Чужовка. дед нквд-шник

           Моя мама русская. Единственная, среди своих родных, происходивших из крестьян-колхозников получила два высших образования. Образование сделало возможным знакомство моих Папы и мамы. Однако не отменило отличий в национальном и социальном менталитетах, что не могло не сказаться на дальнейшем развитии отношений моих родителей.
          Мама моей мамы бывшая колхозница баба Дуся вторым браком в что-то около 70-ти лет вышла замуж за пожилого пенсионера 1909 года рождения. Начало 1990-х. Дед был перспективным - пенсия работника НКВД в разы превышала аналогичный доход среднестатистического труженика бывшего СССР. У супругов был брачный договор: он ей пенсию сотрудника органов государственной безопасности, она ему полный пансион и похороны.
          Звали деда Поветкин Михаил Сергеевич. Он рассказывал, что подписывал приговоры участвовал в "тройках" НКВД в 1937-1938 годах и однажды был приглашён на банкет в Кремль. Первых лиц государства со своего места не видел, но сидел за одним столом. Делал косноязычные попытки писать мемуары. Поскольку со времен Гражданской войны и, тем более, 1937-1938 годов политическая конъюнктура и кадровый состав руководства гражданина Поветкина претерпели многократные изменения, мемуары имели большое количество редакций. Одни фамилии в списке лиц, с которыми ему посчастливилось посидеть за одним столом на банкете в Кремле зачёркивались, нужные политически актуальные, надписывались сверху. Рассказывал, что выносил приговоры баптистам. Чтобы плохого не думали, пояснял, что баптисты не свои не православные. Дед был из ограниченных малообразованных крестьян. Разговоры не подразумевали подробностей. Так что не удивлюсь, если под баптистами он имел ввиду всех, кого православные называют "инославными". А, значит и католиков.
   
          После "троек" Михаил Сергеевич, с его слов, служил в лагере. Поэтому первое, что бросилось в глаза, когда однажды летом я приехала к биологической родственнице в Воронеж, было обилие красивых вещей. Дом бабы Дуси с появлением в нём деда НКВД-шника стал увешан большими живописными полотнами в красивых богатых рамах. Это не были штампованные типографские репродукции. Это были мастерски написанные масляными красками живописные копии таких известных картин, как "Мишки в лесу" и "Охотники на привале". Кроме картин были металлические шкатулки с изящными выгравированными орнаментами. Когда я узнала историю появления всех этих вещей у деда бабы Дуси, меня взяла оторопь. Сюжет, достойный Стивена Кинга.

         Жена у деда НКВД-шника, как говорили, была под стать ему и умерла спокойной смертью от старости. Дочь закончила жизнь самоубийством. Сын хронически злоупотреблял алкоголем, с женой развёлся. Единственная внучка - дочь сына - была глубоким инвалидом с рождения. Только однажды видела сына Михаила Сергеевича. Он пришёл к бабе Дусе и с гневом обвинял своего отца в самоубийстве сестры и других вещах, известных им двоим. Его под локти вывели вон.
         У деда НКВД-шника была ещё сестра. Она не принимала никакого участия в обеспечении старости своего брата, но объявилась после его смерти с претензиями на наследство.
         Всё это очень похоже на то, о чём говорила в одном из интервью легендарная Вера Миллионщикова: "Отслеживаю судьбы детей НКВДшников, с которыми училась. Боже, какие страшные судьбы! Кто-то спился, кто-то умер, а кто-то — родил лилипута. Грех родителей просто так не отмолить, без платы — нельзя, и если старшим платить не пришлось, по счетам заплатят потомки".

         Михаил Сергеевич предъявил бабе Дусе претензии с угрозой урезать содержание: когда он соглашался оплачивать свой пансион, не было договора, что он должен терпеть её внуков. Моя старшая сестра была маминой протеже - баба Дуся знала, что её трогать нельзя. А, вот я была дочерью своего Отца. Один только факт моего пребывания рядом, сам по себе, заведомо сопровождался так любимой моей мамой фразой: "Просто не нужно было рожать второго ребёнка". Поэтому досталось мне.
         Баба Дуся, и без того вечно орущая грубиянка, стала больше прежнего давить на меня - тогда 7-8 летнего ребёнка. Я должна была помнить, что куска хлеба ещё не заработала и, что у неё в гостях. Должна не мешать отдыхать её деду, а в противном случае, нечего к ней приезжать.
         Я была бы рада и счастлива к ней не приезжать. Этому были бы рады и мои Бабушки польки, ждавшие меня в Вязьме. Отношения были таковы, что бабушка Вика и бабушка Аля давали бабе Дусе деньги на празднование моего Дня рождения, как чужой тётке, заведомо справедливо понимая, что свои деньги на мой День рождения она тратить не будет. Контраст между миром моих Бабушек полек в Вязьме и миром бабы Дуси в Воронеже, был на столько велик, что поездку по неволе из, для меня Папиной, Вязьмы в мамин Воронеж я каждый раз предвкушала с ужасом и отвращением.
          Каким нужно было быть человеком, чтобы ребёнок радовался твоей смерти, как избавлению от мученичества? Баба Дуся была такой. Честно говоря, даже её дед НКВД-шник был мягче и дружелюбнее по отношению ко мне, чем баба Дуся, переносившая на меня ненависть своей дочери к мужу и его семье.

         Сейчас моя мама с плачем Ярославны морализирует о "подонках" не помнящих родства, которые не ухаживают за могилкой девяностолетнего дедули и восьмидесятилетней, его жены, бабули. Всё в запустении. Только она одна и убирает. Ах, какие бессовестные! Ах, какие нелюди! Послушаешь со стороны, поразишься, какой совестливый человек. Если, не знать, чьи это могилки.
         Я не могу сказать своей маме, что этот дед, могилку которого кроме неё никто не убирает, в составе "тройки" НКВД подписывал смертные приговоры таким людям, как католический священник духовный отец моей Прабабушки ксёндз Пётр Авгло и племянник моей Прабабушки Мечислав Станиславович Романовский. Не могу это ей сказать, потому что не хочу вслух услышать её злорадство. Ненависть к мужу и деньги деда НКВД-шника в глазах моей мамы служат оправданием палачу. Загадочная русская душа.
         Не хотела нести эту грязь на страницу о чистых и красивых людях. Но, без этой зарисовки не увидеть картину эпохи в истории одной семьи.
         

         Вечная память Мечиславу Станиславовичу Романовскому (расстрелян по решению "тройки" НКВД в 1938 году, посмертно реабилитирован).
         Вечная память ксёндзу Петру Авгло (расстрелян по решению "тройки" НКВД в 1937 году):
          "Духовенству запрещен доступ в госпитали; больные умирают без исповеди в коммунистических кооперативах и коллективах. Кто крестит ребенка, или венчается в церкви, или приходит в церковь, будет уволен с работы, исключен из союзов и даже не получит пенсию по инвалидности.[…] Они не дают духовенству и набожным католикам хлебные карточки, а любой, кто позволит священнику поселиться у себя на квартире, облагается налогом.
          Кладбище в руинах, кресты сломаны, надгробия разбиты, фигурки Христа сорваны с распятий, трупы выкапываются в поисках золотых колец или крестов […]. В школах насмехаются над детьми-католиками, в газетах описывают их как "неподходящий элемент". Учителя срывают крестики и медали с учеников и заставляют их публично танцевать, богохульствовать и есть мясо на Страстную Пятницу, Святую Субботу и Пасхальное Воскресенье". Кс. Петр Авгло.
         
          На фотографии ксёндз Пётр Авгло настоятель Смоленского римско-католического костёла Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии.