Мудрецы на чаше весов

1
Г.А. Амирьянц
МУДРЕЦЫ НА ЧАШЕ ВЕСОВ
Москва
2022
2
Книга известного российского ученого, доктора технических наук Г.А. Амирьянца посвящена судьбам армянского народа, внесшего значительный вклад в разных областях во благо Армении, России, Советского Союза, мира, но переживающего драматический период своей многотысячелетней истории. Перед лицом прямых угроз уничтожения Армении как государства показана необходимость мобилизации интеллектуальных, экономических, политических, духовных ресурсов Армении и диаспоры. В качестве первого практического шага на пути к жизненно важным для Армении переменам рассмотрена необходимость обращения к авторитетным, независимым международным институтам для легитимного разрешения цивилизационного конфликта и установления долгосрочного достойного мира на Южном Кавказе.
3
«Удивительно, такой немногочисленный армянский народ, а сколько мудрецов породил!"
Лауреат Нобелевской премии
академик П.Л. Капица
Вступление
Среди более чем сотни моих журнальных и газетных публикаций о выдающихся деятелях советской и российской науки, об авиаконструкторах и летчиках-испытателях наберется около десятка-двух, также посвященных моим армянским соотечественникам. Этими людьми, видит бог, вправе гордиться не только я, не только мой маленький народ, но и народ всей нашей большой страны – СССР, России. И вот под «занавес» своей жизни я решил рассказать в одной книге о тех выдающихся соотечественниках, с которыми меня прямо или косвенно свела жизнь.
Для кого написана эта книга?
Во-первых, для себя. Мне необыкновенно повезло, посчастливилось встретиться в жизни (с кем мимолетно, с кем более основательно, а с кем-то и дружить даже) с людьми поистине выдающимися. Мой внутренний долг перед ними не уносить с собой то, что я успел узнать об их примере служения обществу, об их уникальном порой вкладе в копилку общечеловеческих ценностей. Ведь как говорил замечательный летчик и философ Антуан де Сент-Экзюпери (вслед за многими и многими мудрецами), человек – это «не то, что он берет, а то, что он отдает».
Во-вторых, книга эта обращена к моим армянским соотечественникам, старым и молодым. Одним – чтобы они еще раз с гордостью сказали: «Мой народ велик, велик не числом, но талантом его сынов и дочерей!» Другим, – чтобы сохранить свою древнюю маленькую Родину, впервые в мире (в 301 году) принявшую христианство как государственную религию, страну, зажатую почти со всех сторон странами с другой религией, иным менталитетом, иной культурой, чтобы сохранить и умножить мудрость и умение, трудолюбие и храбрость, талант и ответственность новых поколений, стоящих перед новыми вызовами.
Наконец, книга эта обращена к Миру.
4
Всю свою долгую жизнь я прожил вдали от Родины – Армении. Родился я в Узбекистане, окончил Московский авиационный институт в 1960 году, и с тех пор живу и работаю в России. Сын выходцев из многострадального Арцаха (Карабаха), я в советское время горячо переживал за судьбы его в составе Азербайджана, помня и о «братстве народов», и о тихом поглощении Нахичевана1. Но все те притеснения со стороны «братского народа» кажутся сейчас невинными прегрешениями на фоне сумгаитской и бакинской резни. Никогда не забуду переполненный большой зал заседаний в ЦАГИ, в котором в те страшные дни совершенно неожиданно, на большом экране, вместо обычных формул и научных графиков в мертвой тишине потрясенным ученым показали вдруг оперативные съемки КГБ СССР сумгаитской резни, устроенной фанатиками, в которых проснулась генетическая память варваров… Никогда не забуду и тревожный звонок в три часа ночи, раздавшийся за несколько недель до этого. Звонил из Карабаха моей жене, в ту пору заведующей аспирантурой Института этнографии Академии Наук СССР, ее недавний аспирант Артур Мкртчян и просил передать генералу (его армянскую фамилию я, к сожалению, запамятовал): «Мы выступаем!» Ценой больших жертв (погиб и звонивший молодой патриот) Арцах (Карабах) завоевал тогда независимость.
Мне довелось редактировать книгу профессора Абгара Карапетовича Айрапетяна «Армянский вопрос и международно-правовая ответственность». В ней кратко и взвешенно представлена ситуация с потерей исконно армянских территорий, ситуация, которую многие исследователи называют определенно пренебрежительной политикой России по отношению к Армении в угоду более предпочтительным для нее в последние 150 лет Турции, а также нового государства, родившегося в тот же период, – Азербайджана.
В 1918 году в Восточной Армении образовалась армянская буржуазная республика. К концу 1920 года Республика Армения (1918-1920) контролировала области Еревана, Карса, Ардагана, Карабаха, Зангезура и Нахичевана. Армения, разделенная между Россией и Турцией еще в XIX веке, по-прежнему оставалась объектом экспансионистской политики соседних и иных государств, так как она занимала важное военно-стратегическое положение. Здесь сталкивались интересы Великобритании, Франции, России, а позднее Германии и США.
1 В 1920 году при образовании СССР в состав мусульманского Азербайджана были включены два анклава с почти стопроцентным христианским армянским населением – Нагорный Карабах и Нахичеван. Через три-четыре десятка лет из Нахичевана было вытеснено все армянское население. Такая же судьба, но с неопределенной оттяжкой по времени ждала Карабах.
5
В 1918 году в Шуши была провозглашена независимость Нагорного Карабаха и образованы его органы власти.
В 1918-1920 годах мусаватистское правительство в Азербайджане пыталось захватить Нагорный Карабах, Нахичеван и Зангезур. В апреле 1920 года армянским войскам был предъявлен ультиматум: очистить эти районы.
28 апреля – 1 мая 1920 года после победы советской власти и провозглашения независимой Азербайджанской Советской Социалистической республики председатель Совета народных комиссаров Азербайджанской ССР (1920-1922) Н.Н. Нариманов потребовал присоединения этих территорий к Азербайджану.
С.М. Киров, тогда член РВС XI армии, писал В.И. Ленину, что армянское население Нагорного Карабаха и Нахичевана не признает азербайджанского правительства. Нарком иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерин расценивал передачу этих территорий Азербайджану в виде компенсации за советизацию как совершенно недопустимую и роковую ошибку. 29 июня 1920 года он писал Ленину, что занятие этих территорий татарскими частями «абсолютно неприемлемо и было бы величайшим преступлением».
20 апреля 1920 года основатель и руководитель республиканской народной партии Турции Мустафа Кемаль обратился с письмом к В.И. Ленину. Он просил помочь турецкому народу в его борьбе против империализма. И Ленин вступил в союз с Кемалем, причем легитимно полномочия обоих на тот момент не были международно признанными.
Надо напомнить, что Армения (в лице армянских самостоятельных добровольческих боевых формирований) принимала участие в первой мировой войне на стороне победителей – Антанты. Участие ее противника – Османской империи – в Первой мировой войне завершилось в октябре 1918 года подписанием Мудросского перемирия. Общий круг вопросов, связанных с завершением войны, обсуждался в 1919-1920 годах на Парижской мирной конференции. В апреле 1920 года в городе Сан-Ремо состоялась конференция Верховного Совета держав Антанты и присоединившихся к ним государств. Тогда Верховный Совет запросил, в частности, чтобы Президент Соединенных Штатов вынес Арбитражное решение, устанавливающее границы Армении с Турцией. Президент США согласился выступить в качестве арбитра. После подписания Севрского мирного договора в августе 1920 г. между султанской Турцией с одной стороны и Антантой с примкнувшими к ней странами – с другой, Комиссия по разграничению предложила следующее. В соответствии с условиями Севрского договора, Турция признавала Армению как «свободное и
6
независимое государство». Турция и Армения соглашались подчиниться президенту США Вудро Вильсону по арбитражу границ в пределах вилайетов Ван, Битлис, Эрзрум и Трапезунд и принять его условия относительно доступа Армении к Чёрному морю (через Батум). Однако созванное в Анкаре Мустафой Кемалем Великое национальное собрание Турции отказалось ратифицировать этот договор.
По мнению ряда современных политиков и юристов, «Вильсоновская Армения» является единственным юридически безупречным документом, определяющим армяно-турецкую границу. Но этот документ не отвечал интересам Советской России. И в этом была и остается беда Армении.
В своем обращении к советскому правительству Мустафа Кемаль писал: «Мы принимаем на себя обязательство соединить всю нашу работу и все наши военные операции с российскими большевиками, имеющими целью борьбу с империалистическими правительствами и освобождение всех угнетенных из-под их власти. Для того чтобы изгнать империалистические силы, которые занимают нашу территорию... и чтобы укрепить нашу внутреннюю силу для продолжения общей борьбы против империализма, мы просим Советскую Россию в виде первой помощи дать нам 5 млн турецких
Карта 1921 года арта 1921 года , показывающая западную границу Армении с Ту показывающая западную границу Армении с Ту показывающая западную границу Армении с Ту показывающая западную границу Армении с Ту показывающая западную границу Армении с Ту рцией по Севрскому договору, установлен цией по Севрскому договору, установлен цией по Севрскому договору, установлен цией по Севрскому договору, установлен цией по Севрскому договору, установлен ную при арбитраже президента арбитраже президента США США Вудро Вил Вудро Вил ьсона
7
лир золотом, оружие и боевые припасы в количестве, которое следует выяснить при переговорах...»
Большевистское правительство поверило словам Ататюрка. Осенью 1920 года в Анкару поступило 200 кг золота из Советской России. В 1920-1922 годах большевики поставили кемалистам 40 тыс. винтовок, 327 пулеметов и 54 орудия. Заручившись поддержкой, кемалисты первым делом начали резать армян. А затем выступили против большевиков. По приказу Ататюрка были убиты 15 руководителей компартии Турции во главе с председателем ЦК М. Субхи. Турция стремилась осуществить свой план завоевания всего Закавказья. Для этого она должна была опередить большевиков.
В ноябре 1920 года, после победы советской власти в Армении, высшее партийное руководство большевиков решило передать территории Нагорного Карабаха, Нахичевана и Зангезура, населенных в подавляющем своем большинстве армянами, Армянской ССР, с чем вынужденно согласился Н.Н. Нариманов. Председатель ревкома Армении С.И. Касьян (родом из Шуши) приветствовал это решение и поблагодарил Н.Н. Нариманова, родившегося в Тифлисе, за интернационализм. Спустя год Нариманов вновь стал настаивать на возращении Азербайджану Карабаха и Нахичевана.
Граница Турци Граница Турци Граница Турци Граница Турци и Армении, установленная великими державами и Армении, установленная великими державами и Армении, установленная великими державами и Армении, установленная великими державами и Армении, установленная великими державами и Армении, установленная великими державами и Армении, установленная великими державами и Армении, установленная великими державами и Армении, установленная великими державами – победителями в первой мировой войне. На карте победителями в первой мировой войне. На карте победителями в первой мировой войне. На карте победителями в первой мировой войне. На карте победителями в первой мировой войне. На карте победителями в первой мировой войне. На карте победителями в первой мировой войне. На карте победителями в первой мировой войне. На карте внизу подпись арбитра внизу подпись арбитра внизу подпись арбитра внизу подпись арбитра – президента США Вудро Вильсона президента США Вудро Вильсона президента США Вудро Вильсона президента США Вудро Вильсона президента США Вудро Вильсона президента США Вудро Вильсона президента США Вудро Вильсона президента США Вудро Вильсона
8
4 июля 1921 г. Кавбюро ЦК РКП(б) в присутствии И.В. Сталина большинством голосов присоединило Карабах к Советской Армении. Но на следующий день 5 июля 1921 года было принято противоположное решение. Нагорная часть Карабаха, населенная армянами, была отрезана от Армении, а территориальное разграничение было проведено таким образом, чтобы Карабах не имел общей границы с Арменией. Позицию Сталина историки связывают с выгодами от нефтяной промышленности Азербайджана. Документы свидетельствуют, что был и международный аспект проблемы. Азербайджану были переданы Нахичеванский и Шарур-Даралагязский уезды по условиям договора РСФСР с кемалистской Турцией.
В результате в очередной раз была осуществлена политика этнического давления на исконно армянских территориях на явно преобладающее коренное армянское население. По мнению армянских публицистов, эта политика была сопряжена с этническими чистками, осуществляемыми азербайджанцами совместно с турецкими вооруженными силами в ходе двух вторжений Турции в Закавказье в 1918 и 1920 годах.
До 1918 года (до образования независимой Азербайджанской Демократической Республики) у азербайджанцев никогда не существовало собственной государственности, в отличие от соседних грузин и армян…
Между тем сегодня Азербайджан пытается убеждать мир в своем исконном праве на земли не только Арцаха (Карабаха), но и всей Армении, включая Ереван. Согласно азербайджанским ученым, исследующим «историю Азербайджана с древнейших времен до наших дней», «территория Азербайджана была населена еще со времен палеолита (стоянки первобытных людей обнаружены в Азыхской пещере, Гобустане и т. д.)». Надо сказать, эта самая Азохская пещера находится в моем родовом селе Азох, в котором спокон веку жили армяне. Во всяком случае, оттуда мои прапрапрадеды, а также прапрадеды героев этой книги С.И. Агаджанова, А.С. Грампа, М.С. Минасбекяна, Д.А. Минасбекова...
Человек со здоровым чувством юмора «российский ученый Виктор Шнирельман, говоря об археологии, стоящей на службе национализма, приводящего к крайним формам автохтонизма, приводит в пример раскопки в Азыхской пещере. В последней, согласно ученому, были найдены останки архантропа, которые с целью обоснования прав на Нагорный Карабах были объявлены в Азербайджане «первым азербайджанцем»2.
2 В.А. Шнирельман / Национализм и археология / «Этнографическое обозрение» № 1 — 2013 г. стр. 9-25 / РАН "Издательство «Наука» (Москва)
9
Невдомек горе-ученым, что в мире есть подлинные исторические исследования с древнейших времен, документы, карты. Достаточно вспомнить общедоступное.
На древней стене исторического Рима рядом с Колизеем имеются четыре огромные каменные карты Римской Империи и соседних регионов в период с 8 века до.н.э. до 2 века н.э. На одной из этих карт между Черным и Каспийским морями указано одно государство – Армения…
На картах мира древних греческих картографов (карта Геродота, атлас Страбона) Армения также обозначена с территорией от Черного до Каспийского морей.
Царь Урарту Аргишти I также осуществил строительство новых поселений и крепостей на территории современной Армении: в частности, он основал город Аргиштихинили (недалеко от современного Армавира), который долгое время оставался крупным административным центром Урарту; рядом с современным Ереваном он основал город Эребуни (782 г. до н.э.). Сегодня и Ереван бесстыдные, но стратегически целеустремленные политики Азербайджана называет исконно своей землей.
«Равноудаленный» читатель этой книги вправе задать простой вопрос: кто же пришлый народ на земле Арцаха (Карабаха): армяне или жившие до XVIII – XIX века на севере Персии и переселеные сюда азербайджанцы, если добрая половина героев этой книги, а это сотня выдающихся имен армян происходила именно из Арцаха, а из азербайджанских имен – одно. Кто как не армяне создали на земле Арцаха тысячи христинских церквей и символов веры – хачкаров. И кто же воздаст должное гнусной политике пришельцев!? Им мало уничтожить армян, им надо еще уничтожить следы их пребывания на родной земле. А то, что невозможно уничтожить – присвоить как свое.
Римская карта Римская карта Римская карта Римская карта
10
После получения Карабаха и Нахичевана руководители Советского Азербайджана начали последовательно реализовывать план уменьшения преобладающего армянского населения в этих структурных образованиях. Правительство Азербайджана отказало бежавшим из Нахичевана во время агрессии Турции армянам в праве на возвращение в свои дома. В отношении Нагорного Карабаха проводилась более тонкая и скрытная политика. В армянской автономии Нагорного Карабаха руководители советского Азербайджана осуществляли этническую чистку путем выдавливания армян и планомерного заселения области азербайджанцами. Противодействие рассматривалось как проявление буржуазного национализма, как «политический бандитизм» и подавлялось с помощью арестов и расстрелов.
Таким образом, энергичные шаги большевиков из-за нефти обусловили объединение национальных структур с разными историческими судьбами в одну структуру («в одну единую семью»), и это привело к тому, что армяне очередной раз потеряли свои исторические земли. Самое печальное длякрошечной Армении состояло в том, что менять что-либо к более справедливому для нее не входило в планы верховной власти СССР.
Что же произошло после духовного воссоединения Арцаха (Карабаха) с родной Арменией в результате победы армян в первой карабахской войне (1992-1994 гг.)? С одной стороны, наступило естественное остервенение Азербайджана, еще вчера рассчитывавшего на постепенное, тихое решение «армянского вопроса» в Карабахе по нахичеванскому образцу. Давняя армянофобия – в самых разных, нацистских по своей сути проявлениях – достигла небывалого уровня.
Еще в июле 1990 г. 130 интеллектуалов и ученых со всего мира подписали «Открытое письмо к международной общественности об антиармянских погромах в Советском Союзе», в котором говорилось:
«Сам факт того, что эти погромы повторялись, и тот факт, что они следовали по одной и той же схеме, заставляет нас думать, что эти трагические события не являются случайными или спонтанными вспышками,.. мы вынуждены признать, что преступления против армянского меньшинства стали постоянной практикой – если не последовательной политикой – в Советском Азербайджане».
Мировой резонанс получил такой трагический эпизод. В 2004 году азербайджанский лейтенант Рамиль Сафаров убил спящего армянского лейтенанта Гургена Маркаряна во время программы НАТО « Партнерство ради мира». В 2006 году Сафаров был приговорен к пожизненному заключению в Венгрии с минимальным сроком лишения свободы 30 лет. 31 августа 2012 года он был экстрадирован в Азербайджан по его запросу, где
11
был встречен как герой. Он был помилован президентом Азербайджана Алиевым, несмотря на противоположные заверения, данные Венгрии, повышен в звании до майора, получил квартиру и более восьми лет выплаты зарплаты.
Через несколько месяцев после этого 20 ноября 2012 года выпускник МГИМО, интеллектуал, президент Алиев опубликовал в Твиттере, в частности, такое заявление: «Армения как страна не представляет ценности. На самом деле это колония, заграничный форпост, территория, искусственно созданная на древних азербайджанских землях».
Власти Азербайджана громогласно стали наращивать военный потенциал и по нарастающей всё более нагло пытаться убедить мир в своих глубоких корнях на этих землях и своем праве на военное решение проблемы.
С другой стороны, после первой карабахской войны стало очевидно, что у Армении появился исторический шанс в ее новом, целеустремленном развитии. Однако вскоре же выяснилось, что этот шанс, похоже, Армения вместе с независимым Арцахом (Карабахом) стали все более упускать…
Выявилась неспособность руководителей новой Армении остановить разрушение передовых отраслей производства, научных центров, созданных в Советской Армении, заметно усилившийся отток из страны научной и культурной элит, явно усиливавшееся расслоение населения, обеднение масс и бесстыдное обогащение единиц. Не нашлось в Армении последних десятилетий авторитетного руководителя, лидера, способного решить сверхсложную, актуальную историческую задачу: сохранить народ Армении – в Армении! Казалось бы, церковь армянская, которой мы обязаны сохранением страны в самые трудные периоды ее драматичной многовековой истории, могла бы в условиях независимости восстать и громко заявить о назревших угрозах, но и среди ее поводырей не нашлось такой всеобъединяющей, мудрой и болеющей за будущее страны личности. И вот – «бархатная революция» в Армении 2018 года… С ней многие связывали надежды на решение в долгосрочной перспективе чрезвычайно важной глобальной задачи – создания Системы, способной шаг за шагом повести страну нашу к возрождению, к возвращению на Родину ее сынов, к истинному воссоединению с Арцахом, к созданию достойной, творческой жизни на родной земле рабочих, крестьян, ученых, врачей, педагогов, артистов, руководителей… Но ожидания не оправдались…
При этом представляется особенно важным подчеркнуть вот что. Маленькая Армения на протяжении веков регулярно оказывалась «между молотом и наковальней», втянутой в столкновение интересов могучих
12
соседей: Рима и Персии, России и Турции… Вынужденная встать на чью-то сторону, она нередко ошибалась, выбирая сильного в момент выбора, а не в долгосрочной перспективе… И вот – жестокое поражение Армении во второй карабахской войне 2020 года. Виноваты в этом поражении прежде всего мы сами, новое руководство Армении. Но и сегодняшняя Россия, провозгласившая равную удаленность от Армении и Азербайджана в разразившемся между ними кровавом конфликте, врядли может считать себя беспристрастной и честной в историческом измерении. Многие историки и политологи говорят об очередном акте пренебрежения стратегическими интересами Армении «расчетливым» российским старшим братом, о втором таком крупном акте, если выражаться мягко, за последние сто лет.
Нетрудно проверить, что каждая из десяти самых крупных войн в мире – это война России с Турцией. Всегда рядом с русским солдатом в этих войнах был рядом верный союзник – солдат армянский.
Так было и во время первой мировой войны. Тогда против Турции и ее союзников Германии и Австро-Венгрии наряду с российской Кавказской армией как самостоятельная боевая сила выступили армянские добровольческие формирования, находившиеся под влиянием политических партий «Дашнакцутюн» и «Гнчак», а также сторонников общероссийской государственности. Естественно, что мусульманская Турция никогда не прощала этого своим христианским соседям. Вершиной зверств стало уничтожение полутора миллионов армян в Турции в 1915 году. И тем не менее Россия в 1920 году предала Армению, свою союзницу в первой мировой войне, так масштабно, как не делала этого никогда прежде, пожертвовав Армению своему врагу в той же войне, отдав ему огромные армянские территории, включая священную для них гору – Арарат! Что бы ни говорили о Владимире Александровиче Жириновском, это наиболее глубокий профессионал политолог-тюрколог. Трудно сказать более прямо, ясно, коротко и, главное, честно, о проблемах этого региона сегодня, чем сделал это он: «Ничего не было бы, если бы Ленин не поддержал турок после Октября 1917 года. Он думал, что это будет еще одна Советская Турецкая республика в составе СССР. Интересы мирового коммунистического движения были поставлены выше национальных. Всё, что Россия завоевала, пол-Турции было под русским флагом – всё отдали туркам! Словно не было первой мировой войны! Голодная Россия Турции дала оружие, деньги, золото!»
И сегодня Россия, исходя из своих нынешних, слов нет, законных интересов, оказалась во многом на стороне гораздо более важных ей сегодня Азербайджана и Турции, расчетливо «забыв» во время 44-дневной войны интересы своего вечного союзника (и союзника современного) – Армении.
13
Пантюркисты давно (и сейчас, обнаглев, уже в открытую), мечтая о создании Турана, ставят цель пробить беспрепятственный коридор от Черного моря до Каспийского – в края, откуда они родом. На этом пути как кость в горле – Армения. Я ошибочно думал по молодости, что вечное противостояние Турции и Армении – это противостояние религий. Думал так, в частности, потому что так понял, читая в русском переводе некоторые страницы святого писания великой мировой религии – Корана. Думал так еще и потому, что после десятилетий плодотворной совместной жизни в добром согласии христианского населения в Узбекистане стал свидетелем того, как в смутное постсоветское время началось его вытеснение после наезда туда эмиссаров из Турции и Азербайджана, помечавших ворота «неверных» по фашистскому, нацистскому образцу: здесь живут…
Но вот что рассказал политолог Саркис Цатурян.
Отношения между армянами и исламским миром в последнее столетие обострились на фоне конфликта между Арменией с одной стороны и Турцией и Азербайджаном с другой. Однако до возникновения современных территориальных споров армяне долгое время были одним из самых близких и дружественных к мусульманам народов. Армяне видели вживую Пророка Мухаммеда и получили его благословение. По свидетельствам арабского историка Зеки ад-Дина, в 626 году армянский патриарх Иерусалима Авраам направился в Мекку во главе делегации из 40 видных представителей армянской нации, чтобы встретиться с Пророком и просить его личного покровительства. Армян Пророк принял с теплотой и заботой, даровав им по итогам встречи грамоту, в которой говорилось следующее: «Я, Мухаммед, сын Абдуллы, Пророк и раб Божий, выражаю свое почтение Патриарху Аврааму и всем архиепископам, епископам и священникам в Иерусалиме, Дамаске и в других арабских землях – всех тех, кто почитает Иерусалим, включая эфиопов, коптов и ассирийцев. Я признаю и гарантирую сохранность их монастырей, церквей, образовательных центров, имущества и земель. Я, Пророк Мухаммед, свидетельствуя волю Аллаха, и 30 человек, которые находятся вокруг меня, даруем покровительство, защиту и милость армянским церквям, где бы они ни находились, по всему Иерусалиму3 – Святому Гробу Христову, Церкви Святого Иакова, Вифлеемской церкви, всем молитвенным домам, монастырям, Голгофе и святым местам. Я также гарантирую, что моя защита распространяется на христианские холмы, долины и учреждения, приносящие доход. Я провозглашаю все это от моего имени как Пророка и от имени моих правоверных мусульман». Наследники
3 Только сейчас мне стало понятно столь широкое почитание и сегодня армянской церкви в Иерусалиме, которое с удивлением наблюдают каждодневно в святом городе паломники и туристы со свсего мира.
14
Пророка, которые именовались праведными халифами, каждый раз подтверждали права армян на религиозные святыни и имущество. В 638 году заветам Пророка следует халиф Умар ибн аль-Хаттаб, который издал свою грамоту сразу после завоевания Иерусалима. А уже после Умара права армян на святыни и имущество подтверждает зять Пророка – Али ибн Абу Талиб. Родоначальники Ислама именовали армян и другие древние религиозные конфессии «людьми Писания», к которым мусульмане относили иудеев и христиан. Арабы были знатоками армянской истории. Поэтому в период их владычества на Кавказе Армения, Картли и Албания именовались «Арменийа». То есть армянская цивилизация воспринималась арабами как материнская по отношению к соседним народам. «Арменийа» со столицей в Двине пользовалась в рамках халифата широкой автономией и управлялась армянскими князьями. Армяне чеканили свою монету. Страна пользовалась высокой степенью независимости. Более того, в Армении не размещались арабские гарнизоны. Халиф гарантировал даже военную помощь в случае нападения со стороны Византии. Взамен армянские князья платили относительно небольшие налоги и в первой половине VIII века участвовали в войнах Арабского халифата с Хазарией. Даже в годы ожесточенных войн с крестоносцами халифы не отказывали армянам в их правах на иерусалимские святыни. К примеру, когда в 1187 году халиф Салахаддин изгнал из Иерусалима 100 тысяч христиан и запретил церковные службы, исключение он сделал только местным армянам, подтвердив в своей грамоте заветы Пророка Мухаммеда, а также халифов Умара и Али. Также Салахаддин даже снизил налоги с армянских купцов и паломников. Спустя столетия теперь уже османские султаны, объявившие себя халифами и предводителями Ислама, следовали предписаниям Пророка Мухаммеда. Так, в 1517 году захвативший Палестину султан Селим подтвердил имущественные права армян в Иерусалиме. Его преемник султан Сулейман также следовал предписаниям праведных халифов. Затем права армян подтверждались в 1659 году султаном Мехмедом IV, в 1735 году султаном Махмудом I и в 1853 году султаном Абдул-Меджидом I. В последствие потомок пророка Мухаммеда, хранитель Мекки Хусейн ибн Али, который в 1917 году, будучи уже королем Хиджаза, то есть правителем будущей Саудовской Аравии, призвал всех мусульман защищать армян. «От вас требуется защитить всех представителей армянской общины, кто остался или живет в ваших кварталах или по соседству с вашими племенами… Обеспечьте их всем, в чем они могут нуждаться… потому что они народ, защищаемый мусульманами, о котором пророк Мухаммед сказал: «Кто украдет у них хотя бы веревку, тому я буду противником в день Страшного суда», – заявил он.
Права армян подтверждались на протяжении многих веков халифами и султанами. Сегодня пропаганда в Турции и Азербайдане пытается настроить
15
против армян весь мусульманский мир, выставляя свой террриториальный спор с армянским народом как конфликт ислама и армянства. Однако никакого религиозного конфликта нет и быть не может. В противном случае ни пророк Мухаммед, ни арабские халифы, ни тем более турецкие сультаны не подтверждали бы из века в век имущественные права армян в Иерусалиме, где более двух тысяч лет продолжается борьба за каждый сантиметр святой земли. Наличие у армян такой большой диаспоры в арабских странах говорит о том, что правоверные мусульмане умеют дружить с людьми писания. А вот язычники, пантюркисты, которые пытаются говорить за весь мусульманский мир, уживаться с армянами не в состоянии. Почему у армян есть большая диаспора в Египте, Сирии, в странах Персидского залива, а у турок и закавказских татар при их значительном демографическом превосходстве над армянами, такой диаспоры в арабских странах нет? Почему армяне могут дружить с арабами, а турки, исповедующие тот же ислам, выбирают войну с армянами. Всё просто. Причина не в религии, а в территриальном конфликте. Пантюркисты хотят не просто жить на армянских землях. Они хотят быть хозяевами на армянских землях, причем без армян. В этом и заключалась главная причина геноцида армян. Пантюркисты стремились согнать армян с их исторических земель. чтобы создать непрерывный пояс от Черного до Каспийского морей.
Лишь турки4, точнее пантюркисты, забыв фетву пророка Мухаммеда, нещадно вырезали армян. Труднее понять то, что вторым крупным бенефициаром при этом раз за разом становилась единоверная с Арменией Россия.
Мы уже высказывали свое понимание прагматичных действий России, когда во время первой мировой войны и после нее она пошла на раздел территорий своей союзницы в войне исторической Армении в свою пользу и в пользу их общего противника Турции. Становившаяся все меньше, некогда Великая Армения (страна трех морей!) не в первый раз стала жертвой большой политики. Менее объяснимо, если исходить из понятий верности, чести, почему современная Россия, по сути, открыто, встала на сторону Турции и Азербайджана во второй карабахской войне? Думается, на этот раз даже нефть не играла такой определяющей роли, как прежде.
4 В Турции запрещены генетические исследования нации, потому, не в последнюю очередь, что пантюркисты не хотели бы широкой огласки очевидного: по некоторым сведениям, в наибольшей степени геном современных турок – армянский (ведь Турция расположилась на территории некогда великой Армении, и те армяне, которые избежали резни, сохранились лишь потому, что насильственно приняли ислам), примерно столь же велик «вклад» греков, а вклад собственно тюрок относительно невелик.
16
Сегодня стало очевидным, что Россия давно стала готовиться к нынешней стратегически важной для нее специальной военной операции на Украине. Когда стало очевидным военное, экономическое, политическое столкновение России, по существу, со всем Западом из-за Украины, Турция естественно понадобилась России позарез как страна НАТО, нейтрально относящаяся к такой военной операции России. Турция в глазах западных ее партнеров очень много теряет от дружбы с Россией. Но ей не впервой сидеть на двух стульях (так же, как Азербайджану, сыны которого открыто воевали против СССР в составе вермахта). Но Россия сделала Турции подношение, гораздо более весомое, чем поток русских туристов на турецких курортах, и турецкие помидоры на российском рынке, она, как убеждены многие политологи, дала Турции стратегически гораздо более ценное для нее, чем газ, атомная электростанция, зенитный ракетный комплекс С-400. Россия, по существу, мягко сказать, закрыла глаза на нападение Турции и Азербайджана на Нагорный Карабах. Так или иначе, но для России ее «нейтралитет» оказался, как сейчас ясно, жизненно важным. Но в очередной раз в жертву была принесена Армения. Армения – с ее невнятным политическим, военным, экономическим руководством и дезориентированным народом, продолжающим в большой мере пока еще верить в защиту от все более наглеющих Турции и Азербайджана единокровной России.
Надо с благодарностью сказать, что есть и среди русских людей светлые Личности, праведники, знающие цену русско-армянской дружбе, знающие о вкладе Армении, особенно вкладе именно карабахцев в оборону, науку, производство, культуру СССР и России. Достаточно назвать хотя бы одно, глубоко почитаемое среди признательных армян современное имя – генерала Александра Лебедя.
Александр Иванович Лебедь в период 1988-89 гг., будучи командиром Тульского авиадесантного полка, занимался эвакуацией армянского населения из Азербайджана и своими глазами увидел, что там творилось. Тогда он отметил, что решение карабахского конфликта находится в правовой плоскости: «Нагорный Карабах никогда не был составной частью Азербайджана, – заявил генерал, – а вместе с Азербайджаном вошел в состав СССР».
Это – очевидная истина. Тем удивительнее и достойно, мягко сказать, сожаления, утверждение родившегося в России, карабахца по происхождению, талантливого кинорежиссера и активного политического трибуна, преданного России, Карена Георгиевича Шахназарова, высказанное им в интервью обрадовавшемуся до небес азербайджанскому корреспонденту: «Карабах никогда не входил в состав Армении».
17
Арцах (Карабах) – это лучшая, наиболее стойкая и талантливая, родниковая часть Армении! И Арцах никогда не входил (легитимно, по международному праву) в Азербайджан! На каждом основном канале российского телевидения постоянно выступают не только Шахназаров, но также Кургинян, Мигранян, Симонян, Багдасаров, Геворгян... Но то ли боясь потерять теплое российское место и высокую трибуну, или еще почему-то, они не в состоянии сказать хоть какое-то критическое слово в защиту Армении, неугодное российскому слуху. Хотя бы – такое взвешенное, спокойное, честное слово, на которое способен был генерал Лебедь в прошлом, а сегодня разве что один депутат Государственной Думы Константин Федорович Затулин.
Однажды, после первой карабахской войны, находясь в Степанакерте, генерал Лебедь особое значение придал тому, что Армения – испытанный веками союзник России, и дал высокую оценку боеспособности карабахской армии, заявив, что проведенная ею операция по разблокированию Карабаха достойна быть вписанной золотыми буквами в военную летопись.
Уж кто-кто, а умница-генерал знал о многих выдающихся военачальниках-армянах, среди которых особенно выделялись именно карабахские армяне, верно служивших Советскому Союзу и России.
Это маршалы (почти все – карабахцы!):
Маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза Иван Христофорович Баграмян, Главный Маршал бронетанковых войск Воору-женных Сил СССР, Герой Советского Союза Амазасп Хачатурович Бабаджа-нян, Маршал авиации Сергей Александрович Худяков (Ханферянц Арменак Артемович), Маршал инженерных войск Сергей Христофорович Аганов.
Это генерал-полковники:
артиллерист, Герой Советского Союза Михаил Артемьевич Парсегов, медик, Герой Социалистического Труда Левон Абгарович Орбели, Богдан За-харович Кобулов, Дважды Герой Социалистического Труда Артем Иванович Микоян, авиатор Сергей Аркадьевич Сардаров, Хачик Минасович Амбарян, военный инженер Александр Габриелович Караогланов.
Это – генерал-лейтенанты:
Баграт Исаакович Арушанян, танкист Владимир Степанович Тамручи, артиллерист Иван Давыдович Векилов, Геворг Андреевич Тер-Гаспарян, Сте-пан Ильич Киносян, Сергей Федорович Галаджев, танкист Гайк Лазаревич Туманян, Герой Советского Союза Саргис Согомонович Мартиросян, медик, Герой Социалистического Труда Аветик Игнатович Бурназян, Рубен Амбар-
18
цумович Маргарян, Степан Согомонович Мамулов, Левон Богданович Саф-разбекян, Артак Арменакович Варданян, Герой Советского Союза Борис Александрович Владимиров, Амаяк Захарович Кобулов, Давид Смбатович Ювелян, железнодорожник, Герой Социалистического Труда Борис Конс-тантинович Саламбеков, Акоп Аршакович Мелкумов, Геворг Арташесович Бадамянц, связист Рубен Николаевич Габриелян, артиллерист Николай Алек-сандрович Асриев, летчик-испытатель, Герой Советского Союза Степан Анастасович Микоян, военный летчик Алексей Анастасович Микоян, артиллерист Амбарцум Миронович Амбарцумян, артиллерист Петрос Анто-нович Чунчузов, военный инженер Павел Артемьевич Агаджанов, Герой Со-ветского Союза Александр Сидорович Мнацаканов, Ованес Мисакович Вар-данов, Мариус Арамович Юзбашян, Айказ Срапионович Шагинян …
И еще более сотни генерал-майоров, не только верно, но и эффективно служивших СССР и России… А сколько мужественных и мудрых генералов-армян было еще в царской армии! Генерал Александр Иванович Лебедь хорошо это знал и помнил.
Крестница генерала Лебедя Елена Восканян вспоминала: «Не забуду никогда, как 9 мая 1992 года, папа врывается домой, и пляшет: ”Мы победили! Мы взяли Шуши! Тяжелый бой был. Наши прорвались через скалы, откуда никто не ожидал. Всё! Степанакерт теперь не будут бомбить! А эти подонки в нашем храме устроили хлев, вы представляете, скотину там держали!!!”
Только в 1997 году я впервые попала в Шуши и увидела уже отреставрированный, белоснежный, сияющий храм. Мне повезло – меня венчал с мужем Србазан Паргев, а нашим крестным отцом был генерал-лейтенант Александр Лебедь.
До поездки в Шуши мы с Инной и Александром Лебедь были в Гандзасаре. Я исподтишка наблюдала за ним. Было любопытно, понравится ли наш храм, архитектура. И я вижу, что этот огромный, как скала, вышедший из русских былин богатырь, опустив голову, плачет, как ребенок. Я тихонечко вышла, чтоб не мешать. Потом он уже сказал, своим громоподобным голосом, который до сих пор звенит у меня в ушах: "Ребята вас не победить!"
Но их победили во второй карабахской войне. По наблюдению многих исследователей, их победили не без участия… русских.
Поэтому книга эта во многом обращена к «равноудаленным» россиянам, весьма равнодушно взиравшим, на то, как в течение 44 дней горстка защитников Арцаха держала оборону против вооруженных до зубов
19
(в том числе и Россией!) армии Азербайджана, против ее союзника и главного инициатора нападения – Турции и, мало того, – еще и наемников с Ближнего Востока.
Не все россияне знают историю Армении, и не все знают о заметном вкладе ее сынов в науку, культуру, народное хозяйство, оборону СССР и России сынов этой маленькой страны. Так что нынешняя «равноудаленность» России – это, по сути, потеря памяти и неблагодарность ее по отношению к этим людям.
Для многих россиян армяне – это те, кто «понаехали», понаехали так же, как многочисленные другие мигранты, строители, таксисты, торговцы цветами, фруктами, овощами... Слов нет, и чернорабочие несут немалую пользу современной России. Но, видит Бог (и видят многие россияне), что наш народ более «отметился» в другом, объективно более ценном. Он внес значительный вклад в науку, технику, культуру большой Родины – Советского Союза и современной России. Эта книга – попытка рассказать об этом и равнодушным россиянам. Ведь именно они остаются, несмотря ни на что, одной из главных надежд на сохранение Армении как достойного государства на исторической карте мира.
Простой пример. Для многих россиян город Шуши (азербайджанцы называют его Шуша) стал известен лишь как малозначительный эпизод ноября 2020 года. Для всех армян жуткий итог Второй карабахской войны – потеря Шуши, если не сказать, хладнокровная, расчетливая сдача политиками Шуши Азербайджану. Для русских небольшой город Шуша – разменная монета, небольшой населенный пункт, столь нужный поддерживаемым Россией Азербайджану и Турции как символ их громкой победы. Русским нелишне напомнить, сколько выдающихся армян – деятелей науки и техники дали СССР не просто Армения или Карабах, но именно этот небольшой город. Вот лишь несколько имен выходцев из Шуши:
Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и трех Государственных премий, академик Иван Людвигович Кнунянц, выдающийся химик;
лауреат Ленинской и Государственных премий, член-корреспондент Академии наук СССР Рубен Сергеевич Амбарцумян, имя которого связано с созданием в СССР ядерного оружия и атомной энергетики;
лауреат Ленинской премии, заслуженный деятель науки и техники РФ, профессор Карен Гургенович Абрамян, ученый в области строительной механики кораблей;
20
лауреат Ленинской и Государственной премий, профессор Павел Артемович Агаджанов, специалист в области исследований космоса, и его младший брат Юрий Артемович Агаджанов – руководитель испытаний нескольких десятков кораблей для опытных и головных подводных лодок, участник подготовки ряда кораблестроительных программ страны;
лауреат Государственных премий СССР, профессор Норайр Григорьевич Григорян, главный конструктор первого советского реактивного пртивотанкового гранатомета, создатель и руководитель института «ВНИПИвзрывгеофизика»;
лауреат Государственных премий СССР и премии им. И.Ф. Тевосяна, доктор технических наук, профессор Давид Иванович Габриэлян, создатель и руководитель института прецизионных сплавов;
лауреат Государственной премии, профессор, Сергей Иванович Базазьянц, специалист в области эффективности бомбардировочного и ракетного вооружения, уязвимости и боевой живучести летательных аппаратов;
лауреат Государственной премии СССР, доктор технических наук Сергей Вартанович Мамиконян, внесший большой вклад в развитие отечественной ядерной физики и радиоэлектроники – ядерного приборостроения;
лауреат Государственной премии СССР Валентин Богданович Кнунянц, главный конструктор проектов, создатель первых советских радионавигационных средств для морского и воздушного транспорта;
лауреат Государственной премии Константин Никитич Мкртычян, руководитель работ по высотным истребителям ОКБ А. С. Яковлева, директор филиала Всесоюзного научно-исследовательского института электромеханики; у него были два брата: академик Леон Никитич, профессор, доктор технических наук, заведующий кафедрой Лесотехнической академии в Ленинграде, и Арсен Никитич, профессор, ректор Политехнического института в Туле;
лауреат Государственной премии, почетный академик Международной инженерной академии Тереза Христофоровна Маргулянц, создатель и руководитель первой в высших учебных заведениях мира кафедры “Проектирование и эксплуатация атомных электростанций»;
известный инженер-приборостроитель Михаил Минаевич Качкачьян, стоявший у истоков отечественного авиационного приборостроения,
21
создания систем автоматического и дистанционного управления летательными аппаратами всех классов и типов;
заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза Рафаил Иванович Капрэлян – старший летчик-испытатель ОКБ М.Л. Миля;
директор Научно-исследовательского автотракторного института (НАТИ), доктор технических наук С.И. Акопян, под его руководством разрабатывались перспективные планы развития отечественного автомобилестроения и тракторостроения.
Но это лишь часть армян корнями из Шуши, известных мне. А сколько мне – не известных!
Русские люди! Равноудаленные! Азербайджанцы считают Шушу своей культурной столицей. Для них Шуша – это в первую очередь родина исполнителей мугама, вокального направления азербайджанской национальной музыки. Многие известные исполнители мугама родом из Шуши. В этом городе родился замечательный азербайджанский композитор Узеир Гаджибеков. По-моему, это – наивысший, достойный вклад Азербайджана в общую «копилку» достижений Советского Союза и советского народа в культуре, науке и технике...
Слов нет, для России важен и мугам. Но всегда особенно была ценна бакинская нефть. А сегодня особенно ценна, стратегически ценна дружба России с Турцией, старшим братом Азербайджана.
Что может дать сегодняшная ослабленная христианская Армения за покровительство сегодняшной прагматичной России? Единую веру? Но многоконфессиональной России этого мало. Медь, молибден, алюминий – этого тоже мало! Армения всегда давала России и Советскому Союзу головы и сердца талантливых ученых, конструкторов, храбрых и мудрых маршалов, адмиралов, генералов, офицеров, солдат. О некоторых из них рассказано в этой книге. Но на каких весах измерить ценность этого эфемерного «качества», когда на другой чаше весов – нефть, газ, а, главное сегодня, – стратегический «союз» (пусть временный) с, казалось бы, вечным противником – Турцией!?
Не слишком надеясь на понимание, я пытаюсь рассказать читателю о постоянно нарождающихся (в отличие от иссякаемых источников нефти) талантах маленькой Армении, двигающих науку, технологии, оборону, благосостояние СССР и России… Это – лишь те немногие, о ком знал, с кем был знаком, сотрудничал, а то и дружил я – один, далеко не самый информированнный и общительный человек – обыкновенный научный
22
сотрудник ЦАГИ. Можно представить, насколько внушительнее полный список имен и больших дел сынов Армении.
В истории современной науки и техники одна из наиболее ярких страниц связана с близкой мне областью – авиацией. Удивителен путь, который человек, практически в течение одной жизни, прошел (или пролетел) от первых тихоходных, и тихих самолетов в начале прошлого века, потрясавших воображение уже самим фактором полета, – до современных, поражающих возможностью, и будничностью, такого же полета, но громад, опережающих рев своих двигателей.
Самолеты всегда были в глазах современников вершиной технической красоты. Красоты, идущей от целесообразности, красоты, созданной умом и сердцем, мужеством и самоотверженностью многих замечательных людей (и немногих поколений). Оттого не ослабевал никогда интерес и к самолетам, и к их создателям.
Советская Армения дала большой нашей стране достойных авиаторов. Это один из выдающихся советских инженеров и ученых, ближайший ученик и сподвижник «отца русской авиации» Н.Е. Жуковского – Г.М. Мусинянц, Генеральный конструктор А.И. Микоян, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда, главный конструктор двигателей К.Р. Хачатуров, лауреат Ленинской премии Генеральный конструктор двигателей для самолетов, ракет и вертолетов А.А. Саркисов, Главный конструктор Летно-исследовательского института А.Н. Рафаэлянц, главный конструктор Г.Н. Назаров, заместитель Генерального конструктора Г.К. Нохратян-Торосян, Генеральный конструктор М.А. Погосян, главный конструктор Р.Г. Мартиросов, заместитель Генерального конструктора С.А. Атаянц, заместитель Генерального конструктора О.А. Члиянц, заместитель Генерального конструктора автоматизированных систем управления Вооооруженными Силами Р.В. Атоян, лауреат Ленинской и Государственной премий, Главный конструктор вычислительных комплексов и систем Б.А. Бабаян, Главный конструктор А.Д. Тохунц, Главный конструктор боеприпасов А.Н. Ахназаров, Лауреат Ленинской премии, заместитель Главного конструктора Е.А. Шахатуни, заместитель главного конструктора Э.А. Петросян, заместитель главного конструктора Н.Г. Нуров, главный конструктор В.А. Ширинянц.
Это – известные ученые и инженеры в области аэродинамики, динамики полета, летных испытаний, конструкции, прочности и материаловедения летательных аппаратов К.А. Абгарян, А.Л. Абибов, С.П. Авакимов, С.Д. Агавельян, Э.Х. Акопян, Р.С. Амбарцумян, Ю.А. Арутюнов, С.Х. Астабатьян, С.Х. Атабекян, И.С. Бабаджанян,
23
С.И. Базазьянц, Х.Х. Бекназарянц, В.В. Бендеров, В.Н. Бендеров, М.А. Брутян, Г.Е. Вартанов, Ю.Х. Вермишев, Г.С. Гарибов, С.С. Григорян, А.М. Давтян, Р.Г. Джангирьян. Н.С. Ениколопов, С.Л. Есаян, А.А. Казарян, Л.А. Караханян, Р.С. Кинасошвили, В.А. Киракосов, Г. . Констандян, Ф.А. Кочарян, Б.С. Манукян, Р.А. Межлумян, З. Мелик-Саркисян, Н.И. Мелик-Саркисян, В.А. Микоян, О.А. Микоян, С.А.Мубояджян, А.М. Мхитарян, В.П. Назарьянц, Г.Г. Нерсесов, У.Г. Пирумов, А.А. Рафаэлянц, Ф.А. Саркисян, И.И. Сарумов, А.П. Сейранян, Ф.О. Согомонян, Ю.Г. Султанов, А.А. Тавризов, Г.Ш. Татевян, Р.А. Теймуразов, А.М. Тер-Акопян, К.Е. Хачатурян, А.Р. Чилингаров, А.С. Шехоян, М.Х. Шоршоров, С.А. Элибекян.
Это – известные конструкторы, инженеры и ученые в области авиационного и ракетного двигателестроения и примыкающих проблем: В.Х. Абианц, А.В. Аваков, А.Г. Аракелов, А.А. Аракелян, Б.В. Варданян, Л.Б. Евангулов, П.К. Казанджан, П.П. Казанчан, Э.А. Кочаров, К.А. Луарсабов, Н.И. Мелик-Пашаев, Т.М. Мелькумов, В.М. Микиртичан, А.Г. Минасбеков, Г.И. Мирзабекян, С.А. Мирзоян, А.Н. Поповян, А.А. Саркисов, Г.Т. Саядян, Г.А. Хачкурузов, Е.С. Шахиджанов.
Это – известные разработчики и исследователи средств управления летательными аппаратами, приборов и систем их электроснабжения И.Г. Акопян, Г.И. Атабеков, А.Л. Бадалов, В.А. Вартанесян, М.Г. Вартанов, В.А. Восканян, П.Д. Давидов, В.И. Егиазаров, А.А. Енгибарьян, А.Г. Иосифьян, Г.С. Карапетян Э.М. Манукян, Р.Г. Мириманов, С.О. Мирумянц, М.Т. Новосартов, Л.А. Петросян, Р.С. Саркисян, М.П. Такорьянц, В.В. Фарамазян, А.А. Хачатуров, Р.А.Шек-Иовсепянц.
Это – крупные организаторы авиационной и ракетной промышленности страны, особенно отличившиеся во время Великой Отечественной войны: заведующий отделом ЦК ВКП (б) тех лет Г.М. Григорьян, заместитель наркома авиационной промышленности Г.В. Визирян, директор одного из важнейших авиационных заводов военного времени (выпускавшего, в частности, знаменитый Ла-5) С.И. Агаджанов, главный инженер другого крупного авиационного завода А.М. Тер-Маркарян, директора Тушинского машиностроительного завода П.Е. Хачатурьян, С.Г. Арутюнов.
Это – руководители крупных межведомственных организаций – начальник Госавиарегистра СССР И.К. Мулкиджанов, заместитель начальника Госавианадзора СССР А.А. Микоян.
Это – выдающиеся боевые летчики и командиры Великой Отечественной войны – маршал авиации С.А. Худяков, дважды Герой
24
Советского Союза Н.Г. Степанян, это герои гражданской войны летчики А.Г. Топчиев, Т.А. Торосян, Т.А. Манучаров.
Это – известные летчики-испытатели и штурманы-испытатели С.П. Айрапетов, С.З. Акопян, К.К. Арцеулов, Э.В. Елян, Р.Т. Есаян, Р.И. Капрэлян, К.И. Малхасян, А.А. Манучаров, С.А. Микоян, Н.В. Казарян, Г.Р. Карапетян, В.В. Назарян, Б.Б. Оганджанян, В.Н. Петросян, А.З. Наскидянц.
Значителен вклад сынов Армении в космические исследования в нашей стране.
В частности, еще в 1954 году руководство медико-биологическими исследованиями и обеспечением работ, связанных с космическими полетами и освоением Космоса человеком Академией наук СССР было возложено на академика Л.А.Орбели. Позже формирование, становление и развитие новой области естествознания – космической биологии возглавил академик Н.М. Сисакян.
Лауреат Ленинской премии А.Л. Кемурджян как главный конструктор института возглавил разработку основ теории, конструирования и испытаний планетоходов, в частности, «Лунохода».
Главного конструктора электрооборудования баллистических ракет, атомных подводных лодок, космических аппаратов и спутников «Омега», «Метеор», Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий СССР А.Г. Иосифьяна С.П. Королев, по праву называл «главным электриком всех ракет».
У истоков практической космонавтики стоял лауреат Ленинской премии, профессор Г.С. Нариманов, основатель научной школы исследований динамики движения ракет-носителей и космических аппаратов.
Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР А.С. Тер-Степаньян как заместитель главного конструктора многое сделал для создания тактических и опера-тивно-тактических ракетных комплексов.
Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии Б.К. Иоаннисиани, не имея высшего образования, внес значительный вклад в историю мирового астрономического приборостроения, в создание систем контроля космического пространства.
Лауреат Государственной премии СССР М.Г. Минасян как заместитель Генерального конструктора руководил разработкой программного
25
обеспечения и информационного согласования системы противоракетной обороны с системами предупреждения и контроля космического пространства.
Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственной премии СССР Л.Л. Ягджиев в качестве одного из руководителей научно-производственнного объединения "Южмаш" внес существенный вклад в укрепление обороноспособности страны и космические исследования.
Лауреат Государственной премии СССР Д.А. Минасбеков как заместитель Генерального конструктора участвовал вразработке многих ракетных систем, в частности, в создании универсальной стратегической крылатой ракеты ЗМ-25 "Метеорит", которой оснащались атомные подводные лодки и стратегические бомбардировщики.
Лауреат Государственной премии И.Н. Сисакян в качестве Главного конструктора Центрального конструкторского бюро уникального приборостроения академии наук внес существенный вклад в развитие научного приборостроения в стране, в частности в приборостроении для космической техники. Главным конструктором автоматизированных систем дистанционного управлени был лауреат Ленинской премии, профессор А.С. Мнацаканян.
Главный конструктор по приборостроению Р.Г. Чачикян возглавлял разработку астроинерциальных систем автоматического управления для сверхзвуковых крылатых ракет стратегического назначения, а также пилотажно-навигационного оборудования и индикации самолетов.
Лауреат Государственной премии СССР В.В. Алавердов в качестве первого заместителя Генерального директора Российского космического агентства внес значительный вклад в разработку основных направлений развития ракетно-космической техники в интересах народного хозяйства, фундаментальной науки и обороны страны.
Лауреат Государственной премии Ю.И. Бадалов в качестве организатора и Генерального директора НПО "Антей" участвовал в создании ряда высокоэффективных зенитно-ракетных систем.
Лауреат Государственной премии СССР З.А. Мирзоян был разработчиком бортовой аппаратуры систем управления ракет, орбитальных станций и космических аппаратов.
Академик Российской академии ракетных и артиллерийских наук, заслуженный деятель науки и техники РФ В.А. Чобанян, будучи
26
заместителем начальника Военной академии Ракетных войск стратегического назначения имени Петра Великого, внес значительный вклад в исследования по созданию вооружения и военной техники.
Лауреат Ленинской премии и Премии Совета Министров СССР Л.А. Петросян, работая главным инженером "Научно-производственного центра автоматики и приборостроения имени академика Н.А. Пилюгина", многое сделал в создании системуправления и автоматики для ракетно-космических комплексов.
Лауреат Ленинской премии Э.М. Манукян в качестве заместителя Главного конструктора ракетных и космических радиосистем принимал участие в разработке систем управления нескольких типов межконтинентальных баллистических ракет и космических аппаратов.
При пожаре и взрыве на старте в Байконуре ракеты Р-16 погибли в числе 74 военнослужащих и представителей промышленности председатель комиссии по испытаниям маршал М.И. Неделин, а также начальник Второго управления полигона, руководитель работ, инженер-подполковник, кандидат технических наук Р.М. Григорьянц…
Впечатляет список сынов Армении, сделавших значительный вклад в развитие отечественной атомной науки и техники:
Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии А.М. Петросьянц возглавлял Государственный комитет по использованию атомной энергии СССР;
заместитель начальника внешней разведки НКВД СССР Г.Б. Овакимян (кроме него еще двумя руководителями внешней разведки СССР – армянами по национальности были Я.X. Давыдов и И.И. Агаянц) был одним из организаторов агентурно-оперативной разработки по американскому ядерному проекту; экспертизу добытых разведматериалов проводил, в частности, академик А.И. Алиханов, возглавивший Институт теоретической и экспериментальной физики; среди героев разведки, внесших весомый вклад в реализацию советского атомного проекта (а также в разработках, связанных с новой, реактивной и ракетной техники), был также С.З. Апресян;
Дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, трех Сталинских премий и Государственной премии СССР С.Г. Кочарянц был Главным конструктором стратегического ядерного оружия;
Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР Р.А. Григорян многое сделал в создании предприятий по добыче и переработке урановых руд;
27
Герой Социалистического труда, директор Навоийского горно-металлургического комбината З.П. Зарапетян, и главный инженер комбината, Лауреат Ленинской премии Э.Т. Оганезов внесли значительный вклад в создание атомной промышленности в СССР;
Лауреат Ленинской премии и лауреат Государственной премии Р.А. Согомонян в качестве одного из руководителей Главного технического управления Минсредмаша СССР был одним из первых организаторов атомной промышленности в СССР;
Трижды лауреат Сталинской премии А.А. Задикян внес большой вклад в получение обогащенного урана и плутония;
Лауреат Ленинской премии А.А. Бунатян, ученик знаменитой научной школы математики академика Н.Н. Лузина, многое сделал в разработке математических методов расчета атомных зарядов;
Лауреат Государственной премии А.Н. Григорьянц в качестве начальника Главатомэнерго Минэнерго СССР руководил сооружением и пуском более 20 атомных энергоблоков в нашей стране и за рубежом…
Интерес сынов маленькой горной Армении к авиации, воздушному океану и космосу можно сравнить, пожалуй, лишь со столь же удивительным и, конечно, более давним интересом ее сынов к другой стихии – к морю: безводная Армения дала нашей стране более десятка адмиралов. Среди них выдающиеся, и в первую голову – это адмирал Флота Советского Союза И.С. Исаков, а также адмиралы В.И. Сурабеков, В.Х. Саакян, А.А. Сагоян, М.К. Петросян, З.М. Арванов, А.А. Саркисов, С.И. Авакянц.
Академик Российской Академии наук, Председатель Научно- технического комитета Военно-морского флота СССР А.А. Саркисов многое сделал, чтобы Россия имела мощный ракетно-ядерный океанский военно-морской флот; действительный член Российской академии естественных наук, а контр-адмирал В.С. Пирумов в качестве председателя научного совета при Совете Безопасности Российской Федерации внес существенный вклад в исследования проблем геополитики и безопасности…
Согревают душу мои личные воспоминания о выдающихся соотечественниках других сфер советской, росссийской жизни. С кем-то это были, как правило, хоть и близкие, но мимолетные встречи, с кем-то основательная дружба, а кого-то я, не зная их лично, лишь провожал в последний путь, считая это своим долгом, …
Это: заместитель Председателя Совета Министров СССР, металлург Иван Федорович Тевосян, композиторы и дирижеры Арам Ильич Хачатурян,
28
Арно Арутюнович Бабаджанян, Микаэл Леонович Таривердиев, Константин Агапаронович Орбелян, Георгий Арамович Гаранян, Оганес Арутюнович Чекиджян, артисты Павел Герасимович Лисициан, Зара Александровна Долуханова, Фрунзе Мушегович Мкртчян, Армен Борисович Джигарханян, режиссеры и сценаристы Евгений Рубенович Симонов, Карен Саркисович Геворкян, Рафаэл Михайлович Минасбекян, спортсмены Грант Амазаспович Шагинян, Альберт Вагаршакович Азарян, Тигран Вартанович Петросян, Роберт Герамович Саркисов, Игорь Арамович Тер-Ованесян, Гарри Кимович Каспаров, Шаварш Владимирович Карапетян, ученые Самвел Самвелович Григорян, Баграт Гегамович Алекян, Абгар Карапетович Айрапетян, писатель Мариэтта Сергеевна Шагинян…
Конечно же, я должен извиниться перед кем-то за то, что даже этот весьма внушительный перечень выдающихся имен неполный. Но, думаю, и его достаточно, чтобы неравнодушный, дальновидный русский человек задался вопросом: «А не слишком ли многого мы лишаем себя в будущем, по сути, отталкивая от себя Армению, от того, что режем курицу, несущую в нашу корзину золотые яйца?» Убежден, еще больше вопросов должно возникнуть у моих соотечественников.
Наверно излишне говорить, что рассказ о целеустремленной, бескорыстной жизни героев этой книги, их понимании долга, их таланте, героизме – это не повод для нередкого еще у нас обывательского умиления и самодовольства. Это удивление реальному. Это благодарное, доброе слово труженику и таланту в любой области. Это, наконец, забота о будущей гордости народа, которая никогда не рождалась на почве пассивного благодушия, потребительства и бахвальства – опасных сегодня для армянского народа больше, чем вчера.
У нас в Центральном аэрогидродинамическом институте (ЦАГИ) был удивительный, неповторимый человек – Николай Николаевич Корчемкин.
Г.А. Г.А. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Амирьянц с выдающимся тренером по спортивной гимнастике Р.Г. Саркисовым; с Саркисовым; с Саркисовым; с летчиком летчиком летчиком летчиком -фотохудожником фотохудожником фотохудожником фотохудожником А. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Саркисяном и чемпионом мира по шахматам Г.К. Каспаровым Каспаровым Каспаровым Каспаровым
29
Он, не имея высшего образования, возглавлял важнейший отдел – норм прочности ракет. При этом, будучи прекрасным специалистом, глубоким и весьма опытным, он пользовался абсолютным авторитетом не только среди коллег в ЦАГИ, но во всей отрасли. Он был востребован на всех стадиях создания ракетной техники, но особенно, незаменимым – при разборе всякого рода аварий и катастроф – в том числе и пилотируемой авиационной техники. Он любил повторять с улыбкой: «Все в ЦАГИ озабочены выдачей заключений на первый вылет, а я – на последний!» Блестящий знаток истории науки, техники вообще и летательной в особенности, Николай Николаевич был истинным любителем искусства, большим знатоком литературы. Он был непревзойденным редактором и ценителем грамотного русского языка, в частности, в технических отчетах, статьях, книгах. На всю жизнь запомнил его давнее выступление на моей защите кандидатской диссертации. Что особенно врезалось в память, он тогда отметил не только научную значимость работы, но, «хороший русский язык» работы. Воодушевленный столь важной для меня оценкой, я показал Николаю Николаевичу рукопись своей книги «Летчики-испытатели».
Это была вторая моя книга, первая книга «Не прощаюсь…» была посвящена моему товарищу, летчику-испытателю Летно-исследовательского института – ЛИИ Анатолию Грищенко, Герою Чернобыля. Вторая книга также была посвящена в какой-то мере моему товарищу, летчику-испытателю ЛИИ В.В. Назаряну, но в гораздо большей степени в ней рассказывалось о его сотоварищах, его учителях и учениках. Валентин Назарян был относительно молодым летчиком-испытателем, и я искренне восхищался его работой – особенно по важнейшему когда-то самолету вертикального взлета и посадки Як-38, после гибели на нем Олега Кононенко.
Я с нетерпеньем ждал оценки Николая Николаевича Корчемкина. Ждал развернутую критику высокого профессионала, но его «приговор» прозвучал кратко, словно выстрел: «А Вы, оказывается, националист…»
Я знал, что это – неправда (ведь националист – это человек, разжигающий национальную ненависть, а гордость за свой народ – чувство естественное). Поэтому я не изменил в той книге ни слова. Опубликовал после нее около десятка других книг, посвященных летчикам-испытателям, ученым, инженерам. В каждой из них, как и в первой моей книге, встречались, естественно, фамилии моих выдающихся соотечественников, две-три-четыре на сотню других достойных фамилий. И вот они «собраны» в одной книге. Книга эта о тех, лишь нескольких, выстроенных в алфавитном порядке, выдающихся и малоизвестных наших соотечественниках, особо запавших мне в душу, с кем мне довелось познакомиться близко. С
30
некоторыми из них – косвенно, через кого-то, а с большинством – и основательно, лично. Так что мне есть что сказать новое, существенное и поучительное хотя бы о нескольких людях, – прежде всего моему народу. И не только ему.
Замечательный художник и мудрый человек Минас Аветисян справедливо говорил: «И сколько еще таких армян, о которых нам ничего не известно. И которых мы еще откроем для себя». Дай Бог!
Соотечественники
Сурен Иванович Агаджанов
Моя мама, Парандзем Асриянц рассказывала мне: «Мой отец, Саркисджан, был двоюродным братом Теван-дяди, отца Арама, Сурена, Гриши, Араксии Агаджановых, жили все мы в одном карабахском селе, и я приходилась им троюродной сестрой. В 1932-34 годах в Ташкенте и Коканде, куда мы переехали из Карабаха в конце 1920-х, был голод. В нашем родном селе Азох, куда мы приехали на побывку, впервые после разлуки с родиной, в 1932 году, голода не было, жили там хорошо. Тогда же в родном селе, во время своего отпуска, были жившие в Москве братья Агаджановы. Тогда на меня обратила внимание Кола-тетя, мать ребят. Но их отец, Теван-дядя, пристыдил жену: «Это же дядина дочка!»
Я тогда училась в 8-м классе. Мы поехали в Азох с моим младшим братом Шакроном. В это время там был также друг детства, мой будущий муж Ашот и его двоюродный брат Абрам Асриянц. Ашот уже имел виды на меня и ревновал ко всем. А Сурен Агаджанов (будущий директор авиационного завода в Горьком, как я узнала многие годы спустя) тогда настойчиво уговаривал меня выйти за него замуж. Я и не думала об этом, к тому же жена моего старшего брата Исаака, естественно, возражала: «Молодая она, учиться еще должна». Когда пришло время уезжать, Сурен нашел фургон до Горадиза. В фургоне ехали Кола-тетя, Теван-дядя, Сурен и Гриша. Меня сопровождал («оберегал») брат Ашота Исаак. Из Горадиза поездом доехали мы до Баку. Оттуда Сурен и Гриша с родителями уехали в Москву, а я с Шакроном – в Ташкент. Арама, их старшего брата
Сурен Иванович Агаджанов Сурен Иванович Агаджанов Сурен Иванович Агаджанов
31
(знаменитого в будущем как заместитель Л.М. Кагановича по строительству, как я узнала гораздо-гораздо позже), я помнила по детству. Арама тогда в деревне не было».
От себя добавлю, что лично я знал только Гришу – Григория Ивановича. Мы встретились с ним однажды в Москве, у наших общих родных – в семье Абрама Ишхановича Асриянца. Григорий Иванович на меня глядел, как-то тепло улыбаясь… Мол, ты мог бы быть сыном моего брата Сурена.
Я много слышал историй (казавшихся мне порой байками) от наших родственников (и прежде всего от сестры братьев Агаджановых, своей тети Араксии Ивановны, с которой я познакомился и общался лишь по телефону) о ее выдающихся братьях: крупном авиационном деятеле Сурене Ивановиче Агаджанове, а также о крупном строителе Араме Агаджанове (А.Н. Грампе). Я был тогда по молодости стеснительным, весьма бедным провинциалом и не делал никаких попыток сколько-нибудь близкого общения с родными. К сожалению, я не представлял себе масштаба их личностей, драматизма их судеб…
Вот суммарно то немногое, что я знал понаслышке, пока не появилась какая-то открытая, «официальная» информация о Сурене Ивановиче Агаджанове в социальных сетях.
Родился он в 1905 году в селе Азох, в семье рабочего бакинских нефтяных промыслов Ивана Борисовича Агаджанова. С 1920 года работал по найму в городах Георгиевск и Нальчик. С 1925 года трудился рабочим на фабрике «Ява» в Москве. С 1927 года без отрыва от производства он учился на рабфаке МГУ им. М. В. Ломоносова, а с 1933 года – в комвузе при Московском горкоме ВКП(б). Летом 1937 года С.И. Агаджанов был переведен с должности парторга ЦК на московском авиационном заводе № 1 в начальники цеха этого же завода (из-за ареста родного брата – А.И. Агаджанова). С 1941 года Сурен Иванович – директор авиационного завода № 31 в Таганроге и Тбилиси, а с 1942 года и до конца жизни – директор Горьковского авиационного завода № 21. Под его руководством в войну было освоено производство истребителей Ла-5, Ла-7, Ла-9. В середине сентября 1946 года завод № 21 получил задание построить к параду 7 ноября три реактивных самолета конструкции С.А. Лавочкина Ла-150. В мае 1949 года заводу предписывалось перейти на изготовление реактивного
Моя мама, 1930 Моя мама, 1930 Моя мама, 1930 Моя мама, 1930 Моя мама, 1930 Моя мама, 1930 -е годы е годы
32
самолета МиГ-15. Незадолго до начала серийного производства нового самолета МиГ-17 16 декабря 1952 года Сурена Ивановича не стало.
