Кража

Она сегодня совершила кражу. Да-да, дожили и до этого! В детском магазине. Приличная женщина заходит в магазин без особой нужды, спокойно выбирает вещи и вдруг видит на полу между полок машинку без штрих-кода, того клейкого ценника, который даже если удастся отклеить, противная липучесть на пластмассе все равно останется, хоть скреби ножом, хоть три губкой под горячей водой, избавиться от нее нет никаких шансов. Может, поэтому она ее и взяла?  Да нет, вряд ли. Она считала себя таким порядочным человеком, до этого случая, разумеется, что обычно в подобной ситуации немедля отнесла бы машинку на кассу и сдала с победным видом: «Глядите, какая я честная и до чего люблю порядок!». Протянула бы игрушку продавщице, добавив при этом: «Возьмите и впредь следите лучше, отнюдь не всегда попадаются такие порядочные, как я». Все это, само собой, таким противным менторским тоном. Нет, конечно, она спокойно отдала бы машинку без всяких там нравоучительных речей, но в голове, безусловно, подразумевая все это. А тут нате, подняла и сунула себе в карман! И машинка-то ничем не примечательная: расцветка не яркая, модель тоже так себе. Конечно, ее ребенок обрадовался бы, но сама бы она такую ни за что не купила. Абсолютно незапланированное и ничем не обоснованное действие. В руках у нее была сумочка, в сумке кошелек, содержимого которого хватило бы на сто таких машинок. Ну не сто, это, положим, она несколько преувеличила, но на штук пятьдесят бы точно хватило. Никогда не любила математику. А может, это и кражей назвать нельзя?  Маленькая машинка, стоит копейки, которых она и того не стоит. Причем они сами виноваты, упустили, не она, так обязательно кто-нибудь другой поднял бы игрушку и унес с собой. Дураков нет. Это ее мать всю жизнь потешала гостей рассказом, как она нашла на улице пачку денег и отнесла участковому милиционеру. Толстый участковый очень обрадовался, горячо благодарил, но не записал ни имя, ни адрес, так что можно только догадываться, куда пошли эти денежки. Да нет, иначе как кражей это не назовешь. К конце концов, надо научится называть вещи своими именами как бы неприятно это ни звучало и как бы гнусно при этом не было. Самое удивительное, что она выбрала несколько ярких вещей, какие-то мелочи и спокойно расплатилась за все на кассе, при этом неоплаченная машинка тихонько лежала на дне ее кармана. Может, она хотела пощекотать себе нервы? А что было бы, если б ее заметили? Что тогда? Вызвали бы наряд, посадили бы в машину с решетками вместо окон, вереницу которых она каждый божий день видит из своего окна, привезли в участок и отсчитали как школьницу или того хуже сообщили на работу? Ну нет, такие меры давно в прошлом, скорее, посмеялись бы над ней? Хотя она обычно не вызывает у служителей порядка смеха, она ведь не легкомысленная барышня, которая может прикинуться дурочкой, начать строить глазки полицейским, и тогда, что бы она не совершила, все сойдет ей с рук. Наверняка, такой номер с ней не пройдет. Она отлично помнит, как ее оштрафовали, когда она переходила улицу метрах в пяти от зебры. Каждый раз проходя мимо них, внутри что-то сжималось. Она инстинктивно испытывала тревогу, хотя ничего противозаконного не совершала. Это был какой-то генетический страх. Наверное, ее предки были беглыми каторжниками, сосланными в Сибирь за воровство. Или она в прошлой жизни сама была вором? Вернее, воровкой. Ужасно звучит. Вообще русский язык не предназначен для женских профессий, зачастую они звучат даже оскорбительно. Уважаемый доктор превращается в грымзу-докторшу, солидный директор в толстую директрису, серьезный библиотекарь в занудную библиотекаршу. Так и вор: матерый мужик с татуировкой на каждом пальце руки, уважаемый в своих кругах становится воровкой, мелкой пакостницей, мышкой-полевкой. Вызывает брезгливость и презрение.
