Тихий час

Как самая интересная и неожиданная история— эта произошла в четверг. Чуть позже полудня. А если быть точным, в Тихий Час.
Ещё где-то кому-то встречалось солнце, уже холодное и тусклое. Конечно, на небе ему делать было нечего, его вытеснили дождливые тучи, собираясь всё лето, скрываясь за горизонтом. Люди познавали печаль. Они плакали в подъездах, заедали эмоции сахаром и как можно чаще переключали каналы на телевизоре. Только самым внимательным удавалось разглядеть Солнце. Это было лишь тусклое отражение уже холодной и никому незнакомой звезды в окнах ближайших домов. Солнцу было не до людей. Не до чего, если быть честным. Поэтому люди, проводя свободные вечера в настойчивых поисках, отходили ко сну под колёсами городских трамваем. Погибали.
— Да, в октябре они могут и по нескольку за раз ложиться,— смущённо рассказывает нам машинистка.— Им это уже как-то без разницы, да? А мне дополнительных дней к отпуску, где-то по три за одного. Так что никаких претензий, собственно, нет.
От всеобщей тоски и пропавшего Солнца, здания готовятся к холодам. Стены скрепят каждый день, перестраивая сами себя. Где-то бьются стекла. Рамы не выдерживают подъездного давления и бросаются вниз, кто куда. Туда же и балконы, тянущие вместе с собой случайных утренних курильщиков. Обломки дерева и настроения летят прямо в голову или на лобовое стекло проезжающих машин. Никто не замечает.
Руслану, нашему случившемуся герою, не нравится, когда в его голову попадают случайные предметы. Особенно осенью, когда в кудрях может застрять лист клёна, особенно пожухший. Но ему очень нравится смотреть наверх, когда он выгуливает свои ка-кожаные туфли.
— Такие ту-туфли у мьеня, потому-что-что-что я заикаюсь. И-или же, возможно, по-потому-что-что-что я никак не опре-преде-преду-ля-люсь! Уф! Там либо «Ка-ко», либо «Ко-ко». Такой вопрос вот.
Руслану нравится выдумывать ненужные вопросы, но не любит искать на них ответы. Выгуливая свои ка-кожаные туфли он старается почаще прыгать. Ну и повыше, если получится. Приземляясь ровно на бордюр, он аплодирует каждому участнику этого момента. Даже если ударится о голубя. Инциденты с голубями не случаются чаще трёх раз на неделе, всё остальное— исключение.
Руслан ненавидит лужи, но к воде относится сдержано. И всё-таки, заметив на дороге пятно воды, старается его обойти. В ещё неосвоенные двадцать четыре года Руслан уже не скрывает своей привычке к свитерам. Самым колючим из них он уделяет внимания даже больше, чем своим волосам и даже туфлям.
— Н-на т-т-третьем месте, ког-да-да-да осень. И на пятом, когда ле-ле-лето,— уточняет для нас Руслан.
Он носит свитера с детства, надевая, по ужасной привычке, прямо на голое тело. Мама, видимо, не доглядела. И если свитер оказывался колючим, ну вот очень колючим, какой только может быть— Руслан издавал такой звук:
— уА!— в этот момент голос идёт напрямую от сосков.
Для более точного описания нашего героя, меня просят уточнить ещё несколько деталей о нём. Руслан обожает, когда сока в пакете хватает ровно на его стакан. Но он тайно радуется, когда вынужден сделать ещё несколько глотков из упаковки. Он не любит, когда там что-то булькает. Руслану нравятся цветы. Только не жёлтые. Доверившись Вадику Королёву из музыкальной группы OQJAV, он верит, что жёлтые цветы несут в себе измену. Хотя фактов так и не было, глупые приметы. Руслан обожает яичницу на завтрак, из трёх яиц. И тосты с творожным сыром. Ещё Руслан, как и многие из его знакомых, любит рассказывать о себе лично. Только письменно, чтобы не заикаться и не тянуть время собеседника напрасно. Ведь долгое время Руслан считал себя неинтересным парнем, пока не встретил Людмилу. Её он любит больше всего на свете, прямо как в сказке.