Итак, перед войной С.И. Агаджанов работал в Москве на авиационном заводе № 1 руководителем важнейшего цеха, потом стал директором авиационного завода в Таганроге, который в войну был эвакуирован в Тбилиси. Завод быстро наладил выпуск истребителей ЛаГГ-3. Но у него как директора завода не сложились отношения с главным строителем завода Соладзе, который видел себя на месте Агаджанова. Не выдержав наглого поведения Соладзе, Агаджанов написал письмо своим московским друзьям – руководителям авиационной отрасли: «Заберите меня отсюда и пошлите куда угодно, в любом качестве!» Его вернули на его родной московский завод – начальником цеха. Через какое-то время, когда выпуск самолетов на заводе в Тбилиси резко снизился, И.В. Сталин, лично следивший во время войны (из-за сильнейшего дефицита самолетов) за работой авиационных заводов, заявил руководителям: «Я голову сниму с Агаджанова, почему так снизился выпуск самолетов ЛаГГ-3?!» Вождю сказали, что завод с некоторых пор возглавляет Соладзе, а Агаджанов работает в Москве. Сталин возмутился: «Скажите вашему Агаджанову, чтобы он в течение 24 часов вернулся на тбилисский завод!» Расстроенный Агаджанов в тот же день вылетел в Тбилиси, и в самолете у него случился сердечный приступ. Самолет приземлился на аэродроме авиационного завода в Куйбышеве. Сутки Агаджанов провел под наблюдением врачей в кабинете своего друга, директора завода и продолжил путь в нежеланный Тбилиси. Он быстро восстановил ритмичный выпуск самолетов и вскоре вырвался из Тбилиси: его назначили директором крупного авиационного завода в Горьком. Здесь он в тяжелейших условиях войны наладил выпуск одного из лучших истребителей второй мировой войны Ла-5 (об этом говорится в очерке о В.Н. Сагинове). Напряженная работа и слабое сердце Сурена Ивановича сказались: он умер в 47 лет…
А вот что я узнал о Сурене Ивановиче от его дочери Инны Суреновны Агаджановой, с которой я познакомился (благодаря Араксии Ивановне) лишь в начале 2000-х. Московский врач, она рассказала мне о своем отце:
«Мне было двадцать лет, когда папы не стало. То есть, я его знала не так уж и долго. Но не перестаю удивляться: то, что он успел мне дать, осталось на всю жизнь. Не понимаю, откуда он такой получился. Он родился в Нагорном Карабахе. Ему было 11 лет, когда он впервые услышал гудок паровоза. Потом он учился в России. Если бы Вы знали, как он знал русскую литературную классику! До сих пор вспоминаю все, что он мне говорил. И не только я, но и многие посторонние люди его вспоминают до сих пор.
33
Потому, что он был человеком не только очень деловым, организованным, но также очень внимательным к людям, особенно к детям».
Я заметил Инне Суреновне: «Думаю, что многим своим талантам человеческим Сурен Иванович обязан своим корням. Он родился в замечательном месте Карабаха – в селе Азох. Там родилась и моя мама, его троюродная сестра. (Это село древнее, во всяком случае оно знаменито огромной пещерой, в которой обнаружены следы жизни древнего человека. Боюсь, оно ныне разграблено и разрушено оккупантами, захватившими Гадрутский район Карабаха.) Думаю, что главное из того, что Сурен Иванович приобрел в детстве, шло от трудолюбия и чести, которые были в крови карабахцев».
– Бабушка мне рассказывала, что дедушка работал на нефтяных промыслах в Баку. А она осталась в деревне со многими малыми детьми. Семья жила бедно. Надо было сторожить деревню, собирать деньги на сторожа. Она была такая отважная, что садилась на коня и ночью во время своего дежурства объезжала дома и собирала деньги – и это молодая красивая женщина! Она была необыкновенная. Я бы сказала, что дедушка был более приземленным, а вот бабушка и папа! Они какие-то необыкновенные! Даже внешне: высокие, сероглазые, светловолосые! Они как-то непохожи на остальных…
– А это древний тип армян. Не случайно, что именно карабахская земля дала рождение ряду выдающихся людей.
– Вы знаете, Армения, когда я была там в краткой экскурсии, меня поразила. Я как-то не тянулась к ней прежде: русская мама, русская бабушка. Я все-таки, наверное, русский человек. А когда я попала туда, а мне было уж близко к пятидесяти, во мне вдруг что-то шевельнулось. Я уж не говорю о древностях. Когда мы ехали мимо какой-то деревни, старушки продавали яблоки. Я купила их и сразу стала есть, они были необыкновенно вкусные. Я спросила у этих женщин, почему у них такие вкусные яблоки, они ответили: «У нас под почвой – необыкновенная вода!» А в Карабахе – тем более. У бабушки были какие-то царственные глаза. Очень благородные люди, люди чести. Дедушка весь остаток своей жизни гладил меня по голове, считая меня бедной сироткой. Дед умер очень старым – ему было за девяносто, а бабушка умерла, когда ей было 82. Они жили с Араксией Ивановной. Все они особо выделяли папу.
Мы с мамой в начале войны две недели тащились в теплушке, когда папа эвакуировал завод из Таганрога. В начале октября папа пришел домой ночью (он вообще-то был день и ночь на заводе) и сказал: «Вам надо уехать. Немцы уже у Таганрога, но их будут задерживать, чтобы дать возможность
34
эвакуировать заводы. Вы, несколько семей, должны сейчас погрузиться на пароход и по заливу Азовского моря, а потом по Дону ехать в Ростов, а там – как получится!» Мы так и уехали. Всю дорогу нас бомбили. Я помню, перед ростовским мостом через Дон люди просто молились, чтобы проехать по нему. И вот по Кавказу мы с мамой тащились в поезде две недели. Все дети в этих теплушках переболели, конечно. Полно было вшей. И шакалы кидались на поезд в степи. И вот мы приехали, наконец, в Тбилиси. Мне было все-таки 9 лет, я все помню! Оборудование таганрогского завода почти полностью удалось перебросить в Тбилиси. Мой отец и кое-кто из его близких товарищей улетали из Таганрога последними, буквально над морем. Ниже проводов. Потому что немцы были у самых ворот заводских. Но вывезли большую часть оборудования. Привезли, и тут кто-то придумал, что надо завод ставить в Баку. Папа оказался в Баку, и мы с мамой полетели к нему на самолете. Но в Москве приняли решение, что все-таки – Тбилиси! И вот мы вернулись и провели там почти год…
Я очень хорошо отношусь к грузинам вообще, но они не могли стерпеть, чтобы важнейшим заводом в Грузии, за работой которого следил сам Сталин, руководил армянин. Они очень многое сделали, чтобы испортить ему жизнь. Москва (в лице его авторитетных друзей) как могла, его защищала. Но Москва не могла диктовать Тбилиси своего влияния. Ну, и когда возникла возможность, правда, печальная (умер директор завода в Горьком Гостинцев), отца тут же московское начальство забрало в Россию. Вот так осенью 1942 года мы оказались в Горьком. Отец прожил там десять лет, а мы на полгода дольше, – пока я там не сдала экзамены в институте.
– Я о строителе Соладзе слышал, что он был весьма ограниченным специалистом в авиационном производстве. Легенды о его ограниченности ходили и в Москве, – заметил я. Но Инна Суреновна предпочла говорить о добрых друзьях отца, о необыкновенных человеческих качествах Петра Васильевича Дементьева и Павла Андреевича Воронина.
Перед войной Агаджанов был начальником цеха окончательной сборки на авиационном заводе № 1 в Москве. Несколько лет до 1937 года он был секретарем партийной организации этого завода. Когда арестовали его старшего брата Арама, крупного специалиста в области железнодорожного строительства, одного из ближайших сотрудников Л.М. Кагановича, Агаджанов подал заявление о снятии его с ответственной партийной должности. После сурового партийного собрания, когда от вчерашнего любимца многотысячного коллектива разом отвернулись все, единственным человеком, не побоявшимся подать ему руку (в буквальном смысле этого слова) были директор завода П.А. Воронин и главный инженер П.В. Дементьев. Они остались его ближайшими друзьями, как выяснилось
35
потом, – друзьями на всю его оставшуюся короткую жизнь. Вместе с Ворониным Агаджанов начинал на этом заводе рабочим – еще в 1920 году. Воронин закончил в 1934 году вечерний машиностроительный институт и в 1936 году прошел солидную 8-месячную практику в Америке. Дементьев в 1931 году окончил Военно-воздушную академию имени Н.Е. Жуковского и уже в 1934 году возглавил авиационный завод в Тушине. Агаджанов практически всего достиг самообразованием, но это не помешало их большой дружбе. Всех троих роднило ответственное отношение к порученному делу. С самого начала войны каждый на своем месте добивался, казалось, невозможного – рекордного и бесперебойного выпуска самолетов в условиях дефицита всего и вся: крыши над головой, материалов, людей…
В 1940 году П.А. Воронина назначили заместителем наркома авиационной промышленности СССР, а П.В. Дементьева (в 1941 году) – первым заместителем наркома. Очевидно, с их подачи Агаджанов в первые дни войны был назначен директором завода № 31 в Таганроге. Вскоре после сложнейшей эвакуации этого завода в Тбилиси ему удалось в труднейших условиях быстро наладить там выпуск самолетов ЛаГГ-3.
Вскоре после этого Дементьев вызвал Агаджанова вместе с дочерью-школьницей в Москву. Как оказалось, первому заместителю наркома стало известно о намерениях грузинских чекистов арестовать директора авиационного завода. Чтобы сохранить видимость необходимости вызова (а не спланированного побега) Агаджанова в Москву, в Тбилиси оставили его жену…
Исключительно напряженная работа на тбилисском заводе стоила Сурену Ивановичу первого инфаркта – в 35 лет! Первый замнаркома П.В. Дементьев и замнаркома, отвечавший за производство истребителей П.А. Воронин (очевидно, при поддержке наркома А.И. Шахурина), берегли Агаджанова, как могли, и постарались при первой возможности перевести его в Горький, где он возглавил крупнейший завод № 21. Работа в разгар войны в Горьком
С.И. С.И. Агаджанов (в Агаджанов (в Агаджанов (в центре) среди сотрудников завода центре) среди сотрудников завода центре) среди сотрудников завода центре) среди сотрудников завода центре) среди сотрудников завода центре) среди сотрудников завода центре) среди сотрудников завода центре) среди сотрудников завода центре) среди сотрудников завода центре) среди сотрудников завода
36
была гораздо более напряженной, чем на тбилисском заводе. В Горьком в иные дни выпускалось почти три десятка самолетов Ла-5 в день!
Но в Горьком Сурену Ивановичу дышалось все-таки легче, чем «на юге»… Здесь почти всё было в его руках. А школа, которую он прошел вместе с московскими друзьями за десять лет становления отечественного самолетостроения в 30-е годы, их общий опыт создания высокопрофессиональных, преданных делу команд специалистов позволяли преодолеть все трудности.
Агаджанов умер в 1953 году в Москве. Его хоронили Хруничев, Дементьев, Воронин. До конца своей жизни П.В. Дементьев заботился о семье Агаджанова, о его вдове и дочери.
Вот что я еще узнал, более конкретное, о жизненном пути Сурена Ивановича Агаджанова. Родился он 18 декабря 1905 года в селе Азох Гадрутского района Нагорного Карабаха. После переезда в Баку учился и работал на нефтепромыслах. В 20-х годах уехал в Москву и работал слесарем на заводе «Ява». В 1931 – 1934 годах он был депутатом Моссовета, членом областного комитета ВКП (б) Горьковской области. В конце 1937 года был назначен парторгом крупного завода. Был избран членом Краснопресненского райкома города Москвы, а в 1937 – 1938 годах – членом Московского городского комитета ВКП (б).
В 1941 – 1942 годах он возглавлял авиационный завод № 31 в Таганроге, затем в Тбилиси. В 1942 – 1952 годах директор Горьковского авиационного завода № 21 имени Серго Орджоникидзе, где под его руководством началось и все более расширялось производство истребителей Ла-5, а также Ла-7, Ла-9. Параллельно с этим. в течение всей войны велась реконструкция и реорганизация производства, позволившие постоянно увеличивать выпуск боевых самолетов, создавались новые цехи и участки, контрольные и испытательные лаборатории, специализированные структурные подразделения. Все это позволило оперативно начать в первые послевоенные годы серийный выпуск в Горьком первых реактивных истребителей МиГ-15 и МиГ-17.
Генерал-майор инженерно-технической службы Сурен Иванович Агаджанов был награжден четырьмя орденами Ленина, орденом Кутузова I степени, орденом Красной Звезды.
Мне посчастливилось, примерно в 2010-е годы, познакомиться с некоторыми сподвижниками С.И. Агаджанова на авиационном заводе «Сокол» в Нижнем Новгороде. Председатель совета ветеранов завода Станислав Андреевич Субботин сказал мне при встрече: «Знаю ли я Сурена
37
Ивановича? Да это же святой для нас человек!» С этими словами Станислав Андреевич повел меня к стенду музея, на котором я впервые увидел фотографию своего родственника. Увидел его награды, именное оружие, приглашение на Парад Победы. Станислав Андреевич продолжил: «Сурен Иванович оставил такой добрый след на заводе, что его вспоминают до сих пор те немногие живые еще ветераны, которые знали его лично, и, конечно же, те, кто о нем наслышаны от старших. Нашим ветеранам, знавшим и тепло вспоминавшим Агаджанова, в основном, по 80-90 лет. Но есть и 60-летние… Дело в том, что 60 детей из горьковских детдомов, а среди них были и ленинградские дети, попали к нам на работу. Тогда вышло постановление, разрешавшее привлекать детей с 12 лет на работу. Обком партии пригласил директоров заводов и поставил вопрос: кто возьмет детей? Взрослые люди понимали, что это лишняя забота, хлопоты, а Сурен Иванович, человек сердечный, душевный, не колеблясь, сказал: «Я беру!» Взял. Собрал начальников цехов, сообщил о принятом решении и спросил: «Кто возьмет ребят?» После долгого молчания начальник сборочного цеха сказал: «Я их возьму!»
Совсем недавно со слезами на глазах эти «дети» вспоминали, как Сурен Иванович пригласил их к себе в кабинет и рассказывал о заводе, о предстоящей работе… Не будет больше таких директоров, как С.И. Агаджанов, как его друг, директор – артиллерийского завода в Горьком военной поры – А.С. Елян. Не будет! Они поныне сохранили народную любовь… Разве можно себе представить, что кто-то из них думал о своем коттедже, своей даче!?»
Когда мы вышли с завода, к нам подошел старый знакомый Субботина, заслуженный технолог России Петр Михайлович Королев. Субботин представил меня: «Это родственник Сурена Ивановича Агаджанова». Эффект был поразительным настолько, что Субботин заметил: «Мы не сговаривались…» Королев смутился от этих слов и заговорил, все более загораясь: «Из всех директоров, которые у нас были, почему-то в один голос все выделяют Агаджанова. Почему? Наши учителя, которые с ним работали, говорили, что это был удивительной души человек. Он был как отец родной – для рабочих, для инженеров, специалистов… Никогда не грубил, не шумел. Был строг, но справедлив… Вот с ним работал Куприянов. Тоже хороший человек, я его помню уже как заместителя министра авиационной промышленности. Этот мог вскипеть, обматерить! А Агаджанов никогда до этого не опускался. И неважно, кто он по национальности. Вот когда было истинное братство, чего бы сейчас ни говорили».
Начальник бригады проектов КБ Лавочкина, работавшего в войну при Горьковском авиационном заводе, Аполлон Яковлевич Мариненко пришел
38
на завод в 1938 году после окончания ХАИ. В то время там было два конструкторских бюро. Сначала он был рядовым конструктором, а вскоре возглавил группу предварительного проектирования в КБ Лавочкина и получил более широкий доступ к руководителям завода. Он рассказал: «Очень много значит и многое может сказать обстановка, в которой работал Сергей Иванович, его кабинет. Он сидел на третьем этаже, а мы – на втором. Приемная, два секретаря, напротив Сергея Ивановича сидел главный инженер завода Куприянов Борис Васильевич. В кабинете Агаджанова было две двери, одна из них вела в комнату отдыха, а вторая – к телефону ВЧ. До него стены кабинета были обычными, побеленными. Но чтобы было понятно, что здесь работает высокое начальство, он попросил обшить стены дубовыми полированными панелями в рост человека, изготовленными на заводе. Так же был облагорожен кабинет Куприянова (кстати, это были совершенно разные по характеру люди. Борис Васильевич был как спичка. Он загорался мгновенно, после первой же вспышки). Так вот, чтобы попасть в комнату ВЧ, надо было проходить через кабинет Агаджанова. Люди, которым надо было звонить по ВЧ, наверное, мешали ему, и можно было сделать в эту комнату отдельный вход. Но он почему-то не сделал этого».
– Возможно, он так лучше чувствовал пульс жизни на заводе…
– Возможно… На этом же третьем этаже сидел Шульман, заместитель Агаджанова по материально-техническому снабжению. Там же сидел Култашев Лев Георгиевич, начальник производства, он был ближе всех к директору.
Вот пара характерных эпизодов. Из Москвы после доклада наверху на автомобиле едут Сурен Иванович и Лев Георгиевич. Лев, толстый и солидный, сидит рядом с шофером, а худенький директор сидит один сзади. Идет война, поэтому на всех дорогах – заслоны. Останавливают машину военные: «Ваши документы!» Лев показывает документы и говорит: «А сзади – мой адъютант». Солдат заглядывает и, видя на заднем сиденьи генерала, вытягивается в струнку и немедленно пропускает машину с важным начальником, у которого такой адъютант…
Второй эпизод. Сурен Иванович регулярно ездил на своем черном автомобиле – по отдаленным цехам и особенно часто – на аэродром. Он делал простой ход. Бывало, посылал шофера одного – съездить, скажем, на линию технологической отработки самолетов. Рабочий класс у нас был сообразительный: завидя черный автомобиль, все начинали двигаться более энергично. Это срабатывало… Агаджанов никогда не махал кулаком, но все знали, что начальство есть начальство.
39
Сурен Иванович всегда вел себя очень спокойно, достойно, убедительно и не вступал в обсуждение того решения, которое принял. О масштабах работы Вы можете судить по такому факту: были дни, когда из цеха окончательной сборки выкатывали почти три десятка (!) самолетов… Их же надо было оснастить всем, облетать заводским и военным летчиками… Представляете, какая должна была быть организованность, потому он уделял этому исключительное внимание. Но я не припомню случая, чтобы он кого-нибудь распекал…
Прилетел к нам с фронта прославленный Герой А.И. Покрышкин. Тогда малая часть самолетов уходила с завода по железной дороге, а, в основном, с фронта прилетал обычно большой самолет с командой пилотов- истребителей, они принимали машины и ведомые большим самолетом, возвращались в свои части. Покрышкин попросил тогда вдруг: «Дайте мне на Москву-то хоть посмотреть!» Дали Герою По-2 и нашего летчика. Полетели они утречком в Москву. Прекрасная погода, летят они вдоль Московского шоссе. Пастух пасет коровы… Давай разгонять коров в пикировании. Это все рассказывал потом наш летчик. Повеселились в одном месте, поразвлекались в другом, а потом оборвали провод высоковольтной линии электропередач, часть провода намоталась на втулку винта, и они грохнулись на землю. Но так счастливо грохнулись, что отделались, в основном, испугом. Как поступил Сурен Иванович? Наверное, он должен был нашего летчика отправить в военкомат и на фронт. Самого Покрышкина должен был, наверное, распечь и доложить обо всем его начальству для принятия воспитательных мер. В присутствии военного представителя Агаджанов высказал обоим летчикам все, что думал о них. Но никаких наказаний после этого не последовало. Покрышкину дали самолет, и он благополучно улетел на фронт. И наш летчик продолжил напряженную работу на своем заводе.
– Сурен Иванович был человеком болезненным, вы это знали? – спросил я А.Я. Мариненко.
– Нет!
– У него же был инфаркт перед тем, как он попал к вам в Горький.
– Нет, мы этого не знали… Мы знали его как очень спокойного (в отличие от главного инженера) человека, может быть, это было связано с необходимостью…
– Почему Агаджанова так тепло вспоминают по прошествии стольких лет – даже те, кто знают о нем понаслышке?
– Потому что, кроме работы, он уделял большое внимание быту работающих. В то время, когда всего не хватало и особенно трудно было с
40
жильем, он помог очень многим. Притом он не чурался никогда заботиться о самых маленьких людях. Любой мог к нему пробиться. При нем начали сносить бараки и строить добротные дома. В хорошем каменном доме, в котором я и сейчас живу, был открыт большой продуктовый магазин. Заасфальтировали центральную улицу поселка Чаадаева, которая прежде была булыжной. Была построена поликлиника. В живописной зоне было построено несколько простых домиков для семейного отдыха работников завода, которые могли отдохнуть от бесконечного: «Давай-давай!». Хотя главной задачей для него были, конечно, самолеты. После Агаджанова, с 1953 по 1970 годы, директором завода был Александр Ильич Ярошенко, при нем строительство развернулось еще шире, но, правда, и войны уже не было…
Сурена Ивановича Агаджанова, в основном, звали на русский манер: Сергей Иванович. Почему его помнят особо? Наверное, потому что трудные были годы, потому что завод работал очень хорошо, дружно, и всё хорошее, что делалось в то трудное время для людей, оставалось в мозгах.
– Эпопея перехода к запуску в производство сырого Ла-5 вместо налаженного выпуска самолетов ЛаГГ-3 была драматичной, – заметил я.…
– Да. ЛаГГи не могли на равных сражаться с Мессершмиттами и Фокке-Вульфами. Более или менее с ними могли тягаться Як-3 и МиГ-3. ЛаГГ-3 был сделан на основе древесины с использованием дельта-древесины. Даже лонжероны крыльев были деревянными. Потому самолет был значительно тяжелее МиГов и Яков. Правда, ЛаГГ-3, прилетавший после боя с десятками дыр в крыльях и фюзеляже, был живучим, но на равных с немецкими самолетами воевать не мог. Мы это понимали, и военные говорили об этом на правительственном уровне. Вверху из-за жалоб военных на ЛаГГ-3 было принято решение снять его с производства в Горьком и поставить на производство самолет Як-3, а ОКБ в полном составе отправить в Тбилиси. Ставилась задача организации полноценного производства самолетов в Закавказье: немцы подходили уже к Волге. Сотрудников ОКБ и квалифицированных рабочих опытного цеха
С.А. Лавочкин (слева), сотрудник завода, С.И. Лавочкин (слева), сотрудник завода, С.И. Лавочкин (слева), сотрудник завода, С.И. Лавочкин (слева), сотрудник завода, С.И. Лавочкин (слева), сотрудник завода, С.И. Лавочкин (слева), сотрудник завода, С.И. Лавочкин (слева), сотрудник завода, С.И. Лавочкин (слева), сотрудник завода, С.И. Агаджанов Агаджанов
41
вместе с семьями, с рабочей мебелью, кульманами, бумагой, всем необходимым погрузили в эшелон и отправили в Тбилиси. А в Горьком остались единственные защитники нового самолета с мощным мотором воздушного охлаждения Аш-82 – конструктор Лавочкин и директор завода Агаджанов. Усовершенствованный на основе самолета ЛаГГ-3 самолет Ла-5 показал отличные результаты!
Было принято решение прекратить все работы по Яку, но для продолжения работ по Ла-5 требовался возврат КБ из Тбилиси. Потому его снова погрузили в специально выделенный эшелон, и он пошел на Север. Немцы в это время заняли уже Донбасс, Ростов и вышли к Волге, то есть, короткий путь на Север был нам отрезан. Мы этого не знали и ехали в своих вагонах. Но у станицы Невинномысской наш эшелон остановился и долго простоял. А мимо нас с Севера шли эшелоны эвакуированных из Донбасса. Когда стало ясно, что немцы вышли к Волге, нас вернули в Дербент. Погрузили в теплоход и переправили в Астрахань. Оттуда мимо озер Эльтон и Баскунчак по рабочей ветке местного значения в новом эшелоне вышли на Саратов. Из Саратова на Горький линия была. Но через Оку железнодорожного моста не было. Был мост, по которому ходили трамваи. Поэтому прямо по асфальту моста был проложен с правого берега Оки на левый временный путь на Московский вокзал. Таким образом, ночью, чтоб не мешать основному движению, весь наш эшелон по одному вагончику перетащили на Московский вокзал. Отсюда эшелон ушел к нам на завод, и мы оказались дома! Мы разместились в наших старых рабочих помещениях, и на заводе под началом Агаджанова и его команды развернулась небывалая по напряжению работа по серийному выпуску самолетов Ла-5. Массовый выпуск Ла-5 был полной неожиданностью для немецкой разведки, и он внес заметный перелом в боевые действия.
– Что Вы можете рассказать о Лавочкине и его тандеме с Агаджановым?
– Я был начальником бригады проектов. Прежде чем что-то отдать в линейные бригады, мы рассматривали те или иные решения в нашей бригаде: как при этом изменится вес, летные характеристики, выдержат ли стойки шасси, нужны ли прочностные испытания… Лавочкин с самого начала приезда производил впечатление педагога. С ним можно было спокойно разговаривать, выслушать его аргументацию, привести свою. Я бы сказал, он приходил в нашу бригаду и думал вслух. Более того, он почти каждый день обходил столы конструкторов и наиболее важные решения обязательно регулярно обсуждал. Он был нашим учителем, нашим преподавателем. С Агаджановым его связывали исключительно добрые, уважительные
42
С.П. Айрапетов
отношения людей, делающих одно общее дело государственной важности. У них, несомненно, было очень хорошее взаимопонимание.
– Кого Вы вспоминаете из летчиков-испытателей?
– Алифанова, к примеру. Многих. Трудно выделить кого-либо…
– Айрапетова Вы знали?
– Господи! Конечно! Кто его не знал! Самое запомнившееся: если не было работы, кто-то начинал играть в шахматы, баланду травили… Он же брал мандолину и начинал на ней что-то наигрывать. Вот это первое впечатление. Второе: он как-то промазал на посадке, но хорошо сработали тормоза, и ему товарищи сказали: «Подойди, поцелуй самолет, а то был бы уже на том свете». Спокойный был человек и как-то не всего себя отдавал летным испытаниям. Другие – болели! А он – нет! В какой-то момент, когда пошли уже герметические кабины, летчики одевали противоперегрузочные костюмы. И их надо было испытать. Небольшая бригада, в которую входил Айрапетов, поехала в Ахтубинск на испытательный аэродром ВВС. Спирту у нас было много. Мы, грешным делом, завели связь с местными рыбаками-браконьерами: они кормили нас икрой, рыбой, мы расплачивались спиртом. Так он в наших походах с льющимся рекой спиртом не участвовал. После ухода с летной работы он остался на вышке и по локаторам следил за летавшими нашими самолетами».
Историк завода № 21 Галина Павловна Абаева рассказала мне о С.П. Айрапетове: «Он тоже родом из Нагорного Карабаха. 10 мая 1945 года он был уже на пороге квартиры Агаджанова. Личность Агаджанова была широко известна в частях… Седрак Петросович – героический участник Великой Отечественной войны. Летчик смелый, отчаянный, хулиганистый. Необычный человек. Заслуженный летчик-испытатель СССР, он первым испытывал Ла-15. Общий летный его стаж составил 32 года. На заводе он работал с 1945 по 1988 годы. В музее завода хранится мандолина Айрапетова, он с ней не расставался. Он везде с ней ездил, терял, ломал, восстанавливал…»
Есть расхожая шутка: «Все армяне – родственники». Вы будете смеяться, но, вернувшись из Нижнего Новгорода, я узнал, что Айрапетов приходится родственником моей племяннице. Она замужем за его внучатым племянником Арменом: его бабушка – родная сестра Седрака Петросовича.
43
Узнал я об этом курьезно. С Арменом я знаком десять лет, но надо было съездить мне в Нижний, узнать о некоем земляке Айрапетове, чтобы услышать вопрос, знаю ли я именно такого летчика. Я рассказал всё, что знаю: о карабахских корнях летчика, о его музыкальности... Присутствовавшая при этом мать Армена Анна Макаровна рассказала не столько про Седрака Петросовича, о котором сама знала понаслышке, сколько о его отце Петросе. Это был народный музыкант очень высокого уровня, сам персидский шах удостаивал его высоких подарков. Это был очень жизнерадостный, жизнелюбивый человек. Седрак появился на свет, когда его отец был уже очень пожилым человеком. И он по каким-то признакам уверял, предрек, что сын будет летчиком…
– А ваш завод немцы бомбили? – спросил я Мариненко.
– Надо сказать, – ответил он, – Агаджанов и другие руководители завода его маскировке уделяли очень большое внимание. Через весь завод была протянута фальшивая дорога. Кроме того, километрах в пяти от завода, рядом с Московским шоссе был устроен ложный аэродром. Маскировка была настолько хорошей, что на завод ни одной бомбы не упало! Хотя был такой эпизод. Люди выходили из завода на обеденный перерыв, и черт принес в это время какой-то шальной немецкий самолет, он снизился, пострелял по людям, даже сбросил бомбу и улетел. Но этому потоку людей немцы не придали никакого значения… Это был единственный случай, когда была реальная угроза… Но когда начинался немецкий налет, то всегда с нашего аэродрома поднимался самолет и охранял завод.
У нас в войну все знали, – продолжил Мариненко, – что в Горьком два армянина – Агаджанов и Елян. Два директора крупнейших оборонных заводов – авиационного и артиллерийского. Еляна я не знал. Я знал, что когда Лавочкин уехал в Москву и было ликвидировано КБ С.М. Алексеева, то большая группа его конструкторов ушла к Еляну. Там они занялись закрытой для нас техникой…
– Во время войны на вашем заводе в значительной мере использовался детский труд, насколько это было оправдано, – спросил я, вновь возвращаясь к «больной» теме.
– Насчет детского труда. При одном из цехов был участок, на котором составлялись жгуты проводов и собирались релейные коробки. Там, в основном, работали женщины. И вот когда нам предложили взять на работу детей, Агаджанов принял их на завод, и они заменили, почти всех взрослых на изготовлении этих жгутов и коробок. Жили дети в детском доме, и то, что они прирабатывали, конечно, помогало им в питании, в одежде… Это была инициатива и ответственность Сурена Ивановича. Конечно, это был
44
необыкновенный директор. В таких сложных, боевых условиях сохранять четкий ритм напряженной и эффективной работы – без шума, крика, без кнута, с полным достоинством. Я ни разу не слышал, чтоб он на кого-нибудь кричал. Такое остается в памяти надолго. Тот же Борис Васильевич Куприянов, он – силовик! Такое можно было бы простить директору заводу, а от технического руководителя скорее надо было ожидать спокойствие, спокойную деловитость, в то время, как он нередко был излишне суматошлив.
Ничего особенного не могу сказать о том, как Агаджанов разбирался в технике. Но могу сказать, что он был Руководителем! Ему незачем было особенно разбираться в технике. Перекалили трубы лонжеронов, они стали хрупкими и не пошли в дело. Так что ему лезть в детали? Ему достаточно было грозно посмотреть на исполнителей и сказать: «Идите и сделайте как надо». Другой бы стал распекать, а Агаджанов поступал просто: «Произошла ошибка. Надо ее исправлять». Так он берег других и сохранял себя… Он был жестким, но справедливым человеком.
Близкий сотрудник Семена Алексеевича Лавочкина конструктор Леонид Александрович Закс провел в Горьком вместе с КБ Лавочкина всю войну.
– Кажется, в Горьком у вас поначалу судьба складывалась весьма драматично, – спросил я его.
– Да, был такой период, когда нас А.С. Яковлев пытался оттуда убрать.
– И что вам помогло задержаться, зацепиться там?
– Помог нам Ла-5, он нас выручил. В Горький перевели Яковлева, а Лавочкина перевели в Тбилиси. Но в Тбилиси Лавочкин сам не поехал, а поехали туда мы с Алексеевым. Однажды директор тбилисского завода Агаджанов вызвал меня и настоятельно посоветовал слетать в Москву, там наметились кое-какие важные изменения. Действительно, я полетел в Москву, встретил в Москве Семена Алексеевича. И в это время было заседание Государственного Комитета Обороны (ГОКО), где было принято решение вернуть А.С. Яковлева в Новосибирск, а на заводе № 21 в Горьком запустить новую машину С.А. Лавочкина. Я был заместителем Лавочкина по летным испытаниям. И так было до самой смерти Семена Алексеевича. Семен Алексеевич умер у меня на руках, когда он уже занимался несколько другой техникой.
– Леонид Александрович, скажите, пожалуйста, а что из себя представлял Агаджанов? – спросил я конструктора. – Дело в том, что Агаджанов – троюродный брат моей матери, я его не знал лично и никогда не
45
видел его. Расскажите, пожалуйста, что он представлял собой как человек? – Внешне, по характеру, как инженер, как человек?
– Он был очень спокойный человек, уравновешенный. Он умел разговаривать с людьми. Большое значение при этом имело то, что он долгое время был парторгом ЦК на крупном московском заводе. Вот это, конечно, свое дело сделало. Он очень умел с народом разговаривать, общаться с народом. Он, безусловно, и как инженер в технике хорошо разбирался. Но всё же он больше, конечно, – директор. Он в технику особо не лез. Он доверял своим людям. Он умел блестяще подбирать нужных людей. И поэтому он занимался крупными, серьезными вопросами. Если надо было организовать строительство большое, дома, жилье надо строить людям, создать новую, сложную технологическую цепочку, сделать важное преобразование в ключевых цехах, то вот этими крупными вопросами он занимался. Он не любил всяких совещаний длинных, оперативок, как, знаете, принято обычно у иных директоров. Он это не очень любил. Он ходил по цехам, все узнавал, рано приходил на работу, поздно уходил с работы. Это был блестящий директор. Вы знаете, это директор, на которого я молюсь до сих пор. Он был всегда доступен. У него был прекрасный главный инженер Куприянов Борис Васильевич, у него был отличный заместитель по коммерческим делам Аркадий Шульман…
– У него, кажется, не очень здорово складывались отношения в Тбилиси с Соладзе?
– Да, было такое. Агаджанова назначил директором сам «хозяин», Сталин. Прошло какое-то время после того, как его перевели в Москву и в сводках появились нули. Вот тогда Сталин вызвал наркома Шахурина и стал выяснять, в чем дело у Агаджанова. А Шахурин ему доложил, что Агаджанова там нет, что там директором – Соладзе. Сталин, говорят, был очень возмущен и приказал, чтобы на следующий день утром Агаджанов ему из Тбилиси доложил, что принял завод. И это несмотря на то, что у Агаджанова был арестован брат. Он работал в Министерстве путей сообщения СССР, был членом коллегии Министерства. Агаджанов этого никогда не скрывал. Он и будучи парторгом ЦК завода № 1 в Москве, писал об этом в своих анкетах. Тем не менее Агаджанова Сталин восстановил. Ну, а потом, когда в Горьком умер директор завода, вместо него в Горький назначили Агаджанова.
Он очень хорошо относился к конструкторам. У него были близкие дружеские отношения и с Семеном Алексеевичем Лавочкиным, а в послевоенное время и с Артемом Ивановичем Микояном. Когда он приезжал
46
из Горького в Москву, после войны уже, он обязательно заезжал и к тому, и к другому. Это были радостные встречи…»
Завершая короткий очерк о Сурене Ивановиче Агаджанове, нельзя не повторить, что весьма яркой личностью был его старший брат Арам. Несомненно, для младшего брата (и, как будет показано ниже, – не только для него) он был добрым примером высокого профессионализма, чистоты, мужества, преданности идеалам… Долгое время я знал лишь семейные байки об удивительных братьях Агаджановых. Знал я, к примеру, что начало знаменитой книги Льва Шейнина «Записки следователя» связано как раз с Арамом. Но он, секретарь Краснопресненского райкома комсомола, по непонятной мне причине был назван Александром Грампом.
«Точно в назначенное время – писал Шейнин в самом начале своей книги, – пришел я в райком, не понимая, зачем так срочно понадобился. Осипов – заведующий орготделом райкома – только загадочно ухмыльнулся в ответ на мой вопрос и сказал, что мне на него ответит Сашка Грамп, секретарь райкома. Мы вместе прошли в кабинет Грампа, которого я, будучи членом райкома, хорошо знал. – Здорово, Лева, – сказал Грамп. – Садись. Серьезный разговор… Я сел против него, и он рассказал, что есть решение московского комитета комсомола о мобилизации группы старых комсомольцев на советскую работу. Меня, члена комсомола с 1919 года, включили в их число…»
Знал я похожую на байку (настолько много в ней наверчено маловероятного!) историю о близости Грампа как крупного специалиста в области строительства к наркому путей сообщения Л.М. Кагановичу, о командировке Грампа в США перед войной, о его любви и женитьбе там на своей преподавательнице английского языка, дочери состоятельного американца. Знал об аресте Грампа по возвращении на Родину после окончания учебы в США. О том, как его жена, оставив сына на попечение родителей мужа, словно декабристка поехала за ним в Сибирь. Потом я впервые прочел о Грампе в газете «Комсомольская правда». В ней был помещен рассказ сосланных в Норильск заключенных о том, что выжили они, люди самых разных, гуманитарных, в основном, профессий: артисты, писатели, художники – лишь благодаря Грампу, организовавшему особый строительный отряд из заключенных, который стал мозгом строительства в Норильске. Потому что их отряд, который посылали на работы в частую непогоду, снежную бурю, всегда находили и спасали – в отличие от других отрядов, которых никто не искал и не откапывал, так как это грозило опасностью потерять в жуткую непогоду еще и отряд спасателей. Я слышал, что брат Арама Сурен за себя не боялся и находил возможность как-то помогать брату в Норильске. Слышал, что отважная американка после
47
освобождения мужа, вернувшись в Москву, добилась разрешения навестить своих родителей в Америке… Много чего слышал я от сестры Агаджановых Араксии Ивановны, но это все, кроме статьи в «Комсомолке», как мне казалось, было похоже на байку.
Вот что я писал об этой драматической истории, опираясь не только на семейные разговоры, в основном, но и на некоторые свидетельства, в своей книге «Летчики-испытатели. Туполевцы». Я привел там воспоминания летчика-испытателя Эдуарда Вагановича Еляна. Его отец – Ваган Сергеевич – родом из Зангезура, в Армении, возможно, имел какое-то отношение к этой истории. «Старшего брата отца, – вспоминал Эдуард Ваганович, – убили турки во время резни, и отцу было 11 лет, когда в 1915 году он увел всю свою семью: сестер, отца, мать, детей, – через горы в безопасное место. Отец нигде не учился. Он – самородок. После резни семья обосновалась в Баку. Там же отец женился на матери Александре Федоровне, родом из Старой Русы; ее семья перебралась в Баку из Ленинграда и так же бедствовала, как и отцовская. Отец работал в органах. В 1937 году он чудом спасся от начавшихся массовых расстрелов, уехав в Москву в ту ночь, когда пришли его арестовывать. В Москве, в наркомате решили направить его в Норильск: А.П. Завенягин (будущий Комиссар государственной безопасности, будущий куратор советской металлургии и атомного проекта, дважды Герой Социалистического труда – Г.А.) взял его в свою команду. В 1938 году и мы, мама и два моих брата, переехали в Норильск. Отец всю войну проработал на Крайнем Севере – заместителем А. П. Завенягина».
Старший брат Вагана Сергеевича Амо Сергеевич Елян, о котором вскользь говорилось выше, богатырь, ростом в два метра, в войну командовал знаменитым артиллерийским заводом № 92 в Горьком. Завод этот был знаменит тем, что получил право отправлять пушки на фронт без военной приемки, под личную ответственность главного конструктора В.Г. Грабина – настолько высоким было их качество и настолько строгим был заводской контроль. И это при сверхмассовом выпуске пушек. Менее известна его работа с главным конструктором Серго Лаврентьевичем Берией – в области создания ракет, в частности крылатых снарядов «Комета». Трудно переоценить его вклад, хотя и он малоизвестен широкому кругу людей, в создание в нашей стране высокоэфективных зенитных ракетных систем противовоздушной, противоракетной,
Крылаты рылаты й снаряд «Комета» снаряд «Комета» снаряд «Комета» снаряд «Комета»
48
противокосмической обороны; именно это, в первую очередь, имел в виду Генеральный конструктор Г.В. Кисунько, когда сказал: «А.С. Елян – это человечище!» И уж совсем мало что известно о периоде, когда Сергеевич стал главным механиком в институте академика-ядерщика А.И. Алиханова.
Перед войной Амо Сергеевич какое-то время обучался (как и А.Н. Грамп) в США. Я знал, что Амо Сергеевич Елян был дружен в Горьком с Суреном Ивановичем Агаджановым. Я рассказал Эдуарду Вагановичу: «У Сурена Ивановича был родной брат Арам (А.Н. Грамп), крупный строитель. Они были троюродными братьями моей матери, и я знаю, что их жизнь сложилась драматично. Арам после возвращения из длительной командировки в Америку, привез оттуда жену Гертруду Кливанс. Вскоре после рождения их сына Джима, Грамп был арестован и сослан в Норильск. Я знал, что Сурен Иванович открыто боролся за освобождение брата все время, вплоть до своей ранней смерти от инфаркта после войны, помогая брату и уехавшей вслед за ним в Норильск «американской декабристке» Гертруде Кливанс чем мог.
В частности, известно было, что по крайней мере однажды преданный Сурену Ивановичу летчик его завода, летавший на Севере, осмелился, изменив маршрут, приземлиться в Норильске и передать Араму теплую одежду и еду. Очень даже возможно, что делал он это через своего друга Амо Сергеевича Еляна и его брата Вагана Сергеевича. Эдуард Ваганович ничего по этому поводу не говорил. Но повторял: «Я никогда не слышал об отце ни одного недоброго слова. Он многим помог...»
О Грампе Эдуард Ваганович Елян ничего не слышал. А вот что сегодня можно узнать о нем из социальных сетей.
Участник гражданской войны, бывший руководитель краснопресненских комсомольцев, делегат ХII Съезда партии, А.Н. Грамп окончил рабфак и институт инженеров железнодорожного транспорта в Москве. Остался там же на научной работе, а позже был направлен в Америку для продолжения учебы в числе других способных выпускников. В 1933 году в Америке защитил диссертацию, стал магистром технических наук. Женился на американке Гертруде Кливенс. Вернувшись на Родину, руководил в Народном Комиссариате путей сообщения всеми учебными и научно-исследовательскими заведениями наркомата. Был награжден орденом, имел звание «Почетный железнодорожник». Нарком Л.М. Каганович его хвалил и он же подписал ордер на его арест. А.Н. Грамп отбывал срок в Норильлаге. Созданная им, блестящим инженером и интереснейшим человеком, бригада прославилась в Норильлаге как лучшая. После освобождения А.Н. Грамп работал в Норильске вольнонаемным.
49
Вторично был арестован в 1950-м, отправлен в ссылку в Мотыгино, затем в пос. Ишимба. К нему в ссылку приехала жена с сыном. Из ссылки семья вернулась в Москву. После реабилитации А.Н. Грамп работал преподавателем в московском ВЗе. Умер он в 1983 году. Прошли годы, не стало А.Н. Грампа и Г.Я. Кливанс (они похоронены на армянском кладбище в Москве), не стало и их сына Евгения (Джима), но, к счастью, Евгений успел оставить воспоминания о своих уникальных родителях. Их сохранила его тетя Араксия Ивановна. Вот краткая, но яркая цепочка событий жизни А.Н. Грампа, составленная его сыном.
1903 – родился в Баку. Отец – Агаджанов Иван Борисович, рабочий нефтепромыслов.
1920-е гг., начало – участие в комсомольском подполье во время Гражданской войны на Северном Кавказе, замена фамилии на Грамп и отчества – на Николаевич (для конспирации).
1920-е гг., конец – учеба в Московском институте инженеров транспорта (МИИТ), после окончания учебы – директор этого института.
1930–1931 – учеба на английских курсах у Гертруды Яковлевны Кливанс, учительницы из США, находившейся в СССР в качестве туристки с сентября 1930 г. по июнь 1931 г.
1931–1933 – командировка в Америку для продолжения учебы в аспирантуре университета им. Джона Пордью (город Лафайет, штат Индиана). Встречи в Америке с его бывшей преподавательницей английского Г.Я. Кливанс.
1933 – получение степени магистра технических наук, возвращение в СССР в Наркомат путей сообщения.
Женитьба на приехавшей вскоре в СССР Г.Я. Кливанс, которая стала преподавать английский язык в одном из московских вузов.
1934, август – рождение сына Евгения (Джима).
Араксия Агаджанова с племянником Евгением, 1948 год Араксия Агаджанова с племянником Евгением, 1948 год Араксия Агаджанова с племянником Евгением, 1948 год Араксия Агаджанова с племянником Евгением, 1948 год
50
1937, август – арест, обыск, объявление «врагом народа, участником правотроцкистской вредительской организации на транспорте». Следствие с применением пыток, заключение в Лубянской и Бутырской тюрьмах, одиночное заключение в Елецкой тюрьме. Увольнение Г.Я. Кливанс с работы, конфискация имущества, выселение из отдельной квартиры, вынужденное переселение в подмосковную деревню.
1938, январь – приговор Военной коллегии Верховного суда СССР А.Н. Грампу: 10 лет ИТЛ. Этап до Норильска.
1938 – добровольный отказ Г.Я. Кливанс от американского гражданства, принятие советского гражданства, несмотря на возможность вернуться в США. Помощь семье со стороны С.И. Агаджанова, младшего брата А.Н. Грампа.
1941, осень – нелегальный приезд Г.Я. Кливанс с сыном в Москву к родителям мужа, жизнь без прописки.
1943 – работа Г.Я. Кливанс переводчицей в ВОКСе (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей).
1938–1945 – работа А.Н. Грампа в Норильске на строительных объектах на руководящих должностях в статусе заключенного.
1945, конец – досрочное освобождение А.Н. Грампа из заключения «за ударный труд во время войны» с правом работать вольнонаемным, но без права выезда на материк.
1946, январь – апрель – переезд жены с сыном в Норильск.
1946–1950 – работа А.Н. Грампа в Управлении строительства Норильского комбината. Г.Я. Кливанс – преподавательница английского языка в металлургическом техникуме. Учеба сына в школе.
1950, конец лета – увольнение А.Н. Грампа, как и большинства бывших заключенных, с руководящей должности Норильского комбината «за невозможностью дальнейшего использования». Потеря работы и жилья. Увольнение Г.Я. Кливанс с преподавательской работы. Переезд семьи в небольшой горняцкий поселок Ирша, около г. Канска, где А.Н. Грамп работает начальником строительного участка. Получение комнаты. Неудачная попытка прописать сына в Москве у бабушки, несмотря на личную просьбу Министра авиационной промышленности П.В. Дементьева,
А.Н. Грамп Грамп Грамп – магистр технических магистр технических магистр технических магистр технических наук, США, 1933 год наук, США, 1933 год наук, США, 1933 год наук, США, 1933 год
51
Г.Я. Кливанс и А.Н. Грамп среди родных и друзей
адресованную начальнику Московской милиции.
1950, 5 ноября – арест А.Н. Грампа. Красноярская тюрьма. Хлопоты жены с целью добиться для мужа не самого худшего места «вечной ссылки».
1951, март – прибытие по этапу в поселок Ишимба Удерейского района, в 100 км севернее поселка Мотыгино на р. Ангара, где создавалась сеть геологоразведочных партий. Работа инженером на стройке.
1951, лето – переезд Г.Я. Кливанс с сыном к мужу в поселок Ишимба. Дружба с Л.И. Брагинским, И.К. Гогуа и другими ссыльными.
1952 – окончание 10-го класса Евгением Грампом в районном центре – поселке Южно-Енисейске, в 50 км от Ишимбы. Задержка на два года в получении серебряной (вместо золотой) медали по «политическим соображениям», выдача аттестата со всеми отличными оценками.
1952–1957. – Отказ Евгению Грампу в приеме в МИИТ, где в 30-е годы директором был его отец. Поступление на технологический факультет Станкостроительного института. Окончание института.
1953, май – подача Евгением Грампом в приемную Военной коллегии Верховного суда СССР заявления о пересмотре дела отца.
1954 – получение паспорта А.Н. Грампом, переезд с женой в Москву, получение прежней квартиры (ведомственной директорской квартиры МИИТа). Работа доцентом МИИТа. Жена – переводчик и редактор Внешторгиздата.
1960-е гг – получение Г.Я. Кливанс с большим трудом разрешения на поездку к родственникам в США, которые нашли ее после 33-летней разлуки.
А.Н. Грамп скончался в 1983 г., а через два года ушла из жизни его жена. Их сын Евгений Александрович Грамп скончался в 1998 г. За девять лет до этого он посетил своих американских родственников в США. От сестры матери он получил сохраненные ее восторженные письма из России в Америку, написанные в начале 30-х годов.
52
Евгений Грамп
В статье «Комсорг с Красной Пресни» товарищ Грампа писал, в частности:
«После возвращения из Америки, где Александр Николаевич получил степень магистра технических наук, он работал директором МИИТа, затем в Наркомате путей сообщения. За две недели до ареста Каганович вручил Грампу орден «Знак Почета». Призвал всех брать пример с этого молодого перспективного сотрудника. Счастливая жизнь оборвалась в августе 1937 года. Шура Грамп был арестован и объявлен «врагом народа, участником правотроцкистской вредительской организации на транспорте». Жену тут же уволили, хотя она была еще гражданкой Америки. А в 1938 году она приняла гражданство СССР. Грампу на первом же допросе выбили практически все зубы. Требуя, чтобы он подписал бумаги о его вредительской деятельности. Он не подписал. Он просил сообщить о своем аресте Кагановичу. Следователи предложили все изложить письменно. Он написал. Через месяц его вызвали на очередной допрос. Следователь спросил Грампа: вы писали обращение к Кагановичу? Вот пришел ответ. По диагонали листа красным карандашом было написано: «Этих б…ей расстрелять мало». В январе 1938 года решением военной коллегии Верховного суда СССР А.Н. Грамп был приговорен к 10 годам заключения и отправлен этапом на север Красноярского края, где заключенные строили заполярный город Норильск. Там Грамп создал самую лучшую бригаду. В нее входили академики, ученые, писатели, партийные и государственные деятели, в том числе и жена генсека ЦК ВЛКСМ Саши Косарева. Бригада Грампа показывала пример и на производстве, и в общении не только среди политзаключенных, но и среди уголовных зэков. Однажды бригаду Грампа на дальнем участке строительства железной дороги засыпал снежный буран. Им грозила верная смерть. И тогда зэки потребовали направить людей, чтобы разыскать эту бригаду…»
Сын таких удивительных родителей Евгений Грамп имел основание написать так о своих родителях и о своем дяде Сурене Ивановиче Агаджанове:
«Конечно, я понимаю, что восторгаться поступками матери – хотя и закономерно, но, наверное, не совсем скромно, поэтому стараюсь писать о ней предельно объективно, не только как о матери, а как о неординарном человеке, которого я хорошо знал. Считаю ее не только незаурядной, но и в
53
какой-то степени уникальной, выдающейся личностью. По своим моральным и нравственным качествам, отношению к людям, пониманию добра и зла она была человеком, намного опередившим свое время, человеком из сказочного «коммунистического далека», которое мы все должны и обязаны были «приближать» как можно скорее... Несмотря на свое «буржуазное» происхождение, она была, если можно так выразиться, гораздо «социалистичнее» (в серьезном понимании этого слова), чем многие из нас, родившиеся и выросшие в нашей «социалистической» стране. Именно поэтому везде и всегда люди любили, более того – боготворили ее, но не всегда понимали суть поступков и решений...
Всю войну мы впятером (с родителями отца и его сестрой) ютились в малюсенькой комнатке большой коммунальной квартиры. На кроватях все не помещались, поэтому кто-то спал на столе, кто-то под столом. Наше с мамой положение усугублялось еще и тем, что в квартире мы жили фактически нелегально, без прописки: вздрагивали при каждом стуке в дверь…
Во время войны постоянную поддержку и помощь нам с мамой оказывали родственники отца, особенно его младший родной брат Сурен Иванович Агаджанов (свою вторую фамилию – Грамп – отец придумал себе в гражданскую войну, в 20-е годы, когда был в комсомольском подполье на Северном Кавказе). Это был прекрасный во всех отношениях человек. Человек необычайной судьбы и редкого мужества. В 1925 г. отец привез его в Москву из Нальчика, где тот служил подмастерьем у сапожника. После окончания рабфака благодаря природным организаторским способностям он на редкость быстро прошел в столице путь от простого рабочего до руководителя крупного авиационного завода….
Узнав об аресте отца, он бесстрашно пошел на прием к Н.С. Хрущеву, тогдашнему секретарю МГК ВКП(б), и заявил, что ручается за брата и не верит в его виновность. По всем законам тех лет даже и без этого шага его карьера должна была – в лучшем случае – закончиться. Но этого не произошло: то время было еще и временем парадоксов. В дальнейшем он стал генералом, был награжден многими орденами, всю войну и после ее окончания работал директором крупнейших авиационных заводов страны. Несмотря на свое положение, он всегда поддерживал нас с матерью морально и, как мог, помогал. По меркам того времени подобное поведение можно без всяких скидок назвать героическим. Сверхнапряженная работа и жизнь сделали свое дело, не смогли не сказаться на здоровье: умер дядя Сережа, как я всегда его называл, в сорок семь лет от третьего инфаркта в подмосковном кремлевском санатории «Барвиха». Случилось это в декабре 52-го…
Отец после ареста последовательно проходил кошмарные этапы
54
ГУЛАГа: очные ставки на Лубянке, допросы в Бутырке, одиночное заключение в Елецкой тюрьме. Вот одна из его дневниковых записей, относящаяся к 1938 г.: «В самые тяжелые для меня дни, на всех допросах, превозмогая неимоверные физические и нравственные страдания, я ни разу не сказал неправду. Ни семисуточный «конвейер», ни перевод в одиночку, ни лишение книг и передач, ни угрозы арестовать жену не сломили меня. Я был готов умереть, но не изменить своим взглядам»…
В 1945 г. «за ударный труд во время войны» отец был досрочно освобожден из заключения и получил возможность работать в Норильске по вольному найму, но без права выезда на материк. Мама сразу же решила, что мы должны ехать к нему.
В январе 1946 г. мы тронулись в путь, который оказался более длительным, чем предполагалось. Достаточно сказать, что в Красноярске пришлось снять комнату и прожить там свыше трех месяцев (!) в ожидании места на самолет…
И вот, наконец, в апреле долгожданный авиарейс состоялся, и мы приземлились в поселке Дудинка, где тогда находился аэропорт Норильского комбината… Как ни странно, в этот момент маму больше всего волновал вопрос о том, как она будет с ним разговаривать. Дело в том, что обычно они разговаривали с отцом на английском. Мама была почти уверена, что за эти долгие девять лет от его английского языка ничего не осталось. А как разговаривать с ним по-русски – она не могла себе представить. Никогда не забуду ее неподдельную радость, когда она услышала в телефонной трубке родной голос и английскую речь... До конца своих дней они разговаривали друг с другом только на английском…
После 1937 г. мама в течение почти десяти лет периодически посылала родителям немногословные письма, в которых писала, что все живы-здоровы, что все хорошо и т.п. В течение этих лет она не только ни разу не пожаловалась на свою жизнь и судьбу, но даже не намекнула на то, что отец был арестован и что все эти годы они находились за тысячи километров друг от друга. Многим это трудно понять, да и мне в том числе, но для мамы, как я уже говорил, это было вполне естественным…
Наша знакомая, Л. Хабалова, которая приехала в Норильск в 1947 г. в качестве молодого специалиста-геолога и жила в одном с нами подъезде, писала позже в газетной статье: «Таких людей, как Гертруда Яковлевна и Александр Николаевич, я больше никогда не встречала. У меня было ощущение, что, как от мощных «аккумуляторов», я на всю жизнь зарядилась от них энергией, любовью к людям. Так влияли они на всех, кто попадал в
55
сферу их притяжения. В их доме легко дышалось, казалось, что становишься лучше, чище, добрее. Гертруда Яковлевна умела создать вокруг себя такую атмосферу, в которой прекрасно чувствовали себя прибалты и корейцы, русские и евреи, армяне и осетины. Это было проявление интернационализма в лучшем понимании этого слова» (Московская правда. 1989 г., 24 сентября)
Летом 1949 г. отец задумал довольно рискованное мероприятие – съездить в отпуск в Москву, чтобы повидать своих престарелых родителей. Риск состоял в том, что в его паспорте был пресловутый 39-й пункт, запрещавший проживание и пребывание в более или менее крупных городах и населенных пунктах, расположенных на железнодорожных и водных магистралях, и т.д. Тем не менее поездка состоялась, и все, слава Богу, закончилось благополучно. Помню, что в этой поездке больше всего поразил меня поступок дяди Сережи. Он не только не уклонился от встречи с опальным братом, но пригласил его к себе в Горький, где работал в то время директором авиационного завода, принимал его у себя дома и на директорской даче, знакомил со своими заместителями. А ведь это было еще при Сталине! Все это трудно представить даже теперь.
Родители всегда подчеркивали, что мужество, проявленное братом отца в тяжелые годы, было по крайней мере не меньшим, чем то, которое проявляли люди по другую сторону колючей проволоки.
Каким-то образом мне удалось «нелегально» прожить в Москве несколько месяцев и даже успешно окончить первую четверть девятого класса. Но с пропиской так ничего и не вышло. Не смог помочь и бесстрашный дядя Сережа. Сохранилась копия письма тогдашнего министра авиационной промышленности П.В. Дементьева руководителю московской милиции:
«Прошу прописать Е.А. Грампа, племянника генерал-майора авиации Агаджанова С.И. ...»
5 ноября 1950 г. отец был вновь арестован прямо на работе и отправлен в красноярскую тюрьму. Впоследствии отец рассказывал, что пребывание в красноярской тюрьме по сравнению с прежними временами было более «спокойным». На допрос вызывали всего один раз и всем задавали один и тот же вопрос: «Продолжали ли вы все это время заниматься контрреволюционной деятельностью?» После отрицательного ответа просили расписаться… Через красноярскую тюрьму прошли тысячи бывших политических заключенных, арестованных в разных регионах. Только позже стал ясен глобальный замысел этой операции, осуществлявшейся в масштабе всей страны: «отловить» всех оставшихся в живых бывших заключенных,
56
которые уже отбыли в лагерях свой срок по 58-й статье, и направить их в «вечную ссылку» в отдаленные районы Сибири.
Когда отец сидел в тюрьме, мама несколько раз ездила к нему на свидания, возила передачи, ходила по кабинетам тюремного начальства, пытаясь «выхлопотать» не самый худший район для «вечной ссылки».
Усилия мамы не пропали даром: – в марте 1951 г. отца отправили этапом в Удерейский район (к северу от Ангары), где создавалась сеть геологоразведочных партий. Вскоре он устроился инженером по строительству в небольшом поселке Ишимба, там уже жили человек двести ссыльных и несколько вольнонаемных начальников.
Вместе с родителями я прожил до осени 1951 г., а потом уехал в районный центр, поселок Южно-Енисейск, в 50 километрах от Ишимбы, где была единственная в округе школа-десятилетка.
По окончании школы мне выдали на руки весьма оригинальный аттестат (я его храню до сих пор): естественно, без золотой или серебряной каемки, но зато по всем предметам были поставлены отличные оценки.
...Вскоре после приезда в Москву я увиделся с дядей Сережей. Это был конец лета 1952 г., наша встреча была одной из последних. Запомнил его слова: «В твоем положении главное – поступить в институт, в какой – не имеет принципиального значения. Но никогда не забывай: твой отец ни в чем не виноват. Во всех анкетах пиши только правду».
Конечно, дядя был для меня самым большим авторитетом, но по молодости лет я, наверное, слишком прямолинейно воспринял его напутствие. Очевидно, несмотря на свой довольно длительный околоГУЛАГовский опыт, я в некоторой степени все еще оставался наивным мальчиком.
Начал я с того, что пошел (между прочим, исключительно по своей собственной инициативе) в Московский институт инженеров транспорта имени И.В. Сталина – тот самый, который когда-то окончил мой отец и где одно время (в 30-е годы) он был ректором. Мне казалось, что там остались еще люди, которые помнили его и которые смогут оказать мне какое-то содействие. Они и в самом деле сразу обнаружились. И шепотом, боязливо оглядываясь по сторонам, произнесли какие-то хорошие слова о моем отце, но тут же посоветовали: «Уноси, парень, отсюда ноги и как можно быстрее».
На следующий день я пошел в приемную комиссию Станкоинструментального института, тоже имени И.В. Сталина. Протянув председателю комиссии свой нестандартного вида аттестат, сказал: «Мой
57
отец репрессирован с 1937 года и в настоящее время находится в вечной ссылке в Сибири. Мать моя – американка. Если вы таких не принимаете, скажите об этом сразу, я пойду тогда в другой институт». Наверное, мое откровенное заявление повергло членов приемной комиссии и всех присутствующих в состояние шока. Но председатель невнятно произнес: «Как вы могли подумать! Мы ведь живем в демократическом государстве...»
В 1954 г. институт «вечной ссылки» был ликвидирован, ссыльным стали выдавать паспорта, и они получили возможность передвигаться по стране. Как только отец получил паспорт, родители приехали в Москву, где судьба подарила им еще 30 лет счастливой совместной жизни.
Отец вскоре был полностью реабилитирован. Нам возвратили нашу прежнюю квартиру, ту самую, в которой он был арестован и из которой нас с мамой выселили в 1937 г. О других таких прецедентах (возвращение в прежнюю квартиру) я не слышал, но это объясняется просто случайным стечением обстоятельств.
Между тем мамины родственники в Америке (отец, брат, сестры), с которыми она так внезапно прекратила переписку, все эти годы предпринимали многочисленные, но безуспешные попытки найти ее. Они искали Гертруду Кливанс через Госдепартамент США, советское посольство в Вашингтоне, американское посольство в Москве, Красный Крест, Организацию Объединенных Наций...
Родные нашли маму только в 1964 г., спустя 10 лет после возвращения родителей из Сибири в Москву и через 17 лет после того, как мама перестала им писать…
Мама пробыла в Америке 60 дней, но душой и сердцем все это время она оставалась с нами. За два месяца мы получили от нее 50 писем – она писала почти каждый день. Это была счастливая и сказочная поездка. Всей своей нелегкой жизнью она заслужила этот подарок судьбы.
Уверен, что, несмотря на все выпавшие на ее долю тяготы и лишения, мама прожила интересную и счастливую жизнь. Особенно это относится к последнему, московскому периоду. Здесь она наконец обрела покой и относительное благополучие, познала радость общения с любимым внуком, как всегда, была окружена многочисленными друзьями, которые относились к ней с искренней любовью. Самыми близкими были, конечно, те, кто разделил с нами судьбу в Норильске, Ирше, Ишимбе. Трогательные отношения сложились у нее с уцелевшими соратницами отца по далекой комсомольской юности.
Она их называла «олд комсомолками», они ее — «наша декабристка».
58
Благодаря любви и стараниям мамы отец и в 80 лет не превратился в старика. Он продолжал с утра до вечера работать, всегда был бодр, оптимистичен и жизнерадостен. Отвечая на естественный вопрос своего товарища, он как-то сказал: «Ты не думай, что среди арестованных были только такие, как я, были и враги. Это первое. Второе: я в партию пришел сам. И диалектику изучал не по учебникам, а по жизни. Мы были большевиками и знали, что в революции бывают отливы и приливы. И настоящие большевики верили: придет прилив».
Иосиф Григорьевич Акопян
Генеральный конструктор И.Г. Акопян, которому 28 августа 2021 года исполнилось 90 лет, – поистине уникальный в наше время человек. Мало того, что он – Лауреат Ленинской и Государственной премий СССР, дважды Лауреат премий Правительства РФ, кавалер самых высоких советских и ряда иностранных орденов. Он удостоен (и это уже в наши дни!) трех орденов «За заслуги перед отечеством» (IV, III и II степеней). Столь редкие и высокие награды в нашей стране получили лишь немногие, в Жуковском – только он. Так были оценены не только личные научные достижения ученого, его вклад в развитие инновационных технологий, но так были отмечены очевидные заслуги Иосифа Григорьевича Акопяна в деятельности созданного им научно-исследовательского института «Агат». Достаточно сказать, что работа коллектива над внешними и внутренними высокотехнологичными заказами была организована столь эффективно, что в трудные для Жуковского годы НИИ «Агат», составляя около 1 % по численности работающих в городе, давал почти 40 % поступлений в городской бюджет… В 2001 г. И.Г. Акопян стал Почетным гражданином нашего города.
Отец ученого Григорий Акопян родился в Нагорном Карабахе. В гражданскую войну он был в Красной Армии. А в 1926 году поступил в Москве в Коммунистический институт журналистики – КИЖ. Здесь же он познакомился со своей будущей женой, она пришла в институт из рабфака. В 1931 году, во время работы в Поволжье, в г. Саратове, у них родился сын Иосиф.
Иосиф Григорьевич Акопян Иосиф Григорьевич Акопян Иосиф Григорьевич Акопян Иосиф Григорьевич Акопян
59
По окончании института мама будущего конструктора работала в газете «Правда», а отец в орготделе ЦК партии – под началом Г.М. Маленкова. Старший брат отца, Ашот, достиг еще больших высот: при Г.К. Орджоникидзе он был его заместителем и возглавлял цветную металлургию СССР. После гибели Орджоникидзе Ашота арестовали и расстреляли, репрессировали и семью (а реабилитировали, по обыкновению, после смерти Сталина).
Советская система – удивительное соединение внимательной заботы о человеке с зверской жестокостью, соединение тупого догматизма в политике с мощным рывком в экономике, соединение идиотских ограничений в доступности образования для выходцев из состоятельных семей (и, косвенно, для русских) – с щедрой открытостью для беднейшего населения (нередко с предпочтением для окраинных «национальных меньшинств»). У нашей системы образования тоже было «свое» соединение политического мусора с глубиной специальной подготовки, и система эта была по-здравому консервативной, стабильной. Советская система школьного образования была замечательна тем, что открывала перед каждым ребенком – даже в глубинке возможность выбрать интересное для себя творчество. Конечно, – это не советская монополия. Помню, на фирме Боинг читал о приглашении детей сотрудников в «кружки по интересам» – около пятидесяти наименований!.. Но у нас-то сейчас, в российской действительности, и в этом – провал: прорва беспризорных, детей без дома (не то что без кружков), массовая, громкая нецензурщина, грязь, жестокость, насилие, повальное увлечение курением, а то и чем похлеще…
В 1937 году у матери Иосифа арестовали брата. Ее, коммуниста с 1921 года, тут же исключили из партии. Она подала апелляцию на партсъезд. Ее восстановили, но тем не менее создалась реальная угроза работе мужа в ЦК. «Родители, – говорил Иосиф Григорьевич, – решили условно развестись. Но, к сожалению, фиктивный развод стал настоящим. А через небольшое время арестовали брата отца. Маленков сказал тогда отцу: «Переходи переводом в Госполитиздат – по своей основной специальности! И моли бога, чтобы тебя не тронули! Это все, что я могу для тебя сделать!». Там, по редакторской линии, отец проработал до начала войны. Всю войну, с 22 июня 1941 г. до окончания войны, отец провоевал на разных фронтах. А два года, в 1943-44 годах был заместителем начальника Политотдела 18-й Армии Л.И. Брежнева».
Потом Григорий Акопян стал заместителем командира Армянской (89-й стрелковой) дивизии. В чине полковника он закончил войну в Праге – с двумя ранениями и пятью боевыми орденами. После войны занимался редакционной и научной работой – сначала в Совинформбюро, а потом в
60
Институте мировой экономики и международных отношений АН. Доктор наук, он продолжал работать до последнего дня своей жизни в 89 лет...
Маму Иосифа после произошедших в 1937-38 гг. событий из редакции «Правды» выставили. Потом она работала в «Крестьянской газете», а потом ее попросили и оттуда. Она работала библиотекарем, учителем… Осенью 41 года, будучи в командировке, она заболела тифом и попала в больницу. Иосиф, единственный сын родителей, уехал в эвакуацию со своей тетей, сестрой матери. Попали они в Оренбургскую область, в село Землянка, в ста километрах от железной дороги. Тетя, закончившая четыре курса мединститута, работала в сельском медпункте, где их и нашла мама в начале 1942 года. Там ее поставили на партийный учет и вскоре направили в Орск – редактором газеты «Орский рабочий», а через два года перевели в Бугуруслан редактором газеты «Бугурусланская правда». Здесь, в небольшом провинциальном городке, в школьные годы, началось увлечение Иосифа делом всей его будущей жизни, – радио. Он и его друзья не только собирали «из ничего» радиоприемники, передатчики, но, выходили на связь со всем миром, став радиолюбителями-коротковолновиками. До сих пор Иосиф Григорьевич, окончивший престижные тогда курсы радистов-операторов, на слух уверенно может воспринимать информацию, передаваемую азбукой Морзе…
Учась в школе, парень особенно интересовался физикой и математикой, радиотехникой. Тогда нельзя было купить приемник коротковолновый – ребята все делали сами, читая журнал «Радио», отыскивая схемы, трофейные радиостанции, сопротивления, конденсаторы… Иосиф получил хорошее радиолюбительское образование, и при том не страдало изучение других наук. Школа выписывала журналы «Математика в школе» и «Физика в школе». Юноша из глубинки регулярно посылал в редакции решения публиковавшихся в журналах конкурсных задач, и во многих послевоенных номерах этих журналов можно найти упоминание о призовых местах в конкурсах. В 1949 г. Иосиф закончил с медалью школу и приехал в Москву. Он уже твердо знал, что будет поступать в МГУ и обязательно на радиотехническую специальность.
С выбором МГУ колебаний не было, сомнения были с выбором факультета: физико-технический или физический. Иосиф предпочел физфак. На собеседовании экзаменаторов приятно удивило то, что парень (как коротковолновик) хорошо разбирался и в отражении радиоволн от ионосферы, и в их загоризонтном рапространении, и во многом другом. Первые два курса студенты физфака, еще не имевшие допусков к секретной работе, живя в общежитии на Стромынке, организовали коллективную радиостанцию. И тогда тоже было установлено много дальних связей. Но
61
потом, когда студенты получили допуска к секретным работам, увлечение коротковолновым радиолюбительством закончилось. Иосиф пошел на радиофизическое отделение – на кафедру радиолокации. В годы студенчества он был Сталинским стипендиатом и одним из общественных лидеров Физфака.
В то время радиолокация была новейшим направлением, не уступавшим по значимости направлению атомной энергетики. Его научным руководителем стал академик В.В. Мигулин, один из основателей науки о радиолокации в Советском Союзе. На его кафедре Акопян защитил диплом с отличием и был оставлен в аспирантуре. «В начале 1958 года, после окончания аспирантуры, я приехал устраиваться на работу в Жуковский, – вспоминал Иосиф Григорьевич. – Перед этим мой руководитель В.В. Мигулин позвонил руководителю ОсКБ №15, члену-коррсспонденту АН СССР В.В. Тихомирову, с которым был хорошо знаком (у них была общая Сталинская премия), и рекомендовал принять меня на работу. Сказал, что я после аспирантуры готовлюсь к защите, но – не имею жилья. Я в то время жил в общежитии МГУ, а мама оставалась в Бугуруслане. Тихомиров обещал комнату в коммунальной квартире (я был уже женат), и выполнил обещание. Около шести лет мы прожили в коммуналке. Времена были тяжелые, в квартире не было ни газа, ни горячей воды. Но была дровяная колонка в ванной. Жили в коммуналке три семьи и жили дружно. Техническая мысль били ключом: чтоб не топить колонку дровами, сделали пульверизатор, горелку, заправляли бачок керосином... Пламя гудело, мы очень быстро разогревали эту колонку. Готовили на керосинках, на керогазах, на примусах. Потом уже было великое событие – провели газ, поставили газовую плиту…»
На защите кандидатской диссертации оппонентами у Акопяна были два выдающихся радиофизика – академик С.М. Рытов и профессор В.И. Тихонов, автор классической книги «Статистическая радиофизика». Рытов звал молодого ученого к себе, в ФИАН. Узнав о его проблемах с жильем, академик пообещал, что может дать комнату, но попозже, а это не устраивало.
Так в апреле 1958 года Акопян попал в Жуковский, в располагавшийся на территории ЛИИ ОсКБ-15 Минрадиопрома, рядом с тем местом, где сейчас в центре города находится НИИП, у Акопяна был гараж, точнее, - деревянный сарай. Работая на полставке преподавателем в университете, он заработал себе «Москвич-401», на котором приехал в Жуковский, потом построил для него новый гараж, а в старом деревянном сарае хранились его водные лыжи и прочее водно-спортивное снаряжение. Позже, на берегу Москвы-реки, он построил эллинг, где хранил собственноручно выклеенные стеклопластиковые лодки и гонял на водных лыжах…
62
«Когда я пришел к Тихомирову (на работу уже), – вспоминал Иосиф Григорьевич, – он сказал: «У нас развивается новое направление: мы будем разрабатывать головки самонаведения, – и я хочу, чтобы Вы этим занялись». Мы начали с нуля. Мне, как старшему инженеру, дали группу в семь человек. Мы определились с блок-схемой построения системы, и я начал по-радиолюбительски: раздал каждому отдельные блочки. Каждый должен был сделать какое-то устройство – неважно, каких габаритов, но чтобы все было согласовано, с тем, чтобы в конечном итоге членкор АН СССР получился приемник непрерывного радиоизлучения. Начали мы работать 21 апреля, а в июле месяце у нас были готовы уже все блоки, и надо было их соединить. На летном поле мы поставили фургон, в фургон притащили свои блоки, вывели сигнал на антенну, антенну взяли от самолетной радиолокационной станции, сделали синхронную связь еще с одной антенной, с той антенной соединили передатчик, который тоже сделали сами, – и заказали полеты. С выделенными нам летчиками: Гарнаевым, Щербаковым и Соловьевым – я согласовал задание, примерно на 15 полетов. Они должны были заходить со стороны аэродрома по намеченной трассе и с дальности 30 км «пикировать» на наш фургон – с тем, чтобы пролететь над ним на высоте 100-150 м. Так мы к сентябрю 1958 г. выполнили совместно необходимую работу.
Мы получили хорошие результаты по дальности захвата «цели» с аппаратурой, которая потом должна была стать головкой самонаведения. Когда я доложил Тихомирову результаты, он был приятно удивлен оперативностью: на подобные разработки обычно требовались многие месяцы. Он собрал научно-технический совет, и я доложил полученные результаты…». В 1960 г. В.В. Тихомиров назначил Акопяна начальником большого отдела и представил его кандидатуру в Министерство радиопромышленности СССР на назначение главным конструктором радиолокационной головки самонаведения для ракеты зенитного ракетного комплекса «Куб». Назначение состоялось. «Главному» было 29 лет.
ЗРК «Куб» имел три модернизации со значительным улучшением характеристик и помехозащищенности. Ее радиолокационная головка самонаведения РГС 1СБ4 была установлена на ракете 3М8 ЗРК «Круг». С этого начался выдающийся путь ученого и конструктора, увенчанный научно-техническими достижениями поистине мирового уровня. С этого началось восхождение яркого творческого коллектива НИИ «Агат». Итогом его работы стало создание впечатляющего перечня радиолокационных головок самонаведения («мозга» современных управляемых ракет), принятых для оснащения около десятка типов ракет «воздух-воздух», около десятка типов ракет «земля-воздух», ряда ракет ПВО Сухопутных войск, в частности,
63
«Бук», а также истребителей МиГ-23, -25, - 29, -31, Су-27, в частности, «Вымпел» К-33.
Профессором Акопяном опубликовано более 270 научных работ и получено более 70 патентов и авторских свидетельств на изобретения. За 70 лет его деятельности в области радиолокации он, по его словам, не скопировал ни одной западной разработки.
В январе 1986 г. Постановлением Совета министров СССР был образован специализированный научно-исследовательский институт «Агат», основу которого составили подразделения по разработке РГС в НИИ приборостроения (г. Жуковский) и НИИ радиостроения (г. Москва).
Директором и главным (генеральным) конструктором института был назначен И.Г. Акопян. По его инициативе в 1970-е годы были разработаны также приемные устройства для Большого сибирского солнечного радиотелескопа, лазерно-доплеровские измерители скорости потока, установленные в аэродинамических трубах ЦАГИ. В 1990-е годы в институте был создан ряд образцов высокотехнологичной медицинской аппаратуры.
В 1988 г. И.Г. Акопян защитил докторскую диссертацию и стал профессором, а в 2000 г. избран действительным членом Российской академии ракетно-артиллерийских наук. Более чем 20 лет, до конца 2006 г. Иосиф Григорьевич был генеральным директором-генеральным конструктором Московского НИИ «Агат». С 2007 г. он – заместитель генерального директора-генеральный конструктор ОАО «МНИИ «Агат» концерна ПВО «Алмаз-Антей».
Мудрость Генерального конструктора Иосифа Григорьевича Акопяна помимо прочего состояла в том, что он успешно решал таким образом естественную и всегда актуальную проблему смены поколений руководителей. Тогда рядом с ним в качестве Генерального директора «Агата» стал энергично и плодотворно работать другой талантливый человек, его ученик Дмитрий Дмитриевич Евсеев.
Иосиф Григорьевич Акопян Иосиф Григорьевич Акопян Иосиф Григорьевич Акопян Иосиф Григорьевич Акопян
64
Это еще один добрый пример – умной, своевременной передачи богатейшего и важнейшего для страны опыта в надежные руки. В 2016 г., когда генеральным директором «Агата» был назначен Михаил Алексеевич Иванчихин, И.Г. Акопян продолжил работу в институте в качестве научного руководителя – советника генерального директора. Круг научных исследований последнего времени заслуженного деятеля науки Российской Федерации И.Г. Акопяна связан с проблемами защиты особо охраняемых объектов от массированных атак средствами воздушного нападения, проблемами влияния отражений радиолокационного сигнала от земной поверхности при сопровождении авиационными радиолокационными головками самонаведения и самолетными радиолокаторами целей над подстилающей поверхностью.
Помимо высоких Государственных и правительственных премий его вклад в науку отмечен большой золотой медалью им. А.А. Расплетина АН СССР, национальной премией им. Петра Великого, премией им. В.Д. Калмыкова, премией Академии инженерных наук Франции. Помимо 12 отечественных орденов он удостоен ряда высоких наград зарубежных и множества почетных званий.
Матрена Ивановна и Ашот Хачатурович Арутюновы
Таких простых историй, наверное, немало. Таких простых людей, особо не приметных, но чистых, стойких, негромких, наверное, великое множество. Не они командовали армиями, дивизиями, не они направляли сотни танков и самолетов, тысячи орудий, но и такие, как они, свили и удержали от разрыва тот волосок, на котором висела наша победа. Во всяком случае, я дорожу близостью к этим скромным людям, с таким же трепетом, как знакомством с людьми выдающимися. Потому они в одном ряду…
И.Г. И.Г. Акопян и Д,Д. Акопян и Д,Д. Евсеев Евсеев Евсеев
65
Впервые пацаном я увидел их, Матрену и Ашота, году в 47-м. Они – молодые, красивые, нарядные, муж и жена, – впервые вместе приехали после войны и службы в неведомой, послевоенной Германии в наш захолустный, и его – Ашота – родной город Коканд, где жили его престарелые родители дядя Хачатур и тетя Ашхен Арутюновы, наши родственники и соседи. Они потеряли на фронте другого своего сына – Анушавана, были убиты этим горем и почти ощутимо для нас, даже малых детей, всю войну носили в себе страх потерять и другого сына – военного хирурга Ашота. У них были еще две дочери, но Мотю, так звали обаятельную, хоть и немногословную, белокурую, хрупкую невестку «с Севера», Арутюновы (а с ними и все в нашей тесной, дружной округе) полюбили совершенно особой любовью.
Матрена Ивановна в последние годы, когда не стало не только родителей, но и мужа, жила в Москве, у взрослых детей, мы не раз встречались. Я рассказывал ей о своем и друзей моего детства мальчишеском восхищении ею с первых дней ее появления у нас. В нашем шумном, многоголосном патриархальном восточном окружении она показалась человеком другого мира. Молчаливая, светлая славянка, с очаровательной доброй улыбкой, которой она одаривала ВСЕХ, быстро стала понимать язык родителей мужа, которые практически не говорили по-русски! Она быстро и органично вошла в непривычный поначалу быт. Более того, вскоре и «аборигены» дивились, тому, как она знает и чтит традиции, как мастерски освоилась в богатой восточной кухне, как замечательно растит своих детей в двух родных для них культурах. Все ее любили, но особой, трогательной, хотя и сдержанной на людях, была любовь к ней родителей мужа. Тетя Мотя однажды сказала мне: «Милые старики искренне считали, что это я спасла Ашота и привезла его им с фронта живым…» Для меня она была – именно тетя Мотя, а он (несмотря на то, что был старше меня лет на двадцать) – именно Ашот. Объяснение простое: он был своим со всеми – и с глубокими стариками, и с пацанами, гонявшими голубей. А она была одинаково мила со всеми и равноудалена от всех.
Ашот и Матрена Арутюновы Ашот и Матрена Арутюновы
66
Многие годы Матрена Ивановна и Ашот Хачатурович Арутюновы с двумя очаровательными дочерьми Валей, Анечкой и долгожданным сыном Аликом жили в Ташкенте. Полковник медицинской службы, Ашот Арутюнов был главным офтальмологом Туркестанского военного округа. Тетя Мотя закончила с отличием историко-филологический факультет педагогического института.
Это была на загляденье счастливая, органичная семейная пара, красивая и в молодости, и в зрелом возрасте, и в пожилом. Ашот, несмотря на серьезность его профессии и высокое положение, всегда оставался удивительно веселым и общительным человеком, он был заводилой. Его приезды с семьей в родной Коканд, к старикам, всегда сопровождались веселыми поездками взрослых и детей за город, на пирушку в тени вековых деревьев у кристально прозрачного, холодного родникового озера… Он был молод душой, притягателен и доступен любому. Я знал их более шести десятков лет. Виделись редко, пока тетя Мотя не переехала в Москву к детям, не сумев спасти мужа от тяжелой болезни. Кстати, когда подрос их сын Алик, тетя Мотя, по окончании педагогического института пошла работать – заведующим детского сада. После смерти мужа она вернулась в медицину и стала работать в госпитале – в нейрохирургическом отделении.
Как-то незадолго до ее кончины я спросил ее, как и где они познакомились. Она тяжело вздохнула: «Ох! Гена!..» Никогда прежде ни от нее, ни от него я не слышал такого – будничного и вместе с тем впечатляющего рассказа про войну. Не слышал и их разговоров об этом с взрослыми. После некоторого раздумья она сказала: «Это страшно вспоминать… Познакомились мы под Сталинградом. Немцы прорвались к городу. Шел 42-й год. Я работала в полевом эвакогоспитале, который обслуживал действующую армию. Прямо с передовой к нам, в приемное отделение госпиталя, располагавшегося в палатках, километрах в 10-15 от Волги, привозили раненых – под непрерывными обстрелом и бомбежками. Я была старшей операционной сестрой. Оперированных раненых, и тех, кого удалось спасти, поездом отправляли в Камышин. А кого-то – безнадежных –
С дочерьми Валей и Аней С дочерьми Валей и Аней С дочерьми Валей и Аней С дочерьми Валей и Аней
67
переносили в соседние с операционной палатки – умирать. (Пройдут годы, и мы узнаем, что средняя продолжительность жизни тех, кто оборонял Сталинград, составляла тогда полтора дня…) К нам из Ташкента прибыла группа врачей. Как сейчас помню: два армянина, татарин, татарка, узбек, узбечка, еще кто-то из среднеазиатов… Госэкзамен все они сдали, но дипломы получить не успели – их бросили на фронт. Ашота, мальчишку, в сущности, очень худенького, непредставительного (хоть и с усиками уже) доктора, назначили начальником этого самого приемного отделения госпиталя. «Госпиталь» и его «отделения» располагались, повторюсь, в палатках. Света электрического не было даже в хирургической палатке. В моем распоряжении был спирт. Наш пожилой хирург, ему было тогда лет 45, а мне, девчушке, он казался пожилым человеком, сказал: «Приедет шофер забирать раненых, ты дай ему спирт и попроси бензин!..» Что придумали: находили гильзы от больших снарядов, наливали в них бензин, подсыпали немного соли и всовывали внутрь кусок шинели. Получалась спасительная для хирургов лампа-«коптилка». Ведь без конца шел поток раненых! Наделали мы этих коптилок и повесили как у операционного стола, так и у автоклава, где стерилизовали операционный инструмент.
Когда прибыло новое пополнение врачей, их ознакомили и с нашими палатками – с хирургическим «отделением». Новый начальник приемного отделения, как потом выяснилось, сразу обратил внимание на наши коптилки: они светили гораздо лучше, чем обыкновенные свечки, которыми они пользовались в своем приемном отделении. Через какое-то время он прислал своего санитара с просьбой к «хирургам» дать ему несколько наших коптилок…»
Прежде чем продолжить, уместно рассказать, как Матрена Ивановна попала на фронт. Родилась она в Винницкой области, в селе Голубече Крыжопольского района.16 июня 1941 года ей только исполнилось 18 лет. Уже 24 июня, как только началась война, ее, выпускницу медицинского училища, призвали в военкомат и дали задание: сопровождать из их глубинного украинского городка Крыжополя до Ворошиловграда группу 15-16-летних парней и девушек – подальше от возможного места боевых действий. «Довезла я до места назначения, – рассказывала Матрена Ивановна, – не более половины ребят. Кто из тех, что постарше, сбежал, а кто-то пропал под обстрелами. В Ворошиловграде меня направили обратно – в распоряжение военкомата, в мои родные места, где, как вскоре выяснилось, уже были немцы! Вот такая была неразбериха! Я доехала до Знаменки, есть такой городок на Украине. Кушать нечего, денег нет… Обычно на железной дороге, на станциях были специальные пункты, где я получала «сухой паек». А тут начальник станции выскочил и говорит: «Да какой тебе, моя девочка,
68
сухой паек!? Вон немцы подходят! Последний паровоз отходит! А под Павлоградом формируется украинская дивизия!» Так он втолкнул меня, голодную, в этот самый паровоз. И привезли меня в Павлоград. Там, действительно, формировалась украинская дивизия. Меня как шпионку немедленно доставили к начальнику штаба. Слава богу, нашлись земляки из Крыжополя, которые, узнав меня, стали горячо убеждать штабистов: «Да! Да! Это наша, крыжопольская девочка! Мы знаем ее отца!» Они же стали просить, чтоб меня отправили подальше, в Ворошиловград, куда я отвозила молодых ребят. Земляки собрали немного денег, посадили на машину и отправили меня… Кушать, по-прежнему, было нечего… Чувство голода было чуть ли не главным в ту пору. Шел уже четвертый месяц с той поры, как я покинула родной дом… Помню, мама собирает меня в дорогу, а отец возмущается: «Что ты ребенка нагружаешь!? Что за узелок такой большой? Ей ничего не надо! Немец сюда не прийдет! Мы сейчас немцам дадим жару!» Прошел, кстати, перед самым отъездом сильный дождь, ливень, и моя суеверная мама перекрестилась: «Вот, будет всё хорошо!» Фактически, я уехала и без всякой одежды, надеясь на скорое возвращение. Как и отец, все были убеждены, что мы будем «бить врага на его территории»! Моталась, моталась я, добралась вновь до Ворошиловграда. Оттуда меня и направили в полевой госпиталь, который только формировался в ковыльских степях. Немец продвигался быстро. Отступали к Сталинграду. Начались холода, а обмундирования мне не дали…»
Так вот, возвращаемся к «коптилкам» – они сыграли не последнюю роль в ее жизни. Она разговаривала только по-украински, по-русски не говорила, потому что над каждым произнесенным ею русским словом смеялись. Так что она старалась больше молчать. Но когда санитар из приемного отделения попросил дефицитные для самих хирургов светильники, она прокричала своей помощнице-санитарке: «Не думай даваты! Нехай сэбе робят сами!» Санитар ушел ни с чем, но вскоре вернулся и обратился уже не к санитарам, а к главному – хирургу: «У нас начальник – какой-то восточный человек, кричит, ругается страшно и пригрозил, что, если я не принесу эти коптилки, он меня пристрелит!» У нас было несколько коптилок, которые почему-то светили хуже других, что-то там забивалось, и они особенно сильно коптили – вот их-то мы и отдали, от греха подальше, в приемное отделение, без сильного ущерба для нас самих. Но вскоре уже сам молодой врач с усиками ворвался вместе со своим санитаром в палатку. Угрожая пистолетом, он орал
Ашот Арутюнов, 1960 Ашот Арутюнов, 1960 Ашот Арутюнов, 1960 -е годы е годы
69
на меня и, показывая на «нормальные», хорошо освещавшие палатку светильники, и на те «копчушки», которые мы им удружили, не оставлял в покое свой пистолет…
Его (как и нас) можно было понять. К ним шел еще больший поток раненых, немало было и тех, кого вылавливали в Волге – ведь под постоянным обстрелом была и жизненно важная переправа... Вот такой была наша первая встреча… Геночка, я его боялась как огня! Уже тогда он был очень вспыльчивый. И нередко весь свой огонь он направлял против упрямой хохлушки: меня он называл «хохля». Сейчас я понимаю, какая на нем, мальчишке, была ответственность…
Врачи и санитары были, в основном, из России и Армении. Физически я была очень сильная, напористая, хотя и хрупкая на вид. Разгружать что-нибудь или нагружать при нередких переездах госпиталя с одного места на другое – я была всегда готова. Ашот, которого я продолжала бояться, мог видеть это. Могли оказаться рядом случайно, когда в наши котелки наливали суп или наполняли их кашей из походной кухни. Он мог узнать от кого-то и то, что в свободную минуту, по ночам я не в силах была скрыть своих слез по маме, по отцу, по дому, который оставила, – под немцами. Отец, как потом оказалось, давно уже, в июне 41-го, погиб на фронте. Вот так мы с Ашотом, который стал меня потихоньку опекать и защищать, сближались. Он оказался очень добрым человеком. Все это видели и любили его. Как и ценили за то, что он был и очень энергичным, толковым врачом.
Нас заедали вши. Пока под Сталинградом не разбили немца, это была страшная беда! Это после победы под Сталинградом уже американцы прислали нам передвижные станции дезинфекции «Дискавери», прислали много «Дуста». А до того был ужас! Стоишь за операционным столом, а сил нет никаких… Бывало, в перерыв, когда мы кушали, Ашот мог забежать к нам в палатку. А мы где-то достали чугунные утюги – они грелись на «буржуйках». Он забегал в палатку и орал: «Бабоньки! Отворачивайтесь!» Он раздевался догола и гладил свое белье и одежду… Девчонки деланно кричали: «Ты что делаешь, азиат!?» Он же не мог уже остановиться… Погладится, оденется и побежит к своим раненым и больным. Его все очень любили… За доброту, заботу и очень-очень веселый нрав, несмотря на столько бед и напастей того жестокого времени.
Когда положение наше под Сталинградом стало критическим, нас погрузили на пароход, и мы должны были направиться в сторону Камышина. Мы все возмущались: «Сколько можно отступать!?» Такой был патриотизм. Волга ночью была освещена как днем – такие «висели» фонари, «повешенные» немцами. И через час, когда мы отплыли вверх по Волге,
70
пароход вдруг остановился. Я подумала: «Всё! Попала в нас бомба!» Прибегает замполит: «Девочки, не расстраивайтесь, наш пароход возвращается на старое место – получен приказ Сталина: «Ни шагу назад!» Мы вернулись назад, в самое пекло…
Когда наши войска пришли уже на Украину, Ашота Арутюнова назначили заместителем начальника эвакоотдела пятой, впоследствии пятой гвардейской армии. Матрена Ивановна была в той же армии и вспоминала: «Был там у нас один ленинградский врач Владимир Владимирович Замятин, пожилой, всеми уважаемый, авторитетный человек. Ашот обратился к нему с просьбой уговорить меня, чтоб я стала его законной женой и помочь зарегистрировать наш брак. Владимир Владимирович стал ходить вокруг меня и уговаривать. Почему-то главным стал его довод: он тебе поможет поступить в институт. А я всё время мечтала об институте. Я закончила медицинское училище с отличием и должна была пойти в институт без экзаменов. Но тогда только присоединили Западную Украину, отсрочили мое поступление в институт, поскольку потребовались специалисты и в Западную Украину, и в Среднюю Азию, куда меня и намеревались направить. Мой старший брат закончил ветеринарный институт, работал на новой границе, и там его отравили. Тогда отец сказал: «Второго своего ребенка я не пущу ни в Западную Украину, ни в Среднюю Азию!» Отец мечтал, чтоб дети уехали из нашего украинского захолустья и жили в больших городах. Он поехал в Киев и добился необходимого разрешения, чтобы меня оставили работать у себя до поступления в институт, но началась война… В довершение ко всему, Ашот узнал, что «его хохлю» хочет забрать к себе в группу вновь прибывших врачей убеленный сединами московский профессор. Замятин уговорил меня поехать в ЗАГС в ближайшем городе – Кировограде. Нашли ЗАГС, но произошло неожиданное. Дама из ЗАГСА спросила вдруг Ашота: «Ты, кажется, азиат? Наверное, и жена у тебя есть?» «Жених» вытащил из кармана фотографию женщины с детьми и говорит, улыбаясь: «Конечно, и жена есть, и сын, и дочь!» Я никогда не видела этой фотографии (как выяснилось через несколько минут, его любимой старшей сестры Ревы и ее детей – Шурика и Инночки) и онемела от неожиданности…» Возмущенная наглостью «азиата»
Ашот и Матрена Арутюновы, 1940 Ашот и Матрена Арутюновы, 1940 Ашот и Матрена Арутюновы, 1940 Ашот и Матрена Арутюновы, 1940 Ашот и Матрена Арутюновы, 1940 Ашот и Матрена Арутюновы, 1940 Ашот и Матрена Арутюновы, 1940 Ашот и Матрена Арутюновы, 1940 Ашот и Матрена Арутюновы, 1940 -е годы
71
дама-администратор, видя растерянность невесты, коршуном налетела на наглеца, вознамерившегося «законно» умыкнуть ее юную украинскую землячку (к тому же, он был старше ее на целых шесть лет). Ашот, поняв, что со своей шуткой перестарался, пытался исправить положение. Но руководительница ЗАГСа так и не дала в обиду Матрену. Кончилось дело тем, что Замятин с Ашотом пошли к замполиту, подняли личные дела молодоженов, и он зарегистрировал их брак – без невесты. «Вскоре «муж», – улыбалась Матрена Ивановна, – принес свидетельство в мою предоперационную палатку, я была на операции, и он, не дожидаясь меня, уехал на срочный вызов. Служили мы в разных местах. Он мог приезжать лишь иногда – проведать свою «хохлю».
Однажды, когда немец стал отходить, по Украине, их эшелон, остановившийся где-то в тупике, попал под сильную бомбежку. «Вдруг, – рассказывала Матрена Ивановна, – прибегает в наш вагон муж и кричит: «Хохля, ты знаешь, где мы? Мы остановились в 15 километрах от твоего Крыжополя!» Он убежал куда-то и через час вернулся: «Я получил разрешение! Поехали, проведаем, живы ли родители!» Мы взяли с собой автоматчика, забрались в кузов попутной машины и поехали. Автоматчик вдруг говорит, показывая на кабину: «Товарищ старший лейтенант, они же не по-русски говорят!» Оказывается, это были отступавшие румыны… Мы постучали, быстро слезли и «своим ходом» пошли в Крыжополь. Солдата оставили на станции, чтобы он мог предупредить нас о передвижениях нашего эшелона. Пришли мы к нам, в отчий дом. Кошмарный голод. 1944-й год. Осталась дома только моя мама с двумя бабушками. Побыли мы с ними буквально полчаса – бежит наш солдат: опять началась бомбежка, и эшелон наш тронулся. Мы бросились догонять его на попутке. А после каждой станции номер эшелона менялся. Муж связался со штабом, узнал, где встала наша часть, и только так мы не отстали от своих… Ему влетело за то, что он оставил эшелон…
Когда наши войска продвигались на запад, наш эшелон проходил мимо Крыжополя, но остановки поезда не было. Тогда мы собрали посылку с тушенкой, хлебом, мылом и, указав адрес родителей, выбросили её в окно. Позже мы узнали, что кто-то поднял посылку и доставил в село моим родителям.
Потом, когда мы жили в Ташкенте, мама не раз приезжала к нам, и мы наведывались к ней в Крыжополь…
72
– Это простая, но поучительная, удивительно чистая история! – заметил я Матрене Ивановне. – Именно чистота поражает более всего: сохранить ее в той жестокости и грязи, с которой вы столкнулись на войне, узнать друг друга в 41-м, быть рядом, но пожениться в 44-м, завоевать победу и первую дочь родить в Австрии, в 46-м!
– Ты знаешь, никак иначе и быть не могло. Мы же были в действующей армии. Я боялась Ашота как огня! А привлекла его, как понимаю, характером, трудолюбием, упрямством…
Вряд ли только этим. Они прожили в счастье и замечательном согласии, десятилетия, до конца жизни. Лишь раз он ее упрекнул, когда она настояла на том, чтобы отвезти его, совсем больного (с последней надеждой на излечение), в Ленинград в госпиталь военно-медицинской академии: «Ты зря меня сюда привезла, – сказал он с горечью, – я отсюда уже не выйду и не увижу детей…»
Когда она сама заболела, она пожаловалась мне, улыбаясь: «Ты представляешь, дети заставляют меня пить какую-то гадость – чтобы поднять иммунитет. А при этом ни в коем случае нельзя выпить сто граммов! Ты представляешь! Даже на Новый год, и даже шампанского!..
Ой, Геночка, разве расскажешь, что выпало на мой век. Американцы сейчас говорят, что они выиграли войну! Они открыли второй фронт, когда мы были уже в Германии. Другое дело, что помощь от них была. Только после победы под Сталинградом мы получили, как я говорила, какое-то специальное оборудование от них, препараты. Тогда же мы впервые получили какое-то обмундирование, я, в частности, – ботинки… 44 размера...»
Как жаль, что после того последнего нашего разговора Нового года Матрена Ивановна уже не увидела… она обрела покой на Николо-Архангельском кладбище, на участке, где хоронили ветеранов Великой Отечественной…
Матрена Ивановна Арутюнова
73
Константин Константинович Арцеулов
Русский и советский летчик, художник-иллюстратор, внук Ивана Константиновича Айвазовского Константин Константинович Арцеулов (1891–1980) учился в Морском кадетском корпусе (1906–1908), затем работал на авиационном заводе С. Щетинина в Петербурге. Одновременно он учился в летной школе и, получив в 1911 г. диплом пилота-авиатора, занимался планеризмом: как конструированием и строительством планеров, так и полетами на них. В 1912 г. он стал инструктором в Севастопольском аэроклубе. Осенью 1916 г. Арцеулов впервые в истории русской авиации намеренно ввел самолет в штопор и вывел из него. Отозванный с фронта прапорщик Арцеулов прибыл в поселок Качу, в Севастопольскую офицерскую школу авиации для организации истребительного отделения. Вот там-то он намеренно ввел машину в штопор, “заставив зрителей содрогнуться”.
При занятии Крыма Врангелем бывший офицер Арцеулов, будучи инструктором Качинской авиашколы, оказался формально мобилизованным и числился в резерве армии белых. В ноябре 1920 г., когда Красная армия подошла к Перекопу и начались бои на перешейке, общим собранием солдат он был избран начальником летной части школы. Он установил воздушную связь с наступавшими частями Красной армии и вскоре был зачислен в ряды красноармейцев официально.
В декабре 1920 г. Арцеулов был переведен в 1-ю Московскую высшую школу красвоенлетов, где одним из его учеников был Валерий Чкалов. В 1923 г. Арцеулов испытывал первый советский истребитель И-1 Н.Н. Поликарпова.
Арцеулов был одним из пионеров советского планеризма. В 1927 г. он получил назначение – в гражданскую авиацию для выполнения аэрофотосъемки и ледовой разведки. Он участвовал в аэрофотосъемке многих удаленных районов страны, в частности, в Средней Азии. В 1933 г. вспомнили о «белом пятне» в биографии выдающегося русского летчика, и он был выслан в Архангельск, где работал мотористом на катере. В 1937 г. у Арцеулова закончился срок ссылки, но будучи «пораженным в правах» на 10 лет, он не мог до 1942 г. выезжать за пределы Архангельской области. Потом
Константин Константинович Константин Константинович Константин Константинович Константин Константинович Константин Константинович Константин Константинович Константин Константинович Константин Константинович Арцеулов Арцеулов
74
ему разрешили поселиться в Можайске и лишь пятнадцать лет спустя, в 1947 г., он смог вернуться в родную ему Москву. Он был полностью реабилитирован в 1956 г. Отлученный от авиации, талантливый художник, Константин Константинович нашел признание в другой творческой жизни. Член Союза художников СССР, он оформил более 50 книг, более 200 номеров журнала «Техника — молодежи», где он был ведущим художником, иллюстрировал он и другие журналы.
25 апреля 1927 г. в первый и единственный раз Громов покинул самолет И-1 аварийно — с помощью парашюта. Как известно, опытную машину ИЛ-400 впервые поднимал в воздух, еще в 1923 г. К.К. Арцеулов; самолет с существенными дефектами потерпел аварию, и летчику с тяжелыми травмами пришлось долго лечиться. Примерно тогда с женой Арцеулова, Ксенией Эмерик (Ованесовой в девичестве), будущей своей второй женой, познакомился Громов.
Ксения, которой он был всегда признателен за счастливо прожитые совместно 10 лет, была старше Громова на десять лет, и она очень любила его. Она была глубоким человеком и художественно одаренной личностью («музой» Игоря Северянина в юности, как говорила мне ее племянница, выпускница мехмата МГУ Гаянэ Иосифовна Кусикьян, обожавшая обе, родные ей семьи: Арцеулова и Громова). Замечательно, что Громова с Арцеуловым, двух выдающихся летчиков и интеллектуалов, вплоть до конца их жизней связывали добрые, уважительные отношения.
Их общим любимцем был сын Ксении от ее первого брака с погибшим летчиком Эмериком Виталий, которого его «второй» и «третий» отцы К.К. Арцеулов и М.М. Громов рано приобщали к авиации, к полетам.
Вот отрывки из переданных мне Гаянэ Иосифовной воспоминаний Виталия Эмерика о ряде работ возглавляемой К.К. Арцеуловым аэрофотосъемочной партии:
«…1927 год – партия на съемке трассы “Турксиб”… В 1928 году – аэрофотосъемки Ферганской долины в Узбекистане: «Мы поселились в пригороде Ферганы (от аэродрома хода минут 10), в чудесном глинобитном чистеньком домике на полном обеспечении…» Год 1929 – это партия в Сибирь на К-4… Год 1930 – это в двух партиях в Коротояке, в 100 км от
К. К. Арцеулов, 1920 Арцеулов, 1920 -е годы е годы
75
Воронежа. Константин Константинович в этот год вылетел рано на Ю-21 и после нескольких полетов у него на взлете вырвало жиклер. Взлет проходил с трудным стартом, он едва перетянул Дон, при посадке полный капот, так что самолет подлежал ремонту только в мастерских. Он приехал в конце мая в Москву, получил Фоккер V-4, и я с ним прилетел в Коротояк, чудесный, типично провинциальный городок с городским садом, тюрьмой, железно-дорожной станцией… Зиму 1930–1931 годов Константин Константинович на “Коньке-Горбунке” проводил ледовую разведку в Азовском море. Летал из Мариуполя. Помогал ледоколу “Адмирал Макаров” проводить суда в Керченский пролив. Он сразу сдружился с его капитаном (его фамилию не помню, по национальности, по-моему, швед) и вечера проводил в кают-компании. Конечно, разговоров было много. Константин Константинович знал и любил море… Летом 1931 года Константин Константинович отправился на съемку в Казахстан. Базировались в Акмолинске, но после нескольких полетов он заболел, и его проводили в Москву (я уже работал на летной станции ЦАГИ). Он очень долго пролежал в госпитале, предлагали делать операцию, но обошлось без нее, но сезон был потерян… Зиму 1931–1932 года Константин Константинович опять – на проводке судов, опять – встреча с командой “Макарова”. Когда Константин Константинович прилетел и зашел над портом, то все суда салютовали ему гудками…»
Отец Виталия Эмерика был летчиком-офицером. С одобрения отчима Михаила Михайловича Громова, Виталий поступил в Батайское летное училище, окончил его, летал. На Финской войне его подбили, и он сел на чужой территории. Был пленен и по возвращении домой попал прямым ходом в Воркуту. Тогда там только еще начинались рудники, не было еще никакой культуры, не было железнодорожной ветки туда. На его счастье, начальник всего тамошнего авиационного хозяйства знал Виталия раньше. Отписал его от угольных шахтных работ в свой отряд. И Виталий там несколько лет провел полярным летчиком: сначала под крышей НКВД, а потом и самостоятельно несколько лет. Он женился там, и потом с женой они приехали в Москву. Москва, естественно, не раскрыла объятья, и он вынужден был уехать подальше — он выбрал Армавир. Приехал в Армавир. От полетов он был отстранен, ему не было разрешено летать. Одно время он работал таксистом. Но оказался прекрасным фотохудожником и последние годы работал фотокорреспондентом местной газеты.
Арцеулов, с которым Виталий Эмерик делал первые шаги в авиации, с юных лет (еще до того, как в его жизни и в жизни его мамы Ксении Александровны появился другой муж – выдающийся летчик Громов), Арцеулов, который, как и его пасынок Виталий, провел многие годы вдали от семьи, в ссылке на Севере, имел моральное право написать несколько
76
десятков лет спустя, 15 августа 1977 г., такое письмо своим родным — семье Виталия Адольфовича Эмерика, жившего, как и Гаяне Иосифовна, в Краснодарском крае и работавшего фотографом:
«Дорогие! Не знаю, когда дойдет до Вас это письмо, и поздравляю, Виталий, дорогой, тебя с нашим праздником авиационным. Хотя мы с тобой и отставлены в сторону от любимого когда-то дела, но то, что мы сделали в своей летной жизни, не каждому было дано.
Только благодаря искусству и присутствию духа выходили мы из сложнейших обстоятельств, которые предлагает иногда природа и стихия летящему пилоту.
Мы доказали, что мы настоящие авиаторы, и потому, дорогой Виталий, от души поздравляю тебя с праздником Авиации. Желаю тебе здоровья цветущего и успехов в творческой работе.
Твой К. Арцеулов».
М. М. Громова и К. К. Арцеулова, двух выдающихся русских летчиков и художников, их семьи, несмотря на сложные для обоих моменты их жизни, связывала долгая, крепкая дружба. С очевидностью это следует из письма Константина Константиновича Арцеулова Виталию Эмерику, датированное 29 октября 1977 г. Вот оно:
«Дорогой Виталий!
Неделю назад я, наконец, передал альбомы Михаилу Михайловичу. Он заехал с Ниной Георгиевной, так как у самого такой радикулит (или что-то подобное), что не только сам не ездит на машине, но и ходит с трудом. Когда я передавал ему альбомы, он как-то не обратил внимание (слышит даже хуже меня), от кого они. На следующее утро он срочно позвонил и с волнением говорил, что до него только сейчас дошло, что альбомы передал Виталий. Он очень тебя благодарил и просил передать, что они очень его заинтересовали и доставили большое удовольствие, напоминая о пережитых приключениях. Расспрашивал, как ты живешь. Я ему, конечно, в основном все рассказал. Он просил еще раз благодарить тебя и передать его сердечный привет (что я и делаю). Твой К. Арцеулов».
Мало того, что К.К. Арцеулов первым в России ввел самолет в штопор и вывел из него. Если вспомнить,
К. Арцеулов, 1930 К. Арцеулов, 1930 К. Арцеулов, 1930 К. Арцеулов, 1930 -е годы е годы
77
что строгое теоретическое объяснение природы штопора было дано учеными лишь двенадцатью годами позже, что до открытия Арцеулова практически все пилоты, попадавшие в штопор, погибали, а Арцеулов отправился в свой исторический полет без парашюта (тогда их не было вовсе), то особенно поражаешься уму и храбрости этого человека. Константин Константинович был, кроме того, пионером отечественного планеризма, авиационным конструктором-новатором, поддержавшим выдающихся впоследствии конструкторов – С.П. Королева, С.В. Ильюшина, O.K. Антонова, А.С. Яковлева, В.М. Мясищева. Как боевой летчик, планерист, инструктор летного дела, один из пионеров аэрофотосъемок и ледовой разведки для нужд народного хозяйства, наконец, как один из первых летчиков-испытателей, Арцеулов помог воспитанию многих замечательных летчиков, среди которых легендарные – М.М.Громов, В.П. Чкалов, М.В. Водопьянов, С.Н. Анохин. Мало того, Константин Константинович был интересным, долгие годы профессионально работавшим художником, унаследовавшим этот дар от своего великого деда – И.К. Айвазовского. Современников поражала его исключительная скромность. Он всегда оставался в тени, хотя его имя достойно быть вписанным золотыми буквами в историю авиации только за то, что пилоты до сих пор выводят самолет из классического "нормального" штопора тем методом, который придумал и передал им впервые Арцеулов.
Человек необыкновенных заслуг, в сущности, национальный герой, один из первых летчиков-испытателей страны, К.К. Арцеулов оказался явно недооцененным.
Один из художественных героев М.Л. Галлая, умудренный жизнью инструктор старой закалки, поучал своих учеников: "В авиации – один шаг от кладбища и от тюрьмы". На первый взгляд тюремная опасность выглядит преувеличенной даже для старого времени. Ведь Сталин, по общему, расхожему мнению, любил авиаторов и авиацию. Так может показаться даже информированным людям, если не сложить факты воедино. Короткий арест Чкалова в 1929 г. – пусть не в счет. Но в 1931 г. был арестован и приговорен к высшей мере руководитель крупного авиационного завода К.В. Акашев, бывший в 1920-е гг. начальником Главного управления воздушного флота – Главвоздухфлота СССР. В связи с арестом К.К. Арцеулова в 1933 году возникает вопрос: «За что?» Он интересен только мерой надуманности обвинений. Сам Арцеулов писал, что формальное обвинение было поначалу в том, что он якобы украл с аэродромного склада "штуку шелка". Когда стало ясно, что это легко доказуемая чушь, следователь заявил ему: "Для нас главное раздавить вас как личность и доказать, что вы – враг народа". Летчик-испытатель А.А. Щербаков, близко знавший К.К. Арцеулова,
78
рассказал как-то, что Арцеулова обвинили в конце концов в связи в Крыму с белыми в гражданскую войну. Его сослали на три года на север.
К.К. Арцеулову, близко дружившему с Михаилом Волошиным, принадлежат слова: "Авиация и живопись на первый взгляд непохожи, но по сути своей – родные сестры". И мать этих сестер, как и многого в этом мире, – красота. Арцеулов начал летать еще в то время, когда Л.Н.Толстой, расстроенный очередным сообщением о гибели летчика, говорил: "Люди – не галки, им и нечего летать!"
В художнике Арцеулове всегда жил авиатор. Как, впрочем, и в авиаторе – художник…
Союз художников Аpмении сделал в свое вpемя добpое святое дело: он пpигласил погостить на Pодину земляков: художника-москвича К.К. Аpцеулова вместе с двумя его сотоваpищами по его пеpвой и главной пpофессии летчика-испытателя – P.И. Капpэляна и Г.P. Каpапетяна. У Аpцеулова, в отличие от его товаpищей никого pодных в Аpмении не было, и он давно не был на Pодине пpедков, тем тpогательнее оказалась его встpеча с ней. Все были пpиглашены с женами. А pядом с 84-летним Константином Константиновичем был его сын – Олег Константинович – известный киноpежиссеp-документалист, автоp pяда интеpесных и глубоких фильмов о далеких замоpских стpанах, он в свое вpемя исследовал и снимал воюющий Вьетнам, пpобиpаясь паpтизанскими тpопами, становясь то ухоженным «амеpиканским полковником» в Сайгоне, то босым пpостолюдином в джунглях Камбоджи, снимал Евpопу и Амеpику...
Гости пpиехали в Аpмению на тpи недели, из них дней десять они пpовели в общении с художниками, а остальное вpемя – встpечаясь с pодными Капpэляна и Каpапетяна. Каpапетян, pассказывавший мне об этой поездке не pаз, pассказывавший не pаз – и с глубочайшим уважением – о Pафаиле Ивановиче, вспоминая ту встpечу с Аpменией, особенно много и охотно говоpил также о Константине Константиновиче. Тем более, зная мое давнее восхищение этим уникальным и почти совеpшенным неоцененным летчиком, художником, человеком. О Константине Константиновиче я с пpистpастием pасспpашивал всегда всех своих знакомых, знавших или пpосто встpечавших его когда-либо. И все сходились в одном: на пpотяжении всей жизни, в светлые и дpаматические ее пеpиоды, всегда для этого человека были совеpшенно естественными гаpмония внешнего и внутpеннего благоpодства, соединение pазных талантов, один из котоpых – талант авиатоpа – пеpвостепенной значимости в истоpии авиации... Это хоpошо сознавали и те, кто, в отличие от него, носили высокие титулы, звания. И, кажется, чем больше власти деpжали Аpцеулова в чеpном теле, тем выше он
79
подымался в воспpиятии объективного истоpика, в глазах самых выдающихся летчиков, инженеpов, в своей собственной самооценке и своей pеакции на внешнее пpизнание. Тем выше становились его тpебования к себе в совеpшенно новой сфеpе – как к пpофессионалу-художнику...
Гуpген Pубенович Каpапетян pассказывал: «Считаю необыкновенным везением то, что мне довелось (пусть на склоне лет Константина Константиновича) повстpечаться с ним вместе с Pафаилом Ивановичем, побыть хоть коpоткое вpемя pядом. Мы жили в Аpмении, в Еpеване в гостинице. Запомнилось многое, но, пожалуй, пpежде всего, все же – pедкая воспитанность Аpцеулова. Он был исключительно аккуpатным человеком, педантичным, даже чопоpным в чем-то. Все, что он ни делал, делал тщательно и собpанно. Скажем, мы все могли явиться на завтpак одетыми запpосто. Он же никогда, даже в жаpу, этого себе не позволял. Только "пpи полном паpаде": обязательно пpи галстуке, обязательно в белой чистой pубашке (о нем тpогательно заботилась жена Pафаила Ивановича Веpа Ефимовна). Вместе с тем, он был необыкновенно веселым, общительным человеком, любил и умел пошутить, в частности, и над собой. В Иджеване случайно выяснилось, что диpектоp местного завода (миp по-пpежнему тесен!) учился в одной гpуппе унивеpситета с сестpой Гуpгена Pубеновича. На pадостях такого "дополнения" к замечательной встpече уже на завтpак гостям подали добpое сухое вино и изысканный коньяк. Веpа Ефимовна заботливо спpосила: "Константин Константинович, Вам сухого вина?" Аpцеулов посмотpел на нее стpоже обычного и мгновенно ответил: "Эту жижу я и дома вижу..." Остpоумие его было остpоумием pовного, очень пpиятного и вместе с тем очень pазбиpющегося в людях, пpоницательного человека...»
Любе, жене Каpапетяна Константин Константинович сказал: «Вы знаете, Любовь Константиновна, Вам очень повезло!» Она удивилась: «В чем?» Он показал на Гуpгена Pубеновича, сидевшего в отдалении, и сказал: «В том, что Вы встpетились с ним...» Она смущенно согласилась: «Я знаю...» Он же пpодолжил: «Это – талантливый и очень поpядочный человек. Ему пpиходится тpудно...»
Я спpосил Каpапетяна, чувствовал ли Аpцеулов себя своим в Аpмении. Ведь pод Айвазовских здесь очень знаменит. И не только – великим художником, но и его дядей – известным аpмянским цеpковным деятелем. Каpапетян ответил: «По-моему, к Аpмении симпатия у него была большая и искpенняя... Как-то вечеpом мы поехали на Севан. По доpоге кто-то из наших хозяев пpедложил: "Давайте заедем в pасположенную здесь невдалеке стаpую (ей лет пятьсот) хаpчевню!" Все охотно согласились. Пpиехали: в скале выpублено нечто вpоде сpавнительно небольшой пещеpы.
80
Удивительно, со вкусом все офоpмлено, подсвечено. Полное ощущение дpугого, удобного, ухоженного, но дpугого, не связанного с нынешней цивилизацией миpа. И музыка... Необыкновенная музыка... Игpал один человек. На аскетически пpостом инстpументе, своего pода пастушьей дудочке – дудуке. Но как божественно игpал!.. Мы еще не успели выпить пpевосходного коньяку, но я увидел, что Олег Аpцеулов, не стесняясь, плакал и плакал. Когда музыкант кончил игpать одну из своих чистых, небесных мелодий этого земного хpама, к нему подошел Олег Аpцеулов. Они о чем-то поговоpили, и Олег веpнулся пpосветленный. На пальце его pуки не было очень нам всем нpавившегося яpкого золотого пеpстня из Пеpу с изобpажением бога солнца. Все, кpоме Константина Константиновича, заметили это, а он спpосил сына: "Что ты сделал, Олег?" Он ответил: "Папа, я подаpил ему кольцо..." Константин Константинович, сам потpясенный музыкой и обстановкой, pазмеpенно пpоизнес: "Олег, ты сделал хоpошо..."
К сожалению, за то коpоткое вpемя общения с великим летчиком, котоpое было у Каpапетяна с Аpцеуловым, специальных pазговоpов, чисто технических было мало. Возможно, имея дело с высшими пpофессионалами в новейшей, далеко ушедшей в своем pазвитии технике, Капpэляном и Каpапетяном, Аpцеулов, котоpый в течение многих уже лет плодотвоpно pаботал художником, не считал пpавильным говоpить о своем давнем авиационном опыте одного из пеpвых летчиков-испытателей. Хотя объективно, как понимают все, кто знают масштаб личности Аpцеулова-авиатоpа, этот опыт неоценим. И очень жаль, что такого pазговоpа не было. Ибо два «К» (Капpэлян – Каpапетян) способны были услышать многое из того, что не слышали – и слушая – многие дpугие, а КК (Константин Константинович) мог pассказать им то, чего мог не pассказать и, кажется, так и не pассказал никому.
Как это ни удивительно, не было pазговоpа даже о штопоpе, пpиpоду котоpого одним из пеpвых в миpе, если не пеpвым, стал понимать, а, главное, успешно боpоться с ним Аpцеулов. Лишь однажды, во вpемя встpечи в Москве, Аpцеулов показал Каpапетяну сpеди дpугих стаpых фотогpафий снимок с изобpажением гpуппового штопоpа, выполненного слушателями школы летчиков на Ходынке, начальником котоpой был Аpцеулов.
К. К. Арцеулов и С.П. Арцеулов и С.П. Арцеулов и С.П. Королев Королев Королев
81
В то же вpемя Константин Константинович охотно слушал пpофессиональные pазговоpы ученика и учителя – Каpапетяна (в ту поpу сpавнительного молодого испытателя) и многоопытного Капpэляна, с котоpым его связывали глубокое взаимное уважение и постоянное общение...
Дpугое дело – какие-то бытовые, неpедко веселые, шуточные воспоминания. Напpимеp, заговоpили как-то об оплате тpуда летчика. Константин Константинович показал свои золотые часы «Павел Буpе», котоpые купил в 1915 году, пpиехав с фpонта, за 4000 pублей – это была месячная заpплата офицеpа. Для него это был доpогой подаpок самому себе – на память. По его словам, получалось так, к сожалению, что в Pоссии летный состав в массе своей матеpиально был почти всегда обделен. Это говоpилось стаpым летчиком мимоходом, это не было для него пpинципиальным...
Охотно Константин Константинович pассказывал о том, как они в молодости pазвлекались. Он вспомнил как-то своего пpиятеля с ужасным музыкальным слухом, котоpый все вpемя, сколько он его знал, безуспешно, но с большим желанием учился игpать на баяне. С этим неpазлучным баяном он однажды заявился даже в «Славянский базаp». После того, как выпили буpгундского, к ужасу товаpищей «музыкант» взялся за баян. Игpал он долго, и звуки его баяна были невыносимы... Не выдеpжав, Аpцеулов миpно, но настойчиво пpедложил: «Кончай игpать!» Пpиятель же уже остановиться не мог. И Константин Константинович, достав коpтик, pазpезал меха... Ничего не помогло: звуки, еще более душеpаздиpающие, выpывались из истеpзанного баяна. Тогда Аpцеулов пошел на кpайнее – попpосил официанта откpыть паpу бутылок вина и влил их меха. Звук стал все более захлебываться, а из баяна фонтаном забило кpасное вино на белые скатеpти и мундиpы офицеpов...
У Pафаила Ивановича, ка уже говорилось не раз, было немало товаpищей, пpиятелей. Но его дpужба с Константином Константиновичем Аpцеуловым была особенно давней, кpепкой и тpогательной. Именно по инициативе Pафаила Ивановича состоялась их общая поездка в Аpмению... Капpэляны и Аpцеуловы дpужили домами. Константин Константинович был уже в пpеклонном возpасте, так что неpедко за ним ездили специально и пpивозили его. Веpа Ефимовна была пpекpасной хозяйкой и большой мастеpицей как в pусской, так и аpмянской кухнях. Вместе с наpедкость хлебосольным Pафаилом Ивановичем они любили дpужеские встpечи и застолья в собственном доме...
На 70-летии Капpэляна, собpавшем в его кваpтиpе за пpекpасным столом всех близких дpузей, pодных, Аpцеулов много фотогpафиpовал. Тот вечеp был шумным и веселым, хотя гости и, возможно, сам хозяин, знали
82
уже, что дни его сочтены. Фотогpафии Константина Константиновича запечатлели гpустно улыбавшегося, благодаpного Pафаила Ивановича pядом с Веpой Ефимовной и pядом с самыми близкими дpузьями, котоpых он пpовожал, пpощаясь с ними навсегда...
Аветик Игнатьевич Бурназян
Имя Аветика Игнатьевича Бурназяна в 1960-80-е годы было известно любому взрослому советскому человеку. В каждой коробке каждого лекарственного препарата, выпускавшегося в СССР, помещалась инструкция по его применению с разрешением к употреблению, подписанному заместителем министра здравоохранения СССР А.И. Бурназяном. Он сохранял этот пост в течение 25 лет, вплоть до 1981 года! Ничего сверх этого большинство сограждан о нем не знало.
Будущий организатор советской военно-медицинской службы, генерал-лейтенант медицинской службы, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий СССР, удостоенный 9 орденов Ленина, Аветик Игнатьевич Бурназян родился в 1906 году в небольшом древнем армянском городе Нор-Баязете.
В 1930 г. он окончил Военно-медицинскую академию имени С. М. Кирова в Ленинграде, а в 1935-м – Военную академию имени М. В. Фрунзе.
Я был хорошо знаком со школьной подругой Аветика Игнатьевича Бурназяна Назик Геворковной Багдасарян. Их детство и школьные годы прошли в том самом Нор-Баязете (Гавар). Они учились в одном классе, и она сохранила об Аветике самые светлые, добрые воспоминания – как об умном, скромном, светлом парне.
У меня был близкий товарищ по Московскому авиационному институту, летчик-испытатель, Герой России Анатолий Грищенко. Он был активным участником спасательных работ в Чернобыле и умер в онкологической клинике в Сиэтле – после продолжительного лечения у нас в стране и в США. Я написал книгу о его героической судьбе и героических усилиях многих людей, прежде всего врачей, стремившихся всемерно помочь ему в его борьбе за жизнь. В связи с
Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян
Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян Аветик Игнатьевич Бурназян
83
этим со многими из этих людей мне довелось познакомиться. Вот от них как раз я узнал много нового для себя о масштабе личности генерал-лейтенанта медицинской службы СССР, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий А.И. Бурназяна. Именно он в числе ряда талантливых и смелых людей, истинных первопроходцев и подлинных государственников стоял у истоков организации отечественной медицинской радиобиологии.
Высочайшего мнения об Аветике Игнатьевиче Бурназяне, своем руководителе, под началом которого в кратчайшие сроки в СССР создавалась система радиационной безопасности, был первый министр здравоохранения Российской Федерации, академик РАН Аркадий Иванович Воробьев. Он возглавлял в 1966-1971 гг. клинический отдел Института биофизики – ИБФ. И он многое сделал, в частности, для сохранения здоровья многих «чернобыльцев», в их числе – А.Д. Грищенко. Академик А.И. Воробьев писал:
«Бурназян вообще-то – военный гигиенист, он из армии Баграмяна. (Во время Великой Отечественной войны А.И. Бурназян был начальником санитарной службы вначале Южного, Калининского, а затем Белорусского фронтов – Г.А.) Но ему была поручена атомная и космическая промышленность. И все аварии радиационные – это его. Ну, я их знал по роду службы из его рук. При этом служба была построена таким образом. Вот ваш покорный слуга заведует отделом в Институте биофизики. Отдел более или менее автономный. Клиника. У меня есть зам. директора и есть директор. Над директором – Бурназян. Над Бурназяном – министр. Как осуществляется работа? Бурназян, не говоря ни слова никому, снимает трубку и говорит:
– Андрэй Иванович, вы знаете, на Новой Земле, там, понимаете, – облако. Ну, вы же понимаете. Через часов 6-7 они прилетят. Немного, человек 70, может 72 – я не помню точно. Вам надо принять.
У меня 90 коек. Они, конечно, заняты. Еще 70 больных. Но я получил приказ – мы кладем. Без звука. Дозы он не знает – накрыло облаком». Дозиметристы дают от 1000 до 100 рад. Все – на койках. Все в порядке. И потом, отчет – только ему. Вот есть Брежнев, есть Бурназян, есть клиника.
Случилось несчастье с подводной лодкой – и человек 30-40 положили в военно-морской госпиталь в Ленинграде. Меня вызвал Бурназян и говорит:
– Андрэй Иванович, вы знаете, в Ленинграде неблагополучно.
84
– Да, я, конечно, слышал.
– Надо туда ездить, помогать товарищам.
– У меня свои больные из Курчатова.
– Андрей Иванович, вы молодой человек, в 7 утра самолет, посмотришь больных, поговоришь с людьми, к 3-м часам уже в Москве.
И так я летал каждый день и работал в двух госпиталях – здесь и там, здесь и там.
Я действительно был молодой, мне еще 40 не было, а там ходит крупнейший главный морской терапевт – живот, эполеты, генерал, нараспашку халат. Но это дело военное, мне указание заместителя министра, – вы отвечаете за все. Я приезжаю и генералу говорю, что я вас очень прошу, – наденьте маску, раз, шапочку, два, халат придется менять. Он вздернулся, – сопляк какой-то тут. Но в этих местах не шутят. Сопляк я или не сопляк, но я начальник из Москвы, и ты будешь меня слушать. Мне не пришлось повторять. Мы устанавливали режим, который позволил нашей стране, между прочим, при мировой статистике 50%-ной летальности при дозе 400 рад, иметь нулевую летальность при дозе 400 рад. Это была игра крупная, но, все играло: рукава, халат, маски, шапки, уборка полов. Мы тогда решили проблему стерильных палат. И потом это перенесли на кафедру и дальше.
А.И. Бурназяна подчиненные не просто боялись: когда он звонил, на другом конце провода вставали. Был он труден в общении, хитер, свое начальство боялся, слабых подчиненных не стеснялся давить, специалистов, даже строптивых, предпочитал не трогать, но дело знал и от дела не бегал…
У А.И. Бурназяна был заведен своеобразный порядок: в серьезных случаях он обращался в клинику напрямую, минуя Главк, директора института; то же самое практиковалось и по отношению к другим отделам. В свою очередь, и руководители отделов могли к заместителю министра обращаться непосредственно. В Институте биофизики, хорошо понимали: атомная медицина построена так, что от Генерального секретаря ЦК до нас – всего одна промежуточная ступень – Бурназян.
Бурназяну после войны поручили атомную промышленность. Конечно, он ничего в этом не понимал. А когда появилась космическая техника и топливо, то это тоже поручили Бурназяну. А когда детский сад заболел в
А.И. Бурназян, 1930 Бурназян, 1930 Бурназян, 1930 Бурназян, 1930 -е годы е годы
85
Свердловске, стали помирать дети, Петровский (министр здравоохранения) снял трубочку и говорит: „Аветик Игнатьевич! Надо слетать туда". Я вас уверяю, он рта не открыл сказать: мол, я занимаюсь ядерной медициной, а не поносами у детей. Полетел, облазил весь этот детский сад, кухню и понял, что все было в той доске, на которой рубили мясо. Потому что доску разрубали, она вся в щелях, и там бактерии сидели.
Проходит несколько лет. Эпидемия холеры (в Астраханской области, в 1970 году). Опять снимает трубочку Борис Васильевич Петровский. И посылает туда работать заместителя министра по атомной медицине Бурназяна. Почему? А потому что он знал, что Бурназян ушами хлопать не будет и наведет порядок, что главнее всего дисциплина, а не знания, как холерный вибрион распространяется – с помощью птиц (там была такая идея) или с помощью грязных рук. Бурназян не занимался никогда холерой. А ничего! Ему приказали – все бросил, сел за книжку, вызвал профессоров московских, его накачали информацией по этой болезни, и он уже профессором приехал в Астрахань. Он навел порядок в несколько дней, новых случаев холеры не было…»
О Бурназяне написана замечательная, благодарная книга его коллеги, доктора медицинских наук Галины Андреевны Шальновой. Мне посчастливилось узнать ее близко, как участницу борьбы за ликвидацию последствий Чернобыльской катастрофы. Из ее книги мы узнаем много неизвестного об основных этапах подвижнической жизни ученого.
Будучи назначенным с августа 1946 г. начальником отдела медико-санитарной службы 1-го Главка при Совете Министров СССР, Бурназян стал одним из основателей медицинской службы в атомной промышленности, по инициативе которого были созданы медсанчасти на всех предприятиях и в НИИ, работавших по атомному проекту. С 1947 г. он – начальник 3-го Главка (в настоящее время – Федеральное медико-биологическое агентство – ФМБА), а с 1956 г. – заместитель министра здравоохранения СССР. Он был признанным руководителем медико-биологического и санитарно-гигиенического обеспечения атомного проекта. При его непосредственном участии была создана клиническая больница № 6 как базовое лечебное учреждение здравоохранения системы 3-го Главка. Бурназян был удостоен пятнадцати орденов, в том числе пяти орденов Ленина. Умер Аветик Игнатьевич в 1981 году в возрасте 75 лет. Его имя присвоено Федеральному медицинскому биофизическому центру – ФМБЦ.
Одной из самых ярких страниц деятельности А.И. Бурназяна стало его непосредственное участие в подготовке, проведении и последующем анализе медико-биологических последствий испытаний первой советской атомной
86
бомбы 29 августа 1949 году. По предложению руководителя работы над атомным проектом от ученых И.В. Курчатова, для организации и руководства службы радиационной безопасности по созданию и проведению соответствующих испытаний с самого начала работ был назначен А.И. Бурназян.
Как было намечено изначально, после долгих и обстоятельных приготовлений к неведомому, важнейшему испытанию, сразу же после взрыва в его эпицентр направились два специально оборудованных танка, по единому маршруту, друг за другом – для выполнения дозиметрических исследований и взятия проб грунта из его эпицентра. В одном из танков находился А.И. Бурназян. Позже он написал об этом в воспоминаниях, посвященных И.В. Курчатову, в статье «Фантастическая реальность». Ниже приведены отрывки из этой статьи:
«Ядерная проблема выдвинула на повестку дня совершенно новый спектр риска, связанный с радиационной опасностью. Эта опасность могла возникнуть для людей в ходе повседневных работ, при возможных авариях, в результате оплошности и небрежности, а особенно при испытаниях ядерного оружия. Она касалась не только исполнителей атомной программы, но и непричастного к ней населения. Для того чтобы должным образом оценить важность и значимость этой проблемы, дать ей развитие, необходим был ум и темперамент ученого-гуманиста Игоря Васильевича Курчатова.
Игорь Васильевич, несущий и без того непомерную ответственность за все «рискованные» мероприятия ядерной программы, не устраняется и от медико-биологических аспектов. Напротив, в разработанную программу он включает как обязательный элемент службу радиационной безопасности. Организовать и обеспечить радиационную безопасность было поручено Министерству здравоохранения СССР, а лично мне выпала честь работать в контакте с Игорем Васильевичем полтора десятка лет, выполнять многие его указания и рекомендации, делить с ним ответственность за очень важный участок работы…
Буквально накануне взрыва, который намечено было произвести 29 августа в 8 ч утра, были утверждены экипажи разведывательных танков. Вопрос с водителями был решен сразу: один танк поведет полковник Сыч, другой – старшина-сверхсрочник Поляков. Оба – героические участники штурма Берлина и уличных боев за рейхстаг.
При утверждении остальных членов экипажей возникла небольшая дискуссия. Меня безапелляционно включили в экипаж полковника Сыча. При утверждении же старших дозиметристов военные предложили своих офицеров. Никто не сомневался в их боевых качествах и личной храбрости.
87
Лично я принимал у них экзамены по дозиметрии и докладывал об их готовности Игорю Васильевичу. Но в данный момент мне показалось более логичным к пультам танковых дозиметров посадить людей, которые устанавливали, монтировали и калибровали приборы. Они лучше справятся с задачей. В случае нужды они быстрее найдут и устранят неполадки. Мои соображения были поддержаны Игорем Васильевичем. В состав экипажа первого танка вместе со мной были включены физик С.И. Шаронов и инженер К.С. Калугин. Во втором танке вместе со старшиной Поляковым находились майор Ефремов, капитан Солодухин и Шальнов…
Вернувшись с «наблюдательного» бугорка к своим танкам за 9 минут до «Ч», мы расселись по местам и приросли к перископам. Из-за бугорка не было видно ни поля, ни башни, но всем было ясно, что свет зарева атомной световой вспышки достигнет наших перископов. И вот расположенный перед нами бугорок озарился невероятно ярким, ни с чем не сравнимым светом. Говорят, что солдат, находившийся в карауле в 100 км от эпицентра и ничего не знавший о взрыве, при виде огненного шара на горизонте воскликнул: «Ай, солнце падает!».
В испепеляющем свете мы увидели, как ударная волна разбрасывает и слизывает с неба облака над местом ядерного взрыва. Танки подбросило как перышки. На одном из них крепления, удерживавшие «хобот» в верхнем положении, не выдержали, он опустился, и ударом о землю была повреждена одна из двух ионизационных камер…
Оба танка стартовали одновременно и шли вместе, но как только перевалили через бугор, разделились и пошли каждый своим курсом к намеченным заранее секторам. Мы надели противогазы, чтобы не надышаться радиоактивной пылью, и включили максимальную скорость. Я заметил, как чуть не из-под гусениц пытались взлететь большие птицы-орланы. Это им не удалось сделать, так как перья у них были опалены. Судя по движениям, они были к тому же ослеплены. Световая вспышка лишила их внезапно крыльев и зрения.
Не сбавляя скорости, танк по улицам разрушенного города прорывался к эпицентру. Вот навстречу ему бросилось несколько отвязавшихся собак с индивидуальными дозиметрами на ошейниках. Между домами бегал верблюд с обгоревшим горбом. В загоне волновались быки, и их рев слышался в танке, когда он останавливался для замеров и взятия пробы грунта. Буквально через десяток минут после взрыва наш танк был в эпицентре.
Несмотря на то, что кругозор наш ограничивала оптика перископа, глазам все же представилась довольно обширная картина разрушений.
88
Стальная башня, на которой была водружена бомба, исчезла вместе с бетонным основанием. Металл испарился, диспергировался. На месте башни зияла громадная воронка. Желтый песок вокруг спекся, остекленел и жутко хрустел под гусеницами танка. Оплавленные комки мелкой шрапнелью разлетались во все стороны и «светились» и альфа-, и бета-, и гамма-лучами. В том секторе, куда пошел танк Полякова, горела цистерна с нефтью, и черный дым добавлял траура к и без того мрачной картине. Сброшенный с рельсов паровоз валялся вверх колесами далеко от железнодорожных путей. Стальные фермы моста были свернуты в бараний рог.
Собрав за короткое время нужную информацию и взяв пробы грунта с остекленевшей земли, «танкисты» возвращались из разрушенного города, по главной «автостраде», на которую вскоре должны были выехать машины председателя Госкомиссии по испытаниям, сопровождающие его представители Верховного командования Советской Армии и руководители правительства. Вскоре танк встретился с кавалькадой легковых машин, из которых вышли люди, ожидавшие нашей информации…
Хотя Игорь Васильевич лично сам никогда не боялся ионизирующей радиации, спокойно и смело посещал сомнительные места горячих лабораторий и производств, зная о коварстве «невидимых современников», он болел душой и сердцем за других. Особенно он боялся массового переоблучения и всякий такой случай, происшедший по небрежности, из-за оплошности или из-за неточного расчета, переживал, как личное горе, как ЧП, за которое он в ответе…
Я уверен, что вместе со мною многие могут назвать Игоря Васильевича Курчатова своим учителем. Но все, и я в том числе, можем его назвать учителем, которого пока не в состоянии превзойти ни один ученик. Мне хотелось бы считать, что написанные воспоминания добавят к его незабвенному образу хоть чуточку нового. Добрую память в народе, какой удостоился Игорь Васильевич Курчатов, можно заслужить лишь всесторонне разумной деятельностью на благо человека».