Размышляя таким образом, она вышла из магазина. Солнце светило вовсю, птицы горланили свои весенние песни. Если бы погода была пасмурной, тогда еще можно было ее хоть как-то понять. Осенняя хандра на многих в этом городе действует удручающе, но в такой яркий весенний день совершать преступления? Это как-то совсем не вяжется. Хотя люди убивают и умирают независимо от погоды. А может, живи небезызвестный сумасшедший в теперешней ярко-праздничной столице, он бы и не был доведен до своего кровавого преступления? Хотя опять же, кто знает, мрачные подворотни наверняка есть в любом городе. Если уж такие с виду порядочные люди, как она, совершают в один прекрасный день ничем не объяснимые поступки, что уже говорить об остальных, тем более статистика сумасшедших в этом городе неустанно растет: старые не излечиваются, а новые только прибывают.
Глотнув свежего весеннего воздуха, она вдруг поняла всю низость своего поступка. В книжках, которые ей читали в детстве, маленькие воришки, которые в конце концов обязательно попадались, угрызаемые муками совести, сами отправлялись к потерпевшим, винились перед ними и возвращали награбленное. Обычно и воришка, и жертва плакали, вероятно и читателю предлагалось прослезиться. И она тоже читала и плакала, и думала, что как все-таки правильно, что он, воришка, сознался, и как все-таки верно и мудро поступила его мать, отправив его среди ночи возвращать украденное. Но что же теперь делать ей? Укоряющего ока нет, продавщицы слезы не льют, наверняка, им есть чем заняться кроме забытой игрушки, по какой-то случайности, не попавшей в их учетные книги. Наверное, ежедневно попадается тьма отъявленных клептоманов. Может, и она клептоманка? Сразу вспомнились кадры полицейской хроники, когда полиция уводит упирающуюся звезду, которая несмотря на свои честно заработанные миллионы, тащит в тысячный раз тысячную помаду. Она напрягла память, пытаясь вспомнить, случалось ли ей когда-нибудь красть, просто так, ради удовольствия? Пожалуй, что нет. Хотя… она вдруг припомнила один случай. Будучи школьницей лет восьми, она возвращалась домой мимо магазина «Малыш». Надо же, опять детский магазин! Может, у нее с детства какой-то пунктик насчет детских магазинов? Ей очень хотелось сделать подарок младшей сестре. Денег не было. Она задумчиво бродила между полок, не зная, что предпринять. На полу стояла огромная коробка, где были свалены разноцветной горой дешевые пластмассовые игрушки, манящие детей как магнитом. Она стояла и смотрела, как дети, вырываясь из материнских рук, с горящими глазами устремлялись к коробке. Они подолгу копались в ее глубинах, пытаясь выбрать себе одну-единственную игрушку. Она тоже подошла и вынула из коробки небольшого серого пуделя. Ничем не примечательного, тоже без ценника, которого она просто сунула в портфель. Может, у нее мания на серые неприметные игрушки? Детям обычно покупают или дарят что-то яркое, а она берет себе все серенькое, незаметное. Но скорее всего, серое само по себе незаметно, его легче украсть. Так, теперь она уже и рассуждает как вор, вернее, довольно глупый вор, потому как умный полгода взвешивает все за и против, строит подробный план и собирает команду. Потом он отрабатывает все на пятерочку, причем под носом у изумленной публики, а зритель по ту сторону экрана смотрит на все это с нескрываемым восторгом и болеет почему-то исключительно за вора и его компанию.