— На пе-пи-пе-первом месте осенью, зи-зи-зи-зимой, летом и…— забыл слово Руслан.— Ну-ну вы поняли, да?
— Конечно,— отвечаю я, выделяя это всё прямой речью, чтобы было проще понять. Да?
Громыхающий местный трамвайчик, в котором едет Руслан, хочет повернуть на перекрёстке. Так удобнее добраться до метро. А то ему надоело, трамвайчику. Пассажиров хоть и немного, но историй у каждого с два вагона, а у трамвайчика он только один. И обшивка у кресел порвалась. Приходится успокаивать:
— Вы де-ла-е-те вдох! Всё бу-дет хо-ро-шо!— повторяет трамвайчик, вспоминая старую песню забытой группы Ноль.
Всё это здорово, думает Руслан, но нам не по пути с тобой, трамвайчик. Вот если выпрыгнуть прямо на перекрестке, а приземлиться точно на бордюр, и если по пути машина не собьёт, можно добраться до дома за минут пятнадцать, а может-быть и двадцать две. Как Руслан пойдёт.
Отмахиваясь от страхов, как от жирных и вонючих мух, а может и просто только от муж, жирных и вонючих, Руслан пробирается к выходу. Перебирая ногами под звуки баянного перебора забытой группы Ноль. Прямо в такт. Легким пинком получается открыть дверь местного трамвайчика. Заднюю, если быть точным.
Трамвайчику без разницы, если честно. Он устал. Едет в закат, желая скинуть всех пассажиров у метро, не открывая двери на вход. А там будь, что будет. В Лефортово можно раствориться с историей, никто не заметит. Поэтому, когда Руслан открывает пинком заднюю дверь, жалуются только бабушки, которым дует. В этот раз их целых три.
— Лала-ла-ла.
— Лала-ла-ла!
— Эй,— говорит третья,— Как не стыдно! На этом полудохлом трамвайчике катался сам Михаил Афанасьевич Булгаков!
— Ага,— отвечает Руслан, стоя уже на лестнице.— И тоже не платил!
 
Руслан выпрыгивает. И я за ним. Засунув руки поглубже в джинсовку, он успевает пролететь до самого тротуара. Приземлившись прямо на бордюр, он шмыгает носом, подёргивая глазом от радости и начинает аплодировать.
—А па-па-па-ахнет как!
—Смертью,—отвечают ка-кожаные туфли.
—В октябре так постоянно,—добавляю я.
Ка-кожаные туфли те ещё спутники, хочу заметить. Правый считает себя ботинком, а левая кедом. Только летом, но всего лишь на один месяц, им удается найти компромисс. Кажется, в июле. Они считают себя сандалиями. Руслан уважает их выбор.
—А мне пофиг,—врёт Руслан.
Иногда, конечно, он устаёт от споров своей обуви. Несколько месяцев назад они договорились поступать так: ведёт беседу тот, куда поворачивает Руслан. Направо— правый, налево— левая. Сейчас, кстати, очередь левой. От неожиданности и неподготовленности, Левая ничего не может сказать. Только поёт. Песня может и хорошая, но:
—Ле-левая совсем-ем-ем петь не умеет. Это смущает меня больше всего в ней, осо-бе-бенно на улице, те-те-тем более в твоей компании.
—Раз такое дело,—говорит Правый.—Может, давай, тогда пнём вон тот мусорный бачок?
— Что? Нет, нет! Никаких бачков, Правый. Я только что вас почи-стил-стил вас.
— Тогда давай в лужу!
— Ка-какую?
— Лужа?— услышала Левая.— Лужа! Это мне нравится, да.
— По луже! ЛУ-ЖЕ! ЛУ-ЖЕ!
Даже я поддержал эту идею. Ну, потому что я не хороший персонаж, хоть и безымянный.
