Москва - Гребешки -Явление-12

Явление двенадцатое

Люди лихорадочно поднимались по трапу, толкались у входа, бегло здоровались с членами экипажа, спрашивали куда им сесть, смотрели на свои билеты, крутили головами, осматривались, и так же, озираясь и спотыкаясь, проходили мимо него дальше, куда-то туда, вглубь вместительного брюха самолёта.

Кто-то шёл налегке, кто-то с чемоданами, некоторые с увесистыми сумками и баулами, а кое-кто тащился с неподъёмными узлами, котомками, свёртками да тюками.

Одни шли легко и вальяжно, другие казались усталыми и замученными, третьи норовились всех объегорить: обойти, обогнать и обскакать.

Ух, торопыги… Ух, ловкачи… Ух, вы какие… – сказал бы юморист Геннадий Хазанов, если бы присутствовал здесь и сейчас.

Вообще-то, это так всегда происходило и теперь происходит.
Ничего не изменилось. Народ-то… тот же.

Есть такие персонажи в нашем обществе, которые считают себя выше и лучше других. Были. Есть. И будут. Диалектика. Исторический материализм. Наука.

Да, есть такие, которым кажется, что они сверхчеловеки, что они избранные, что они самые настоящие.
Что они самые-самые.
А остальные, мол… – сами знаете кто. Чепуха, труха и перхоть…

Нескончаемая вереница разношерстной публики нервно, лихорадочно и судорожно перемещалась мимо спокойно сидящего в самолётном кресле Геннадия Витальевича.

Людская потная цепочка пыхтела, шумела, галдела и напирала на впереди идущих, а он блаженно отдыхал, куражился, беспечно и беззаботно развалившись в кресле, обитом синтетической серой блёклой тканью, и с неким интересом смотрел на втискивающихся в салон лайнера очередных пассажиров.

Забавно было за ними наблюдать.

Хоть роман пиши. Хоть повесть. Хоть рассказ. Хоть новеллу. Хоть очерк.
Можно и в стихах изложить. Оду написать. Реквием…
Можно и сказание. Как, например, о Земле Сибирской… Или о Земле Санникова… Да хоть кого. Хоть Петрова… Хоть Иванова… Хоть Сидорова…

Да, весьма уморительно. Очень и очень смешно. И дюже интересно.
Тут тебе и драма, и трагедия, и комедия в одном, так сказать, флаконе.

Одни шествовали уверенно в себе, гордо и прямо, другие испуганно таращились по сторонам, оглядывались и спотыкались, третьи, в буквальном смысле слова, тащились, ползли ползком, почти на карачках, под неимоверной тяжестью своей многочисленной поклажи, четвёртые (самые умные и ловкие) пытались схитрить и обойти зазевавшихся: они бочком упорно протискивались сквозь стихийно образовывающиеся то тут, то там, то сям заторы, заломы и многочисленные людские пробки.

Неординарное и прямо-таки занимательное и увлекательное зрелище.
Драматичнее, чем в театре.
Комичнее и смешнее, чем в юморине.
Зрелищнее, чем в цирке.
Красочнее, чем в кино.
Торжественнее, чем на утреннике.
Показательнее, чем на лекции.
Скучнее, чем на собрании.
Тоскливее, чем на совещании.
Запутанней, чем в суде.
Ужаснее, чем в психушке.
Трагичнее, чем в морге, а тем более на кладбище.

Пятые и шестые участники предстоящего воздушного перелёта из пункта «А» в пункт «Б» шли молча, исподлобья зыркая по сторонам тусклыми, но гневными глазами. Злость в них была явно видна, но какая-то сморщенная… потухшая… таинственная… отвлечённая от мира сего…

И далее по списку: седьмые и восьмые, а может, девятые и десятые… или уже одиннадцатые… двенадцатые… тринадцатые… (кто ж знает, какие они на самом-то деле… никто их не считал, не обсуждал, не критиковал, не хвалил и не ругал, перекличку никто не делал) наоборот, орали лихоматом, вспоминая и бога, и царя, и беса, и дьявола, и чёрта лысого, и даже мать чью-то.

Да-с… были и такие отрицательные элементы.
Искры от них летели самые настоящие.
Того и гляди, в тебя попадут…
Ой! Ай! Уй!
Бойся!.. а то вспыхнешь… и сгоришь как лучина…
Подальше от них держись.
Всего можно от них ожидать… от этих… от чертей бесноватых…

Пассажиры, тем временем, шли… шли… и шли… Посадка продолжалась…

Двадцатые… тридцатые… сороковые… пятидесятые… Ну и так далее…

Вот, пыхтя и отдуваясь как паровоз, с огромными сумарями в руках и такими же на своём горбу, в дверном проёме показался непомерно тощий дрын в замызганных штанах и линялой, неопределённого цвета безрукавке.
Пот с него лил ручьём. Вернее, водопадом Ниагарским падал.
Майка этого чудика была абсолютно мокрой – хоть выжимай.

Дрын с огромным трудом протиснулся мимо стюардесс, бочком миновал Геннадия Витальевича, при этом умудрившись наступить ему на ногу, что-то буркнул в своё оправдание (это он таким образом, оказывается, извинился) и заковылял дальше по проходу, натыкаясь на кресла и снующих туда-сюда людей. И затем он бесследно исчез в стремительно тающем длинном-предлинном салонном пространстве, в той неразберихе посадочной, в том хаосе откровенном, в самолётном хвостовом сумраке, похожем на какое-то волшебное таинство, в проворно налезающей темноте; бедолага растворился как ёжик в тумане осеннем вместе со своими многочисленными манатками.
За ним больше никого не было – шествие такого длинного, такого долгого, такого нервного, архаичного, утомительного, сумасбродного и безумного людского каравана закончилось; безрассудство и сумасшествие остановилось наконец-то; пассажиропоток прекратился; хождение сошло на нет, посадка завершилась.

Всё. Конец. Всё. Баста.

Слава нашему господу.
Слава творцу.
Слава нашему создателю.
Слава отцу небесному.
 
Бог помог, всевышний сделал своё благое дело: при посадке пассажиров на борт авиалайнера всё обошлось самым благоприятным образом, никто не пострадал…


Продолжение: http://proza.ru/2022/10/29/303

Предыдущее: http://proza.ru/2022/10/26/258

Начало: http://proza.ru/2022/10/19/366