старушка, по виду казашка, исполняющая роль уборщицы, одна с таким залом явно не справлялась.
— Ассортимент «Макдоналдса» по-советски разнообразием не баловал: мясокомбинатовские, машинной лепки пельмени, два вида салата — из капусты с клюквой и «яйцо под майонезом», чай, компот, нечто бурое под названием кофе и хлеб. Для любителей жидкой пищи всегда имелся в наличии «клейстер». Так народ прозвал воду, в которой варилось основное блюдо. Ее в котлах в течение смены, как правило, не меняли, поэтому особенный аромат и питательность она набирала под вечер. Жижа эта ничего не стоила, в меню не значилась и подавалась поэтому только в придачу к чему-либо. Особо бережливые, заплатив за кусок хлеба, например, могли на копейку налопаться от пуза наваристого бульона с пельменными шкурами, а если повезет, то найти там еще и и кусочек мяса от начинки.
— Такой формат общепита в народе пользовался успехом, и за час до закрытия в заведении, как, впрочем, и всегда, яблоку упасть было некуда. Крикливые студенты из близлежащих общаг, голодные холостяки, парочки, разные лица при исполнении, просто прохожие с удовольствием лакомились здесь любимым народным блюдом. Ну и, конечно, так как на улице похолодало, колдыри из окрестных подворотен также все переместились сюда.
— Употребляем? — подошла к контрабандистам уже еле держащаяся на ногах уборщица.
— Только чуть-чуть, баба Клава. День рождения у нас… — подмигнул ей Леха и сделал красноречивый жест рукой с зажатой под столом бутылкой.
— Нехорошо… — Старушка достала из замызганного халата стакан, поставила на стол и, прихватив у соседей стопку грязных тарелок, поволокла на мойку.
— Клаудия — наш человек, — улыбнулся промдизайнер, набулькал ей до краев, водки у них было предостаточно, а также себе и приятелю по соточке, слегка приподнял свою дозу над столешницей и молвил: — За то, чтоб у нас все было и нам за это ничего не было.
— Неплохо сказано, — ухмыльнулся Эдуард, — сам придумал?
— Да ты что? Куда мне… Кэндзабуро Оэ…
— А…
Они чокнулись, для конспирации — сжимающими посудины кулаками, выпили и заели пельменями. Закуски у них сегодня тоже было навалом.
— Ночью вчера, как вы уехали, Верку пилил, — решил, что пора поделился с приятелем новостью, Эдуард и в доказательство бережно поправил в штанах свое хозяйство.
— Кого, кого? — Промдизайнер от неожиданности чуть не подавился закуской.
— Верку… Глухой, что ли?
— Нашу Верку?
— Нашу, нашу, какую еще?
— Да ну? — Леха испытующе поглядел на приятеля — опять врет, наверное. — И как она? Расскажи…
— Да так себе… Я лично думал, лучше будет. — Эдуард разочарованно поморщился. — Фригидная какая-то… Лежала как бревно, еле дождался, когда уйдет…
— Да ты что? Неужто все так плохо?
— Ну, не совсем, конечно… Так-то тело у нее, конечно, классное… А ты что сидишь, чувак? Наливай давай…
Леха разлил, они выпили, и атаман поведал вкратце, но с деталями про свою ночную победу. Леха слушал и чернел от ревности. Похоже, на этот раз соперник не врал.
— В общем, лесбиянка она какая-то, — подытожил Эдуард в завершение. — Мне Малофеев еще давно говорил, что у нее, похоже, какая-то девка есть, то ли подружка, то ли…
«Сам ты педик, — подумал промдизайнер. — Разве так все это делается…»
— Ну что, новорожденные? — как из-под земли выросла перед ними баба Клава, обнаружила свой сосуд щедро наполненным и обрадованно ощерилась беззубой улыбкой. — А-а, спасибочки, робята… Ладно, отмечайте, но только это… потише тут. — Взяла стакан и, видимо, в качестве благодарности намазав стол перед ними жирной вонючей тряпкой, удалилась.
— Ну вот, какого хрена?! — скривился в брезгливой гримасе Эдуард. — Тут и так такой свинарник, а сейчас еще и вонять будет.
— Какое бэскультурье, — возмутился недавно подсевший к ним с тарелкой пельменей и чаем грузин, вскочил и бросился за ней в погоню.
— Во дает генацвале, — ухмыльнулся Леха, провожая его глазами, — щас научит ее прибираться.
И точно, через пару минут тот вернулся с улыбающейся еще счастливее уборщицей.
— Извините, парни, заработалась… — Она тщательно вымыла стол одной — мыльной тряпкой, потом протерла насухо другой.
— И это убэри, — грузин, брезгливо сморщив нос, отодвинул от себя пельмени, — и принеси горячих…
— Чего, чего? — уставилась на него бабка непонимающим взглядом
Тогда он достал из пиджака пачку четвертаков, отделил от нее один и протянул ей.
— На, возьми… Поняла меня? Горячих, только что сварэных… Мне и молодым людям.
Баба Клава воровато огляделась, взяла купюру, запихала в карман и, быстренько собрав у ошарашенных контрабандистов непустые еще тарелки, смылась.
— Красиво вы ее, — восхитился Леха, кладя в рот ловко выхваченный на лету пельмень.
— Вахтанг, — протянул сосед ему широкую волосатую ладонь.
— Ромуальд, — ответил контрабандист, пожал ее и захотел бросить, но грузин не отпускал. — Вернее Алексей, — исправился он и только тогда освободился.
— Эдуард, — без всяких фокусов представился атаман и тоже пожал новому знакомому руку.
— Ваня, — ближний из трех сидящих за их восьмиместным столом колдырей, захотев попасть в их щедрую компанию, тоже потянул свою татуированную граблю знакомиться, но кавказец даже не взглянул на нее.
Эдуарду это понравилось, он кивнул промдизайнеру.
— Может, тогда за знакомство? — понял его правильно тот и, высунув из-под стола горлышко бутылки, показал Вахтангу, чем они располагают.
— Можно, — милостиво принял его приглашение сосед, вылил остатки своего чая на пол и брякнул пустой стакан на середину стола.
Леха налил новому знакомому, атаману и себе.
— Ну, за знакомство!.. — И потянулся чокаться.
Грузин небрежно стукнул своей дозой об его и Эдуардову и, пафосно подняв ее на уровень глаз, сказал:
— Падэжды, друг… Алаверды скажу…
Грузин был настоящий, как на картинке: большой, черный, усатый. Носище его, если судить по синеве и опухлости, был недавно кем-то ушиблен и от этого выглядел еще огромнее. Синяк с носа простирался дальше на лицо под левый глаз, отчего тот заплыл и стал значительно уже правого, что, впрочем, на его брутально неправильном лице было почти незаметно. При всем том он был аккуратно причесан и модно одет в фирменные джинсы и дорогую кожаную куртку, чем вызвал к себе особое расположение атамана.
— Одын шакал нарыл где-то кучу денег, — начал Вахтанг, сверкнув золотым черепом на указательном пальце, — пошел в ресторан и начал там всех угощать. Такие же шакалы, как он, собрались вокруг него, стали жрать, бухать на халяву и жопу ему лизать… Львы же сидели за своим столиком и даже нэ смотрели в их сторону. «Почему вы не кайфуете вместе с нами? — спросил их шакал. — Пэйтэ, гуляйтэ. Ведь я плачу за все». — «А потому, что сколько бы денег у тебя ни было, все равно ты жалкий шакал, а львы шакалам нэ кореша»…
Он бросил презрительный взгляд в сторону ни о чем не подозревающих колдырей по соседству, закусывающих клейстером вермут, и предложил: — Так выпьем же, братья, за нас, львов, которые могут найти друг друга даже в такой убогой пэлмэшке, за наше знакомство, которое, мамой клянусь, вырастет скоро в самую сладкую мужскую дружбу!
Это прозвучало грубой лестью, но контрабандисты были уже порядочно пьяны, и им понравилось.
— Давай, Вахтанг, — протянул свой стакан промдизайнер, у которого из одного глаза даже выступила слеза умиления, — хорошо сказал, сразу видно — кавказский мужчина.
— За дружбу, — поддержал его Эдуард.
Они чинно расчокались друг с другом, выпили и закусили горячими пельменями, весьма кстати поднесенными вообще уже еле ползающей Клавдией.
— Наливай еще, Алэксей, у меня есть для вас тост еще лучше…
23
Очнулся капитан от толчков и сотрясений. Вместе с сознанием пришла жуткая боль в голове и всем теле. Он c трудом разлепил веки и обнаружил, что какие-то два кадра, вцепившись в пиджак, тянут его из машины. Такая бесцеремонность взбесила его, он дернулся оттолкнуть их, но остановила резь в запястьях, — руки сковывали наручники.
— Спокойно, гражданин Огурцов! — заметив, что подозреваемый пришел в себя, обратился к нему из-за спин этих двух третий, в котором капитан узнал опера из Ленинского РОВД. — У нас ордер на ваш арест, поэтому прошу прекратить сопротивление и добровольно выйти из машины.
Капитан, конечно, может быть, бы и вышел, но нижняя его половина застряла в педалях, а верхняя висела в воздухе. Первые двое продолжали тянуть, и, чтобы не вывалиться на грязный асфальт, ему пришлось схватиться за руль и неимоверным усилием втащить себя обратно в салон. Кадры не ожидали от пьяного такой прыти и, отрезанные от него крышей машины, отпустились. Огурцов же перевалился спиной на пассажирское сидение, высвободил ноги и встретил первого, захотевшего сунуться за ним в дверь, мощным пинком в грудь. Тот отлетел, ударился в коллегу, и они вместе скрылись в близрастущих кустах боярышника. Окрыленный победой капитан захлопнул дверь и захотел завести мотор, но ключей в зажигании не оказалось, да и уезжать было некуда — дорогу преграждала милицейская шестерка.
— Завязывай, капитан. Не заставляй меня стрелять. — Опер стоял в метре от окна машины и целился ему в голову из пистолета. — Сопротивление бесполезно и, сам же знаешь, только усугубит твою вину.
Огурцов затравленно огляделся — из кустов, злобно рыча, вылезали запинанные туда бедолаги, к ним на помощь от припаркованного неподалеку уазика с калашниковыми наперевес бежали еще четверо. Силы были явно неравными, и, делать нечего, пришлось сдаваться.
— Покажи ордер, — решил он, однако, еще потянуть время.
— Пожалуйста. — Ровэдэшник достал из кармана сложенную вчетверо бумагу и с самодовольной ухмылкой развернул у него перед носом.
Огурцов рассеянно пробежался взглядом по машинописным строчкам документа и сраженный нелепостью своей неудачи повалился лбом на баранку.
— Да ладно ты… Не нужно так горевать, — ехидно осклабился опер. — Посидишь немного и выйдешь. Зато потаскушку свою проучил, пусть не блидует с кем попало…
Окружившие машину милиционеры злорадно заржали.
Капитан оторвался от руля, убивающе глянул на наглеца, но предпринимать ничего не стал. Голова просто раскалывалась. «Да уж, не пожалел клофелинчику жирный… — подумалось ему. — А чего пенять? Сам виноват. Не надо было жрать на деле. Опоили, привезли и сдали… Спасибо еще, что догадались не убивать, а подставить, а то лежал бы сейчас где-нибудь под камешком…» Он выбрался из машины, встал ноги на ширину плеч и в знак повиновения заложил руки за голову. Опер тщательно обыскал его, забрал документы, часы, фонарик и приказал:
— Залезай в коробок, поедем к папочке…
— Слушай, как тебя? — обратился к нему Огурцов.
— Старший лейтенант Лосев, — вспомнил, что забыл представиться, опер.
— Скажи, Лосев, какой сегодня день?
— Вторник с утра был…
— Чего? — Огурцов даже присвистнул от удивления. Это получается, он три дня где-то валялся. Он посмотрел на свой испачканный глиной, пахнущий плесенью костюм и вспомнил сырой подвал. — Не откажи в последней просьбе, старлей… Дозволь ботинки надеть, в багажнике лежат. А то я в сапогах этих проклятых испарился вконец.
— Дозволяю, — скроив недовольную мину, разрешил тот. — Только без глупостей, а то я тебя и в самом деле пристрелю.
Пока ехал в трясучем коробке, арестант усиленно вспоминал, что с ним происходило в последние дни, но в мозгу после его похождений на свадьбе все затягивала чернота, иногда всплывали какие-то размытые тени и слышались обрывки незнакомых голосов.
Как привезли в Ленинский, его минуя отстойник, сразу поместили в одиночку. Огурцов когда-то служил в этом райотделе, и добрая половина работников местного изолятора была ему знакома. Он ни о чем никого не просил, но они все равно считали его своим, дали сухую камеру, кормили получше и не докучали правилами содержания. Двое суток просидел капитан у них в подвале; выспался, залечил раны, а в четверг после обеда его отвели на допрос к самому начальнику следственного отдела.
С майором Кукушкиным они когда-то вместе учились в милицейской школе и даже какое-то время состояли в приятельских отношениях. Потом из-за чего-то повздорили, из-за чего — Огурцов уже толком не помнил, и пути их разошлись.
Характер поведения этого длинного тощего служаки с землисто-бледным, изрытым оспой лицом определялся двумя компонентами: страстью к выпивке и борьбой с язвой желудка. Огурцову повезло: сегодня тот находился в зоне влияния первой, был слегка подшофе и от этого дружелюбен и покладист.
— Какие люди! — При виде подозреваемого хозяин кабинета вскочил навстречу и радушно раскинул руки. Потом заметил, что его гость в наручниках, и закричал на конвоиров: — А ну, сняли с него браслеты быстро!
Те подчинились и вышли.
— Присаживайся. — После крепкого рукопожатия показал он на стул. — Правильно же я сделал, Огурец? Ты ведь не набросишься на меня с кулаками, как на парней? Бедняги в кустах себе все морды колючками изорвали.
— Не знаю, — усмехнулся Огурцов. — Боюсь, рука не поднимется на старого друга. А опера твои сами виноваты: не предъявив ордера, полезли.
— Ну, ты про дружбу лучше помалкивай, а то к тебе быстро другого следователя приставят… Будешь? — Кукушкин достал откуда-то из-под стола два стакана, начатую бутылку и, не дожидаясь ответа, налил себе и подследственному по пятьдесят.
Они выпили, закурили, посидели немного молча.
— Давно меня в розыск-то объявили? — спросил Огурцов.
— А какая тебе разница?
— Ну скажи…
— Сразу, как из больницы сбежал, в субботу вечером.
— Хм… Ты как-то странно все квалифицируешь, гражданин начальник. Сбежал. Приставили ко мне какого-то парнишку и хотели, чтобы я ему подчинялся. Это не я сбежал, а вы пытались незаконно ограничить мою свободу.
— Ну… Согласен, сглупили. — Майор вздохнул. — Молодежь одна в штате. Но ты не волнуйся, я это тебе вменять не буду. Это я так, к слову сказал… И сопротивление при задержании тоже. Напишешь чистосердечное — и оформлю тебе явку с повинной. По дружбе. Договорились?
— Так оно так и получилось, — грустно улыбнулся Огурцов, — приехал к посту ГАИ и заснул. Берите меня тепленького.
— А чего такого? Сгоряча совершил, с расстройства набухался, раскаялся в содеянном и приехал сдаваться. А вытрезвел — передумал и драться начал.
— Так, а чего? Глаза открыл — хмыри какие-то из машины тянут… Ну и среагировал…
— Ну, среагировал и среагировал. Так им и надо, дуракам. В следующий раз смотреть будут, на кого лезут. — Майор сделал участливое лицо. — И что бабе своей вломил за паскудство, тоже понимаю. Не одобряю, конечно, но понимаю. А теперь надо как-то исправлять положение, как ты считаешь?
— Да не я это, — устало скривился Огурцов.
— А кто еще? — удивился замначальника, достал из сейфа папку, бросил на стол и хлопнул ладонью по ее казенному боку. — Тут — все, Валера: показания врачей, старух у подъезда, соседа — основного свидетеля. Его россказни немного путаные, но суть их ясна: твоих это рук дело, голубец.
— Старухи и врачи не в счет, а соседа вы убедили понятно как. — Капитан скептически хмыкнул. — Любой более-менее опытный адвокат легко переубедит его обратно…
— А это, Валера? — Майор, победоносно улыбаясь, достал из ящика стола пакет, поднял за угол, чтобы тот расправился, и с неумело сыгранным сожалением спросил: — Узнаешь?
Сквозь полиэтилен чернел пистолет «ТТ». Огурцов удивленно поднял брови.
— Первый раз вижу… Хотя, возможно, второй. Первый в руках у упыря, застрелившего мою жену, некого Вахтанга Мерзоева. Я даже знаю, где он живет. И…
— Прекрати, капитан, — перебил его Кукушкин. — Это — твой ствол, на нем твои отпечатки, и найден он в бардачке твоей машины… При понятых. — Он снова похлопал по делу. — Здесь все акты и заключение баллистической экспертизы. Так что нечего выдумывать…
— Как шустро тут у вас все.
— А что титьки мять? — Майор снова налил, взял свою рюмку, чокнулся со стоящей капитановой и закинул в себя напиток. — В дерьме ты, Валерик, по самые гланды. Но выход есть. Пишешь чистосердечное, я быстренько тебя оформляю — и в суд. Там договорюсь, чтобы тебя без очереди пропустили. Дальше получаешь свой трояк и через год на свободу с чистой совестью, все таким же молодым и здоровым…
— А в чем признаваться-то? Сам ведь знаешь, что не убивал я.
— Убивал не убивал, какая разница? — Взгляд майора из сочувствующего превратился в жестко ледяной. — Попал — надо искупать… Выбор у тебя небольшой: покаешься — я тебя оформлю, будешь дурака валять — передам дело в управление. Там пиночет ваш спит и видит, как тебя к себе в СИЗО заполучит. Уж больно ты ему насолил чем-то…
— Хорошо. — Огурцов пристально посмотрел в глаза майору. — Напишу признание — до суда отпустишь?
— Ну, не знаю, — отвел тот взгляд и начал наводить порядок на столе, — вполне возможно…
— Нет, ты не юли, а прямо скажи, отпустишь на подписку?
— Не знаю, Валера, ты напиши сначала, потом посмотрим на твое поведение.
Капитан взглянул на его торжествующую физиономию и вспомнил, какая кошка пробежала тогда между ними, — не дал он начинающему Кукушкину родственника своего от тюрьмы отмазать. Вступился за ни в чем неповинного человека, на которого хотел тот убийство своей сожительницы повесить. Хоть и прошло с тех пор десять лет, навряд ли забыл это ему майор.
— Хорошо, не отпустишь — не надо. — Огурцов откинулся на спинку стула. — Посижу у вас, если кормить, как сегодня на завтраке, будешь… Наливай…
— Вот это мужской разговор, — обрадовался Кукушкин и бросился разливать.
— А неплохая бурда. Дай этикетку глянуть, — попросил капитан.
— Бурда! — возмутился майор, протягивая драгоценный сосуд подозреваемому. — Двадцать пять рублей стоит… «Энисели» — гордость грузинского коньяко-о-о…
Но договорить не успел, Огурцов выхватил бутылку, поймал гурмана за рукав и, притянув к себе, разбил драгоценный сосуд об его голову. Рухнув на стол, Кукушкин устроил настоящий тарарам своими костями. Капитан с опаской покосился на дверь, но конвоиры, видать, сквозь толстую дерматиновую обшивку ничего подозрительного не услышали. Он обернулся на майора. Тот лежал лицом в луже коньяка и, шумно дыша, пускал ноздрями пузыри.
— Живой… — порадовался за него Огурцов и, стащив тело обратно в кресло, придал ему позу спящего. Получилось похоже, но не очень. Однако время поджимало. Он нашел в столе бланки пропусков, быстренько выписал себе один, достал из пакета пистолет, зарядил, и, сунув в карман, вышел из кабинета.
Конвоиры — два срочника в большой не по росту форме — при виде его испуганно вскочили со стульев.
— Спокойно, пацаны. — Он показал им пропуск. — Майор разобрался и отпустил меня. А щас спит, — он подмигнул и красноречиво пощелкал пальцем по горлу, — просил не будить.
Парни мельком взглянули на пропуск, потом на широко улыбающегося гиганта и замялись, не зная, что предпринять.
— Ну, что задумались, бойцы? Кругом, я сказал, — хорошо поставленным командным голосом приказал им капитан, — в караулку шагом марш! Отдыхать, вы мне больше не понадобитесь.
— Есть, — дружно ответили те и побрели прочь.