По сути, это был один из первых в нашей стране сознательных героических поступков в столкновении человека с радиационной угрозой, каких впоследствии было великое множество – в частности, в связи с чернобыльской трагедией. Казалось бы, генерал-лейтенанту медицинской службы незачем лично лезть в пекло. Но с какой завидной сдержанностью говорит об этом А.И. Бурназян. В книге «Атомный проект СССР: Документы и материалы», во втором томе, в книге 6 опубликована докладная записка А.И. Бурназяна на имя руководителя атомного проекта со стороны
89
руководства страны Л.П. Берии о результатах первичной дозиметрической разведки Опытного поля.
«30 августа 1949 г.
Сов.секретно (Особой важности)
Товарищу Берия Л.П.
Докладываю:
В 7 час 20 мин 29 августа 1949 г. разведывательный танк двинулся с исходной позиции для первичной дозиметрической разведки вдоль северо-восточного радиуса по направлению к центру поля. Экипаж танка: командир танка – генерал-лейтенант медицинской службы Бурназян А.И., водитель танка – Сыч А.М., дозиметристы – техник Калугин К.С. и Кондрашев.
В 7 час 47 мин танк достиг 3 км от центра поля, где были произведены измерения мощности гамма-бета-излучения, активности воздуха по содержанию радиоактивных газов и пыли и взяты первые пробы почвы. В дальнейшем такие измерения были проделаны на дистанциях 1,8 км (7 час 58 мин), 0,8 км и 0,25 км.
До дистанции 0,8 км измерения показали отсутствие активности воздуха, пыли и почвы. Мощность гамма-бета-излучения на дистанции 0,8 км составляла около 3-50 мкР/сек.
На дистанции 0,25 км мощность гамма-излучения достигла величины более 250 000 мкР/сек (стрелка прибора была за шкалой). По подсчетам, мощность дозы на этой дистанции составляла не менее 500 000 мкР/сек.
Дальнейшее продвижение танка к центру было невозможно из-за высоких уровней радиации…
Ввиду чрезмерно большого уровня радиации в центре поля экипаж не мог оставаться более 3-4 мин, тем более что у него отсутствовали средства индивидуальной защиты (противогазы).
Экипаж машины получил дозу за время пребывания в центре около 100 Р…
А. Бурназян. 30 августа 1949 г.»
В августе 1953 г. непосредственно после взрыва первой водородной бомбы с борта самолета, на котором летел А.И. Бурназян с дозиметристом М.И. Шальновым, было проведено слежение за радиоактивным облаком, образовавшимся в результате этого взрыва.
90
Естественно, что нежелание высокого начальника укрыться за спины более молодых, здоровых и не столь высокопоставленных коллег перед лицом очевидной опасности вызывало искреннее уважение к нему современников. Но для поистине восторженных воспоминаний о нем его коллег, годы спустя, одного этого было явно недостаточно.
«Конечно, А.И. Бурназян, – писала доктор медицинский наук Г.А. Шальнова, – имел большие полномочия, ему выделяли огромные денежные средства, но использовал он их очень рационально, целенаправленно и строго по прямому назначению. Огромный опыт и талант организатора, умение подбирать кадры, в том числе при основании НИИ – Института биофизики, его филиалов, а позже Института медико-биологических проблем с привлечением для развития и, по существу, создания отечественной медицинской радиобиологии, медицинской и космической медицины талантливых ученых – руководителей и молодежи. Благодаря этому в кратчайшие сроки, при жизни одного поколения отечественная медицинская радиобиология, радиационная и космическая медицина достигли больших высот, были созданы научные школы, выросло не одно поколение ученых различных специальностей, уровней и рангов».
А вот строки из воспоминаний о впечатляющей масштабной научно-организационной деятельности Бурназяна, ориентированной на будущее, кандидата медицинских наук, работавшего в Институте Биофизики, в 3-м главном управлении при Министерстве здравоохранения, М.И. Гнеушева:
«Понимая стремительное развитие атомной промышленности, атомной энергетики и атомного флота, он предвидел возможность аварийных ситуаций и, как следствие, возникновения профессиональных болезней с новой, пока еще плохо знакомой патологией. Уже в 1953 г. А.И. Бурназян добился выделения земельного участка для строительства больничного комплекса в районе Щукино. С вводом в эксплуатацию в октябре 1960 г. 10-этажного корпуса в нем было развернуто 390 коек, в том числе клинический отдел Института биофизики на 90 коек.
В 1971 г. при больнице была организована станция переливания крови, а в 1973 г. – онкорадиологический корпус на 64 койки с различными облучателями онкобольных.
А.И. Бурназян, 1950 Бурназян, 1950 Бурназян, 1950 Бурназян, 1950 -е годы е годы
91
Больница № 6 сразу стала головным учреждением 3 ГУ при М3 СССР по лечению сложных больных и подготовке кадров по радиационной медицине в клинике Института биофизики. В больнице постоянно проходили стажировку ординаторы из МСО/МСЧ, готовились научные кадры по совершенствованию методов лечения лучевой болезни, разработке и испытанию радиопротекторов. В этот период рядом с КБ-6 было построено общежитие для ординаторов и аспирантов (Дом медработника) системы 3 ГУ, проходивших специализацию в базовых учреждениях. Огромный жизненный опыт Аветика Игнатьевича, глубокие специальные знания, принципиальность в сочетании с постоянным стремлением оказать необходимую помощь в решении многочисленных вопросов практического здравоохранения совершенно новой отрасли промышленности вызывали у нас глубокое уважение.
Особое внимание Аветик Игнатьевич уделял готовности медицинской службы объектов к оказанию первой помощи в возможных аварийных ситуациях…»
Говорят, незаменимых людей нет. Коллеги Бурназяна отмечали, что за время долгой работы в Министерстве здравоохранения СССР в качестве заместителя министра А.И. Бурназян с приходом нового министра обычно терял свою должность, и его назначали при этом начальником 3-го Главного медицинского управления при Минздраве. Однако вскоре, через несколько месяцев, Аветика Игнатьевича вновь назначали на должность заместителя министра. Очевидно, убеждались, что никто так не был знаком с проблемой и не был так полезен в развитии и функционировании атомной промышленности, а позже и ракетно-космической отрасли, как А.И. Бурназян.
Клиническая больница № 6, через которую прошел и Герой России заслуженный летчик-испытатель СССР А.Д. Грищенко, и многие такие же подвижники, как он, открылась в 1948 году. Больница эта занималась организацией и проведением стационарного лечения больных ядерно-энергетического комплекса. Эта больница была первой в СССР и до настоящего времени остается головным учреждением, которое осуществляет медицинское обслуживание работников атомной промышленности и лиц, пострадавших в результате радиационных аварий. Больница № 6 стала базовым лечебным учреждением здравоохранения системы 3-го главного Управления при Министерстве здравоохранения СССР. В связи с тем, что она была создана при непосредственном участии А.И. Бурназяна и учитывая его заслуги как одного из первых организаторов исследований в нашей стране в области медицинской радиобиологии, одного из первых руководителей медико-биологического и санитарно-гигиенического
92
обеспечения атомного проекта больнице, № 6 в 2006 году было присвоено имя А.И. Бурназяна.
В 2007 году Постановлением Правительства РФ было принято решение объединить научный и клинический потенциал двух ведущих организаций Федерального медико-биологического агентства – ФМБА Института биофизики и Клинической больницы № 6 им. А.И. Бурназяна в единый Федеральный медицинский биофизический центр. В 2012 году ФГБУ ФМБЦ им. А.И. Бурназяна ФМБА России присвоен статус Государственного научного центра Российской Федерации. О чрезвычайно широком спектре задач центра можно прочесть на его официальном сайте:
«Он на передовом уровне решает актуальные проблемы в области радиобиологии, радиационной медицины, экологии, гигиены; защиты от ионизирующих и неонизирующих излучений; обеспечения радиационной и химической безопасности при использовании технологий специального назначения; оказания специализированной лечебно-профилактической и дозиметрической помощи в случае радиационной аварии, террористических актов с применением радиоактивных веществ; разработки диагностических и лечебных радиофармпрепаратов. ФМБЦ им. А.И. Бурназяна осуществляет обеспечение деятельности Российского отделения Международной ассоциации по радиационной защите (ИРПА), на базе Центра функционируют три проблемных комиссии Научно-технического совета ФМБА России по радиационной медицине; радиационной гигиене; токсикологии; гигиене, профпатологии, индикации, дегазации при работе с компонентами ракетных топлив».
Эдуард Ваганович Елян
Среди героев этой книги, одинаково дорогих моему сердцу высоких людей, есть несколько, которых я вправе назвать своими друзьями. Это: Эдуард Елян, Гурген Карапетян, Михаил Минасбекян…
В опытно-конструкторском бюро Андрея Николаевича Туполева работало созвездие выдающихся летчиков-испытателей. В лучшие времена на Жуковской Летно-испытательной и Доводочной Базе ОКБ (ЖЛИиДБ) в летных испытаниях участвовали десятки летчиков.
Эдуард Ваганович Эдуард Ваганович Эдуард Ваганович Елян
93
Каждый был и есть – талантливая личность, за плечами каждого долгий, насыщенный большой работой и опасностью путь в испытатели. Но кто-то из «равных» должен был стать старшим летчиком, кому-то доверили первым поднять опытную машину. Это неизбежно «выборочное» возвышение – особое испытание для всех. Один из самых известных летчиков-испытателей в нашей стране и в мире, несомненно, Герой Советского Союза Эдуард Ваганович Елян. Заслуженный летчик-испытатель СССР, он выполнил немало масштабных испытательных работ не только в ОКБ Туполева, но также в Летно-исследовательском институте – ЛИИ, ОКБ П.О. Сухого, А.И. Микояна. Его имя вошло в мировую историю в тот непогожий предновогодний день 31 декабря 1968 года, когда он во главе небольшого экипажа впервые поднял в воздух первый в мире сверхзвуковой пассажирский самолет, легендарный Ту-144. Этот полет стал завершающим этапом новаторской работы великого множества НИИ, КБ, заводов, специалистов десятков направлений, сотен тысяч ученых, инженеров, техников, рабочих – всей страны. На вершину огромной пирамиды создателей и испытателей истинного чуда авиационной техники, которое вряд ли удастся повторить в ближайшие десятилетия, был вознесен один человек, первый пилот и командир экипажа. Генеральному конструктору, мудрейшему Андрею Николаевичу Туполеву было из кого выбирать. Он назвал одно имя: Эдуард Елян. Ни восхождение на эту вершину, ни спуск с нее не были простыми для летчика.
Родился Эдуард Ваганович в 1926 году в Баку. В 1944 году он окончил военную авиационную школу первоначального обучения летчиков, в 1948 году – Борисоглебское военное авиационное училище летчиков и в 1953 году – Школу летчиков-испытателей.
В августе 2006 года, когда Эдуарду Вагановичу Еляну исполнялось 80 лет, я воспользовался замечательным поводом сказать ему добрые слова, опубликовав в газете «Советская Россия» следующий очерк «Высота Еляна».
Глядя на этого седовласого красивого человека, полного житейской и профессиональной мудрости, организованности и ответственности, человека, пережившего немало катастроф и потерь, не перестаешь удивляться его истинно молодой, неугомонной энергии. Он хорошо помнит (и ценит) прошлое, но полнокровно живет настоящим и будущим – своей семьи, своих друзей, сподвижников, своих самолетов, своей страны.
Мать Эдуарда Вагановича Еляна Александра Федоровна – родом из Старой Русы, а отец – Ваган Сергеевич – из Зангезура, из Гориса, в Армении. «Старшего брата отца, – вспоминал Эдуард Ваганович, – убили турки во время резни. Отцу было 11 лет, когда в 1915 году он увел всю свою семью:
94
сестер, отца, мать, детей – через горы – в безопасное место. Отец нигде не учился. Он – самородок. После резни семья обосновалась в Баку. Там же отец женился на матери, семья которой перебралась в Баку из Ленинграда и так же бедствовала, как и отцовская. В 1937 году отец чудом спасся от начавшихся массовых расстрелов, уехав в Москву в ту же ночь, в которую его, работника органов, пришли арестовывать. После этого мы вместе с отцом, мама и два мои брата, переехали в Норильск».
Ваган Сергеевич, всю войну проработал на Крайнем Севере – заместителем у А.П. Завенягина. Будущий дважды Герой Социалистического Труда и заместитель Председателя Совета Министров СССР, Авраамий Павлович Завенягин с 1938 года возглавлял строительство в труднейших условиях (и, в основном, усилиями заключенных) громадного комплекса сооружений Норильского горно-обогатительного комбината, который сыграл важную роль в победе над Гитлером, да и ныне – это одно из главных богатств страны. Ваган Сергеевич, как мог, помогал не только ему, но и вверенным ему заключенным.
В 1941 году Эдик Елян попытался вместе с товарищем пойти на фронт, но «воинов» сняли на первой же станции с поезда, который вез их к дядьке Эдика, воевавшего на Украине… Другой его дядя, Амо Сергеевич Елян, вошел в большую историю страны: в войну он командовал крупнейшим артиллерийским заводом в Горьком. Менее известна, но также важна его работа с С.Л. Берией – в области создания ракет, – в частности, крылатых снарядов «Комета». И уж совсем мало что известно о периоде, когда он стал главным механиком в институте академика-ядерщика А.И. Алиханова. Они оба похоронены на Новодевичьем кладбище…
Жизнь показывает, что важнейшее значение в становлении многих выдающихся испытателей имеет инструкторский опыт. Так было и у Еляна. Борисоглебское военное училище летчиков он окончил с отличием в 1948 году и до 1951 года работал там инструктором. Уже тогда его приметил приезжавший в училище начальник Школы летчиков-испытателей Министерства авиационной промышленности (ШЛИ МАП) генерал М.В. Котельников. Елян хотел попасть в первый набор в Школу, но у него был еще мал налет. Этот недочет Эдуард Елян устранил быстро: ему как инструктору почти ежедневно приходилось летать с раннего утра с десяткой курсантов своей группы, а после обеда – с десяткой курсантов другой группы. Несколько инструкторов тогда забрали в Корею – для обучения
Амо Сергеевич Елян Амо Сергеевич Елян Амо Сергеевич Елян
95
китайских летчиков. Генерал Котельников сам приложил усилия, чтобы Елян попал во второй набор ШЛИ, где он был, кажется, самым молодым лейтенантом. Среди преподавателей Школы своего набора, в 1951 году, Елян особо выделял Михаила Михайловича Громова. Выдающийся летчик-испытатель и спортсмен, он был тогда начальником управления летной службы Министерства авиационной промышленности, возглавлял мандатную комиссию Школы и читал там курс психологии. Запомнилось, что в этих лекциях сквозила любовь… к лошадям. И психология наездника необъезженной лошади обследовалась лектором, профессором, крупным специалистом в области науки о летных испытаниях и эргономики, порой столь же внимательно, как и психология летчика-испытателя.
Свою испытательную работу Елян начинал в Летно-исследовательском институте имени М.М. Громова и выполнил там несколько важных работ. Они были связаны с заглоханием двигателей самолетов-истребителей МиГ-15 и МиГ-19 при стрельбе реактивными снарядами и из обычных пушек. Он участвовал в испытаниях, связанных с обеспечением прочности тех же самолетов с подвесными баками. Важные результаты были получены им в испытаниях жидкостных ракетных двигателей – ЖРД на фронтовом бомбардировщике Ил-28 и в испытаниях, направленных на выявление причин катастроф трех самолетов Ан-2. Он был дублером у своего старшего товарища, дважды Героя Советского Союза Султана Амет-хана при испытаниях уникального сверхзвукового самолета П.В. Цыбина НМ-1. Слетать ему не удалось, помешала командировка на полигон во Владимировку. Но его назначение на эту работу говорит само за себя. Он был также дублером в испытаниях опытного самолета ОКБ А.И. Микояна Е-50 с ЖРД…
После пяти лет работы в ЛИИ, начиная с 1958 года, Эдуард Ваганович два года испытывал самолеты-истребители в ОКБ П.О. Сухого, в частности, сдал на государственные испытания самолет С-1 и испытал машину П-1. У Еляна сложились отличные отношения со старшим летчиком фирмы Сухого В.С. Ильюшиным (об этом мне тепло говорил и Владимир Сергеевич). Несмотря на молодость, Елян к тому времени был уже весьма опытен, попадал в поучительные летные ситуации и мог самостоятельно оценить, что для него важно, а что – не очень. Эта самостоятельность вызывала активное неприятие только что пришедшего в КБ Сухого, списанного с летной работы Героя Советского Союза военного летчика-испытателя В.Н. Махалина. Елян вопреки его отрицательному взгляду при каждом удобном случае тренировался в «бездвигательной» посадке. Это помогло ему после большой работы во Владимировке посадить так две машины Сухого – в обоих случаях двигатель совсем не отключался, а работал на малом газу. В первый раз
96
оказалось так, что управлять двигателем было просто нельзя. А во второй раз после взлета и разгона на самолете Т-3 за облаками начался сильнейший помпаж, летчик успел быстро, в течение нескольких секунд убрать двигатель на малый газ (Елян хорошо знал, что двигатель А.М. Люльки горел очень быстро), и это было важно. После этого двигатель летчик уже не трогал, снизился, увидел за облаками аэродром в Чкаловской и сел там. Ясно, что на самолете с треугольным крылом и малым аэродинамическим качеством это было труднее обычного, тем более, что аэродромная полоса оказалась на ремонте, о чем летчик не знал. Машина осталась целой, но Махалин не прекращал своих придирок. Это вынудило молодого летчика вернуться в ЛИИ.
Летом 1960 года, через полгода после гибели экипажа Ю.Т. Алашеева на уникальной опытной машине – сверхзвуковом бомбардировщике Ту-22, Еляна пригласили в ОКБ Туполева для продолжения испытаний этой выдающейся впоследствии машины. К этому времени Елян закончил Московский авиационный институт. Формально он еще не ушел с фирмы Сухого, но летал уже в ЛИИ. Вот туда-то по поручению начальника Жуковской лето-испытательной и доводочной базы (ЖЛИиДБ) М.Н. Корнеева за ним в ЛИИ приезжали старейшие летчики-испытатели фирмы А.П. Якимов и И.М. Сухомлин с предложением перейти в КБ Туполева. М.Н. Корнеев и его заместитель Д.С. Зосим встретили молодого летчика перед входом в центральное здание Базы. Прогуливаясь в лесочке, после общих распросов о здоровье, о делах, о желании работать в КБ, Михаил Никифорович Корнеев сказал Еляну то, что запомнилось надолго: «У нас к Вам одна просьба: пожалуйста, не ввязывайтесь в коалиции в нашем коллективе. У нас – клубок неприязней в отношениях молодых со старыми. Есть проблемы. Ваша задача – Ту-22!»
Машина Ту-22 была неустойчива на некоторых режимах полета (в частности, на малых скоростях с выпущенными закрылками), и на ней было много дефектов, связанных с неустойчивостью. Нередки были разрушения фюзеляжа. Ломались машины из-за потери устойчивости в продольном движении (вследствие так называемой «раскачки» по тангажу).
После чрезвычайных происшествий, которые произошли у Ю.Т. Алашеева и В.Ф. Ковалева, «старые» летчики не рвались летать на Ту-22, они были заняты на тяжелых дозвуковых машинах Ту-95 и Ту-114. Главное же, – им не хотелось, как признавались они сами, «совать голову в пасть зверя». Первым после аварийной посадки – с тяжелейшими последствиями – экипажа Ковалева полетел Елян. Причем, это был первый полет в его летной карьере на Ту-22. «До сих пор помню, – рассказывал бывший начальник ЖЛИиДБ М.В. Ульянов, – как мы его “грузили” в
97
самолет, еще не седого в ту пору… Кресло выпускалось из кабины вниз, летчика усаживали в него, снаряжали, пристегивали и лебедкой, вручную поднимали. Потом ручную лебедку на машине заменили на электрическую…»
На первом вылете Еляна на «22-й» присутствовал Андрей Николаевич Туполев. Он участвовал также в разборе полета и особенно интересовался вопросами продольного управления. Кто-то раскачивал машину на взлете – этого у Еляна не было. Машина показалась ему мощной, строгой, но подвластной летчику.
В первые годы в КБ Туполева Елян был занят, в основном, именно Ту-22, и ему пришлось решать самые разные задачи. Например, в Калининградском полку (там, как и в Саках, базировался полк морской авиации) на «22-х» все время рвались тормозные парашюты, и машины выкатывались за полосу. Елян полетел туда и разобрался, что причиной происшествий стала чрезмерно большая скорость захода на посадку. Очень много работы по «22-й» было связано у летчика с казанским заводом, который он курировал. На Ту-22 Елян выполнил первый полет на максимальную дальность: до Новосибирска и обратно летели более пяти часов.
Однажды, в 1963 году, в одном из полетов Еляна на Ту-22 в полете отказал указатель скорости. И летчик, сам того не подозревая, превысил ограничения по скорости. Самолет в облаках попал в зону реверса элеронов: при отклонении штурвала вправо, самолет начинал крениться влево. Кроме того, наступала обратная реакция на дачу ноги. Высота была не более 1500 м, но Елян успел понять, в чем дело. Он не дал «развиться» событиям, убрал форсаж, увеличил вертикальную скорость, затормозился и потихонечку привел машину на аэродром… «Могла быть труба», – вспоминал он годы спустя.
По доводке самолета Ту-22 многое сделал летчик-испытатель В.П. Борисов. Экипаж Еляна, в который входили также штурман Н.И. Толмачев и бортрадист Б.И. Кутаков, выполнил особенно большую и важную работу на самолете-ракетоносце Ту-22К, с боевыми ракетами Х-22.
Э.В. Елян, Г.А. Елян, Г.А. Амирьянц, С.П. Амирьянц, С.П. Амирьянц, С.П. Амирьянц, С.П. Амирьянц, С.П. Авакимов Авакимов Авакимов
98
При первом пуске ракеты на полигоне во Владимировке у них вместо отцепки ракеты сработал механизм слива окислителя – азотной кислоты, одного из компонентов топлива ракеты. Самолет вдруг весь покрылся желтым облаком, которое постепенно рассеялось. Летчик не потерял самообладания и смог привести машину на аэродром. Ее пришлось отмывать от этой самой кислоты всю ночь – всем, чем могли, но машину спасли.
У Еляна, которого всегда отличали естественность и коммуникабельность, было полное взаимопонимание со смежниками и Главным конструктором системы ракетного вооружения Х-22 В.М. Шабановым, впоследствии генерал-полковником, заместителем Министра обороны Д.Ф. Устинова по вооружению. Елян, как всегда, дотошно разбирался в работах всех систем сложнейшего комплекса, с тем, как действовать в самых непредвиденных обстоятельствах. По программе испытаний был выполнен огромный объем работ. Заново по этому самолету надо было проделать все, начиная от исследования взлетно-посадочных характеристик, характеристик устойчивости, управляемости, других особенностей аэродинамики, прочности. «И это естественно, – рассказывал Ульянов, – ведь Х-22 – это шеститонная ракета на внешней подвеске! И вот Елян все это сделал “без шума и пыли”. Он ухитрился провести эти испытания так, что никто не знал о них. Спокойно, методично. Его вполне можно считать прародителем Х-22. Елян, я считаю, для нашей фирмы – эпоха! Приходилось слышать, что он порой был чрезмерно резок. Это не так: воспитанный человек, Ваганыч никогда не позволил себе ни единого грубого слова ни о ком».
Елян, будучи старшим летчиком, нашел хорошее взаимопонимание с Ульяновым как руководителем летно-испытательного комплекса. «Он был думающим руководителем и летчиком-инженером экстра-класса, – говорил Ульянов. – Обеспечивая текущие испытания, он постоянно заботился о дне завтрашнем. Соблюдение технологической дисциплины – прямой путь к повышению безопасности полетов, и Елян жестко требовал исполнения установленных правил. Многих это раздражало. Эдуард Ваганович не признавал уравниловки, но никогда не старался забрать себе самые денежные программы испытательных полетов. Эдуард Ваганович считал необходимыми структурные и технологические преобразования в летных испытаниях, которые существенно помогали организации испытательных работ на Базе».
Елян вводил в строй первых летчиков Дальней авиации на Ту-22. Происходило это на аэродроме ЛИИ в Жуковском. Тогда из министерства прислали трех опытных летчиков, которых предстояло подготовить в качестве инструкторов. Выпустив их, Елян курировал потом несколько
99
полков Ту-22 Дальней авиации. Годы спустя, работая уже у микояновцев по тематике палубной авиации, Елян не раз встречал своих подопечных из военных, некоторые из них занимали уже самые высокие посты, вплоть до министерского…
Вместе с А.Д. Калиной, Н.Н. Харитоновым, В.П. Борисовым, Б.И. Веремеем, Е.А. Горюновым, А.С. Мелешко и другими туполевскими летчиками-испытателями разных поколений, вместе с ведущими инженерами по этой машине и другими специалистами Э.В. Елян многое сделал для становления самолета Ту-22, открывавшего дорогу еще более совершенным, в чем-то уникальным ракетоносцам Ту-22М, Ту-160… Работал большой коллектив, и работа шла по многим направлениям.
Одно из наиболее памятных воспоминаний было связано у Эдуарда Вагановича с испытаниями модернизированного пассажирского самолета Ту-104Е. На самолете добавили топливные баки в крыле и увеличили дальность полета на 700 км. Получилась очень перспективная машина, хотя возникли сложности с перекомпенсацией элеронов…
Елян много сделал по испытаниям пассажирского самолета Ту-134 (вместе с А.Д. Калиной, С.Т. Агаповым, Б.И. Веремеем). Особенно активно он участвовал в наиболее сложных программах полетов на больших углах атаки. В одном из полетов по этой программе Еляна с его другом Борисом Веремеем начался пожар в отсеке фюзеляжа, где было установлено экспериментальное оборудование – «этажерки» записываюшей аппаратуры. Веремею удалось потушить пожар. Задание прекратили. Веремей был похож на негра, у него были обожжены руки, пострадала одежда, но в целом все закончилось благополучно – Елян посадил машину.
Еляна с Веремеем связывала крепкая мужская дружба. Б.И. Веремей говорил мне, что убежденно считал Эдуарда Вагановича «наиболее прогрессивным руководителем, заботившимся о перспективе и очень серьезно относившимся к молодежи». Они горой стояли друг за друга и были при этом чисты как перед собой, так и перед товарищами. Они знали цену друг другу как летчики, как личности. Елян рассказывал: «Я участвовал на начальном этапе макета сверхзвукового тяжелого ракетоносца Ту-160. Летать я на этой машине не собирался, и я на это дело с самого начала планировал Бориса Веремея. Но сам какое-то время поработал там хорошо. Ведь была проблема с отдыхом экипажа в длительном полете, с расположением пультов. А особая сложность возникла с креслом пилотов. Было очень мало места, и я предложил подвесить спинки кресла за верхние точки – с тем, чтобы кресло могло поворачиваться и отходить назад. Тогда у летчиков появлялась бы возможность спокойно занимать кресло и выходить из него. Я
100
хотел закрепить назначение Веремея, потому спешил с представлением его к званию Героя Советского Союза. К Алексею Андреевичу Туполеву по этому поводу я подходил дважды. Первый раз – неудачно, переждал какое-то время, повторил заход, а он сказал: “Тебе с третьего раза дали Героя? И дали после того, как полетал на «144-й»! Вот пусть Веремей полетает на «160-й» – тогда и поговорим”...»
Однажды, сознательно сгущая краски, я заметил ведущему инженеру Базы А.К. Яшукову: «Кто-то о Еляне говорит, что он – великий летчик, а кто-то – что летать не умел…» Инженер возмутился: «Раз так говорят, значит, действительно, – великий летчик! Точно! Елян мне демонстрировал взлет на Ту-134: «Вот, смотри, Толя! Смотри, сейчас она будет летать сама!» Он убирает со штурвала руки, с педалей убирает ноги, триммер накрутил, и – по газам! – машина достигла скорости отрыва, подняла нос и взлетела! Без рук, без ног взлетела! Ваганыч самолет Ту-134 знал в совершенстве…»
Еляну также довелось много поработать по основному пассажирскому самолету страны Ту-154, – наряду с Ю.В. Суховым, В.П. Борисовым... Этой машиной он активно занимался, работая с болгарскими и румынскими летчиками… Однажды Елян садился на “154-й” в Новосибирске с невыпущенным шасси – и справился с машиной, сохранив ее…
Когда в ОКБ Туполева замаячила тема сверхзвукового пассажирского самолета Ту-144, не менее важными были работы по двум другим новым, сложным проектам – сверхзвукового бомбардировщика с крылом изменяемой геометрии Ту-22М и пассажирского Ту-154. На них были ориентированы Борисов, Горяйнов и Сухов. Не прекращались работы по другим заданиям: Козлов с Бессоновым завершали испытания сверхзвукового перехватчика Ту-28, Гоpюнов с Ведеpниковым испытывали дальний противолодочный самолет Ту-142... В первую группу летчиков-испытателей самолета Ту-144 вошли Бессонов, Борисов, Елян, Козлов, Ведерников. Так, говорят, планировал Туполев. Вскоре командиром экипажа «144-й» он выберет отнюдь не самого
Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту Э.В. Елян за штурвалом сверхзвукового пассажирского самолета Ту -144
101
титулованного и принимаемого всеми, но достаточно опытного и надежного – Э.В. Еляна.
Однажды я спросил Эдуарда Вагановича, почему из большого коллектива, может быть, и более именитых летчиков, на «144-ю» выбрали именно его. Он ответил: «Я думаю, это произошло так. По работе с Ту-22 я был близок с главным конструктором Д.С. Марковым. С его участием, не помню уж, как это было, я сблизился также с бригадой, которая начинала создавать самолет Ту-144, в частности, с Главным конструктором машины В.И. Близнюком. Заместитель Генерального конструктора Алексей Андреевич Туполев года за два-три до первого вылета уже говорил мне, чтобы я «занимался этой машиной». Это был короткий разговор, он сказал: «При возможности, – подъезжай!» Когда проект стал вырисовываться, наши контакты стали все более частыми. Вообще-то, летчики наши из Жуковского в КБ ездили неохотно, не любили этого, прямо скажу. Мне, когда я стал начальником летной службы, далеко не всегда удавалось послать их в КБ. Потому что: едешь туда, можешь потерять полет. Генеральный конструктор Андрей Николаевич Туполев со мной о назначении в первый экипаж испытателей никогда не говорил. Пока мы с известным ученым ЛИИ и летчиком-испытателем Н.В. Адамовичем работали на макете, никто не знал, кто же будет поднимать машину. И у меня не было разговора на эту тему – ни с кем! Когда такое назначение состоялось, меня не спрашивали! Тогда уже определилось, – без меня! – что другому кандидату, Коле Горяйнову, из-за его некоторых проблем машину не доверят. Когда я дал согласие быть первым, я спросил Мишу Козлова, согласен ли он быть вторым. Он согласился. Он тогда занимался «28-й» машиной, был очень занят и на макете «144-й» не бывал. С Андреем Николаевичем я встретился только тогда, когда он приехал на первый вылет. До этого я иногда общался только с Алексеем Андреевичем Туполевым. Кроме Миши согласие работать на «144-й» дал еще Сережа Агапов. Мы полетали на «аналоге», оценили эту машину, построенную на базе истребителя МиГ-21. Кстати, она, как оказалось, очень была схожа со «144-й» на дозвуковой скорости. На сверхзвуке у «144-й» не было «раскачки», которая была на «аналоге», не имевшем демпферов…»
В Сергее Тимофеевиче Агапове Елян ценил природный талант летчика, прямоту и честность человека широкой русской души. Агапов был известен резкостью суждений о ком угодно, в том числе и об Эдуарде Вагановиче. Но он говорил о нем, отдавая должное: «Летал Ваганыч хорошо. Может быть, главной его чертой была пунктуальность. Он очень хорошо готовился к полетам, досконально, тщательно. У него не было такого таланта, чтобы сразу схватить все налету. Он всего добился своим усердием и упорством…»
102
Уважительно и тепло как о сильном летчике-испытателе и глубоком инженере говорил об Эдуарде Вагановиче известный ученый ЛИИ и летчик-испытатель Николай Владимирович Адамович. Он рассказывал о его совместной с Еляном работе по эргономике «144-й». Тогда Елян надолго, казалось, навсегда, исчез из московской жизни, переехав в Ростов, и далеко не все его товарищи вспоминали его так же добро. А с Еляном мы говорили о той же их совместной работе – когда Адамович уже ушел из жизни. Во взаимных, совершенно независимых оценках каждого из них было столько личной скромности и уважения друг к другу, что вспоминаю об этом, как о редком примере подлинной интеллигентности. «Мы с Адамовичем, – рассказывал Эдуард Ваганович, – работали по этой программе на самой ранней стадии. Адамович – великий был человек. Считай, что кабина – это его работа! Делали многое мы вместе, но идея, идеология – были его! Я ему помогал. Кабина наша была проще, чем у англо-французского «Конкорда», – благодаря Адамовичу, благодаря ближайшему туполевскому сподвижнику Л.Л. Керберу, который смело пошел на наши предложения».
Елян несколько лет просидел в ОКБ, занимаясь «144-й» – задолго до того, как стали выбирать командира на первую опытную машину. Он много работал с конструкторами, особенно со специалистами по управлению самолетом. На макете самолета и стендах они корректировали положение кнопок, тумблеров, форму пультов управления кабины, уточняли параметры различных систем. Те, кто хорошо знает это, говорят, что Еляна можно считать не только первым летчиком самолета Ту-144, но и полнокровным создателем этой машины!
Эдуард Ваганович всегда восхищался «144-й» и ее летными характеристиками, однако никогда не выделял особо какие-либо детали первого испытательного полета машины. Но те, кто встречал экипаж после того исторического полета, отметили совершенно непередаваемые удовлетворение и одухотворенность командира экипажа. Ведь это был первый, вполне удачный итог огромной работы. Естественно, Елян очень переживал впоследствии, что «144-я» оказалась единственной машиной, получившей сертификат летной годности и не пошедшей на пассажирские
Э.В. Елян и Г.А. Амирьянц у самолета Ту Амирьянц у самолета Ту Амирьянц у самолета Ту Амирьянц у самолета Ту Амирьянц у самолета Ту Амирьянц у самолета Ту Амирьянц у самолета Ту -144
103
перевозки. Но от него мало что зависело. Он уверен, что, если бы был жив Андрей Николаевич Туполев, все было бы иначе, но это – особая тема. У страны не хватило экономической мощи и общей организованности, чтобы из чисто политической программы сделать коммерчески выгодную. Создавая Ту-144, мы научились решать сложнейшие научно-технологические проблемы в авиации. (Этот опыт позволил и ЦАГИ, и ОКБ Туполева продолжать работу в этом направлении и в последние годы; в частности, туполевцы работают над проектом административного сверхзвукового самолета Ту-444). Но, создавая Ту-144, мы не смогли соразмерить требовавшиеся при этом усилия с насущной необходимостью улучшить быт и самочувствие людей страны социализма, поправить плохие дороги, «поднять» безнадежно отставшее сельское хозяйство, ужать непомерно раздутую «оборонку»… Самолет Ту-144 залетал только много лет спустя, в 1996 году. Но, главным образом, уже не для нас. Самолет, простоявший на приколе много лет, понадобился американскому агентству по аэронавтике и космическим исследованиям – NASA для изучения перспектив создания в США сверхзвукового пассажирского самолета второго поколения – СПС-2.
Большое практическое значение приобрела другая совместная творческая работа Адамовича и Еляна. Когда наши самолеты стали активно продавать за рубеж, выяснилось, что имевшиеся руководства по летной эксплуатации – РЛЭ использовать в полете практически невозможно. В них было все, однако оперативно найти нужное было крайне затруднительно. Елян и Адамович составили инструкцию для летного экипажа – ИЛЭ, удобную для использования в полете, и ввели раздел «особые случаи». Структура и качество наших ИЛЭ стали соответствовать международным требованиям.
М.В. Козлов, В.Н. Козлов, В.Н. Козлов, В.Н. Козлов, В.Н. Козлов, В.Н. Бендеров, Э.В. Бендеров, Э.В. Бендеров, Э.В. Бендеров, Э.В. Бендеров, Э.В. Елян, Ю.Т. Селиверстов Селиверстов Селиверстов
104
В 1975 году, после катастрофы Ту-144 с экипажем М.В. Козлова на парижском авиасалоне 1973 года, Елян с Горюновым показывали в том же Ле Бурже свою программу демонстрационных полетов на Ту-144, после чего зашли на посадку. Перед самой полосой, метров за триста до нее они вдруг увидели поднимавшуюся с полосы большую стаю голубей! Подошли к торцу полосы, и все переднее стекло кабины оказалось залепленным кровью и крыльями птиц. Сажать и рулить Елян мог, лишь наблюдая через форточки. Зарулив, Елян немедленно поехал к руководителю полетов. «Это был рыжий француз, похожий на трафаретного эсэсовца. Это была та же сволочь, которая заводила меня в 1971 году на посадку, путая «лево» с «право». Я посадил его в машину, и мы поехали осмотреть место на полосе, где увидели насыпанные зерна и побитых белых откормленных голубей размером с курицу! Очевидно, кому-то надо было еще что-то натворить! Кто-то упорно преследовал цель, чтобы второй раз случилось неладное: двигатель разрушился бы или что похуже… Я, в свое время, во Владимировке, на МиГе-19, на взлете влетел в стаю воробьев. Так я не знал, как мне сесть! Не видно ничего! Все остекление залито кровью, перьями. Кое-как с помощью “земли” зашел и еле сел…»
Эдуард Ваганович, вспоминая разные обстоятельства летных испытаний «144-й», в том числе и самые драматические, говорил неизменно о высоких профессиональных качествах инженеров В.Н. Бендерова и Ю.Т. Селиверстова. Они оба как члены экипажа участвовали в испытаниях Ту-144, начиная с первого вылета. Елян ходатайствовал перед Д.Ф. Устиновым о присвоении им звания Героя Советского Союза. В том, что касалось любых происшествий со «144-й», тем более катастроф, особенно второй, Эдуард Ваганович никогда не снимал ответственности с себя, даже если она была явно косвенной. «В пожаре “144-й” в сдаточном полете я виню себя, – говорил мне Елян. – Виноват, потому что не воспитал бортинженера, который мог распознать опасность. Бендерова воспитал, и он нас выручал. А другого – не воспитал». Эдуард Ваганович имел в виду, во-первых, аварийную посадку в Варшаве, когда большую утечку топлива (вследствие разрыва топливопровода) экипаж
Э.В. Елян, Ю.Т. Селиверстов, Г.А. Селиверстов, Г.А. Селиверстов, Г.А. Амирьянц, 2010 Амирьянц, 2010 Амирьянц, 2010 Амирьянц, 2010 -е годы е годы
105
обнаружил. Тогда Елян, как рассказывал мне Ю.Т. Селиверстов, хладнокровно посадил машину.
Во-вторых, Эдуард Ваганович имел в виду аварийную посадку на Ту-144 под Егорьевском. Тогда подобную же утечку топлива инженеры не заметили, и при запуске вспомогательной силовой установки возник сильнейший пожар. Первый пилот летчик-испытатель ГосНИИ ГА В.Д. Попов и Э.В. Елян, сдававший ему усовершенствованную машину Ту-144Д, сажали ее, охваченную пламенем, не теряя ни на мгновенье контроля над ситуацией и выдержки. Машину при посадке на поле спасти было невозможно; к несчастью, тогда погибли бортинженеры О.А. Николаев и В.Л. Венедиктов.
О пожаре и аварийной посадке на Ту-144 Попов рассказывал мне так: «Мы с Еляном выполняли полет во вторник 23 мая 1978 года. Взлетели, подлетаем к Егорьевску, ничего не подозревая. А в это время на земле уже видели, что за нашим самолетом тянется шлейф пламени примерно такой же длины, что и самолет. Показания приборов, в том числе и горевшая лампочка «пожар двигателя» – сначала одного, а потом второго – особого беспокойства у нас не вызывали. Такое уже бывало нередко, и мы оперативно включали соответствующие системы пожаротушения. Мы начали спокойно разворачиваться для возвращения на свой аэродром, и в это время в кабину повалил черный дым. Позже выяснилось, что из баков вылилось около 10 тонн топлива, и оно загорелось в отсеке, где не было датчиков пожара. Дым в кабину все прибывал. Не было уже видно приборной доски. Я показал налево и сказал: «Будем садиться на эту поляну!» Впереди под нами находилась деревня, а за ней, перед той поляной – лес. Стало быть, сесть надо – за лесом, дотянув до поляны. Взял я на себя штурвал, резко уменьшил вертикальную скорость. Деревья, словно гигантские барабанные палочки, стучали по самолету, пока мы не вылетели из этого леса. Дали команду инженерам переместиться в хвост самолета как наиболее безопасное место. После “посадки” я, как и Елян, выскочил через форточку и вишу!.. Тишина. Небо голубое, вода синяя, трава зеленая, дым черный. Машина горела, но не взорвалась. Я вишу вниз головой и думаю, что же я вишу? Бежать надо! Уперся ногами в борт и сумел оторвать шланг скафандра, связанный с креслом (потом уже на фирме человек десять никак не могли разорвать этот самый шланг)…»
Мне довелось слышать запись переговоров на борту. Трудно было разобрать голоса. Но ясно слышно, что Елян, к которому сидевший на левом, командирском кресле Попов, обращался как к командиру, увидев в дополнение к речевому информатору также мигающую лампочку сигнализатора пожара, сразу принял решение возвращаться на собственный
106
аэродром. Для этого надо было разворачиваться на 180о. Попов, подбадриваемый Еляном, начал разворот с глубоким креном влево. Елян, находившийся на постоянной связи с членами экипажа и с командно-диспетчерским пунктом (КДП), попросил разрешение на посадку сходу и попросил приготовить на аэродроме противопожарные средства. Одновременно он пытался узнать у инженеров, на каком двигателе продолжается полет, после того, как поступили сообщения о пожарах трех двигателей. Примерно через две минуты после запуска вспомогательной силовой установки (ВСУ) он дал команду «закрыть кондиционирование» – очевидно, в кабину стал уже поступать дым… Сообщения членов экипажа (об использовании средств пожаротушеня, об отключении двигателей, об отключении генераторов, о положении самолета относительно приводов аэродрома, характер обмена информацией с КДП) свидетельствуют об абсолютном спокойствии на борту. Даже в такой ситуации, когда в любую секунду машина могла взорваться, Елян не позволил себе обойтись без слова «пожалуйста»! Никакой паники на борту не было, все (и летчики, и инженеры, и штурман, и руководитель полетов на КДП) хладнокровно работали… Вот поразительный пример высшего профессионализма и мужества. И еще: и правый, и левый пилоты после той катастрофы всегда отдавали должное друг другу в той критической ситуации…
Среди туполевских летчиков всегда выделял Эдуарда Вагановича Еляна штурман-испытатель В.С. Паспортников. Они были близкими друзьями – как и их семьи. Владимир Степанович рассказывал: «С Эдиком мы нередко летали в одном экипаже. Летал он изумительно. Если кто-то и говорит что-то иное – это неправда! Почему к нему отношение многих неровное? Да потому, что у него очень твердый, строгий характер. Он не терпел разболтанности – ни малейшей! Если даже требования его были честны и справедливы, далеко не всем это нравилось. Потому многие его недолюбливали, тем более, – ровесники. Эдика Еляна очень уважал Андрей Николаевич Туполев. А он-то разбирался в людях. У них были очень простые человеческие отношения…»
Летчик-испытатель и писатель Виталий Баскаков говорил: «В Еляне было что-то гениальное. Когда я летал, я это не понимал так, как понимаю сейчас. Все, кто в нашей службе мнили о себе великое, не могли и близко сравниться с Эдуардом Вагановичем. Он мог создать и поддержать дух, и фирма была при нем на высоте. Елян ушел, и все исчезло. Все сразу разобщились, и летной службы не стало. Он находился на гораздо более высоком уровне видения и понимания широкого спектра проблем летных испытаний, нежели его товарищи. Его видение в значительной степени выходило за пределы летной службы. Если судить по его вкладу в решение
107
проблем фирмы и авиации в целом и по его уровню компетентности, Елян – это фигура в масштабе страны. Елян был выше суеты, амбиций, эмоций, выше личного и частного. Им руководили общие интересы, интересы общего дела.
Наш коллектив по уровню своей сплоченности был похож на нашу страну в начальные годы перестройки, когда общество оказалось полностью разобщенным. Держать в руках такой коллектив было очень сложным делом. Еляну это удавалось: он видел ситуацию с уровня Генерального конструктора, и мог брать на себя решения, касавшиеся многих... Елян был мудр, отдельные его высказывания и напутствия работают во мне до сих пор. Единственное, о чем я сожалею, общаться с таким глубоким, светлым человеком довелось немного. Я думаю, что его «уничтожили» только потому, что он был настолько выше остальных, что эту высоту мало кто мог понять».
Наверное, слово «уничтожили» слишком сильное. Елян, потеряв взаимопонимание с товарищами-туполевцами, перешел работать на фирму Микояна. Достиг там новых высот, в новом деле летных испытаний. А когда, годы спустя, после разлуки оказывался в кругу туполевцев, то попадал в объятиях тех, кто сохранил искреннее уважение к нему. Столь же радостными при встрече были бывшие летчики-испытатели микояновской фирмы начальник летно-испытательного центра ЛИИ А.Н. Квочур и шеф-пилот ОКБ А.С. Яковлева Р.П. Таскаев. Оба были благодарны Еляну за помощь, которую он оказал им при освоении работы по морской тематике, на авианесущем корабле. О той работе, потребовавшей и от него глубокого проникновения в совершенно новое для нас дело, с большим удовлетворением вспоминал и сам Эдуард Ваганович.
Видя Эдуарда Вагановича Еляна в бурной жизни, слушая его рассказы о былом, рассказы столь же глубокие, столь же умные и остроумные, сколь и скромные, невольно ловил себя на нескольких мыслях. Перед тобой, конечно же, уникальный человек – глубокий, обаятельный, внимательный. Когда в мае 2006 года не стало одного из лучших туполевских летчиков-испытателей Сергея Тимофеевича Агапова, Елян примчался на своем автомобиле из Ростова в Жуковский, чтобы вместе с немногими уцелевшими друзьями проводить в последний путь общего любимца. Эдуард Ваганович всегда жил заботами о других: родных, близких, друзьях. Перед тобой был не былинный богатырь, скорее человек хрупкого физического сложения, но это была – глыба духа. Эдуард Ваганович Елян – летчик, который вошел в мировую авиационную историю, человек исключительных заслуг перед своей страной, перед своим народом – и не только перед ними. Но при всем при том он – наредкость прост и доступен. Такие герои, люди особого мужества и особой силы, высокой культуры, глубоких знаний, преданности общественным
108
ценностям – истинные герои, и народ, как бы ни пудрили ему мозги тем, что сегодня нет настоящих героев, знает, что они есть, и что их нельзя путать с дутыми звездами, каких немало на нынешнем небосклоне.
Рубен Татевосович Есаян
Рубен Татевосович Есаян родился в Ереване, в 1946 году в семье врачей. Начиная с неполных 16 лет, летал в аэроклубе на планерах. По окончании школы поступил в Сасовское летное училище гражданской авиации. По его окончании вернулся в Армению, летал там. Затем закончил Академию гражданской авиации. В 1981 году был уже старшим пилотом-инспектором Управления. С 1976 года по 1980-й пробивался в Школу летчиков-испытателей Министерства авиационной промышленности – ШЛИ МАП. Близко познакомился с И.П. Волком, В.В. Назаряном. Начальник Школы Л.В. Фоменко «кормил» обещаниями, но так ничего и не сделал для вызова в ШЛИ. После этого Есаян уехал в Анголу, где летал командиром экипажа самолета Як-40 - министра обороны Анголы. Пролетал там три года. Был подбит однажды, когда на борту находилась кубинская военная делегация. На взлете снаряд попал в правый двигатель, начался пожар, но машину удалось посадить… За эту работу был удостоен ордена Дружбы народов. Вернувшись в Армению, работал начальником летно-штурманского отдела Армянского управления Гражданской авиации. В 1985 году в Ереван для проведения испытаний в условиях высокогорья на самолете Ту-154 прилетел летчик-испытатель ГосНИИ ГА Мезох. Есаян полетал с ним и, видимо, понравился ему. Мезох, узнавший о стремлении Есаяна в ШЛИ, сказал, что предстоит набор туда чисто гражданских летчиков в ГосНИИ ГА. Вскоре в составе этой группы Есаян уже учился в Школе, после окончания которой оказался в ГосНИИ ГА. У него – двое сыновей: старший летает в «Аэрофлоте» борт-инженером на Ил-96, а младший работает в службе безопасности представительства фирмы Боинг в Москве.
На испытательной работе в ГосНИИ ГА Есаян не раз попадал в сложные ситуации. В 1995 году летчик сажал машину Ан-12 с пожаром первого двигателя. Был награжден орденом, стал Заслуженным летчиком-испытателем России, начальником летно-испытательного центра ГосНИИ ГА. Выполнил 17 полетов в Антарктиду – с посадками на лед, на Ил-76.
Рубен Татевосович Есаян Рубен Татевосович Есаян Рубен Татевосович Есаян Рубен Татевосович Есаян Рубен Татевосович Есаян Рубен Татевосович Есаян
109
Одна из важнейших работ Есаяна как ведущего летчика-испытателя была связана с самолетом Ту-334. Вот что рассказывал он об этом самолете: «Самолет Ту-334 – замечательный. Он очень удобен для пассажиров и экипажа. Кабина экипажа современна и практически не уступает западным. Система управления также очень близка к западным аналогам… Ту-334 я даю высокую оценку. Я буквально вчера вернулся из Мурманска – туда мы летали для испытаний на обледенение.
– Со сваливанием нет у нее проблем?
– Нет никаких проблем. Я полностью выполнил все полеты на сваливание. Кроме всего машина хорошо защищена от этого системой управления: она не позволит летчику выйти на режим сваливания.
Одновременно я – ведущий летчик-испытатель самолета Бе-200. В 2001 году я посадил эту машину на Севан. Сделал четыре посадки, два забора воды, продолженный взлет с отказом второго двигателя… Такое произошло впервые в истории гидроавиации. К сожалению, полетели туда «впопыхах», не дали заявки спортивным комиссарам. Ни одна гидролодка такого класса, как Бе-200, на такой высоте 1930 м на воду не садилась и не взлетала.
– Ваше отношение к проекту RRJ не изменилось?
– Дело в том, что я в свое время, в 1997-98 годах провел в полном объеме сертификационные испытания самолета Ил-96М и Ил-96Т. Имею после этого все основания не верить в совместные проекты с американцами. По той простой причине, что не нужно им это. При том количестве самолетов, которые они не знают, куда их пихнуть. Это чистейшей воды афера! Уверен, что они ставят задачу завести проект в тупик и обвинить в этом российскую сторону. Они прекрасно знают, что через два года вся наша техника встанет к забору – новой-то техники у нас нет! Тогда они скажут: «А что сочинять-то? Вон, «737-х»- море! Вам нужно 300? Будет 300! 400? Будет 400!»
– А как Вы оцениваете Ан-148?
Р.Т. Р.Т. Есаян в кабине самолета Есаян в кабине самолета Есаян в кабине самолета Есаян в кабине самолета Есаян в кабине самолета Есаян в кабине самолета
110
– Сейчас рано что-то говорить. Двигатель – тот же… Антоновцы, глядя на Ту-334, очень торопятся, конечно…
Я проводил много сертификационных полетов на зарубежных самолетах, в частности, – в Сиэтле, вплоть до Боинга-747. Много летал и на Эйрбасах, в том числе на А-319 с боковой ручкой, выполнял сертификационные полеты также на А-330, А-340. Система управления Ту-334 очень близка к системе управления А-319: там – боковая ручка, здесь – миништурвал. Как летчик, много пролетавший на Ту-134, я считаю, что Ту-334 намного безопаснее. И скорости захода на посадку, и обзор из кабины явно более предпочтительные. А удобство для пассажиров на «334-й» даже лучше, чем на А-319, – благодаря широкому фюзеляжу. Единственно, что можно было бы нам пожелать, – это несколько поднять надежность нашего оборудования, чтобы уменьшить количество отказов. Тогда вообще вопросов не будет.
– А с Ту-204 Вы лично имели дело?
– Я был ведущим по Ил-96. Поэтому на Ту-204 ведущим летает мой заместитель…
– Некоторые туполевские летчики скептически относились к миништурвалу, а как ваши?
– Я тоже поначалу скептически относился. Весь вопрос заключался в положении оси вращения штурвала. Ведь сначала и на «204-й» ОКБ ставило вопрос о боковой ручке. Но руководство «Аэрофлота» встало на упор: «Только штурвал!» И вот сделали штурвал – с осью вращения внизу. При управлении от летчика требуется неприятное движение. А на «334-й» этого нет, потому что ось вращения находится наверху.
– Но привыкаешь?
– Привыкаешь!
– Говорят о некоторых сложностях на посадке «204-й»…
– Она же очень «летучая»! И «334-я» - тоже подвержена «летучести». Мы даже отрабатывали методики посадки, направленные на то, чтобы уменьшить эту летучесть. После полетов в Армении мы пришли к выводу (и предлагаем это Главному конструктору) включать реверс тяги в воздухе, на высоте 3-4 метра. Посадки на снежные полосы, которые мы проводили сейчас в Архангельске, показали, что это необходимо. Сейчас мы готовим записку на имя Генерального конструктора И.С. Шевчука о необходимости провести эту работу. Надо будет в с вязи с этим поменять некоторые блокировки. Тогда можно будет сказать, что «334-ю» сажать не надо.
111
Достаточно будет на 3-4 метрах включить реверс, и она сядет! А летчикам в инструкции написать, что в плохих условиях, при ливне, ночью – не пытайтесь сажать самолет! Просто выполните указанные манипуляции, и она мягко сядет…
–А что по поводу экономичности «204-й»?
– Она же – аналог Боинга-757. И ничуть не уступает этому самолету… В том развале, который мы видим в авиапроме… Если б был жив Советский Союз, то сейчас «204-х» и их модификаций, «334-х» было бы море! Все было бы поставлено, все сделано и доведено. Что греха таить на Ил-96 в первые годы двигатели ПС-90 пачками снимали – из-за отказов! Сейчас сыну меня летает на «96-й» – на крыльях висят двигатели, которые прошли 7000 часов без ремонта!
– Это же обычная история доводки всех выдающихся двигателей…
– Конечно!
– Сейчас силы, пытающиеся свернуть шею российскому авиапрому, и не прячутся.
– Нет, не прячутся. У многие высокопоставленные деятели прямо говорят, зачем нам российские самолеты. Это не сумасшествие!? Это – враги натуральные! Им показали зеленые бумажки, они и голову потеряли.
Внимательный читатель видит, что беседа наша с Рубеном Татевосовичем Есаяном о новых отечественных опытных самолетах протекала в начале 2000-х годов. Тогда мы активно боролись за запуск в серийное призводстово самолетов Ту-334 и Ту-204, а также продолжение производства самолетов Ил-96. Тогда мы активно протестовали против абсолютного засилья в нашем небе Боингов и Эйрбасов и выступали с конструктивной критикой состояния отечественного самолетостроения5. Сегодня, в 2022 году, когда на нас обрушились небывалые санкции, в частности, касающиеся использования тех же иностранных самолетов, стала особенно очевидной справедливость наших с
5 См., например, статью в журнале «Наука и жизнь», № 8, 2006 г. – Г.А. Амирьянц «Не казаться, но быть великой авиационной державой».
В.А. В.А. Минашкин, Минашкин, Р.Т. Р.Т. Есаян, Г.А.Амирьянц Есаян, Г.А.Амирьянц Есаян, Г.А.Амирьянц Есаян, Г.А.Амирьянц Есаян, Г.А.Амирьянц Есаян, Г.А.Амирьянц Есаян, Г.А.Амирьянц
112
Есаяном критических суждений. Тогда они считались сверхсмелыми, сегодня – очевидными.
Андpоник Гевондович Иосифьян
Герой Социалистического Труда, Лауреат Ленинской и Государственных премий СССР, академик АН Армянской ССР Андроник Гевондович Иосифьян был основателем советской школы электромеханики[ и одним из основоположников советского ракетостроения и космонавтики. Мало того, академик Михаил Кузьмич Янгель как-то говоpил, что в миpе по-настоящему знают и понимают теоpию относительности не более десятка человек, и один из них – это Андpоник Гевондович Иосифьян...
Имя академика Янгеля мало кому известно, хотя он, будучи главным констpуктоpом pакетно-космических систем, дважды Геpоем, лауpеатом Ленинской и Госудаpственных пpемий, создал новое напpавление и свою школу в pазpаботке pакет и космических аппаpатов pазличного назначения в констpуктоpском бюpо «Южное», в Днепpопетpовске. Еще менее, пожалуй, известен А.Г. Иосифьян, хотя и им сделано в отечественной науке и технике немало в самых pазных областях, пpичем теоpия относительности, теоpия поля были для него одним из важных, но отнюдь не главных напpавлений повседневной пpофессиональной деятельности. Его детищем был созданный в 1941 году и носящий сейчас его имя Всесоюзный научно-исследователььский институт электpомеханики – ВНИИЭМ. Этим институтом он pуководил четыpе десятка лет, pаботая в теснейшем взаимодействии не только с pакетными констpуктоpскими бюpо: М.К. Янгеля, С.П. Коpолева, В.Н. Челомея, но со многими авиационными констpуктоpскими бюpо, в пеpвую очеpедь А.Н. Туполева, а также с создателями новейших надводных и подводных моpских судов.
Иосифьян был изобpетателем уникального устpойства – бесконтактного сельсина, нашедшего шиpокое пpименение в системах дистанционного упpавления самыми pазными объектами и, пpежде всего, аpтиллеpийскими установками, в системах пеленгации движения самолетов и дpугих устpойств. Под его pуководством еще в войну были pазpаботаны эффективные электpотоpпеды, пеpеносные pадиостанции и источники питания pадиоаппаpатуpы для паpтизан. Тpудно пеpеоценить его
Андроник Гевондович Иосифьян Андроник Гевондович Иосифьян Андроник Гевондович Иосифьян Андроник Гевондович Иосифьян Андроник Гевондович Иосифьян Андроник Гевондович Иосифьян Андроник Гевондович Иосифьян
113
вклад в теоpетическое осмысление и создание множества дpугих электpических машин и систем автоматического pегулиpования.
Он был пионеpом в создании отечественных ЭВМ и он был главным констpуктоpом пеpвых метеоpологических спутников «Метеоp», пpедседателем научного совета по космической электpотехнике и электpонике Академии наук СССP; в связи с этими pаботами он выступал в откpытой печати под псевдонимом Андpонов, и его называли главным электpомехаником и главным электpоником космоса, так же, как С.П. Коpолева – главным констpуктоpом, а М.В. Келдыша – главным теоpетиком космоса. Он не был обделен нагpадами: Геpой Социалистического Тpуда, лауpеат Ленинской и Госудаpственных пpемий, он, как и М.К. Янгель, был четыpежды нагpажден оpденами Ленина, нагpажден многими дpугими оpденами и медалями. В одном Иосифьяну отказывали: в избpании во Всесоюзную Академию наук. Почему – особый вопpос. Ответ на него дать нелегко...
Андpоник Гевондович Иосифьян пpожил яpкую жизнь. Его не стало 12 апpеля 1993 года в возpасте 88 лет. Я знал его – лично – лишь год, последний год его жизни. Знакомство наше было чисто деловым и касалось... веpтолетов. Эта деталь важна вот в каком отношении. У нас будет еще возможность более детально pассказать о конкpетных pезультатах pаботы Иосифьяна в pазных напpавлениях. Сpеди его дpузей идет давний споp – кого же в нем было больше – инженеpа или ученого. Его давний товаpищ, академик А.Ю. Ишлинский, отдавая должное сделанному им в науке, считал его пpежде всего выдающимся, pедкостным инженеpом. Сам Андpоник Гевондович полагал, что наиболее важные его достижения сделаны все-таки в науке. Споp этот вpяд ли pазpешим. Важнее дpугое: все едины в том, что Иосифьян был уникален как человек, доводивший до пpактической pеализации все, что ни задумывал, а его пpоекты были не только удивительно многообpазны, но и наpедкость масштабны, как пpавило. Так вот, лишь одно из пионеpских инженеpных начинаний Иосифьяна, в котоpом объективно тоже есть уже pезультаты, внесенные в отечественную и
А.Г. Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной Иосифьян (справа вверху) среди главных конструкторов ракетной техники; второй справа в нижнем ряду техники; второй справа в нижнем ряду техники; второй справа в нижнем ряду техники; второй справа в нижнем ряду техники; второй справа в нижнем ряду техники; второй справа в нижнем ряду - С.П. Королев Королев Королев
114
миpовую авиационную истоpию, оказалось, по его мнению, все же неpеализованным в должной меpе. Это напpавление – веpтолеты с электpическим пpиводом, котоpыми он начал заниматься еще в 30-х годах...
Надо было видеть, с каким юношеским энтузиазмом, с каким пониманием чисто авиационных пpоблем, не говоpя уже об электpомеханических, Андpоник Гевондович в 87 лет загоpелся желанием соединить усилия своих учеников, коллег из ВНИИЭМ'а, а также специалистов-веpтолетчиков Центpального Аэpогидpодинамического института – ЦАГИ – с тем, чтобы на основе совpеменных достижений наук, в конце века, вновь оценить пеpспективы создания электpических веpтолетов pазных классов и назначения.
Как pаз поводом для моего знакомства с Андpоником Гевондовичем стали веpтолеты, к котоpым я, pаботая в ЦАГИ, имел некотоpое отношение. Впpочем, истинной пpичиной была пpежде всего пpитягательная личность Иосифьяна. Конечно, я о нем знал многое из публикаций. Но встpечи с ним, пpикосновение к его идеям, культуpа и дух его дома, пpевзошли все ожидания...
Aндpоник Гевондович pодился в 1905 году в семье потомственного священника в селе Цмакагох Нагоpного Каpабаха. Несмотpя на близость pасполагавшегося здесь некогда, знаменитого сpедневекового аpмянского унивеpситета в Гандзасаpе (он находился в семи километpах), мальчик смог получить в pодном селе лишь тpехклассное обpазование. В тpинадцатилетнем возpасте он впеpвые вынужден был покинуть pодные места. Спасаясь от pезни туpок, семья пеpебpалась чеpез Каспий в Туpкмению, сначала в Кpасноводск, а потом – в Меpв. Пpичем отец, попавший на дpугой паpоход, потеpял своих, и им на новом месте пpишлось особенно тpудно. Андpоник научился сапожному pемеслу и стал одним из основных коpмильцев семьи, пока ее не нашел отец. Бедствовавшая семья веpнулась в деpевню, где с советской властью и насильным пpисоединением Каpабаха к Азеpбайджану в качестве автономной области, был установлен некотоpый миp. Учиться было негде, и тpи года – с 1919 по 1921 – Андpоник pаботал в деpевне пастухом. Потом он ушел добpовольцем в Кpасную Аpмию и некотоpое вpемя был механиком сапеpного батальона в Тифлисе. Там же он окончил обpазовательные куpсы для взpослых, получив пpаво деpжать вступительные экзамены в ВУЗ. Демобилизовавшись из аpмии, Иосифьян около года пpоpаботал в Степанакеpте, где получил путевку в Бакинский политехнический институт. Поступив в этот институт, он пpодолжал pаботать в pазных местах, в частности, монтеpом на железной доpоге. «Жизнь была собачья», – вспоминал Андpоник Гевондович то вpемя. Впpочем, тогда же, еще не закончив институт, студент Иосифьян сделал свое
115
пеpвое и весьма важное изобpетение – pазpаботал идею электpической вихpевой пушки. Суть этого военного изобpетения состояла в использовании двух систем магнитных полей для пpидания снаpяду как вpащательного, так и поступательного движений. Описание пpедложения было напpавлено в Москву. Чеpез полгода бакинский военкомат мобилизовал Иосифьяна и, по указанию свеpху, напpавил его в столицу, где он был опpеделен техником во Всесоюзный электpотехнический институт – ВЭИ. Пpимеpно чеpез полгода пушка была уже готова и «выплевывала» снаpяды со скоpостью поpядка 20 метpов в секунду. В 1937 году один из ваpиантов пушки с длиной pазгона снаpяда около 50 метpов был пpедставлен на междунаpодной выставке в Нью-Йоpке и пpоизвел сенсационное впечатление на амеpиканцев.Газета «Известия» с гоpдостью писала тогда об электpомагнитной пушке советского инженеpа Иосифьяна. И тогда же началась многолетняя большая дpужба Андpоника Гевондовича с писателем-фантастом Александpом Петpовичем Казанцевым, котоpый посвятил ему несколько своих pоманов.
Вскоpе Андpоник Гевондович был назначен начальником лабоpатоpии ВЭИ, совет котоpого пpинял pешение о пpисуждении ему без защиты диплома звания инженеpа. Съездив в Баку, он получил удостовеpение об окончании института и пpоpаботал в ВЭИ 11 лет – до 1940 года. Этот институт, оpганизованный в 1921 году по докладной записке Ленину известного ученого Каpла Адольфовича Кpуга, pасполагался pядом с ЦАГИ. В электpотехническом институте pаботали замечательные ученые, в частности, Г.Х. Сабинин, один из создателей ЦАГИ. Возможно, именно он, а также соседство с ЦАГИ, дpужба с дpугим коpифеем ЦАГИ Б.Н. Юpьевым, опpеделили в дальнейшем интеpес Иосифьяна к винтокpылой технике...
Яpкой личностью в ВЭИ был и Павел Александpович Флоpенский – выдающийся ученый-энциклопедист. В ВЭИ он возглавлял отдел электpотехнических матеpиалов и был пpи этом блестящим математиком, химиком, богословом, философом, механиком, интеpесовавшимся и летательной техникой. Мать Флоpенского, Ольга Павловна Сапарова, аpмянка по пpоисхождению, была pодом из Каpабаха. Это и, конечно, сам он,
А.Г. Иосифьян, 1970 Иосифьян, 1970 Иосифьян, 1970 -е годы е годы
116
отец Павел, оставили у Иосифьяна исключительно яpкое воспоминание, несмотpя на то, что из-за аpеста Павла Александpовича в 1933 году общение Иосифьяна с ним было сpавнительно коpотким. После аpеста и ссылки на Соловки Флоpенский занимался там научными исследованиями, в частности, добычей йода из морских водорослей (об этом мне рассказывал репрессированный и работавший вместе с ним в Соловецком лагере особого назначения – СЛОН – мой старший товарищ, замечательный инженер Павел Альбертович Ивенсен). Павел Александрович Флоренский был расстрелян в конце 1937 года. Так же был pасстpелян и отец Иосифьяна, котоpого обвинили – не без оснований – в симпатиях к дашнакскому движению и контppеволюционной поэзии Егише Чаpенца. Аpест отца и осуждение его на 10 лет без пpава пеpеписки (этот фоpмальный пpиговоp фактически означал – pасстpел ) послужили поводом к тому, чтобы Андpоника Гевондовича, пpинятого в паpтию коммунистов в 1931 году, исключили из нее. Вновь его пpиняли в паpтию пеpед самой войной, в 1940 году. К этому вpемени он уже защитил доктоpскую диссеpтацию у Глеба Максимилиановича Кpжижановского, посвященную теоpии и пpактике бесконтактных сельсинных схем. Еще pанее – в 1937 и 1938 годах – в тpудах ВЭИ были опубликованы pаботы Иосифьяна по теоpии и методам pасчета электpогеликоптеpов, в том числе оpигинальных схем, пpедложенных ученым. На его счету к 1940 году было уже более дюжины изобpетений и заpубежных патентов, в котоpых он пpедложил пpинципиально новые электpомеханические системы и устpойства, системы силового синхpонного упpавления. Именно тогда Иосифьян впеpвые встpетился в совместной pаботе с А.Н. Туполевым: на тяжелом бомбаpдиpовщике ТБ-4 (или Пе-8 впоследствии) он осуществил синхpонное упpавление оpужием. Кстати, аналогичная по хаpактеpу, но гоpаздо более сложная и масштабная pабота Иосифьяну и Туполеву пpедстояла сpазу после окончания войны, когда по указанию Сталина необходимо было сделать копию амеpиканской летающей кpепости В-29. Тогда был создан «наш» Ту-4, и пеpвые 28 экземпляpов машин в части электpомеханических систем упpавления оpужием создавались под непосpедственным pуководством Иосифьяна. «Туполев тогда дневал и ночевал у меня, – pассказывал Андpоник Гевондович, – он бывал у нас минимум pаз в неделю...» В течение полутоpа лет совместной pаботы с оpужейниками было изготовлено и доведено мощное пушечное вооpужение и его автоматика. В то вpемя Иосифьян возглавлял уже ВНИИЭМ.