Дома она вручила пуделя сестре, но та была слишком мала, чтобы по-настоящему оценить подарок. Зато как обрадовались взрослые, даже не подумавшие задаться вопросом, откуда взялась игрушка. Больше всего их поразила именно ее самостоятельность: сама зашла в магазин, выбрала, купила. Выходит, виноваты родители, поощрившие, можно сказать, ее склонность к воровству. Хотя странно, между этими двумя событиями прошло около тридцати лет. Если бы она поняла их радость как призыв к действию, она все тридцать лет только бы и занималась тем, что беспрерывно тащила из детских магазинов все, что плохо лежит, преимущественно серого цвета. А потом бы открыла свой игрушечный склад, куда могли бы приходить бедные малютки и совершенно бесплатно выбирать себе, что пожелают.
Если бы она была бедной и тихонько стянула в гипермаркете корочку хлеба, тогда ее можно было бы оправдать, но тут машинка, которых у ее сына великое множество, и они вовсе не нуждаются. Нет, это все-таки что-то другое. Может, у нее в детстве были дурные примеры? Да, самый веселый мальчишка из ее класса забрался со старшеклассниками в чужой гараж, чтобы его обнести, и случайно поджег. Горе-грабители с сильнейшими ожогами были доставлены в больницу. Она прекрасно помнит, как с одноклассницей и авоськой апельсинов они пришли его навестить. Неудачливый вор лежал весь перевязанный с подвешенной ногой, как волк из известного мультфильма, но его довольная улыбка явно говорила о том, что он считает себя героем, так что все эти Бонни с Клайдом, одиннадцать или уже тринадцать друзей и тому подобные, начиная от благородного Робин Гуда и корсаров, она не знала, кто был раньше, историю она тоже не любила, но понятно, что все грабители в глазах народа были героями, совершающими подвиг, и правда была на их стороне, а не на стороне банковских клерков в серых сюртучках и очочках.
В таких размышлениях она дошла до дому. Наверное, правильнее все же было вернуться в магазин и положить машинку на то же место. И если ей так необходимо, то купить такую же. Но она пришла домой и тут же вручила ее сыну. Он с восторгом схватил игрушку и умчался к себе в комнату. Ему было совершенно все равно, откуда она взялась, украдена из магазина или выловлена из близлежащего пруда. Он убежал к себе, забыв даже поблагодарить ее. А она продолжила размышлять по поводу своего странного поступка. Если по совести, она должна была не просто вернуть игрушку на место, а подойти к продавцу, а лучше к администратору, и честно признаться в содеянном. Вернуть машинку, извиниться за недоразумение и уйти. Еще вопрос, отпустили бы ее, или опять вся эта канитель с заломанными за спину руками и полицейской каталажкой? Но сделай это, чтобы она почувствовала? Радость от осознания вины? Какая-то мазохистская радость: «Бейте меня, смотрите на мои унижения, я все стерплю, смиренная и покорная».
Так, в размышлениях прошел вечер. Вернулся с работы муж, и она ни минуты не колеблясь, рассказала ему о своем конфузе. Муж в недоумении уставился на нее. Потом поинтересовался, не сошла ли она с ума, начал морализировать, и в довершении к сказанному посоветовал безоговорочно вернуть игрушку в магазин. Не положить на полку, а отдать продавцу, полностью сознавшись и раскаявшись в содеянном. Хорошо, что полицию не вызвал, она уже мысленно готовилась к этому, представив, как ее будут забирать или полицейские, грубо подталкивая в спину, или стаскивать с лестницы медицинские работники, опять же со связанными руками. Явно руки были всему виной, поэтому их и надо ликвидировать в первую очередь. Ее отец недаром все время вспоминал справедливую систему судопроизводства где-то на Востоке, где ворам отрубали руки. Он прямо-таки радовался и потирал при этом свои, как будто самому посчастливилось поймать и наказать преступников.