Он огляделся. На этаже никого, лишь две женщины в другом конце коридора ожидали кого-то у дверей приемной. Огурцов когда-то пять лет проработал в этом здании и знал здесь каждый гвоздь. Вариантов выйти наружу без боя имелось немного. Он почесал голову и направился на черную лестницу. Для посетителей она обычно закрыта, но он знал, как открыть ее без ключа. Поднялся по ней до самого верха, сломал огнетушителем замок чердачного люка и вылез на крышу. Солнце свободы ослепило, беглец сощурился и невольно улыбнулся. Пока шел по нагретому битуму крыши, ему казалось тепло. Однако на ржавой пожарной лестнице ледяной ветер поменял ему впечатление. Ступеньки заканчивались метрах в трех от земли, он спустился до последней на руках и разжал пальцы. Лететь было не далеко, но, как ни старался капитан спружинить мышцами, приземление получилось жестким. Он вскрикнул от боли в лодыжке и повалился на бок.
Четверо проходящих мимо пацанов пионерского возраста, побросав портфели на землю, кинулись помогать ему встать. «Хорошая все-таки у нас молодежь растет», — с удовлетворением подумал Огурцов, поднимаясь.
— Дяденька, дайте закурить, — подавая ему слетевший от прыжка башмак, попросил рыжий, самый мелкий из компании.
— А не рано тебе? — капитан смерил насмешливым взглядом его щуплую фигуру.
— Жалко — так и скажи… Пошли, пацаны. — Они повернулись и направились к портфелям.
— Да нет у меня, — крикнул им вдогонку Огурцов, оправдываясь, но заработал только косой взгляд из-за плеча и презрительный плевок в свою сторону. — Ну вот, — пожал он плечами, воровато оглядевшись, переложил пистолет из кармана брюк за пояс и пошел куда глаза глядят.

План у капитана был простой: отобрать у кого-нибудь машину и гнать в Космаковку мстить. Он шагал вдоль дороги и голосовал, но никто не останавливался: либо не везло, либо потому, что вид его не внушал проезжающим шоферам доверия. Болела душа, ныла отбитая пятка, кроме того он жутко мерз в пиджаке и ботинках без шнурков. Преодолев так с километр, сыщик обнаружил, что очутился неподалеку от Эдуардова дома.
«А что мне делать в этой вшивой Космаковке? — подумалось ему. — Вахтанга там наверняка опять нет, а с бабами его говорить бесполезно. Зайду-ка я лучше к этому пареньку, предупрежу, какой опасный претендент на прикарманенное им добро появился, а заодно и погреюсь».
Он завернул во двор, вошел в дом и, поднявшись по лестнице, остановился у квартиры. Тут на него напали сомнения. Что он этому хлыщу скажет, и впустит ли тот его вообще? Внизу из подъезда кто-то вышел, не закрыв за собой дверь. Беглец поежился от устроенного им сквозняка и постучался.
Ему открыла Людмила Ивановна.
— Здравствуйте. Вам кого? — надев вежливую улыбку, поинтересовалась она.
— Здравствуйте. Мне бы с Эдуардом пообщаться по важному делу.
— А вы знаете, его нет дома, — приветливость на ее благообразном лице уступила место тревоге, — и уже давно.
Огурцов тоже изобразил озабоченность и спросил:
— И насколько давно?
— А вы знаете, — она нахмурилась, — он не ночевал ночь и все еще где-то пропадает.
— Да вы что? А раньше с ним такое бывало?
— Ну… Бывало, конечно, и не раз, но он обычно предупреждал, или я сама догадывалась, а тут как-то внезапно, да еще все эти странные происшествия перед этим… Ой, — вспохватилась она, — что же мы на лестнице-то стоим? Пожалуйста, проходите в квартиру. — Она рассеянно перевела взгляд с его синего носа на ботинки. — Согрейтесь, попейте чаю… Может, повезет, и он как раз сейчас объявится.
— Спасибо, от чаю не откажусь, — капитан скроил самую обаятельную улыбку из тех на какие был способен, — а то я с утра не по погоде оделся и, честно говоря, немного заперз на улице.
— Конечно, конечно, — она посторонилась, давая ему дорогу, — будьте так любезны…
Он вошел, снял ботинки, засунул их носами далеко под тумбочку и прошел в гостиную. В ней за столом, накрытым для чаепития, сидела Вера и смотрела на него круглыми от ужаса глазами.
Огурцов тоже обрадовался не очень.
— Здравствуйте… Вы еще не уехали на Кубу? — все, что нашелся он сказать.
Вошла мать с чайником и прибором для гостя.
— Вот, Верочка пришла ко мне в гости. Тоже Эдика потеряла. Вы не знакомы?
— Встречались, — буркнула девушка не своим голосом.
Женщина стала наливать чай, а Вера усиленно сверлить милиционера глазами.
— А где ваша милейшая собачка? Гуляет? — спросил он, чтобы нарушить неловкую тишину.
— Нет больше Арчибальдушки моего… Отравили злодеи какие-то… — Мать обессиленно опустилась на стул. — Семь лет подле меня прожил…
— А вы как будто ничего об этом не знаете? — зло бросила ему Вера.
— Откуда? Понятия не имею, — искренне удивился тот.
— Арчи, обыск — все разом свалилось на мою голову. Соседка говорит, ограбить нас пытались, а теперь вот еще Эдька пропал. У меня даже давление поднялось. Врач с утра приходил, вообще хотел в больницу положить. Я отказалась, конечно. Вот бюллетеню, на работу сегодня не пошла… — Она потрогала голову. — Вы тут кушайте пока, а я пойду еще чайник поставлю и заодним таблетку приму.
Она вышла, продолжая сетовать на свое незавидное положение, а капитан, как только ее сутулая спина скрылась в проеме, спросил шепотом:
— Она знает об ваших художествах?
— Каких еще художествах? — сделала удивленное лицо контрабандистка.
— Не валяйте дурака, девушка. Мне все известно про похищенные из музея картины. Я пришел предупредить вас о том, что сейчас про них узнали еще и настоящие бандиты. Они разыскивают их, и Эдуард с Арчибальдом — это, скорее всего, их рук дело, а если им этого будет мало, то очередь дойдет и до вас. В средствах они не стесняются, поэтому, предупреждаю, вы в серьезной опасности…
Вера растерянно смотрела на этого горячо шепчущего монстра и начинала верить его словам. Она и сама чувствовала, что в событиях последних дней явно участвуют еще какие-то лица, и теперь в ее мозгу все вставало на свои места.
— Нет, ничего не знает, — так же шепотом ответила она, потом в отчаянии закрыла лицо руками и выдохнула: — И я не знаю, что мне делать…
Огурцов снова увидел перед собой красивую беспомощную женщину. Она пока не плакала, но собиралась это сделать.
— Нам надо, Вера, c вами объединиться и бороться вместе, — неожиданно для себя предложил он. — Так у нас больше шансов победить… — И что он имел в виду под победой теперь, ему уже представлялось не так четко, как пять минут назад.
Вера отняла ладони от глаз и посмотрела на него своим самым поражающим взглядом.
— Ага, чтобы вы меня тоже убили… Как свою жену…
— Я ее не убивал… — Капитан поймал себя на том, что хотел сказать: «Я ее любил», но почему-то не сказал. — Это он… это они… Меня подставили…
Вошла мать, неся в руках чайник и заварку.
— Давайте чашки, налью вам свеженького. К сожалению, кроме сахара, к чаю ничего не осталось. Могу пожарить яичницу, — обратилась она к недавно пришедшему. — Вы не голодны?
— Нет, спасибо, Любовь Ивановна, — ответила за него Вера, встала сама и кивнула подниматься Огурцову. — Мы, наверно, пойдем. А вы ложитесь, с давлением шутки плохи, и ни о чем не волнуйтесь. Мы с товарищем поищем вашего Эдика и обязательно найдем.
— Да вы-то куда? Только что пришли, — захлопотала женщина, видя, что капитан тоже выходит из-за стола. — Посидите еще, погрейтесь…
— Нет, пойду. Спасибо за чай. Извините, много дел.

— Холодно в пиджаке-то, наверное? — спросила Вера, когда они оказались в подъезде. — На улице не май.
— Да, не жарко, — согласился капитан, поднимая воротник, — но пальто осталось в следственном изоляторе.
— И шнурки?
— Ага, и ремень… Хорошо еще, что брюки маловаты, а то пришлось бы в руках носить.
За соседней дверью что-то стукнуло. Вера обернулась, серединка глазка Матвеевной, как всегда, была темная.
— Ладно, — нажала на кнопку лифта, — поехали ко мне. Нужно серьезно поговорить.
— Да-да, — не стал возражать сыщик и принял деловой вид.
— Вы что, сбежали? — строго спросила его контрабандистка, как только за ними задвинулись створки кабины.
— Сбежал, а что такого?
— Ничего. — Она с интересом оглядела его с головы до ног. Такого громилы в ее коллекции еще не было. — Из охраны убили кого-нибудь?
— Да нет, вроде на этот раз обошлось, — улыбнулся тот.
24
Леха пришел в себя и застонал от боли. Тело затекло и ломило от долгого сидения в одной позе. Он дернулся пересесть, но веревки, которыми его привязали к стулу, были затянуты туго.
— А-а, живой, — послышался голос из темноты. — Ты как?
Промдизайнер простонал в ответ что-то нечленораздельное и снова попытался изменить положение.
— Главное, жив… Вон Эд все еще в отключке.
— Вениамин, ты, что ли?
— Я, я… Не узнал? Мне зубы передние выбили. Говорю плохо поэтому.
— Где это мы? — спросил Леха, не переставая ерзать.
— В подвале у каких-то бандитов. — Замдиректора сильно шепелявил, и куда-то пропала его обычная самоуверенность в голосе. — Серьезные, два раза не спрашивают, сразу в морду. Я пару раз получил, потом начал все правильно делать. Тебе тоже посоветую…
— А чего им надо-то?
— Картины наши ищут… Я им ничего не сказал, как меня не били. Тупо говорил, что ничего не знаю, что только вы с Эдом в курсе всех дел. Так что, пожалуйста, не выдавайте, а то они меня, если что, убить обещали.
— Ты — герой, — одобрил его промдизайнер и снова несколько раз дернулся. — Блин, задницу больно и ссать хочется.
— Задница у меня тоже сначала болела, а теперь перестала, не чувствую ее совсем, а ссать — ты ссы так, не терпи.
— Как это еще «так»? В штаны? — не понял Леха и заорал что было мочи: — Э-эй, есть кто живой? — Прислушался, но, кроме испуганных шиканий замдиректора, никаких звуков в ответ не получил и заорал снова: — Козлы-ы-ы! Какого хрена?! А-А-А!!!
— Кончай орать, придурок! Нельзя! Бить будут! — злобным шипением пытался остановить его Забелецкий.
Но все тщетно, тот горланил и горланил, пока под потолком не вспыхнула лампочка.
Яркий свет после тьмы ослепил крикуна. Он зажмурился, а когда открыл глаза, увидел перед собой низкого коренастого человечка с очень злым лицом. Ему захотелось высказать свое возмущение происходящим, но человечек замахнулся и резко ударил его в солнечное сплетение. Свет для Лехи снова померк, теперь от острой боли, он согнулся крючком, насколько позволили ему веревки, и, пытаясь вдохнуть, широко раскрыл рот. Его обидчик же поднял с пола шматок грязной шлаковаты, брезгливо морщась, свернул его наподобие кляпа и засунул жаждущему в горло. Тот стал судорожно дергаться, мычать и кашлять, а человечек, даже не взглянув на его мучения, вышел и выключил свет.
— Копец! Что это было?! — с ужасом в голосе пробормотал Эдуард, который от шума тоже очнулся и стал свидетелем экзекуции.
— Эд… Живой, — отозвался Забелецкий. — Как самочувствие?
— Какое там еще самочувствие?! Что происходит?
— Жопа… Попали мы, друган, и, похоже, серьезно.
Леха между тем настроился дышать носом и более-менее успокоился.
— Ты как там, чувак? Нормально? — поинтересовался атаман.
— Ны-ны-ны, — попытался ответил ему тот, снова закашлялся, задергал кадыком, и его вырвало вместе с кляпом.
— Ну вот, сейчас еще вонять будет, — недовольно проворчал Эдуард.
— Сука, коротышка! Выйдем отсюда — убью! — пообещал Леха новому знакомому и смачно сплюнул остатками шлаковаты.
— А если не выйдем? — угрюмо спросил его замдиректора.
— Кончай паниковать, выйдем, — подбодрил его атаман. — Рассказывай давай, где это мы и что это был за хрен с горы.
— А чего рассказывать, я немногим больше тебя знаю. Позавчера возвращались мы от тебя, обнаружили слежку. Я от них оторвался, а потом, когда Леху высадил, гляжу — опять… В общем, наехали на меня, ломиком по башке и сюда привезли. Вот с тех пор тут на стуле и сижу, не ел, не пил, только по морде получал.
— Понятно. Сколько их, и что хотят?
— Я троих видел. Коротышку этого и двух черных. Грузины или чечены какие-то…
— Погоди, погоди, — вспомнил свои вчерашние похождения атаман. — Один из них не с огромным таким носом и синяком?
— Носы у них всех не маленькие, а вот фонарь у одного под глазом имелся… левым, если не ошибаюсь…
— Под левым… Точно, — воскликнул Эдуард, — это — Вахтанг. Теперь понятно, как мы здесь очутились.
— Вот гнида! — вознегодовал отставной лейтенант. — А с виду нормальный был. Тосты такие про львов заворачивал…
— Так-так, и что они хотели?
— Спрашивали, где картины. Я начал врать, что ничего не знаю про такие. Коротышка мне за это врезал в ухо. Бьет он больно, паршивец, бывший боксер, наверное… Я стал возмущаться, он еще раз мне врезал, я упал вместе со стулом мордой вниз и три зуба выбил. Подняли, опять спросили, я сказал, что вспомнил, как вы при мне про какие-то картины разговаривали, но что за картины и где они, ничего не знаю. Рот у меня тогда полный зубов был и крови, рассказчик я был никакой, они и решили поверить, припугнули, что убьют, если наврал, и ушли. Вот… — Замдиректора сглотнул слюну. — А вчера привезли вас, стали привязывать. Я попросил попить, коротышка снова мне врезал, я потерял сознание. Дальше вы все сами знаете…
— Фашисты какие-то, — возмутился Леха, — почему в сортир-то нельзя? А воды? Я вот пить, например, хочу… Сушняк зверский… Мы с Эдом вчера столько приняли…
— Ладно, хватит базарить, — перебил его Эдуард. — Про фабрику и чемоданы им говорил?
— Нет… Сказал только, что картины у вас и что больше ничего не знаю…
— Это хорошо. Надо придумать, что будем врать, и, как бы не били, держаться этого.
— Давайте так, пацаны, — предложил Забелецкий чуть не плача, — вы придумывайте и врите, что хотите, а я больше в этом не участвую... Я уже сказал им, что ничего не знаю, и на этом стоять буду.
— Ладно, — разрешил атаман. — Тебе и так хорошо досталось. А мы, Леха, будем говорить, что картин у нас уже нет, что их тот мент забрал, когда обыск делал…
— Точно, — ухмыльнулся промдизайнер. — Пусть ждут, когда он с зоны откинется.
— Но только, как бы не били, говорить одно и то же, слышишь меня, чувак?
— Слышу.
— А чтобы не путаться в подробностях, до того, как он под кровать полез, рассказывать все, как оно по правде было. А потом полез, мол, картины нашел и свалил, а мы, дескать, погоревали, погоревали и уже давно забыли. Сечешь?
— Секу… И про Кубу рассказывать?
— Не надо про Кубу, — запротестовал Забелецкий. — Начнете про путевки, потом кто достал, почем, и пошло-поехало…
— Да. Про Кубу и чемоданы не надо, — согласился атаман. — Нарыли, мол, картины, хотели якобы толкнуть, бабок по-легкому срубить, и все. Ясно?
— Ясно, — подтвердил промдизайнер, но как-то кисло. — Думаешь, поверят, Эд?
— Поверят, не поверят — какая разница… — ответил ему Эдуард раздраженно. — Если жестко своей версии держаться будем, у них другого выхода не будет. Не убивать же им нас.
Раздумья о реальности применения к ним упомянутого в последнем утверждении действия заставили всех замолчать. Возились, стонали, кашляли, но о том, что с ними будет дальше, никто говорить не хотел. Прошло какое-то время, откуда-то со свободы стали пробиваться петушиные крики, потом на стене под самым потолком обозначились два грязных зарешеченных окошка, в их тусклом свете проявились границы их тюрьмы и скорбные силуэты сокамерников.
— Где эти уроды? — подал голос Леха. — Скорее бы уже…
И его как будто услышали. Загорелась лампа, в стене открылась дверь, и из нее вышли сначала коротышка, потом Вахтанг.
Промдизайнер, свято верящий в силу своего обаяния, широко улыбнулся недавнему собутыльнику, открыл рот, чтобы поприветствовать, но успел произнести только:
— Вахтанг, генацва…
Как коротышка подскочил к нему и болезненным ударом по печени прервал на полуслове.
— Говорю и спрашиваю здесь я, — пояснил его неучтивый поступок кавказец. — Вы же, чтобы сохранить здоровье, раскрываете свои жвала только тогда, когда я вас спрошу. Мамуна перишвила! И когда я вас спрошу, то отвечаете мне только правду и ничего, кроме правды. Понятно?
— Понятно, — послушно ответили Вениамин и Эдуард.
Корчащийся же от боли Леха решил в знак протеста его вопрос проигнорировать.
Бывший боксер, словно предвидя это, не отходил далеко и снова ударил бунтовщика в то же место.
— Еще раз спрашиваю, свиньи, — Вахтанг нахмурился, — понятно?
— Понятно, — прокашлял Леха даже быстрее Вениамина.
Эдуард же промолчал: либо на свинью обиделся, либо посчитал, что второй раз можно не отвечать. Палач не заставил себя ждать, и через секунду корчился от боли уже атаман.
— Каргис траки маухан! Макхи шелаба мама перецхва! — Преподаватель местного этикета оказался вспыльчивым, как порох. — Спрашиваю последний раз. Шени траки лапораки! Понятно вам, скоты?
— Понятно, — недружно, но на этот раз все, ответили ученики.
— Таких тупых ослов первый раз вижу! — Вахтанг вытер забрызганные слюной губы. — Маму вашу перицхла презерватив кикацвэ! Пузатый, — он повернулся к Забелецкому, — ты тут вчера мертвого изображал и так толком ничего и не сказал. Спрашиваю снова, где мои картины?
— Как?! Я же говорил, что ничего не зна-а-а… — Хлесткий апперкот, мастерски исполненный коротышкой, отбросил голову замдиректора назад вверх, и остатки лжи, превратившись в бордовые брызги, немым укором повисли на недавно побеленном потолке.
— Ты его не убей раньше времени, кацо, — порекомендовал Вахтанг напарнику. — Мирцмахо абсцесс кирушелия…
Тот кровожадно ухмыльнулся и, где стоял, опустился на корточки.
Вениамин же покрутил своей черной от запекшейся крови головой и заплакал. Это были честные слезы доведенного до ручки человека, и, как противоестественно они не выглядели на лице взрослого мужчины, ни у кого из присутствующих не возникло подозрения, что он притворяется.

— Спрашиваю снова… — Крайне удрученное состояние допрашиваемого не вызвало у дознавателя ни малейшей эмоции. — Где… мои… картины?
— У ни-и-их, — спешно сквозь рыдания прохлюпал Вениамин.
— Где у них? Курцихо мамакулия!
— На-а-а-а-а-а-а, — у ответчика от всплеска чувств свело горло.
Коротышка, посчитав эту заминку саботажем, вскочил на ноги, но бить ему не пришлось. Замдиректора вовремя заметил его маневр, расслабился, и слова полились из него как из рога изобилия: — На кожгалантерейной фабрике… Они их в чемоданы вклеивают, чтобы на таможне не нашли… Хотят с ними на Кубу лететь, а в Лондоне сбежать и политического убежища просить…
— На Кубу?! Убежища?! — с негодованием в голосе перебил его Вахтанг. — А говорил, не знаешь ничего, маму твою перицхла кикацвэ! — Он глянул на боксера и скорчил презрительную гримасу.
Тот понял его по-своему, замахнулся и врезал вруну со всей дури в район виска. Голова замдиректора мячиком отлетела к стене, потом обратно, снова к стене, обратно и, немного покачавшись на расслабленной шее, безжизненно повисла.
— Шен мокали иги, дуроломо, — прошипел Вахтанг коротышке, зло плюнул на пол и повернулся к Эдуарду: — Ну что же, твой друг, похоже, уже ничего не скажет. Давай тогда ты говори, падла, где мои картины?
— Все расскажу, все отдам, — выпалил атаман, честно глядя в глаза столь лютому любителю искусства, — только не бейте.