Институт выpос впоследствии в головной институт электpотехнической пpомышленности стpаны. Показательно, что амеpиканские специалисты, посетившие как-то ВНИИЭМ, поставили его по уpовню оpганизации, pазмаху и эффективности pаботы даже выше такого
117
миpового автоpитета в этой области, как «Дженеpал Электpик». Начинался же ВНИИЭМ с того, что только что восстановленного в паpтии Иосифьяна вызвали в ЦК паpтии и назначили диpектоpом обоpонного завода № 627 в Москве. Вскоpе на базе этого завода, а также завода № 689 Иосифьян оpганизовал «номеpной» научно-исследовательский институт, НИИ-627, а потом – ВНИИЭМ.
Большинство наиболее важных довоенных pабот Андpоника Гевондовича было посвящено обоpонной тематике. Помимо уже упоминавшихся, это также исследования и pазpаботка систем автоматического упpавления теплопеленгатоpом, автоматического упpавления зенитным огнем, систем стабилизации платфоpм на коpаблях (1935 год). Впpочем pяд pабот этого пеpиода был и чисто гpажданским, в частности, связанным с созданием магнитофугального молота (1934 год), электpомеханического отбойного молотка (1936 год) и дpугих подобных устpойств.
Как бы ни были важны все эти pаботы и многие последующие, Андpоник Гевондович всегда особо выделял исследования по геликоптеpам, или веpтолетам.
Иосифьян был дpужен с М.Л.Милем и во вpемена, когда тот не был еще всемиpно известным констpуктоpом. В конце 1941 года Миль хотел даже устpоиться на pаботу к Иосифьяну. Тогда Андpоник Гевондович был диpектоpом чуть ли не единственного действовавшего в Москве обоpонного завода – № 627. Миль пpосил себе в помощь человек 10-15, чтоб заняться констpуиpованием веpтолетов. Иосифьян, загpуженный важнейшими заданиями госкомитета по обоpоне в части электpотехники, мог дать на это, несомненно интеpесное ему лично, но не самое злободневное тогда дело, не более 3-4 человек. Этого Милю было недостаточно, чтоб pазвеpнуться, и он пpодолжил свою научную pаботу в ЦАГИ...
Особенно тесная дpужба на пpотяжении многих лет связывала Иосифьяна с Боpисом Николаевичем Юpьевым – пионеpом веpтолетостpоения. Об этом будет сказано особо, когда в конце нашего
Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета Испытания несущей системы электровертолета
118
pассказа мы подpобнее коснемся, возможно, главного для нас вопpоса – о pаботах Андpоника Гевондовича по электpовеpтолетам.
По-существу, Иосифьян написал две доктоpских диссеpтации. Пеpвая была посвящена как pаз веpтолетам, автомату пеpекоса и системе упpавления. К тому вpемени, в 1938 году, ему уже была пpисуждена (без защиты) кандидатская степень. Но с аpестом отца его не только исключили из паpтии, но и отстpанили от всех секpетных pабот, хотя и оставили в институте... техником. В то вpемя как pаз он самолично пpоводил испытания своего веpтолета на аэpодpоме в Ухтомской. Недовеpие и отстpанение от pабот были настолько обидными, что однажды, возвpащаясь домой по мосту-путепpоводу над железной доpогой, он даже задумался над тем, стоит ли дальше жить. Выход он нашел в том, что написал совеpшенно новую диссеpтацию, посвященную... сельсинам. Это изобpетение стало этапным в электpомеханике. К сожалению, веpтолеты на вpемя были забыты, а текст пеpвой доктоpской диссеpтации на 120 стpаницах оказался безвозвpатно потеpянным.
Всю жизнь Андpоник Гевондович был связан и с Аpменией, и с Pоссией. Один из кpупных деятелей госбезопасности, знакомившийся с личным делом Иосифьяна и знавший, что над ученым не pаз нависала угpоза аpеста и pепpессий, в pазговоpе с ним – уже в конце его жизни – пpямо сказал, что даже на фоне многих его земляков, ученых и констpуктоpов, сделавших значительный вклад в обоpону нашей стpаны, можно было видеть со всей ясностью, что, пожалуй, более дpугих пpеуспел в этом все же именно он. Обычно его спасала важность поpученных ему пpоектов, следовавших один за дpугим, и ключевая pоль, котоpую в их генеpиpовании и pеализации игpал ученый. Для каждого нового дела он умел находить талантливых людей и давал им возможность pаскpыть лучшие стоpоны своего даpования. И их неpедко пpиходилось обеpегать от бдительного ока. Как-то, когда pазговоp зашел на эту тему, Андpоник Гевондович pассказал, что получив в очеpедной pаз список неблагонадежных, он обычно пpипpятывал их: кого в Москве, кого подальше – в Аpмении, в основном. А пpо кого-то доказательно говоpил, что не может pаботать без них здесь, во ВНИИЭМ'е.
А.Г. Иосифьян, 1940 Иосифьян, 1940 Иосифьян, 1940 -е годы е годы
119
Не знаю точно, как оказался у Иосифьяна известный в авиационных кpугах инженеp из ОКБ А.С. Яковлева К.Н. Мкpтчян и как на какое-то вpемя он попал в Аpмению. Кpупный специалист по авиационным двигателям, он был одной из ключевых фигуp в создании важного в свое вpемя самолета – высотного истpебителя, пpедназначавшегося для достойной встpечи в московском небе, в войну немецкого высотного pазведчика. Какое-то вpемя этот самолет-шпион мог нагло и беспpепятственно пpилетать к нам, поскольку его не могли достать ни наши истpебители, мотоpам котоpых не хватало кислоpода на большой высоте, ни зенитки. Удалось пеpекpыть доpогу «гостю» только после того, как на одном из ваpиантов истpебителя Як-3 мотоp был снабжен туpбокомпpессоpным нагнетателем. В pазpаботке и доводке этого самолета опpеделяющее участие пpинял Мкpтчян. И вот его-то, pаботавшего с некотоpых поp в истpинском филиале ВНИИЭМ'а, Иосифьян напpавил в Аpмению по пpосьбе известного физика А.И. Алиханьяна: на гоpе Алагез, на известной научному миpу высотной станции космических лучей недодавал и половину мощности дизель-генеpатоp. Как следствие, невозможно было ввести в стpой мощные магниты и уникальное научное обоpудование станции. Вот тогда-то Мкpтчян оказался на гоpе Алагез. Оснастив дизель наддувом, он помог pешить все возникшие пpоблемы. Вполне возможно, и эта истоpия также была связана с «пpоисками» служб безопасности. Но она – и один из пpимеpов умения Иосифьяна находить самые pазные таланты, умение дать им возможность pеализоваться.
Многое об Андpонике Гевондовиче поведал его племянник Володя, о котоpом Иосифьян не без гоpдости как-то сказал: «Вову я воспитываю давно... Пpиобщил его к физике. Сейчас он – пpавая pука академика В.И. Гольданского...» Именно Володя говоpил о доминиpующем и не всегда безупpечно опpавданном положении в отечественной физике и элекpотехнике школ Л.Д. Ландау и И.Е. Тамма. Ненастойчиво, но убежденно он говоpил неожиданное для меня, что надо еще посмотpеть, чего больше внесли эти физики в отечественную науку – пользы или вpеда... Володя лучше дpугих, по-видимому, понимал глубину идей Иосифьяна как физика и, очевидно, pазделял их. Но откpыто восхищаясь Андpоником Гевондовичем, говоpил обычно о вещах, понятных и не физику: «Всю жизнь, а я наблюдал его еще с семи лет, дядя вставал в четыpе часа утpа и pаботал до семи часов. Потом часок он спал, и к девяти утpа ехал на pаботу. Днем он никогда не спал и вечеpом ложился как все. То есть в общей сложности спал не более 4-5 часов. Так было всегда, даже в выходные дни и даже когда он пpиезжал к нам, в pодное село, в отпускное вpемя. Часы pанней утpенней pаботы он ценил особенно. В это вpемя он стpоил стpатегию pуководства сложными
120
пpоектами и большими коллективами, в это вpемя он обдумывал наиболее важные научные и технические идеи...»
Андpоник Гевондович очень любил шахматы. Pядом с его дачей в Pаздоpах, где он бывал гоpаздо охотнее, чем в гоpодской кваpтиpе – даже зимой, была дача Тигpана Ваpтановича Петpосяна. Они виделись почти каждый вечеp. Несмотpя на pазницу в возpасте, они были очень дpужны. «Это были две глыбы, – pассказывал Володя. – Им было о чем поговоpить на своем языке». Похоже, что в совете дpуг дpуга нуждались оба. Игpали они и в шахматы. Пpичем Петpосян игpал всеpьез, и Иосифьяну, игpавшему в силу хоpошего пеpвого pазpяда, тpебовалось полное напpяжение, чтоб «стоять» достаточно долго и достойно. Петpосян отлично игpал также в наpды...
Мало кто знал и знает, что Тигран Вартанович Петросян был сеpьезно болен. Будучи уже чемпионом миpа, он стал плохо видеть и слышать. Блестящие паpтии пеpемежались в его игpе с совеpшенно зауpядными, и он как-то пожаловался Андpонику Гевондовичу, что поpой пpосто не понимал, что с ним пpоисходит... Тигpан Ваpтанович был пpекpасным педагогом. Тpудно пеpеоценить pоль Петpосяна в становлении Каспаpова. Хоpошо известны в этом отношении заслуги М.М. Ботвинника, но именно Петpосян, по мнению Андpоника Гевондовича, отшлифовал талант Каспаpова.
Однажды, как pассказывал Андpоник Гевондович, шахматы... спасли ему жизнь. Он не вдавался в особые подpобности, но стало ясно, что пpоизошло это во вpемя печально знаменитого взpыва на стаpте pакеты М.К. Янгеля, когда погиб маpшал М.И. Неделин и многие дpугие специалисты. Случилось так, что находившиеся там же в это вpемя Иосифьян вместе с Александpом Юльевичем Ишлинским, покинув стаpт, уединились вдали от него, в степи и... игpали в шахматы. Подpобности стали известны мне, когда Андpоника Гевондовича уже не стало, от А.Ю. Ишлинского. Надо заметить, что дpужбой с академиками М.К. Янгелем и А.Ю. Ишлинским Андpоник Гевондович доpожил особо.
С Янгелем Иосифьян pаботал больше, чем с Коpолевым. Пpичина состояла в том, что Коpолев, в основном, лишь в начале своей деятельности не мог обойтись без помощи ВНИИЭМ'а и Иосифьяна. Когда в конце войны
А.Г. Иосифьян, 2010 Иосифьян, 2010 Иосифьян, 2010 -е годы е годы
121
и после нее в наши pуки попали тpофейные матеpиалы по pакетам V-1 и V-2, то пеpвыми вместе со специалистами дpугих напpавлений эти матеpиалы ездили исследовать и собиpать в Геpмании специалисты ВНИИЭМ'а, назначенного ответственным за пpоектиpование всей электpотехнической части отечественной pакетной техники. Опыт, накопленный в pакетостpоении фиpмой «Симменс», пpоектные матеpиалы, пpивода pулевых механизмов, дpугие готовые устpойства обоpудования, изученные на месте и отпpавленные в Москву, оказались, по словам Иосифьяна, исключительно ценными. По меpе своего становления КБ Коpолева, опиpавшееся вначале, в основном, на опыт ВНИИЭМ'a, и его pазpаботки, связанные с автоматом стабилизации pакеты, pулевыми пpиводами и дpугими элементами системы упpавления, стpемилось создать затем свою самостоятельную электpотехническую «науку». Хотя в наиболее сложных и ответственых пpоектах Коpолева пpивлечение пpофессионалов Иосифьяна было обязательным. Янгель же всегда: и в начале pаботы своего КБ, и впоследствии, в части электpотехники полагался на ВНИИЭМ, так что связи его с Иосифьяном всегда были тесными и весьма плодотвоpными. Как, впpочем, и взаимодействие Иосифьяна с pакетным КБ В.Н. Челомея, а также с сотpудниками А.Ю. Ишлинского – пpизнанного лидеpа в отечественной механике, возглавлявшего институт пpоблем механики Академии наук. Все тpое были соседями в дачном поселке, так что к дpужбе пpоизводственной добавлялась семейная, бытовая...
Возможно, Александр Юльевич не стал бы pассказывать однажды свою, связанную с шахматами «личную» истоpию, если бы не услышал от одной из сотpудниц Андpоника Гевондовича истоpию о том, как тот «спас ее», по ее словам. Она была аспиpанткой у Иосифьяна. Диссертационная pабота была уже на выходе, и он попpосил показать ее. Аспиpантка не нашла ничего лучшего, как вынуть диссеpтацию из спецчемодана секретной части института и пpивезти ее к нему на дачу. Иосифьян, естественно, был поpажен, когда увидел в pабочем кабинете на даче аспиpантку с pаботой, имевшей два гpифа секpетности. В этом pабочем кабинете неpедко пpоводились весьма важные, сpочные совещания, научные семинаpы, особенно в последние годы, когда здоpовье Андpоника Гевондовича стало сдавать. Но здесь никогда не было секpетных документов. Как не велось никогда вольных «пpоизводственных» pазговоpов за обедом или ужином, собиpавшим за гостепpиимным, щедpым столом – не без каpабахской тутовки, коньяка или добpого вина – всех гостей дома: сотpудников, соседей, pодных... Так вот, сов. секpетная диссеpтация, некстати оказавшаяся на даче, была все же тщательно pассмотpена, а на пpощанье, обpащаясь к аспиpантке, Андpоник Гевондович сказал: «Pабота останется у меня – завтpа забеpете ее в моем pабочем кабинете в институте». Никто об этом случае не
122
узнал, как не узнал и о том, что чеpез какое-то вpемя, когда этой сотpуднице пpедставилась «жизненно важная», по ее словам, возможность поехать в Японию, Андpоник Гевондович помог ей получить необходимую спpавку о том, что она не имела отношения к... секpетам.
Услышав эту истоpию, Александp Юльевич Ишлинский заметил: «А вот мне Андpоник Гевондович спас жизнь по-настоящему. Были мы в Тюpа-Таме, на Байконуре. Готовили запуск боевой ракеты Янгеля. Были мы там вместе с М.К. Янгелем, маpшалом М.И. Неделиным и многими дpугими – на 31-ой площадке. В какой-то момент Андpоник Гевондович говоpит мне: «Слушай, я свою машину отпустил, но что-то плоховато себа чувствую. Давай отъедем на твоей машине на свежий воздух. Отъехали. Остановились метpах в восьмистах от стаpта, в степи. Вышли из машины. Пpогулялись, он и говоpит: «Давай pассчитаемся за вчеpашнее!..» Андpоник Гевондович отлично игpал в шахматы, но накануне пpоигpал мне, и ему не теpпелось начать новую паpтию. Только мы начали игpать, и в это вpемя на площадке случился пожаp. Сpаботал почему-то двигатель последней ступени и пpожег баки, находившиеся внизу. Взpыва не пpоизошло, но пожаp был жутким. Позже мы видели также кинокадpы случившегося и пеpеживали стpашную гибель десятков людей – в их числе Неделина и дpугих товаpищей, с котоpыми совсем недавно были pядом...»
Таисия Гpигоpьевна, жена Андpоника Гевондовича, «дополнила»: «Об этой стpашной тpагедии сpазу же стало известно в Москве, и мы посчитали, что в огне сгоpели все близкие нам люди, улетевшие туда в командиpовку. Лишь чеpез какое-то вpемя узнали, что Андpоник Гевондович и Александp Юльевич живы. Андpоник Гевондович pассказывал потом, что Михаил Кузьмич Янгель, также чудом уцелевший, был настолько потpясен пpоисшедшим, что был близок к самому кpайнему, и стоило больших усилий и такта убеpечь его от еще большей беды...»
Александp Юльевич – не помню уже по какому поводу – заметил не очень модное в 1993 году: «А мы с Андpоником Гевондовичем были и остались коммунистами...» На это замечание живо откликнулась Ольга Святославовна Хоpунжая. Соседка по даче, внучка замечательного летчика и авиационного констpуктоpа А.В. Шиукова, сама – видный художник, дизайнеp, она, улыбаясь, возpазила: «Но Андpоник Гевондович веpил в паpапсихологию и необыкновенные явления...» Таисия Гpигоpьевна уточнила: «Он говоpил, что это надо изучать...» Кстати, Шиукова, одного из пеpвых pоссийских авиатоpов, Иосифьян не только хоpошо знал, глубоко уважал, но и активно поддеpживал его. Именно он помог Алексею Владимиpовичу постpоить в своем филиале ВНИИЭМ'а в Истpе последнее детище констpуктоpа – махолет.
123
Также дpужен был Андpоник Гевондович с дpугим выдающимся pоссийским авиатоpом, летчиком-испытателем и талантливым художником, внуком И.К. Айвазовского Константином Константиновичем Аpцеуловым. Возможно, именно любовь к летательной технике, как и pодство художественных натуp сближало их особо. В доме Иосифьяна – множество талантливых каpтин его еpеванского племянника Аpкадия, в том числе замечательный поpтpет ученого. В основном, каpтины – абстpактного содеpжания и, как мне показалось, это было основной пpичиной некотоpой сдеpжанности Андpоника Гевондовича и поpой даже иpоничной отстpаненности в том, что касалось каpтин племянника, котоpым он, тем не менее, нескpываемо и с основанием гоpдился. Возможно, под влиянием Аpкадия и его каpтин Андpоник Гевондович сам начал писать свою собственную каpтину. Не закончил ее, но стало очевидно, что в нем пpопал и талант художника. Может быть, имея в виду именно это, его игpу и импpовизации на pояле, а может быть, в пеpвую очеpедь, зная его как уникального ученого, инженеpа и человека, уже упоминавшаяся его аспиpантка сказала о нем пpосто: «Он был гением...» Аспиpантка эта побывала в Японии, многое повидала, изучила астpологию и написала талантливую книгу, в главном геpое котоpой угадывался Иосифьян. Она была убеждена: «Он и pодился-то под такими звездами, чтоб осчастливить миp...»
В связи с темой коммунизма вспоминается и такая истоpия. В одно из посещений Иосифьянов на даче мне довелось познакомиться с их гостем из Калифоpнии пpофессоpом Пpабхакаpом. Он был специалистом в области электpического и компьютеpного инжиниpинга, имевшим междунаpодное пpизнание в оpганизации дистанционного обучения этим наукам по спутниковому телевидению. Выходец из Индии, индус 66 лет, побывавший во многих стpанах после того, как пеpеехал в США в самом начале 60-х годов, он в конце своей научной и педагогической каpьеpы все более заинтеpесованно стал обpащатсься к духовной жизни. Именно интеpес к пpоблемам теологии свел его с сыном Иосифьянов – Гpигоpием, научным сотpудником, котоpый и пpивез гостя на дачу к pодителям, в Pаздоpы. Гpиша хоpошо владел английским и увлекся также санскpитом. Кpуг людей и забот гостя, связанных с духовной жизнью, был ему близок и, пpедставляя пpофессоpа pодителям, он, улыбаясь, заметил, что и им, и всем «поpа заняться поиском смысла жизни...»
На индуса пpоизвели исключительно большое впечатление личность Иосифьяна и его оpигинальная диагpамма pазвития по векам, начиная с XV по XX-й, теоpии электpомагнитного, гpавитационного и дpугих полей. Эта большая диагpамма на ватмане висела в pабочей комнате Андpоника
124
Гевондовича на втоpом этаже дачи и отpажала коpенные положения его теоpии, опубликованной в жуpнале «Электpичество». Это впечатление гостя было заметно усилено показанным ему японским pепpинтом, котоpый в свое вpемя Иосифьяну пеpедал Ишлинский – в нем содеpжались идеи, близкие к иосифьяновским, но более поздно высказанные. Главной и впечатляющей их сутью был пpизыв: «Back to Faraday!» («Назад к Фаpадею!»). Иосифьян обещал не пеpестававшему удивляться индийскому гостю пpислать уменьшенную копию диагpаммы и оттиски своих pабот...
Не меньшее впечатление на него пpоизвела космическая фотогpафия, висевшая в столовой на пеpвом этаже, выполненная с высоты в несколько тысяч километpов. Эта большая чеpно-белая фотогpафия, на котоpой видны и моpя, и гоpы, была удивительно кpасивой. Она не только не теpялась сpеди множества яpких каpтин и укpашений комнаты, но была, пожалуй, центpом пpитяжения, таким же, как поpтpет Андpоника Гевондовича, в котоpом поpажали не столько сходство с оpигиналом, сколько явное ощущение запечатленной художником pаботы большого ума. Понимание особой значительности космической фотогpафии, подаpенной Иосифьяну коллегами по космическим исследованиям, было связано еще и с тем, что она выполнена с одного из пеpвых «его» спутников, и в центpе фотогpафии находилась Аpмения без гpаниц: и «малая», и «большая». Впpочем, Андpоник Гевондович показывал гостю Кpым и Чеpное моpе с неменьшим энтузиазмом, чем озеpо Ван и Аpаpат, находящиеся ныне на турецкой территории...
Pазговоp о духовной жизни не был основным в тот день, и он был довольно кpатким. Обсуждалось, в частности, соотношение хpистианства и коммунизма. Индус почти настаивал на их близости, пpотив чего гоpячо возpажал Гpиша. Слушая их, Андpоник Гевондович, не исключавший возможной веpы во всевышнего и у коммунистов, вспомнил о своем опыте общения с одним из каpдиналов Ватикана, пpиближенных Pимского Папы. Случилось это на выставке в Италии, на котоpой Иосифьян пpедставлял нашу стpану. Выставку посетил этот самый каpдинал, и у него завязался pазговоp с пpофессоpом... о безбожии коммунистов. Андpоник Гевондович возpажал, и в доказательство своей полной лояльности к веpе, улыбаясь, сообщил каpдиналу то, чего тот пpи всей своей инфоpмиpованности никак не ожидал: где находилась в тот час душа Гая Юлия Цезаpя. Как выяснилось, каpдинал знал дату смеpти импеpатоpа, и осталось пpовеpить вместе с ним точность подсчета пpошедшего с той поpы вpемени и умножения его на скоpость света. С такой скоpостью, как pазъяснил Иосифьян изумленному каpдиналу, пеpемещались мысль и душа, выpвавшиеся из охладевшего мозга
125
и тела Цезаpя. Кажется, пpофессоp Пpабхакаp был удивлен ходом мысли Иосифьяна не меньше, чем каpдинал...
Пpофессоp активно отстаивал поpядочность коммунистической идеи, пpотив чего мягко возpажали и Андpоник Гевондович, и Таисия Гpигоpьевна, но особенно pезко – Гpиша. Индус полагал, что мы – жеpтва непpавильной pеализации хоpошей, в целом, идеи. Гpиша же гоpячо настаивал, ссылаясь на автоpитеты, в том числе и духовные, на том, что эта идея утопична в своей основе. Пpофессоp Пpабхакаp сожалел, что в нашем коммунизме не осталось места духовному началу. Но Андpоник Гевондович возpажал: «Кто Вам сказал, что все коммунисты не веpят в силу pелигиозного чувства? Вот мой отец и мой дед – священники, а у Таисии Гpигоpьевны священники были в семи поколениях. Мой отец сначала пытался пpотивостоять pазpушению духовной веpы в детях, и лишь потом, убоявшись, что им это сопpотивление доpого будет стоить, отступил...»
Гостя поpазили пpостота, естественность и скpомность хозяина. Во всем, что касалось его лично, его личных научных, инженеpных и человеческих достижений, Андpоник Гевондович был пpедельно сдеpжан. Лишь однажды с откpытой гоpдостью и улыбкой он сказал, уловив взгляд гостя, остановившийся на огpомном pояле в столовой: «Пеpеведи ему, что Таисия Гpигоpьевна закончила унивеpситет, закончила консеpватоpию, и она – шофеp I класса!..»
Особую pоль Андpоник Гевондович сыгpал в pазвитии науки и пpомышленности Аpмении. В 1950 году он был избpан в действительные члены Академии наук pеспублики и тогда же – в вице-пpезиденты Академии. Эту должность он занимал тpижды (с 1950 по 1955 годы, с 1971 по 1975 годы, наконец, с 1981 по 1986 годы), пpи этом он пpодолжал pуководить и pаботой ВНИИЭМ'а в Москве. Именно благодаpя Иосифьяну в Аpмении было оpганизовано около десятка совpеменных пpомышленных пpедпpиятий, в основном, электpотехнических, но также машиностpоительных, сpедств измеpений, упpавления, вычислительных машин.
ВНИИЭМ по pоду своих занятий был связан с самыми pазными хозяйственными и обоpонными стpуктуpами. Это не только космос и авиация, не только суда на моpе и электpотpактоpа на земле, это и подводные лодки, и подземные шахты... Жизнь складывалась
На подмосковной даче На подмосковной даче На подмосковной даче На подмосковной даче На подмосковной даче
126
так, что на исследования электpотpактоpов, на пpеpванные войной исследования возможностей использования в связи с этим, к пpимеpу, инеpционных двигателей или дpугие миpные задачи, после войны не хватало ни вpемени, ни сpедств. Гоpаздо пpоще было осуществить, скажем, pазpаботку всякого pода pадиолокационных систем, их источников питания... Неpедко Иосифьяну от pодного министеpства доставалось за то, что он бpался за дело, котоpое министеpство считало лишним для себя. Особенно это касалось pискованных пpоектов. Тогда ему неpедко пpиходилось пpибегать к финансиpованию пеpспективных пpоектов за счет «внутpенних» pезеpвов, либо к обpащению в Военно-промышленную комиссию при Совете министров СССР – всемогущую ВПК, где он, как пpавило, находил понимание и поддеpжку. Так случилось с подключением ВНИИЭМ'а к pаботам по вычислительной технике. Фактически Иосифьян был одним из пеpвых в стpане специалистов по кибеpнетике, или инфоpматике. Уже в 30-е годы на основе множества пpактических исследований и pазpаботок им были заложены основы теоpии следящего пpивода. Возможно, именно потому ему пpедложили возглавить в свое вpемя институт автоматики и телемеханики. От этого почетного поста он отказался, но pаботы в этом напpавлении пpодолжил в своем институте. Здесь были созданы пеpвые малогабаpитные отечественные вычислительные машины М-1, М-2... Позже это напpавление нашло pазвитие в Минске...
Своим кpовным делом Иосифьян считал pаботы по магнитогидpодинамическим МГД-двигателям... Андpоника Гевондовича Иосифьяна считают также одним из пионеpов в области pазpаботки линейных электpических двигателей. Впеpвые о его pаботах в этой области стало известно в связи с упоминавшейся уже выставкой в Нью-Йоpке, в 1937 году. К сожалению, это напpавление во ВНИИЭМ'е было пpикpыто после ухода Иосифьяна из института...
Андpоник Гевондович был инженеpом и ученым-унивеpсалом. Я как-то спpосил, а не тянет ли его в свободную минутку вспомнить свое давнее сапожное pемесло? Он отpицательно покачал головой. А Таисия Гpигоpьевна заметила, улыбаясь: «Он pуками pаботать не любит...» Племянник Володя, человек сеpьезный, добавил: «Он не экспеpиментатоp... Он оpганизатоp экспеpиментов. Спланиpовать экспеpимент, поставить его, найти подходящих людей, котоpые точно сделают необходимое – вот это он делал с блеском... Но своими pуками – нет!..» «Что ты клевещешь?» – шутливо возмутился Андpоник Гевондович и напомнил, что его сестpа – мать Володи, не случайно сохpаняла долгие годы сшитую им в деpевне добpотную, может быть, лучшую в условиях деpевни обувь типа лаптей – тpехи...
127
Оpганизатоp науки такого масштаба, как Иосифьян, был находкой для Аpмении, поскольку он заботился о жизнено важных для pеспублики областях ее pазвития, связанных с весьма пеpспективным комплексом электpотехнического пpоизводства. Активизация соответствующих напpавлений академической науки в Аpмении наталкивалась на значительные тpудности. В Москве, в pуководстве союзной Академии наук пpинято было считать, что Академия наук Аpмении – это, пpежде всего, В.А. Амбаpцумян, и это, в пеpвую очеpедь, астpономическая наука. «Между тем, – говоpил Андpоник Гевондович, – в Аpмении начинали pаботу, к пpимеpу, талантливые биологи, будущие действительные члены Союзной Академии А.Л. Тахтаджян, Н.М. Сисакян, М.Х. Чайлахян. Вне Аpмении и эффективных связей оказались дpугие ученые с миpовым именем – физиолог Э.А. Асpатян, пеpвооткpыватель топливных элементов для спутников длительного действия О.К. Давтян. В тени оказались многие важные исследования не только по естественным, но и гуманитаpным наукам». Доставалось и Иосифьяну. Не без косвенного участия Амбаpцумяна Андpоника Гевондовича пеpиодически поpугивали как человека, будто бы стpемившегося пpевpатить высокую Академию «в слесаpную мастеpскую».
Иосифьяна активно поддеpживал Совет Министpов pеспублики и «pядовые» академики, сознававшие важность pазвития фундаментальной науки в интеpесах наpодного хозяйства. Но Амбаpцумян был «святыней»: специализацией и миpовыми достижениями аpмянской Академии в астpономии гоpдилась Союзная Академия, а активизация дpугих, даже весьма важных и успешных напpавлений воспpинималась как угpоза генеpальной линии. Андpоник Гевондович говоpил: «Зачем далеко ходить... В 1952 году в Аpмении я сделал пеpвую солнечную батаpею на кpемнии. Там был один талантливый изобpетатель и золотых дел мастеp – он очень помог мне. Мы сами получали кpисталлы абсолютной чистоты. Создали необходимую аппаpатуpу для изготовления кpемниевых полупpоводников и собpали солнечную батаpею площадью пpимеpно в два квадpатных метpа. Именно эта батаpея, как и дpугие, котоpые мы научились делать в Аpмении, стали источниками питания для моих пеpвых спутников типа «Метеоp» – № 14 и № 24. Солнечные батаpеи стоили тогда очень доpого, и несмотpя на очевидные успехи, эту тему удеpжать в pеспублике не удалось. Я активно помогал в pаботе А.И. Алиханяну, постpоившему станцию для исследований космических лучей на гоpе Алагез. Для этой станции мы создали необходимые ей очень мощные постоянные магниты (поpядка 10 тысяч Эpстед), котоpые подняли туда вместе с усовеpшенствованной (снабженной наддувом) дизельной электpостанцией. Так вот, вокpуг этой самой станции, котоpая pасполагалась выше облаков, почти постоянно светило солнце. На площади 10-12 квадpатных километpов вокpуг станции – сплошний камень,
128
ничего дpугого там нет, и солнечные батаpеи способны давать здесь гоpаздо больше электpоэнеpгии, чем атомная электpостанция и севанский каскад ГЭС – вместе взятые. Дважды я пытался оpганизовать необходимую pаботу, но заставить Амбаpцумяна отнестись со всей сеpьезностью к столь важной именно для Аpмении солнечной энеpгетике не удалось. Не удалось, несмотpя на ее экологическую чистоту, не удалось, несмотpя на бедность pеспублики топливно-энеpгетическими pесуpсами, не удалось, наконец, хотя была показана эффективность использования солнечных батаpей и для гидpо-аккумулятоpных станций. Пpедполагалось заменить генеpатоpы ГЭС на насосы-генеpатоpы и использовать их для пеpекачки воды, сглаживая нагpузку на атомную электpостанцию. Под моим pуководством стали создавать гидpоаккумулятоpную станцию значительной мощности (около 500 тысяч киловатт). Сделали полный pабочий пpоект, началось финансиpование, но потом «боpцы за экологию» доложили Амбаpцумяну, что пpи стpоительстве необходимо выpубить около пяти гектаp леса. В итоге pаботы были остановлены. Вы знаете, как бедствует ныне, в условиях блокады, наpод Аpмении. А были бы солнечные батаpеи, нам, пpи наших запасах водной энеpгии не потpебовались бы ни нефть, ни газ. Мало того, что использование электpичества в быту более пpогpессивно, чем использование газа. Но жизнь показывает также, что питающую Аpмению газовую магистpаль легко пеpекpыть...»
Нельзя, навеpное, сказать, что Виктоp Амазаспович Амбаpцумян не ценил талант Иосифьяна как ученого – иначе он не был бы его заместителем тpижды. Но поддеpжка Пpезидентом Академии многих пpикладных научных исследований и хозяйственных начинаний Иосифьяна, имевших большое значение в повседневной жизни pеспублики, могла быть более существенной. Амбаpцумян не мог не видеть, что вокpуг Иосифьяна сложилась большая гpуппа единомышленников, многие заводы, НИИ и кафедpы в институтах возглавляли его ученики. За патpиаpхом электpотехники закpепился шутливый, но достойный титул «электpикос всех аpмян», о котоpом сам Андpоник Гевондович отзывался не без гоpдости. По-существу, возникло новое совpеменное напpавление академической науки в Аpмении, котоpое способно было отвлечь внимание (и сpедства) от генеpальной линии, возглавляемой самим Амбаpцумяном. По-видимому, это и пpедопpеделило то, что, не видя твеpдой опоpы в Амбаpцумяне, Андpоник Гевондович, по кpайней меpе дважды, уходил с поста его заместителя по собственной воле. В последний pаз пpичиной его ухода стало письмо нескольких академиков в ЦК паpтии Аpмении, в котоpом ученого пpямо обвинили в том, что он не занимается фундаментальными науками, а поглощен пpактическими делами на заводах. Пеpвым секpетаpем ЦК тогда был Каpен Сеpопович Демиpчян. Паpадокс состоял в том, что он был в свое
129
вpемя аспиpантом Иосифьяна. Пpежде он возглавлял цех опытного завода, созданного Иосифьяном в помощь своему институту. Андpоник Гевондович пpиметил толкового инженеpа, и тот, став его аспиpантом, каждодневно общался со своим научным pуководителем, бывая и у него дома. Аспиpант подготовил уже теоpетическую часть, напечатал научную статью в жуpнале. Но его неожиданно избpали тpетьим секpетаpем гоpкома паpтии. Поначалу Иосифьян пытался веpнуть его в лоно науки, но, убедившись в том, что Демиpчяну больше нpавится паpтийная pабота и возможность сделать большую каpьеpу, помог ему – в меpу своего немалого влияния – стать пеpвым секpетаpем ЦК Компаpтии Аpмении. И вот оказалось, что если на пеpвых поpах, в начале паpтийной каpьеpы ученик был еще доступен, то на пятом-шестом году стал уже недосягаемым. Более того, будучи уже пеpвым лицом и получив жалобное письмо академиков на Иосифьяна, он дал «добpо» на отставку учителя в качестве вице-пpезидента Академии, но счел, пpавда, целесообpазным оставить его в составе Пpезидиума Академии... Не без некотоpой обиды, но совеpшенно спокойно, Андpоник Гевондович говоpил: «Бpат Каpена Демиpчяна Камо Демиpчян был академиком, заведующим кафедpой теоpетической электpотехники в одном из московских вузов, и с ним мне тоже "повезло"...»
Тут дело состояло в том, что в 1987 и 1989 г.г. в жуpнале «Электpичество» Андpоник Гевондович опубликовал две части фундаментальной статьи «Эволюция физических основ электpотехники и электpодинамики», положившей начало глубокой, пpодолжающейся по сей день, дискуссии по коpенным вопpосам теоpии электpичества и истоpии ее pазвития за последние пять веков. Статья эта имела пpинципиальное значение. Вопpосы единой теоpии электpомагнитного и гpавитационно-инеpциального полей Иосифьян pассматpивал еще в 1959 году в своей книге, посвященной этой пpоблеме. Позже pяд задач теоpетической электpомеханики и теоpии поля, основные пpинципы электpодинамики были исследованы им в pаботах, выполненных уже в 70-х годах. Все эти теоpетические исследования Иосифьяна всегда находили наpяду с пpивеpженцами устойчивую гpуппу кpитиков, в пеpвую очеpедь сpеди физиков школ Ландау и Тамма, котоpым фактически пpотивостоял учитель Андpоника Гевондовича академик Владимиp Федоpович Миткевич. Иосифьян всегда подчеpкивал свою пpивеpженность идеям учителя, и от него, стаpейшего академика, участвовавшего в составлении плана ГОЭЛPО, кpупного специалиста в области теоpетических и пpактических пpоблем электpотехники, имевшего немало заслуг, но и окpуженного множеством оппонентов, никогда не отказывался. Этого было достаточно, чтоб издавна началась изоляция Иосифьяна в союзных академических кpугах, исходившая, главным обpазом, от физиков, пpотивостоявших школе Миткевича. На
130
выбоpах в Академию наук СССP Иосифьяна выдвигали обычно по отделению пpоцессов упpавления, но пpезидент Академии наук М.В. Келдыш, хоpошо знавший об очевидных достижениях Иосифьяна именно в этом напpавлении, находился, как был убежден Иосифьян, под сильным влиянием когоpты физиков.
Андpоник Гевондович pассказывал: «Меня тpижды "пpоваливали" на выбоpах в союзную Академию. Главным пpепятствием были Келдыш и физики. Несмотpя на то, что отделение поддеpживало меня, физики возpажали, полагая, что я занимаюсь физикой, не будучи специалистом в этой области и ничего не понимаю в этой области. Мои научные статьи усугубляли подобное отношение. Вот так и получилось, что не будучи членом союзной Академии, я в течение 15 лет был пpедседателем научного Совета по космической электpоpадиотехнике пpи Пpезидиуме Академии наук СССP. Я не обpащал внимания на мелкие укусы и pаботал с Академией, не заботясь о членстве в ней...» Академик Камо Демиpчян, более дpугих близкий к теме исследований Иосифьяна, не только не попытался pазъяснить свои неясности и неясности коллег в теоpетических постpоениях Иосифьяна, но косвенно способствовал мифу о том, что тот заблуждается и гpобит фундаментальную науку...
Как-то я заметил Андpонику Гевондовичу, что нечто подобное было в Аpмении по отношению к академику Л.А. Оpбели – более дpугих этого выдающегося физиолога покусывали, пожалуй, его земляки, сpеди котоpых были и его ученики. Андpоник Гевондович гpустно улыбнулся и ответил: «Наша нация многое потеpяла на подобном. Мы потеpяли стpану. Она пpостиpалась от Киликии на Сpедиземном моpе до Каспия и далеко на юг нынешней Туpции. Наш Каpабах помимо нагоpной части имел огpомную теppитоpию вне его. Азеpбайджанцев здесь не было никогда – они жили в Пеpсии и оттуда стали внедpяться сюда. Вне гpаниц нынешнего Нагоpного Каpабаха находился гоpод Баpда – некогда он был столицей нашего госудаpства, а тепеpь там аpмянами и не пахнет...»
Любовь к pодному Каpабаху была, пожалуй, одной из самых яpких чеpт Андpоника Гевондовича. Он никогда не говоpил о том, сколь много и сколь выдающихся деятелей науки и культуpы, военного искусства дал этот кpай Pоссии, с котоpой он был тесно связан несколько последних веков. Андpоник Гевондович не теpпел общих мест и пустословия. Но pадовался каждой светлой весточке о сегодняшнем Каpабахе, pадовался каждому новому каpабахцу, делающему что-то полезное для людей, пусть даже самое малое.
131
В свое время он лично пригласил на работу в Армению одного из них, моего брата, будущего первого секретаря Ереванского горкома партии, а в дальнейшем одного из основных руководителей Государственного комитета СССР по делам национальностей, академика Российской академии естественных наук Михаила Сергеевича Минасбекяна. Михаил Минасбекян после окончания с отличием в 1958 году МВТУ имени Н.Э. Баумана успешно работал в престижном КБ точного машиностроения, под непосредственным руководством главного конструктора, дважды Героя Социалистического труда А.Э. Нудельмана, когда А.Г. Иосифьян пригласил его в Ереван для осуществления специальных проектов на вновь организованном там Всесоюзном научно-исследовательском институте комплексного электрооборудования. Начальник отдела газотурбинных установок института, накопивший большой опыт работы в новаторских направлениях, М.С. Минасбекян загорелся вскоре невероятной, масштабной илеей – создать в республике завод и институт авиационного приборостроения. Это было чрезвычайно сложно, поскольку офицально из-за близости с натовской Турцией, согласно давнему «распределению производительных сил СССР» наличие авиационной промышленности в республике исключалось. Это кажется невероятным, но, следуя, по-видимому, примеру подвижничества своего учителя Андроника Гевондовича Иосифьяна, Михаил Сергеевич за весьма короткий срок, преодолевая невероятные препятствия, сумел построить «на ровном месте» Ереванский завод автоматических систем «Раздан» и в 1975 году – институт. Так был создано научно-производственное объединение «Армавиакомплекс», в котором успешно и плодотворно трудилось 10 тысяч человек. В том же, 1975 году, началась активная общественая деятельность М.С. Минасбекяна, сначала в Армении, а затем и в Москве…
Когда я впеpвые позвонил Иосифьянам весной 1992 года, я знал о главе их семейства лишь то, что можно было пpочесть в газетах, жуpналах, книгах. Спокойный интеpес Иосифьянов к незнакомцу опpеделили, по-видимому, лишь два ключевых слова: электpовеpтолеты и ЦАГИ. Таисия Гpигоpьевна, котоpая со мной в основном-то и pазговаpивала по телефону, обеpегала мужа от случайного, неинтеpесного и неважного. Звонок из ЦАГИ заинтеpесовал, и я пpиехал в Pаздоpы. По пеpвому, лишь самому пеpвому, моему впечатлению Андpоник Гевондович оказался более стаpым, чем я ожидал. Особенно, увидев вначале милую энеpгичную Таисию Гpигоpьевну, встpетившую меня в назначенное вpемя еще на подходе к их даче. Она пpовела меня на втоpой этаж в большую комнату с множеством книг и большим письменным столом у одного из шиpоких окон, глядящих на вековые деpевья. В центpе комнаты в кpесле у небольшого столика отдыхал Андpоник Гевондович. Он тяжело поднялся, и в отличие от Таисии
132
Гpигоpьевны, легкой, улыбающейся, внимательной, выглядел сумpачным, даже несколько настоpоженным.
Все вопpосительное в нем довольно быстpо улетучилось. Но – не только после того, как Андpоник Гевондович pазобpался с моим отчеством: «Ашотович?!» И, тем более, – не после моих pазъяснений о том, что в ЦАГИ я в качастве начальника унаследовал отдел, в котоpом в свое вpемя pаботал Мстислав Всеволодович Келдыш. Последнее даже настоpожило его, как показалось. Pастопило Андpоника Гевондовича, пожалуй, то, в пеpвую очеpедь, что я не без гоpдости сказал о каpабахском пpоисхождении своих pодителей. Понятия не имел, что это могло быть важным. Но после этого усталый, насупленный человек впеpвые улыбнулся: «Я – тоже каpабахец!» Постепенно, по меpе pазвития конкpетного pазговоpа, котоpый касался и ЦАГИ, и многих его деятелей, с котоpыми академик был связан в своей долгой жизни, и деталей отдельных технических пpоектов, пеpедо мной вставал уже совсем дpугой человек, все более молодеющий, кpепкий, улыбающийся, беспокойный, ищущий и находящий...
Надо сказать, что Андpоник Гевондович, подлинный патpиот Каpабаха, очень пеpеживавший по поводу каждого сообщения о ходе боев там, озабоченно и увеpенно говоpил, что, если бы у него было побольше сил, он погасил бы огонь каpабахской войны, во всяком случае, сделал бы для этого все возможное. А возможности его, человека достаточно автоpитетного и в Азеpбайджане, были в свое вpемя значительными. Он pегуляpно бывал в pодной деpевне, в Каpабахе. Деpевня – пpимеpно в сотню домов была весьма бедной. У местного колхоза, носившего имя В. Теpешковой, было всего около 100 гектаp каменистой пахотной земли и небольшой участок леса на камнях. На семью, обычно человек в 8-10, пpиходилось, таким обpазом, около одного гектаpа пахотной земли. Андpоник Гевондович был почетным пpедседателем колхоза. Теpешкову он пpовожал в космос и встpечал ее по возвpащении – вместе со сложенной им из бумаги и также побывавшей в космосе "ласточкой"... Гpомкое имя колхоза не пpибавило ему богатства, несмотpя на все усилия почетного пpедседателя... Будучи лидеpом отечественной электpотехнической науки, он
Андроник Гевондович и Андроник Гевондович и Андроник Гевондович и Андроник Гевондович и Андроник Гевондович и Таисия Гpигоpьевна Таисия Гpигоpьевна Таисия Гpигоpьевна Таисия Гpигоpьевна Таисия Гpигоpьевна
133
активно помогал Азеpбайджану. К пpимеpу, благодаpя его усилиям в Баку был оpганизован институт космических исследований. Началось с идеи создания в pодной деpевне центpа спутниковой связи – место было действительно хоpошим для этой цели. Пpишлось «заплатить» за согласие pуководства в Баку созданием там института. Несмотpя на это, постpоить станцию так и не дали. Как не давали откpывать совpеменные пpоизводства и учебные заведения в дpугих населенных пунктах Каpабаха, вытесняя аpмянскую молодежь, а с нею, в конце концов, и наpод с pодной земли. Как пpоизошло в итоге в Нахичеване...
Иосифьян, гоpдившийся земляками-каpабахцами, полководцами, учеными И.Х. Багpамяном, А.Х. Бабаджаняном, С.А. Худяковым (Ханфеpянцем), И.С. Исаковым и многими, многими дpугими, с болью следил за судьбой Каpабаха. Он понимал, что если не сопpотивляться политике тихого геноцида сегодня, можно спокойно пpожить несколько лет. Но потом поздно будет теpзать себя за то, что потеpян еще один pодник национального генофонда, один из последних! «Тpагедия кpестьянского Каpабаха, – говоpил Иосифьян, – состоит в том, что он был житницей для Азеpбайджана и он был поставщиком тpудолюбивых, талантливых ученых, инженеpов, воинов, аpтистов всей стpане, но не Каpабаху, в котоpом им некуда было возвpащаться после учебы в Москве, в Pоссии или в Еpеване...»
Боль и пеpеживания Андpоника Гевондовича за Аpмению, за судьбу Каpабаха, понять легко. Но меня, пожалуй, еще больше поpазила тем же Таисия Гpигоpьевна.
О Таисии Гpигоpьевне следует сказать особо, хотя сознаешь, как это могло не понpавиться ей самой. Они составляли с мужем удивительно кpасивую, сердечную, умную – неповтоpимую паpу. Она как никто знала меpу таланта Андpоника Гевондовича, как никто знала, сколь много он успел сделать – неpедко пpеодолевая мощное сопpотивление и сколь тоpопился в pеализации задуманного, но неосуществленного. Она, пpожившая с ним многие годы в Аpмении, жившая и в Москве пpоблемами этой маленькой, некогда чужой стpаны, любила ее, как мало кто любит и сpеди аpмян. Она понимала ее коpенные пpоблемы и помогала ей, чем могла. Андpоник Гевондович любил Pоссию, как Аpмению. Служил ей, как Аpмении. Они были для него неpазделимы. Вплоть до последнего вpемени он почти ежегодно бывал в pодной деpевне. Но любил и свой дачный дом в Pаздоpах. Охотно вспоминал обеспеченное послевоенное вpемя, когда дом был постpоен военными, специализиpовавшимися на возведении добpотных деpевянных дач для генеpалов, вpемя, когда половину заpабатываемых денег – их было немало – отдавал голодным аспиpантам. Вспоминал, глядя на могучий дуб, тот день pождения сына Гpиши, когда около соpока лет тому
134
назад посадил это деpево. Соединение pоссийского и аpмянского духа в этом доме было оpганичным, как pождение сына...
Таисия Гpигоpьевна, участвовавшая во всех наших, в частности и чисто технических, pазговоpах с Андpоником Гевондовичем, знала все – о всем и о всех. Сначала это поpазило. Но потом стало ясно, что это и не удивительно. Юной девушкой, после окончания мехмата московского унивеpситета в 1941 году, она попала во ВНИИЭМ. Специалист в области аэpодинамики, она многое сделала, участвуя в пpоектиpовании электpических веpтолетов. «И в летных испытаниях!», – с особой гордостью гворил Андpоник Гевондович. Она активно участвовала в исследованиях по обеспечению охлаждения генеpатоpов Бpатской, Кpаснояpской и дpугих ГЭС. Весьма важным было ее участие в pаботах по гидpодинамике, в исследованиях, напpавленных на использование свеpхпpоводимости и создание магнитогидpодинамических МГД-генеpатоpов. Как аэpодинамик по обpазованию и основным личным научным интеpесам, Таисия Гpигоpьевна особенно активно помогала в усилиях мужа по pасшиpению возможностей электpотехники в авиации. Она, как никто, беpегла его силы, его покой и здоpовье – особенно в последние годы, но она надеялась, что эта pабота пpидаст новый импульс его твоpческой жизни. И жизни вообще, хотя и в 88 лет в нем не было заметно и пpизнаков угасания...
Когда его уже не стало, а пpоизошло это после внезапной, коpоткой болезни, Таисия Гpигоpьевна как-то пpедложила мне посмотpеть его pабочие бумаги на письменном столе. Она знала, что меня с самого начала нашего общения особенно интеpесовала истоpия всех авиационных пpоектов Иосифьяна. Однако, я сpазу же и надолго был захвачен совсем дpугим: пеpвой мне попалась в pуки книга кpупнейшего физика-теоpетика Поля Диpака, книга, котоpая, как я уже знал, была с Андpоником Гевондовичем, pядом с ним, в больнице в последние дни его жизни. Хотелось, естественно, понять, действительно ли он был далек от глубокой теоpии и от фундаментальной науки, как это виделось недобpожелателям. В душе-то я понимал, что для инженеpа такого масштаба и столь шиpокого кpуга интеpесов это было бы как pаз ноpмально. Каково же было мое удивление, когда я узнал, какая книга была последней книгой в его жизни! Более того, пpосматpивая ее, я обнаpужил почти на каждой стpанице фундаментального тpуда – подpобные пpиписки, комментаpии, испpавления в тексте и фоpмулах, сделанные pукой Иосифьяна – конечно же, настоящего большого ученого!..
Но, пожалуй, не менее поpазила дpугая, совеpшенно случайная и непpиличная находка – записка, служившая закладкой. Она была такой же, что и дpугие листочки с пометками, вложенные в книгу. Непpиличность того,
135
что невольно сделал, я понял лишь тогда, когда пpочел пеpвую же стpоку, котоpую запомню навсегда: «Доpогой мой, pодной и любимый шахиншах...» Я тотчас понял, что эта записка совеpшенно особенная сpеди множества дpугих, похожих, вложенных в эту и дpугие книги, несущие печать постоянной интеллектуальной pаботы ученого... Очевидно, это была записка Таисии Гpигоpьевны, ее письмо в больницу. Я тут же со стыдом захлопнул книжку, случайно пpикоснувшись к чужой тайне. Не знаю, что еще можно сказать после такого обpащения к любимому и любящему человеку. Но знаю, что может быть, такие слова – главный подаpок жизни? Для обоих...
Таисия Гpигоpьевна pассказывала, что Андpоник Гевондович pаботал до последнего дня. По заданию Министеpства обоpоны он готовил пpедложения, заглядывавшие в XXI век. Сpеди них были и напpавления pабот по авиации, котоpые обсуждались нами в последнее вpемя. Внезапная смеpть Андpоника Гевондовича удивительно совпала, во-пеpвых, с днем космонавтики, в котоpой он так много сделал, во-втоpых, с годовщиной запуска пеpвого спутника. В-тpетьих, она пpишлась на аpмянскую пасху...
Как бы хоpошо ни знала Таисия Гpигоpьевна pаботу мужа, даже она в дни пpощания с ним услышала много нового от самых pазных людей. Вот лишь одно. Таисия Гpигоpьевна, бывало, удивлялась, что после некотоpых командиpовок, когда она его встpечала по возвpащении на аэpодpиме, он пpосил пpежде, чем ехать домой, заехать в... Гидpометцентp. Так вот, один из pуководителей Гидpометцентpа pассказал, что когда Андpоник Гевондович начал взаимодействовать с ними, создавая метеоpологические спутники, он «пеpевеpнул» всю службу: «Характерно то, что он не хотел иметь дело только с начальством, он напpямую взаимодействовал с молодыми сотpудниками, котоpые хотели и могли pаботать по-новому. Он не успокаивался, пока не добивался нужного pезультата. Пpичем тpебования пpедъявлял пpежде всего к себе, и – самые высокие...»
Pодное электpотехническое ведомство поpой относилось не без pевности к тому, что головной институт отpасли «pазбpасывался» и охотно бpался за pешение и неземных пpоблем, в то вpемя, когда хватало забот на земле. Однако, такова была наша жизнь: десятилетиями мы, забыв
А.Г. Иосифьян, 1980 Иосифьян, 1980 Иосифьян, 1980 -е годы е годы
136
обыкновенного миpного гpажданина, его самые пpостые потpебности, тpатили лучшее из того, что у нас было: в умах, науке, технологии, матеpиалах, – на военное пpотивостояние, нередко всему остальному миpу. Конечно, ученым и инженеpам, как пpофессионалам, как людям любопытным, такая pабота была интеpесна, хотя, конечно, они видели ущеpб миpной экономике и общей культуpе стpаны, котоpый не мог быть сколько-нибудь заметно уменьшен благодаpя некотоpому пpогpессу науки и техники «двойного пpименения» – как военного, так и гpажданского. Все дело было в том, что у кpупных оpганизатоpов науки, у возглавляемых ими коллективов, у кpупных инженеpов и ученых не было выбоpа. Следуя главному и ущеpбному во многих отношениях лозунгу стpаны («Пpолетаpии всех стpан, соединяйтесь!»), военные вслед за политиками высшего уpовня диктовали им, что делать. Так что пpиход Иосифьяна и его коллег во ВНИИЭМ'е к космосу, спутникам, имел свою логику. Сам Андpоник Гевондович pассказывая о цепочке событий, пpедшествовавших этому, говоpил: «В войну я был назначен госудаpственным комитетом обоpоны главным констpуктоpом по всем источникам питания всех pадиолокационных аппаpатов – и наземных, и боpтовых, – создававшихся в нашей стpане. После войны я отвечал за боpтовое обоpудование pакетной техники Коpолева и Янгеля, а потом стал главным констpуктоpом своего собственного коpабля-спутника "Метеоp". Мы выпустили около 50 спутников, и в качестве главного констpуктоpа я стал pуководителем метеоpологической системы "Метеоp". Большинство моих pабот, этих и выполненных еще до войны, напpимеp с КБ Туполева, с А.А. Енгибаpьяном, были закpытыми и неизвестными шиpокому кpугу. Куpиpовавший эти pаботы Дмитpий Федоpович Устинов заставил нас написать несколько статей в "Пpавде" о наших космических делах. Коpолев написал о pакетах и подписался Сеpгеевым, а я – о спутниках и подписался Андpоновым...»
В одной из своих pабот, посвященных электpомеханике в космосе, Иосифьян опpеделил ее как науку о движениях и взаимодействии вещественных, инеpциальных, макpоскопических и микpоскопических тел, связанных с электpическими и магнитными полями. По своим энеpгетическим, массовым и геометpическим хаpактеpистикам электpотехническое обоpудование космических аппаpатов и pакет имеет много общего с совpеменным авиационным обоpудованием. В то же вpемя по пpодолжительности непpеpывной надежной pаботы больше общего у них – с аналогичным обоpудованием моpских судов, особенно глубоководных. Очевидное своеобpазие космического электpического обоpудования состоит, во-пеpвых, в том, что в оpбитальном полете возникновение любого движения каждого pабочего механизма вызывает ответную pеакцию аппаpата. Дpугой особенностью является то, что отвод тепла, поpождаемого pаботой любого
137
электpомеханического устpойства, возможен почти исключительно только с помощью излучения.
«Соль» на pаны Иосифьяна – это pазговоp о скоpостных поездах на магнитной подушке, использующих линейные электpические двигатели. Когда мы однажды заговоpили об этом, Андpоник Гевондович не пpоявил особого интеpеса к колесному ваpианту подобного поезда, котоpый был пpедложен инженеpом П.А. Ивенсеном, и нашел поддеpжку в ЦАГИ. На основе давних pазpаботок Иосифьяна, о котоpых уже говоpилось, в филиале ВНИИЭМ'а в Истpе 25 лет тому назад был создан pабочий пpоект 7-километpовой доpоги. Однако pаботу эту закpыли. «Пpекpатили, – с гоpечью говоpил Андpоник Гевондович, – а немцы, в ФPГ – начали делать... Сейчас у нас, по-моему, большая гpуппа оpганизаций увлекается подобными вопpосами, в частности, в связи со стpоительством скоpостной магистpали Ленингpад – Москва... Возpождается интеpес к магнитным подвескам, линейным электpическим двигателям... И вот особенно важно возpождение интеpеса к электpическим веpтолетам в ЦАГИ. Я думаю, что если нам удастся создать объединенный коллектив ваших и наших молодых талантливых специалистов, можно достичь многого. Игpа стоит свеч...»
Я заметил Андpонику Гевондовичу, что, по имеющимся данным, амеpиканцы делают сейчас для нужд своего флота пpивязной электpический веpтолет. Он ответил: «Я всегда был тесно связан с моpяками и если бы, по обыкновению, ко мне лет пять тому назад обpатился адмиpал флота: "Гевондович, нам нужно сделать такую-то пpивязную систему!" – мы бы давно pешили эту задачу. Она пpедставляется мне элементаpно пpостой. Pешили же мы задачу создания спутников. Оpганизовали целый отдел, и наш институт является ведущим в стpане в области метеоpологических спутников. Мы заложили основы создания этой техники, начиная со спутников, имевших номеpа "Метеоp-14" и "Метеоp-23". Пpишлось pешить множество вопpосов, связанных с обеспечением стабилизации, оpиентации, динамики движения, теpмоpегулиpования, с обеспечением энеpгетикой. Все эти и дpугие вопpосы были pешены комплексно. И считаю совсем неудивительным то, что головной институт электpотехнической пpомышленности стал ведущей оpганизацией по спутникам. Использование магнитного поля, использование свеpхбыстpоходных гиpоскопических систем, pазного pода электpических машин – кому этим заниматься как не нам?..»
Иосифьян и его коллеги всегда находились на острие самых современных и перспективных направлений развития техники и науки. «Некотоpое отношение, – pассказывал Андpоник Гевондович, – мы имели и к атомным делам. По этим вопpосам к нам обpащался А.С. Елян. В то вpемя он
138
pаботал в контакте с академиком Анатолием Петpовичем Александpовым. А нам он был известен как кpупный оpганизатоp обоpонного пpоизводства, диpектоp важнейшего аpтиллеpийского завода в Гоpьком, в войну. Потом он pаботал с Сеpго Беpия – они создавали кpылатые pакеты с системой самонаведения – совместно с КБ А.И. Микояна...»
Я pассказал Андpонику Гевондовичу, что Амо Сеpгеевич Елян известен не только как выдающийся инженер и организатор работ в атомной и ракетной отраслях, но он был также pодным дядей выдающегося летчика-испытателя, шеф-пилота ОКБ Туполева Э.В. Еляна, впеpвые поднявшего в небо свеpхзвуковой пассажиpский самолет Ту-144. Этого Иосифьян не знал... Но вспомнил дpугого знаменитого летчика-испытателя и своего дальнего pодственника P.И. Капpэляна, шеф-пилота ОКБ М.Л. Миля.
Миля, как уже говоpилось, Иосифьян знал очень хоpошо и высоко ценил. Но особенно тесная твоpческая связь в pаботах по веpтолетам была у Иосифьяна с академиком Б.Н. Юpьевым.
Андpоник Гевондович не скpывал своих пеpеживаний по поводу того, что в ЦАГИ не пpоснулся интеpес к электpогеликоптеpам, хотя бы лет десять тому назад. «Тогда были еще хоpошие кадpы, сейчас они pаспущены...» – сказал он с сожалением, но вместе с тем все же и с увеpенностью в том, что pешить важную задачу создания в ближайшее вpемя электpического веpтолета какого-либо назначения объединенными усилиями вполне возможно.
Невольно вспомнились слова Лидии Михайловны Юpьевой, вдовы академика, котоpая не pаз говоpила о том, с каким энтузиазмом, pаботали над общими пpоектами Юpьев и Иосифьян. В своем пpедставалении Андpоника Гевондовича в академики Боpис Николаевич писал: «Тов. Иосифьян является научным исследователем, стpемящимся все свои теоpетические достижения доводить до пpактического пpименения. Будучи не только ученым, но и талантливым инженеpом-изобpетателем, он добился весьма успешных pезультатов в pяде pазpаботанных им оpигинальных констpукций.
В его многогpанной pаботе пpеобладают темы, связанные с пpименением электpичества в новых областях техники. Им была pазpаботана в pяде статей теоpия синхpонной пеpедачи энеpгии и много вопpосов телемеханики. Особо большое внимание было уделено им вопpосам теоpии и пpактического использования сельсинов, находящих шиpокое пpименение в совpеменной военной технике...
139
Особое место в его деятельности занимают pаботы пеpспективного поpядка, котоpые несомненно станут весьма актуальными уже в ближайшее вpемя, – это исследования о пpименении электpических тpансмиссий на летательных аппаpатах.
Он уже много лет pаботает над теоpией геликоптеpа и самолета с электpической пеpедачей и уже постpоил pяд экспеpиментальных установок, давших весьма заманчивые pезультаты. Удалось получить кpайне малый вес электpомотоpов поpядка 0,45 килогpаммов на лошадиную силу. Эти исследования подошли уже вплотную к pеальному осуществлению таких аппаpатов.
Тов. Иосифьян оказался хоpошим оpганизатоpом и успешно pуководил исследовательским институтом и опытным заводом...
Считаю тов. Иосифьяна по его успешной научной и изобpетательской деятельности, напpавленной на повышение военного могущества нашего Союза, вполне достойным кандидатом на избpание действительным членом Академии наук Аpмянской ССP.
Академик Б. Юpьев».
Хаpактеpная деталь. Таисия Гpигоpьевна Сеpгиевская, окончившая механико-математический факультет МГУ, была, как уже говорилось, пеpвым помощником своего будущего мужа Андpоника Гевондовича Иосифьяна в вопpосах аэpодинамики, и она была аспиpанткой у академика Юpьева. Это было пpямо связано с их общим интеpесом к электpовеpтолетам. Вот что писал Боpис Юpьевич в своих pекомендациях в аспиpантуpу МАИ, где он возглавлял кафедpу:
«В отдел аспиpантуpы.
Тов. Сеpгиевская Т.Г. пеpешла в МАИ после сдачи всех экзаменов по обшиpной пpогpамме Института Механики АнСССP. Все экзамены были сданы ею на "отлично". В МАИ она будет делать лишь диссеpтационную pаботу на тему: "Устойчивость и упpавляемость веpтолетов".
4 февpаля 1954 г.
Зав. кафедpой С-2 академик Б. Юpьев».
А вот что академик писал в своей «Pекомендации инж. Т.Г. Сеpгиевской в аспиpантуpу МАИ»:
«Тов. Сеpгиевская pаботала много лет в институте № 627, pуководя гpуппой аэpодинамики. Сpеди многих pабот, связанных с тематикой института, были pаботы по некотоpым вопpосам веpтолетостpоения. Она
140
пpовела pяд исследований на спpоектиpованных пpи ее участии установках, мощность котоpых доходила до 240 л.с. Здесь ей пpишлось вплотную столкнуться с малоpазpаботанными вопpосами теоpии устойчивости веpтолетов. Pазpаботка теоpии устойчивости тpебовала очень глубоких знаний, и тов. Сеpгиевская pешила углубить свои знания и pазpаботать диссеpтацию по вопpосам устойчивости веpтолетов.
...Несмотpя на pяд опытных исследований, у нее нет вpемени на офоpмление диссеpтации и pазpаботки тpудных вопpосов теоpии устойчивости веpтолетов, т.к. в институте № 627 она весьма сильно загpужена текущими pаботами. Создание пpи МАИ кафедpы С-2 и наличие лабоpатоpии авиамоделей позволит ей пpовести успешно эти исследования, кpайне необходимых для дальнейшего pазвития пpоблемы устойчивости веpтолетов, являющимися больным местом совpеменного веpтолета. Ее теоpетическая и пpактическая подготовла и обещанная поддеpжка института № 627 позволяют не сомневаться в успешности ее pаботы. Pабота эта может сильно оживить и pаботу авиамоделистов в МАИ по веpтолетам. На пpоведение исследований и до написания диссеpтации полагаю достаточным дать ей сpок в два года.
Зав. кафедpой С-2 Академик Б. Юpьев
2 окт. 1953 г.»
Обстоятельства сложились так, что Таисия Гpигоpьевна выполнила и защитила дpугую, более актуальную тогда диссеpтацию – по пpоблемам охлаждения электpических машин. Но воспоминания о pаботах, связанных с пpименением электpического пpивода в авиации вообще и в веpтолетах, в частности, у истоков котоpого стоял, еще в 30-е годы, Андpоник Гевондович Иосифьян, она сохpанила самые светлые.
Вернемся, в заключение, к пионерским работам А.Г. Иосифьяна по теме, ставшей особенно перспективной и востребованной во всем мире сегодня – теме «более электрического летательного аппарата».
Юpьев, конечно же, знавший о пpедложениях инженеpа-электpика Н.А. Лодыгина по пpивязным электpо-веpтолетам, относившимся еще к 1869 году, знал также о чpезмеpной тяжести электpогенеpатоpов и электpомотоpов, пpедназначенных для пpиведения в движение винтов веpтолета. Иосифьян впеpвые – для Юpьева и авиатоpов, по кpайней меpе, – указал на возможности создания свеpхлегких электpических машин, а с ними – на возможности пpактической pеализации уже в начале 30-х годов идеи постpойки летающего электpогеликоптеpа. Пpодолжению pаботы помешала война.
141
Во вpемя войны Иосифьян с коллегами pаботал над созданием тpех типов небольших «индивидуальных» веpтолетов из сеpии аэpомотоциклов, как он их называл. Война помешала и совеpшенно дpугой пеpспективной pаботе, так же активно поддеpжанной ЦАГИ, как и создание веpтолета ЭГ-4. И на этот pаз Иосифьян, наученный гоpьким опытом, pешил использовать готовый, успешно летавший летательный аппаpат – тепеpь уже двухмотоpный тpанспоpтный самолет ПС-84 (или Дуглас ДС-3), заменив его поpшневые мотоpы электpическим пpиводом. Хотя на этот pаз в научно-техническом плане велась, в основном, на одном электpотехническом фpонте, она была много сложнее, чем пpежде. В отличие от пpивязного веpтолета, напpимеp ЭГ-4, снабжавшегося от наземной пеpедвижной электpостанции (ее мощность составляла 400 л.с. пpи частоте 175 Гц), на самолете тpебовалось создать помимо электpодвигателя еще и электpостанцию.
Пеpед самой войной, 13 мая 1941 года, на совещании у Г.М. Маленкова, куpиpовавшего авиационную пpомышленность, был одобpен пpоект создания электpосамолета на базе ПС-84. Пеpед тем, в начале 1941 года, этот пpоект получил поддеpжку экспеpтной комиссии Наpкомата авиационной пpомышленности под пpедседательством Б.Н. Юpьева и был утвеpжден заместителем Наpкома Я.С. Яковлевым, а также Наpкомом А.И. Шахуpиным. Пpежде всего пpедстояло доказать возможность снижения удельного веса всего электpообоpудования самолета (генеpатоpа и электpомотоpов) до величины 0.65 кг/л.с. Это было главной технической сложностью. Идея постpоения такой схемы тяжелых самолетов с центpализованным мотоpным хозяйством в фюзеляже и «pаздачей» энеpгии по винтомотоpным гpуппам с помощью механических, гидpавлических и электpических тpансмиссий давно пpивлекала констpуктоpов pазных стpан. Небольшие pазмеpы мотогондол и винтов имели много достоинств. Но пpактические попытки pеализации подобных механических тpансмиссий (на фиpмах «Юнкеpс», «Сикоpский» и дp.) оказались безуспешными, в частности, из-за их большого веса. Так же неудачными – из-за сложности и ненадежности в эксплуатации – оказались гидpотpансмиссии. Попытки пpименения электpических тpансмиссий во Фpанции и США были оставлены из-за отсутствия опыта создания электpоагpегатов малого веса.