— Ох. Да что ж вы! Как-как? Где же вы её-ё-ё разгля-ля-де-дели? Я же внимательно смотрел…
На небе как и всегда пусто, а на душе тяжело. Небо, кстати, очень комплексует по этому поводу. Поэтому оно, наверное, такое тусклое и серое. Дождя бы. Но Дождь не навещал её с прошлого вторника. Больше недели. И даже не звонил. «Подонок»,— рисует Небо звёздами в ночи, когда все спят. Но самые проницательные горожане, оставшиеся в живых после полуночи, замечают небесную тоску. Они выходят на балкон, или во двор. Взяв на плечо гитару, или ведро в руку, начинают петь. Никаких балалаек!
— Шу-шу, шу-ах!
— Кажется, я разучилось плакать, мои дорогие полуночники,— жалуется Небо.
— Если Небо не плачет, то оно кричит!— отвечают полуночники и погибают. Мгновенно.
В воздухе раздаётся грохот. Становится душно и всё как-то бессмысленно. И когда безразличие сменяет гром, сердце полуночников не выдерживает. Рвётся на кусочки и вылетает с кашлем, застревая иногда в зубах. Полуночники сваливаются с балконов и лавочек под овации жителей, мечтающих поспать. Так Небо снова остаётся наедине со своей болью.
— Я по-по-по-понял эту историю, ага,— говорит Руслан.— Но тогда лужи откуда?
— А ты смотри,— говорю я.
Мы стоим, задрав подбородки. Смотрим на ближайший дом. Из каждого окна, открытого или заколоченного, льётся вода. И огромное пятно, растекающееся от первого этажа до пятого.
— Пахнет слезами.
— Ах слёзы, слёзы, мои слёзы!— поёт Левая.
— Мои несбыточные грёзы,— добавляет Правый.
— Ти-тихо. Кому-то там и правда плохо. А ты, Левая, выдумываешь грустные песни.
— Ничего я не выдумываю, Руслан! Это же песня Палы Угачёвой!
— Кого?
— Нет ника-ка-какой Палы Угачёвой. Есть Алла, как её! Ой, да ну тебя!
Прислушавшись, Руслан подходит к дому. Из открытого окна, где-то на втором этаже, слышен напев. Вперемешку с воем. А потом, совершенно случайно, из того же окна выпадет ваза с желтыми цветами.
— Черт! В сторону! Это к измене!
Ваза падает рядом с нами. Несколько осколков застревают в волосах у Руслана, будто специально.
— К измене? Ты опять за своё?— спрашивает Правый ботинок.
— Так Ва-вадик Королёв сказал. Иль-ли Катя. Её фамилию не помню.
— Глупости какие. Цветы— это всегда о любви,— говорит Левая кеда.
— Но-но я же слышал-шал. Значит, кому-то это надо?
— Всем только и хочется на тебя плохо повлиять. Думай, как самому хочется, ладно?
— Хороший совет,— подтверждаю я.— Только не всегда работает.
— Погоди, погоди-ка. Что там за споры?
Мы слышим голос прямо над головами. Журчащий, нежный, но незнакомый. Это новая лужа, как я потом понял. Вытекает прямо по подоконнику на улицу. Настоящий ручей слёз. С глазами и губами из смытого макияжа. Два рта, второй поменьше, ещё несформированный. А глаза уже на месте. Впитав в себя самые пошлые оттенки помады, губы тут же лезут целоваться. Однажды я уже встречал такой, но поменьше. Тогда меня называли Саша Чаакин. Не помню, когда такое было. Так что рассказывать нечего.
Ручей из слёз мочит волосы Руслана, подбираясь поближе. Мочит воротник и футболку. Прямо в области сердца. Тело окутывает импульсивная тревога, как называет Руслан щекотку, тянется от шеи к пупку. Печальный вид: колени дрожат, глаза сворачиваются, а голос выкрикивает:
— Ы! ы! Е!
Мне неловко. Но «бу-дет всё хо-ро-шо». Ручью слово:
— Молодой человек… Молодой же, да? А то я одним глазом ещё еле вижу, а второй не шевелится. Скоро будет на месте. Дождёмся, ладно?