В следующие полчаса контрабандисты и их похититель разговаривали как старые друзья. Боясь снова вызвать гнев кавказца, парни послушно ввели его в курс своих дел, с готовностью ответили на все интересующие вопросы и помогли спланировать операцию по передаче ценностей. Условились, что Леха с Вахтангом поедут в город. Нинка сделает грузину пропуск, он вместе с промдизайнером пройдет на фабрику, все посмотрит, пощупает и на месте определится, что делать дальше.
После этого коротышка отвязал Леху и повел на выход.
— Скажи ему что-нибудь на прощание, кацо, — попросил Вахтанг Эдуарда.
— Леха… брат, — атаман сделал умоляющее лицо, — прошу, пожалуйста, не умничай, сделай все так, как договорились, никакой милиции, никаких… — Он замолчал, глаза его намокли, и, едва сдерживаясь, чтобы не пустить слезу, он закончил: — Сбежишь — моя смерть будет на твоей совести…
— А куда он сбежит? — Грузин зловеще улыбнулся. — Мы его под землей найдем и не просто убьем, а зубами сгрызем и его, и тебя, и сучку эту вашу, Верку, на куски будем рвать… Пожалеете, что на свет родились!
25
— Сейчас будет седьмой, — сообщила Вера Огурцову. — Выходите. Не хочу, чтобы нас кто-нибудь вместе увидел. В квартиру я зайду первая, потом спустя минут пять приходите вы. Это на восьмом, номер 69.
— Ясно…
Лифт остановился, створки с деловым скрежетом раздвинулись. Огурцов вышел, а девушка поехала дальше.
Жутко хотелось курить. Оставшись один, сыщик стал шарить взглядом по полу — выбирать из разбросанных по полу чинариков какой-нибудь почище и побогаче.
— Помогите! — отвлек его испуганный Верин крик сверху.
Бросив поиски, он понесся на помощь и на лестнице столкнулся с удирающим во все лопатки Сикомодрычем.
— Держите его, это маньяк!
Капитан схватил бегуна в охапку и, привычным движением заломав руку, предоставил гнавшейся за ним девушке. Та замахнулась на маньяка сумочкой, но тот, закрывшись свободной рукой, испуганно скорчился и заверещал:
— Не маньяк я никакой, меня Леха-студент послал сказать, чтобы вы…
— Стоп! — Красавица приостановила свой снаряд в воздухе. — Какой еще Леха? Морозов?
— Не знаю, может, и Морозов… Студент… На дезодоранта еще учился который…
— На дизайнера… Отпустите его, — бросила она капитану и сама распрямилась из боевой стойки. — Это от Алексея, друга Эдика… Где они?
Сикомодрыч начал было давать показания, но на лестничной площадке ниже их нарисовалась тучная дама с повязанным поверх волос банным полотенцем и, угрожающе поигрывая чугунной сковородкой, осведомилась:
— У вас все в порядке, Вера Евгеньевна?
— Да-да, Зоя Федоровна. Все нормально, — успокоила ее Вера. — Это ко мне родственники приехали… Дальние… Я сначала не узнала, испугалась, а теперь вижу — они… Пойдемте домой, дядя Федор, дядя Степан…
— Пойдемте, — не стал с ней спорить Огурцов, взял своего пленника под ручку и повел за контрабандисткой.
— Ну-ну, — дама проводила скептическим взглядом спины удаляющихся дядьев и покачала головой: — И во что превратили подъезд образцовой культуры быта.

Они зашли в квартиру, сели за стол на кухне. Сикомодрыч, немного поламался и стал рассказывать.
— Ну, так вот, пришел, значит, Леха в цех сегодня поздно, аж после обеда, да еще с каким-то грузином…
— Грузином? — перебил его Огурцов. — Как он выглядел?
Мастер пожал плечами.
— Грузин как грузин, — провел рукой, показывая огромный нос, — обыкновенный, разве только что глаз подбитый у него был… Хорошо так кто-то ему припечатал.
— А-а, Вахтанг, ублюдок, — капитан сжал кулаки. — Это я ему вломил, жалко, мало…
— Во-во, так студент и сказал — Вахтанг. С нами поедет, говорит, и надо ему тут показать все. Ну, поедет так поедет… — мастер замешкался и, испытующе взглянув на Веру, спросил: — Про картины знаете?
— Знаем, знаем. Вместе все планировали, — нетерпеливо ответила та.
— Понятно, — с облегчением выдохнул Сикомодрыч и продолжил: — Ну я спорить не стал, достал со шкафа чемодан, что ближе всех лежал, раскрыл. Этот подбитый взял его у меня, весь просмотрел, прощупал, даже пронюхал в некоторых местах шнобелем своим и спрашивает: «А картина-то где?» Я говорю: «Внутри». — «Где? Разорви». Я возмутился: «Ты че, мать твою, мы клеили, твою мать, старались». Он сначала глазом так сверкнул сердито, а потом подобрел резко, достает из кармана четвертной, двадцать пять рублей значит, и дает мне: «Разорви, генацвале». Я на Леху посмотрел, а тот кисло так плечами пожал и говорит: «Делай, что велит, сейчас он у нас босс». Ну, я водички из чайника в рот набрал, брызнул, оно постояло маненько и отошло, обивка в смысле. Я отодрал ее аккуратненько, поднял, перевернул, а там картина — квадратики эти ваши и кружочки, все в чистом виде, хоть сейчас в музей вешай… Грузин выхватил ее у меня, снова всю общупал, обнюхал. Достает еще четвертной, дает мне и говорит: «Молодец, можешь быстро все обратно заделать?» Я говорю: «А чего ж?» Пошел клеить, а они убежали и через час вернулись уже с Саньком-карщиком. Тот сиял еще как медный таз, видать, джигит ему тоже денег надавал… Блин! Да они фальшивые, поди! — внезапно осенило рассказчика, он полез в пиджак проверять.
Но сгорающая от нетерпения контрабандистка остановила его:
— Дальше, дальше что было?
— А что дальше? Чемоданы забрали и увезли, а я в раздевалку пошел — день рабочий закончился. Все, как всегда: переоделся в чистое, робу в шкафчик повесил, потом в карман полез пропуск переложить, а там — письмо. — Сикомодрыч достал из штанов мятый, сложенный вчетверо листок и протянул капитану. — Вот…
— Ну-ка, ну-ка… — Вера перехватила записку, бегло прочитала, выронила и закрыла лицо руками.
Бумага спарашютировала на пол. Огурцов поднял ее и начал читать вслух небрежные, написанные явно впопыхах буквы:
— «Сико-мо-дрыч»… Это ты, что ли?
— Я, — подтвердил мастер смущенно, — от Сиков Мондриан Егорыч. Девки на фабрике придумали…
— Понятно. — Чтец едва сдержал улыбку. — «Сходи на Заводскую, 7, квартира 69. Отдай ей это письмо лично в руки Вере. — перевернул лист, продолжение было написано на обороте, — Вера, нас похитили. Мы в подвале где-то за городом. Они все про нас знают. Прячься, это — настоящие звери. Они убили Вениамина и нас убьют, когда получат картины, а потом тебя.»
Капитан внимательно осмотрел листок, понюхал:
— В туалете, что ли, писа;л?
На этом месте Вера не выдержала, плечи ее задергались, и она зарыдала. Капитан посмотрел на нее, хотел успокоить, но передумал.
— Слышь, — глянул в бумажку, — Сикомодрыч, есть у тебя закурить?
Мастер утвердительно кивнул и стал рыться по карманам.
— Пойдем на балкон, поговорим… Пусть она одна побудет.
Они вышли, покурили и вернулись. При виде их Вера вскочила на ноги и зло уставилась на Огурцова:
— Ты, как тебя там? Мент ты или не мент? Надо срочно их спасать. Поехали…
Капитан усмехнулся, ему совсем недавно задавали этот вопрос и точно таким же тоном.
— Поехали… Машина есть?
Девушка удивилась такому быстрому согласию, поэтому немного помедлила и ответила твердо:
— Есть… А ты знаешь куда?
— Знаю.
Она сбегала в комнату мужа и вернулась со связкой ключей:
— Пошли в гараж.
— Мне тоже ехать? — без малейшего энтузиазма в голосе спросил Сикомодрыч.
— Нет, без вас справимся, — успокоила его контрабандистка и протянула ему руку. — Спасибо вам большое за письмо.
— Не за что. — Мастер чинно пожал ее, кивнул Огурцову и побыстрей слинял, пока они не передумали.
Капитан с Верой за ним.

На улице стемнело и еще похолодало. Вандал-ветер, пытаясь разбить, громко хлопал оставленной Анатолием форточкой, а с козырька третьего подъезда с грохотом отрывал стальной лист.
— Далеко это? — спросил капитан, зябко кутаясь в любезно одолженный Верой шарф.
— Нет.
Они завернули за угол. Во дворе между девятиэтажками из земли торчало уродливое, похожее на разбомбленное фортификационное сооружение здание кооперативных гаражей. Оно освещалось только окнами окруживших его домов и производило впечатление заброшенного. Они подошли ближе.
— Где-то тут должен быть вход, — неуверенным голосом предположила девушка.
— А ты что никогда здесь не была? — недовольно пробурчал Огурцов.
— Была один раз когда-то давно. Кстати, гражданин начальник, раз уж мы окончательно перешли на «ты», давай познакомимся. Меня Верой звать, а тебя?
— Очень приятно… Валера…
— И мне приятно, только какой же ты Валера? — Она окинула его насмешливым взглядом. — Валеры обычно маленькие, пугливые… Ну а ты, я не знаю… Ерофей, что ли? Или Степан хотя бы.
— Сама ты Степанида, — поморщился Валерий.
Тут прямо перед ними что-то клацнуло, и в одной из черных стен крепости образовалась вертикальная ярко-желтая щель. Она росла, росла и превратилась в большую прямоугольную дыру. Из нее, деловито урча, выполз похожий на «Волгу» автомобиль, скользнул по ним фарами и, дав газу, скрылся за углом.
— Бежим! — крикнула Вера ослепленному Огурцову и бросилась в превращающуюся снова в щель дыру.
Они едва успели заскочить внутрь, как сухонькая старушка в военной форме докатила тяжелую створку ворот до стены, заперла ее тяжелой щеколдой и повернулась к ним.
— Вам чего? — спросила она неприветливо. — Сюда посторонним нельзя.
— Гараж у нас здесь. — Вера показала связку ключей и вознамерилась идти дальше.
— Стоять! — Охранница необычно резвым для ее лет прыжком преградила им путь. — Что-то я вас, молодые люди, не припоминаю.
— Я — жена Малофеева Сергея. Он в командировке, а нам срочно нужно ехать…
— Не врите, — старушка окинула ее подозрительным взглядом, — у Сергея Борисовича другая жена, я ее знаю.
— Я тоже знаю — рыжая такая, пухлая, с глупым лицом. — Вера устало вздохнула. — Это — любовница, а настоящая жена — я, и машина с гаражом мои, на меня оформлены, если это вам интересно.
— Бедняжка! — Злобная церберша всплеснула руками и моментально превратилась в добрую бабушку. — И ты все знаешь?
— Мой бокс шестнадцатый? Так ведь? — ответила ей красавица вопросом.
— Шестнадцатый, шестнадцатый, милая. На самом первом этаже…
Они спустились по автомобильному пандусу на уровень ниже и нашли нужный гараж. Огурцов поковырял в замке, открыл тяжелые ворота, и перед ним предстала новенькая фиолетовая, как баклажан, семерка «Жигулей».
— Кучеряво живете, — сделал он комплимент семье.
— Красавица наша, шесть лет в очереди стояли. Бережем, ездим только по праздникам. — Вера прошла в бокс и распахнула дверцы притулившегося в углу старого антикварного шифоньера. — Вот, бери куртку, какая налезет, эти Сереге больше не нужны.
— Хорошее дело. — Огурцов вытянул первую попавшуюся, надел, но она оказалась ему явно малой.
— Вот, пальто примерь. — Девушка показала на рукав из добротного шерстяного сукна. — Югославское, на день рождения ему по большому блату доставала, а оно на два размера больше оказалось. Хотела загнать, а он не дал. — Она грустно улыбнулась. — Посолиднею, говорит, носить буду.
Пальто пришлось почти впору, капитан напряг спину — качественное изделие натянулось, но не лопнуло.
— Годится. — Он сунул руку во внутренний карман и достал три сторублевки. — Заначка, — показал напарнице. — Куда деть?
— Оставь там. Если вернемся, повесим обратно.
— А если нет? — спросил Огурцов серьезно.
— Вернемся, — не менее серьезно ответила ему девушка, напряженно ища что-то в ящиках стоящего в другом углу комода.
— Конечно, — поддержал ее оптимизм капитан и показал на валяющиеся в углу старые стоптанные туфли: — Шнурки можно из этих ботинок достать?
— Можно… И вот это тебе тоже. — Она кинула ему офицерский ремень. — А это — мне. — Достала и пару раз крутанула вокруг себя черные эбонитовые нунчаки.
— Ух ты! Где научилась?
— А вот… Когда художественную гимнастику бросила, чтобы не растолстеть, пару лет в кунг-фу отходила. Драться, пинаться не очень, а вот это дело, — каратистка взмахнула своим снарядом и врезала по дверке шкафа, та с возмущенным скрипом захлопнулась, — обожаю.
— Ого… Да ты — опасная штучка, — уважительно повел подбородком Огурцов.
— А то… Ну ладно, хватит базарить. Поехали. Надеюсь, ты водить умеешь?
— Умею, а ты?
— Права, в принципе, есть, но… — Она показала на висящую на гвозде треснутую фару. — Только один раз пробовала… Больше Малофеев мне не предлагал.
— Понятно, — улыбнулся капитан и забрался в машину.

Выезжали из города по мало кому известному грунтовому проселку. Дорожка была узкая, зато жутко ухабистая и шла почему-то все время в гору. Справа черной стеной до неба шумел лес, слева до горизонта простиралось кладбище, а впереди, почти касаясь бородой пригорка, в который они вползали, висела огромная, тупо ухмыляющаяся луна. В ее мертвом свете покосившиеся кресты за редким, кое-где вообще упавшим забором наводили на нехорошие мысли.
— Что-то луна сегодня какая-то красная, — заметила Вера.
— Обычная.
— Нет, красная… Кровавая… Не спорь, а расскажи лучше, кто на самом деле твою жену убил.
Вопрос этот давно витал в воздухе и не застал капитана врасплох. Он почесал лоб, тяжело вздохнул и начал сухо, как будто заполняет милицейский протокол, рассказывать:
— Картины эти были ей очень нужны. После обыска, когда мы ничего не нашли, она разозлилась, обозвала меня тряпкой, собрала вещи и ушла из дома. Я обиделся и захотел напиться… — Капитан помедлил, раздумывая, стоит ли говорить всю правду, потом решил, что не повредит, и продолжил: — Поехал для этого к старой подружке. Вернулся домой только утром. Соседка сказала, что она приезжала ночью, меня не нашла и уехала. Понимаешь?! — добавил он немного эмоций. — Приходила мириться, а меня не было. Пожалела о своих словах, видимо, хотела извиниться, а я свалил… Вот она и поехала к своему бывшему…
— Зачем? — спросила Вера.
— Чтобы он картины свои помог ей из вас вытрясти. Я оказался недостаточно жесток в выколачивании, а он бы исправил положение. Ну и постольку, поскольку они снова стали партнерами в делах, он захотел восстановить и… — Огурцов замешкался, подбирая слово. — И интимные отношения. Она, видимо, ему отказала, он стал добиваться ее силой, избил сильно… — Та жуткая сцена встала у капитана перед глазами и вызвала спазм в горле, он подождал, когда пройдет, и продолжил: — Тут я подоспел, врезал ему в глаз сильно, думал, без реанимации не оживет, а он очнулся. Кто же знал? Она это первая заметила и бросилась на него, а у него пистолет… Два выстрела… Легкое и печень, вот… — Рассказчик сглотнул слюну и замолчал.
— А почему он и тебя не пристрелил? — не поняла девушка.
— Не знаю. Может, потому, что я в форме был, за убийство мента при исполнении совсем другая ответственность. А может, хитрый сильно, тогда уже задумал на меня эту мокруху повесить.
— Ясно. А почему тебя подозревают, а не его?
— А денег, я думаю, он Ленинским дал, либо состоит с ними в одной шайке. Это, надеюсь, я сегодня и выясню.

Дорожка между тем вывела их на тракт. «Жигуль», потрещав коробкой передач, добрался до пятой и, вопреки шквалистым порывам ветра, так и пытающимся сбросить его с трассы, за пять минут домчал их до Космаковки. Еще через пять секунд с главной улицы они свернули на второстепенную и сразу же окунулись в огромную лужу.
— Эй, ты куда?! Это же не подводная лодка, — испугалась Вера.
— Без паники, юнга, — успокоил ее капитан, уверенно ведя свой «корабль» к виднеющейся вдали суше, — я фарватер знаю.
Если на трактовой Ленина в некоторых домишках светились окна, то Спортивная выглядела полностью вымершей.
— Это место, вообще-то, обитаемо? — поинтересовалась девушка, пытаясь сквозь зловеще нависающие над дорогой заборы разглядеть хоть какие-нибудь признаки жизни.
— Дачи, — коротко ответил капитан. — В такую погоду городским тут делать нечего, а вот для похитителей — идеальное место.
— Да уж, — согласилась Вера, — здесь можно кого угодно спрятать. И ты точно знаешь, где их держат?
— Точно не знаю, но догадываюсь…
Дорога в очередной раз вильнула, и за поворотом фары выхватили из тьмы забор Вахтанга и его Шевроле, чернеющий перед въездом в гараж. — Ага, кажется, мы не зря приехали, — обрадовался капитан. — Здесь живет этот упырь, а вот его машина…
— Ух ты! Клевая, — восхитилась Вера.
— Да он и сам ничего. — В голосе капитана проскользнули нотки ревности. — Особенно со спущенными штанами.
— Спокойно, напарник. Я только тачку похвалила.
— Ладно, неважно.
Огурцов заехал в лес и припарковался не там же, где и в прошлый раз, а чуть чуть подальше.
— Все. Я пойду, а ты сиди и охраняй машину.
— Чего?! — завелась с пол-оборота красавица. — Может, я пойду, а ты охраняй машину?!
Огурцов глянул на ее возмущенно вздернутый носик и понял, что спорить будет бесполезно. «Ладно, — подумал он, — оставлять ее здесь, в конце концов, тоже рискованно».
— Хорошо, пошли вместе. Не связывать же тебя. — Он сделал серьезное лицо. — Только имей в виду, дело очень опасное. Я приказываю, ты выполняешь. Договорились?
— Договорились, — ответила она тоже серьезно.
— Пошли… Только делай все тихо, — приказал он шепотом.
— Ладно, — ответила она еще тише.
Они вышли из машины и поняли, что напрасно шептались. В лесу бушевал если не ураган, то, по крайней мере, шторм баллов на девять. Ветер выл как бешеный, бросался на сосны, вековые деревья гнулись и шатались, как травинки в поле, скрипели и шумели кронами так, что хоть пой — никто не услышит. Луну заволокло тучами, а прихваченный из гаража фонарик Огурцов девушке включать не разрешил.
— На говно еще не хватало наступить, — недовольно пробурчала она, вспоминая, почем покупала у Эдуарда свои белые кроссовки, — или глаз выколоть.
— Отставить разговоры, — шикнул на нее командир. — Держись меня, я тут уже ходил.
Они побрели. Огурцов первый, за ним, держась за хлястик пальто, Вера. Идти в темноте было непросто, но их осторожность оказалась не лишней — они первыми обнаружили врага.
— Что это там? — заметив что-то в чаще, дернула капитана Вера.
Он остановился и пригляделся. Метрах в ста от забора между деревьями металось пятно света, и в нем даже вроде бы двигались какие-то тени.
— Похоже, наши клиенты. Что они, интересно, делают там в такую погоду?
— Да уж точно не грибы собирают.
— Я схожу посмотрю, а ты подожди здесь, — предложил капитан.
— Нет, я с тобой, — не согласилась девушка.
— Фу, детский сад какой-то… Боишься, что ли?
— Вот еще! Тоже хочу посмотреть…
— Ну ладно, идем. Только тихо и без моей команды ничего не предпринимать.
— Хорошо…
Они двинулись тем же порядком в сторону света, метрах в десяти с подветренной стороны остановились и, спрятавшись за сосной, стали наблюдать.
Людей было двое. Мужчины. Один копал яму, причем выкопал уже себе по шею, второй сидел на бревне и курил.
— Вот козлы, не могли подальше от дома отъехать… Могилу роют, — поделился Огурцов догадкой с напарницей. — А сидит тот хмырь на покойнике. Видишь, нога. — Огурцов показал Вере на едва различимую в тусклом свете керосинового фонаря подошву.
Девушка присмотрелась, увидела ногу, узнала шикарный ботинок Забелецкого и невольно вскрикнула.
— Тихо, — толкнул ее локтем капитан, но опоздал.
Курильщик повернул в их сторону голову, несколько секунд потаращился в темноту, встал и, сняв с ветки фонарь, отправился поглядеть, что происходит.
— Ну вот, спалились, — прошипел капитан.
— Это Веня… — прошептала ему Вера, всхлипывая.
— Печально, конечно, но не плохо, что он один здесь, а не все трое. Давай соберись. Я этого мелкого быстренько вырублю, а ты беги ко второму, что в яме. В контакт не вступай, просто следи, чтобы не смылся. Сможешь?
— Смогу.
Они постояли еще немного, прячась в тени сосны, и, когда свет фонаря почти поравнялся с их убежищем, Огурцов выскочил и, в два прыжка преодолев расстояние до курильщика, нанес ему свой коронный кросс в голову. Вернее не нанес, а хотел — кулак просвистел мимо. Слабый на вид противник оказался бывшим боксером, он уклонился, ловко нырнул под капитанову руку и встретил двумя резкими ударами по корпусу. Это заставило милиционера от неожиданности опустить руки. Третий, мастерски исполненный коротышкой хук в челюсть уронил сыщика на землю. Четвертый мог бы лишить сознания или убить, но он достал пистолет и выстрелил уже занесшему над ним кулак бандиту в колено. Это сразу же диаметрально изменило положение дел. Коротышка стал, визжа и злобно ругаясь, валяться на траве, а капитан подошел к нему, наклонился и, врезав рукояткой по черепу, заставил замолчать.
Брошенный коротышкой фонарь валялся на боку и мигал, угрожая погаснуть. Капитан поднял его и, разминая ушибленное лицо, припустил крупной рысью к напарнице. Но у той все оказалось в полном порядке. Она одной рукой угрожающе крутила нунчаку, а другой светила на забившегося в угол ямы копателя. Тот видимо отведал уже этого самурайского оружия, поэтому сидел смирно, не двигался.
— Ну ты прямо Брюс Лица какая-то, — одобрил ее тактику Огурцов. — Молодец.
— Убила бы гада! — каратистка шагнула к мужику и с ненавистью всадила свой снаряд в глину у самого его виска. — Да пачкаться не хочется.
— Подожди-ка, подожди… — Огурцов, подняв фонарь, осветил его скорбную фигуру. — Это же наш человек. Гена, — обратился он к копателю как к старому другу. — Ты что же это сразу не сказал, что это ты?
Мужик, услышав свое имя и другие приветливые слова, вышел из ступора и поднял на капитана лицо. Тот присел на корточки и протянул ему руку:
— Вылезай давай, не бойся, мы ничего плохого тебе не сделаем.
Гена немного посоображал, покрутил головой и, приняв капитанову помощь, выбрался на поверхность.
— А че она? — пожаловался он доброму дяденьке, одной рукой потирая плечо, другой задницу, по которым ему, видимо, больнее всего досталось. — Своей этой…
— А ты че? — Огурцов кивнул на труп. — Убил нашего друга и закапываешь…
— Я не убивал, это они, — мотнул копатель головой в сторону дома, — они убивают, я только хороню…
— Понятно, прибираешься, и много тут таких закопал?
— Хватает… Намусорят, а я потом прибирай…
— Дворником короче работаешь?
— Типа того…
— А где еще двое? — вмешалась в их беседу Вера. — Молодые такие… Эдуард и Леха.
— Там в подвале…
— Живые?
— Один живой, второй так себе… — Гена скептически покачал головой. — Уже еле-еле душа в теле…
— Бли-ин! — взвилась на месте девушка. — Веди нас туда быстрее!
— А че, пошли, раз так надо… — Дворник потянулся к валяющейся на земле лопате.
— А инструмент оставь, — остановил его Огурцов, — пусть пока здесь полежит.
— Как скажете, — не стал упрямствовать тот.