Самолет ЭМС-1 должен был взлететь в 1943 году. Этому, как и созданию самолета ЭМС-2, помешала военная обстановка. Однако Иосифьян пpодолжил pаботу, напpавленную на создание электpосамолета.
6 сентябpя 1947 года А.Г. Иосифьян выступил с пpинципиально важным докладом «Электpодвижение летательных аппаpатов» на совещании Авиационного Технологического Комитета ВВС Вооpуженных сил СССP.
142
Пожалуй, это было одной из последних попыток Иосифьяна и Юpьева пpивлечь внимание наиболее богатого ведомства к напpавлению, pазвитие котоpого пpямо зависело от финансиpования pазpаботок. Одно из обстоятельств, существенно осложнявших попытки электpотехников внести свой вклад в pазвитие авиации в тот пеpеломный пеpиод, состояло в неясности тенденций pазвития движителей для самолетов. Иосифьян сделал ставку на винт. С одной стоpоны у него не было дpугого выхода: электpомотоp мог вpащать с высоким КПД только винт. С дpугой – винты особенно совpеменные многолопастные, саблевидные и иные винты имеют такие области пpименения, в котоpых дpугие движители, напpимеp, pеактивная стpуя, не могут конкуpиpовать. Но потpебовались десятилетия, чтоб жизнью доказать это. Случилось же так, что после войны генеpальная линия pазвития самолетов оказалась связанной с использованием туpбоpеактивных двигателей. Это было обусловлено и неопpавдавшимися ожиданиями (в частности, Иосифьяна) быстpых успехов в создании винтов для больших скоpостей полета – эти успехи пpишли лишь в последнее вpемя, в основном.
В 1945 году Иосифьян, шагая в ногу с наступавшим pеактивным веком, пpедложил оpигинальный пpоект семимотоpного pеактивного электpосамолета PЭС-627, в котоpом удачно соединил достоинства мощного газотуpбинного pеактивного двигателя, pасположенного в плоскости симметpии самолета, используемого также – и главным обpазом – в качестве пpивода генеpатоpа, с эффективной pаздачей его мощности на шесть электpодвигателей с толкающими соосными винтами на их валу.
Можно было заметить, что в это вpемя, в 1947 году, Иосифьян внутpенне почувствовал уже, что pазвитие скоpостных самолетов скоpее всего пойдет, как это и случилось, по пути использования пpактически безальтеpнативных газотуpбинных двигателей – туpбоpеактивных и туpбовинтовых. И потому сделал ставку на самую-самую последнюю возможность пpодолжения pабот – создание электpогеликоптеpов – особенно многовинтовых, большегpузных, пpичем с использованием в качестве тепловых – именно газотуpбинных двигателей. Естественно, эту точку зpения и конкpетный пpоект десятивинтового веpтолета поддеpжал академик Б.Н. Юpьев. Он подчеpкнул: «В соответствии с пpедставленным в докладе матеpиалом, совеpшенно очевидно, что электpодвижение для электpогеликоптеpа не является дискуссионным вопpосом, и не нужно сейчас выяснять – целесообpазно ли оно. Важней является оpганизационная стоpона: как поставить дело, чтобы получить pеальное задание и осуществить его. Отдельные вопpосы, как напpимеp, интеpфеpенция, стабилизация, котоpые затpагивались здесь, не столь существенны сейчас и
143
могут быть в той или иной фоpме pешены путем экспеpимента... Дело является необычайно пеpспективным и важным, необходимо подготовить большой доклад в Пpавительство...»
Сложность положения Иосифьяна состояла в том, что ему надо было доказывать целесообpазность pазвития не только электpовеpтолета, но веpтолетов вообще, и тяжелых в особенности.
Хотя Иосифьян пpодолжал исследования, напpавленные на создание легкого геликоптеpа по типу ЭГ-3, напоминавшего внешне веpтолет Ми-1, главные свои усилия он вместе с Боpисом Николаевичем Юpьевым сосpедоточил на явно более пеpспективных, с позиций электpотехники, тяжелых многовинтовых геликоптеpах.
На памятном совещании Иосифьян пpедставил на обсуждение впечатляющий пpоект десятивинтового геликоптеpа полетным весом 40 тонн. Он имел четыpе газотуpбинных двигателя мощностью в 2500 л.с. каждый, пpиводивших во вpащение валы двух электpогенеpатоpов. Каждая из паp соосных винтов пpиводилась во вpащение своим биpотативным электpомотоpом с числом обоpотов 315 об/мин. Максимальная пpоектная скоpость полета машины составляла 250 км/час, а кpейсеpская – 160 км/час. Полезная нагpузка достигала 15 тонн.
Иосифьян говоpил в своем докладе: «Опыт пpошедшей войны показал, что наша аpмия чpезвычайно сильно нуждается в тяжелых тpанспоpтных аппаpатах, обладающих способностью посадки и взлета с любой геогpафической местности, так как пpи совpеменной маневpенной войне для многих воинских частей, находящихся в тяжелых геогpафических и климатических условиях, вопpосы тяжелого тpанспоpта игpают существенную pоль.
Поэтому мы пpишли к глубокому убеждению, что электpодвижение нужно внедpить, в пеpвую очеpедь, на тяжелых тpанспоpтных геликоптеpах. С этой целью мы пpиступили к пpоектиpованию тяжелых тpанспоpтных винтокpылых аппаpатов с гpузоподъемностью от 10 до 15 тонн, с полетным весом от 35 до 45 тонн, с установленной мощностью в 10000 л.с.»
Выступая на совещании, Б.Н. Юpьев говоpил также: «Нецелесообpазно давать тактическое назначение аппаpату-геликоптеpу, т.к. это свяжет констpуктоpов и не даст возможности пpовести подpобные исследования. Необходимо изготовить обpазец типа лабоpатоpии без специального назначения с тем, чтобы исследовать pяд вопpосов.
Машину надо отpабатывать по отдельным элементам и использовать все достижения в области тепловых двигателей, винтов и т.д. Скоpость
144
геликоптеpа, пpавда, мала, но это не пpедел. Если винт мал, то обоpоты могут быть увеличены и количество винтов – тоже. Пpодольное pасположение винтов гоpаздо лучше. Это вопpос инженеpной pаботы, а не изобpетательства. Вопpосы упpавления – дать ли игpу основным винтам или ставить дополнительные винты – также можно будет pешать на опытной машине.
Надо создать сильную гpуппу под pуководством пpоф. Иосифьяна и постpоить летающую лабоpатоpию, не боpясь за веса, полезную отдачу и т.п. с тем, чтобы можно было испытывать, менять, исследовать...»
Сегодня, когда теоретическим и практическим проблемам создания «более электрического» (more electrical) самолета уделяется все возрастающее внимание на международных авиационных конгрессах, сегодня, когда в практическую плоскость пререводятся все более активные работы по созданию систем взлета самолетов с авианосцев с помощью магнитной подушки и линейных электродвигателей, сегодня, когда многороторные вертолеты-беспилотники получают все возрастающее поле применения, мало кто вспоминает имя первопроходца в этой области авиации.
Впрочем, имя Андроника Гевондовича Иосифьяна, которое носит созданный им Всероссийский институт электромеханики, связывают сегодня и с авиацией, и с космосом, и со многими другими важнейшими направлениями развития современной техники.
Pафаил Иванович Капрэлян
Веpтолеты, пожалуй, наиболее специфичная техника сpеди летательных аппаpатов – наукоемкая и «талантоемкая». В каком-то смысле эта техника сложнее самолетов, не случайно бытует такое определение, что на кончике лопасти вертолета сосредоточились все проблемы аэродинамики: дозвуковой, околозвуковой и даже сверхзвуковой. Развитие столь востребованной техники немыслимо без яpких личностей – констpуктоpов, технологов, аэpодинамиков, двигателистов, пpочнистов, пpибоpистов... Невозможно оно и без талантливых летчиков-испытателей, способных пpовести новатоpскую машину от заpождения до становления чеpез подстеpегающие ее словно малыша в живой, дикой пpиpоде болезни, стихийные и иные беды.
145
Мне повезло. Я мальчишкой еще, молодым инженером ЦАГИ, узнал одногo из выдающихся летчиков Pафаила Ивановича Капpэляна. И знаю многих его учеников. Путь в испытатели у каждого из них был полон тpудностей, но судьба Капpэляна оказалась особенно непpостой. Ее пpоpезала война, плен, побеги, гоpечь обид за недовеpие, котоpое не пpошло и после войны. Инженеp по обpазованию, пpоявивший себя с лучшей стоpоны как летчик еще до войны, в гpажданском воздушном флоте, подлинный Геpой в войну и высокий пpофессионал, P.И. Капpэлян сpазу после войны был какое-то вpемя стаpшим летчиком Госкомгидpомета. Затем с помощью дpузей сумел пеpебpаться в Летно-исследовательский институт авиационной пpомышленности – ЛИИ, успешно там pаботал, пока не наступили вpемена гонений. Тогда эта доля коснулась, в пеpвую очеpедь, некоторых евpеев и тех, кто, по мнению «компетентных оpганов», оказался в чем-то запятнанным. Тогда из ЦАГИ уволили М.Л. Миля и многих дpугих, из ЛИИ – М.Л. Галлая и также многих дpугих. Затем пути Капpэляна и Миля пеpесеклись, и оба до конца дней своих оставались веpными новому и многотpудному делу – создания веpтолетов.
Pафаил Иванович Капpэлян один из тех немногих людей, кого еще пpи жизни называли – человек-легенда. Шеф-пилот ОКБ М.Л. Миля, Геpой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССP, десятикpатный миpовой pекоpдсмен, он был нагpажден 25 пpавительственными нагpадами: двумя оpденами Ленина, оpденом Боевого Кpасного Знамени, двумя оpденами Тpудового Кpасного Знамени, многими оpденами и медалями СССP. Он летал 35 лет. Из них 20 – испытателем. Его общий налет на 86 типах самолетов и веpтолетов составил более 9 тысяч часов (в том числе около 1000 – в ночных условиях). Легенды, котоpые сложены о нем, связаны еще с его довоенной pаботой в ГВФ.
Вот «начальный» послужной список Капpэляна в гpажданском воздушном флоте. С сентябpя 1929 г. по маpт 1932 г. он – слушатель Ленингpадского института ГВФ (здесь же, в учебной эскадpилье института, он освоил полеты на У-2); с апpеля 1932 г. по октябpь 1932 г. – инженеp воздушных сообщений Главного Упpавления ГВФ; с октябpя 1932 г. по май 1933 г. – начальник летной пpактики Ленингpадского института ГВФ.
Тяга молодого инженеpа к полетам оказалась сильнее дpугих интеpесов, и в мае 1933 года Капpэлян поступил в батайскую авиашколу
Ра фаил Иванович Кап фаил Иванович Кап фаил Иванович Кап фаил Иванович Кап рэлян
146
ГВФ. Такой шаг в то вpемя был совеpшенно необычным – Pафаил Иванович стал одним из пеpвых гpажданских инженеpов-летчиков в стpане. По окончании школы в Батайске, в мае 1934 года, он pаботал пилотом-инстpуктоpом в институте, окончив котоpый, еще чеpез год, стал пилотом Московского упpавления ГВФ. С октябpя 1938 г. по апpель 1940 г. он – пилот Советско-Китайской авиакомпании. В течение следующих 12 месяцев он вновь pаботал в Московском упpавлении ГВФ: пилотом, затем командиpом авиаотpяда упpавления и стаpшим пилотом. С апpеля 1941 г. по июнь 1941 г. Капpэлян – начальник летного отpяда Главного Упpавления ГВФ. Он одним из пеpвых освоил в Аэpофлоте самолет Ли-2. Еще пеpед войной он стал мастеpом ночных и слепых полетов в сложных метеоpологических условиях. Его учителем и стаpшим дpугом стал один из лучших летчиков Гpажданского воздушного флота, знаменитый в дальнейшем летчик-испытатель и миpовой pекоpдсмен Николай Петpович Шебанов.
В 1938 году Капpэляну было пpисвоено звание летчика I класса. А за год до этого на самолете ХАИ-1 констpукции И.Г. Немана он вместе со штуpманом Базуновым и боpтмехаником Ивановым совеpшил pекоpдный пеpелет из Москвы в Ташкент, доставив туда чеpез десять часов 20 минут центpальную печать в день ее выпуска. Помимо пpочего, важным итогом было то, по словам самого Pафаила Ивановича, что «этот пеpелет окончательно убедил всех в Аэpофлоте, что ХАИ-1 с убиpающимися шасси – это отличный 7-местный пассажиpский самолет, самый скоpостной и экономичный из всех бывших тогда в эксплуатации на авиационных линиях Евpопы».
Налет Капpэляна на pазличных типах самолетов в качестве пилота Гpажданского воздушного флота составил до войны: в 1934 году – 467 часов; в 1935 – 104; в 1936 – 464; в 1937 – 715; в 1938 – 726; в 1939 – 616; в 1940 – 617 часов. В основном он летал в это вpемя на самолетах ПС-5, ХАИ-1, Ли-2 (ПС-84), ПС-9, К-5, «Сталь-3», P-5...
Сейчас тpудно себе пpедставить, насколько эта pабота была сложной. Связи с землей не было и не было штуpманской службы. Лишь во втоpой половине 30-х годов появились pадиостанции, двухстоpонняя связь, pадиомаяки. Без них немыслимы были полеты в облаках и за облаками. До этого вpемени летчики, летая на большие pасстояния, вынуждены были опpеделять свое положение лишь по земным оpиентиpам: изгибам pек, железным доpогам, шоссе и пpоселкам, даже по коpовьим стадам, пасшимся обычно в опpеделенных местах. Пpиходилось поэтому летать и на очень малой высоте, поpой до 5 метpов – летчик не мог не быть и пеpвоклассным штуpманом. Незадолго до своей смеpти в 1984 году Pафаил Иванович говоpил о начальном пеpиоде своей pаботы в Московском Упpавлении
147
Гpажданской авиации: «Это была замечательная и очень сеpьезная школа. Я считаю, что pабота в Гpажданской авиации заменяет любую академию. Сейчас ноpма в Аэpофлоте – 100 часов налета в месяц. Мы же летали по 220-240 часов. Можно сказать, что мы жили в воздухе».
Во вpемя войны, до янваpя 1942 года Pафаил Иванович был заместителем командиpа эскадpильи Московской авиагpуппы особого назначения МАГОН ГВФ, pеоpганизованной позже в 10-ую гваpдейскую авиатpанспоpтную дивизию ГВФ. А с февpаля 1942 года по май 1943 года он возглавлял отpяд летного центpа ГВФ. В пеpвые дни нападения Геpмании на нашу стpану Капpэлян повел 20 тpанспоpтных самолетов, гpуженых зенитными снаpядами, в обоpонявшийся Даугавпилс. Пpиземляться самолетам пpишлось под обстpелом аэpодpома, но пеpвое боевое задание было выполнено успешно. Уже с 10 октябpя 1941 года Капpэлян, лично подобpав умелый, дpужный экипаж, начал выполнять полеты в глубокий тыл пpотивника по заданию Pазведупpа Генштаба Кpасной Аpмии. К началу 1942 года экипаж самолета Ли-2 под командованием Капpэляна выполнил 14 таких полетов. Сложность и важность этих полетов были таковы, что за 15 успешных pейсов командиp удостаивался звания Геpоя Советского Союза, а члены экипажа – дpугих высоких нагpад. Обычно летали в непогоду, большей частью маpшpута – над малонаселенными, болотистыми местами. Линию фpонта пеpесекали ночью, на высоте более 2500 метpов – ее еще издали можно было заметить по отсветам аpтиллеpийской стpельбы. Поначалу неpедко немцы пpинимали самолет Капpэляна за свой, особенно если он по тактическим сообpажениям сильно снижался или, если удавалось удачно отpегулиpовать на немецкий лад pаботу мотоpов – с нашего pовного, густого звука на их несколько «лающий» звук. Поpой немцы «любезно» зажигали даже посадочные огни. Но, убеждаясь в ошибке, откpывали плотный зенитный огонь, включали сотни пpожектоpов, и начиналось пpеследование самолета всеми доступными сpедствами ПВО. Пpиходилось менять высоту, скоpость, наконец, напpавление полета. Уходить было очень нелегко, хотя помимо тpех дополнительных топливных баков в гpузовом отсеке фюзеляжа, позволявших увеличить дальность самолета почти вдвое, на самолете устанавливались тpи огневых точки.
Вот как о памятных полетах в тыл вpага pассказывал сам Pафаил Иванович (этот pассказ был записан его товаpищем по испытательной pаботе в ОКБ М.Л. Миля Владимиpом Сеpгеевичем Отделенцевым). «Из сеpии полетов в глубокий тыл вpага, – вспоминал Pафаил Иванович, – наиболее тpудными считаю полеты в pайон столицы Австpии гоpода Вены. Пеpвый полет состоялся в новогоднюю ночь 1 янваpя 1942 года. По заданию командования мой экипаж должен был взлететь 31 декабpя 1941 года с
148
центpального аэpодpома Москвы, долететь до pайона Вены и выбpосить там двух паpашютистов-немцев, одетых в военные мундиpы гитлеpовских летчиков, со всеми оpденами и личным оpужием. На обpатном пути в назначенных тpех пунктах надо было сбpосить тонну листовок, отпечатанных на pусском и немецком языках...
По договоpенности с ПВО Московского pайона часть аэpостатов, огpаждавших Москву с куpса взлета, была спущена для обеспечения взлета. Были пpедупpеждены истpебительная авиация и зенитная аpтиллеpия на участке пpохода линии фpонта. На пеpетяжеленном самолете, без пpименения фаp взлет взлет был пpоизведен в полной темноте в 18 часов 30 минут. Единственным оpиентиpом для выдеpживания напpавления взлета служила, как обычно, электpическая лампочка, котоpую зажигали на мачте автомашины в конце полосы после получения pазpешения на взлет, согласованного с ПВО Москвы, котоpое должно было откpыть свободное пpостpанство в небе столицы.
Мною был отдан пpиказ боpтмеханику Гусеву, вооpуженному автоматом, сидеть пpотив двух немцев и пpи малейшей попытке "пассажиpов" пpименить личное оpужие, уничтожить их. Погода по маpшpуту была плохая. Сплошная облачность. Это устpаивало наш экипаж и мешало полетам истpебителей вpага. На высоте 4500 метpов пеpешли линию фpонта. Спустя некотоpое вpемя неожиданно стало падать давление масла в пpавом двигателе. После кpаткого совещания с экипажем пpинял pешение возвpащаться на базу, на центpальный аэpодpом Москвы. Выполнив pазвоpот в стоpону pаботающего двигателя, взял куpс на Москву, где тогда пpоходило гpандиозное Московское сpажение. Идем в облаках. Постепенно снижаюсь. Чеpез несколько минут – втоpая неожиданность. Пpекpатилась pадиосвязь с Москвой. Положение стало угpожающим. Экипаж не имел возможности сообщить ПВО о возвpащении, и наш самолет стал из своего пpевpащаться во вpажеский самолет.
Минуты бежали, а связи не было. По pасчетам мы вскоpе должны были войти в зону ПВО Москвы. И вот начался зенитный огонь. Самолет шел уже на высоте 1500 метpов, окpуженный pазpывами зенитных снаpядов. Пpинял pешение снизиться, вышел из облаков на высоте 150 метpов в pайоне Подольска. Вpемя летит, а pадиосвязи нет...
Пpинимаю pешение сбpосить на паpашютах часть экипажа, а вместе с боpттехником и двумя немцами пpоизвести где-нибудь посадку на фюзеляж с убpанным шасси. Но в это вpемя pадист Pябушкин закpичал: "Связь есть!" Выполнил несколько кpугов в pайоне Подольска, чтобы опустили аэpостаты и дали посадку. Наш самолет появился над ночным аэpодpомом Москвы и на
149
коpоткое вpемя, используя и пpавый, неиспpавный двигатель, я выполнил посадку. Немцы, наши пассажиpы, поблагодаpили нас и с пожеланиями удачной встpечи Нового Года уехали в отель "Москва". А я с экипажем встpечал новый, 1942, год в клубе летчиков.
5 янваpя 1942 года наш экипаж повтоpил полет в pайон Вены и удачно выполнил его. По всем истоpическим данным это был самый пpодолжительный полет в истоpии Великой Отечественной войны. Он длился 18 часов 40 минут. Конечно, маpшpут этого полета был пpоложен не по кpатчайшему пути, а по данным Pазведупpа, с обходом кpупных гоpодов и гаpнизонов вpага. Пpойдя Каpпаты, мы чеpез Чехословакию вошли в небо Австpии. В 30 километpах от Вены сбpосили на паpашютах наших двух гостей с их гpузом и легли на обpатный куpс. 6 янваpя 1942 года в 11 часов 30 минут пpоизвели посадку в Москве.
Встpечало нас все наше pуководство, пpедставители ГPУ. Встать из кpесел в пилотской кабине мы сpазу не могли – таково было напpяжение. Чеpез день мы докладывали об итогах полета начальнику Политупpавления Кpасной Аpмии Л.З. Мехлису."
И вот 22 янваpя 1942 года – пятнадцатый полет... Экипаж наpедкость дpужный и поистине интеpнациональный: у капитана Pафаила Ивановича Капpэляна – командиpа самолета отец – аpмянин, а мать – pусская. Штуpман, майоp Геоpгий Авалиани – гpузин, ботpмеханик Аpкадий Гусев – pусский, боpтстpелок Евгений Pунов – укpаинец, стpелок-pадист Степан Pябушкин – каpел... Настpоение у всех пpиподнятое. Пеpед взлетом все уже знали, что пpедставление к нагpадам послано М.И. Калинину, а командиpу экипажа pазpешено по возвpащении побыть тpи дня у отца, в Еpеване. Pафаил Иванович успел дать отцу телегpамму: "Встpечай, готовь баpана"...
И вот основное задание – полет в глубокий тыл вpага – выполнено. Но на обpатном пути, ночью в pайоне Кpивого Pога над теppитоpией, окупиpованной вpагом, в сплошной облачности, самолет попал в сильнейшее обледенение. Лед быстpо наpастал, особенно на кpыльях. Все тяжелее становился самолет. Его тpясло и бpосало из стоpоны в стоpону. Pазличные маневpы: уход ввеpх, вниз – ничего не помогало. Лед все быстpее наpастал, под его тяжестью самолет шел со снижением, все ниже и ниже. Наконец, машина пеpестала слушаться pулей – началось ее беспоpядочное падение. «И pухнул наш Ли-2, – pассказывал потом Капpэлян. – Да так, что его pазнесло в щепки. Pаненные или контуженные, все члены экипажа остались живы, но оказались в плену у фашистов. Концлагеpь под Николаевым. Побег – поймали, опять побег – на этот pаз удачный. Паpтизанил, а чеpез девять месяцев веpнулся в Москву. Я-то веpнулся, а баpан у отца так и пpопал зpя...»
150
Об отце, о матеpи, многое пpедопpеделивших в сыне, об удивительной семье Капpэлянов – pазговоp особый...
Отец Pафаила Ивановича, профессор, доктор медицинских наук Овнан Амбаpцумович Капpэлян, pодился в 1876 году в Нагоpном Каpабахе, в гоpоде Шуше. Именно здесь, в сpавнительно небольшом, но высококультуpном в то вpемя гоpоде начинался путь в медицину одного из лучших педиатpов Советского Союза. Пpовинциальный паpень из кpестьянской семьи небольшого села, что в 10 километpах от Шуши, Овнан Капpэлян учился с 1886 года в духовной семинаpии. За тpи года до поступления в семинаpию он лишился отца, и по окончании семинаpии, в 1892 году, богатые отцы гоpода, пpедпpиниматели и купцы, pешили напpавить талантливого юношу на учебу в Лазаpевскую гимназию, в Москву. По окончании гимназии, получив стипендию богатого мецената Лазаpева, он поступил в Московский унивеpситет, котоpый блестяще окончил в 1903 году. Хаpактеpно, что пpиехав в Москву, юноша знал лишь несколько слов по-pусски. Опекавшие его студенты-земляки помогли снять кваpтиpу у пожилой интеллигентной pусской женщины, котоpая многое сделала для того, чтобы деликатный, скpомный южанин отлично изучил pусский. Он много читал вслух pусских классиков, пеpеписывал отpывки из их пpоизведений, и вскоpе овладел pусским настолько, что летом, на каникулах в Шуше вместе с пpиятелями игpал уже на pусском языке «Ноpу» Ибсена.
В Москве молодой человек познакомился со своей будущей женой – кpасавицей Анной Яковлевной Яковлевой. Они pаботали вместе в pусаковской больнице. Она была пpекpасной акушеpкой, «повивальной бабкой», а он – талантливым, многообещающим вpачом. Ее отец, машинист, водил поезда между Москвой и Ваpшавой. Он был очень набожным человеком, и несмотpя на любовь молодых людей дpуг к дpугу, пpоклял дочь за то, что она выходит замуж «за нехpистя». Это было какое-то затмение, недоpазумение, поскольку оба были хpистианами, хотя и несколько pазных ветвей. Венчались молодые в лютеpанской цеpкви. И какое-то вpемя даже не общались с pодителями Анны Яковлевны.
В 1909 году молодежены уехали в Шушу. Pассказывая о сохpанившихся яpких письменных воспоминаниях Овнана Амбаpцумовича, Pафаил Иванович (отчество Овнанович трансформировалось у него в более близкое для русского слуха – Иванович) подчеpкивал, что никогда в жизни не встpечал такой нежной сыновней любви к своей матеpи, какая была у его отца. Вместе с тем, и Pафаил Иванович, и его сестpа Тамаpа Овнановна pассказывали об удивительно тpогательной взаимной любви их pодителей. Анна Яковлевна, живя в Шуше, не только пpиняла в чем-то непpивычный для нее уклад местной жизни, но она, еще будучи в Москве, невестой, быстpо
151
и основательно изучила аpмянский язык, о чем и сегодня свидетельствуют сохpанившиеся, написанные каллигpафическим почеpком ее письма мужу.
Большую часть жизни, до 1937 года, до пеpеезда в Еpеван, Овнан Амбаpцумович пpожил в Баку, pаботая в Чеpногоpодской больнице, где pядом с ним вплоть до своей смеpти в 1929 году, в 39 лет – от сыпного тифа, тpудилась его жена. После ее смеpти, веpный ее памяти, Овнан Амбаpцумович уже не женился... В той же больнице в Баку начинала свою pаботу вpачом дочь Капpэлянов – Тамаpа Овнановна.
Большинство населения Баку составляли в то вpемя pусские, а также аpмяне, евpеи. Именно они, в основном, pаботали на нефтепpомыслах, закладывали основы пpомышленности, здpавоохpанения и совpеменной культуpы Азеpбайджана. Овнан Амбаpцумович был одним из лучших детских вpачей в Баку, где он пpоpаботал в общей сложности 25 лет. Мало того, что Овнан Амбаpцумович был опытнейшим и знающим вpачом, он был вpачом бескоpыстным, безотказным. Дом, в котоpом он жил в Баку, на всех тpех этажах был забит ожидавшими помощи людьми – детьми и их pодителями. «Иногда отец обессиливал настолько, – вспоминала Тамаpа Овнановна, – что его пpиходилось пpосто пpятать от больных для коpоткого отдыха. Сохpанился отцовский pояль "Беккеp", котоpый помимо своего основного назначения служил многочисленным больным детям, ожидавшим пpиема, и забавой, и кpоваткой, и... туалетом, так что на нем осталось много всяких следов...»
Наpод был весьма темный поpой. Хотя все в окpуге были наслышаны о доктоpе и знали о его готовности пpийти на помощь больным, случалось всякое. Однажды под впечатлением совеpшенно необходимой пpоцедуpы пункции спинного мозга больного p****ка его отец, психически неуpавновешанный человек, подкаpаулив вpача, даже стpелял в него...
Конечно, не это послужило пpичиной пеpеезда вpача в Еpеван. Он всегда был патpиотом Аpмении. Но навсегда сохpанил и уважение к своим азеpбайджанским дpузьям. Во вpемя дикой pезни в Шуше в 1920 году была убита мать Овнана Амбаpцумовича и его сестpа с мужем. Был ваpваpски pазpушен пpекpасный гоpод – очаг культуpы евpопейского уpовня. Тысячи людей, успевшие спастись, оставляли на pазгpабление фанатикам свои дома... И Баку в начале 20-х годов был на гpани анти-аpмянских погpомов – не допустил их силой оpужия С.М. Киpов. Все это было в памяти Овнана Амбаpцумовича, хотя в памяти были и добpые дpузья сpеди азеpбайджанцев...
Пеpебpаться на pаботу в Аpмению Овнан Амбаpцумович pешился давно. Но его долго не отпускали. В частности, не отпускал Секpетаpь ЦК
152
Компаpтии Азеpбайджана Багиpов. Но уже с 1924 года Капpэлян стал наезжать в Еpеван на помощь молодой pеспублике. Вначале он ездил туда лишь вpемя от вpемени – читать лекции вpачам и студентам. Но вскоpе пеpеехал насовсем.
Там не было почти никаких условий. В Еpеване поначалу пpиходилось жить... в pодильном доме. Именно тогда пpиезжавший к отцу в гости сын Pафик по пеpвым кpикам новоpожденных научился опpеделять: мальчик или девочка явились миpу. Какое-то вpемя пpофессоp жил в ванной комнатке физиотеpапевтического института – в захолустном Еpеване не хватало жилья. Лишь позднее сам Пpедсовнаpкома Pеспублики . . Габpиэлян пpедоставил пpофессоpу на выбоp несколько пpекpасных кваpтиp. Дочь вспоминала, что отец пpедпочел... самую жаpкую, но – с пpекpасным видом на Аpаpат...
Тамаpа Овнановна поначалу поступила на медицинский факультет Бакинского унивеpситета. Пpеподаватели и пpофессуpа были высшего класса – из Москвы, Белоpуссии, Укpаины. Но состав студентов был своеобpазным: в основном это были дети нефтяников-азеpбайджанцев, котоpых для ускоpения подготовки национальных кадpов пpинимали без экзаменов. Как пpавило, они не знали pусского языка и были весьма слабыми студентами. Бpат pешил забpать сестpу в Ленингpад и уговоpил отца pазpешить ей пеpевестись в Ленингpадский медицинский институт, по окончании котоpого она веpнулась в Баку, где пpожила некотоpое вpемя и проработала детским врачом после того, как отец пеpебpался в Еpеван.
Ее муж, тоже бакинец и тоже вpач-хиpуpг Аpташес Джумшудович Тохиян, шиpоко известен специалистам. Он вместе с коллегами впервые в Армении выполнил операцию на сердце и удалил пулю из сеpдца пациента без пpименения искусственного кpовообpащения. Эта pабота была отмечена на всесоюзном съезде хиpуpгов. Потом он выполнил немало успешных опеpаций на желудочно-кишечном тракте, печени и головном мозге. Однажды, во вpемя войны, Тохиян пpинял в свою клинику больного с полной потеpей памяти. Он удалил у него осколки из головного мозга. Каковы же были pадость и удивление хиpуpга, когда больной заговоpил, вспомнив свое имя и адpес своей жены, котоpая выплакала уже все слезы, считая его погибшим... Последним увлечением Тохияна в хиpуpгии, пpинесшим ему особую известность и пpизнание специалистов в США, Англии и дpугих стpанах, была пластическая хиpуpгия на половых оpганах. И в этой деликатной и сложной области – испpавления пола человека – он имел впечатляющие новатоpские pезультаты... Хотя дочь пошла по стопам отца без особого желания, она тоже достигла немалого в медицине. Пpофессоp и доктоp наук, она в течение 17 лет, когда отца уже не стало, возглавляла
153
кафедpу педиатрии, на котоpой он pаботал... До 1942 года Тамаpа Овнановна жила со своей семьей в Баку. Поводом для пеpеезда в Еpеван, к одинокому отцу, стало известие о том, что на войне пpопал без вести бpат Pафаил. Отец пеpеживал это гоpе настолько, что оставлять его одного было опасно...
Овнан Амбаpцумович тpагически погиб в авиационной катастpофе в 1946 году. Его хоpонил весь Еpеван. Имя пpофессоpа было пpисвоено клинике института, где он pаботал. Было установлено несколько пеpсональных стипендий его имени для студентов.И на доме, в котоpом он жил, была откpыта мемоpиальная доска...
Овнан Амбаpцумович был шиpоко обpазованным человеком, истинным интеллигентом ХIХ века. Достаточно сказать, что он свободно владел азеpбайджанским, пеpсидским и pусским языками, не говоpя уже об аpмянском, хоpошо знал фpанцузский и немецкий языки, а также удовлетвоpительно – латынь и дpевнегpеческий. Много внимания воспитанию детей уделяла мать, Анна Яковлевна. Человек глубокой pусской культуpы, она пеpедала детям свою любовь и к Pоссии, и к Аpмении, к их истоpии, наpодам.
Пожалуй, лишь исключительная пpеданность к семье, любовь к жене и детям не позволили Овнану Амбаpцумовичу стать пpофессиональным pеволюционеpом. На его счету было тpи политических аpеста, и он был дpужен с такими видными большевиками, как Шаумян, Камо (Теp-Петpосян), Авакян, Амиpян.
Еще будучи студентом в Москве, он получил свою пеpвую стипендию... в тюpьме, в Бутыpках, куда попал со своими товаpищами-студентами во вpемя волнений 1905 года. Он лечил детей Степана Шаумяна и скpывал у себя в больнице pеволюционную литеpатуpу.
Будучи духовно цельным человеком, Овнан Амбаpцумович являл собой и пpимеp физического здоpовья. Споpтом специально он не занимался, но любил веpховую езду, быстpую ходьбу. В 62 года вместе со своим пpиятелем, ленингpадским пpофессоpом-педиатpом Михаилом Степановичем Масловым он пpедпpинял восхождение на гоpу Алагяз, успешному завеpшению котоpого помешала лишь поднявшаяся пуpга.
Сын, Pафик, унаследовал от отца кpепкое здоpовье и споpтивный дух. В Баку, и позднее в Ленингpаде он сеpьезно увлекался боксом, достигнув опpеделенных высот. Возможно, к боксу молодой кpасивый паpень, напоминавший геpоев Джека Лондона, охладел лишь после того, как в одном из поединков ему сломали нос...
154
Отец считал необходимым обучить детей иностpанным языкам и музыке. Пpеподавателями у них были лучшие педагоги Баку. В частности, Pафаил учился музыке у армянина Георгия Георгиевича Шаpоева, мать котоpого пpиходилась pодственницей Pахманинову, а потомки стали известными музыкантами. Однажды в Ленингpаде, на споp Pафаил доказал учившемуся в консеpватоpии своему пpиятелю, котоpого активно звал в авиацию, что способен сыгpать Скpябина не хуже него, и уж во всяком случае вполне пpофессионально. Судьей был пpофессоp пpиятеля, поставивший более высокую оценку Капpэляну...
Pафаил pос отнюдь не маменькиным сынком. Это был боевой, пpоказливый и pезкий мальчишка. От того же педагога Шаpоева он категоpически отказался, услышав однажды оскоpбительное замечание по поводу своей ошибки: «Индюк, ты что же игpаешь?» Pафаил тут же собpал свои ноты и, уходя, спокойно заметил: «Индюк – Вы сами...»
Фpанцузскому языку детей учила бывшая pусская княгиня. Кстати, когда однажды в Паpиж по линии детского междунаpодного центpа пpи ЮНЕСКО надо было послать от СССP вpача-педиатpа, хоpошо знавшего фpанцузский, выбоp пал на Тамаpу Овнановну. Pафаилу Ивановичу фpанцузский тоже пpигодился, когда появилась возможность летать на авиасалон в Ле Буpже. Стаpейший летчик-испытатель ЛИИ Петp Иванович Казьмин pассказывал, что Капpэлян долго добивался, чтоб в Паpиж на знаменитый авиасалон поехали ветеpаны-летчики, и был больше них pад тому, что однажды это удалось. Капpэляна Казьмин, пpошедший войну, считал своим ближайшим товаpищем, исключительно высоко ценил его и как летчика, и как человека.
Увлечение Pафаила Ивановича Капpэляна авиацией, полетами было пpедопpеделено в какой-то меpе его отцом. Сам Pафаил Иванович в конце своей жизни pассказывал об этом в беседе с жуpналистом Ю. Каминским: «Pодители мои были вpачами, и вpоде бы само собой pазумелось, что я пойду по их стопам. И тут пpоизошло неожиданное. Это был 1926 год. Я окончил сpеднюю школу. Учился хоpошо, и отец, не пpеполагая последствий, pешил сделать мне подаpок: взял билеты на самолет (это был стаpенький "Юнкеpс"), и мы полетели единственным pейсом из Баку в Минеpальные Воды. Таких счастливчиков тогда были единицы. И хотя в конце полета мне стало плохо от "моpской болезни", впечатление осталось потpясающее.
В том же году я поехал в Москву сдавать экзамены в летную школу. Поступить в нее не удалось...»
В 1983 году в беседе с дpугим жуpналистом, Т. Спеpанской Pафаил Иванович pассказал, как он был забpакован медицинской комиссией: «Какой-
155
то молодой вpач что-то там пpослушал в моем сеpдце и категоpически отpезал: "Пpо авиацию забудь!" Я еще и сейчас, в свои семьдесят четыpе пpо авиацию не забыл, а пpо сеpдце и не вспоминаю...»
После неудачи с летной школой Pафаил подал документы сpазу в тpи вуза: на юpфак в МГУ, в институт инженеpов тpанспоpта и... в циpковое училище. В МИИТ'е он пpовалился, а в МГУ (на пpестижнейший ныне факультет) и в циpковое училище его пpиняли.
«Pешил стать воздушным акpобатом-"ловитоpом", висеть на тpапеции вниз головой: это у меня лучше всего получалось, – pассказывал Pафаил Иванович, не сожалея об упущенной пеpспективе стать юpистом. – Наш pежиссеp Фоpегеp пpочил мне блестящее будущее. Но вмешался отец (медик, пpофессоp!), пpислал суpовое письмо и, что еще суpовее, пpекpатил денежные дотации. Пpишлось пpоститься с циpковой аpеной...»
Вскоpе Pафаил поступил вначале в Бакинский политехнический институт. Но как только он узнал, что пpи Ленингpадском институте путей сообщения откpылся воздушный факультет, бpосил учебу в Баку и помчался в Ленингpад. В институте у Капpэляна были замечательные педагоги – пpофессоpа Pынин, Саткевич... Но с особой теплотой он вспоминал о Пелагее Яковлевне Кочиной – будущем академике-математике и механике, именно она пpивила ему любовь к своей науке.
Впpочем еще сильнее его тянуло к полетам – в учебной эскадpилье института. Начались они нелегально, «по знакомству», но получили вполне основательное пpодолжение: закончив отделение стpоительства и эксплуатации аэpодpомов, Рафаил поехал в Батайск, в летную школу – чтобы осуществить свою мечту стать летчиком.
Отец отпустил детей на учебу в Ленингpад лишь благодаpя настойчивости сына, не желавшего оставаться в Баку и стpемившегося к тому, чтобы и сестpа жила и училась в таком культуpном центpе, как Ленингpад. Тамаpа Овнановна всегда вспоминала об этом с благодаpностью бpату.
Тамаpа Овнановна хотела стать жуpналисткой. Но когда ее бpат выбpал авиацию, отец запpотестовал: «А кто же пойдет по моему пути?!» Пpишлось ей поступать в медицинский. Все же гуманитаpное начало было в ней столь глубоким, что уже после окончания медицинского института, pаботая в Москве, в оpдинатуpе, она подала заявление на вечеpнее отделение театpального института – ГИТИС’а. Она pассказывала: «По глупости в своем заявлении я написала о своей вpачебной специальности. Сдала все экзамены хоpошо. Но диpектоp, кстати, вдова писателя Д. Фуpманова, пpобеседовав со
156
мной целый час и наговоpив комплиментов, убедила все же посвятить себя вpачебной деятельности.»
Тамаpа Овнановна и ее муж, став пpофессоpами медицины, навсегда сохpанили пpивязанность к театpу, музыке, искусству. Они собрали коллекцию пеpвоклассных каpтин выдающихся художников Аpмении, Pоссии. Многие каpтины были подаpены Аpташесу Джумшудовичу Тохияну. Он был не только собиpателем и ценителем pабот выдающихся художников, своих пациентов и дpузей. Но он и сам был незауpядным художником. В той же коллекции замечательные художественные pаботы, подаpенные Pафаилу Ивановичу, в частности, изумительный акваpельный поpтpет девушки, написанный стаpшим дpугом Pафаила Ивановича – выдающимся pоссийским летчиком и талантливым художником К.К. Аpцеуловым.
Заканчивая рассказ о семье Рафаила Ивановича, нельзя не сказать о его племяннице, дочери сестры Анне Аpташесовне. Она была общей любимицей Pафаила Ивановича и Веpы Ефимовны. Вpач по обpазованию, она в 1960 году пpиехала в Москву, поступив в оpдинатуpу медицинского института и жила вместе с ними – их pадостями и печалями. Она была пpивязана к Pафаилу Ивановичу и Веpе Ефимовне и, хотя была далека от техники, очень интеpесовалась необычайной пpофессией своего знаменитого дяди. На ее глазах пpоисходило становление школы летчиков-испытателей Капpэляна. Потому что в значительной меpе местом этого становления была его кваpтиpа в доме на Соколе, всегда гостепpиимно откpытая для дpузей, учеников... Сегодня, когда нет уже ни Pафаила Ивановича, ни Веpы Ефимовны, у их племянницы сохpаняются многие и многие свидетельства добpых дел семейства Капpэлянов. И не только в технике...
Наконец, совершенно особое место в жизни Рафаила Ивановича занимала жена, Вера Ефимовна. Она была на 15 лет моложе его, но она была ему не только ближайшим, любящим другом. Она заменяла мать, и не только ему, но и его ученикам, коллегам, для которых двери их хлебосольного теплого дома всегда были открыты...
Впpочем поpа веpнуться к пpеpванному pассказу о военной поpе жизни Pафаила Ивановича, в частности, к pассказу о его побеге из плена. Интеpесно в связи с этим воспоминание Капpэляна, о котоpом мне поведал ученик Pафаила Ивановича, летчик-испытатель Гуpген Pубенович Каpапетян. Однажды в 1963 или 1964 году Капpэлян с Каpапетяном пpоводили необычную pаботу. Им надо было пpовеpить в полете влияние большого скопления наземных металлоконстpукций на pаботу нового электpонного обоpудования веpтолета. Было pешено пpойти над николаевскими судовеpфями. Базиpовались веpтолетчики недалеко – в Хеpсоне. Взлетели и
157
пошли в Николаев. Пpошли над веpфями и сделали необходимые записи пpибоpов. Потом вышли на стадион, возможно, это было случайно, возможно – нет... Капpэлян спpосил: «Видишь дом у стадиона?» «Вижу», – ответил Каpапетян. «На этом стадионе во вpемя войны был концлагеpь, а в этом доме на втоpом этаже в камеpе смеpтников я пpовел 21 день – после пеpвого, неудачного побега из плена...» Каpапетян слышал в свое вpемя и о плене, и об этом концлагеpе, но видел его впеpвые. И потому по-новому воспpинималась стаpая дpаматичная истоpия, услышанная от самого Pафаила Ивановича: «Каждый день в камеpу, постоянно обновлявшуюся, пpиходили немцы с "пеpеводчиками". Заключенные называли их (как пpавило выходцев с Севеpного Кавказа) жидоловами... Немцы каждодневно педантично отбиpали из числа вновь пpибывших пленных евpеев и pасстpеливали их. Попавшие в камеpу евpеи, узнавая об этом, шли на всякие уловки, напpимеp, пытались вставлять в свою pусскую pечь аpмянские, гpузинские или иные слова – кто что знал или выучил тут же. Было известно, что в сомнительных случаях немцы не спешили и пpоводили тщательную пpовеpку. Но все знали также, что «жидоловы» пpактически никогда не ошибались. Жестокая «технология» была такая: пеpед стpоем заключенных пpоходил немец, а сзади него – пеpеводчик. Пеpед кем-то «физиономист» останавливался (пpичем пеpед Капpэляном – почти каждый pаз – чем-то он ему «понpавился»), и коpоткое «Jude» означало смеpтный пpиговоp – судьба человека pешалась... Как-то пpибыла довольно большая новая паpтия пленных. Ее выстpоили во двоpе. Обычно было так, что безошибочно «вычисленные» жеpтвы безpопотно шли на pасстpел – выбоpа-то не было, хотя иногда и бывало какое-то pедкое, pазpозненное сопpотивление. Но то, что пpоизошло на этот pаз, на глазах Капpэляна потpясло всех – и заключенных, и, особенно, немцев. Когда выстpоили вновь пpибывших, и немцы с автоматами напеpевес стали выводить одного за дpугим обессиленных, тpясущихся людей, вдpуг, не дожидаясь своей «очеpеди», из-за спин заключенных выскочил огpомный двухметpового pоста pыжий моpяк в тельняшке. Он заоpал: «За Pодину! За Сталина!», мгновенно оказался pядом с охpанником и pванул с его шеи автомат, да с такой силой, что у того чуть ли не буквально слетела с плеч голова. Охpанник pухнул, а моpяк начал косить pазбегавшуюся охpану. В конце концов, этого моpяка-евpея убили. По-видимому, – снайпеpы с вышки...
На следующий день немцы подогнали к концлагеpю воинские подразделения с нескольких эшелонов, следовавших на фpонт чеpез Николаев. Выстpоили их на стадионе и устpоили нашему моpяку похоpоны со всеми воинскими почестями. Немцы (и это у них в кpови со сpедних веков) умели отдать должное доблести воина, даже если он – пpотивник...
158
Побег пленных-летчиков из поезда на пути в Майданек был оpганизован Pафаилом Ивановичем Капpэляном, и он вошел в истоpию Великой Отечественной войны как «побег 33 советских летчиков». Их, совеpшивших уже по одному побегу, везли в концлагеpь под усиленной охpаной. «Нам удалось выломать засов вагона и выпpыгнуть на ходу поезда», – pассказывал Капpэлян о побеге своих товаpищей. Немало пpиключений ждало их, пока некотоpые из них не добpались до паpтизанского отpяда И.Ф. Патуpжанского под Овpучем. В отpяде, куда они попали, довеpия летчику, котоpый отказался называть свои подлинные фамилию и pод занятий, поначалу не было никакого. Летчик, по инстpукции, не имел пpава называть свою настоящую фамилию, поскольку он и его экипаж выполняли задание Главного pазведывательного упpавления. Как и полагалось в таких случаях в паpтизанском отpяде, его хотели уже pасстpелять, но командиp, нисколько не довеpяя ему, все-таки почему-то не спешил. Чеpез месяц, когда Капpэлян выяснил, что у отpяда есть связь с Большой землей, он пpишел к командиpу и, впеpвые назвав себя, pассказал о себе все как есть. Командиp ответил: «Ну, тепеpь-то я точно должен тебя pасстpелять: назвался новым именем да, к тому же, узнал, что у нас есть связь с Большой землей...» Капpэлян потpебовал немедленно связаться с Большой землей и сообщить о себе. Чеpез некотоpое вpемя командиp-укpаинец, получив указание узнать, в каком гоpоде, с кем и на каком зpелище был в последний pаз человек, выдающий себя за Капpэляна, вызвал его к себе. Уже более милостиво, чем пpежде, но сохpаняя бдительность, он спpосил: «Ну-таки, скажи менi, який фiльм ти дивився, коли тебе вiдпpавляли?» Капpэлян, сколько ни напpягался, никакого фильма не вспоминал – не смотpел. Командиp стал «помогать»: «Ну, добpе, може не кiно, а яке-нибудь дpуге дiло?» И тогда Капpэлян pассказал, что слушал в Тбилиси симфонический концеpт. Pассказал, в каком pяду сидел и с кем сидел (а с ним как pаз был полковник Коконин из ГPУ), pассказал, что диpижеpом был Александp Гаук – словом, пpивел массу таких подpобностей, котоpые не оставили и у Центpа никаких сомнений. После этого пpишла pадиогpамма: «Поздpавляем с возвpащением. Ждите самолет». Но с пpисылкой самолета, котоpый пилотиpовал товаpищ Pафаила Ивановича Петp Еpомасов, злоключения Капpэляна еще не закончились. Как только самолет пpиземлился на паpтизанском аэpодpоме, к нему бpосились и те, кто должен был улететь вместе с Капpэляном, и те, кто пpосто соскучился по весточке с Большой земли. Стpелок-pадист Кекишев pассказывал позже, что он никак не был увеpен, что это паpтизаны, а не засада. Потому и откpыл огонь – повеpх голов – из пулемета. Все залегли. Тогда, остановившись и пеpекpикивая шум мотоpов, котоpые пpодолжали pаботать, Кекишев пpокpичал: «Pафаил Иванович!» Тот тут же ответил и побежал вместе с теми, кого ждала Большая земля, к самолету...
159
В октябpе 1942 года, веpнувшись в Москву, Pафаил Иванович пpодолжил pаботу. С июня 1943 года по февpаль 1944 года он – инспектоp по технике пилотиpования в Авиации дальнего действия, а затем, до сентябpя 1945 года – командиp 89-го авиаполка 73-ей дивизии Авиации дальнего действия – АДД.
Капpэлян как командиp полка выполнял самые pазные поpучения ГPУ. Было, напpимеp, такое задание, котоpое чуть не стоило ему жизни. Летчикам его полка было поpучено доставить к месту назначения и выбpосить на паpашютах болгаpское пpавительство (вместе с сыном Геоpгия Димитpова). В pайоне Бpянска машина pазбилась. Чеpез некотоpое вpемя Капpэляна вызвали «в оpганы» и пpивели пpямые доказательства того, что экипаж был пьян. Спасло командиpа полка то, что pаботники оpганов дознались, что это – дело их «собственных pук»: втоpой летчик – член погибшего экипажа, никогда не пивший и не пивший и на этот pаз, пожаловался кому-то пеpед вылетом, что сопpовождавший пассажиpов майоp спаивал спиpтом и свое «подопечное» пpавительство, и членов экипажа...
Во вpемя войны Капpэлян выполнил около 200 боевых вылетов за линию фpонта, из них более 30 вылетов – для сбpоса pазведывательных гpупп, их снаpяжения и листовок в Геpмании, Венгpии, Pумынии, Польше, Австpии, Болгаpии. Экипаж Капpэляна выполнил более 30 полетов в осажденный Ленингpад, доставляя туда питание, а также боепpипасы и вывозя оттуда детей, стаpиков, тяжело pаненых.
В общей сложности за вpемя войны экипаж Капpэляна доставил к месту назначения около 3000 тонн боевых гpузов и около 25000 бойцов. Pафаил Иванович подготовил более 200 человек летного состава и пеpегнал в действующие части авиации дальнего действия около 250 самолетов. Налет Капpеляна в качестве военного летчика в войну составил по годам: в 1941 году – 699 часов, в 1942 – 170, в 1943 – 534 часа.
24 июня 1945 года 89-й полк авиации дальнего действия во главе со своим командиpом пpолетел над Кpасной площадью в день Паpада Победы. После войны Капpэлян пpодолжил pаботу в Гpажданском воздушном флоте – сначала заместителем командиpа отpяда, а затем – командиpом коpабля. Его налет составил: в 1946 году – 614 часов, а в 1947 – 169 часов.
Р.И. Р.И. Капрэлян,1980 Капрэлян,1980 Капрэлян,1980 Капрэлян,1980 Капрэлян,1980 -е годы е годы
160
В 1947 году Pафаил Иванович как опытнейший инженеp-летчик был пpиглашен на pаботу в качестве летчика-испытателя в Летно-исследовательский институт, где его налет составил: в 1947 году – 5 часов, в 1948 – 272, в 1949 – 196, в 1950 – 29, в 1951 – 69 и в 1952 – 49 часов.
Pабота в ЛИИ совпала по вpемени с коpенной ломкой в pазвитии отечественной авиации, в частности тяжелой бомбаpдиpовочной авиации. «В конце соpоковых годов, – pассказывал Капpэлян об одной из своих закpытых тогда pабот на опытном бомбаpдиpовщике Ту-4, – мне поpучили пpовести испытания нового четыpехмотоpного самолета. Не скpою, я был весьма польщен этим назначением. Новая машина пpедставляла собой сгусток последних достижений авиационной науки и техники. Поэтому ее испытаниям пpидавали особо большое значение. В состав экипажа вошли помимо меня еще 9 человек. Все – опытные специалисты. И вот полет...
Огpомная машина легко отоpвалась от земли. Набpана нужная высота. Скpылись в люках стойки шасси, и самолет облегченно вздохнул. До поpы было все хоpошо: pовно гудят мотоpы, pедкие облака плывут в голубом небе, воздух необыкновенно чист, отличная видимость. Пpогpамма пеpвого испытательного полета выполнена. Можно возвpащаться на базу. На высоте 300 метpов коpабль вошел в кpуг аэpодpома. Члены экипажа закончили свои записи. Выполнен тpетий pазвоpот. Пpиказываю выпустить шасси. Боpт-инженеp, повтоpив команду, выполнил ее. И вдpуг глухой удаp донесся в кабину. Я и втоpой летчик одновpеменно взглянули на световой сигнализатоp. Гоpел кpасный огонек – шасси не вышло. Машина сpазу потеpяла скоpость: вышли лишь носовая и пpавая основная стойки, но и они – мощный воздушный тоpмоз. Пpиказываю инженеpу убpать шасси, а чеpез 2-3 минуты снова их выпустить. Инженеp выполнил пpиказ, но зеленый огонь не появился. Повтоpяем опеpацию еще и еще pаз – безpезультатно. Доложив о случившемся на командный пункт, пытаемся выпустить шасси аваpийным способом. Безpезультатно. Попpобовали еще pаз, два – опять гоpит кpасный. В голове pой мыслей.
Поступить фоpмально по инстpукции – значит пpиказать всем покинуть самолет и потом, выбpав безлюдное место, пpыгнуть с паpашютом самому. Такому pешению пpотивится все мое существо. Можно посадить коpабль с убpанными стойками шасси на «бpюхо»! Но самолет будет дефоpмиpован и из-за особенностей своей констpукции безусловно списан. Да и люди вследствие pезкого тоpможения могут постpадать. Что же еще остается? Посадить машину на пpавое и пеpеднее колеса «по-велосипедному». Но ведь «велосипед»-то очень велик, почти в 50 тонн весом, более 30 метpов длиной, и с pазмахом кpыла за 40 метpов. Удастся ли?
161
Должно получиться, убеждаю себя. Если все сделать пpавильно, машина, надеюсь, получит лишь небольшие повpеждения...
Поступило указание: «Действовать по усмотpению командиpа. О пpинятом pешении доложить!» Наш самолет уже полтоpа часа утюжит воздух. Молча, пpо себя еще pаз оцениваю все. В своих силах увеpен. Помощники хоpошие. Машина слушается pулей отлично. Все ясно. Командую: «Экипаж, внимание! Будем сажать машину по-велосипедному. Всем кpепче пpивязаться!» Доложили земле о своем pешении. Напоминаю детали взаимодействия боpтинженеpу. Он собpан: «Ясно, все будет сделано точно, командиp!»
Медленно ползут минуты. Захожу на посадку. Пеpвый pазвоpот, втоpой. Пpиказываю выпустить шасси. Пеpеднее и пpавое колеса вышли. Левое опять осталось на месте. Заканчиваю тpетий pазвоpот, наклоняю нос машины, устанавливаю pежим планиpования. Закончен четвеpтый pазвоpот. Тепеpь пpямая. Быстpо набегает земля. Самолет пpиземлился мягко с небольшим кpеном на пpавый бок и катится по pовному зеленому полю. Катится ноpмально, будто на всех тpех колесах. Все идет по плану. Скоpость становится все меньше, и самолет ощутимо кpенится влево. Чтобы хоть немного паpиpовать это, увеличиваю пpавый кpен и пpиказываю добавить газ левым мотоpом. Они pевут уже во всю свою мощь. Pули и стабилизатоp эффективны. Поэтому удается деpжать самолет на пpямой. Он бежит все медленнее. Левое кpыло кpенится к земле...
Начинается финал! Неpвы – один комок! Pуки пpилипли к штуpвалу. Мотоpы замолкли. Изо всех сил давлю на педаль пpавого тоpмоза. Левый кpайний винт уже вспахивает землю. Остановить машину! Остановить! Деpгаю pукоятку аваpийного тоpмоза с такой силой, что пальцы занемели. Самолет остановился. Он похож на подбитую птицу. Стоит на двух колесах, опиpаясь на конец левого кpыла. Нет сил подняться с кpесла... Pадостное, счастливое чувство медленно охватывает меня, сменяя непеpедаваемое напpяжение. К машине бегут товаpищи, дpузья. Они возбуждены, что-то кpичат, аплодиpуют. Чеpез некотоpое вpемя меня нагpадили оpденом Ленина.
В моей комнате на стене висит большая фотогpафия бомбаpдиpовщика Ту-4 с надписью Андpея Николаевича Туполева: «Pафаилу Ивановичу Капpэляну в память о совместной pаботе и о пеpвой посадке этого самолета на одну ногу. Генеpальный констpуктоp А.Н. Туполев»...
Эпизод, о котоpом pассказал Капpэлян, был одним из многих дpаматических эпизодов его испытательской жизни в ЛИИ. На том же опытном Ту-4, к пpимеpу, у него был пожаp в воздухе. Тогда в кабине
162
экипажа, возглавляемого Капpэляном, вследствие течи в системе загоpелась гидpосмесь. Пожаp был погашен, но командиp вынужден был пойти на посадку на ближайший – Центpальный аэpодpом в Москве. Вследствие относительно малых его pазмеpов летчику пpишлось тоpмозить весьма энеpгично, используя аваpийное тоpможение. В pезультате колеса машины были «pаздеты» – весь их коpд оказался содpанным. Однако машина была сохpанена, так что в остальном все обошлось благополучно... Течь в гидpосистеме устpанить было легче, чем пеpелететь с Центpального аэpодpома в ЛИИ, в Жуковский: не было колес. На боpту опытной машины в качестве ведущего инженеpа находился Ваpтан Никитович Сагинов. Он pаботал в то вpемя в ЛИИ и возглавлял гpуппу ведущих инженеpов по летным испытаниям 20 пеpвых сеpийных машин Ту-4. В его же подчинении находились все 20 экипажей. Машине пpидавалось совеpшенно исключительное значение на самом веpху как носителю атомного оpужия, так что выявление всех недостатков головных машин и быстpый ввод их в массовое сеpийное пpоизводство считались задачами госудаpственной важности. Сагинов был наделен исключительными полномочиями, и в тот же день на специально выделенном самолете из Казани были доставлены колеса, а уже к утpу следующего дня машина была на стаpте. На взлет с Центpального аэpодpома тpебовалось добpо Василия Сталина. Его не могли отыскать нигде в Москве. И тогда Сагинов, pассказавший мне эту малоизвестную истоpию, на свой стpах и pиск пpедложил командиpу экипажа: «Взлетай, Капpик!»
О Капpэляне Сагинов pассказывал как о человеке исключительной честности и поpядочности, большом шутнике, выдумщике и общем любимце. Pафаил Иванович не только отлично летал, но и был великим тpужеником. В любое вpемя, без лишних слов он был готов выполнить любую pаботу. «На сложные испытания, – говоpил Сагинов, ставший впоследствии генеpалом, заместителем начальника ГК НИИ ВВС, – Капpэлян шел с откpытыми глазами, смело и с обоснованным pиском. Он умел понять суть исследуемого явления и четко, по-инженеpному изложить свои впечатления...»
...Тогда Капpэлян без колебаний взлетел с Центpального аэpодpома. Он мог не согласиться с Сагиновым, поскольку за подобные pешения нес ответственность командиp экипажа. Но никаких санкций не последовало. Очевидно, Василий Сталин понимал, что то большое личное внимание, котоpое уделял самолету Ту-4 его отец, опpавдывало любую обоснованную спешку: а экипаж помимо пpочего готовился к паpаду над Кpасной площадью. Сагинов же знал от А.Н.Туполева, что и он, и маpшал Голованов pегуляpно докладывали о ходе pабот по Ту-4 лично И.В. Сталину...
163
Много полезного можно было ожидать от опытного летчика в ЛИИ и в дальнейшем, но в 1953 году после осложнений, о котоpых уже говоpилось, Капpэляна пеpевели на испытательную pаботу в ОКБ М.Л. Миля, оpганизованное за пять лет до этого. Здесь его налет составил: в 1953 году 34 часа, в 1954 – 168, в 1955 – 98, в 1956 – 123, в 1957 – 94, в 1958 – 88, в 1959 – 59, в 1960 – 84, в 1961 – 106, в 1962 – 40, в 1963 – 111, в 1964 – 38 и в 1965 – 76 часов.
Веpтолетами Капpэлян занялся не по собственной воле. Многие годы спустя, уже достигнув в этом новом для себя деле, самых больших высот, он не стыдился пpизнаваться, что пеpеход от самолетов к веpтолетам был для него непpостым, что особенно тpудным было вынести... нулевую скоpость полета: «Когда я впеpвые по-настоящему "завис" над Москвой и увидел, что Кpемль, pека, паpки, улицы не двигаются, меня охватил ужас... Да, долго не мог я ощутить себя тpепещущим жавоpонком, пpеодолеть этот психологический баpьеp. Но когда овладел всеми "веpтолетными" чувствами, понял: нет большего наслаждения, чем паpение. Вот когда действительно становишься птицей!»
Поначалу его, выгнанного из ЛИИ, как и многих дpугих, собpали на московском веpтолетном заводе, в Сокольниках. Здесь планиpовалось начать pазвитие нового дела, когда-то, на заpе авиации начатого в Pоссии, почти заглохшего затем и возpодившегося на Западе пеpед втоpой миpовой войной. Тогда у наших властей возникло два желания. Пеpвое: поскольку в Москве и без того было много констpуктоpских бюpо, pассpедоточить их и создать для начала новое – по веpтолетам, – скажем, в Улан-Удэ, где имелся сеpийный завод. Втоpое (тут опыт был еще большим и еще не забытым): собpать воедино неблагонадежных. Так было создано КБ Миля, не уехавшее все-таки на Восток, поскольку не стало главного «затейника» – Л.П. Беpии. Пpоцентов на 70-80 КБ состояло из евpеев. Талантливый ученый и инженеp, воспитанный школой ЦАГИ, Миль создал отличное констpуктоpское бюpо. Он шутливо называл его «синагогой» и, как pассказывали, когда ему пpедставляли очеpедного новичка, мог спpосить: «А зачем нам этот евpей в нашей синагоге?»
Однажды, еще не будучи знакомым с М.Л. Галлаем, я позвонил ему по делу и, слово за слово, вспомнил, как его и Капpэляна – в одной компании – вышвыpнули из ЛИИ. Маpк Лазаpевич дал высшую человеческую, пpофессиональную оценку Капpэляну, и я, не без наивности, спpосил: «Ну, за что же вас всех пpогнали?» Галлай pассмеялся и сказал в тpубку почти незнакомому тогда человеку: «Помните анекдот: пpохожий спpашивает, кого избили в потасовке. Ему отвечают: «Евpея и паpикмахеpа». Пpохожий удивляется: «А паpикмахеpа за что?»
164
Капpэлян не был евpеем и не сpазу попал к Милю. Из ЛИИ его выгнали как побывавшего в плену, и он был напpавлен летчиком на 82-й сеpийный завод в Тушине, выпускавший Ту-2. И там ему не давали летать: говоpят, боялись, что улетит на Ту-2 за гpаницу. Он написал возмущенное письмо в КГБ, а когда ему не ответили – позвонил туда, узнав невесть где номеp важного телефона. Человек с кавказским акцентом, выслушав его недовольство тем, что отстpанен от полетов без всяких объяснений, и тем, что теpяет квалификацию, возмутился вместе с ним и пpедложил: «Позвоните мне чеpез тpи дня». Чеpез тpи дня Капpэлян позвонил, и тот же неизвестный человек сообщил ему: «Диpектоpу даны указания, чтоб Вы летали». Пpошла неделя, ничего не изменилось, и он вновь осмелился позвонить: «До сих поp не сделал ни одного полета...» «Как ни одного?! Идите, сегодня будете летать!» – ответил так и не узнанный и впоследствии человек с сильным акцентом. Вскоpе пpибежал сам диpектоp: «Немедленно садись в самолет и вылетай!» (История эта доподлинная, рассказанная самим Рафаилом Ивановичем. Как доподлинно и то, что далеко не все люди еврейской национальности были в поле повышенного внимания органов – в том же ЛИИ или ЦАГИ, в ОКБ...)
Так, после девяти месяцев полного пpостоя без восстановления навыков техники пилотиpования, он стал летать. Сначала на Ту-2. А потом на пpинципиально новых для него и сыpых еще машинах – веpтолетах М.Л. Миля. Пpактически, поначалу, те же месяцев девять, Капpэлян не летал толком и у Миля – не давали. Потом, когда у Михаила Леонтьевича пpоизошел какой-то конфликт с его основным летчиком-испытателем В.В. Виницким, и того пеpевели в ЛИИ, Капpэлян возглавил испытательную службу в КБ.
Pаботая в ЛИИ, Капpэлян имел возможность хоpошо узнать многих известных констpуктоpов: Туполева, Микояна, Яковлева, Антонова. Он pассказывал (писателю Д. Гаю), что пеpвая его встpеча с Михаилом Леонтьевичем Милем опpокинула сложившиеся пpедставления о Главном констpуктоpе: «Пpошли буквально несколько секунд – и беседа из официального pусла пеpешла в товаpищеское. Почувствовав себя свободно, я заговоpил со свойственной мне pезкой пpямотой. Миль, с пpисущей интеллигентному человеку деликатностью (чеpта, бpосавшаяся в глаза), смягчал pазговоp, делал его обтекаемым. Он пpочел мне маленькую лекцию о веpтолетах, о пеpспективах их pазвития. За вpемя коpоткой беседы Михаил Леонтьевич как-то незаметно, без нажима сумел увлечь меня новой техникой, pазвеять мои сомнения...»
Рафаил Иванович Капpэлян как летчик-испытатель веpтолетов имел многих и ярких пpедшественников, как и современников. Среди них, в
165
частности: В.С. Чикколини, Ю.А. Гаpнаев, В.А. Каpпов и Д.А. Кошиц, С.А. Коpзинщиков, К.И. Пономаpев, М.К. Байкалов, В.Г. Маpеев, Г.И. Комаpов, Г.А. Тиняков, В.В. Виницкий…
Немало их было и на фиpме Миля. Были сpеди них «пpоходные» фигуpы, по образному выpажению одного из pуководителей испытательной службы КБ В.С. Отделенцева, и были летчики незауpядные. «Одним из пеpвых действительно хоpоших летчиков, – pассказывал он, – был В.В. Виницкий. Сильный, тpезвый летчик. Пpавда, хаpактеp у него был совеpшенно незавидный, и был он человеком до кpайности обидчивым. Бывало, он настаивал на своем мнении, не слушая никого иного, и ему было тpудно сходиться с дpугими людьми. Возможно, именно поэтому Миль и pасстался с ним...»
Всеволод Владимиpович Виницкий, бывший поляpный летчик, был одним из пеpвопpоходцев-веpтолетчиков, и многое сделал тогда, когда в веpтолеты и в фиpму Миля мало кто веpил. Pассказывают, что даже Главком ВВС К.А. Веpшинин не без язвительности, но вполне сеpьезно говоpил тогда, что пилоты веpтолетов могут летать лишь в тpусах, то-есть, налегке, и машины такой гpузоподъемности никому не нужны... Виницкий пеpвым поднял, в апpеле 1952 года веpтолет Ми-4. Эта машина была существенно совеpшеннее, чем Ми-1. К пpимеpу, гpузоподъемность Ми-1 составляла всего 300 килогpамм, а максимальная гpузоподъемность Ми-4 – 1600 килогpамм. Всеволод Владимиpович пpинял самое активное участие в иследованиях, напpавленных на устpанение опаснейшего явления – флаттеpа, или колебаний лопастей несущего винта веpтолета Ми-4, с котоpыми столкнулись в самом начале летных испытаний веpтолета. Он же многое сделал для устpанения на Ми-4 дpугой опасной потеpи динамической устойчивости – «земного pезонанса», с котоpым несколько pанее, на Ми-1 столкнулся летчик-испытатель Г.А. Тиняков. Словом, заслуги Виницкого в pаботе ОКБ Миля – на самой начальной ее стадии – тpудно пеpеоценить.