— Ага-га-га-аг-га!
— Но буду с тобой откровенна. Вопрос на засыпку, понял, да? Не найдётся ли в твоих карманах одной-двух сигареток для меня и моего второго рта? Ну? Чтобы утешить тоскливое настроение.
— Но почему вы т-так печальны?
— Война! Война, мальчик, а как же? Внутренняя война. Эмоциональная. Необузданная. Космическая. Каждой капельки жалко. Чихну и разольюсь. А хочется, чтобы наверняка, понимаешь.
— Держи,— говорю я. — У меня есть пачка. Из прошлого рассказа, забыл выложить.
— Д-да. В-вот что. Пони-ни-маю.
Я достаю из кармана пачку. В ней есть всё, что нужно каждому. Огонь, туман и «вы де-ла-е-те вдох».
— За-значит всё не так уж и плохо?
— Эх, только на сегодняшний день,— отвечает Ручей.
Руслан радуется. Хрюкнув, утирает нос, а то мокрый. Он никогда не курил, поэтому морщится от запаха. Я тоже. Мы стоим молча. Наблюдаем, как курит Ручей-слёз, испаряясь потихоньку. Вместе с дымом сигарет.
— Ох, а вот и мой спутник,— приветствует Ручей-слёз свой второй глаз.— Давайте-ка разглядим вас получше.
Не знаю, каким вы представляете себе Руслана, когда читаете. Поэтому вынужден привести определение Ручья-слёз, которое на мой взгляд описывает нашего героя очень точно: «какой красивый, какой нервный».
— Хо-хо-хорошее название для музыкального альбома.
Нет ничего лучше, но и ничего удивительно в том, чтобы молодого человека назвать нервным. А цвет волос и размер обуви кому интересен?
— Кстати,— говорит Ручеёк.— Сами то будете?
— Нет.
— Нет, спа-спас-спасибо.
— Ни за что!— отвечает Правый.— Он же идёт к любимой.
— Как в настоящей сказке?
— Да! Как перед великим сном,— добавляет Левая кеда.
— Шу, шу…
— Шу-ах, мои дорогие! Прощайте!— кричит Ручеёк-слёз, испарившись от сигареты.
— Лала-ла-ла…
— Лала-ла-ла,— провожаем мы Ручеёк строчками из старой песни забытой группы Ноль.
 
Людмилу преследует шум. Куда бы она не пошла, чем бы не занялась, о чём бы не подумала. Поэтому она старается не думать и ходить только от случая к случаю, прежде с этими случаями созваниваясь. Она может пролежать в постели около недели, прежде чем её начнёт грызть совесть.
— Я как великий Моррисси! А ты всего лишь банковская карта.
— Это лишь реинкарнация,— отвечает Совесть, облизывая мизинец левой ноги.
— Ну и что?
Совесть повержена. После подобных вопросов она ещё неделю, а может даже и две, приходит в себя, скромно прячась под кроватью. Плачет, портя свою дебетовую обложку. И по ночам, если за Людмилу заступились её подружки-заколочки, можно было слышать, как Совесть звонит кому-то, просит стать кредиткой. Отчаянная.
Подружки-заколочки обожают Людмилу. Только они скорее не заколочки, а канцелярские скрепки. Или типа того. Такими ещё скрепляют, может видели, рукописи писателей-счастливчиков. И всё это обычно на глазах у писателей— старателей, с которыми обходятся лишь щелчком степлера. Что происходит на глазах у писателей-неудачников, чьи тексты отправляют в мусорное ведро.
— Н-ну зачем-то-то так? Отдайте! Бумагу же жалко.
— Вот и именно— жалко! Иди отсюда, Руслан, совсем достал. Будто не знаешь, что это теперь собственность нашего журнала.
— Нн-но вы же его урне-не…В ур-урну!
— А это уже наше дело. Жить там твоему рассказу ещё пять лет. По регламенту, знаешь ли, всё строго!