Попутный ветер в мгновение ока домчал их до участка. В дальнем конце его забора как безумная металась на петлях калитка.
— Есть еще кто-нибудь в доме? — спросил Огурцов, с трудом перекрикивая ее бряканье.
— Нет, все у Марины живут. Здесь печка дымит.
— И Вахтанг там? — задал капитан свой главный вопрос.
— Там, где же еще?
— Отлично…

Калитка вела в некое подобие огорода, миновав который по виляющей между грядками и ягодными кустами дорожке, они вышли к задней части дома и через черный ход проникли внутрь. В сенях Гена включил свет, сдвинул ногой коврик и поднял за кольцо прорезанный в полу люк. Они спустились по скользкой, почерневшей от сырости лестнице и очутились в подвале. Им оказалось тесное, пахнущее плесенью деревенское подполье с банками и картошкой, никаких пленников в нем и в помине быть не могло. Вера захотела уже снова поинтересоваться, где ее друзья, но дворник потянул на себя стоящий у дальней стены шкаф со всякой дрянью на полках, тот одной стороной отъехал и явил за собой потайную дверь. Она была из стали, имела на своем кое-где покрытом ржавчиной полотне глазок и закрывалась снаружи на щеколду, как будто бы специально предназначалась для лишения кого-то свободы.
— Здесь ваши парни. — Гена щелкнул засовом и, распахнув свою тюрьму, жестом пригласил гостей внутрь.
Вера сразу же бросилась к узникам, Огурцов за ней, но, перенеся через порог переднюю половину тела, внезапно остановился. Дворник в нетерпении побыстрей захлопнуть западню что было мочи толкнул его дверью и, навалившись всем телом, стал закрывать ее, но милиционер был готов к этому и стоял крепко.
— Ай, Гена, Гена, старая ты сволочь, — высказал он все, что о нем думает, и одним движением мощного зада пресек подлые поползновения.
Створка распахнулась обратно и отбросила неудачника на картофельную кучу. Тот вскочил резво и бросился было наутек, но капитан изогнулся, поймал его за шиворот и втащил за собой в камеру.
— Говорила мне твоя жена, что ты нехороший человек, а я не верил.
— Извините меня… Я не хотел, так само вышло… — верещал дворник, оправдывая свой неприглядный поступок. — Я их боюсь, они меня убьют…

— Ну где ты там? — встретила напарница Огурцова упреком. — Помогай давай. Нужен нож.
Нож нашелся у Гены в кармане. Первого освободили Леху, тот оказался в неплохом состоянии, сразу же встал на ноги и кинулся им помогать. Дальше капитан стал привязывать к освободившемуся стулу потерявшего доверие дворника, а контрабандисты вдвоем взялись за Эдуарда.

На атамана было больно смотреть. Он больше суток провел без движения в одной позе, ничего не ел и не пил. Прическа его была безнадежно помята, лицо посерело, губы высохли и растрескались. Стоять он не мог, тело затекло, конечности не слушались. Класть его на грязный бетонный пол не стали, а решили вынести наверх. Капитан закончил с Геной, заткнул ему рот его же фуражкой, взял на руки пострадавшего и понес к лестнице. Леха как мог помогал: открывал двери, придерживал голову. Совместными усилиями они извлекли его на поверхность, через прихожую пронесли в комнату и только там опустили на диван. Вера нашла на столе графин с водой, налила полный, стоящий рядом на подносе стакан и протянула жаждущему. Промдизайнер поднял голову друга, который сразу же начал жадно пить и, как только прикончил все до дна, спросил:
— Картины где?
— В больницу его надо, — посоветовал капитан, неодобрительно качая головой, — а перед этим промассировать хорошенько, чтобы некроз тканей предотвратить.
— Гады! Так-то артерии не больше чем на шестьдесят минут можно пережимать, это летом, а зимой, вообще, только на тридцать, — блеснул эрудицией Леха. — Для здоровья очень вредно, можно органа какого-нибудь лишиться.
— Они, похоже, вас отпускать и не планировали, — заметил капитан. — Так что органы им ваши до лампочки.
Он выглянул в окно и предложил:
— Ну ладно, ребята, вы тут его разминайте пока, а я схожу погляжу, что в округе делается. Ты, — обратился он к Лехе. — Стрелять умеешь?
— А как же? Сорок восемь из пятидесяти этим летом выбил из макарова, — похвастался отставной лейтенант. — Рекорд потока, сам полкан удивился. Я, главно дело…
— Вот, возьми, — перебил его Огурцов, достал из-за пояса пистолет и протянул рекордсмену, — на всякий случай, это почти то же самое.
— Картины где, спрашиваю? — вновь подал голос атаман и попытался сесть.
— Тихо, тихо, — растирающая его верхнюю часть Вера мягким движением не позволила ему это сделать.
— Какого хрена?! — тот задергал руками, ногами, вырвался и все-таки сел. — Картины мои где? Непонятен вопрос?
— А пациент-то скорее жив, чем мертв, — усмехнулся Огурцов. — Можно увозить…
— Никуда я без них не поеду, — не дал ему договорить Эдуард, с трудом поднимаясь на ноги. — Это мои… Наши картины, и их нужно обязательно найти.
— Надо же, какой хозяйственный, — улыбнулся милиционер. — Только что одной ногой в могиле стоял, а теперь, поглядите-ка, уже права качает.
— А ты, вообще, молчи. Мы все про тебя знаем, убийца…
— Кончай, Эдька. Тебе чего там совсем мозги передавило? Это — Валера, он вас от смерти спас, — вступилась за нового знакомого Вера. — И никого он не убивал, а его подставили.
— Это он тебе лапши на уши навешал, что не убивал, — не унимался атаман. — А нас с Лехой не проведешь. Да ведь, чувак? Возьми-ка его на мушку, чтобы не дергался.
После таких слов целиком поглощенный рассматриванием доверенного ему оружия отставной лейтенант удивленно поднял голову, а капитан громко рассмеялся.
— Ну, пацаны, с вами не соскучишься. Может, вас обратно в подвал спрятать, для вашей же безопасности?
— Самого тебя в подвал! — Эдуард сделал шаг, вырвал у ничего не понимающего Лехи пистолет и направил на Огурцова: — А ну-ка, поднял руки, быстро! Руки вверх, я сказал!
— Вот ведь еще детский сад, — устало покачал головой капитан, подошел, забрал из трясущихся рук неблагодарного оружие и засунул себе за пояс. — Выстрелить в человека, сопляк, непросто: нужно, во-первых, снять пистолет с предохранителя, а во-вторых, иметь смелость стать убийцей. С одним из таких мы с Верой худо-бедно справились, а сколько еще бродит их где-то поблизости — не знаю. Автомобиль водить кто-нибудь умеет? — спросил он у Лехи.
Тот отрицательно покрутил головой.
— Вера, — обратился Огурцов к девушке, — здесь оставаться не безопасно, идите и ждите меня в машине. Я приду через полчаса, и поедем домой.
— А можно и мы с тобой? — спросила девушка.
— Нет, — ответил капитан тоном, не допускающим возражений.
— Ладно, — согласилась она.
— И если меня через час не будет, добирайтесь до города самостоятельно. — Он отдал ей ключи от машины, потом, немного подумав, пистолет и направился к выходу.
26
Шторм на улице приутих, но все равно еще был силен. Огурцов направился к гаражу и, забравшись на уже знакомую ему бочку, заглянул к соседям. Там, за исключением мотающихся из стороны в сторону крон деревьев, никакого движения не наблюдалось. Участок был погружен во тьму, дом тоже, и только из двух его окон, в самом конце строения, пробивался сквозь шторы свет. «Спальня. Резвятся, голубки. Ничего, сейчас я вам устрою похохотать», — мысленно пообещал он врагам и спрыгнул на землю.
Дверь в гараж была не заперта. Капитан вошел. Там стояла какая-то «Волга». Он осветил приклеенный к углу лобового стекла спецпропуск и прочитал имя владельца: «Забелецкий В. С.». «Жмура, которого я закопать помешал, машина», — догадался он, нашел себе на полке подходящий отрезок трубы и, приоткрыв одну из створок ворот, выбрался на улицу. Вставший у него на пути «шевроле» вблизи показался ему просто огромным. Огурцов замахнулся, желая врезать своей железякой по нагло уставившемуся на него глазу фары, но вовремя одумался: «Машина-то здесь при чем?» Он обошел ни в чем не виноватую иномарку, стараясь не начерпать в ботинки, перебрел дорогу и стал красться вдоль забора. Возле калитки кто-то припарковал еще одну «Волгу». Что-то на заднем сидении показалось сыщику подозрительным. Он вскинул железяку и осветил салон фонарем: «Показалось». Минуя калитку, осторожно толкнул ее рукой. Та поддалась. «Странные преступники, — мелькнула мысль, — никогда не закрываются». Но в нее не пошел, а, добравшись до конца забора, завернул за угол, преодолел метров десять по лесу и только там перелез во двор.
Тут, как назло, в стремительно несущихся по небу тучах образовалась плешь, и пробившийся сквозь нее лунный луч осветил участок. Решив подождать, когда она затянется, сыщик присел, но ветер рассеял и эту полупрозрачную дымку, чем еще усугубил положение. Он сердито поглядел на приветливо улыбающееся ему светило, выругался вполголоса и, пригибаясь, короткими перебежками от куста к кусту потрусил к дому. В его тени остановился, огляделся. Вроде бы никто его маневров не обнаружил. Он ступил на крыльцо и аккуратно, стараясь не скрипнуть, стал подниматься. Светлые ступеньки были чем-то заляпаны и наспех, с разводами вытерты, сыщик заметил это, но не придал значения. Входная дверь снова оказалась незапертой. Крадучись держа железяку наготове, он пересек веранду и вошел в прихожую. Прислушался. Тишину в доме нарушал только едва слышный звук работающего где-то холодильника. Двинулся дальше. «В чем же было крыльцо? — вспомнил он, переступая порог гостиной. — В чем-то знакомом… А-а, кровь… Курильщик…» — осенило его, но поздно. Справа от стены отделилась тень и опустила ему на голову что-то тяжелое. «Как же я про него забыл?» — укорил он себя и рухнул, потеряв сознание.
Тень слева щелкнула выключателем, и загоревшаяся под потолком люстра осветила комнату. В ней находилось три человека: Вахтанг, другой кавказец, очень похожий на него, видимо брат, и коротышка. Первые два стояли рядом с дверью, последний полулежал в кресле, смертельно бледный, с перевязанной, но все равно кровоточащей ногой.
— Опять этот мусор! Марука херацмахе! — воскликнул Вахтанг и пнул бесчувственное тело в бок. — Как он уже мне надоел!
— Ты же говорил, что посадил его крепко. — Второй грузин отставил в сторону дубовый табурет, которым только что орудовал, склонился над Огурцовым, нащупал на шее пульс и сообщил с явным разочарованием в голосе: — Жив, собака. Добить?
— Не надо. Так закопаем, пусть помучается перед смертью, мака читацева, — нехорошо ухмыльнулся Вахтанг и позвал: — Вася… Вася!
Коротышка с трудом поднял голову. Босс посмотрел на него, на его ногу, покачал головой и посочувствовал:
— Хреново тебе, понимаю, дорогой. Сейчас приберемся здесь и поедем к доктору. Сам понимаешь, так нельзя тут все оставить.
Вася не отреагировал.
— Так ты говорил, он один был? — Вахтанг показал на Огурцова.
— Да.
— Это хорошо… А яму-то вы выкопали?
— Да…
— Большую? Двое поместятся?
— Да…
— Ты говорил, в орешнике?
— В орешнике! В орешнике! — не выдержал коротышка и выдал семи- или восьмиэтажный матюг. После чего откинул голову к стене и закрыл глаза, давая понять, что болен и допрос окончен.
— Гхори мерихаво, — бросил ему Вахтанг презрительно и обратился к брату: — Ты свяжи пока эту свинью легавую, а я пойду Генку поищу. Куда он мог запропаститься, херерули мако керацва?!
— Не ходи, не теряй время, — посоветовал ему тот, вытягивая ремень из капитановых брюк. — Я это ссыкло знаю, он, как выстрел услышал, в лес умотал, век воли не видать. Сами закопаем, дел-то на пять минут.
— Знает он много… Я думал, может, и его туда же. — Вахтанг показал пальцем на пол.
— Неплохо бы, но где его сейчас найдешь? — Брат перевернул огурцовскую тушу на живот и, упершись в нее ногой, крепко стянул запястья ремнем. — Принеси лучше веревку, ноги связать…

***
Контрабандисты без приключений добрались до машины, залезли внутрь и стали ждать. Разговаривать ни о чем не хотелось, сидели молча переживали крушение надежд.
— Что-то замерз я, — первым нарушил тишину Леха. — Может, печку включим?
— Терпи, нельзя себя обнаруживать, — не разрешила Вера.
— Ага, холодно, как в вытрезвителе, — не унимался промдизайнер.
— Хорошо, что холодно. Хотя бы не так воняет, — вырвалось у контрабандистки. Она поняла, что сказала бестактность, и тут же исправилась: — В смысле по;том пахнет.
— А что «по;том»? Так и говори — мочой. — Атаман, винивший в своих неудачах сообщников, обрадовался возможности поскандалить. — Ну да, ссали мы под себя… Ссали, а что делать было? Может, нам выйти, чтобы твои сидения не испачкать?
— Ну извини, Эдик, я же не специально. Бедненький… — Сидящая на переднем пассажирском месте девушка повернулась к обиженному и протянула руку, чтобы погладить по волосам.
Тот отшатнулся.
— А я не ссал, — похвастался Леха, — терпел…
— Ух ты, хорек! — Эдуард перекинул свой гнев на соседа. — Терпел он! Бегал где-то все время, а я двое суток просидел связанный без движения…
— Одни, — несмело поправил его промдизайнер.
— Чего?
— Одни сутки… Это Веня двое суток сидел, а ты одни… Даже меньше… Двадцать часов…
— Ага! А что, двадцать часов — это мало, по-твоему?! — Эдуард направил на формалиста испепеляющий взгляд. — Мало?!
Леха пожал плечами.
Такой ответ показался атаману неслыханной наглостью. Он набрал воздуха, чтобы уничтожить нахала, но понял, что двадцать часов на самом деле звучат не так катастрофично, как двое суток, и решил сменить тему: — А ты, баклан, когда волына у тебя в руках была, почему не помог мне мента в подвал загнать? Ты хоть понимаешь, дубина, что он сейчас найдет наши чемоданы и смоется?!
— Думай, что болтаешь, Эдик! — вмешалась в их разборки Вера. — Валера тебе жизнь спас, и Леха, кстати, тоже. Если бы он мне записку не отправил тогда, ты бы…
— Что-о? — не понял Эдуард. — Какую еще записку?
— А вот. — Вера достала из кармана свернутый листок и протянула атаману. — Почитай. А как, ты думал, мы с Валерой вас нашли?
— Чего?! — схватил тот бумажку и, тряся перед Лехиным носом, заорал: — Ты, сука, записку отправил?! Своей гребаной рукой написал гребаную записку и отправил? После того как я… как я… — Он замешкался, подбирая слова посильнее. — В слезах на коленях просил тебя не рисковать моей… нашей жизнью?!
— Я аккуратненько… В туалете писал, когда никто не видел… — попытался оправдаться Леха. — И то не для того, чтобы спастись, а только, чтобы Веру предупредить…
— Молчи лучше, тупой урод, пока я тебя не убил, и, вообще, пошел на хер! Да чтобы я тебе еще что-нибудь… да когда-нибудь… — Волна ненависти не дала ему закончить проклятие, он замолк и в бессильной злобе отвернулся.
— Сам урод, — огрызнулся Леха и отвернулся тоже.
Вера поглядела на своих надувшихся сообщников и не смогла сдержать улыбки.
— Ну вот, девчонки, поссорились… А я тут, между прочим, подумала, что все у нас не так уж и плохо получиться может. Надо только предложить Валере с нами ехать. Подумайте сами, если он сейчас найдет картины, то без нас у него только один выход — нести их в свою контору и просить, чтобы ему за это срок скостили. А с нами он может сбежать в Америку и стать миллионером. То есть мы должны предложить ему ехать и взять Венину долю. Понимаете, о чем я?
— Я лично за, — обрадовался Леха. — С таким громилой нигде не страшно.
— Леха за, а ты что думаешь, Эдик? — поинтересовалась она у все еще обиженно сопящего в углу атамана.
— Да ну… Чушня какая-то, — после приличествующей оскорбленному человеку паузы ответит тот. — Как он выедет-то? Путевку где возьмет?
— По Вениной поедет. По его паспорту. Он же мент, ему документы подделать — раз плюнуть. Веня одинокий, к тому же в отпуске, его искать никто не будет…
— Точно. Такой же толстый и даже таблом похож немного, — добавил промдизайнер.
— А что? Очень даже может проканать. — Голос атамана из глухого подавленного превратился в прежний уверенный. — Только вот согласится ли он? Все-таки мент, притом совковый…
— Согласится, — уверила их красавица, — это я беру на себя. Только бы вернулся живой и здоровый.
Они снова замолчали, обдумывая вновь открывшиеся перспективы. После чего Леха, почувствовав потребность отлить, открыл дверь и вышел из машины.
— Атас, кто-то идет! — нырнул он обратно и, вскочив на сидение коленями, уставился в заднее стекло.
Вера с Эдуардом тоже обернулись. За время блужданий по лесу их глаза привыкли к темноте, к тому же сквозь дыру в облаках выглянула луна. В ее свете все трое увидели, что по дороге со стороны деревни к ним приближаются два каких-то человека с тележкой.
— Что делать будем? — спросил Леха у Веры. — Бежим или сидим?
— Не знаю… — ответила та в замешательстве. — Может, это просто местные колхозники…
Люди тем временем увидели машину и ускорили шаг.
— Блин! Это — Вахтанг, — узнал Эдуард в одном из них своего недавнего мучителя и побелел как полотно.
Леха отвернулся, бухнулся на сидение и выдохнул обреченно:
— Все, уже не убежать… Нам конец.
— А что сразу конец? — не согласилась Вера и протянула ему пистолет: — На… Защищай нас… Мужик ты или нет? Только с предохранителя сними, если знаешь, где он.
Братья тем временем добежали до машины, и, распахнув задние двери каждый со своей стороны, один схватил атамана, второй потянул руки к Лехе. Однако прозвучал выстрел, и Лехин обидчик, схватившись за лицо, повалился на землю, а Эдуардов — это был Вахтанг — выпустил свою жертву и бросился наутек.
— Стреляй! Уйдет! — закричала как бешеная Вера.
Дрожащий от возбуждения отставной лейтенант выскочил из машины, распрямился и выпустил оставшиеся в обойме пули в лес, по направлению, куда скрылся беглец.
Контрабандисты на какое-то время оглохли от грохота выстрелов, потом, когда слух начал возвращаться, услышали чьи-то сдавленные крики, дружно повернули головы и увидели, что на тележке, которую катили бандиты, бьется чье-то тело.
— Валера, — узнала своего нового знакомого Вера и бросилась на помощь.
Остальные за ней. Добежав, стали развязывать никак не перестающего дергаться капитана и наперебой рассказывать, что произошло. Как только у милиционера освободились руки, он перевернулся на спину, сел, вырвал изо рта тряпку, служившую кляпом, и, сверкая глазами, спросил у Лехи:
— Попал?
— Н-не знаю, — честно ответил тот, возвращая пистолет. — Т-темно было…
— Понятно, — сыщик убедился, что обойма пуста, сунул оружие за пояс и, как только веревки на ногах ослабли, спрыгнул на дорогу, и, на ходу стряхивая их с себя, кинулся в лес, туда, куда ему дружно показывали контрабандисты.
— Ну что же, пока вроде все неплохо, — проводив его взглядом, подвела итог Вера.
— Ага, тебе неплохо, а я ч-человека убил… — Промдизайнер все еще не мог прийти в себя.
— Может, не убил? — предположил Эдуард. — Подойдем, а он встанет.
— Не встанет. Как щас вижу, как у него башка от пули отлетела. Брр… — Леху передернуло. — Нет, точно убил, наповал…