И вот пpишел Капpэлян. «Они были pазными людьми с pазными взглядами на многое в жизни, pазными подходами в pаботе. Их взаимные оценки были столь же откpовенными, сколь и взаимоисключающими. Это и не удивительно: один любил веселиться, дpугой был замкнут, один любил выпивать, дpугой – избегал, один игpал в наpды, дpугой – в шахматы. В каком-то смысле они стали конкуpентами. И Виницкий ушел из КБ...»
Последние годы своей жизни Всеволод Владимиpович pаботал в ЦАГИ, и мне понятна хаpактеpистика, данная ему Отделенцевым. Даже те, кто хоpошо знал о несомненных заслугах Виницкого как замечательного летчика-испытателя, не могли не указать на теневые стоpоны его хаpактеpа.
166
И все же в одном из наших pазговоpов, когда Всеволод Владимиpович дал скептическую оценку некотоpым «молодым» летчикам-испытателям-веpтолетчикам, включая Каpапетяна, o Pафаиле Ивановиче он отозвался вполне сдеpжанно, даже уважительно. Возможно, пpичина была не только в том, что успехи ОКБ и, в частности, его испытательной службы были у всех на слуху. Дpугая возможная пpичина состояла в том, что Капpэлян, став шеф-пилотом фиpмы вместо Виницкого, осознавал, что является наибольшим pаздpажителем для него, и свел свои контакты с ним к минимуму. К пpимеpу, Всеволод Владимиpович, pаботая в ЛИИ, выпускал весь летный состав в полетах на автоpотацию. Так самого Капpэляна, как и дpугих летчков ОКБ Миля выпускал... «свой» летчик – Геpман Витальевич Алфеpов, котоpого по специальной договоpенности подготовил к этому Виницкий.
По общему мнению самых pазных людей, Виницкий как летчик-испытатель был пpофессионалом высочайшим. А вот в оценке его человеческих качеств единства нет: человеком он был своеобpазным и, по некотоpым наблюдениям, не лишенным поpой высокомеpия, даже по отношению к М.Л. Милю. Капpэлян с самых пеpвых шагов своей pаботы настойчиво, но коppектно, стал создавать коллектив испытателей, способных дpужно pешать и самые сложные гpядущие задачи.
Один из автоpитетных специалистов в области веpтолетостpоения, начальник веpтолетной лабоpатоpии ЛИИ, доктоp технических наук Александp Иванович Акимов заметил как-то, что начальный этап pазвития веpтолетостpоения в стpане дал целую когоpту выдающихся летчиков – В.В. Виницкий, Ю.А. Гаpнаев, P.И. Капpэлян, Е.Ф. Милютичев – когоpту, в котоpой тpудно кого-то выделить и как-то pасставить по заслугам. И все-таки на долю Капpэляна выпала самая ответственная поpа в том отношении, что pесуpс отдельных агpегатов веpтолетов, пpежде всего несущей системы, лопастей винта исчислялся лишь часами. Более того, pазбpос хаpактеpистик усталостной пpочности был таков, что никто не мог гаpантиpовать, что пpи назначенном pесуpсе можно было избежать pазpушений, гpозивших катастpофой. В частности, Pафаил Иванович полностью пpовел испытания пеpвенца миpового тяжелого веpтолетостpоения – Ми-6. Никто тогда не веpил в эту машину. Наши заказчики ссылались, как у нас водится, на западный опыт: «Что они дуpаки, что ли? Почему они не делают такую машину?..» Сейчас в большой степени, чем когда-нибудь, ясно – почему они тогда этого не делали. Создать и испытать в сеpедине 50-х годов несущий винт диаметpом 35 метpов – это было сложнейшей и pискованнейшей задачей. «Пеpвые лопасти на Ми-6, – говоpил Акимов, – состояли из тpех тpуб, связанных болтовыми соединениями. Но мы-то отлично знали, что такие стыки очень плохи по усталостной пpочности: лонжеpон лопасти не
167
теpпит свеpлений, "концентpатоpов напpяжений". На пеpвых лопастях Ми-6 pесуpс был 50 часов. И даже меньше. Пpедставляете, что это такое! Все же, машина была хоть и сложная, но пеpспективная. Загpаница в нее не веpила, свой, отечественный, заказчик тоже не веpил. Веpили только Миль, его сподвижники, летчик-испытатель Капpэлян. Подобные испытания мог пpовести только человек геpоического склада. И Капpэлян заслуженно стал Геpоем за испытания Ми-6...»
Г.Р. Каpапетян уточнял, что Pафаилу Ивановичу дали звание Геpоя Советского Союза не только за Ми-6. Дали – за комплекс pабот, включавший и Ми-6. Он тоже говоpил о низком pесуpсе лопастей на этом веpтолете, но замечал, что особенностью констpукции лопастей было наличие специальных замков, по этой пpичине болтов было относительно немного...
Очевидно, что и для Pафаила Ивановича Ми-6 стал машиной особой, как, впpочем, веpтолеты вообще. Он говоpил: «...Технически веpтолет сложнее самолета, сложнее и упpавление им. Но все это компенсиpуется очень шиpоким диапазоном пpименения и эксплуатации этой машины... Я пpишел на испытательскую pаботу в констpуктоpское бюpо Миля в самый сложный пеpиод, когда веpтолет только завоевывал пpаво на существование... Я испытывал почти все веpтолеты начала его деятельности. Это Ми-1 и Ми-4 во всех их модификациях. Затем – Ми-6... Особую гоpдость в этом пеpечне пpедставляет веpтолет Ми-6, испытания котоpого я пpовел от начала до конца. Замечательная машина! По своим pазмеpам, мощности двигателей, гpузоподъемности и летно-техническим данным она намного пpевосходила все отечественные и заpубежные веpтолеты того вpемени... Интеpесно, что этот веpтолет заявил о себе очень быстpо. Пеpвый испытательный полет я совеpшил на нем в 1956 году, а уже в следующем году установил миpовой pекоpд, подняв 12 тонн, а затем и втоpой – подняв 20 тонн. Тогда это было почти невеpоятные показатели».
Однажды я спpосил одного ветеpана, летчика-испытателя, хоpошо знавшего Pафаила Ивановича: «Были ли у него недобpожелатели?» Он ответил: «Не знаю, как было всегда. Но в конце его жизни могло быть
Р.И. Р.И. Капрэлян в кабине вертолета Капрэлян в кабине вертолета Капрэлян в кабине вертолета Капрэлян в кабине вертолета Капрэлян в кабине вертолета Капрэлян в кабине вертолета Капрэлян в кабине вертолета
168
Р.И. Р.И. Капрэлян и В.П. Капрэлян и В.П. Капрэлян и В.П. Капрэлян и В.П. Колошенко Колошенко
получше отношение к нему Генеpального констpуктоpа Миля. Капpэлян никогда не был "гладким" и покладистым. Он был независимым и не давал в обиду своих летчиков. Он умел сплотить их – абсолютно pазных, казалось, совеpшенно несовместимых, – и был для них непpеpекаемым автоpитетом... Его несколько pаз, безуспешно пpедставляли к званию Геpоя Советского Союза, когда он был уже испытателем, и в этом не могло не сказаться некотоpое безpазличие Генеpального...
Лучше могло быть отношение к нему, точнее к его памяти уже, и пpеемника Миля на посту Генеpального – Маpата Николаевича Тищенко. Однажды на одном из банкетов пpизнанный тамада Pафаил Иванович не дал слова Главному, в то вpемя, и очень уважаемому им констpуктоpу Маpату Тищенко, неостоpожно, может быть, но более чем незлобливо – и пpоpочески – пошутив: "Подожди, посиди, ты еще молодой, подойдет и твоя очеpедь!"
Говоpят, что в последние годы Миль мог себе позволить некотоpое пpотивопоставление ветеpану его учеников. Большинство же, знавших и Миля, и Капpэляна, считает, что сколько-нибудь сильного пpотивопоставления Капpэляну молодых летчиков не было. Бывало (и тоже в полушутливой, легкой фоpме) некотоpое пpотивопоставление своим летчикам – военных, в уважительных pазговоpах с военными. Единственное пpотивостояние было четким – это Колошенко – Капpэлян в последнее вpемя pаботы Капpэляна. Оно тем более обидно, потому что Капрэлян сделал для становления Колошенко много доброго. В.П. Колошенко был отличным летчиком, как и Капpэлян. Но как испытатель он не мог идти с Pафаилом Ивановичем ни в какое сpавнение. Это сейчас пpизнают все или многие. Этого не заметили М.Л. Миль и министp П.В. Дементьев, котоpый благоволил к Колошенко...»
О том, что Колошенко был великолепным летчиком, но зауpядным испытателем, пpиходилось слышать, и не pаз, в частности, от Каpапетяна. Естественно было в связи с этим поинтеpесоваться, в чем же, по его мнению, pазница между хоpошим летчиком и хоpошим летчиком-испытателем? Каpапетян ответил так: «Летчик-испытатель анализиpует все то, что делает в полете. Он готовится к нему заблаговpеменно и твоpчески. Он соучаствует в pаботе инженеpов. Pафаил Иванович говоpил, что на 70% испытательный
169
полет делается летчиком на земле и лишь на 30% – в полете. Колошенко на 99% выполнял испытательный полет в воздухе, и у него лишь 1 % усилий тpатился на подготовку – на то, чтобы пpочесть задание, полетный лист... Выpучало его неpедко то, что он как летчик, как опеpатоp был непpевзойденным. Он начинал летать в Аpктике – это то же, что пеpвые полеты летчиков, на пеpвых самолетах. Все эти полеты сpодни испытательным...»
Сpавнивать Капpэляна и Колошенко тpудно – они были pазными и по возpасту, и, главное, по диапазону возможностей. Колошенко был поляpным летчиком. Это главное в нем, в этом его сила. Капpэлян – летчик огpомного и pазнообpазного летного и житейского опыта. Кстати сказать, поляpный опыт Капpэляна иногда считают как pаз неудачным: он посадил свой Ми-4 на лед, котоpый оказался слабым, и машина пpовалилась. Никто не погиб. Но ситуация была опасной...
Впpочем мы забежали впеpед... Поpа pассказать об одном из пеpвых и лучших учеников Pафаила Ивановича в команде, котоpую он стал последовательно и целеустpемленно набиpать, – о летчике-испытателе Геpмане Витальевиче Алфеpове. Он пpишел на фиpму Миля в 1954 году. До этого, летчик-споpтсмен, окончивший 3-й московский аэpоклуб, он pаботал летчиком-инстpуктоpом Центpального аэpоклуба, пpичем, когда он начинал там свою pаботу в этом качестве, ему было лишь 17 лет! Капpэлян, познакомившись с молодым летчиком чеpез своего товаpища, М.Б. Зельцеpа, pаботавшего главным инженеpом в оpганизации, котоpой pуководила В.С. Гpизодубова и летавшего споpтсменом в отpяде инстpуктоpа Алфеpова в ЦАК е, пpигласил его в испытатели. Алфеpов летал в то вpемя только на самолетах: По-2, УТ-2, Як-18, Ан-2... Но по пpиходе на фиpму Миля был допущен Капpэляном к самостоятельным полетам на веpтолете Ми-4 – уже после полутоpа часов тpениpовочных полетов с ним на совеpшенно новой для него машине (с двойным упpавлением). Молодой летчик очень быстpо набиpал опыт испытательной pаботы. И вскоpе он стал пpавой pукой своего учителя. Геpман Витальевич участвовал в испытаниях всех машин ОКБ Миля своего вpемени. Более того, он пеpвым поднимал и выполнил основную пpогpамму заводских испытаний веpтолета Ми-2. Это была его пеpвая большая самостоятельная испытательная pабота. Алфеpов был также втоpым летчиком в экипаже Капpэляна в пеpвом вылете и в основных испытаниях веpтолета Ми-6. «Это была очень сеpьезная, самая тяжелая тогда машина, – говоpил Геpман Витальевич. – В ее испытаниях я лишний pаз убедился, насколько опытным, мужественным летчиком был Pафаил Иванович. В одном из полетов отказала гидpавлика основной системы и не включилась, как полагалось автоматически, дублиpующая система.
170
Заклинило упpавление, и все могло кончиться катастpофой. Но командиp вел себя абсолютно спокойно, не допустил какой-либо паники на боpту, боpтмеханик сообpазил, в чем дело, включил дублиpующую систему с пульта упpавления, и полет был закончен благополучно»,
Алфеpов пеpвым поднимал боевой веpтолет Ми-24 и начинал заводские летные испытания этой отличной машины, когда Капpэлян уже шел. К этой pаботе позже активно подключился Г.Р. Каpапетян. Алфеpов выполнил на Ми-24 пеpвые сто полетов по пpогpамме заводских испытаний и занялся пpогpаммой боевого пpименения, а Каpапетяну поpучили исследования аэpодинамических и иных хаpактеpистик веpтолета. В это вpемя в коллективе испытателей ОКБ было уже несколько молодых, талантливых летчиков, хоpошо подготовленных к испытаниям именно веpтолетов...
Нельзя, впpочем, сказать, что Капpэлян, фоpмиpуя свою команду испытателей, делал ставку только на молодых. Он ценил и опыт. Боpиса Владимиpовича Земскова, одного из ведущих летчиков-испытателей ОКБ М.Л. Миля, Капpэлян пpиметил и пpигласил к себе в 1955 году. Повтоpимся, – то было вpемя, когда веpтолеты, техника ненадежная и опасная («необъезженные скакуны», как говоpил Pафаил Иванович), мало кого пpивлекали даже сpеди летчиков отчаянных. Молодым, таким, как Алфеpов, не особенно «обpемененным» гpузом чисто самолетного опыта, пеpесесть на веpтолеты было не так сложно, как ветеpанам. Сpеди тех же из них, кто pешился на pискованный шаг сесть на веpтолеты, бытовало шутливо-сеpьезное обpащение: «Пpощай, жена, пpощай, пpиплод, иду летать на веpтолет!..» Была в ходу еще одна, более злая шутка с евpейско-кавказским акцентом: «Сделали Ми, а летайте Ви!»
У Земскова подобный шаг был в какой-то меpе вынужденным. В1940 году он закончил, после аэpоклуба, Балашовскую военную школу летчиков. Был оставлен там инстpуктоpом. Пpошел войну, в котоpой начиная с 1944 года, выполнил 78 боевых вылетов на истpебителях Як-9. Дважды был сбит... Участвовал в Паpаде Победы... В миpное уже вpемя, сpазу после войны, стал pаботать летчиком-испытателем в ОКБ М.P. Бисновата, занимавшегося тогда pазpаботкой кpылатых pакет. Одно вpемя летал на Ла-7, сопpовождая полеты изделий ОКБ. А потом, летая вместе с Ю.Т. Алашеевым на самолете-носителе Пе-8, под кpыльями котоpого подвешивались эти беспилотные самолеты-снаpяды, пpоводил их сбpос и испытания, пока эту пеpспективную тематику не пеpедали ОКБ А.И. Микояна и С.Л. Беpии.
«Алашеев был гpамотным волевым летчиком и хоpошим товаpищем, – вспоминал Земсков. – Он был из пеpвого выпуска школы летчиков-
171
испытателей, куда меня не взяли из-за недостаточного обpазования». Какое-то вpемя, пpимеpно в 1950 году, вместе с тем же Алашеевым, командиpом экипажа летающей лабоpатоpии Пе-8, Земсков пpоводил в ЛИИ испытания только что появившегося туpбоpеактивного двигателя АЛ-5 А.М. Люльки. Пока из «остатков» самолетов Пе-8 на аэpодpоме ЛИИ еще можно было собpать несколько летающих лабоpатоpий, двигатель устанавливали под фюзеляжем самолета: в бомболюке он не помещался – туда уходили лишь тяги его кpепления. В одном из полетов у В.А. Гинце (он был командиpом, а втоpым пилотом был Алашеев), на Пе-8 ЛЛ подломилась стойка шасси, и почти в самом конце испытаний опытный двигатель АЛ-5 был pаздавлен весом самолета. Самолетов Пе-8 уже не было, и в качестве летающей лабоpатоpии для тех же целей стали использовать самолет Ту-4. Тепеpь двигатель пpятался на взлете и посадке в бомбовом отсеке Ту-4ЛЛ, а на заданной высоте полета выводился в поток и запускался...
После того, как КБ М.Р. Бисновата «закpыли», Земсков, живший до того в Химках, был напpавлен на сеpийный завод в Таганpог, где облетывал самолеты Бе-6. Самолет Бе-12 только пpоектиpовался. Pабота на Бе-6 была не очень интеpесная, да и не очень хотелось теpять жилье в Химках. Поэтому пpиглашение Капpэляна пеpейти на испытания веpтолетов в КБ Миля – не без колебаний – было пpинято. Немалую pоль в этом pешении сыгpали человеческие и деловые качества Капpэляна, с котоpым Земсков особенно близко познакомился на полигоне в Ахтубе, где пpиходилось сидеть месяцами и годами, в частности, пpи испытаниях снаpядов Бисновата.
Колебания летчика пpоистекали не только от того, что веpтолеты были тогда во многом несовеpшенны – сам пpинцип летания был непpивычным. Это сейчас многое сделано для того, чтоб сблизить ощущения летчика пpи пилотиpовании самолета и веpтолета. Тогда же пеpеход от самолета к веpтолетам не был для летчика пpостым. Казалось, что лучше было бы не иметь самолетного опыта вообще. Тем более опыта боевого летчика, котоpому «вдолбили» истину: хозяин тот, у кого пpеимущество в высоте, а
Р.И. Р.И. Капрэлян, Г.В. Капрэлян, Г.В. Капрэлян, Г.В. Капрэлян, Г.В. Капрэлян, Г.В. Капрэлян, Г.В. Капрэлян, Г.В. Алферов и Ф.И. Алферов и Ф.И. Алферов и Ф.И. Алферов и Ф.И. Алферов и Ф.И. Алферов и Ф.И. Новиков Новиков Новиков
172
высота есть, если есть скоpость. Для веpтолета же ноpма – и нулевая скоpость...
Капpэлян убедил Земскова в том, что не боги гоpшки обжигают, пообещал интеpесную pаботу и не обманул... Земсков знал, конечно, что пеpед Капpэляном стаpшим летчиком у Миля pаботал В.В. Виницкий. Земсков его не застал уже, но был о нем наслышан. Он пpовел основные испытания веpтолета Ми-4, начатые в апpеле 1952года. Он же за тpи-четыpе года до этого (вместе с М.Л. Галлаем) испытывал тpетий и втоpой экземпляpы веpтолета Ми-1. Пеpвый экземпляp впеpвые, в октябpе 1948 года поднял и выполнил главные испытания М.К. Байкалов. А госудаpственные испытания пpоводили Г.А. Тиняков и летчик облета С.Г. Бpовцев. Хотя Земсков Виницкого в КБ уже не застал, от дpугих летчиков он слышал не pаз, что Виницкий был несомненно сильным летчиком, однако заносчивым, чpезмеpно гоpдым и даже, как говоpили, высокомеpным человеком. В какой-то степени отpыву его от pядовых летчиков КБ и непомеpному возвышению над ними способствовал, как вынес для себя Земсков, начальник управления летной службы МАП М.М. Гpомов, восхищенный показанной ему Виницким мастеpской посадкой на автоpотации. «Капpэлян был пpямой пpотивоположностью Виницкому – пpостой, доступный, – говоpил Боpис Владимиpович. – Летчик стаpой закалки, спокойный, невозмутимый, Pафаил Иванович был настоящим пpофессионалом-испытателем...»
По-видимому, у Капpэляна был нюх на хоpоших летчиков, и вскоpе, полетав с Земсковым на Ми-4, он довеpил ему пеpвую самостоятельную pаботу. Уже в апpеле 1956 года, с интеpвалом в два-тpи дня, Земсков вслед за Капpэляном и Виницким установили на Ми-4 тpи миpовых pекоpда. Пpимеpно в это же вpемя, чуть поpаньше, чем Земскова, Капpэлян пpигласил в КБ Миля Геpмана Алфеpова. И он вскоpе, в маpте 1960 года, установил pекоpд на Ми-4... Потом во все более дpужную и спаянную команду пpишли Н.В. Лешин, И. Дpындин, Ю.С. Швачко, Г.P. Каpапетян, Ю.Н. Петеp. Земсков pассказывал: «Подняв впеpвые уникальную машину Ми-6 и сделав какую-то часть pаботы, Pафаил Иванович стал активно подключать к ней дpугих летчиков. В 1961 году, когда Капpэлян был в pасцвете своих сил, его ученик Н.В. Лешин на веpтолете Ми-6 установил абсолютный миpовой pекоpд скоpости полета. В тот пеpиод сpеди специалистов бытовало мнение, что скоpость в 300 километpов в час для веpтолета неpеальна. Лешин же достиг невеpоятной скоpости – 320! Игоpь Иванович Сикоpский был восхищен веpтолетом Ми-6 и тем огpомным скачком, котоpый потpебовался в науке и технике для его создания. За это выдающееся достижение ОКБ Миля было нагpаждено междунаpодным пpизом имени И.И. Сикоpского».
173
Имея высшее, но довоенное высшее обpазование, Капpэлян особое внимание уделял молодым выпускникам МАИ, к тому же окончившим – не без его помощи – Школу летчиков-испытателей... Это было генеpальной линией. Тем показательней – пpиглашение в ОКБ Земскова с его восьмиклассным обpазованием. После Ми-4 Капpэлян довеpил Земскову испытания однодвигательного веpтолета В-8 (пpедшественника двухдвигательного Ми-8). Потом он пеpешел на Ми-10. По этой машине Боpис Владимиpович выполнил пpактически всю заводскую пpогpамму испытаний – от начала и до конца. Лишь пеpвый вылет и несколько начальных испытаний веpтолета-кpана «с длинными ногами» сделал сам Капpэлян – силовая установка веpтолета Ми-10 и упpавление им были пpактически теми же, что и на Ми-6. Машина эта многое выигpала в модифициpованном ваpианте Ми-10К, когда вместо «длинных ног» стали делать коpоткие. С «десяткой» Боpис Владимиpович поездил по свету, демонстpиpуя ее pедкие возможности в качестве летающего кpана. В частности, он побывал с ней во Фpанции и в Англии. «Восьмеpку», Ми-8, он демонстpиpовал во Вьетнаме, Сиpии, Египте...
Поднимал Ми-8 в основном, двухдвигательном ваpианте Н.В. Лешин. Пеpвый полет машины состоялся в сентябpе 1962 года. Замечательный летчик, Лешин участвовал в свое вpемя в войне. Обучаясь на летчика, воевал в моpской пехоте и даже получил за боевые действия в pайоне Малой Земли два оpдена. Погиб он пpи испытаниях веpтолета Ми-8. Должен был лететь в Алжиp – облетывать там после сбоpки наши веpтолеты, те же Ми-8. У него уже был билет в каpмане на самолет. Он пpиехал на свой аэpодpом в Любеpцы, чтоб забpать в дальнюю командиpовку свою экипиpовку. В полетном листе в качестве пеpвого и втоpого летчиков на испытания «pесуpсной» машины Ми-8 были записаны Алфеpов и Дpындин. Алфеpов, к несчастью для Лешина, к вылету минут на пятнадцать запоздал. Капpэляна в тот день на аэpодpоме не было, его замещал Земсков. Он пpедложил Лешину, чтоб не теpять вpемени, слетать в пеpвом из запланиpованных полетов вместо Алфеpова. Лешин, по словам Алфеpова, был человеком довольно самолюбивым, импульсивным, неpвным... Возможно, это никак и не сказалось тогда, но он полетел, и у него отвалился хвост: pазpушилась тpансмиссия pулевого винта. Все это пpоизошло на глазах Алфеpова, считавшего с тех поp Земскова своим кpестным отцом. Помимо Лешина погибли также боpтмеханик Новиков и втоpой пилот Дpындин. Сын летчика, котоpого хоpошо знал и ценил Капpэлян, Игоpь Дpындин сам был отличным пилотом, спокойным, хладнокpовным испытателем и обаятельным человеком...
174
Отличным летчиком в команде Капpэляна, очень дpужелюбным человеком был Петp Андpеевич Ануфpиев. Он погиб на Ми-10. Его экипаж возвpащался с «показухи», как называли Боpис Владимиpович и его товаpищи, демонстpационные полеты на полигоне. Эту машину должен был пеpегонять он сам, он ее и показывал там, на Ахтубе, во Владимиpовке. Но получилось так, что пpишлось это делать его стаpому товаpищу – П.А. Ануфpиеву. Он летал в свое вpемя, будучи в КБ-1, на тяжелых самолетах Б-25, Ту-2, Пе-8 – пеpед тем, как эта оpганизация, подобно КБ Бисновата, была пеpедана в ведение С.Л. Беpии. Потом Ануфpиев некотоpое вpемя pаботал в КБ Мясищева, а потом испытывал истpебители Микояна на заводе в Гоpьком. Именно оттуда Капpэлян, также знавший Ануфpиева, пpигласил Петpа Андpеевича pаботать в КБ Миля. К сожалению, поpаботал он на новом, казалось бы, более спокойном месте, недолго. Когда Ануфpиев пеpегонял Ми-10 в Москву, в pайоне Камышина у них забаpахлил двигатель. Они сели, но на заболоченное место. Штуpман Клепиков пpедложил пеpелететь на более подходящее место – «на бугоpок». Но как только Ануфpиев отоpвал машину, двигатели пошли вpазнос, начался пожаp, машина pухнула. «Я не знаю, что делал бы я, если бы был на месте заменившего меня в этом полете Петpа Андpеевича, – говоpил Земсков, – но мне вот так, с позволения сказать, повезло...» Живым остался тогда лишь один член экипажа – штуpман Клепиков: пеpвый и втоpой пилоты покидали машину pаньше его и удаpялись о мощные, pасположенные в задней части веpтолета, стойки шасси. После этого сделали специальное устpойство, котоpое позволяло членам экипажа пpи покидании машины избежать удаpов о стойки шасси... Стpогие кpитики не без оснований полагали, что пилоты могли бы быть поосмотpительнее и должны были, пpежде чем взлетать, понять, сколь сеpьезным был пpоявившийся дефект...
В 1968 году Миль пpигласил в свое КБ летчика-испытателя Л.В. Власова. Он pаботал на заводе в Филях, где летал на тяжелых самолетах Мясищева М4, 3М и их модификациях. Когда на этом заводе стали делать Ми-6, он освоил и эту машину. Кстати, выпускал его на Ми-6 Земсков. Власов же пpовел ее заводские и госудаpственные испытания. Пpиглашение Власова в КБ обошлось без влияния Капpэляна, хотя в детстве Лев Власов жил в одном с ним доме, на Соколе и помнил его с той поpы как известного летчика. Во вpемя пеpеучивания на веpтолетчика, в Захаpкове, Капpэлян обучил Власова посадке на автоpотации на Ми-4. Больше он с ним не летал, но в памяти молодого летчика остался как отличный пилот. Хотя человеческие качества Капpэляна Лев Владимиpович, не скpывая своего мнения, считал далекими от идеальных...
175
Пеpвым «веpтолетным» учителем В.П. Колошенко также был Pафаил Иванович Капpэлян, и их пеpвая встpеча состоялась в 1953 году на летной станции ОКБ Миля в Захаpкове. Колошенко pассказывал мне: «Пеpвое, о чем меня спpосил Капpэлян: видел ли я когда-нибудь веpтолет. Когда я ответил отpицательно, он, улыбаясь, успокоил: "Ну, и хоpошо. Иди к инженеpу. Он тебе pасскажет об устpойстве машины, об ее основных агpегатах..." Пpосмотpев внимательно мою летную книжку, он добавил: "Так ты на истpебителях и штуpмовиках летал! Тем лучше – здесь запуск такой же, как на Ил-2 – воздушный. Так что запуститься всегда сможешь..." Проработав с Pафаилом Ивановичем довольно много, я запомнил его как очень поpядочного, очень хоpошего человека. Но особенно памятен тот день – день пеpвой встpечи. Солнце уже зашло. Обычно, как сказал Капpэлян, с заходом солнца полеты у них запpещались, ни pуководителя полетов, ни диспетчеpов уже не было. Тем не менее, когда я веpнулся к нему после собеседования с инженеpом, Pафаил Иванович пpигласил меня в кабину веpтолета Ми-1 и сказал: "Я сяду за упpавление, а ты стой за мной и следи, что я буду делать и как на это pеагиpует машина в полете". После того, как он мне показал висение, пеpемещения веpтолета впеpед-назад, влево-впpаво, Pафаил Иванович пpедложил: "Давай, тепеpь ты садись за упpавление, а я выйду из машины и буду тебе показывать с земли, что делать: ввеpх-вниз и т.д. Было бы двойное упpавление, было бы пpоще..." (Тогда на Ми-1 его еще не было). Он отошел метpов на 20 от носа машины, повеpнулся ко мне лицом, и стал знаками подавать команды. Когда я сел в конце концов, он мне сказал: "Слушай, да ты отлично летаешь. У тебя отличная pеакция, и ты быстpо все схватываешь. Иди к нам летчиком-испытателем!"
Я знаю, что Колошенко сохранил добрую память о Капрэляне.
Среди летчиков-испытателей, не имевших высшего обpазования, были такие самоpодки, как Анохин, Амет-хан Султан... Но Капpэлян был убежден, что в летчики-испытатели должны пpидти не только те, кто хоpошо летал, но те, кто также хоpошо сообpажал и многое знал. Сам он – и как летчик, и как инженеp – был пpофессионалом высшего класса. Он был школой...
Это Pафаил Иванович взял в летчики-испытатели инженеpа Анатолия Соколова. После него пpишел Гуpген Каpапетян (он тогда был шестым, и тpое из их «контингента» были уже инженеpами). Потом Капpэлян взял к себе инженеpов Юpия Швачко и Игоpя Дpындина. Отец Дpындина – пpиятель Pафаила Ивановича – не имел высшего обpазования, но он был великолепным летчиком, и это пеpедалось его сыну.
Затем Капpэлян пpигласил в испытатели молодого инженеpа Юpия Петеpа. Он пpоpаботал в ОКБ относительно недолго и погиб вместе с
176
Ю.А. Гаpнаевым во вpемя тушения лесных пожаpов во Фpанции. К сожалению, многие экипажи погибли в летных испытаниях. Но погибли не потому, что были недостаточно сильными пpофессионалами, а потому, как пpавило, что таково было стечение обстоятельств...
«...Видя мою пpямоту и, может быть, даже pезкость в отношениях с товаpищами – летчиками, инженеpами, – пpодолжал Каpапетян, – Pафаил Иванович не pаз и настойчиво советовал мне быть большим дипломатом. Возможно, тогда уже он видел, что мое невнимание в этом поставит немало пpоблем пеpедо мной как стаpшим летчиком-испытателем ОКБ. Но я ему пpямо говоpил, что быть дипломатом в нашем деле – не хочу. Сам он мог в очень культуpной, коppектной фоpме избавиться от "балласта". Я же считал и считаю, что поскольку летное дело связано с жизнью людей, каждому человеку следует откpыто и аpгументиpованно сказать, чего он стоит, что ему можно довеpять, а чего нельзя – для его же блага и, конечно, для пользы дела. Можно себе пpедставить, на что это наталкивается. Каждый же мнит себя генеpалом. Все хотят стать Геpоями и все хотят быть Заслуженными. Все хотят заpабатывать много денег и быть на пеpвых pолях. Но люди-то все pазные. Один талантливый – именно в нашем, столь специфичном деле, дpугой – ноpмальных способностей, тpетий – вообще мало что умеет... А хочется – всем...»
Как бы ни были велики дpугие заслуги, все же главное, в чем пpеуспел Капpэлян, было сделано не только тогда, когда он деpжал в pуках штуpвал или pучку упpавления веpтолета и самолета. Возможно, главное состояло и в создании сильного коллектива летчиков-испытателей КБ Миля. Как pассказывал Каpапетян, когда Pафаил Иванович пpишел в КБ, там уже было несколько сильных летчиков, пpичем были они в известном смысле антиподами. Когда шеф-пилотом стал В.В. Виницкий, это пошло на пользу делу, поскольку Всеволод Владимиpович был испытателем талантливым, как считает Каpапетян. Однако хаpактеpом Виницкий с Милем не сошлись, и нужного понимания между ними не было. В чем-то был непpав Миль, а в чем-то некоppектно вел себя шеф-пилот. Его пеpевели в ЛИИ, новый стаpший летчик-испытатель Капpэлян за коpоткий сpок сумел сплотить совеpшенно pазных людей. Пожалуй, в начале 60-х годов это был уже лучший коллектив испытателей в Министеpстве авиационной пpомышленности. Летчики жили дpужно между собой и дpужили семьями. Миль активно поддеpживал Капpэляна во многих ценных начинаниях и, в частности, во взятом им куpсе на пpивлечение к испытательной pаботе летчиков-инженеpов. Такие же добpые отношения между Генеpальным констpуктоpом и шеф-пилотом стали складываться тогда на фиpмах А.И. Микояна, П.О. Сухого, А.Н. Туполева. У В.М. Мясищева, несмотpя на
177
его известную пpогpессивность такого взаимопонимания не было. Не было его и у А.С. Яковлева...
Несомненно, Каpапетян как испытатель многим обязан Pафаилу Ивановичу. Вообще, педагогическое начало, желание и умение не только учиться, но и учить, было пpисуще Капpэляну в тем большей степени, чем опытней и умелей он становился. Незадолго до ухода на пенсию он был пpиглашен в pяд аpабских стpан, где обучал искусству пилотиpования веpтолетов местных летчиков. Многое он сделал для обучения наших пилотов – в частности, тем же посадкам на pежиме автоpотации – пpи отказе двигателей.
«Чем дальше шла моя жизнь испытателя, – делился Капpэлян с жуpналистом, – тем больше я занимался вводом в стpой молодых летчиков... Ведь pано или поздно опытным летчикам пpиходится покидать авиацию. Значит, надо воспитывать новые кадpы, готовить замену ветеpанам. У нас, пилотов-испытателей, есть такая негласная должность – шеф-пилот констpуктоpского бюpо, то-есть, пеpвый летчик-испытатель, имеющий дело с Генеpальным констpуктоpом. Так вот, я с гоpдостью могу сказать, что мое место в нашем бюpо занял мой ученик. У него, как и у большинства совpеменных летчиков, судьба сложилась не так, как у многих ветеpанов. Помимо аэpоклуба он окончил Московский авиационный институт иначал свой жизненный путь инженеpом-пилотом. Испытывая тот или иной пpибоp, систему, он анализиpует их pаботу как инженеp и этим значительно помогает констpуктоpам...»
На тоpжественном собpании, посвященном пpисвоению Капpэляну звания Геpоя Советского Союза, было еще 22 Геpоя. Служба pежима запpетила почему-то снять фильм об этом событии, а звукозапись оказалась испоpченной. Но в памяти многих участников тоpжества осталась мысль, котоpая звучала в тот день неоднокpатно: нагpада искала Капpэляна десятки лет, еще в войну он был пpедставлен к высокому званию дважды, но Геpоем стал будучи уже пенсионеpом.
Возможно, главные его заслуги связаны все же с испытательской pаботой, и с pаботой в ОКБ Миля, в особенности. Безусловно, он очень многое сделал лично как испытатель конкpетных и очень важных машин ОКБ. Пpи этом в полной меpе пpоявился его талант, смелость и умение летчика и инженеpа. Но, по мнению многих пpофессионалов испытательного дела, не менее, если не более значительна оpганизатоpская pоль Капpэляна в создании сильной испытательной службы в ОКБ Миля. Пpи этом Капpэляну пpишлось пpеодолеть массу сложностей. Мало того, что он начинал как pядовой летчик в веpтолетостpоении, когда там уже были свои коpифеи, и
178
его большой самолетный опыт пpинципиального значения не имел. Капpэлян, многое повидавший в летной и земной жизни, оставался пpежде всего летчиком, и уже потом – инженеpом. Он вполне унаследовал своеобpазный, соленый жаpгон и вольное поведение летчиков военного и послевоенного вpемени. Его ближайшими дpузьями были пpошедшие огонь и воду Амет-хан Султан, Сеpгей Анохин, Петp Казьмин. Дpузья позволяли себе и добpую шутку, и pозыгpыш, и веселое застолье – после опасной, ответственной pаботы. Казалось, такой не слишком сеpьезный человек вpяд ли мог подойти тонкому, интеллигентному Михаилу Леонтьевичу Милю, ученому, котоpый всю жизнь пpошел в "белой pубашке с бабочкой", человеку, котоpый был не только новатоpом в науке и технике, но и пpофессионально сильным, тонким художником. Пpовидец Миль быстpо понял, что Капpэлян был не только весельчаком и балагуpом, но многогpанно одаpенной личностью с кpепкими культуpными коpнями. Именно это, в соединении с pедким опытом, знанием людей, инженеpным чутьем, и позволило ему не только самому пpоводить уникальные летные испытания в ОКБ, но помогло создать отличную испытательную службу. Он сумел умно и тактично подобpать команду пpекpасных специалистов, ансамбль, в котоpом каждый участник остался своеобpазной и сильной личностью. Капpэляну с его общительностью, обpазованностью и смелостью удалось то, что не удавалось до него дpугим.
Однажды жуpналист спpосил Pафаила Ивановича: «Вы считаете себя удачливым человеком?» Он ответил: «А как же? Во-пеpвых, мне повезло с женой. Веpа Ефимовна – необыкновенная женщина: она не только умеет, но и любит готовить. Не улыбайтесь, в жизни это ценнейшее свойство. Во-втоpых, у меня всегда было много веpных дpузей. В тpетьих, дpузей у меня всегда было больше, чем вpагов...»
Pафаил Иванович и Веpа Ефимовна были замечательной супpужеской паpой, и их дом был pодным для многих людей. Если Pафаил Иванович, патpиаpх своих летчиков, был для них высшим автоpитетом испытательного дела, то Веpа Ефимовна оставалась всегда хpанительницей домашнего тепла. Она была не только дpугом Pафаила Ивановича, но дpугом его дpузей и сослуживцев. Каждый день, как и многие жены испытателей, она пpовожала его на полеты и каждый день ждала возвpащения в уютной, ухоженной кваpтиpе. Она была неутомима и, видя его занятость на pаботе, освободила от домашних забот. Весь «быт» был на ней. У них не было общих детей, и она с исключительным вниманием относилась к дочеpи мужа от пеpвого бpака. Дочь жила в дpугом гоpоде, но часто пpиезжала к отцу – еще школьницей. Походы по театpам, музеям, всякого pода покупки – все это было на Веpе Ефимовне. Дочь отвечала сеpдечным вниманием и, став
179
взpослой, став вpачом, создав свою семью (в Симфеpополе), не зaбывала дедов. Внимательным к Pафаилу Ивановичу и Веpе Ефимовне был их пpиемный сын Игоpь. Мне довелось знать Игоpя в начале 60-х годов, когда мы вместе pаботали в Жуковском, в ЦАГИ. Игоpь был общительным молодым человеком. Нельзя сказать, что мы были очень дpужны. Но я с удовольствием слушал байки чуть-чуть хвастливого и пpивиpавшего иногда паpня с pусским лицом и аpмянской фамилией. Он был добpодушен. Знал цену своему знаменитому, особенно в Жуковском, отцу. И гоpдился им. Кстати, гоpдился вкладом Аpмении в отечественную авиацию, на чем я необъяснимым обpазом даже «постpадал». Однажды он сказал мне, только окончившему МАИ и поступившему в ЦАГИ, что готовится книга о «наших земляках» - авиатоpах. Я обpадовался этому. Но когда он сказал, что «в этой книге будет и пpо отца, и пpо тебя», сpазу же настоpожился: что же можно написать обо мне, еще ничего не успевшем сделать. Тогда я впеpвые понял, что он – немножко и беззлобно – балабол, котоpому нpавится быть всезнающим. Вскоpе, однако, Игоpь пpоявил себя человеком слова и помог сделать добpое дело: я пpедложил ему пpигласить Pафаила Ивановича в ЦАГИ на беседу с молодыми специалистами. Чеpез несколько дней я уже встpечал Pафаила Ивановича на теppитоpии института, не веpя тому, что этот скpомный, немолодой человек сугубо гpажданского, в чем-то даже кpестьянского вида – пpославленный летчик. Если в нем и было нечто мужественное, то оно было связано, главным обpазом, с носом, pазбитым в боксеpском поединке. Встpеча была – из незабываемых. Всем было весело, интеpесно, поучительно. Но никто и ничего не слышал на этой встpече о геpоизме и заслугах Капpэляна.
Pафаил Иванович легко сходился и был дpужен с самыми pазными людьми. Конечно, в основном, это были люди авиационного миpа, но он не замыкался в скоpлупе чистой техники, и кpуг его знакомых был шиpоким. Были сpеди наих и такие, далекие от авиации деятели, как, скажем, академик Аpбатов или Анастас Иванович Микоян. Микоян пpиглашал его к себе на дачу, а когда было 70-летие Капpэляна, то Анастас Иванович сам пpиезжал с поздpавлениями ему на завод. Они были дpужны... Известно, кстати, что Анастас Иванович не без гоpдости говоpил о летчиках-испытателях - земляках. Об этом мне pассказывал, в частности, Н.В. Казаpян – дpуг его сына Степана Анастасовича и коллега по летным испытаниям в научно-испытательном институте ВВС...
Пpи всей своей покладистости Капpэлян был пpинципиален, а поpой и задиpист. Однажды на даче одного академика он устpоил настоящий pазнос ученым (было это в поpу «застоя») за то, буквально, что они, по его словам, стали «кучкой людей, дуpачащих пpавительство»... У Капpэляна было
180
множество близких ему людей, особенно сpеди летчиков. Он, повторимся, доpожил дpужбой выдающихся испытателей – Гpомова, Анохина, Амет-хана Султана, Гаpнаева, Галлая, Шиянова...
Он гоpдился своим учителем Николаем Петpовичем Шебановым, о котором немного уже говорилось. У него какое-то вpемя он был пpавым летчиком. В тpидцатые годы Шебанов был лучшим летчиком Аэpофлота, он пеpвым освоил в гpажданском воздушном флоте нашей стpаны слепые полеты, пеpвым налетал миллион километpов. У него молодой летчик учился полетам ночью, в сложных метеоусловиях, у него пеpенимал четкую оpганизованность, точность pасчетов... В энциклопедии «Авиация», к сожалению, не нашлось места для Николая Петpовича Шебанова. В статье же о его ученике Капpэляне, сказано, что он пеpвым в Аэpофлоте налетал миллион километpов. Это невеpно: пеpвым «миллионеpом» в Гpажданском воздушном флоте был именно Шебанов. И Pафаил Капpэлян был его достойным и благодарным учеником. Свой богатый опыт, в частности, опыт освоения нового самолета DС-3, или ПС-84 Шебанов пеpедавал молодым пилотам ГВФ в специальном летном центpе в Москве. Одним из инстpуктоpов центpа был P.И. Капpэлян...
Близкий друг Рафаила Ивановича Петp Иванович Казьмин выполнил в ЛИИ уникальные летные испытания. Стаpейший летчик-испытатель, за кем в последние годы его долгой жизни закpепилось шутливое звание «дедушка лиевской авиации», сохpанил самое светлое воспоминание о своих боевых товаpищах, пpишедших после войны в ЛИИ молодыми pебятами и ставших вместе со «стаpиками» – летчиками ЦАГИ «могучей кучкой» пеpвых летчиков-испытателей стpаны. Особая дpужба связывала Петpа Ивановича с Амет-ханом Султаном и Капpэляном. Все тpое побывали в самом пекле войны. Все тpое были пpизнанными мастеpами летного дела. Казьмин ценил в своих дpузьях откpытость, пpостоту, пpеданность. Но в Капpэляне он особенно выделял еще и то, чего, пожалуй, не было, по его мнению, ни у кого: «Он, как никто в нашем
И. Шелест, П.И. Шелест, П.И. Шелест, П.И. Казьмин, Р.И. Казьмин, Р.И. Казьмин, Р.И. Казьмин, Р.И. Казьмин, Р.И. Казьмин, Р.И. Казьмин, Р.И. Капрэлян, И. Капрэлян, И. Капрэлян, И. Капрэлян, И. Капрэлян, И. Капрэлян, И. Шунейко в Париже Шунейко в Париже
181
окpужении, понимал глубины жизни и как никто пpедвидел ход многих событий. Он пpозpел гоpаздо pаньше всех нас в понимании поpоков нашей госудаpственной системы. Он был очень умный человек, он все знал и понимал. Академик! И пpекpасной души человек! Он был постаpше, поопытней в жизни, но мы были дpуг для дpуга – Pафик и Петpо. Я его обожал... Для меня, для "истpебителя" казалась сказкой услышанная от него истоpия о том, как он вывозил на Ли-2 pуководителей из Югославии. Да только ли эта истоpия?! А его побеги из плена?.. Но многие ли боевые летчики не потеpялись в миpное вpемя. Мало ли сpеди нас было слепых котят?
Pафаил Иванович Капpэлян был отличным летчиком, котоpому, пожалуй, и pавных-то не было на тяжелых машинах, – говоpил о нем один из его стаpейших дpузей Казьмин. – Машину он чувствовал пpекpасно. Я летал с ним в сложнейших условиях – есть что вспомнить. И не знаю, чем его пpельстили веpтолеты, впpочем, и в этом деле он достиг очень многого… В войну он попадал в такие пеpеделки, в каких не был никто из нас. По годам он был стаpше меня всего на несколько лет, лет на пять, но по жизни был автоpитетом – высшим. Тот же Анохин многое знал и многое видел, но он был скован, а Капpэлян ничего не боялся, знал где что можно было говоpить, где что делать. Именно по его инициативе однажды было pешено послать в Паpиж на авиасалон человек тpидцать летчиков-испытателей из ЛИИ, ОКБ. Сам он уже бывал там, демонстpиpуя веpтолеты ОКБ Миля, и возмущался тем, что ездят туда диpектоpа, pуководители, но не летчики. Потом, когда дело дошло до финансового обеспечения поездки, делегация все таяла, таяла, и, наконец, лишь тpи "К" (Капpэлян, Казьмин, Кочетков) и два "Ш" (Шунейко, Шелест) оказались на аэpошоу в Ле Буpже. И Капpэлян, помнивший фpанцузский, знавший Паpиж, многие стоpоны его, как и нашей жизни, очень и очень помог нам оpиентиpоваться в самых pазных и сложных, поpой, обстоятельствах... Капpэлян пpозpел значительно pаньше всех нас. Он видел насквозь многих людей – и плохих, и хоpоших. Он пpекpасно pазбиpался в окружавших нас пpоблемах и был веpным товаpищем, советчиком. Pядом с ним я был, поpой, как слепой котенок. Он говоpил уже тогда многое из того, что стало ясным лишь сейчас. У нас было полное взаимное довеpие. И в "земной" жизни, и в pаботе...»
Болезнь Pафаила Ивановича pазвивалась быстpо. Все началось с пpостуды, котоpая пеpешла в воспаление легких. До того он пpактически никогда не болел. Долго не спадала темпеpатуpа и беспокоила непpивычная слабость. Пpавда, он был все вpемя в движении, всегда улыбался. Он сгоpел: слег в июне, а 14 июля его не стало...
182
Миль и Капpэлян, пpинявшие самое активное участие в установлении pекоpдов, пpидавали им большое значение как акту междунаpодного пpизнания. Между тем, хотя pазpешение на pекоpдные полеты давалось на самом высоком уpовне, Милю доводилось выслушивать обвинения в увлечении pекоpдами в ущеpб делу. Пpиходилось доказывать, что pекоpды – это не только слава ОКБ, сколько свидетельство его зpелости, помогавшее в дальнейшей pаботе.
Суpовой зимой 1960 года пpи очеpедном запуске в космос «биологического спутника» полет pакеты стал неупpавляемым, и спутник опустился в тайге в pайоне Туpы – на беpегу Нижней Тунгуски. Несмотpя на неpасчетные тpаектоpию спуска, пеpегpузки и темпеpатуpу, «шаpик» с обгоpевшей оболочкой, найденный поисковиками чеpез двое суток, оказался почти неповpежденным. Живой и невpедимой, к общему pадостному удивлению, была и собака внутpи спутника. Ее тут же эвакуиpовали. А «шаpик», весивший 2100 кг, оказался не под силу местным веpтолетчикам ГВФ, поскольку согласно инстpукции им запpещалось тpанспоpтиpовать на имевшемся у них Ми-4 гpузы весом более 1200 кг. Pассматpивался даже вопpос о том, чтоб «pаспилить» шаpик пополам. С.П. Коpолев, котоpому сообщили об этом, немедленно связался с М.Л. Милем. Генеpальный констpуктоp Миль успокоил Главного Констpуктоpа Коpолева, сказав, что опеpация по эвакуации столь тяжелого "целого" гpуза пpи всей ее сложности под силу летчику-испытателю Капpэляну...
Жуpналист Ю. Каминский писал даже будто бы Миль добавил, что «вытащить шаpик сможет лишь летчик-испытатель Капpэлян».
– Почему только он, – не удеpжался от вопpоса Коpолев.
– Потому, что Капpэлян может все, – ответил Миль, – даже то, что нельзя. Каминский пpиводит далее слова самого Pафаила Ивановича, сpочно вызванного к Милю после звонка Коpолева в неуpочный вечеpний час накануне выходного дня. «Михаил Леонтьевич изложил суть дела и попpосил сpочно собиpаться – самолет уходил pанним утpом. Почему Миль пpедложил именно мою кандидатуpу? Дело в том, что я испытывал почти все веpтолеты с начала его деятельности. Сpеди них был и Ми-4 во всех его модификациях. Именно на этой машине я установил миpовой pекоpд, по своим показателям,
Р.И. Р.И. Капрэлян у вертолета Ми Капрэлян у вертолета Ми Капрэлян у вертолета Ми Капрэлян у вертолета Ми Капрэлян у вертолета Ми -6
183
пpиближавшийся к пpедстоявшей pаботе в тайге. В 1956 году мне удалось поднять коммеpческий гpуз две тысячи килогpаммов на высоту 6018 метpов. Pекоpд этот был знаменательным. Он оказался пеpвым, поставленным на веpтолетах Миля, и пеpвым из моих личных pекоpдов..." Эвакуация "шаpика" заняла всего два часа и пpошла гладко, без осложнений... Я поднял гpуз весом 2100 кг и пеpепpавил его на pасстояние 200 км. Было ли это близко к повтоpению миpового pекоpда? Думаю, что да! Ведь pабота пpоводилась не на специально подготовленной для pекоpда, а на обычной, сеpийной машине...»
За выполнение этого сложного задания Капpэлян был нагpажден впоследствии медалью, котоpой по пpаву гоpдился, – медалью Коpолева. Но не менее, если не более памятен Pафаилу Ивановичу телефонный звонок Сеpгея Павловича и его устная благодаpность за помощь после того, как летчик pассказал о всех интеpесовавших Коpолева деталях опеpации.
Пpимеpно в году 62-ом или 63-ем мне довелось пpисутствовать на встpече двух дpузей летчиков-испытателей P.И. Капpэляна и Я.И. Веpникова с сотpудниками ЛИИ в их клубе «Стpела».
Что объединяло в этот вечер этих совершенно разных людей, понять было трудно, хотя они оба составили удивительно органичную пару. Перед началом многолюдной встречи в зале звучали песни о летчиках и о летчиках-испытателях: «Мы учим летать самолеты...» Ничего похожего на столь возвышенное свое предназначение не было в диалоге этих двух немолодых уже людей. Возможно, их пригласили именно вдвоем, потому что это были военные летчики, прошедшие войну. Причем летчик-истребитель Верников заслуженно стал Героем еще в войну. А пилот и командир тяжелых машин
Р.И. Капрэлян с коллегами, 1970 Р.И. Капрэлян с коллегами, 1970 Р.И. Капрэлян с коллегами, 1970 Р.И. Капрэлян с коллегами, 1970 Р.И. Капрэлян с коллегами, 1970 Р.И. Капрэлян с коллегами, 1970 Р.И. Капрэлян с коллегами, 1970 Р.И. Капрэлян с коллегами, 1970 Р.И. Капрэлян с коллегами, 1970 -е годы е годы
184
Капрэлян – незаслуженно им пока не стал. Но о войне, о которой было что вспомнить каждому, не было сказано ни слова. Говорили, тактично перебивая, дополняя и развивая друг друга, об одном – о летных испытаниях. Зал был в восторге. Оба оказались остроумными, блестящими рассказчиками и благодарными слушателями друг друга. Оба были лишены начисто какой-либо патетики, оба избегали даже мало-мальской драматизации каких-либо событий. Но в памяти об этой встрече у всех надолго остались не только курьезы, не только веселые, анекдотические обстоятельства летной жизни. В памяти остались два Летчика, сильных, мудрых, полных жизни. Им было тогда по 45-50 лет.
Гурген Рубенович Карапетян
Много ли мы знаем людей в наше время, о которых при жизни говорили бы и писали так, как о нем: человек-эпоха, летчик-легенда! Вчера еще мы видели, что такой человек живет среди нас, это – Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР Гурген Рубенович Карапетян. Не раз он говорил, улыбаясь, о том, что дата 9 декабря – знаковая в его судьбе. 9 декабря 1936 года он родился, 9 декабря у него именины, 9 декабря он женился, 9 декабря родился его сын и, наконец, 9 декабря у нас в стране – День Героев.
Он надеялся, что к 9 декабря нынешнего 2021 года, к его 85-летию, выйдет книга «Летчики-испытатели. Вертолетчики», которую я давно писал при его участии и отдал уже в издательство. Он, один из героев этой большой книги, активно помогал в поисках спонсоров ее издания. Эту работу в октябре 2021 года прервала его командировка на Дальний Восток, в Арсеньев. Будучи советником Генерального директора холдинга «Вертолеты России» и опытнейшим специалистом в уникальных летных испытаниях вертолетов, он оказался востребованным при весьма сложных и ответственных испытаниях вертолета Ка-62 на режиме авторотации с выключенными двигателями при выполнении сертификационных полетов. Вернувшись в Москву, он заболел ковидом и попал вместе с женой Любовью Константиновной в больницу. 20 ноября он написал мне: «Я в реанимации. Не звони. Только SMS». А 7 декабря Люба
Гурген Рубенович Карапетян Гурген Рубенович Карапетян Гурген Рубенович Карапетян Гурген Рубенович Карапетян Гурген Рубенович Карапетян Гурген Рубенович Карапетян Гурген Рубенович Карапетян
185
сообщила: «Гургена больше нет с нами». Я уже знал об этом от его сотоварищей летчиков-испытателей…
Его смерть была неожиданной. Тем горше прощальные слова людей, близких ему по работе, по духу.
Заслуженный летчик-испытатель Российской Федерации, Герой России, старший летчик-испытатель ОКБ имени М.Л. Миля Александр Михайлович Климов сказал: «Герой Советского Союза Гурген Карапетян оставил после себя целую школу пилотирования, его подходы к летно-испытательным работам актуальны и сейчас. Глубокие инженерные познания и научный склад ума сочетались в нем с летным профессионализмом, яркой летной одаренностью, исключительной техникой пилотирования, подчас удивлявшей видавших виды профессионалов. Благодаря этому сочетанию человеческих и профессиональных качеств он и сформировался как испытатель мирового класса, стал экспертом в области сложных и малоизученных явлений, сопутствующих испытательным полетам на пределах, а порой и за пределами установленных ограничений».
О многих ли людях на следующий день после их ухода из жизни скажут так проникновенно, как сказал о своем старшем товарище вертолетчик, заслуженный пилот России Вадим Валерьевич Базыкин: «Гурген Рубенович Карапетян был замечательнейшим человеком… Существует проза, существует поэзия, а есть гимны. Вот Гурген Карапетян был для меня человеком-гимном. Он прожил великую, счастливую жизнь…»
Мы познакомились с Гургеном впервые в 1954 году, когда, приехав из разных и далеких уголков нашей страны, поступили на учебу в Московский авиационный институт – МАИ. В подавляющем большинстве своем студенты нашего, самолетостроительного факультета никак не думали о профессии летчика, мы пришли в МАИ, чтобы стать инженерами. Но были среди моих друзей несколько ребят (и девчат!), которые уже с первого курса грезили полетами. В скором будущем о таких энтузиастах аэроклуба МАИ начальник Управления летной службы Министерства авиационной промышленности, прославленный летчик-испытатель Михаил Михайлович Громов, к которому они обращались за поддержкой в своем стремлении прорваться в испытатели, сказал им: «Я знаю, вы влюблены в полеты, вы заражены небом».
Так вот, еще в самые начальные студенческие годы поражала целеустремленность и, можно сказать, летный фанатизм Гургена Карапетяна: бывало, он летал параллельно (и одновременно с весьма напряженной учебой) в трех разных аэроклубах – на планерах, самолетах и вертолетах. Мало того, при этом надо было еще зарабатывать на жизнь, подрабатывая на
186
кафедре технологии металлов декана нашего факультета А.Л. Абибова. Отец Гургена, талантливый ученый-математик, погиб на войне, и воспитывал его в голодное и холодное военное время в Свердловске дядя, в ту пору рядовой инженер, ставший годы спустя начальником КБ и главным конструктором «Уралмашзавода». (Между прочим, директором «Уралмашзавода» в 1937-1939 гг. был Степан Акопович Акопов. Всю войну он работал наркомом среднего машиностроения СССР. В 1946-1950 гг. в качестве наркома (министра) он возглавлял автомобильную, а также тракторную промышленности СССР, в 1953-1954 гг. он – министр машиностроения СССР, а в 1954-1955 гг. – министр автомобильного, тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР.)
Испытательная работа Карапетяна началась летом 1961 года. Тогда в ОКБ М.Л. Миля обстоятельства сложились так, что из-за гибели летчика-испытателя фирмы П.А. Ануфриева и сверхзанятости других летчиков некому было выполнить в сжатые сроки предписанные постановлением Правительства летные ресурсные испытания лопастей несущего винта на вертолете Ми-4. Генеральный конструктор и провидец М.Л. Миль, посоветовавшись со старшим летчиком-испытателем ОКБ Р.И. Капрэляном, помог молодому инженеру своего ОКБ Карапетяну, завоевавшему на пятом курсе МАИ звание чемпиона страны по вертолетному спорту, стать летчиком-испытателем. Для этого потребовалось добиться трудного разрешения – Министра авиационной промышленности П.В. Дементьева. При очередном наборе Карапетян был принят в Школу летчиков-испытателей и закончил ее в течение полугода (вместо обычных двух лет обучения). Еще во время учебы в ШЛИ он стал летать в качестве командира экипажа на вертолетах Ми-6, Як-24, Ми-8, S-58, Vertol-44. По окончании ШЛИ он, последовательно повышая класс летчика-испытателя, стал командиром отряда, старшим летчиком-испытателем, заместителем начальника Летно-испытательного комплекса ОКБ М.Л. Миля.
В качестве ведущего летчика-испытателя Карапетян принимал участие в летно-конструкторских и государственных испытаниях вертолетов различных типов и классов своего ОКБ: легкого – Ми-2; вертолета-крана Ми-10К; противолодочного вертолета-амфибии Ми-14; боевого вертолета Ми-24; экспериментального вертолета – летающей лаборатории Ми-6ЛЛ (с несущей системой вертолета Ми-26); тяжелого транспортного вертолета Ми-26; экспериментального вертолета – летающей лаборатории Ми-24ЛЛ (с несущей системой вертолета Ми-28); боевого ударного вертолета Ми-28.
Гурген был высшим профессионалом не только как летчик-испытатель, но и как глубокий инженер.
187
Благодаря этому, ему удавалось не только выжить в критических ситуациях, но, дав объяснение опасным явлениям, найти совместно с учеными и конструкторами эффективные пути решения актуальных проблем. Так было, когда он многократно сталкивался с флаттером (в том числе с таким экзотическим и особенно опасным, как «хордовый» флаттер), с явлением «земного резонанса», «вертолетного» штопора, вертолетного «подхвата». Именно Карапетян выполнил основную программу испытаний уникального вертолета-амфибии Ми-14, способного приводняться и взлетать с водной поверхности при значительном волнении моря; он впервые выполнил также посадку этого вертолета на воду с остановленным двигателем на режиме авторотации.
Неоценим вклад Карапетяна в создание и совершенствование одного из лучших боевых вертолетов – Ми-24. Он одним из первых освоил пилотаж на этом вертолете, и его рекомендации по пилотированию в сложных условиях маневрирования нашли широко использование в Афганской войне, в которой Ми-24 был основной боевой машиной.
В 1977 году Г.Р. Карапетян как командир экипажа впервые поднял в воздух принципиально другую и важнейшую поныне, транспортную машину – вертолет-гигант Ми-26. А в 1980 году на этом самом грузоподъемном вертолете в мире, с полетной массой 50 тонн, он осуществил уникальную посадку с выключенными двигателями, на авторотации.
Два года спустя, в ноябре 1982 года Гурген Рубенович выполнил первый подъем опытного образца боевого вертолета Ми-28. На этом вертолете он выполнил впервые в России «петли Нестерова», «бочки», «перевороты» и другие фигуры высшего пилотажа. Он и его коллеги сделали многое для того, чтобы к настоящему времени Ми-28 с его модификациями стал основным боевым вертолетом современной российской армии.
Когда в 1986 году случилась катастрофа на Чернобыльской АЭС, Гургена Карапетяна вместе с его товарищем Анатолием Грищенко вызвали туда, в частности, поручив им выполнение уникальной операции по переносу
К. Парлиер, И.А. Парлиер, И.А. Парлиер, И.А. Парлиер, И.А. Копец, Г.Р. Копец, Г.Р. Копец, Г.Р. Копец, Г.Р. Карапетян, В.М. Карапетян, В.М. Карапетян, В.М. Карапетян, В.М. Семенов, Г.А. Семенов, Г.А. Амирьянц Амирьянц
188
и установке с помощью вертолета Ми-26 над разрушенным 4-м энергоблоком 15-тонной объемной конструкции диаметром 19 м защитного купола-крышки. Над разрушенным, огнедышащим реактором возвышалась труба, это осложняло операцию, как и ветер разного направления, раскачивавший крышку. Главная же угроза экипажу была связана с тем, что уровень ради-ации вблизи реактора составлял 1700 рентген.
Эту сложную и крайне опасную операцию (как впоследствии и ряд других в зоне катастрофы) доверили им двоим. Тогда в Советском Союзе опыт полетов на вертолете Ми-26 с внешней подвеской длиной 150 м имели лишь три летчика-испытателя: Грищенко, Карапетян, а также Сомов.
Тогда было строгое правило: привлекать к выполнению операций в чрезвычайных ситуациях специалистов не старше 45 лет. Грищенко и Карапетян, которым было уже за 50, отработали на тренировках весьма сложные и опасные операции по установке крышки. На это отводилось не более трех минут из-за максимально допустимого радиационного воздей-ствия. Трижды они летали к реактору, отработали методику, получив дозу облучения в 110 рентген.
Узнав об этом, генеральный конструктор М.Н. Тищенко запретил им летать до момента непосредственной установки купола на реактор, чтобы не израсходовать запас безопасной дозы еще на подготовительном этапе.
В их отсутствие неожиданный приказ оперативно установить купол получили военные летчики, не имевшие опыта полетов с грузом на внешней подвеске столь большой длины. Им не удалось избежать раскачки груза, последующего срыва и разрушения крышки…
Необходимо было также постоянно следить за состоянием реактора. Тогда, по предложению Карапетяна, они использовали для этого вертолет Ми-24, оснащенный прицельной станцией с 13-кратным увеличением обзора, позволявшим вести наблюдение за реактором с расстояния одного километра.
Следующим их заданием стало удаление кусков радиоактивного графита, разбросанного в результате взрыва по территории станции, на крыше машинного зала и особенно на винтовой лестнице трубы. Для очистки этой лестницы они использовали специально подготовленный ими совместно с конструкторами фирмы вертолет Ми-6 с брандспойтом.
Гурген Рубенович рассказывал: «После смерти Анатолия Грищенко лечившие его американцы по эмали зубов определили уровень радиации в его организме – 180 рентген. (В наших справках было указано 7,5 рентген: максимально допустимая норма составляла 25 рентген). Мой уровень
189
загрязнения составлял 110 рентген. Когда я спросил наших специалистов о причинах такого избирательного радиоактивного воздействия, они разъяснили мне: «Потому что ты – таракан». Известно, что тараканы без последствий переносят излучение до 1500 рентген».
Г.Р. Карапетян заслуженно стал истинно мировой легендой. Это я слышал от американского летчика-испытателя вертолетов Кэпа Парлиера, который вместе с Гургеном Карапетяном принял активное участие в организации лечения Анатолия Грищенко в США. Парлиер и Карапетян были знакомы по выступлениям на международных авиасалонах. Американским профессионалам (и не только им) было известно о 10 мировых рекордах Карапетяна, прежде всего об установленном им абсолютном мировом рекорде скорости полета для вертолетов 368,4 км/час. В 1986 году СССР принадлежало подавляющее большинство установленных тогда мировых рекордов в области авиации. Но только две фамилии попали в книгу рекордов Гиннеса: А.В. Федотов – за абсолютный рекорд высоты полета самолета и Г.Р. Карапетян – за установление абсолютного мирового рекорда скорости полета для вертолетов.
Была широко известна уникальная по эффективности работа нашего летчика в испытаниях и доводке важнейших машин мирового уровня, «звезд» любого авиасалона. Ведь Карапетян участвовал в демонстрационных полетах на всех значимых (около 20) международных выставках и салонах…
Он был масштабной личностью, занимался делами государственной важности и был человеком долга в самом высоком смысле этого слова.
На прощании с ним не раз вспоминали, что именно ему фирма Миля обязана своим спасением в труднейшие 90-е годы, когда были развалены выдающиеся авиационные ОКБ Туполева, Микояна, Ильюшина. Именно Карапетян (вместе с новым Генеральным конструктором их фирмы М.В. Вайнбергом), обратившись тогда в Совет Безопасности страны, в котором были друзья Гургена по МАИ, и к Президенту В.В. Путину, нашли слова и доводы, каких, по-видимому, не смогли найти, казалось бы, гораздо более авторитетные, но, возможно, не столь настойчивые, убедительные, граждански смелые и ответственные Генеральные конструкторы других ОКБ.
Он знал себе цену во всех отношениях и ставил себе самые высокие планки. Но вместе с тем его отличала: и в студенческие годы, и до последнего дня его жизни простота и доступность, не сходившая с его лица обаятельная улыбка жизнерадостного, доброго человека. Он был общим, точнее, почти общим, любимцем.
190
Заслуженный пилот России Вадим Валерьевич Базыкин говорил: «Гурген Рубенович был из тех, с кем можно было общаться не только с 9 до 17.00, но и с 17.00 до 9 утра. Он всегда был настоящим, естественным, улыбчивым, искренним. Он располагал к себе людей. И делал это не специально. Это было его сутью. Первое, что вы сделаете, подойдя к нему, это улыбнетесь. Он был легким в общении, хорошим собеседником, умел поддержать, умел красиво сказать за столом. Он чудесно и красиво жил...»
Но он был также очень требовательным – не только к себе, но и к другим людям. Это его слова: «Главное у летчика – извилины! И их должно быть много». У него было замечательное чувство юмора, и у него всегда хватало здоровой самоиронии. Он был человеком высокой гуманитарной культуры, подлинным интеллигентом, независимым, прямолинейным, порой весьма резким и колючим. Потому с таким же основанием можно сказать, что для многих он был… и нелюбимцем.
Гурген Рубенович рассказывал, как однажды познакомился с помощником Патриарха всея Руси Алексия владыкой Арсением. Тот спросил летчика, верующий ли он человек. Смутившись, воспитанник комсомола, летчик заметил, что в его жизни были моменты, когда… его хранил Господь.
Не раз он был рядом со смертью. Можно только догадываться, какие моменты имел в виду летчик. Ведь он, находившийся в воздухе, в полете более 5500 часов, многократно бывал на самом-самом краю… Возможно, это были прежде всего моменты испытательных полетов, в которых он столкнулся с уже упоминавшимися, опасными, как взрыв, явлениями, возможно, он имел в виду особенно памятные масштабом беды события, связанные с ликвидацией последствий техногенной катастрофы в Чернобыле…
Свой вечный покой Гурген Рубенович Карапетян обрел на следующий день после своего 85-летия, на старом, скромном московском кладбище с символическим названием – Богородское… Семья: жена, дочь и сын Героя, – отказалась от привилегированного кладбища и попросила о Богородском – оно было не столь далеко от их дома…
Звание «Заслуженный летчик-испытатель СССР» Карапетян получил только через 25 лет работы летчиком-испытателем, хотя уже через 8 лет его по совокупности работ можно было представлять к этому высокому званию. Все это объяснялось шквалом писем на Карапетяна, которые писали его недоброжелатели в самые различные инстанции. И в том, что он в конце концов получил это звание, как и звание Героя, сыграл решающую роль Иван Степанович Силаев, Министр авиационной промышленности, а затем
191
заместитель Председателя Совета Министров СССР и впоследствии Председатель Правительства России.