Но вернёмся к Людмиле. Она любит нарушать правила. Она не смотрит телевизор, но очень любит, чтобы он шёл фоном, когда она вяжет. Ей нравится использовать свои заколочки на пакетиках с рисом, потому что она ненавидит, когда крупа рассыпается по полу. Она не любит шумные компании, но скучает одна. Ей нравится краситься в новый цвет каждую неделю, но постоянно скучает по предыдущему.
Сейчас её волосы жёлтые. Это уточнение я привожу на тот случай, если не найду правильного мелка для рисунка. Людмила намного меньше Руслана. В масштабном соотношении, и только потому, что я ещё плохо рисую женщин. Но я стараюсь. Как и стараюсь не забыть рассказать о самой весёлой и простой игре Людмилы со своими подружками-заколочками.
— В самолётик!
 Тогда Людмила расправляет «крылья» этим цветным зажимам и бегает по комнате, насвистывая мотивы брит-попа.
— В вертолётик!
Роняя всё вокруг, Людмила несётся дальше. Она поднимает «крылья» своих подружек, представляя их вертолётами. Но никак не боевыми, а прогулочными. Некоторые из них могут долго держаться на воде, если Людмила наполнит ею раковину. Цветные заколочки может и прищепки по-настоящему, но по тому же настоящему они самые верные её друзья.
Когда у девушки есть подружки, они постоянно друг другу что-то советуют. Неизбежная необходимость, как и мужчин с их друзьями. У мужчин, думаю, эта необходимость выражается даже куда острее. Короче, Заколочки знают своё дело, даже если никогда этого не делали. Это получается на эмоциональном уровне, где-то внутри их алюминиевого корпуса.
— А если крыша протечет, когда начнётся дождь?
— Или закончится рис… Дожили!
Людмила бегает глазами. Из стороны в сторону. Заставляя шуметь то книжную полку, то зеркало. Снова полку, ещё раз зеркало…
— Что же вы предлагаете, Заколочки?
— Как что?
— Ну что? Нужно идти.
— Да, в магазин!
— Магазин!
Людмила смеётся. А вместе с ней плюется в ванной кран, пуская то горячую, то холодную воду. Шипит раковина. Сворачивается коврик. Скрипит одеяло. Книжные полки сталкивают постояльцев, особенно Рубину и Сэлинджера.
Настенные часы, совершенно белые, без циферблата— единственные, кто не подаёт виду. Их оставил здесь бывший квартирант, разочарованный художник.
— Мы так решили,— объясняет нам Людмила,— потому что он оставил не только часы. Также нам достался от него мольберт, тридцать две картины море, две упаковки картриджей для цветного принтера, графический планшет с паршивым проводом и носовой платок, прилипший к потолку в кладовке.
— Т-трогать мы его-го так и не стали,— добавляет Руслан.
— Я рада, что Ты пришёл,— говорит Людмила, заваривая чай. – Мне приятно, что напоследок у нас с Русланом возьмут интервью и сделают иллюстрации.
— Ну. Это не совсем так. Вообще-то я просто на кофе заскочил,— говорю я.— Но да, я уже понял, что на меня другие планы. И этот зелёный чай…
— А ты не любишь?
— Я не знаю. Не помню.
Я поискал в карманах своей рубашки, пусто. Даже в заднем кармане джинсов, там только фантики.
— Кажется, я потерял своё мнение,— говорю я.
— Не парься. Тебе не пригодится, ты и так хорошенький.
— П-последние несколь-ко-колько недель мы тратим очень много денег.
— А что, ты уже начал давать интервью?
— Тогда я начну записывать, подожди.
Руслан рассказывает мне, что они с Людмилой тратят много денег. Но это не главное, хоть он и просит отметить, какую футболку с лого «Шугейз» он купил в интернете у Саши Гранжового. А Людмила хвалится своими сапогами. Но прежде всего, ещё до всех этих трат, они закупились двумя упаковками Сон-Творного, как говорит пара.
— Сон-Творное?— уточняю я.— Как пишется?
— Да как хочешь. Это же обычное снотворное. Мы придумали это название, чтобы, знаешь, было романтично. Как в сказке. А не как в репортаже дневных новостей.