Резкий холодный ветер гнал их укрыться в машине, но они не спешили и, только когда вернувшийся из леса капитан помахал им рукой, поднялись с тележки, на которой сидели, и пошагали к месту происшествия.
— Готов, — сообщил милиционер подошедшим диагноз и выпрямился от распластавшегося по асфальту пациента. — Мгновенная смерть… Прямо в рот попал. Видел я раз несколько такие раны у самоубийц. Спереди все чисто, а сзади дыра с кулак.
В подтверждение своих слов он надавил носком ботинка на крупный нос покойного, повернув тем самым голову в профиль, и осветил фонариком затылок. Так и оказалось.
— Фу-у, — сморщилась контрабандистка. — Скажи лучше, что со вторым? Сбежал?
— Нет, — капитан кивнул на лес, — тут метрах в двадцати валяется. — Он плотоядно усмехнулся. — Умер у меня на руках, как говорится, едва успели с ним словом перекинуться. Молодец твой ворошиловский стрелок…
— И что мне с-сейчас за это будет? — дрожащим голосом поинтересовался отставной лейтенант.
— А ничего… Не бойся… Скажу, что это я их завалил. По головке не погладят, конечно, но все равно так лучше будет, чем отвечать за передачу огнестрельного оружия штатским… — Огурцов немного подумал, почесал шишку на макушке и продолжил: — Скажем, что вышли из подвала, сели в машину, а тут они как черти из табакерки… Ну, я и… Одного сразу пристрелил, ввиду явной угрозы для жизни себе и находящимся под моей защитой лицам… а другого вдогонку… Вам нужно будет только, когда спрашивать будут, дружно подтвердить, что я сначала крикнул: «Стой!» потом: «Стрелять буду!», выстрелил в воздух, а уж потом в него.
— Знаю, знаю, — сразу повеселел Леха. — Нас на сборах, когда в караул водили, учили, что надо сначала…
— Вот-вот, именно, — перебил его Огурцов. — Ну, мы еще обговорим все детали, а пока я пойду, там, в доме, еще один ваш друг остался, — он потрогал опухающую челюсть, — боксер, мать его за ногу…
— Кто?! Коротышка?! — воскликнул Леха. — Можно я с вами?
— Можно, — разрешил ему капитан и, глянув на Верин красный нос, добавил: — И все пойдем, наверное. Чего тут мерзнуть?
— Так, может, поедем? — предложила та, кивая на свой «Жигуль». — Чего грязь месить?
— Нет, машину, жмуров и все остальное до приезда милиции трогать нельзя. Место преступления. Но… — Огурцов театрально повел рукой в сторону тележки, на которой прибыл. — Вам как хрупкой даме могу предложить свой экипаж.
— А что? — рассмеялась девушка. — Не откажусь, пожалуй.

Когда они подкатили к калитке и вошли во двор, промдизайнер первый взбежал на крыльцо и схватился за дверную ручку.
— Стой! — окрикнул его капитан. — Нельзя… Я пойду, а вы ждите меня здесь.
— Да чего там! У меня с ним личные счеты. — Отставной лейтенант уже полностью пришел в себя и рядом с огромным милиционером чувствовал себя таким же сильным.
— Нельзя! — повторил капитан со сталью в голосе. — Раненый зверь вдвойне опасен, к тому же может быть вооружен.
— Ладно-ладно. — Леха дал дорогу.
Огурцов зашел в дом, а через пару минут оттуда донесся его зов:
— Входите… Можно.
Промерзшие контрабандисты не заставили себя ждать.
После промозглой осенней ночи в натопленной гостиной им показалось необыкновенно тепло и сухо. Коротышка сидел в кресле и не подавал признаков жизни. Боксерский нос его по-стариковски заострился, бледно-сизая кожа пошла трупными пятнами, губы стали цветом, как выглядывающие из-под рубахи блатные наколки.
— Бросил кони, — объяснил Огурцов окружившим его контрабандистам плачевное состояние их недавнего истязателя и показал на темную лужу под замотанной грязными тряпками ногой бандита. — Истек кровью… Звери, они и есть звери. Не то чтобы в больницу отвезти своего товарища — рану даже ему как следует обработать не захотели.
— Даже как-то немного жалко его стало, — шмыгнул носом Леха.
— А мне вот нисколько, — сообщил Эдуард и, подойдя к стоящему у стены шкафу, по-хозяйски раскрыл его дверцы.
— Эй, ты куда полез? — остановил его капитан. — Здесь трогать тоже ничего нельзя.
— А я аккуратно, — парировал атаман, подвигал висящие там платья и, убедившись, что за ними нет ничего интересного, закрыл.
— Можно, Валера. — Вера обворожительно улыбнулась милиционеру. — Мы ничего чужого брать не будем, только вещи, которые они у нас украли.
— Да пожалуйста, — пожал плечами тот, — но если вы собираетесь разыскивать свои картины, не теряйте времени, я вам скажу, где они.
— Где? — воскликнула вся банда хором.
— У калитки стоит «Волга», в ее салоне на заднем сидении я видел какие-то два чемодана, а другие, думаю, в багажнике… Подождите, — крикнул он им, дружно бросившимся на выход. Достал из кармана несколько связок ключей, отделил от них две и протянул красавице: — Вот, возьмите, может пригодиться.

Через несколько минут драгоценные дорожные изделия лежали на столе, а контрабандисты бегали вокруг и, обо всем забыв, их осматривали, ощупывали, обнюхивали.
— И ты уверен, что они там? — спросила, наконец, Вера.
— Голову и все остальное даю на отсечение… Самолично вклеивал, — соврал тот. На самом деле, он только наблюдал и иногда мешался.
— Идеально. — Эдуард исследовал под лампой последний большой серый чемодан и в очередной раз восхитился своей мудростью: — Я же говорил, что будет ни капли незаметно!
— Может, хоть у одного отклеим уголочек? — предложила девушка.
— Ты что, дура? — набросился на нее атаман. — Где ты видишь тут уголочек? Монолит… Чуть-чуть оторвешь — и все, весь чемодан снова на фабрику тащить.
— Вахтанг тоже сомневался, — поддержал его Леха. — Попросил отклеить. Сикомодрыч при мне водичкой из пасти своей сбрызнул, отодрал и показал ему Малевича нашего, как нового. Сам видел, потенцией клянусь.
— Они, видимо, их тоже куда-то за бугор толкать собирались, даже из машины не выгрузили, — предположил атаман. — Ладно, закрываем все и… — Он посмотрел на Огурцова, с интересом наблюдавшего за ними, потом перевел взгляд на Веру и подмигнул.
— А поехали с нами, Валера, — сразу взяла та быка за рога. — Ты же искал эти картины не для того, чтобы возвращать в музей? Доберемся до Лондона — мы тебе одну из них подарим.
— А почему одну? — полюбопытствовал Огурцов.
— А потому что, это мой отец их… — начал было возмущаться Эдуард, но осекся на полуслове.
— Ну, полторы, — начала торг контрабандистка, — две… Сколько ты хочешь?
Милиционер посмотрел на нее отеческим взглядом и сложил свое избитое лицо в усталую улыбку.
— Нисколько не хочу. Спасибо, ребята, за щедрое предложение, но я, пожалуй, откажусь.
— Кончай. — Зеленые глаза красавицы азартно вспыхнули. — Не бойся, все получится. Вместо Вени, по его путевке. Он как раз в отпуск ушел…
— Нет, — решительно перебил ее капитан, немного подумал и тоном старого мудрого учителя пояснил:
— И не потому, ребята, что боюсь или не верю в реальность вашей затеи. Не потому, что считаю, что покинуть — значит предать Родину. Нет. А просто потому, что не думаю, что мне там будет лучше…
— А чемоданы… чемоданы заберешь? — задал атаман так мучающий его вопрос.
— Нет… Берите с собой. Это — ваша доля от богатства страны. — Он напустил на себя важный вид. — Как лицо государственное дарю вам эти произведения искусства и разрешаю распоряжаться ими по своему усмотрению. — Он усмехнулся. — Тем более твой отец позаботился, оставил здесь им замену.
— А как же я? — Вера подалась в его сторону с последним аргументом, но, натолкнувшись на равнодушно-насмешливый взгляд, остановилась и взяла себя в руки. — Очень, очень жаль…
— Ладно, — капитан выглянул в окно, — время дорого. Грузите ваши чемоданы обратно в «Волгу», и я, так и быть, отвезу вас с ними до дома, а потом позвоню в милицию и вернусь сюда разгребать эти конюшни.
— А мы? — спросил Леха.
— А вы ждите дома, за вами приедут.

27
Собрание группы советских туристов, вылетающих на Кубу, было назначено на двенадцать ноль-ноль двадцатого ноября.
Эдуард с Лехой прибыли в Москву на поезде девятнадцатого поздно вечером и до утра решили перекантоваться на вокзале. Там их всю ночь под пронзительное карканье репродукторной дикторши гоняли крикливые уборщицы, донимали проверками бдительные милиционеры и пытались ограбить разных мастей попрошайки. Закрытые до одиннадцати буфеты и засранные сортиры долгому пребыванию там тоже не способствовали, поэтому, как только на улице загремел общественный транспорт, контрабандисты поспешили покинуть стены этого недружелюбного здания.
— Ну че? Куда кости бросим? — оказавшись за дверями, угрюмо спросил Эдуард.
На улице шел то ли снег, то ли дождь. Хмурые толпы москвичей и гостей города взбивали его в серо-бурую кашу, цепляли на обувь и растаскивали по домам и учреждениям. Стоять у них на пути было опасно. Поэтому, получив несколько болезненных толчков в спину, контрабандисты схватили свои пожитки и, влившись в поток, понеслись куда-то вместе со всеми.

— Время есть, может, на Красную площадь съездим? — предложил Леха, разгоняясь.
— С вождем мирового пролетариата попрощаемся, что ли? — съязвил атаман.
— При чем здесь вождь? Обидно просто. В Москве были, а Кремль не видели.
На двоих у них получилось три чемодана: один поменьше — Лехин и два побольше — Эдуарда. Однако в пути как-то так само сложилось, что атаман нес вещи подчиненного, а тот горбился под тяжестью багажа начальника.
— Ну, я не знаю… Поехали. Где она?
— Сейчас спросим… Подскажите, пожалуйста, как нам добраться до Красной площади? — обратился Леха к широко шагающей плечом к плечу с ним толстой девке.
— Я нездешняя, — коротко ответила та и, чтобы больше не беспокоили, поменяла ряд.
— Это вам до «Проспекта Маркса», — подсказал занявший ее место долговязый мужик с острой козлиной бородкой.
— Как, как?
— На метро…
— Спасибо, — поблагодарил его промдизайнер и, поскрипев мозгами, спросил снова: — А где метро?
— Так вот же оно, перед вами, — вместо растворившегося в толпе козлобородого ответила ему мужиковатая тетка в форменных шинели и шапке, забежала вперед, ловко поймала летящую ей в лоб дверь и, отпихнув от себя, прошмыгнула через образовавшуюся щель внутрь.
Оказалось, что река, унесшая их от вокзального выхода, текла в метро. Они последовали теткиному примеру и через секунду очутились в тесном, освещенном тусклыми лампами холле. Здесь, если прижаться к стене, можно было остановиться и осмотреться.
— Вон касса, — показал пальцем на просвечивающее сквозь людской поток окошко в противоположной стене атаман. — Я тут постою, а ты сходи купи билеты.
— Ага. — Леха нырнул в толпу и через несколько минут появился с двумя жетонами. — На, — протянул один шефу, — пошли.
Парни снова отдались течению, и оно принесло их к турникетам. Эти жестокие машины стояли здесь, чтобы отбивать у граждан охоту ездить бесплатно. Промдизайнер сразу сообразил, как что работает, и даже так тяжело нагруженный с первого раза преодолел препятствие, а у атамана вышла заминка. Он, как все, бросил монету в щель и, не ожидая подвоха, пошагал вперед. Но аппарат пропустил только чемодан, а его самого остановил коварным ударом по ляжкам.
— Уй-я-я!!! — взвыл тот от боли.
— Там фотореле, — поделился с ним опытом Леха. — Прижми чемод к груди и иди, как будто у тебя живот. Понял?
— Сам знаю. — Эдуард повторил попытку, слившись со своей ношей в одно целое. — Сука!!! — Результат получился таким же.
— Давай его мне, а сам перепрыгни.
Атаману уже расхотелось куда-либо ехать, но обратный путь преграждала плотная толпа.
— Понаехали тут, колхозники драные. Житья от вас нет. Лезут и лезут, будто бы Москва им резиновая, — бубнила в спину следующая за ним объемная старуха в оранжевом жилете.
Делать нечего, преграду нужно было форсировать. Он передал над лязгнувшими в бессильной злобе створками багаж напарнику и с отчаянием загнанного зверя прыгнул. На этот раз адская машина не промахнулась. Она выждала момент и ударила по самому больному.
— Уа-ы-ы!!! Бля-а-а-а!!! — несчастный вырвался из ее железных лап, но это стоило ему недешево.
— Так тебе и надо, деревня! — Научившаяся за годы жизни под землей ладить с дьявольским созданием старуха мощным торсом оттолкнула его с дороги. — Вали обратно к себе в Конотоп.
Атаман хотел крикнуть ей вслед тоже что-нибудь обидное, но вид приближающегося к ним милиционера остановил его.
— Сержант Саломазов, — небрежно козырнул представитель власти. — Почему нарушаем?
— Ничего не нарушаем. Я платил… Честно! А он!.. — Эдуард потер ушибленное место и пнул обидчика в жестяной бок.
— Платил, платил. Я свидетель, — подтвердил слова подельника Леха.
Сержант окинул их хмурым взглядом и буркнул:
— Придется пройти…
— Зачем это? Я лично никуда не пойду, — решительно предупредил атаман. — И, вообще, мы на самолет опаздываем.
— Да… — поддержал его приятель. — Между прочим, за границу летим.
— Ясно. — Настроение стража порядка еще больше ухудшилось. Он пошарил взглядом по залу и, мотнув головой, позвал кого-то.
Парни же, видя, что тот отвернулся, переглянулись, подхватили пожитки и потихоньку двинулись прочь.
— Куда? Стоять! — Милиционер грубо схватил Эдуарда за куртку.
— Что ты меня цапаешь! — дернулся тот, японская синтетика легко выскользнула из милицейской руки, контрабандист освободился и бросился наутек.
Но пробежать со своей поклажей им удалось не более двадцати метров. Сержант и двое подоспевших на помощь сослуживцев легко поймали их, скрутили и затащили в дверь с табличкой «Служебное помещение». Чему служило это помещение, парни поняли, когда сразу на входе получили по удару в живот. Леху уже менты как-то били, поэтому он безропотно повалился на пол и притворился мертвым. А возмущенный беспределом Эдуард стал отбиваться, что лишь еще сильнее разозлило служителей закона. Они быстро сбили его с ног и начали азартно обрабатывать сапогами.
— Все, кончай, хватит с него, — почуяв, что плоть под ногой потеряла прежнюю упругость, скомандовал главный. Они пнули еще по разу и покинули комнату.

После того как все стихло, промдизайнер еще полежал немного и осторожно открыл глаза. Как он и предполагал, менты свалили. Он сел и осмотрелся. Помещение поражало аскетизмом. Из излишеств — только журнальная страница с прожженным сигаретами в самых интимных местах портретом известной актрисы. На потолке из трех светильников горел только один, под ним в дальнем углу вокруг стоящей на ящике, заполненной до отказа окурками банки расположились три стула. Их чемоданы валялись у входа, там, где и выпали из рук. Леха, поднялся, крадучись приблизился к двери и осторожно потянул за ручку. Та поддалась. Он вернул ее в прежнее положение и подошел к распластанному на полу телу.
— Эд… Эд, ты живой? — спросил на всякий случай шепотом.
Атаман утвердительно то ли всхлипнул, то ли кашлянул.
— Вставай. Там открыто. Надо валить отсюда, пока они не вернулись.
— Суки, твари, мусора поганые! Что я им сделал?! — Эдуард завозился, пытаясь подняться, но застонал от боли и снова замер.
— Давай, давай.
Леха помог товарищу, и совместными усилиями им удалось поднять его на ноги. Милиционеры свое дело знали — по лицу не били. Пострадавший после наказания выглядел вполне сносно, никаких синяков и кровоподтеков, только сильно грязный.
— А ты зачем сопротивлялся-то, дурень? — поинтересовался промдизайнер, отряхивая одежду атамана от налипшего мусора.
— А ты чего мне не помог? Они дохлые, вдвоем бы мы их легко ушатали.
— Ты че?! Дурак, что ли? — Леха постучал по голове. — Это ж менты, их трогать нельзя… Убьют или сядешь и сгинешь…

Так или иначе, проезд с багажом они оплатили, поэтому добрались до поездов, проехали, сколько нужно, и спустя полчаса выбрались из этого крайне негостеприимного подземелья на поверхность. На улице рассвело, но осадки, чем они являются — дождем или снегом, так и не определились. Людей в разы убавилось, но оставалось еще немало. Борясь с порывами ледяного встречного ветра, народ как зомбированный брел в щель между двумя уродливыми кирпичными зданиями.
— Сдается мне, она там, — показал туда взглядом промдизайнер.
— Кто?
— Красная площадь. Пошли поглядим.
— И хочется тебе… — поморщился атаман.
— Пойдем… У нас еще два с половиной часа.
— Ой… Ну ладно…
Они двинулись за всеми: Леха, навьюченный тремя чемоданами, и навалившийся на него, едва переставляющий ноги Эдуард. Какие-то японцы окружили их и стали фотографировать. Для главной витрины социализма это выглядело, по меньшей мере, странно, и неудивительно, что едва они сделали несколько шагов, к ним подскочили четверо дюжих молодцов в одинаковых пальто и, молча подхватив под руки, оттранспортировали к одной из ведущих в уродливое здание дверей. Не успели парни испугаться, как снова оказались в каком-то «служебном помещении».
— Комитет государственной безопасности, — сухо представился старший из молодцов и показал удостоверение.
— Опять бить будете? — упавшим голосом спросил Эдуард.
— Не знаю, посмотрим, — с совершенно каменным лицом ответил чекист. — Предъявите, пожалуйста, документы и откройте чемоданы.
Наученные горьким опытом контрабандисты безропотно подчинились. Комитетчики полистали паспорта и бегло осмотрели содержимое багажа. Убедившись, что перед ним не террористы с бомбами, а простые советские парни, начальник немного расслабил лицо.
— Ваша цель посещения Красной площади?
— Как, то есть? — не понял Леха.
— Зачем пришли сюда? — пояснил он.
— А-а… Ну, на Кремль посмотреть, и все такое… Мы, вообще-то, проездом. Не думали, что запрещено…
— Куда следуете?
— На Кубу.
Кагэбэшник удивленно поднял брови.
— Ну да, на Кубу. Остров свободы. — Леха сунул руку в карман, достал квитанцию об оплате путевки и протянул чекисту: — Вот, — кивнул на атамана, — у него такая же. В двенадцать в «Спутнике» нам выдадут настоящие путевки, билеты — и полетим.
Пока начальник изучал документ, один из молодцов, самый молодой, безусый, осмелился спросить:
— А почему вы подумали, что мы будем вас бить? Уже задерживались нашими коллегами, и они применяли к вам насилие?
Леха открыл было рот ответить, но Эдуард опередил его:
— Насилие… Отмудохали, как зайцев, прямо в метро, непонятно за что. — Задрал одежду и показал наливающиеся кровоподтеками бока. — Ребра явно сломаны, и рот, полный крови. — В качестве доказательства он смачно плюнул на пол — харчок и в самом деле получился слегка розоватым. — А еще покажу… — В запале правдоискательства он стал расстегивать джинсы.
— Понятно, понятно… — остановил его жестом молодой. — Милиционеры?
— Че?
— Они были в милицейской форме? Милиция?
— Ну да… Менты… Загнали в какой-то хлев и пинали, как скотов.
— Это эмвэдэшники, — нахмурился он и порекомендовал: — Вам надо сейчас пойти в поликлинику, снять побои и подать на них заявление. На какой станции это произошло?
— Не знаю… Возле Казанского вокзала.
— На Комсомольской… В Красносельское РОВД. Записывайте адрес…
— Кончай, Петя, — остановил его старший. Лицо супермена окончательно очеловечилось, и стало видно, что под каменной маской прятался обычный дядька. Он вернул Лехе квитанцию и устало улыбнулся. — На Шелокова еще посоветуй пожаловаться… Вы, если хотите, ребята, оставьте здесь чемоданы и сходите на площадь, посмотрите Кремль. — Он глянул на часы. — А через полчаса Петя поедет в управление и подвезет вас до «Спутника», это ему по пути.
Таким образом к месту собрания контрабандисты прибыли на черной «Волге». Молодой кагэбэшник так расчувствовался, что даже немного повозил их по городу, устроив что-то вроде экскурсии, потом высадил возле соседнего со «Спутником» здания и объяснил, как найти в нем столовку. В ней они скоротали оставшееся время за весьма недурными сосисками с неким подобием кофе и ровно в двенадцать вошли в актовый зал.
— Здорово, пацаны. Что это с вами? В ящике под вагоном ехали? — Там их уже ждала Вера.
В связи с трагической кончиной Вениамина оплачивать путевки контрабандистам пришлось самим. Парни еле-еле наскребли необходимую сумму. Отсюда боковые места в плацкартном вагоне и метро. Красавицу же спонсировал муж. Она не стала экономить его деньги: в Москву прилетела на самолете и до бюро добралась на такси. Выглядела девушка поэтому, как всегда, изумительно, друзья же ее по банде наоборот смотрелись, мягко говоря, не очень.
— Привет… Что-то типа… — поморщился Эдуард.
— С андеграундом знакомились. — Леха постучал кулаком по челюсти. — Местным…

