Счастье

Давно ли, недавно ли – жил на свете Шлема Кац.

Когда был он маленьким, бабушка все восхищалась – какой мудрый! Настоящий Соломон!..

Идет маленький Шлема по улице– а мужик на воз мешков накидал кое-как, и верхний вот-вот под колеса, в грязь свалится.

Эй, мужик! -кричит Шлема. - Смотри, вот-вот мешок в грязь упадет!
Мужик обернулся – глядит – и вправду–такая незадача.
Неудобно стало, что малыш ему такое кричит. И не знает, что ответить.
Крикнуть – «не твое дело, жиденыш»? Так малый совсем, и совестно вроде такого называть ругательно.

Остановился, поправил.

Услышал это сосед, и вечером между прочем рассказал бабушке Шлемы о том, какой у нее умный внук и как его незнакомый мужик послушался.

А вся мудрость Шлемы, или, вернее – грусть была оттого, что болел он часто. Вот мама и тряслась над мальчиком, да так, что тот на улицу неделями не попадал.
Как-то познакомился он с сыном мельника Симой. Целый вечер играли мальчишки, а утром договорились сходить на рыбалку. Не на речку, где глубоко и можно утонуть – а на пруд за огородами.
 
Долго мама не соглашалась, потом, сжалившись, согласилась. На улице лето, а пруд тот – действительно воробью по колено.
И, дав клятвенные заверения, что «он не полезет в воду низачто на свете», мальчик уснул.
Но утром такая хорошая, верная дружба не продолжилась. Потому что утром у Шлемы поднялась температура.

Вот он от скуки и выучился читать в пять лет, а так все больше газеты читал и взрослых слушал. Как зарядит потом про японцев, императорскую семью да модную болезнь аппендицит – взрослые не знали что и думать. А он просто «Общеполезный календарь за 1912 год» от корки до корки раза три прочитал.

Потом еще был случай. Заказала бабушка дров нарубить на зиму. Пришел во двор мужик – рубашка домотканая, веревкой подпоясанная. Давай дрова на колоду ставить да со всего размаху топором гатить. Шлема, как обычно, во дворе – то ли выздоравливает, то ли заболевает – словом, на воздух уже можно, а вот со двора – ни-ни - тут же стоит, смотрит. Уже и мать ему в окно кричала «отойди ты ж боже мой, полено как отскочит, как даст по голове, ох ты ж боже ж мой!»
Ну и все в таком духе.

Пришлось маму послушаться, и пойти в дом, «Ниву» читать.

Прошло время, уже и мужик умаялся. Топор в колоду воткнул. Сел во дворе, лук да хлеб на холстине выложил. Нож острый, как бритва, из-за голенища извлек. Сидит, кусень сала тонко режет. А мама, видать, где-то отлучилась.
-Дядя, говорит. А можно мне попробовать?.. И на топор показывает.
Мужик подивился, но топор в конце концов дал.
Дывысь, тику – не дай соби по лобу!

Шлема чурку на колоду ставит – а она не держится – падает.

«Переверны догоры дрыгом» –мужик советы дает. Перевернул мальчик колоду – и вправду – надежнее так. Ударил, топор застрял… и вправду – чуть по лбу обухом не заехал…
Наконец расколол он полено. Правда, не полено, а скорее чурку, сухую и тонковатую. Но зато сам!

Мужик смотрит – удивляется.

-Скилькы живу – такого не бачив. А сало будэш?.. И хитро так на Шлему смотрит.
А Шлема сало в жизни не пробовал. Но видел, с каким аппетитом ел его мужик. А есть уже, если честно, хотелось.
Буду! – ответил. «Кали ласка» - добавил.
 
И сьел сало. Вкусно, с черным хлебом.

А вечером за столом простодушно спросил маму, почему они не едят сало, ведь оно такое вкусное.

…Тогда и услышал впервые Шлема слово «шлимазл».