— Понимаю.
— М-мо-мода,— добавляет Руслан.
— Ага. Жаль, что затянулась не на пару дней.
Руслан и Людмила, после того как я уйду, хотят покончить с собой.
— Умереть на своих условиях, пока это возможно.
— В этом есть что-то.
— С-с-смысл?
— Да нет, дорогой, он о философии.
Но я думаю о несчастье. Мне кажется, это страшно— принимать решение самому. Особенно такое. Глупость— первое, что всплыло в голове. Но стоит мне выйти из квартиры, я уверен, как начну завидовать им.
Оказывается, это не первая их попытка. Вдохновившись запахом осенней травы, Людмила предложила топиться. Они пришли к местному пруду, где-то в парке. Прыгнули туда. Утонули, как говорит Руслан. А через минуту, или меньше всплыли.
— Не знаю, может надо было голыми прыгать?
— Нет, тогда мы станем ещё легче,— объясняет Людмила.
— М-мы плавали там как утки.
— Да! А мне хотелось, чтобы как камни!
 
Ещё они планировали удушиться, привязав себя за ремни к батарее в ванной. Тоже не вышло. Руслан, расслабившись, начал падать, но ударился копчиком об пол. Сосед Дивинский смеялся три дня, пока не написал об этом сборник. А Руслан впервые расстроился из-за своего роста, он оказался слишком большим для такой маленькой и съемной ванны. Людмила и пробовать не стала. От легкости сознания, её приподняло к потолку. Сосед Дивинский посмеялся и над этим, но не брался за новый сборник, пока не придумал пару шуток про дерьмо и пропавшего редактора Темешева.
— А если я скажу, например, что он уехал в новый город? И что он нашёл друга в такси, да? И что, и что, и что всё время идёт дождь. Ха! Ха-ха,— представляю я те шутки.
По телевизору, стоящем на холодильнике, показывают мультики.
— А кто такие «Фиксики»?
— Лучше не-не-не спрашивай.
— Ага. Соседи снизу каждую ночь задавались этим вопросом. Вчера их разорвала луна. Слышал об этом?
— Черт,— говорю я.— Они никогда не узнают.
— Потому что кто такие «Фиксики», это большой-большой секрет.
Я пью чай. Слушаю истории неудачных самоубийств, представляя смог бы я также. Сердцедёры, как я слышал, убрали из продажи после смерти Бориса Виана. Это было лет шестьдесят назад. А стреляться из оружия совсем не романтично. Крови полно. Хотя я знал и такого человека, бывшего военного. Он был молод, приехал из Петербурга. Но не в Москву, а в степь. Получил табельное оружие, кажется, пистолет Макарова. Ещё ему насыпали горсть пуль, на всякий случай. А вечером, когда он остался один в своём новом общежитии, думая о следующих пяти годах службы, застрелился, сидя на стуле. Больше никакой мебели там не было. Только стул и стол. Хотя это история, так что я всё это мог и выдумать. Не помню, если честно, что из этого правда.
После ещё одной неудачной попытки Руслана покончить с собой— он пытался уколоть себя напильником в сердце, пара решилась на ванну. Резать вены, слушать музыку, заснуть навсегда в воде. Но, к сожалению, ванна на съемной квартире оказалась маленькой. Выматерившись и насмеявшись, Руслан и Людмила пришли к общему решению. Уснуть в кровати, наглотавшись снотворных. Взявшись за руки. В свадебной одежде.
Это всё, что я должен знать. Наступает тихий час. Белоснежные часы тверды в своём утверждении, как и всегда. Мне пора уходить. А Руслан и Людмила должны умереть.
Они уже приняли таблетки, пока мы пили чай. Каждый по горсти, запивая из одного стакана пополам. Уходя, я вижу, как Людмила и Руслан прощаются со своими верными помощниками. Руслан начищает свои ка-кожаные туфли, а Людмила своими подружками-заколочками подвешивает туфли на гвоздики.