Начавшееся собрание прервало их беседу. На нем какая-то старая «ящерица» два часа ездила им по ушам о правилах поведения за рубежом, потом две ее помощницы выдали путевки, выездные удостоверения и поменяли деньги. После чего группу посадили на автобус и отвезли в аэропорт.
Всего интуристов получилось тридцать человек. Из молодежи только они трое и пара молодоженов, по всему видно из московских мажоров. Остальные все были солидные, пузатые дядьки со спутницами разной красоты и упитанности. К группе были приставлены руководительницы: две неопределенного возраста тетки, крикливо разряженные во все импортное. На аэровокзальной парковке, как привезли, они всех пересчитали и через автоматически открывающиеся стеклянные двери погнали в терминал.
Новенький, построенный к Олимпиаде Шереметьево-2 поразил контрабандистов богатыми интерьерами и обилием в них иностранцев.
— Смотри, смотри, негр с негритянкой и негритенышем! — от удивления забыв, с кем имеет дело, ткнул Леха Эдуарда в избитый бок.
— Ты че, охренел?! — взвыл тот.
— Ведите себя прилично, молодые люди, — тут же подскочила к ним одна из руководительниц. — Можете считать, что здесь уже начинается заграница и на вас смотрит весь мир…
Поводив по коридорам и эскалаторам, группу пригнали к специальной стойке. Там они заполнили декларации и были опять же после подробного наставления отпущены на четверть часа погулять, покурить, справить нужду. Контрабандисты делали, что и все, но пребывали при этом в подавленном расположении духа.
Потом туристы собрались и отправились на таможенный досмотр. Для этого в аэропорту был предназначен целый зал, оборудованный бегущими лентами и рентгеновскими аппаратами. Инспекторы снисходительно пользовались всеми этими новомодными зарубежными изобретениями, но потом все равно перепроверяли своих клиентов по старинке. Процедура эта поэтому протекала, как правило, долго и нервно.
На данный момент, кроме них, в зале досматривали японцев и каких-то белых, по разговору немцев. Там процесс шел спокойно и цивилизованно. А в их группе первый же проверенный пузатый дядька попался с запрещенными к вывозу иконами и чемоданом с двойным дном. Он попытался что-то объяснить, но бедолагу скрутили и, невзирая на его отчаянные вопли, утащили в отдельную комнату для более детального осмотра.
— Лох, — пронеслось по рядам. — Кто же в обивку доллары вклеивает?
Стоящие в самом конце очереди контрабандисты заволновались. Следующей увели его возмущенно визжащую жену.
— Бриллианты, — передала им по цепочке длинноносая дама с килограммовыми серьгами в ушах, — в бутылке водки.
— Понятно… А почему вы сказали, что в обивку доллары никто не вклеивает? — как бы вскользь поинтересовался у нее Леха.
Та обернулась и посмотрела на него как на умалишенного:
— А вы что, вклеили?
— Да нет, нет, конечно, — замахал на нее руками промдизайнер.
— Если да, то срочно доставайте и… — Она покрутила головой и снизила громкость звука до шепота: — Прячьте в носки или трусы, там не ищут… А обивку теперь в первую очередь режут…
Ошарашенный Леха обернулся на подельников. Те стояли совершенно белые от страха, а у Веры заметно дергался глаз.
— Что делать будем? Может, ну ее, эту Кубу? — предложил он дрожащим голосом.
Попытаться убежать, возможно, было бы лучшим выходом из их положения, но контрабандисты медлили, не в силах так просто взять и расстаться с мечтой.
Следующая пузатая пара прошла без проблем, за ней еще одна. Затем мажоры, счастливо улыбаясь, проследовали дальше по своей безоблачной жизни.
— М-может, пронесет? — предположил атаман, чем выразил общую надежду.
Немцев и японцев проверили и отпустили домой, а освободившиеся инспекторы занялись их группой, и дело пошло быстрее.
— Следующий… — гаркнул старый усатый таможенный волк с крайнего стола — Вы, вы, товарищ. — Помахал рукой недоуменно крутящему головой атаману. — Проходите ко мне.
— Иди ты, Леха. — Чересчур опытный вид инспектора ему не понравился.
— А почему я? — заупрямился промдизайнер. — Тебя позвали, ты и иди.
— Ну ты че гнилишь?! Видишь, я больной…
— Давай, давай…
— Вас долго ждать? — раздраженно повел «волк» усами.
— Коз-зел! — бросил Эдуард приятелю с ненавистью, взял чемодан, который всегда таскал, и похромал с таким лицом, будто его пригласили на казнь.
— Э-э! Куда мой-то понес? — окликнул его Леха.
Атаман, видимо, полагая, что за меньшее количество контрабанды меньше дадут, сделал вид, что не слышит. Тогда промдизайнер, схватив чемоданы подельника, обогнал его и грохнул их на стол перед изумленным усачом.
— Вот его багаж, — пояснил он свои действия, после чего вернулся к приятелю и стал вырывать у него из рук свое кровное имущество.
Тот уперся и не отдавал. Международный терминал за свою короткую историю успел повидать немало, но такое случилось в первый раз.
— Прекратите сейчас же, идиоты! — закричала на них Вера. Надо отдать ей должное, даже отчаяние не портило ее красоты. Вот только бы не дергающиеся независимо друг от друга веки.
Ее слова, как всегда, подействовали. Эдуард, опомнившись, выпустил ручку не своего чемодана, законный владелец подхватил его, но торжествовал недолго. Следующий освободившийся инспектор позвал на досмотр его.
— Так это все-таки ваш багаж или нет? — спросил усатый у ни живого ни мертвого от страха атамана.
Тому очень хотелось ответить, что нет, но он набрался смелости и упавшим голосом признался:
— Мой…
— Откройте тогда и покажите, что везете, — предложил таможенник и торжествующе переглянулся с соседями. Смотрите, мол, сейчас я научу вас всех работать.
Эдуард дрожащими руками расстегнул замки и, распахнув ближайший из чемоданов, затих в ожидании.
— Второй тоже, — попросил усатый и, не углубляясь в содержимое первого, начал тщательно ощупывать обивку его крышки. — А-а… Тут что-то есть, — злорадно ухмыльнулся он и достал из кармана нож.
В этом месте организм атамана не выдержал, он закатил глаза и без чувств повалился на пол.
28
Этот ноябрь в кавказской здравнице Батуми с самого первого дня задался холодным и пасмурным. Еще с заката небо затянуло облаками, всю ночь они тяжелели, набухали, к утру достали животами землю, и вот сегодня третий день, как их противная морось все висит в воздухе и, по всему видно, никуда деваться не собирается. Из-за отвратительной погоды начинающийся от набережной морвокзала пляж пуст и безлюден. В море тоже никого, лишь пара качающихся на волнах чаек и одинокий купальщик. Там, где он барахтается, глубины едва ли по пояс. Экстремал макает свое тщедушное тело в воду, выпрыгивает и, что-то крича и фыркая, судорожно трет себя руками.
На берегу из-под перевернутого для ремонта баркаса вылез человек и, сделав руки рупором, раздраженно прокричал любителю водных процедур:
— Запарил уже! Вылезай, морж хренов!
— Щас… — ответил морж, снова с головой скрылся под водой, вынырнул и огласил окружающую сырость чем-то средним между поросячьим визгом и брачным зовом марала.
— Достал, водолаз драный! Чача кончается! — Человек зябко поежился и снова исчез под лодкой.
Аргумент подействовал, купальщик последний раз фыркнул, по-собачьи стряхнул излишнюю влагу с головы и осторожно, чтобы не поранить ступни о каменистое дно, стал выбираться на сушу.
— Эх, х-хорошо, мать вашу! — На берегу, нисколько не смущаясь того, что совершенно наг, он стал растирать себя и, прыгая на одной ноге, выливать из ушей воду. — З-зря т-ты не искупнулся, Санек. В-вода теплая… т-только вылезать х-холодно…
Его била дрожь, тело посинело и покрылось гусиной кожей, но лицо светилось счастьем.
— На, согрейся… — Приятель протянул наполненный складной туристический стакан и, окинув насмешливым взглядом его тощую фигуру, добавил: — Нудист хренов.
По проложенной рядом с морем дороге нет-нет да проносились машины и даже автобусы, но купальщик, не заботясь о том, что своим видом может оскорбить едущих в них, сначала проглотил предложенный ему напиток, смачно крякнув на закуску, и только потом стал надевать свои обширные неопределенного цвета трусы.
— И как я раньше жил без моря, Санек? — воскликнул он. Вытерся какой-то грязной тряпкой, после чего — это оказалась майка — надел ее на себя, затем брюки, дырявый свитер, пальто и залез под крышу. — Это же, бля… нах… мать твою!!! — Эмоции, не получая словесного воплощения, разрывали его изнутри. Он тряс в воздухе костлявым кулаком и вращал глазами. — Мощ-ща, короче, твою мать! — нашел наконец нужный эпитет и сразу успокоился.
— На, капни еще, мореман, — снова подал ему стакан Санек.
— Да подожди ты, надо пожрать сначала сделать.
Сикомодрыч взял тем не менее чачу, устроил на каком-то уступе, раскрыл лежащий на гальке чемодан, достал из него газетный сверток и, аккуратно переложив на землю, развернул. Там оказались солидный кусок сыра, хлеб, лук и прочая зелень.
— Хорошие все-таки люди эти мегрелы. Не помнишь, Санек, как эта деревня называлась?
— Ты пей, пей давай… Не держи стакан, — буркнул приятель, пытающийся дергающимися руками скрутить козью ножку.
— А все-таки?
— Ну, Зеда Махунцети…

Три с лишним недели назад кожевники уволились с работы, спешно превратили все, что смогли из имущества в наличные и отправились к морю.
До Ростова мчались на скором. Куча свободного времени и изобилие денег удивительным образом совпали с близостью их полок к вагону-ресторану. Закончилось это тем, что на одной из станций их ссадили с поезда и увезли в местный вытрезвитель. Вышли они оттуда назавтра помытые, отдохнувшие и без копейки. Хорошо еще, что в чемодан их милиционеры не заглядывали.
Дальше на еду и дорогу пришлось зарабатывать. Они, где могли шабашили, часто просто попрошайничали или воровали и добрались, наконец, до вышеназванной горной деревни. От нее до их цели оставался час на автобусе. Чтобы достать денег на билет приятели подрядились починить крышу одному старику. Это заняло у них два дня. Селянин дал им кров, поил, кормил, а как они закончили, заплатил десять рублей и снабдил продуктами.
И вот в Батуми по пути от авто до морвокзала, едва увидели море, туристы не смогли не сделать привал. Сикомодрычу приспичило искупаться, а Саньку опохмелиться.

— За Бачу Чочаевича, его школу и всю эту их Зеду Муцу… Муту… Муху… Тьфу ты, бля… За всю деревню, короче! — Мастер поднял свой бокал, пафосно чокнулся с зеленой бутылкой в руках у Камикадзе и выпил. — Уа-а-х! — Сморщился, изобразив лицом печеное яблоко, и торопливо зажевал луковицей. — Крепкая, твою мать… Градусов семьдесят, наверное, мать твою…
— А че клизму не взял? Никаких проблем бы щас не имел. — Санек бросив попытки изготовления самокрутки, передал свои заготовки напарнику, взял стакан и тоже выпил.
— Ой, вспомнил тоже… — Мастер усмехнулся. — Клизма для конспирации была, чтобы на производстве не пахло. В Америке-то она зачем? — Быстро скрутил две папироски, одну взял себе, другую сунул в рот товарищу.
— Эт точно… — Тот счастливо улыбнулся. — Там свобода… Хочешь пей, хочешь не пей… колись… Демократия.
Сикомодрыч щелкнул зажигалкой, и они закурили, наполнив свое убежище вонючим махорочным дымом.
— А море-то хоть в Америке есть? — спросил он.
— Ты знаешь, всего навалом, а вот моря нет… — развел руками Санек.
— Да ну! Ты че?
— Моря нет, зато есть океан или даже два… Но ты не ссы, океан ничем не хуже. Там киты плавают, акулы разные, дельфины… и погода — всегда лето.
— Кончай. Так не бывает.
— Бывает. Там, куда мы едем, в Майами всегда лето.
— Класс! — Сикомодрыч налил и поднял стакан. — Э-эх, побыстрей бы уже… С тренером… — Чокнулся с бутылкой. Выпил, набулькал в посудину снова и передал приятелю.
— Скоро, скоро уже. — Санек закинул в себя жидкость, положил в рот крупный кусок сыра и стал жевать, мечтательно глядя вдаль. — Дом себе куплю на берегу океана, телевизор цветной и видео. Мажордома найму и пару негров…
— А я заводик какой-нибудь маленький, — вмешался в его грезы Сикомодрыч, — приобрету. Буду сумки шить, обувь, кожанку всякую. Леху-студента найду, помогу. А то жалко его как-то. Хороший пацан… Пропадет он там с Эдуардом своим…
— Жалко! — И без того кривое лицо Санька исказила презрительная гримаса. — Кинуть нас хотели. Козлы… Черного еще какого-то подослали, чтобы сказать потом, что все, нет никаких картин. Отжали.
— Да ладно ты… Бандит-то был конкретный. Смотрел, будто ножом тыкал. У меня руки тряслись, когда фальшивые чемоданы ему отдавал. Щас, думаю, за шторку заглянет, найдет настоящие, и меня на месте порвет как грелку.
— Может, и конкретный, только теперь его фамилия — Мухин, и он в пролете. — Камикадзе злорадно усмехнулся. — Лопух… Двести рублей еще нам на дорогу дал…
Они, довольные собой, заржали.
— Ну ладно, Модрыч, допиваем и пошли…

У дверей морвокзала курил милиционер. Он с подозрением осмотрел двух грязных небритых бродяг, приближающихся к его посту, однако солидный чемодан, который они несли, примирил его с антиобщественным внешним видом путешественников. К тому же до обеденного перерыва оставалось всего ничего, страж порядка, высокомерно наморщив щеки, перевел взгляд на вылезающую из такси толстушку в клетчатой мини-юбке и сразу про все забыл.
Горе-туристы, стараясь не дышать, проскользнули мимо и вошли в здание. Там было не теплее, зато суше, и вездесущий морской запах гниющих водорослей хотя бы немного перебивался распространяемым буфетной стойкой духом чеснока и аджики. Людей в зале ожидания сидело немного, но на лавках двух пустых мест рядом не нашлось. Камикадзе приковылял к первому попавшемуся и плюхнулся на его железное сиденье. Две девки-старшеклассницы, оказавшиеся рядом, брезгливо повели носами, вскочили и, схватив сумки, упорхнули. Через секунду Сикомодрыч присоединился к другу, поставил чемодан на пол, снял пальто и, бережно пристроив на одно из освободившихся мест, присел рядом.
— Ну че?
— А ниче, ты сиди, а я пошел за билетами. Давай деньги.
«Портемонет подарочный, инкрустированный уральскими самоцветами» у мастера забрали еще вытрезвителе. Он воровато осмотрелся по сторонам, сунул руку за пояс брюк и достал из их глубин носовой платок. Семь рублей сорок две копейки лежало там сегодня утром. Он развернул грязную тряпку и пересчитал. Как и следовало ожидать, денег не прибавилось. Он вздохнул и передал их напарнику.
В Союзе никогда ничего без очередей не продавалось. У здешней кассы тоже толпилось человек тридцать. Камикадзе поднялся и, сильно преувеличивая свою немощь, поковылял прямо к окошку. Народ в очереди зароптал, но сердобольная тетушка, стоящая второй, посторонилась, пропустив убогого, да еще и прикрикнула на остальных:
— Инвалид, не видите, что ли?
— Когда уходит ближайший пароход? — как только настал его черед, задал Санек вопрос старухе за стеклом.
— Вы неграмотный? — ответила ему та уклончиво, показав раздраженным взглядом на раскинувшееся по стене монументальное фанерное расписание.
— Может быть!.. — сразу же вскипел Камикадзе. — Трудно, ептыть, ответить, что ли?!
— До Сухуми «Комета» ближайшая в три тридцать, — решив продолжить свои добрые дела, помогла ему сердобольная тетушка, — через два часа отходит.
— Спасибо, женщина, — учтиво, с поклоном головы поблагодарил ее Санек и повернулся к окошку: — Слыхала? Дай мне два билета на «Комету» до Сухуми.
— Двадцать восемь восемьдесят, — бросила ему кассирша и сердито наморщила усы.
— Чего?! А почему так дорого?! — искренне возмутился мореплаватель. — Вы что тут, совсем охренели?
Усатая от такой наглости потеряла дар речи, и, пока, раскрыв, как рыба, рот, вращала глазами, сердобольная тетушка за спиной снова подала голос:
— Вы, мужчина, на кораблике покататься хотите? Тогда возьмите до Поти — подешевле будет…
— А до Поти когда идет? — поинтересовался у нее Санек.
— Так это та же самая, сухумская «Комета», она по пути еще и в Поти заходит.
— А-а… А поближе она никуда не заходит?
— Нет, мужчина. Она экспресс, только в Поти. А так-то в Сухуми еще катер ходит. Тот везде заходит, но сегодня он уже ушел. Завтра в восемь ноль-ноль. Но… — Она вздохнула и показала на приклеенную к стеклу бумажку. — Билетов уже нет… Вот летом много всего разного ходит, одних «Комет» только четыре штуки… Лайнеры ходят круизные: «Михаил Ломоносов», «Белоруссия»…
— Понятно, — остановил ее пояснения Камикадзе и вернулся к своим делам коммерческим: — Тогда мне два билета до Поти. — Взглянул на красную от злости кассиршу и счел полезным добавить вежливое: — Девушка.
— Четырнадцать двадцать, — процедила та, стремительно усиливая интенсивность окраски.
— Да что это такое?! — снова взвился Санек. — Я за четырнадцать рублей до Москвы доплыть могу…
Тут усатая не выдержала, вскочила с места, стала ругаться, бросаться на стекло и царапать его ногтями. Очередь возмущенно загалдела.
— Вас пропустили, а вы хулиганничаете… — выговорила своему подшефному сердобольная тетушка. — А еще «инвалид» называетесь…