Выручил Шлему брат Сеня, который в прошлом году поступил в гимназию в Нежине, и как раз приехал домой на каникулы и тоже сидел за столом. Сене было пятнадцать лет, он тайком начал курить, только что прочитал «Отцы и дети» Тургенева, и на него смертельную тоску навевали детские воспоминания о спертом воздухе, коптящей меноре и бубнящем непонятные слова священнике. Зато с недавних пор его очень интересовали ножки тети Эммы в фильдеперсовых чулочках. И мамы он не очень-то и боялся.
Знаете, мама – а Бога вообще-то нет – в наступившей тишине глубокомысленно процитировал Сема подслушанный разговор двух студентов.

Тут уже скандал начался нешуточный.

Но все-таки мама недолго сердилась на мальчика. Во-первых, виноват был вовсе не Шлема, а хитрый мужик, что пришел колоть дрова; во-вторых, на соседней улице жил Хаим Ягудин, который не только ел сало, но и пил водку, прошел три войны, потерял там одну ногу, и ничего – сквозь землю до сих пор не провалился, хоть пошел ему уже восьмой десяток. И, в третьих, Иерусалим далеко, а Киев близко, и, если разобраться, Шлемина мама не припоминала, чтобы от сала кто-то умер.

Шлема всюду ходил за Семой – и в скобяную лавку, где брат со знанием дела выбирал трубку «для самострела», и на почту «за корреспонденцией», как говорил Семен, прищурив один глаз и, видимо, кому-то подражая при этом. И очень расстроился, когда брат уехал.

Потому и купили Шлеме птицу. Ведь мама - она любила своего сына. Очень обрадовался тогда Шлема. Правда, клетка была маленькая, и слегка помятая. Зато птица–вот так птица!

Лазоревые крылья будто светятся, а грудка..грудка цвета утренней зари!
Просил незнакомый торговец, с сизым носом двугривенный – все Шлемино состояние, подаренное бабушкой
.
И невдомек было ни Шлеме, ни его маме, что синяя птица  - это маленький зимородок, который не ест ни зерна, ни червячков. Лазоревыми молниями режут зимородки воздух над Десной, и едят лишь только рыбу. И в клетке не живут.
Ни в бедном доме, ни в богатых дворцах.
Мама этого не знала. На реке она последний раз была лет пятнадцать назад.
Несет Шлема птицу. Идет по улице. Гордый!

Ни у кого такой нет.

Щеглы, канарейки!.. Что они все в сравнении с птицей счастья!..

Вот уже прошли три улицы, одна осталась. За поворотом – дом. Встретился им дядя Василь, крестьянин с соседней улицы. Остановился, присвистнул. Сказал мальчику -
- Видпусти його, хлопчє – и посмотрел прямо на мальчика светлыми, уже начавши ми выцветать, василькового цвета глазами.
Никогда раньше дядя Вася не заговаривал с ним. Будто не замечал.
 
-Видпусти. Воны нэ жывуть у клитках.

Кольнуло у Шлемы в груди. Подумал он, что не врет дядя Вася. И почему-то грустно стало Шлеме. Но тут малыш насупился, стал серьезным.
«А вот и не отпущу» - ответил Шлема. «Ведь это счастье! Птица счастья! И мы несем ее в дом!»

Глупый, глупый Шлема. Обманул тебя лавочник. 
А двугривенный, подаренный  Шлеме бабушкой, и который мальчик хранил под комодом, завернутый в бумажку, целых два месяца, был немедленно брошен в мошну и обменян на штоф в придорожной корчме.

-Кушай, кушай – приговаривал Шлема. Но птица, казалось, не слышала его. Сидела, нахохлившись, и полузакрыв глаза. И даже давала себя погладить.
Засыпая, Шлема надеялся, что проснется – и в лучах утреннего солнца загорятся лазоревые крылья, а птица, наконец привыкнув к клетке, будет петь неведомые песни. Пусть даже просто чирикать . Пусть! Лишь бы ей было хорошо.


Понял тогда Шлема, каким дураком он был, и горько заплакал. Открыл клетку.
-Лети же, пожалуйста!..
А ночью приснилась ему птица, совсем как живая.
Она села на ветку и сказала ему человеческим голосом
«Не грусти, Шлема! Я полетела на небо, выше облаков. Оттуда видно всю землю нашу, и даже Чернигов».

И мальчик улыбнулся птице во сне.