— Вот так. Чтобы на помощь позвали и сразу всё рассказали.
— Подожди-дожди-дожди…Я Левую не до конца почистил. Ещё момент,— он стирает с подошвы капельки слёз и кладёт щётку рядом, на стиральную машинку.
— Так. Ты Жемчужинке еды оставил?
— Д-да. Но м-может мы просто её выпу-пустим?
— Я могу забрать её,— предлагаю я, всё ещё стоящий возле двери.
— Ой, нет. Спасибо, но не надо. Она к тебе ещё не привыкла, а у неё такой период, понимаешь, она кусается много.
— И сь-сь-си-си-сильно.
Руслан и Людмила, по одному, незаметно, начинают зевать. Кажется, это замечаю только я.
— Не стоит задерживаться гостю, если он не просится на ночь,— говорю я и открываю дверь.
— До встречи-чи,— машет Руслан.
— Какой встречи? Ты забыл? Мы умираем тут вообще-то!
— А, тэ-точно!— осознаёт Руслан.— Тогда пока. Прощай, мой друг.
— Прощай, Руслан.
— Всё, пока-пока. Приходи к нам на могилки, если закопают.
Дверь закрывается. Я спускаюсь по лестнице, держась за перила. Иногда мои ноги путаются. Особенно, если на меня сваливаются переживания. В этом подъезде они на каждом шагу. Какие-то гадости всё-таки лезут в уши, мои глаза тускнеют. Я начинаю чувствовать себя одиноким.
И мне интересно только одно: если я стал последним человеком, которого они видели перед смертью, можно ли назвать нас друзьями?
— Глупости это, Артём— тянутся голоса из моей сумки.
Я перебегаю дорогу. Прыжком от бордюра взмываю вверх. Засунув руки в карманы, похожи на куропатку, лечу до ближайшего трамвайчика. Мы вместе с ним поём:
— Всё бу-дет хо-ро-шо! Вы де-ла-е-те вдох!
В трамвайчике сухо. Слушаю разговоры случайных бабушек. Как-всегда им дует. Даже если они умрут, я думаю, то каждый день какой-нибудь бабушке наступает пора идти на пенсию. Вот тогда ей и начинает дуть.
— В счастливое время живём,— говорит какая-то бабушка.
А я еду, прислонившись к окну. Меня укачивает на повороте. В наушниках играет знакомая с детства группа Ноль. Ещё несколько остановок и будет конечная. Не знаю, что дальше.

КОНЕЦ,
 так и не наступивший, растворяется с первой мыслью. Руслан открывает глаза. Дыхание застыло, лишь бы не сдаться. Что-то пошло не по плану. Теперь страшно взглянуть на Людмилу! Вдруг она никогда больше не откроет глаза? Он никогда себя не простит.

О том же думает и Людмила, не смея повернуться к Руслану. Она еле дышит, замирая каждый раз при мысли о жизни. Продолжающейся и необъяснимой.
Только Жемчужинка, очень уверенный хомячок, добралась до главного в своей жизни. Давней её мечтой, с которой она засыпала в своей норке, было— найти ногу Руслана, ухватиться за большой палец и укусить. Как следует. Не в знак неуважения или какой-то несправедливости, а так. Что-то на животном, наверное. Жемчужинка даже не пыталась объяснить себе экзистенциальное желание этой потребности. Она же хомяк, которую с рождения называют мышью.
И вот, схватившись за большой палец правой ноги, Жемчужинка кусает! С интересом, с силой, со страхом! Будто опьянённая, она тут же теряется, упав на спинку. Есть что-то такое в сирийских хомяках, а может и не только в сирийских, от чего они уносятся, как пуля. Жемчужинка отлетает в сторону и, скребя когтями, скрывается где-то за шкафом, а может и за столом. Пропала!
Сердце Руслана забивает новый такт. Что-то в стиле Weezer, какой-то группы из детства. Схватившись за простынь, ощутив прилив щекотки чуть выше колена и тяжесть в груди, Руслан взлетает над постелью.
Он кричит! Вместе с Людмилой.