На этом покупку билетов пришлось прервать, мореплаватель окинул всех презрительным взглядом и побрел на место.
— Ну че, дали? — спросил его Сикомодрыч.
— Ага! Хрен! Семь рублей не хватает… Все ты… Зачем за чачу платить надо было? Не могли разве так взять?
— Грешно воровать у тех, кто тебе доверяет, сколько раз тебе говорил, да и чего там? Два рубля отдали-то всего, а не хватает семь…
— Ладно… — Санек окинул взглядом зал и брезгливо поморщился. — Похоже, придется прощальный концерт устроить.
— А-а, хорошая мысль, — одобрил приятель.
— Иди постой на шухере.
— Не вопрос… — Сикомодрыч вскочил и стал одеваться. — Только свои не читай, не доросли еще они, — посоветовал он. — Этого, как его? Бутер… Бутер…
— Бродского…
— Во-во… Его самого давай. Я заметил, за него больше всего платят. И поменьше политики, а то еще стукнет кто-нибудь — загремим под фанфары…
— Сам знаю. Чемодан возьми.
Мастер вышел, а Санек подошел к буфету, купил сто граммов водки на рубль девяносто шесть, выпил, аккуратно собрал сдачу и, приняв эффектную позу, начал читать:
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.
На царящую в зале скуку это легло хорошо. Народ стал прислушиваться. Кому не было видно, поворачивали головы или вставали с мест; кто сидел далеко, подтягивались ближе. Чувствуя заинтересованность, чтец вдохновлялся, усиливал громкость, добавлял эмоций:
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
К третьей строфе он уже забыл, где находится, и декламировал, полностью погруженный в свой мир, страстно жестикулируя здоровой рукой, где надо — снижал звук до шепота, где надо — вскрикивал. Слушатели тоже больше не видели в нем убогого, скривленного болезнью оборванца, для них он на время превратился в изображаемого им героя. Они завороженно слушали, может быть, впервые соприкоснувшись с магией правильно подобранных слов, сопереживали; некоторые, отбивая сильные слоги, мотали головами.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Санек дочитал и красноречиво замолк. В зале на какое-то время стало тихо, потом толстый усатый дядька из третьего ряда воскликнул:
— Браво! — И захлопал в ладоши.
Его поддержали все, включая кассиршу.
Артист сдержанно поклонился и, повернув голову к буфетчице, громко сглотнул слюну. Та набулькала в его стакан еще сто грамм и назвала цену:
— Еще что-нибудь, пожалста.
— Можно.
Санек забросил в себя водку и начал новый стих, потом еще и еще. Он читал разных, в основном неизвестных публике авторов, а люди с отбитым школьной программой интересом к поэзии слушали, затаив дыхание, и не понимали, что с ними происходит. Откуда этот восторг, щемление в груди и слезы? Так продолжалось минут двадцать, пока в дверях не появился Сикомодрыч и не крикнул:
— Шухер!
Артист вздрогнул, скомкано закончил текущее четверостишие, поклонился и сопровождаемый аплодисментами и восхищенными возгласами проследовал на место. Вслед за мастером в зал вошел милиционер. Осознающие, что участвовали в чем-то крамольном, люди как по команде перестали хлопать и сделали вид, что ничего такого здесь не происходило. Ничего не заподозривший представитель власти окинул всех сытым взглядом и, лениво ковыряя спичкой в зубах, проследовал к двери с табличкой «Милиция».
— Этого черта еще нам не хватало, — проводил его взглядом подошедший Сикомодрыч.
— Да уж… — Чтеца все еще била поэтическая дрожь.
— Ну, Саня, ты сегодня отжег. Я сам заслушался, аж чуть мента не проворонил. Ты где это так наблатыкался? Прям как Гамлет какой-то…
— А я тебе не говорил разве, что в театральном учился… на режиссера? Профессор у нас там был один… Не помню уже точно, как звали и что преподавал, помню только, что по вечерам факультатив вел по стиховедению… Из-за него только два года там и проторчал… А потом, когда его за антисоветскую пропаганду выгнали, и я ушел тоже. Не по пути мне с марксистско-ленинской эстетикой оказалось… — Он вздохнул. — Ну да ладно, что сейчас об этом? А ты чего расселся? Иди деньги собирай, пока про нас не забыли…
— Куда?! А мент?
— Так он спит уж, наверное. Видал его морду обожравшуюся?
— Ладно… — Мастер нехотя поднялся. — Я быстро. Потом покурим…

— Во скоко, — вернувшись вскоре, показал он шапку с солидным слоем мелочи на дне, — рубля три, не меньше…
— И чего нам три рубля? — скис Санек, разочарованно глядя на преобладающие в куче медяки.
— Нормально. — Мастер достал из кармана синюю бумажку, присовокупил к монетам и кивнул в центр зала. — Мужик вон тот толстый с усами пятерку целую дал. Сказал, что в жизни ничего подобного не слыхал…
— А-а, вот-вот, знай наших! — Санек сразу ожил, схватил выручку и снова поковылял в кассу.
Времени до отплытия оставалось всего ничего, да и билеты могли закончиться в любой момент, поэтому люди в очереди при виде приближающегося инвалида со знакомой шапкой плотно сгрудились у окошка и, давая понять, что разжалобить их будет невозможно, насупили и без того хмурые лица.
Но на этот раз роль сердобольной тетушки на себя взяла кассирша. Невзирая на солидный вес и хроническую усталость, она поднялась со стула, припала к стеклу и прокричала в просверленные в нем дырки:
— Пропустите мужчину сейчас же! Он уже стоял!
Это возымело действие. Толпа расступилась. Санек пролез к кассе, засунул в окошко шапку, затем собрал по карманам остальную наличность и отправил следом:
— Два до Поти, на «Комету»…
Старуха томно подняла глаза:
— Знаю.
Санек увидел в слое пудры на ее лице две извилистые дорожки, проделанные слезами, и добавил:
— И если это… ну, мало ли, немного не хватит… — Он показал между пальцами, сколько, и сделал умоляющее лицо. — То это, как его…
— Хватит. — Она заговорщически подмигнула и принялась считать. Делала она это ловко, профессионально быстро, и не успел артист налюбоваться процессом, как получил свои билеты, рубль сдачи, а также полезный совет: — Будете в Поти, посетите маяк… самый высокий на Черном море, между прочим.
— Обязательно, — рассеянно пообещал ей Санек и отошел от окошка.
В конце очереди его ждал Сикомодрыч с чемоданом и двумя самокрутками в руках.
— Ну че, хватило?
— Хватило… — Камикадзе показал ему билеты и посмотрел на часы над расписанием. — Пятнадцать минут до отплытия.
Известие мастера не обрадовало, а скорее наоборот. То страшное, на что он когда-то по пьянке подписался, неумолимо надвигалось, и надежды на то, что им что-нибудь помешает, оставалось все меньше и меньше.
— Ну че, пойдем тогда отравимся, — предложил он упавшим голосом.
— Пойдем… Быстро покурим и сразу одеваться.
29
Когда они вышли из туалета, где облачались в заготовленные еще на фабрике муляжи взрывных устройств, их красавица «Комета» уже причалила. Сухумские пассажиры ее покинули, и на пристани полным ходом шла посадка батумских.
— Ты, главное, запомни: никакой самодеятельности, делай только то, о чем договорились, — инструктировал Санек напарника по пути на посадку. — Понял?
Погруженный в свои мысли, тот не отвечал.
— Понял, спрашиваю?
— Понял, понял, сколько можно одно и то же?

Трезвый и пьяный Сикомодрыч — это были два разных человека. Когда-то давным-давно они боролись друг с другом, но то ли наследственность виновата, то ли среда, первый с годами все больше сдавал позиции и на данном жизненном этапе представлял собой жалкое существо, все мысли которого были заняты только одним: как бы поскорее выпить и превратиться во второго — смелого, веселого и находчивого. Процесс этой эволюции довел мастера до того, что спиртосодержащие жидкости стали необходимы ему, как кровь, и жить он начинал только тогда, когда концентрация их в организме становилась достаточной для такой трансформации. Сейчас же чача, принятая им под лодкой, из его головы уже почти выветрилась, а вместе с ней и кураж, благодаря которому он, никогда из своего города не уезжавший, очутился так далеко от дома.
— Что-то ты мне не нравишься. — Камикадзе остановился и посмотрел на приятеля. — Чего такое?
— Ка;пнуть бы чуток, Саня. У тебя денег не осталось случайно? — спросил тот, шаря глазами по бетонному молу.
— Кого ка;пнуть?! Пароход уходит…
Сытый голодного не разумеет, сам-то артист принял в буфете во время выступления, и проблемы товарища поэтому ему сейчас были непонятны.
— Я тогда никуда не поеду. — Мастер поставил чемодан на землю и сделал решительное движение обратно к вокзалу.
— Стой! — Санек поймал его за рукав. — Ладно… Есть у меня рубль. Купим тебе чего-нибудь… Только на корабле.
— А там продают?
— Конечно…
— Тогда идем короче, а то я не знаю…
Они прошли по трапу к чернеющей в чреве судна нише. Камикадзе вручил билеты молоденькой, странно приветливой для такой плохой погоды стюардессе, а Сикомодрыч спросил:
— Есть у вас буфет, девушка?
— В середине второго салона, — ответила ему та и невольно поморщилась. Насмотрелась, видать, на пассажиров с такими жаждущими взглядами.
— Работает уже? — оживился мастер.
— Нет. Открывается только после выхода в море.
— У-у…
Они оставили чемодан в багажном отсеке и ступили в салон. Казавшаяся огромной с пристани, внутри их футуристическая красавица выглядела узкой и низкой. К тому же пахло в ней далеко не свежим ветром дальних странствий.
Они стали пробираться по проходу. Несмотря на дороговизну билетов, корабль был полон под завязку. Только два места пустовали, как раз напротив бара. Кассирша постаралась, посчитала, видимо, что артистам такое соседство будет приятно. Санек сел на то, что ближе к проходу, а Сикомодрыч бросился напрямую к стойке изучать винную карту.
— Шило… — выдохнул он, вернувшись, и плюхнулся рядом с напарником. — Только коньяк по три двадцать и компот какой-то. Твою ж мать! И почему чачи так мало взяли? — Он схватился за лицо и со страдальческим видом откинулся на спинку кресла.
— Потерпи немного, братуха, — успокоил приятеля Камикадзе. — Через десять минут эта лавка вся твоей будет.
Между рядами мимо них к себе в рубку проследовали капитан с помощником.
— Видал? — толкнул его в бок страдалец, показывая взглядом на кобуру у второго на поясе.
— Хорошо… Пригодится, — нисколько не смутился Санек.

Через минуту корабль затрясся, затарахтел дизелями, и к запаху носков и прелой одежды добавились дым и вонь не до конца сгоревшей солярки. С левого борта загрохал поднимаемый трап, донеслись обрывки обязательных при обмене причальными концами матерных фраз и лязг задраиваемых входных люков. Морвокзал в окнах дернулся, поехал назад и исчез, уступив место серой пелене непогоды. Двигатели взревев, какое-то время гудели натужно, прижимая пассажиров к спинкам сидений, потом успокоились и заурчали ровно, по-деловому.
— Вышли на крыло, — авторитетно сообщил мужик справа от Сикомодрыча и начал возиться, намекая соседям, что не прочь бы выбраться.
— Ты куда это опять? — строго спросила его сидящая у окна жена.
— Не опять, а снова, — ответил он с вызовом, затем поглядел на ее восьмимесячный живот, смягчился и уточнил: — Курить, куда еще?
— Вылезай… Пойдем тоже покурим, — толкнул Санек Сикомодрыча.
— Дык эта… — кивнул тот на буфет. — Откроют сейчас…
— В море откроют, — проинформировал уже нависший над ними мужик. — Как за маяк выйдем…
— А-а…
Они дали будущему отцу дорогу и последовали за ним по проходу к видневшейся в следующем проеме лестнице. Поднялись и оказались на верхней палубе. С нее в разных направлениях вели две двери. Одна, если судить по разбегающимся по ее стеклу дождевым брызгам, вела на улицу. Мужик открыл ее и бесстрашно шагнул в представшую перед ним бешеную круговерть стихии, а приятели замешкались. Уж больно неуютно было за порогом. Противоположная дверь со строгой табличкой «Посторонним вход запрещен» стояла на четверть открытой. Камикадзе прислушался к доносящимся из-за нее звукам и прошептал напарнику:
— Похоже, Модрыч, нам сюда.
— Чего там? — отшатнулся тот в сторону непогоды.
— Выпить, покурить — и свобода… Пошли, поздно бояться… Молчи и делай, о чем договорились… — взял его под руку Санек и повел в запретное помещение.
Как он и предполагал, это оказалась рулевая рубка. Недостаточность пространства в ней компенсировалась обилием окон, из-за чего она напоминала аквариум. У панели управления стояли два крутящихся кресла, в одном сидел и рулил помощник, в другом спиной к движению — пожилой капитан. Он, крутя ус, что-то рассказывал приветливой стюардессе, а та внимательно слушала и в нужных местах вежливо прихохатывала.
— «Союз Освобождения»! — громко представился Камикадзе и, распахнув куртку, угрожающе выпятил обильно обмотанный тротиловыми шашками живот. — Корабль захвачен! Никому не двигаться, иначе взорвем все к едреней матери!
Стоящий сзади Сикомодрыч тоже как мог повторил его движения.
Грозное выражение перекошенного лица Камикадзе и зловещий вид весьма искусно изготовленных Сикомодрычем муляжей произвели нужное впечатление. Капитан со стюардессой застыли с открытыми ртами, помощник повернулся, выпустив руль. Корабль мотнуло, моряку пришлось снова схватить штурвал, но сделал он это автоматически, не отрывая изумленного взгляда от террориста.
— Чего, чего? — промямлил белый как полотно капитан.
— Свобода или смерть! — сверкнул Камикадзе глазами. — Мы — узники совести. Погибнем, но не останемся рабами.
— А-а, мамочки!.. — заголосила недавняя хохотунья и бросилась к усатому на грудь.
Тот укрыл ее, как крылом, огромной ладонью и заметно подрагивающим голосом поинтересовался:
— А при чем тут мы?
— А вы разворачивайте корабль и везите нас в Трабзон. Если будете все правильно делать, никто не пострадает. — Санек поднял в воздух руку с тянущимся из нее проводом. — Умрем, но в больницу не вернемся.
Последние его слова прояснили ситуацию.
— Психи. — Помощник покрутил пальцем у виска и, потеряв интерес к происходящему, вернулся к навигации.
— Что ты сказал?! — весьма натурально вскипел Санек и решительно задвигался, давая понять, что готов привести свои угрозы в исполнение немедленно.
— Спокойно, спокойно, товарищ, — стал успокаивать его капитан. — Давайте не будем делать необдуманных шагов.
— Давайте, — согласился террорист.
— Да что вы с ним рассусоливаете, Семен Петрович, — продолжил гнуть свою линию помощник. — Выкиньте их отсюда или встаньте за штурвал, я сам с ними разберусь.
Камикадзе от таких слов снова напрягся.
— Прекрати сейчас же, Тимур, — строго прикрикнул на подчиненного командир судна. — Мы не можем рисковать жизнью пассажиров. Так значит, если я вас правильно понял, товарищи, вы предлагаете мне нарушить государственную границу и плыть в Турцию?
— Ты что это, старый хрен, время тянуть задумал?! Решил до самого Поти мне мозги компостировать?! — бешено заорал Санек, разжал ладонь с проводом и показал, что тянется тот от кнопки, очень, кстати, похожей на ту, что висела когда-то у Сикомодрыча над дверью. — Меняй курс быстро, считаю до трех! Раз…
Все замолчали, даже стюардесса перестала всхлипывать.
— Два! — Террорист демонстративно отделил от кулака указательный палец и поднес к кнопке.
Капитан им попался старый, опытный и, если поначалу струхнул немного, то не за себя, а за свой корабль и пассажиров. Теперь же он полностью опомнился, смотрел на этих двух жалких сумасшедших и не знал, что предпринять. Поверить им было сложно, не поверить он не имел права. Пойти у них на поводу значило потерять кучу времени, измучить пассажиров, стать посмешищем всего пароходства, не пойти — нарушить инструкцию, читал которую, правда, последний раз он так давно, что уже и забыл, о чем она. Впрочем, выход предложили сами мошенники, задав такой темп. «Нужно помедлить немного, — пронеслось в его голове, — и вопрос решится сам». Он еще раз пригляделся повнимательнее к странным минам и решил, что с такими боеприпасами играть в эту рулетку можно.
— Папа! Он же сейчас все взорвет! — не выдержав, закричала стюардесса. — Сделай что-нибудь!
Капитан очнулся, вспомнил свой долг и открыл рот дать команду на разворот, но помощник снова смутил его.
— Да пусть жмет, придурок, посмотрим, что будет, — бросил он насмешливо из-за плеча, что прозвучало очень заманчиво.
— И-и!!! — взвизгнул смертник, угрожающе тряся пальцем над кнопкой и как безумный сверкая глазами.
— Стой, Санек, не взрывай, — как было у них задумано, в самый последний момент вступил в дело смущенно молчавший до этого Сикомодрыч. — Они, наверно, не верят, что твоя бомба настоящая.
— А то… Мы идиоты, что ли? — усмехнулся помощник.
— Ладно… — Террорист спрятал кнопку в карман. — Ради этой девчонки, старый мухомор, я дам тебе еще один шанс.
Одна шашка у него имелась настоящая, — где-то раздобыл. Это с нее Сикомодрыч наделал таких похожих копий. Санек вынул ее из своего пояса смертника, порывшись в карманах, достал детонатор и обрезок огневого шнура. Публика замерла, словно в цирке перед смертельным номером. Он ловко, как настоящий сапер, соединил все это в бомбу, поджег и протянул капитану:
— На, проверяй…
Только когда в помещении завоняло порохом, все вышли из ступора, замахали руками и заорали.
— Бери, говорю!
— Не надо мне! Верю! — верещал снова побелевший капитан.
— Изменишь курс?!
— Да-да… Только потуши…
— Да херня это все, Петрович. Что вы бенгальских огней не видали? — не унимался помощник. — Погорит и погаснет.
— Ах херня! — Санек шагнул к рулю и шмякнул шашку на панель, прямо Фоме неверующему под нос. — На, тогда ты проверь.
Вблизи при свете тот сразу определил, что смерть перед ним стоит реальная. Первым его побуждением было вскочить и убежать, но гордый абхазец не мог при посторонних, тем более при девушке, показать свой страх. Что делать с дымящимся боеприпасом, он тоже не знал, поэтому просто оцепенел и, выпучив от ужаса глаза, ждал своей участи.
— Ну что, настоящая бомба?! — холодно спросил стоящий за спиной террорист.
— Мэ-мэ-мэ… — все, что смог ответить тот.
— Чего, чего, не понял?! — Санек так заигрался в разбойника, что, похоже, забыл, какой опасный у него реквизит.
А положение между тем накалялось, шнур был не длинным и горел сантиметр в секунду. Пластиковая обмотка не давала увидеть, сколько точно оставалось до взрыва, но и без этого всем было понятно, что считанные мгновенья.
— Твою ж мать!!! — заорал Сикомодрыч, подбежал, схватил шашку и стал судорожно открывать окно. — Мать же твою!!! — Одной рукой у него ничего не получалось.
Капитан смотрел, смотрел и решился помочь. Дрожащими пальцами он с трудом отстегнул замок, распахнул раму. Мастер, коротко размахнувшись, метнул бомбу подальше в море. И сделал это вовремя: отлетев метров на пять, она рванула. Получилось не так жутко, как показывают в фильмах, но увидели и услышали все, и даже корабль немного качнуло взрывной волной.
— Ну что? — Не желая упускать инициативу, Камикадзе опять поднял над головой кулак с проводом. — Будем поворачивать, или снова считать? Раз…
— Будем, будем, — закричал капитан. — Тимур, курс сорок… Мы выполним все ваши требования, только будьте благоразумны. На борту сто двадцать человек, и среди них женщины и дети.
Теперь, что перед ними сумасшедшие с настоящей бомбой, уже никто не сомневался. Помощник стал крутить руль, послушный ему корабль — поворачиваться. Когда едва видный сквозь пелену моросящего дождя берег из правых окон переместился в левые, Санек убрал кнопку в карман и обратился к экипажу.
— Как вы смогли удостовериться, смерти я не боюсь, поэтому не злите меня. Палец мой всегда на взрывателе. Идем тем же курсом в Трабзон. И, да, Модрыч, — он кивнул на рулевого, — забери у него оружие.
Мастер подошел, помощник, как полагается кавказскому джигиту, закрыл пистолет ладонью.
— Отдай, Тимур, — приказал ему капитан.
— Да нет там ничего, — заупрямился тот.
— Отдай! Это — приказ, — повысил голос начальник.
— Ладно. — Тот убрал руку и покраснел.
Сикомодрыч расстегнул кобуру и достал из нее перемотанную резинкой колоду замусоленных карт, судя по голой бабе, изображенной на первой из них, порнографических.
— Где волына, чмошник? — спросил Камикадзе у спины рулевого и, не дождавшись ответа, перевел вопросительный взгляд на капитана.
Для того содержимое пистолетной сумки подчиненного, похоже, тоже оказалось сюрпризом.
— Что это значит, Теймураз?
— Вы про макаров, что ли? — пожал плечами тот. — Так я его уже года три с собой не беру. Он два килограмма весит…
— Санек, спроси про буфет. Когда уже откроют, — нервно прервав оправдания развратника, сменил тему Сикомодрыч.
— А-а… Буфет-то… — Главный угонщик вспомнил, что обещал коллеге море коньяка и что сам уже давно ничего в рот не брал. А горло после всего пережитого, конечно же, пересохло.
— Сколько плыть до границы? — спросил он капитана.
— Не знаю, — развел руками тот, — час, может полтора, надо считать…
— Ладно…
Санек посчитал, что дело их сделано, что перепуганный экипаж безропотно отведет корабль в Турцию, а там их как геройски прорвавшихся через железный занавес встретят с распростертыми объятиями. Можно было бы, конечно, для полной уверенности хотя бы до границы поторчать здесь, но его жутко раздражали постные морды капитана с помощником, да и в тесной рубке даже присесть было негде. Жаждущий Сикомодрыч тянул его за рукав, самому ему до рези в глазах хотелось поскорее обмыть их победу, и алкоголик в душе Санька переборол угонщика.
— Буфет открыт? — задал он вопрос стюардессе.
Та не ответила.
— Буфет открыт, спрашиваю?
— Кто его откроет-то? — ответил за нее рулевой. — Буфетчица раз тут.
— Пойдем, — кивнул Камикадзе девушке, — нальешь нам по стаканчику.
— Я думаю, не стоит вам пить, — запротестовал капитан. — Или, по крайней мере, пейте тут, чтобы среди пассажиров не поднялась паника.
— Молчать! — прикрикнул на него террорист и леденящим душу тоном добавил: — Вести тут себя хорошо. Членов «Союза освобождения» на борту много, и такая штука, — он похлопал себя по животу, — у каждого.