Испытывая к ней бесконечное презрение, муж улегся в кухне, а она, терзаемая совестью, рядом с сыном в детской. Чувствуя на своей шее пухлую руку ребенка, ни в чем не повинного и ничего не подозревающего, она расплакалась и как ни успокаивала себя, что утро вечера мудренее, заснуть никак не могла. Тяжелые, словно камни, мысли ворочались у нее в голове. Уснув только под утро, она увидела сон. Война и весна, все деревья голые, спрятаться негде. Прижимая сына к себе и одновременно наклоняя его к земле, она пыталась спрятаться за холмом в парке неподалеку от их дома. Мимо по грунтовой дороге проезжала вереница военных машин. Ее маленький сын почему-то вырвался и побежал к ним, а она вместо того, чтобы удержать его, спустилась к реке и спряталась там, за единственным голым кустом, стараясь сжаться так, чтобы казаться как можно меньше и незаметнее. В открытых машинах военные сидели по двое, трое, она ясно видела их безжалостные лица, и животный страх буквально сковал ее. Наутро, с трудом очнувшись от ночного кошмара, она наспех собрала сына и покатила коляску с ним в сторону детского сада. Как раз там и был тот злополучный магазин, в который она и зашла-то во второй раз в жизни. Может, поэтому она и совершила там кражу: в этом магазине никто не знал ее в лицо. Да, нет, в большой городе вообще никто друг друга в лицо не знает. Что говорить, за двадцать лет жизни в многоквартирном доме, она понятия не имела, что за люди за стенкой. Чем больше город, тем более обособленно держатся его жители, тем меньше хотят знать что-то друг о друге. Она предпочла бы вообще ни о ком ничего не знать. Достаточно и того, что ежедневно приходится ехать в набитых маршрутках, стоять в очередях к эскалатору и постоянно слышать чужие разговоры.
Сын зажал злополучную машинку в кулачке и никак не хотел отдать ее, сколько она не предлагала ему взамен другую. Был хмурый весенний день, они шли темными дворами, переходили оживленные улицы и снова углублялись во дворы, чтобы срезать путь. Сын незаметно заснул. У сада она легонько потрясла его. Первое, что он заметил, была его пустая ладошка. Очевидно, по пути он непроизвольно разжал ее, и игрушка выпала. Сын расплакался, и она стала уверять его, что найдет машинку, про себя, однако, была вполне довольна сложившимся поворотом. В целом, будучи честным человеком, возвращаясь домой, она прошла с коляской тем же путем, терпеливо вглядываясь в еще не до конца растаявшую землю, смотря под ноги, а в некоторых дворах проходя несколько раз по одному и тому же месту. Игрушки нигде не было. Может, она провалилась в ещё нерастаявший снег, а возможно, ее поднял такой же любитель машинок, бредущий в сад или в начальную школу. Как бы то ни было, она вернулась домой. Подумав, что надо непременно купить новую, причем такую же и именно в том же магазине, она немного успокоилась, но после приняла решение не делать этого, решив, что вчерашнего приключения ей хватило, а возвращаться на место преступления — это уже из области настоящих преступников. Так рисковать совершенно ни к чему. Вечером она честно сказала сыну, что игрушку не нашла, хотя и пыталась, и потом их у него и так достаточно, нечего из ничем не примечательной игрушки делать трагедию, а мужу призналась, что раз машинка потерялась, то и разговаривать больше не о чем.
Так и закончилась эта история, непонятно с чего начавшаяся и окончившаяся тоже ничем, а главное неясно, для чего все это было. Просто еще один эпизод в жизни, добавивший ещё одну черточку к ее портрету или еще одну морщинку на лице. Вряд ли она сделает что-то подобное в следующий раз, но в то же время нет никакой уверенности и в том, что не сделает. Если только лет через тридцать от отсутствия лишних денег на подарок внуку и еще через тридцать будучи уже в полном маразме. В более обозримом будущем, когда сын подрастет и утянет из супермаркета какую-то мелочь, она будет грозно кричать на него, выволакивая за ухо из магазина, читать ему нотации, но в глубине души всегда будет помнить о той, маленькой машинке невзрачного цвета, которая просто валялась на полу магазина.