В салоне, куда они спустились в сопровождении буфетчицы, царила обычная для помещений добровольного заточения скука. В поле их видимости один грамотей читал, пара пожилых супругов вяло перекидывалась в дурака. Часть пассажиров спала, часть готовилась отойти ко сну. В запотевшие окна никто не смотрел, поэтому перемена курса прошла незамеченной. Хлопок и вспышка по правому борту тоже никого не встревожили, лишь у тетки в третьем ряду заплакал ребенок, и старуха в восьмом суеверно перекрестилась, как она привыкла делать в грозу, и на всякий пожарный прочитала «Отче наш».
Возле бара понуро ждали открытия два мужика с точно такими же выражениями лиц, как у Сикомодрыча.
— Товарищи, пройдите на свои места, буфет сегодня работать не будет, — с траурным видом объявила им стюардесса и юркнула за стойку.
— Почему не будет? — не понял Камикадзе. — Налей нам и работай себе.
— Ну ладно… — пролепетала она. — Но, вообще-то, капитан сказал…
— Давай, давай, нечего филонить, — не дал ей договорить Санек и, услышав среди народа ропот одобрения, добавил: — Вам только бы лишь бы не работать.
Девушка погремела замками, достала из шкафа начатую бутылку дагестанского коньяка, бокалы и, плеснув в них грамм по сто, молча поставила перед угонщиками.
— Чего такое?! — оскорбился Сикомодрыч.
— Полные наливай, — приказал Камикадзе.
Она обреченно пожала плечами и разлила все, что оставалось в бутылке.
Колдыри в очереди окинули приятелей завистливыми взглядами. Дорогущий коньяк был им не по карману. Один стоял за закуской, другой за газировкой, чтобы выпить ее и воспользоваться освободившимся стаканом. Санек поднял бокал и гордо посмотрел на них.
— За свободу! — Чокнулся с Сикомодрычем, и они, жадно глотая, выпили все до дна.
— Э-эх… Добра горилка! — Мастер вытер бороду и расплылся в блаженной улыбке.
При виде этого колдыри, громко щелкнув кадыками, сглотнули слюну, что вызвало всплеск сострадания в душе резко подобревшего Санька.
— Налей им тоже по соточке, — сделал он широкий жест.
— А это… — Хозяйственность в буфетчице одолела страх. — Кто платить будет?
— За мой счет… Это наши люди. — Видя, что та медлит, террорист приоткрыл обшлаг куртки.
Увидев краешек мины, девушка снова побелела. Способность резко бледнеть при испуге она, видимо, унаследовала от отца. Трясущимися руками достала новую бутылку и, позабыв про экономию, стала щедро разливать.
— И нам тоже, — двинули к ней свои бокалы угонщики.
Налила, и все взяли выпивку в руки. Заметив, как преобразились лица облагодетельствованных им людей, Санек понял, куда в эмиграции направит оставшиеся после покупки дома средства, — на борьбу за свободу. Название организации у него уже имелось.
— За «Союз Освобождения»! — провозгласил он тост.
Ошарашенные внезапно привалившим счастьем колдыри одобрительными возгласами поддержали. Все чинно расчокались и выпили.
— Как звать-то тебя, мил человек? — обсасывая усы от нечаянно попавших на них капель драгоценного напитка, спросил старый седой алкаш, по виду бывший интеллигент.
— Да… Как? — такой же вопрос возник и у второго — рослого лохматого мужика в стоящей колом штормовке с надписью «Северюггеологоразведка».
— Саня, — протянул угонщик руку сначала геологу, потом подумал, что для будущего лидера партии звучит как-то несолидно и исправился: — Александр.
— Владлен…
Участники стихийно возникшей пирушки обменялись рукопожатиями, барменша набулькала всем еще по порции, и они выпили за знакомство.
— Ты куда пропал, котик? — К бывшему интеллигенту пришлепала такого же марамойного вида подруга, обняла за талию и, безошибочно определив в Саньке хозяина банкета, кокетливо закатила глаза:
— Не угостите даму сигаретой?
Сикомодрыч полез было за махоркой, но Камикадзе жестом руки остановил его и небрежно бросил буфетчице:
— Сигарет, самых лучших.
Та, печально вздохнув, положила перед ним пачку «Герцеговины Флор» и приготовилась к новым распоряжениям.
— Ребята, идите к нам… — Видя, что спонсор не возражает против разрастания компании халявщиков, геолог помахал рукой давно маячившим ему с мест товарищам.
Подошли два похожих на него лохматых небритых кадра с такими же надписями на штормовках.
— Михаил… Станислав, — представил коллег Владлен. — А это — Александр.
Санек пожал им широкие, дубленые лопатами ладони и распорядился налить по штрафному бокалу.

А капитан между тем и не собирался сдаваться. У себя в рулевой рубке он организовал центр сопротивления. Туда из машинного отделения срочно были вызваны матросы, один стоял у штурвала, второй занимался разведкой — бегал смотрел, что происходит в лагере врага. Помощник отвечал за связь с берегом, постоянно бубнил что-то в рацию, а он — командир судна, — как и положено по должности, руководил.
— Все, Петрович, похоже, все в сборе, — доложил начальнику прибежавший снизу разведчик.
— Сколько их?
— Семеро. Одна баба, трое так себе, а трое, — тщедушный матрос, описав дугу вокруг своих плеч, показал что-то несусветное, — здоро-овые… В какой-то форме. Военные наверняка, и, я думаю, вооружены, конечно…
— Семеро… — Капитан снова начал бледнеть, но усилием воли взял себя в руки. — Что делают?
— Пьют за свой «Союз Освобождения». Четвертую бутылку прикончили. — Матрос невольно облизнулся. — Главарь читает какую-то пропаганду, а они все хлопают, восхищаются.
— Вот сволочи, антисоветчики проклятые… А что там на берегу, Теймураз?
— Вертолет готов, подбирают команду, — на секунду оторвался от микрофона помощник.
— А… мать их… Сколько можно сопли жевать?! — возмутился капитан. — Что там у них, команды готовой нет?
— Нет… Весь спецназ в Афган угнали. Запасников собирают…
— Черт! Эти наломают тут дров… Может, отвезти этих придурков в Турцию их гребаную, да и пусть катятся к едреней матери?
— Исключено. Вопрос принципиальный, говорят, сам Генеральный секретарь приказал не выпускать ни в коем случае… Вы меня извините, Семен Петрович, но мне нужно срочно передать в штаб последние разведданные.
— Передавай, — разрешил капитан. — И поторопи их там, а то у меня солярка на исходе.

«Комета» их, на самом деле, никуда не плыла, а уже два часа нарезала круги по территориальным водам близ Батуми, благо погодные условия позволяли скрывать это от террористов. За ней незаметно на расстоянии двух кабельтовых следовали два пограничных катера, и как могло поспевало пожарное судно «Каштан» в полной боевой готовности.
В военном округе был объявлен план «Набат», а в городе спешно создан оперативный штаб под руководством второго секретаря КП республики, первого не смогли найти. Помимо него, туда входили: начальник пограничного округа, командир объединенного авиаотряда, директор порта, еще десятка три начальников помельче, их замы и масса офицеров разных родов войск. Сам могущественный председатель КГБ взял это из ряда вон выходящее дело на контроль и даже, чтобы обезопасить свою задницу, доложил о происходящем Генеральному секретарю. Того известие застало в самом разгаре приступа подагры. Пребывая в крайне дурном настроении, начальник страны приказал «срочно прекратить это безобразие», и с того момента никакие другие варианты решения этой проблемы стали невозможны.
Практической разработкой операции занялся входящий в штаб начальник аппарата местного управления КГБ. С борта захваченного судна поступали сигналы один тревожнее другого, поэтому для скорости он избрал для этого тонкого дела милиционеров оперативного полка местного МВД. Это подразделение, предназначенное для пресечения массовых беспорядков, формально считалось спецназом, и, по его мнению, вполне подходило для освобождения заложников, к тому же дислоцировалось неподалеку от морвокзала. Там командиром полка была срочно набрана команда, основным критерием для участия в которой была способность прыгнуть с вертолета на подвижную палубу, погружена в Ми-8 и спешно отправлена на штурм.
— Вас просят, Семен Петрович. — Помощник нажал на «прием» и передал микрофон капитану.
— Гагара восемь, прием, — по инерции начал тот с позывных.
— Какая еще, еп… нах… бля… гагара?! — послышалась из аппарата ругань. — Капитан мне нужен.
— Я — капитан… Селедкин моя фамилия.
— А-а. Ну, это другое дело. — Голос из раздраженного превратился в приветливый. — С вами говорит начальник оперативного штаба по предотвращению террористического… террористической… — Он запутался чего, на секунду замолк, и вместо него из динамика фоном послышался разномастный хор подсказчиков. — Второй секретарь, в общем, республиканского… республиканской… — Ответственность момента даже такого махрового бюрократа придавила так, что он забыл, как называется.
— Я вас слушаю, — решил помочь капитан собеседнику.
— Молодец, — одобрил его голос. — Как тебя по имени-отчеству, Селедкин?
— Семен Петрович…
— Ты коммунист, Петрович?
— Разумеется…
— Тогда ты должен знать, какое сложное сейчас международное положение. Насущная необходимость нашей помощи в Афганистане… — Второй секретарь сел на своего любимого конька и начал чесать про трудности советской внешней политики.
Капитан перестал вникать, и его внимание привлек рокот, доносящийся сверху. Он нарастал, потом появилась вибрация, и дождевые капли на стеклах изменили направление бега с параллельного движению судна на перпендикулярное.
— Там вертолет садится, — засунув лицо в дверь, доложил матрос-разведчик.
— …американская военщина поэтому будет использовать каждый наш промах… — вещал начальник из рации.
Капитан нажал на «передачу» и заорал:
— Тут у нас вертолет какой-то. Ваш? Прием…
— Как, уже? Да, да, наш… Я об этом и хотел сообщить тебе, коммунист. Родина смотрит…
Коммунист не стал дослушивать, бросил аппарат на стол и выбежал из рубки.
На верхней палубе полным ходом шла выгрузка бойцов. Пилот оказался опытным, он искусно держал многотонную машину метрах в трех от корабля, и из распахнутого люка к ним по веревке спускались бравые парни в милицейском камуфляже. Девять человек десантировались удачно, на десятом порыв ветра снес вертолет в сторону, и неудачник угодил в море.
— Человек за бортом! — заорал капитан и бросился к спасательному кругу.
Но командир десанта схватил его за рукав и прокричал в самое ухо:
— Не парься, их за нами много, подберут. Показывай лучше, где террористы.
— Как можно?! — замахал на него руками Петрович. — Такой шум подняли… Там женщины и дети… Обмотанные взрывчаткой смертники…
Вертолет отвалил, и стало возможно общаться.
— Майор Сивый, — представился спецназовец и снова задал свой вопрос по существу: — Так что ты говоришь, где террористы?
— В баре, — ткнул пальцем в пол капитан.
— Пойдем посмотрим. — Майор приказал своим орлам ждать на дожде и ветре, а сам отправился на разведку.
Они с капитаном аккуратно, стараясь не скрипеть ступенями, спустились по лестнице и присоединились к ведущему наблюдение матросу.
— Как тут обстановка? — спросил его капитан шепотом. — Слышали они вертолет?
— Может, и слышали, но виду не подают, — ответил тот тоже шепотом.
Хотя мог и не осторожничать — террористов происходящее вокруг интересовало мало. В баре орала музыка; несмотря на это, бывший интеллигент спал, уронив голову на стойку. Сикомодрыч, кружа его подругу в медленном танце, жадно целовал взасос. Геологи о чем-то спорили. Санек вдохновенно читал стихи.
— Что, это вся банда? — спросил майор.
— Вроде вся, — ответил матрос. — Подходила к ним старуха из третьего ряда. Главарь ей еще все деньги из кассы отдал. Но я думаю, это просто попрошайка.
— Понятно… У кого заряды?
— У главаря и танцора точно, а у остальных — не уверен.
Спецназовец понаблюдал за этой вакханалией с минуту и спросил хозяина корабля:
— Ну, что делать будем?
— Они пьяные… Я считаю, надо их подкарауливать у туалета и постепенно нейтрализовать поодиночке, — задумчиво ответил тот.
— Понятно. Предлагаешь, ждать и молиться, чтобы какой-нибудь алкаш нечаянно не нажал на кнопку. Нет, я так рисковать гражданскими и моими ребятами не могу. Передай на берег, что штурм начинаем через десять минут. — Майор посмотрел на часы. — В семнадцать пятьдесят семь…
И не обманул: в назначенное время вернулся со своей командой и устроил кровавую баню. Санек с Сикомодрычем пали первыми, затем были нашпигованы свинцом остальные пятеро членов «Союза освобождения», пассажирам тоже досталось, но по мелочи. Чудом спаслась находившаяся в эпицентре этого побоища буфетчица.
30
Последний день года выдался по-зимнему морозным и снежным. Огурцов стоял у окна своего нового кабинета и, наблюдая, как красиво валятся с неба снежные хлопья, вспоминал подробности вчерашнего банкета. Обмывали уход старого года и одновременно его новые должность и звание.
Так давно ожидаемый карьерный скачок произошел после обнаружения им банды убийц и вымогателей, членами которой оказались коротышка и братья Мерзоевы. Делом заинтересовалась Москва и следствию с самого начала подключилась центральная прокуратура. Оно еще далеко не закончилось, но в его процессе уже были сняты некоторые городские должностные лица, милицейские начальники, майор Колотушкин и Пиночет с первым замом в том числе. Огурцов поэтому сделался одним из заместителей нового начальника управления, получил, наконец, майора и о пенсии больше не вспоминал. Другое не менее сложное дело о хищениях из областного художественного музея он уже почти закончил. Большинство народных ценностей были им найдены и возвращены на свои законные места. Лица, виновные в преступлениях, обнаружены; правда, в связи с кончиной ареста и положенного им наказания избежали.

На столе зазвенел телефон. Он поднял трубку:
— Капитан, тьфу ты, черт! Майор Огурцов у аппарата…
Звонили с проходной. Он выслушал донесение дежурного, глаза его радостно заблестели.
— Пусть проходит, — разрешил майор. — Кабинет сорок три.
Положил трубку и, вскочив с кресла, суетливо забегал по комнате. Поправил шторы, валявшуюся прямо посередине пола мусорину запинал в угол и, выискивая взглядом другие непорядки, подошел к книжным полкам. В их стеклянных дверцах на фоне темных томов, доставшихся ему от предшественника, можно было различить отражение его крепкой, словно выдолбленной из камня, головы. Соотнося с ним свои движения, он пригладил редкие, кое-где торчащие волосы и стал нетерпеливо шагать по комнате.
В дверь постучали, он открыл. Перед ним стояла Вера. Она счастливо улыбалась, ее красивое загорелое лицо на фоне обсыпанной снегом зимней одежды смотрелось необыкновенно эффектно.
— Привет. — Красавица протянула ему руку. — Валера… Не думал, наверное, что еще когда-нибудь увидимся?
— Привет. — Он осторожно взял ее узкую холодную ладошку и расплылся в ответной улыбке. — Вера… Наоборот, с нетерпением ждал.
Красавица прошла в кабинет, он помог ей раздеться и, незаметно вдохнув в себя запах, повесил пальто и шапку в шкаф.
— Да ты настоящий начальник, — усмехнулась она, кивнув на внушительную шеренгу советских бонз, таращившихся на нее с портретов из-за его рабочего кресла.
— А, — он махнул рукой, — это тут до меня было… Не успел убрать. Я ведь только второй день как переехал.
— Да ладно, пусть висят, — усмехнулась она и продолжила рассеянно блуждать глазами по стенам.
— Ты садись… Пардон, присаживайся. — Он выдвинул из обоймы гостевых стульев первый, ближний к своему столу, дождался, когда девушка подойдет, и галантно помог ей расположиться. — Извини, спиртного не держу. — Он тяжело вздохнул. — Не пью… Бросил, но могу предложить чаю.
— Спасибо, не хочу ни спиртного, ни чаю…
— Не хочешь как хочешь, — не стал он настаивать, чаю у него тоже не было, не завел еще.
Прошел к своему рабочему месту, сел и впился в посетительницу внимательным взглядом:
— Ну что, давай рассказывай, как там все было в Париже.
— В каком Париже? — устало улыбнулась она. — В Гаване… Нормально. Все так и оказалось, как Веня покойный описывал…
— Постой, постой, насколько я помню, до Кубы долетать вы не собирались.
— Не собирались, но долетели… — Она достала из сумки средних размеров ракушку и поставила перед ним. — Вот, это тебе… Сувенир.
— Спасибо. — Майор, как это обычно делается, поднес ее к уху, послушал и спросил: — А почему у империалистов-то не остались?
— Не захотелось пустыми бежать, — пояснила Вера. — Картин в чемоданах не оказалось. Их в аэропорту вскрыли, а там нет ничего. Вернее кое-что было, тряпки какие-то. Таможенники долго изучали их, пришли к выводу, что это просто тряпки, и вернули.
— Ну, вот видишь, — успокоил ее Огурцов. — Нет худа без добра. Повезло и вам, и мне.
— Ну да. — Она криво усмехнулась. — Кто-то нас кинул и этим спас, а то сидели бы сейчас далеко. Эдик сначала на Леху набросился, заподозрил, что это он захотел их замылить, но потом решил, что это, наверное, его друзей с фабрики работа. В общем, прилетели в Лондон, походили по аэропорту, пооблизывались и обратно в нашу тушку, к родным советским туристам.
— И что, так там никто и не убежал? — полюбопытствовал милиционер.
— Ну да, как же? Шесть человек остались. — Вера наморщила свой красивый носик. — Козлы! Два часа из-за них в самолете парились.
— И что? Жалеешь?
— А что толку жалеть? Нужно найти картины и попробовать снова. Ты, я думаю, не откажешь мне в помощи? — Она протянула через стол руку и, положив свою ладонь на его, одарила бывшего напарника взглядом, обещающим все что угодно в награду.
Тут кстати или нет зазвонил телефон. Милиционер аккуратно высвободил руку, взял ею трубку и, переменив выражение лица с любезного на казенное, сухо представился:
— Майор Огурцов…
Ему полилось оттуда, судя по тому, как снова изменилось его лицо, что-то приятное, он несколько секунд послушал и перебил:
— Лида, извини, не могу сейчас говорить, занят. Потерпи немного, я тебе перезвоню.
— Так ты уже майор. Поздравляю. А звонила… Дай угадаю, — Вера пошарила взглядом по его пальцам и, не найдя кольца, изменила свое предположение, — невеста?
Он неопределенно пожал плечами:
— Пока нет, но боюсь, что мне не отвертеться.
— Поздравляю вдвойне, и тем не менее, — тон красавицы резко сменился на деловой, — поможешь? Помнишь, от лица кого-то там ты их нам подарил? Мы искали сами, хотели спросить у Сикомодрыча, где наши картины, но его и товарища как корова языком слизнула.
— Ну, с этим-то я вам помогу, — согласился Огурцов охотно. — Я знаю, куда они делись, но предупреждаю, история не для слабонервных.
— Рассказывай, я постараюсь выдержать.
— И секретная. Но ты и твои друзья, я уверен, болтать не станете. Ну, так вот, кинули вас, как ты выражаешься, и в самом деле Сикомодрыч с товарищем. С картинами вашими они пытались бежать в Турцию, но неудачно. При штурме «Кометы», которую они хотели угнать, кроме них, было убито пять человек и одиннадцать ранено.  Все простые гражданские лица. Вот так.
— Ничего себе, история! — Вера аж присвистнула от удивления. — А картины?
— Корабль вернулся в порт, вещи горе-угонщиков обыскали и, кроме всего прочего, нашли один ваш чемодан и рулон с картинами. Вызванный из Краснодара эксперт установил, что это подлинные холсты великих русских авангардистов, которые, по идее, должны были висеть в нашем музее.
— Рулон, ты говоришь, нашли, а чемодан расковыряли? — на всякий случай поинтересовалась контрабандистка.
— А чемодан расковырял я, когда прилетел туда в командировку. У меня был выбор: вернуть шедевры народу или позволить им сгинуть на полках вещдоков. Разумеется, я поступил как гражданин. — Новоиспеченный майор хитро ухмыльнулся и кивнул на сейф. — Теперь вот сижу ломаю голову, что написать в деле про то, как эти полотна от мошенника Горизонта смогли попасть к дисидентам с кожгалантерейной фабрики.
— Понятно… — Вера печально вздохнула. — Это сколько же из-за этих картин людей погибло? Какие-то кровожадные они…
— Это точно, — согласился майор. — Так что, радуйтесь, ребята, что хотя бы мы с вами живы, здоровы и все еще на свободе.
Он улыбнулся и суеверно поплевал через левое плечо.