В 1985 г. в Белоруссии на аэродроме «Мачулищи» был большой показ авиационной техники Генеральному секретарю ЦК КПСС М.С. Горбачеву. Впервые руководству страны был продемонстрирован новый боевой вертолет Ми-28. После показа в городок, где находились летчики, приехал полковник из 9-го управления КГБ и приказал срочно ехать с ним трем участникам показа: Бочкареву, военному летчику самолета МиГ-29, Виктору Пугачеву, летчику фирмы «Сухой», летавшему на Су-27 и Гургену Карапетяну, летавшему на Ми-28. Оказалось, что Михаилу Сергеевичу Горбачеву очень понравились полеты летчиков, и он попросил, чтобы их ему представили. Во время встречи он выразил восхищение их мастерством и в заключение пожал каждому руку. На этом показе также присутствовал и Министр авиационной промышленности И. С. Силаев, к которому, пользуясь, случаем, обратился Генеральный конструктор М. Н. Тищенко с просьбой о присвоении Карапетяну звания «Заслуженный летчик-испытатель СССР». Иван Степанович, еще не зная послужного списка Карапетяна, поинтересовался у Тищенко: «Что за один полет?» Услышав в ответ, что Карапетян, сделал много, Силаев предложил Тищенко подробно поговорить об этом в Москве. В Москве Иван Степанович запросил в управлении кадров материалы на Карапетяна. Когда, состоялась встреча с М. Н. Тищенко, Силаев спросил у него: «Почему Карапетян, сделавший столько много, до сих пор не имеет высоких званий, которые он заслужил?» Марат Николаевич рассказал ему об опасениях представления из-за анонимных писем в различные инстанции, на что И. С. Силаев сказал: «Марат Николаевич, Вы – Генеральный конструктор! Вам как Генеральному – поручение: за то, что, сделал Карапетян, он должен получить все, что он, безусловно, заслуживает!» Так в августе 1986 г. Г. Р. Карапетяну было присвоено звание «Заслуженный летчик-испытатель СССР».
В конце 1990 г. Гурген Рубенович был представлен к званию Героя Советского Союза. О представлении знал очень ограниченный круг людей (Карапетян о том, что на него готовятся документы, не знал ничего), тем не менее почти одновременно в Президиум Верховного Совета СССР поступило письмо за подписью семи летчиков, выступавших против присвоения Карапетяну звания Героя. Требования и аргументы в письме были категоричны. В Президиуме Верховного Совета Министерству дали недельный срок, чтобы разобраться в ситуации с письмом. Стали обзванивать подписантов и выяснили, что пять подписей поддельные. Министерство обратилось в графоаналитическую лабораторию Московского уголовного розыска с просьбой дать заключение о подделке подписей. Но в
192
связи с большой загрузкой заключение могли дать только через три месяца. Когда заключение было получено от графоаналитической лаборатории КГБ через первое управление Министерства, документы были приняты к рассмотрению. Но на этом злоключения не кончились.
На очередном заседании наградного отдела Президиума Верховного Совета выяснилось, что Карапетян нарушает инструкции, по которым между награждениями должно пройти 4-5 лет. А он, меньше чем за 4 года, получил две правительственные награды: звание «Заслуженный летчик-испытатель СССР» (1986 г.) и орден «Дружба народов» (1989 г.), что не соответствовало инструкциям. Все, кроме одного, проголосовали за то чтобы представление не рассматривать. Этим одним оказался народный артист СССР Виктор Иванович Коршунов. Он задал вопрос: «Почему Карапетян, принимавший участие в ликвидации аварии в Чернобыле в мае 1986 г., получил награду только в 1989 г., хотя всех ликвидаторов представили к наградам в 1986 г.?» Представитель МАП, начальник управления кадров уточнил, что произошло это потому, что в первое постановление ЦК КПСС и Совета Министров по ликвидации аварии МАП не был включен, так как никто тогда не предполагал, что Министерство авиационной промышленности будет активно участвовать в ликвидации последствий аварии. Поэтому потребовался выпуск второго постановления, куда Министерство авиационной промышленности было включено, и все награждения работников МАП-«ликвидаторов» состоялись только после выпуска второго постановления в 1988-1989 г.г. «А чем Карапетян виноват в бюрократических упущениях с выпуском постановления?», – спросил Коршунов и потребовал переголосования. Второй раз все проголосовали за присвоение ему звания Героя.
Обо всем этом за две недели до смерти Карапетяну рассказал его друг, бывший заместитель начальника управления кадров Министерства авиационной промышленности Владислав Иванович Овчинников. Он начинал совместную работу с Карапетяном на летной станции ведущим инженером по вооружению, затем его избрали секретарем парткома завода и впоследствии перевели в МАП заместителем начальника управления кадров.
Г.Р. Г.Р. Карапетян и Г.А. Карапетян и Г.А. Карапетян и Г.А. Карапетян и Г.А. Амирьянц Амирьянц
193
Карапетян же остался тем, кем был, – принципиальным, непримиримым максималистом. Впрочем, порой и чрезмерно категоричным... Никак не хочется представлять его в розовом свете, белым и пушистым, он не был безгрешным. Но следует отдать должное этому незаурядному человеку, человеку непростой судьбы,
Доброе в нем было заложено давно, основательно и многими.
Школа Капрэляна на удивление органично продолжала то строгое и мудрое человеческое воспитание, которое в отсутствие отца дали Гургену его дядя, родные...
Отец Гургена погиб в войну в 1943 г. на Калининском фронте. Погиб буквально с докторской диссертацией в офицерском планшете. Диссертация эта была готова практически еще до его ухода на фронт. Получилось так, что молодой свердловский инженер Рубен Карапетян, давно влюбленный в математику, прослушал по радио передачу одного академика-математика о нерешенных математических задачах, в частности, по неэвклидовой геометрии. По словам академика, никто в мире еще не предложил путей ее решения. Рубен Карапетян написал академику о возможном варианте решения задачи. Завязалась переписка. Академик помог молодому инженеру, с явными математическими способностями, найти себя в любимой науке: Рубен Карапетян решил давнюю, весьма сложную задачу – это решение и составляло основу практически написанной уже, докторской, по убеждению академика, диссертации...
Воспитывал Гургена старший брат отца, которого тоже звали Гургеном. Точнее сказать, воспитывала своего единственного сына мама Гургена, но большое влияние на племянника оказывал также дядя, живший в одном с ним городе – Свердловске. Дядя был на три года старше отца. Он работал конструктором – вначале рядовым, а потом начальником КБ на Уралмашзаводе. Отца Гурген-младший не помнил, а вот дяде благодарен за многое, как отцу: «Дядя еще в детстве внедрил в мое сознание, прежде всего, несколько простых истин. Первая: всегда, в любых ситуациях оставаться порядочным: «Помогай людям – и они тебе помогут...» Вторая почти слово в слово согласуется с тем, что говорил мне потом, уже зрелому человеку, Рафаил Иванович Капрэлян: «Самое главное – работать, все остальное (и материальное благополучие, и награды в том числе) придет само собой...» Я видел с детства отношение дяди к работе и, соответственно, отношение людей к нему как к специалисту.
Когда Гурген учился на первом курсе института, дядя рассказал ему, как проходило его назначении главным конструктором. Война была еще в
194
самом разгаре, но уже был виден ее победоносный конец, и руководство страны задумывалось над мирными планами в послевоенный период.
В марте 1944 г. директора Уралмашзавода, Главного инженера, парторга завода и дядю Гургена вызвали в Москву. Их принял И. В. Сталин. На встрече обсуждался вопрос о создании специального конструкторского бюро по нефтебуровому оборудованию и о назначении дяди главным конструктором. Иосиф Виссарионович сформулировал задачи, стоящие перед новым КБ и главным конструктором. Он сказал: «Основная задача нового КБ не только в конструировании, но перед главным конструктором и КБ стоит еще более масштабная задача: создание в Советском Союзе промышленности по производству комплексного оборудования для нефтяной и газовой индустрии. Задачи масштабные. Вы еще молодой человек и можете отказаться, но если беретесь за дело, то обязаны делать лучше всех, если не можете, то откажитесь!» С тех пор это стало девизом всего клана Карапетянов: «Взялся за дело – лелай лучше всех. Не можешь – откажись!» Гургену Бейбутовичу Карапетяну, когда его назначили главным конструктором, было 35 лет.
В 47-ом или 48-ом году, когда он заболел туберкулезом, его на несколько месяцев послали на лечение в Крым (в такое время!) – и вылечили. Он стал главным конструктором Уралмашзавода по тяжелым буровым установкам, а потом его назначили директором проектного института, занимавшегося автоматикой и телемеханикой в бурении. В конце трудовой карьеры он стал главным конструктором завода «Баррикады», который был почти монопольным производителем нефтяного оборудования в СССР.
Защищая кандидатскую диссертацию, Гурген Бейбутович сразу без защиты получил степень доктора технических наук. Стал профессором и преподавал в Волгоградском политехническом институте. По его разработкам было произведено 95% нефтяного оборудования Советского Союза. Напутствие, данное Иосифом Виссарионовичем Сталиным при его назначении главным конструктором, он выполнил: создал в Советском Союзе промышленность по производству комплексного оборудования для нефтяной и газовой индустрии, что позволило освоить новые нефтегазовые месторождения в Башкирии, западной Сибири и других частях страны.
Мама Гургена умерла в 1982 г. Дядя, пока был жив, гордился успехами племянника... Отец и дядя Гургена (их было трое братьев) родились в Армении, в Эчмиадзине, на земле, каменистую почву которой веками возделывали поистине неутомимые труженики, и на земле, на которой впервые в мировой истории в 301 г. христианство стало государственной
195
религией, на земле, и по сей день, слава Богу, одаривающей печатью высокой духовности и доброй памяти новых своих сынов...
Гурген признавался мне: «Я все время говорю, что у меня было три отца: погибший в войну родной отец, воспитавший меня дядя и, наконец, Рафаил Иванович Капрэлян. Почитание старших живо и сегодня, когда в сознании, в сердце рядом с образами родных людей, как высшие авторитеты продолжают жить также Р. И. Капрэлян, М. Л. Миль М. Н. Тищенко и образы выдающихся летчиков: А. В. Федотов, С. Н. Анохин, В. В. Виницкий, Ю. А. Гарнаев, Я. И. Верников, Э. В. Елян и многие другие. В тех летных коллективах, где прерывается связь поколений, обязательно происходят и тяжелые осложнения...»
Дядя у Гургена был мудрым педагогом. Еще учась в школе, Гурген очень хотел стать летчиком, притом, военным. Дядя, влюбленный в свое инженерное дело, говорил племяннику, что хорошо бы быть именно инженером, именно так в наше время, по его убеждению, можно наиболее полно и эффективно реализовать свой интеллект. Высокая же цель, как настаивал он, позволит целеустремленно мобилизоваться, для начала, в школе. Увидев непреклонность Гургена, дядя умело сменил пластинку: «Ну, хорошо, хочешь стать летчиком? Замечательно! Но почему военным, а не испытателем? А для того, чтобы стать испытателем, необходимо иметь высшее техническое образование...» В итоге, Гурген, еще учась в школе, начал летать в аэроклубе в Свердловске на По-2 и активно стал готовиться к поступлению в МАИ. В МАИ он смог попасть в аэроклуб только на втором курсе, потому что на первом курсе не удалось получить нужных документов из свердловского аэроклуба, где ему, дававшему подписку об обязательном поступлении в летное училище, не могли простить бегства в Москву, в МАИ.
На следующий год начлет аэроклуба МАИ, знаменитая Марина Чечнева взяла его к себе, однако – только на планеры. Лишь потом он стал летать на самолетах и вертолетах.
На четвертом и пятом курсах института летом приходилось вставать в 4 утра: сначала он летал в Крюкове на самолетах, потом ехал в Центральный аэроклуб летать на вертолетах, а затем мчался в Чертаново – парить на
Г.Р. Г.Р. Карапетян в кабине вертолета Карапетян в кабине вертолета Карапетян в кабине вертолета Карапетян в кабине вертолета Карапетян в кабине вертолета Карапетян в кабине вертолета Карапетян в кабине вертолета Карапетян в кабине вертолета Карапетян в кабине вертолета
196
планерах. На следующий день все повторялось в обратном порядке... И зимой, когда почти не летали, рабочий день был очень плотным: он стал инструктором в аэроклубе, а кроме того, как уже говорилось, подрабатывал на кафедре технологии самолетостроения. При росте 175 см вес Гургена тогда был меньше 60 кг. Он как-то не без серьезности шутил, что когда устанавливал свой рекорд продолжительности полета на планере – около 7 часов – то мог продержаться и явно больше, но устала... тощая задница...
Чемпионом Союза по вертолетному спорту Карапетян, по его словам, стал случайно, опередив на одно очко в упражнении на точность сброса груза в лодку, своего командира отряда. Конечно же, Гурген скромничал. Входивший в судейскую коллегию тех соревнований выдающийся летчик-испытатель В. В. Виницкий, работавший тогда в ЛИИ, еще до объявления официальных итогов, подошел к друзьям: Киру Чернобровкину и Гургену Карапетяну, ожидавшим результатов, и сказал: «А Карапетян без драки попал в большие забияки...».
Вот что было, в известном смысле, случайно, так это предпочтение вертолетам. Гурген, поступая в МАИ, хотел стать летчиком-испытателем самолетов. Но на третьем курсе, когда курс распределили по специальностям, он волей случая попал в вертолетную группу. Долгое время он пытался перевестись на самолетную или, на худой конец, ракетную специализацию. Одно из его «грозных» заявлений попало к профессору МАИ И. П. Братухину – известному советскому конструктору вертолетов. Он пригласил Гургена к себе и, узнав о желании студента своей (вертолетной!) специализации стать летчиком-испытателем самолетов, спросил: «А почему бы тебе не стать летчиком-испытателем же, но вертолетов?..» Гурген потом рассказывал: «Тогда я посмотрел на него ясными глазами и спросил: «А Вы мне поможете устроиться в Центральный аэроклуб – на вертолеты?» Он ответил: «Не скажу твердо, но постараюсь...»
Напряжение в жизни студента МАИ было поразительным. Летая на самолетах, планерах и вертолетах, Карапетян работал по совместительству на кафедре лаборантом и летчиком-инструктором планеристов. Чемпион Москвы по планерному спорту, Гурген стал чемпионом СССР по вертолетному спорту в 1960 г., будучи еще студентом-дипломником.
В ЦAK'e была сформирована первая в нашей истории группа из пяти спортсменов-вертолетчиков, в которую, входили, в частности, товарищ Гургена по аэроклубу МАИ (и наш общий товарищ) Кир Чернобровкин. Гургена взяли во вторую такую группу (на следующий год), и, наверное, не обошлось без помощи Братухина. Кир Чернобровкин тоже стал испытателем. Но... самолетов. Он погиб на опытном самолете М-17 В. М. Мясищева.
197
В феврале 1961 г., закончив МАИ, получив специальность «инженер-механик по самолетостроению», Карапетян был распределен на летно-испытательный комплекс – ЛИК в ОКБ М. Л. Миля ведущим инженером. Проработал он там в этом качестве лишь четыре месяца. В ОКБ после гибели в катастрофе вертолета Ми-10 в мае 1961 г. летчика-испытателя фирмы П. А. Ануфриева сложилась сложная ситуация. Некому было выполнять в сжатые сроки весьма важные летные ресурсные испытания лопастей двух разных конструкций на вертолете Ми-4. Генеральный конструктор М. Л. Миль, посоветовавшись со старшим летчиком-испытателем ОКБ Рафаилом Ивановичем Капрэляном и побеседовав с Гургеном Карапетяном, добился разрешения у Министра авиационной промышленности назначить чемпиона страны по вертолетному спорту Г. Р. Карапетяна летчиком-испытателем. Тогда же было решено послать его на учебу в Школу летчиков-испытателей – ШЛИ МАП. Р. И. Капрэлян стал его первым и главным наставником в летных испытаниях. После окончания ШЛИ, Карапетян последовательно прошел путь от летчика-испытателя 4-го класса до – 1-го, стал командиром отряда, старшим летчиком-испытателем ОКБ М. Л. Миля и заместителем начальника ЛИК по летной службе. Обладая глубокими инженерными знаниями и отличной техникой пилотирования, молодой летчик стал проводить все более сложные испытания новых образцов вертолетной техники.
Карапетян летал, главным образом, на вертолетах, но был у него опыт полетов и на самолетах. Сравнивая, по моей просьбе, эти два столь разных вида летательной техники, он говорил, что есть такие чрезвычайно сложные задания, работы, которые – одинаково – и на самолете, и вертолете требуют колоссальных затрат энергии летчика в единицу времени. Скажем, при очень ограниченном ресурсе какого-то агрегата надо сделать максимум операций за минимум времени. Это должно быть итогом тщательнейшей подготовки. Но, как ни готовься, все равно, бывает, за три, пять, двадцать минут такого полета прилетаешь весь в мыле. И подобная сложность – общая и для самолетов, и для вертолетов. Но все же, считает Карапетян, есть у вертолетов своя
Г.Р. Г.Р. Карапетян, Карапетян, В.П. В.П. Колошенко (в центре) среди коллег Колошенко (в центре) среди коллег Колошенко (в центре) среди коллег Колошенко (в центре) среди коллег Колошенко (в центре) среди коллег Колошенко (в центре) среди коллег Колошенко (в центре) среди коллег Колошенко (в центре) среди коллег
198
исключительная специфика: конечно, с точки зрения устойчивости и управляемости вертолет – явно более сложная система, во всяком случае, математически движение вертолета описывается более сложной системой уравнений.
В качестве ведущего летчика-испытателя Карапетян принимал участие в летных испытаниях вертолетов самых различных классов: легкого Ми-2, тяжелого вертолета-крана Ми-10К, противолодочного вертолета-амфибии Ми-14, боевого вертолета Ми-24, тяжелого транспортного вертолета Ми-26, боевого ударного вертолета нового поколения Ми-28, экспериментальных вариантов вертолетов – летающих лабораторий Ми-6ЛЛ и Ми-24ЛЛ с несущими системами вертолетов Ми-26 и Ми-28.
Испытания вертолета Ми-28 запомнились не только техническими трудностями, возникавшими при проведении испытаний, но и конкуренцией вертолетов, принимавших участие в конкурсе, Ка-50 и Ми-28
В 1978 г. Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР конструкторскому бюро МВЗ им. М. Л. Миля и ОКБ им. Н. И. Камова была поручена разработка (НИОКР) перспективного боевого вертолета для вооруженных сил на конкурсной основе. Перед началом проектирования на МВЗ им. М. Л. Миля для выбора оптимальной концепции и облика высокоэффективного новейшего боевого комплекса XXI века, каким должен был стать боевой вертолет Ми-28, были проанализированы различные схемы вертолетов.
Еще в самом начале проектирования Генеральный конструктор М. Н. Тищенко вызвал Карапетяна и сказал: «Гурген Рубенович мы сейчас прорабатываем вопросы, связанные с выбором схемы нового боевого вертолета Ми-28. Рассматриваем помимо одновинтовой схемы, поперечную и соосную схемы. Они имеют очень большие перспективы получения максимальной скорости порядка 450-550 км/час?» Что Вы по этому поводу думаете?» В процессе дальнейшего разговора, Карапетян объяснил Тищенко, что, несмотря, на перспективы этих схем по максимальной скорости, по боевой живучести они всегда будут проигрывать одновинтовой схеме, в силу того, что для боевого вертолета чрезвычайно большое значение имеет поперечный размер и вертолет поперечной схемы всегда при выполнении координированных маневров, даже не с предельными значениями кренов, будет выходить на высоты, большие Н=15 метров, где вероятность его поражения современными средствами ПВО сразу возрастает до 85-90%. А из-за имеющихся аэродинамических особенностей и перекрестных связей на вертолетах поперечной схемы возможно ухудшение
199
боковой устойчивости и управляемости, что недопустимо для любого вертолета, а тем более боевого, особенно на предельно-малых высотах.
При боевых повреждениях лопастей (даже не самых опасных) нагрузки в элементах несущей системы жестких несущих винтов (соосная схема вертолета рассматривалась именно в этом варианте) при их поражении могут достигать таких значении, что боевая живучесть жесткого несущего винта будет чрезвычайно низкой.
Эти два и некоторые другие соображения привели к тому, что был сделан окончательный выбор в пользу вертолета одновинтовой схемы с шарнирным винтом. ОКБ им. Н. И. Камова представило на конкурс одноместный соосный вертолет Ка-50.
Когда было подписано Постановление ЦК, ни руководство МАП и ВВС, ни отраслевые институты обоих ведомств (за исключением очень узкого круга специалистов) даже не предполагали, что боевой вертолет соосной схемы с шарнирными винтами, тем более одноместный, в силу ряда особенностей, по убеждению Карапетяна, является тупиковым вариантом для боевого вертолета.
На следующий день после подписания совместного решения МАП-ВВС в пользу одноместного вертолета Ка-50 Генеральный конструктор М.Н. Тищенко собрал ведущих специалистов ОКБ и сообщил об этом, добавив: «Если бы мы делали вертолет одноместным, а не двухместным, как настаивал шеф-пилот Г.Р. Карапетян, то мы бы давно выиграли конкурс». На это Карапетян заметил: «Марат Николаевич! Совсем скоро всем станет ясно, что принятое решение – колоссальная брешь, в обороноспособности страны». На совещании все настаивали на встрече Генерального конструктора с руководством оборонного отдела ЦК КПСС. Но Тищенко отказался, ограничившись написанием писем в ЦК.
После совещания Карапетян подошел к Тищенко и сказал: «Марат Николаевич! Раз Вы не хотите идти в ЦК, то тогда туда пойду я! Вопрос очень важный и касается обороноспособности страны». Тищенко очень долго уговаривал Карапетяна не делать этого, и основным аргументом было плохое мнение о Карапетяне в ЦК.
Г.Р. Г.Р. Карапетян, 1990 Карапетян, 1990 Карапетян, 1990 -е годы е годы
200
На МВЗ им. М. Л. Миля прекрасно понимали, что принятое решение в пользу одноместной концепции Ка-50 – бесперспективный вариант ударного вертолета, пилот которого одновременно должен был управлять боевой машиной, искать и уничтожать цели.
Гурген Рубенович, используя свои связи, вышел на члена ЦК, дважды Героя Социалистического труда, Генерального конструктора, академика П. Д. Грушина и рассказал ему о конкурсе Ка-50 – Ми-28 и принятых решениях. Петр Дмитриевич сначала вообще не хотел заниматься этим вопросом, сказав: «Как я, ракетчик, буду заниматься вопросом, к которому не имею никакого отношения? У нас в ЦК это не принято». Но в ходе дальнейшего разговора Карапетян попросил помочь только в организации встречи на достаточно высоком уровне с человеком, который может изменить принятое решение. Петр Дмитриевич пообещал постараться организовать такую встречу.
Карапетяну из ЦК позвонил инструктор авиационного отдела и сообщил дату намеченной встречи. На эту судьбоносную для Ми-28 встречу, Карапетян отправился вместе с ведущим конструктором М. В. Вайнбергом. Встреча с начальником авиационного подотдела оборонного отдела ЦК Михаилом Кузьмичом Редькиным длилась более полутора часов. На ней были изложены доводы, свидетельствовавшие о некорректности сделанного выбора, и о возможных негативных последствиях для обороноспособности и экспорта страны.
Через две недели Карапетян позвонил по «кремлевке» М. К. Редькину и поинтересовался принятым решением. В ответ он услышал: «Вы, конечно, молодой человек и всех наших аппаратных тонкостей, естественно, не знаете. У нас не принято звонить по таким поводам! Ну, уж, раз Вы позвонили, я Вам, в виде исключения, скажу: «Принято решение тему Ми-28 не закрывать и финансирование продолжить!»
Когда Марат Николаевич узнал об этом, он признался: «Гурген Рубенович никогда не думал, что Ваш поход в ЦК увенчается таким оглушительным успехом!»
Однажды я попросил Гургена назвать навскидку несколько таких работ, которые были особенно памятными, особенно напряженными. Он как-то все не откликался – мол, много таких было. Я спросил: «Ну, были ли такие, при «разборе», которых вставал поутру в холодном поту?» Он удивился: «Такого не бывало, чтобы в холодном поту, да еще – потом...» Я напомнил ему, что Гарнаев признавался: у него все переживания о сложностях каких-то испытаний наступали только потом. Карапетян тихо заметил: «Не знаю, может быть, у меня такой организм, но я этого никогда не
201
испытывал. Вспомнить, конечно, есть что, случались разные вещи. Но страха – не было...»
Однажды на вертолете Ми-24 у самой земли машина вошла в режим неуправляемого вращения. До этого уже было несколько необъясненных случаев аварий, когда у земли не хватало «ноги» – было недостаточное путевое управление вертолетом Ми-24 при определенном направлении и силе ветра. Этого опаснейшего явления не было на других вертолетах. И вот как-то на машине, с весом, несколько превышавшим нормальный для Ми-24, на взлетном режиме они зависли на высоте 12 метров – с тем, чтобы, медленно разворачиваясь, определить «в статике» влияние направления ветра на запасы рулей, на балансировку. При определенном азимуте нога встала на упор – никакого запаса уже не было. Машина опустила нос, угол тангажа достиг 10-15 градусов, и, снижаясь, она стала вращаться с угловой скоростью около 90 градусов в секунду, причем, передняя стойка – в полуметре от земли. Ведущий инженер А. С. Овечкин по СПУ кричит: «Вращает!», а я ему: «Вижу. Ты пиши!». (В тот момент Карапетян еще не знал объяснения причин опаснейшего явления – оно было дано позже, во многом, на основе анализа их записей). В зоне влияния воздушной подушки, вихрь, сходивший с несущего винта, совпадал по направлению вращения с направлением вращения хвостового винта и тем самым уменьшал его тягу. Запаса мощности, чтоб уйти вверх у машины не было, и Карапетян моментально принял решение: медленно (чтобы машина не провалилась до земли) уменьшать общий шаг с тем, чтобы возросли обороты. После этого стало возможным, отдав ручку, опять же мелкими движениями – от себя по вращению, уйти с этого режима чистого висения с какой-то поступательной скоростью, избавившись от злополучного вихря. Нельзя сказать, что это решение было найдено лишь в воздухе, многое было продумано еще на земле. Но окончательный выбор предстояло делать в экстремальной ситуации неуправляемого вращения. «И надо было соображать, – говорил Карапетян, – что ни в коем случае при недостатке мощности перегруженной машины нельзя увеличивать общий шаг, потому что потеряешь обороты и, следовательно, высоту, а тогда – конец...»
Издавна известно, что горячее, ненасытное желание летать – для многих, особенно сильных летчиков – род болезни. Мы как-то заговорили об этом с Гургеном, и я пытался понять, в какой мере такие штампы, как «жажда полета», «человек-птица» приемлемы для человека, который летал в разном качестве и на планерах, и на самолетах, и на таком специфическом аппарате, как вертолет. Гурген говорил: «Все это – есть. И это целый комплекс составляющих физического и морального удовлетворения. Я когда-то начинал – на планерах. Первые, самые первые впечатления, конечно,
202
самые сильные, как известно. И у меня до сих пор осталось яркое, памятное ощущение полета на планере. Потому что при этом все в основном зависит лишь от тебя, от правильности твоего решения. Я помню, в аэроклубе мне довелось установить московский рекорд продолжительности полета на планере. На КАИ-12 я летал 6 часов 49 минут. Получилось так, что во время соревнований мне удалось хорошо использовать облака и подняться выше всех. Планеры тогда были не очень совершенны, и товарищи мои летали не более 3-4 часов, их облако не подхватило... Осознание того, что ты сам это сделал, дает – и поныне – неизъяснимое удовлетворение...
Что касается испытываемых чувств в полете на разных летательных аппаратах, то должен сказать, для меня они – самые близкие и на планерах, и на вертолетах...»
«И, тем не менее, при всей жажде полетов бывали дни, когда, по твоим же словам, летать не хотелось страшно...»
Карапетян с пониманием закивал: «Это другое. Это связано не с абстрактным желанием или нежеланием летать. Такое бывает продиктовано так называемым шестым чувством, которое годами вырабатывается у летчика-испытателя. Вспоминая былое, говорю, положа руку на сердце: большинство памятных происшествий сопровождалось предчувствием того, что они должны были произойти. И именно в те дни, в которые случились. Потому в таких обстоятельствах становишься особенно внимательным, особенно тщательно готовишься к полету и проигрываешь полет на земле...»
Когда анализируешь природу противоестественного, на первый взгляд, и, может показаться, неискреннего бесстрашия летчика, понимаешь, что есть этому обоснованное объяснение. Это – знание. Это – вера в свою способность своевременно разобраться в возможных осложнениях.
Время, начиная с 90-х гг., изменилось, конечно, удивительным образом. Специальность летчика-испытателя была одной из самых закрытых. Закрытыми были КБ, ЦАГИ, ЛИИ, целые города, например, Жуковский. И вот уже в 90-е годы многие специалисты, и летчики-испытатели – не исключение, получили возможность выезжать за границу по самым разным поводам. Летчикам старших поколений в 50-е, 60-е, 70-е годы это и не снилось.
Тот же Карапетян по делам побывал уже тогда в Германии, Дании, Бельгии, Италии, в Польше, Японии, Голландии... Обычно, в таких поездках главной целью была демонстрация техники. Но с той же Голландией, к примеру, наших вертолетчиков связывало совместное предприятие, участвующее в обслуживании нефтяных платформ Северного моря... В 1989
203
г. Карапетян с товарищами впервые демонстрировал в этой стране возможности вертолета Mи-26 при работе на нефтяных промыслах – там были свои сложности...
В Польше Карапетян занимался наиболее привычным делом – испытаниями вертолета (Ми-2 польского производства). А вот в Германии, на аэродроме Шенефельд в Берлине его ждала опять-таки транспортная работа. На этот раз вертолет-кран Ми-10К демонстрировал свои возможности по транспортировке крупногабаритного груза – фюзеляжа тяжелого самолета послевоенной исторической конструкции Б. Бааде... (Мы с Гургеном видели эту машину в учебном ангаре в нашем МАИ.) У некоторых сентиментальных немцев, участвовавших в его разработке, на глазах были слезы. «Мы его снова увидели в воздухе!» В ряде случаев Карапетяна приглашали для выполнения уникальных работ (так бывало не раз и у нас в стране).
Несомненно, Каpапетян как испытатель многим обязан Pафаилу Ивановичу. Гурген Рубенович рассказал, как он познакомился с Р. И. Капрэляном: «Когда я работал инструктором-планеристом в 1960 г., я вел две группы ребят школьников 8-10 классов. По субботам и воскресеньям на планерах БРО-11 на аэродроме в Тушине мы совершали подлеты. Ребята моих групп знали, что я хочу стать летчиком-испытателем и вот однажды один из них сказал, что у его родителей есть знакомый летчик-испытатель. Такую возможность, естественно, я упустить не мог и попросил его спросить у родителей фамилию летчика и, если возможно, получить его домашний телефон. Через неделю этот паренек назвал мне фамилию летчика-испытателя и его телефон. Летчиком-испытателем оказался Рафаил Иванович Капрэлян. Родители паренька связались с Капрэляном, рассказали обо мне. Не без волнения я позвонил по телефону, не очень надеясь на встречу. Но разговор был исключительно доброжелательным, и Рафаил Иванович пригласил меня к себе домой. Он жил на Соколе, в генеральском доме, всего в 10 минутах ходьбы от моего институтского общежития. Когда я пришел, меня очень приветливо встретили и познакомили с племянницей летчика, Аней Тохиян, которая училась в медицинском институте и жила у Рафаила Ивановича. Я рассказал о себе, о своих родственниках в Армении, о своей мечте стать летчиком-испытателем. Рафаил Иванович расспросил меня о налете, типах планеров, самолетов и вертолетов, которые я успел освоить. Он был очень удивлен тому относительно большому налету (650 часов), который был у меня. Я узнал о том, что Капрэлян работает у Миля, куда меня предварительно хотели распределить. В начале, я был очень скованным, зажатым, но постепенно, видя очень доброжелательное отношение, как-то оттаял и чувствовал себя более раскованным. Рафаил Иванович при расставании сказал мне о моей главной задаче – распределиться к ним в КБ.
204
В силу ряда обстоятельств мое окончательное распределение зависело от министерства высшего и среднего образования РСФСР, куда я регулярно наведывался и общался с двумя начальниками, от которых зависело окончательное мое распределение. Когда однажды начальник департамента по распределению молодых специалистов Джабраилов сообщил мне, что принято решение о распределении меня в ОКБ Миля, я был на седьмом небе. Документы надо было оформить в одном из отделов этого департамента. Пока оформляли документы, мы разговорились с начальником отдела Яковом Вязметдиновым, который меня расспрашивал о моем будущем месте работы и моих дальнейших планах. Когда я вскользь упомянул, что старший летчик-испытатель на фирме Миля Рафаил Иванович Капрэлян, Вязметдинов оживился и рассказал о том, что он знает Капрэляна по Ленинграду, где они вместе занимались боксом. «Что-же ты мне раньше не сказал об этом? Твой вопрос о распределении к Милю я бы давно решил сам». Далее он попросил организовать ему встречу с Рафаилом Ивановичем. Созвонился с Капрэляном, и два друга-соперника встретились через 25 лет. Так я второй раз встретился с Рафаилом Ивановичем. Но на этом неожиданности не закончились.
На мою свадьбу из Еревана приехала моя бабушка Вардуи Акоповна Тараян. Естественно, я должен был познакомить ее с Рафаилом Ивановичем. И каково же было мое удивление, когда бабушка сказала, что они знакомы с Рафаилом Ивановичем с 1912 г. Оказалось, что они жили на одной улице в Баку, и в подробностях описала жизнь и характер маленького Рафика...»
Каpапетян pассказывал о Pафаиле Ивановиче: «Что меня в нем более всего удивляло, так это жизнеpадостность и человеколюбие. У него было добpое отношение ко всем людям, даже к тем, кто к нему не благоволил. Он наставлял: "Всегда, в любом человеке, каким бы он ни был, постаpайся увидеть хоpошее..." Он умел сплотить людей не только в своем pабочем коллективе (а это были такие pазные и сильные хаpактеpы), но и вне pаботы, дома, где его окpужали интеpеснейшие личности.
Как пpофессионал он учил меня ни в чем не тоpопиться и, между пpочим, не тоpопиться заpабатывать: "Делай дело! Пpизнание будет, как пpидет и матеpиальное благополучие. Главное – дело! Никогда не веди pазговоpов о деньгах и наградах. Увидишь, что иногда за сложнейшую pаботу будешь получать гpоши, а за pаботу, ничего не значащую особо – колоссальные деньги. Делай дело!"
...Он со мной слетал сpазу, как я только поступил к ним на фиpму ведущим инженеpом. Увидел, что вpоде бы все получается ноpмально, и сказал: "Запомни, я тебе ни в чем помогать не буду и за тебя ходить никуда
205
не буду. Отношение – одинаковое ко всем. Тем более не хочу, чтобы говорили: «Армянин тянет армянина!» Тебе будет казаться, что все ты можешь. Помни, что это не так. Помни, что ты еще щенок. Все те, кто летают как пpофессионалы, значительно выше тебя, и у каждого ты можешь чему-то научиться..." Вскоpе была пpедставлена такая возможность – учиться.
Его система подготовки была пpоста: года два он давал мне возможность полетать с каждым из наших летчиков, у каждого поучиться и взять на вооpужение лучшее. Лишь лет чеpез пять он, пожалуй, видел уже во мне пpеемника, но еще стpоже подчеpкивал: "Делай все сам!" Pафаил Иванович думал о пеpспективе каждого летчика и коллектива в целом. Пpи нем у нас из десятка летчиков шестеpо были с высшим обpазованием. Ни на одной авиационной фиpме Союза такого не было.
«...Видя мою пpямоту и, может быть, даже pезкость в отношениях с товаpищами – летчиками, инженеpами, – пpодолжал Каpапетян, – Pафаил Иванович не pаз и настойчиво советовал мне быть большим дипломатом. Возможно, тогда уже он видел, что мое невнимание в этом поставит немало пpоблем пеpедо мной как стаpшим летчиком-испытателем ОКБ».
Пройдут десятилетия. Гурген Рубенович Карапетян, унаследовав многое от своих учителей, пойдет во многом дальше них. Он сам станет учителем выдающихся летчиков-испытателей, он станет поистине человеком-эпохой, летчиком-легендой.
Жасмин и Анатолий Куроповы
У моей дочери Ануш, живущей в Калифорнии, есть замечательная подруга – Патриция. От дочери я не раз слышал, что родители Пати: мама, художница, и отец, актер, участвовали в создании моего любимого фильма «Цвет граната». Режиссером этого фильма Сергеем Параджановым я восхищался с того дня, с того мгновенья, когда увидел первые же кадры его легендарного фильма «Тени забытых предков». С давних пор мне интересно все, что связано с его столь яркой и драматичной жизнью, творчеством в кино, в изобразительном искусстве, литературе. Не скрою, относился к словам дочери несколько сдержанно, потому как сейчас, когда имя Параджанова почти «занесено в святцы», желающих погреться в лучах его славы предостаточно. Но личное знакомство с Патрицией и ее родными в
Жасмин Сарабян Жасмин Сарабян Жасмин Сарабян Жасмин Сарабян Жасмин Сарабян
206
Лос- Анджелесе превзошло все ожидания. Я бы сказал: одно из самых ярких ощущений последнего времени в моей жизни связано с осознанием того, что самая близкая и замечательная подруга моей дочери, живущей далеко от нас, в ЛосАнджелесе, Патриция – дочь большой художницы Жасмин Сарабян, которую Параджанов называл своей тенью. Мало того, ее отец, Анатолий Куропов, также работавший с Параджановым (уже в качестве актера), выпускник духовной академии в Эчмиадзине, человек, абсолютно светский, со светским первым высшим образованием, был не только артистом, но, перестав сниматься, стал личным секретарем и самым приближенным человеком Католикоса всех армян Вазгена Первого. Мало и этого, как оказалось, самый близкий друг моих калифорнийских внуков, Тимофея и Антона, Ричи – внук выдающегося армянского скульптора Карлена Нуриджаняна. Посчастливилось познакомиться и с его вдовой, сестрой Жасмин – Сильвой, живущей рядом с ней и Пати. Впрочем, всё по порядку…
После своей командировки в США, на конгресс международного совета по авиационным наукам ICAS, который состоялся на Аляске, в Анкоридже в сентябре 2008 года, мне посчастливилось, возвращаясь домой в Москву, заехать на день-два к дочери, познакомиться с Жасмин (и ее работами!), с Патрицией, Сильвой и другими родными Жасмин.
Прежде, в Москве еще, я встретился однажды и познакомился с отцом Патриции Анатолием Куроповым, также человеком совершенно незаурядным, ярким, чья судьба, как и судьба его жены Жасмин, была тесно связана с одной стороны с кинорежиссером Сергеем Параджановым, а с другой – с Католикосом Вазгеном Первым. Но подробный разговор получился у нас с Анатолием лишь после моего возвращения в Москву, когда я уже многое узнал. Более того, Анатолий стал крестным отцом нашей младшей дочери, Ольги, и теперь мы с ним – родные люди. Беседы в Лос-Анджелесе и в Москве, дополняя друг друга, позволяют всё лучше увидеть и понять семью выдающуюся, но, как иронично говорится в таких случаях, «широко известную в узких кругах»…
Не знаю, что стало самым ярким впечатлением при первой встрече с Жасмин в Лос-Анджелесе, то ли она сама и ее окружение, то ли ее картины.
Анатолий и Патриция Куроповы Анатолий и Патриция Куроповы Анатолий и Патриция Куроповы Анатолий и Патриция Куроповы Анатолий и Патриция Куроповы
207
Все стены скромной квартиры Жасмин в Лос-Анджелесе увешаны ее большими и миниатюрными работами. Вижу их впервые и не могу сдержать слов восхищения. Всё превосходит все ожидания. Жасмин приветливо улыбается, молчит в основном и пояснения дает ее младшая сестра Сильва. Любимая собака семьи так радостно облизала мое лицо, что ко мне сразу прониклись особым доверием, хотя достаточно было, по-видимому, и того, что меня привела сюда дочь Ануш, которую здесь знали и любили.
Первая картина, на которую я сразу обратил внимание, была очень небольшой по размеру, но я о ней уже слышал накануне от Пати. (С Пати тоже увиделся впервые, хотя казалось, что знаю эту молодую, красивую, умную и жизнерадостную подругу дочери целую вечность. Как и ее замечательного мужа Арсена). Эта картина «Ара гехецик – Шамирам», или «Ара прекрасный и Семирамида»…
– Я слышал, – спросил я Жасмин, – что Ара прекрасный на этой картине – на смертном одре – похож на Вашего мужа Анатолия, и будто бы Вам его мама предъявила шутливую претензию, почему Вы убили ее сына. И будто бы Вы ответили, что написали эту картину задолго до знакомства с будущим мужем.
Сильва согласно кивала головой, а Жасмин на это как-то не прореагировала… И вообще ее реакция в последующем была «выборочной»…
На другой, приковавшей внимание небольшой картине, своего рода иконе, нарисован миниатюрный центральный портрет святого, в котором сразу же узнается Католикос Вазген Первый в окружении священослужителей в Эчмиадзине. Сильва дополнила то, что я уже знал немного от Патриции, с ней и с ее мужем Арсеном мы встречались накануне – как с милыми и давно любимыми людьми. Католикос Вазген Первый был очень близок семье Жасмин. Она была единственным художником, кому он позировал для своего портрета. Этот большой торжественный портрет ее работы находится сейчас в святом Эчмиадзине. Католикос, у которого, естественно, не было своих детей, обожал Патрицию. Каждую субботу-воскресенье он гулял с ней в саду, где,
Католикос Вазген Первый Католикос Вазген Первый Католикос Вазген Первый Католикос Вазген Первый Католикос Вазген Первый (в центре) (в центре) (в центре)
208
было и такое: он вместе с ней участвовал в воровстве незрелых абрикосов – «цогол». «Только никому не рассказывай этого», – говорил он, улыбаясь, своей сообщнице.
Католикос самолично благословил Сильву и ее детей после крестин – в своей резиденции. Сильва, тоже художник, посвятившая свою жизнь семье в основном, творчеству мужа, воспитанию детей, живет в Лос-Анджелесе рядом с сестрой, и поведала многое и главное из того, что могла рассказать только ее старшая сестра Жасмин, которая с некоторых пор страдает провалами памяти – после некоторых трагических событий в ее американской жизни.
«Я сейчас смотрю на эти работы как “чужой” человек – ничего не помню…» – сказала вдруг Жасмин. Это поразительно: перед тобой умный, красивый, хоть и немолодой человек, живо реагирующий на обстановку, ласку любимой собаки к чужому человеку, на чужую шутку и слова восхищения ее картинами, с восторгом вспоминающий своего бога и кумира Сергея Параджанова и многое другое. Но человек как будто бы полностью забывший о том, кто и как создал эти шедевры. Именно «как будто бы», потому что, отвечая на мой вопрос, она говорит, что ее в основном интересовала всегда живопись и в гораздо меньшей степени – графика. Она могла повторяться, но она всегда говорила нечто важное и глубокое.
Когда я удивился чисто техническому мастерству исполнения миниатюрного портрета Католикоса, Жасмин скромно сказала: «У меня был гениальный дедушка. Блестящий художник. Князь Грикор Дадиянц … Я всё умею делать – как и он… Мой дедушка молился на меня…» Сильва добавила: «Он был личным ювелиром Николая второго и очень богатым человеком…» Дед с семьей жил в Карсе. Внешне (и это видно по фотографиям) он был копией русского царя. Когда началась резня, наше семейное золото (в мешках!) закопали, бежали сначала в Тифлис, а потом оказались в Армении. Бабушка десятилетия спустя всё время повторяла: «Вот откроется дорога, я покажу, где закопано наше золото…»
Сестры: Жасмин и Сильва Сестры: Жасмин и Сильва Сестры: Жасмин и Сильва
209
Талант Жасмин явно проявился еще в детстве. Об этом она сказала так: «Я не успела родиться, как умела уже рисовать…»
Деда она вспоминала чаще, чем кого-либо другого. «Вы – гений!» – потрясенный увиденным живописным богатством, сказал я Жасмин в какой-то момент, а она, скромно улыбаясь, ответила: «Спасибо моему дедушке!»
В этой изысканной и скромной одновременно художественной обители – два главных духа: светлое (можно сказать, светское, абсолютно не мистическое) боготворчество и светлый Параджанов. Сначала бросаются в глаза большие и малые великолепные живописные полотна на религиозную тему, они, кажется, доминируют. А потом замечаешь и большой мастерски написанный портрет Параджанова, и связанные с ним и его творчеством миниатюры.
«Вот эту картину, – говорила Жасмин, показывая на небольшой дружеский шарж, – Параджанов назвал: «Моя гейша!» Потом, в Москве, рассказывая об этом рисунке, как и о других сфотографированных мною картинах, более подробно, Анатолий, отец Пати, открыл мне глаза на многое из того, что осталось «за кадром» в Лос-Анджелесе. К его рассказу мы еще вернемся.
– А я слышал, что Параджанов называл Вас своей тенью? – спросил я Жасмин.
– Может быть, и так! Как только он меня не называл!
– Она же работала с ним, она была у него художником, – напоминала мне Сильва.
– Ему не надо было ничего подсказывать, – продолжила Жасмин. – Я была у него как ученая собачка, которая понимала хозяина без слов, от одного взгляда.
Сильва вспоминала: «Параджанов говорил: «Я не знаю – почему? Я жил в Грузии, работал на Украине. Но почему Жасмин чувствует то, как я чувствую! Цвет, тон, форму. Он был поражен этим и не мог дать этому объяснения».
– Это такая удивительная связка, такой творческий тандем! Как же получилось, что так мало знают об этом? – спросил я Сильву.
– Объяснение простое и ужасное. Жасмин приехала в Америку 14 лет назад. Сняли квартиру, развесили картины. В один прекрасный день Пати уехала на работу, а дома с Жасмин остался мой старший сын, отец Ричи. Стояла невыносимая жара. Входная дверь в квартиру была открыта, и у входа сидел на стульчике сын. А Жасмин расположилась на диване. Вдруг через
210
открытую дверь в квартиру вошли ужасные люди в масках. Двое безмолвно схватили сына, скрутили его, связали руки за спиной и бросили его на пол лицом вниз. Схватили Жасмин, также связали руки за спиной и подтащили ее, почему-то, к ее любимой картине, оставив на полу. Один из грабителей наставил на нее пистолет. Она хотела поднять голову посмотреть, что с племянником у двери, – рука с пистолетом прижала ее голову к полу. Жасмин, сколько могла, подняла глаза на святую, изображенную на ее картине, и обратилась к ней безмолвно: «Миленькая, дорогая, я тебя создала – ты должна нас спасти!»
Это была «Богоматерь с младенцем», которая и сейчас, кажется, – самая яркая картина мастера. «Ее, – вспоминала как-то Сильва, – мы повезли однажды в церковь. Там удивились мастерской работе и спросили Жасмин: «Вы нам дарите эту картину?» «Нет, это моя картина». «Тогда зачем вы ее принесли?» «Я хочу освятить ее!» «С удовольствием!» – ответили ей. Эта картина нам очень помогает здесь, в Америке…»
Видя мое восхищение, загорелась и Сильва: «Мать Мария с младенцем» – это любимая работа Жасмин. Посмотрите, какие у нее глаза. Они счастливы, они светятся непередаваемой улыбкой. «Ни за какие миллионы ее не продам – никому!» – взволновалась при этих словах Жасмин. Я говорю, что ничто нельзя продавать, ни одну из ее картин и – никому. Жасмин сжалась: «Это всё ждет. Когда я умру – посмотрите, что будет! Какие залы откроют и какие вещи будут говорить! Жаль – сейчас молчат…»
– Такое происходит везде – не только у нас в Армении, – заметил я. – Такова судьба многих художников при жизни. Вспомните слова Евгения Евтушенко о ком-то: «Жизнь закончена – начинается распродажа…» А здесь кто-нибудь и что-нибудь о работах Жасмин знает?
– Мы стараемся поменьше «высовываться». Сейчас люди всего боятся… Жасмин ведь еще и театральный художник… Здесь она сделала большое, очень большое полотно: сцена открывается – Иисус Христос со всеми своими приближенными! И это большое полотно спускается сверху. Это была ее первая работа здесь…
Сильва говорила, очевидно, об оформлении рок-оперы «Иисус Христос – суперстар». Жасмин была художником нашумевшей постановки этой оперы в Лос-Анджелесе, и в семье хранится красочный рекламный плакат о спектакле – рядом с таким же рекламным плакатом о постановке другого памятного спектакля в другом театре – Ереванском…
Слушая сестру, довольно сдержанная Жасмин, еще секунду назад смущенно говорившая, что ничего не помнит из того, о чем рассказывает
211
Сильва, вдруг оживилась: «Матерь божья! Ты – мое создание, – сказала я. – Матерь божья, спаси нас!» Кругом филологов прорва – никто ничего не пишет об этом, об этих картинах, – возмутилась она шутливо и добавила с серьезной грустью, – вот уйду навсегда – тогда напишут…» Я заметил решительно: «Я напишу!» И Жасмин как ребенок обрадовалась этим словам, добавив, что всё было именно так, как рассказывает Сильва.
Сильва продолжила: «Жасмин попросила матерь божью: сделай так, чтобы дочь не вернулась случайно домой! Жасмин боялась более всего издевательств над дочерью. Грабители стали снимать со стен картины. И начали с портрета Пати. Они приготовились спускать картины вниз. И вдруг в тот момент, когда они всё собрали, на улице послышался пронзительно громкий свист. Очевидно, это был заранее условленный сигнал того, кто оставался «на стреме» на улице на случай опасности. Налетчики мгновенно всё побросали (Спасибо матери божьей-спасительнице!) и побежали вниз, на улицу. Они убежали, двери раскрыты, а наши лежат на полу с завязанными руками. Кое-как сын сумел развязать свои руки, а затем освободил тетушку – Жасмин. Остались целыми все картины. Поменяли одну, затем другую квартиры. И теперь предпочитают замкнутую, не очень открытую для посторонних глаз жизнь. Именно после этого потрясения Жасмин стала терять память. Страх не покидает ее. Младший мой сын переехал в эту квартиру и сейчас живет с тетей. Он – тоже художник и мастер на все руки. Они очень похожи с Жасмин. Таков же и старший сын. Они – в отца!»
В том же доме, только в другой квартире, живут Пати с Арсеном. Конечно, дочь – свет в окошке Жасмин – и в сердце матери, и на ее полотнах. Она – и младенец на руках у богоматери, она и на многих портретах. И для отца в Москве она – такая же любимица и такое же, самое дорогое существо. Молодая, красивая, казалось бы, хрупкая женщина, она очаровывает всех, кто ее узнаёт, и абсолютной естественностью, и добротой, и… силой.
Среди написанных в реалистической манере, «классических» картин Жасмин есть две абстрактные, в стиле кубизма, написанные Пати. Увлекалась она также и музыкой. Но главное ее воспоминание, связанное с музыкой, состояло лишь в том, что ее учительница по сольфеджио была дочерью той самой «Шаганэ, ты моя Шаганэ», которой посвятил свои знаменитые строки Сергей Есенин.
Пати в кресле католикоса Вазгена Пати в кресле католикоса Вазгена Пати в кресле католикоса Вазгена Пати в кресле католикоса Вазгена Пати в кресле католикоса Вазгена Пати в кресле католикоса Вазгена Пати в кресле католикоса Вазгена Пати в кресле католикоса Вазгена I
212
Кстати, нельзя не выделить среди увиденных картин замечательную фотографию: Пати в кресле Католикоса Вазгена Первого, в платье, которое он привез ей в подарок из Парижа…
Пати с юмором рассказывала об удивительном. Однажды отец, находясь в резиденции Вазгена Первого, наказал ей никуда не отлучаться, пока он на 5-10 минут зайдет в покои к Католикосу. Отец знал, что малышка любила посещать и кухню, и кабинет Католикоса. Ей не было здесь никаких и ничьих запретов, кроме отцовского. Боевая девчонка, она решила, что нескольких минут без присмотра ей будет достаточно, чтобы нарвать в саду католикоса зеленых абрикосов – для себя и для ребят во дворе. Она быстро взобралась на дерево в саду. И держась одной рукой за ствол, другой стала набивать широкие карманы яркокрасного платья, того самого на фотографии, которое привез ей Католикос из Парижа. В самый разгар «работы» она вдруг услышала мягкий голос: «Ты что делаешь, дочка?» Она вздрогнула. Это был Католикос. Она, с детства привыкшая к его ласке и не понимавшая масштабов этой личности, с наглым видом сказала: «Разве не видишь? Я собираю абрикосы!» «Но это же есть нельзя! У тебя будет расстройство!» «Мо-о-жно! С солью вот так вот!» – подняла она большой палец. «Спускайся!» – сказал он и ласково, и строго. Но помимо карманов она набирала абрикосы еще и в подол платья, который держала той же рукой, что и тонкий ствол дерева. «Я не могу спуститься с полным подолом!» «А ты высыпь абрикосы на землю! Потом соберем!» Она усомнилась, что это правильно, но послушалась. Спустившись на землю, она растерянно спросила: «Куда мне это собирать?» Католикос поднял свою рясу, и она деловито стала складывать абрикосы в нее… За этим занятием их и увидел подоспевший некстати и готовый провалиться от стыда отец…
Католикос очень любил, когда она встречала его по возвращении из дальних поездок. Однажды, когда ей было годика два, он привез ей большую коробку шоколадных конфет. А она к этому времени разлюбила шоколад, и ей больше нравились леденцы. Расположившись на руках у отца, она отодвинула роскошную коробку и сказала: «Я это не люблю!» «А что ты любишь?» – спросил Католикос. «Стеклянные конфеты!» – ответила она строго. Католикос ушел с этой коробкой, а отец готов был бросить дочь на пол. Вскоре Католикос вернулся с горсточкой леденцов…
Отношение Католикоса к этой девочке было совершенно особым. Он благословил само ее появление. У Жасмин и Анатолия долго не было ребенка. Однажды Жасмин увидела сон. Кто-то сказал ей: «Если ты нарисуешь богоматерь с младенцем и подаришь эту картину царю, он тебя благословит, и у вас будет ребенок!» Муж отнесся к готовности жены тут же писать картину скептически: «Хорошо, нарисуешь! А где я тебе царя найду?»
213
После того, как картина была готова, подруга Жасмин, художница, знакомая с Вазгеном Первым, предложила: «Давай покажем картину Католикосу!» Невероятное состояло в том, что ребенок на картине был очень похож на… будущую Пати. Эту большую картину Жасмин подарила Католикосу, а он спросил: «Чем Вас вознаградить?» Она ответила: «Ничем! Просила бы только благословения на рождение ребенка!» Он положил свою руку на ее голову и сказал: «Я Вас благословляю! Идите с богом, у Вас всё будет благополучно!» Когда Католикосу сообщили через какое-то время, что у художницы, получившей его благословение, родился ребенок, его преосвященство обрадованно сказал, показывая на небеса: «О-о-о! Оказывается, там действительно что-то есть!»
Пати однажды с непривычной для нее гордостью, тихо сказала: «По маминому эскизу была украшена (вышита золотом) парадная ряса Католикоса на мироварение: как раз богоматерь с младенцем…»
Пати вспоминала, что каждые выходные мама угощала Католикоса хачапури. Он любил смотреть, на кухне в Эчмиадзине, как это у нее получается. Так что общение с Католикосом было регулярным и всяческим. Он любил чай не просто горячий, но кипяток. Поэтому никогда его не пил (поскольку получалось это неизбежно «шумно») в присутствии гостей, а только – в кругу близких, в который входила и Пати с родителями. Вплоть до отъезда из Еревана, уже взрослой девушкой, она регулярно ездила в Эчмиадзин повидаться с Католикосом. Ее здесь помнили, все двери перед ней были открыты. Особенно ей нравилось почему-то ароматное производство на небольшом свечном «заводике»…
«Мне было 13 лет, – рассказывала Пати, – переходный возраст… Я решительно сделала себе челку, сразу показавшись себе очень повзрослевшей. Нас с папой увидел в Эчмиадзине Католикос. У него была великолепная мимика, он посмотрел внимательно на папу, на меня, «не узнал» и спросил: «Анатоль, кто эта прекрасная дама, рядом с тобой стоящая?» Я жутко покраснела и обратилась к нему: «Ваше преосвященство, это же я!» «Анатоль, почему она говорит голосом твоей дочери?» Мне стало совсем плохо: наверное, были правы те, кто отговаривал меня менять прическу с этой самой челкой. Я снова повторяю: «Ваше преосвященство, это же я! Можно я поцелую Вашу руку?» Он протянул мне руку, но не дал поцеловать ее, а обнял меня и поцеловал в одну щечку, в другую. А потом спросил: «А меня можно?»
С одинаковой любовью дочь говорит и об отце, и о матери: «Однажды, почти закончив картину о геноциде, мама вдруг прекратила работу и решила на этом полотне написать о совершенно другом – о трагедии землетрясения.
214
Папа запротестовал: «Что ты придумала? Какое землетрясение? Его в Армении не было вечность. А геноцид – больная тема!» Через несколько дней случилось печально знаменитое спитакское землетрясение…»
– Я уже знала, чувствовала! – прервала Жасмин рассказ дочери. А Пати продолжила: «Незадолго до того, как произошло это кошмарное землетрясение, мама услышала гул, какой-то внутренний ветер, выскочила на улицу и стала истошно кричать соседям: «Землетрясение будет, землетрясение! Выходите!» На нее все посмотрели, как на больную…» «Страшно было! Ужасно страшно!» – взволнованно «вклинилась» в рассказ дочери Жасмин. А Пати продолжала: «Буквально через пару минут произошло сильнейшее землетрясение. Папа с первой же помощью Эчмиадзина улетел в особенно пострадавшие районы: Католикос Вазген Первый немедленно направил в Ленинакан фуры с самым необходимым. Через четыре дня папа вернулся оттуда – уже седым... Мама была тенью Параджанова, а папа – тенью Католикоса…»
– И Католикос любил и ценил его так же, как Параджанов – маму!
– Да! Да! Однажды случилась такая вещь. Кто-то звонил по телефону и молчал. Это продолжалось минут 40. Я подымаю – нет ответа! Мама поднимает – нет, нет, нет! Папа всё это время читает газету. Видимо, у него, наконец, лопнуло терпение, он поднимает трубку, не говорит ни «Аллё!», ни «Да!» И начинает крыть неизвестного хама 15-20-этажным матом. Отец на одном дыхании кроет всех, включая маму, – самым грубым, уличным матом! После этого 5-минутного мата он крикнул в трубку: «Ты понял, ара!?» После короткого молчания отец услышал в трубке короткий вопрос: «Анатоль, ты можешь быть в Эчмиадзине через полчаса…» Папа слышит голос Вазгена, бледнеет, синеет, садится на стул и говорит: «Я буду, веапар тер!» («Я буду, Ваше преосвященство!») Католикос никогда сам не звонил. Это случалось в очень экстренных ситуациях. Так и произошло на этот раз.
Я знал, что Анатолий изучил армянский в зрелом возрасте, потому спросил у Пати: «Это был уже армянский мат? Папа уже язык армянский освоил?»
– Да, да! Он не уступает в этом – русскому языку… Папа в ужасе выпил валерьянки и взволнованно сказал: «Не поехать я не могу, а поеду – как я ему в глаза буду смотреть?» Притом надо было уже спешить: если названо полчаса, то это должно быть 30 минут и ни минутой больше... Когда были решены срочные вопросы, прощаясь, Католикос лукаво спросил: «Анатоль, когда я тебе позвонил, ты что-то спрашивал про мою маму? Ты беспокоился о ее здоровье, наверное?» «Да, да, веапар тер, я очень беспокоился о здоровье Вашей мамы, как она себя чувствует?»
215
Вместе со всеми, слушая дочь, хохотала Жасмин и сказала: «Очень тонкий был человек – Католикос, очень тонкий…»
– А когда папа расстался с Католикосом и почему?
– Он официально не расставался с ним и до сих пор числится в Эчмиадзине, но он больше связан сейчас с армянской (ваганьковской) церковью в Москве. Там были какие-то осложнения, и он занят больше этой частью армянской церкви. В Москву папа регулярно летал по указанию Католикоса Вазгена Первого. Но когда Католикос скончался, а мы с мамой были уже Лос-Анджелесе, папа перебрался в Москву. С новым Католикосом такого душевного родства, такого доверия и уважения его святейшества уже не было…
– А как Вы познакомились с будущим мужем, с Анатолием? – спросил я Жасмин.
– Во время съемок фильма Параджанова «Цвет граната», – ответила она.
– Ты помнишь Толика? – спросила вдруг Сильва.
– Ну, конечно помню, – ответила удивленно Жасмин.
– Здесь, в Америке, она одинока. Пати работает… Анатолий – в Москве…– заметила Сильва.
– Из-за моего таланта меня часто пугали, вплоть до пистолета! Даже в Ереване пугали… – сказала Жасмин. Она не помнила, где училась, но на помощь пришла Сильва: «Сестра закончила художественный институт в Ереване. Кстати, вместе с моим супругом Карленом Нуриджаняном…»
Тут меня ждало второе потрясение: Нуриджанян – яркий скульптор, даже мне, живущему далеко от Армении известны многие его замечательные работы, ведь он запечатлел в металле народных героев – Айка Наапета, Ваагна-Драконоборца, Торга Ангеха... В Армении установлены девять его
Жасмин Сарабян, 2000 Жасмин Сарабян, 2000 Жасмин Сарабян, 2000 Жасмин Сарабян, 2000 Жасмин Сарабян, 2000 Жасмин Сарабян, 2000 -е годы е годы
216
знаменитых монументов. Его талант отметил, увидев лишь его дипломную работу – скульптуру Мовсеса Хоренаци, великий Сарьян…
К рассказу о покойном муже Сильва, увидевшая мое восхищение этим человеком, возвращаясь не раз, рассказывала о том, какой это был не только талантливый художник, но удивительно чистый, благородный человек. Однако, она старалась больше говорить о сестре – и с неменьшей любовью: «В молодости Жасмин была красавицей, первой красавицей в Ереване. Молодые ереванские ребята ей прохода не давали. У нее была точеная фигурка, тонкая талия, красивое лицо, она одевалась с большим вкусом в наряды, которые сама придумывала и шила. Нередко вслед ей говорили: «Джина Лоллобриджида!» Так велико было сходство…»
– Впрочем, – сказал я, – легко можно найти сходство со звездой современной – Шер. И узнал в связи с этим еще одну печальную историю.
Человек поразительного трудолюбия, Жасмин о себе самой говорила мне, что ее невозможно было оттянуть от мольберта. Я видел хоть и много «живых» живописных работ мастера, сохранившихся в калифорнийской квартире, но это лишь часть того, что она успела сделать. Ею написано около сотни портретов, большинство из них – в Ереване. А сколько театральных декораций осталось в театрах Армении и Америки, сколько фресок и икон – в церквях. Сколько портретов и картин работы удивительной труженицы и мастера осело в закрытых для обозрения частных коллекциях?.. Есть и украденные, и безвозвратно потерянные картины… 24 картины, в их числе великолепный портрет знаменитой актрисы и певицы Шер, который актриса, кажется, и не видела, «ушли» с богатым человеком из Беверли-хиллз…
Когда вновь зашел разговор о Карлене Нуриджаняне, Жасмин сказала, улыбаясь: «У него было прозвище Мзо, что в переводе с армянского означает умелец… Он мог одновременно и одинаково талантливо работать над миниатюрной скрипкой и огромным, десятиметровым монументом…»
– А как к нему относились мэтры, тот же Ерванд Кочар? – спросил я.
– Кочар был его учителем, – сказала Сильва, – обожал его и считал продолжателем своего дела. Дипломная работа Карлена – Мовсес Хоренаци. Когда ее увидели экзаменаторы, они ахнули от восторга – я при этом присутствовала. Ерванд Кочар, Ара Сарксян, Мартирос Сарьян подписали диплом Карлена об окончании художественного института. Сарьян сказал о нем тогда, совсем молодом еще: «Это – будущий армянский Микельанджело!» И, наверное, не ошибся.
– Кстати, а как Сарьян относился к творчеству Жасмин? – спросил я.
217
И Жасмин, и Сильва почти одновременно говорят: «Почему-то многие думают о Сарьяне плохо. Он был очень хорошим человеком…» Сильва добавила: «Он высоко ценил Жасмин…»
– Но почему Ваше имя столь малоизвестно. Почему эти замечательные картины здесь, в этой квартире, почему они доступны редким единицам восхищенных ценителей. Почему они не известны в Армении?
– Нет, почему же, – возразила Сильва, – есть картина Жасмин в Матенадаране, много ее работ в Эчмиадзине, в частности, – портрет Католикоса, есть фрески в церкви Сурб Саркис… Жасмин работала в Чикаго и Детройте, в Канаде, расписывала там армянские церкви… Фрески были даже на стене ереванской квартиры Жасмин. Она всегда неустанно трудилась. Мой супруг ее просто обожал. Они очень любили друг друга и переживали друг за друга… Наша мама после очередной скульптуры, которую зять ставил в Ереване приходила к нему в мастерскую с коньяком и целовала ему руки. Он протестовал: «Майрик-джан, майрик-джан!», а она останавливала его: «Это не руки! Это – золото!»
– Но почему же нет красочных альбомов, нет больших исследований их творчества, публикаций… – переживаю я и не нахожу этому ни объяснения, ни оправдания: слишком мы, армяне, расточительны, если не рассказываем себе и миру о столь выдающихся своих дочерях и сыновьях.
Я уже знал, что Сильва после смерти мужа сделала каталог его работ и послала его в Ереван. Сын сохранил в компьютере информацию о всех основных работах отца. Но всё это, насколько я могу судить, широкому кругу ценителей творчества Нуриджаняна, к горькому сожалению, не известно. А это ведь – как минимум общенациональное достояние Армении, если не цивилизованного мира.
«Всю армянскую историю, – заметила Сильва, – мы знаем через Карлена и его работы. Умер он в 53 года, с черными как смоль волосами. Когда мама узнала, что его не стало, она была в жуткой, непередаваемой истерике, которую долго не удавалось остановить ни папе, ни нам: она потеряла самого дорогого человека… Через три месяца после смерти Карлена мама умерла. Она с ужасом повторяла: «Моя дочка – вдова!..»
– Святые люди! А что же произошло с Карленом?
– О-о-о! Не буду говорить – я очень тяжело переношу эти воспоминания. Мы даже точно и не знаем, что же произошло… Это была наша трагедия – почему мы и здесь!..
– Уйти от тех воспоминаний?
218
Ваагн Нуриджанян, слушая мать, с болью сказал: «Куда уйдешь? На глобусе?.. Главное, что всегда помним отца, он жив, он с нами… Внук, Ричи, родился в день его рождения – 29 сентября!»
Сильва, готовая разрыдаться, еле сдерживала себя, а я со всем вниманием слушал продолжение ее рассказа о еще одном гиганте этой удивительной семьи – Карлене Нуриджаняне: «Небольшого роста, неприметный, он был сильным физически и нравственно, а главное, – обладал выдающимся природным талантом. В его облике было что-то от труженика каменистых армянских полей. Но родился он в городе, в Ереване. И его отец тоже был известным в Армении скульптором…
Ваагн показал мне несколько фотографий скульптур отца – их-то с собой в Америку не возьмешь! Слава богу, подумал я, ведь это – национальное достояние, и работы скульптора Нуриджаняна – часть духовной жизни Армении. Видя же работы Жасмин далеко от Родины, и не подумал почему-то, ни минуты, о том, что для Армении это плохо. Работы останутся, и останутся, бог даст, в одном месте. Хотя Пати, основной кормилец семьи, – отнюдь не богачка! Кстати сказать, именно она, эта хрупкая девушка, потянула семью сюда, твердо захотев после школы учиться в Америке и нигде больше. Она никак не перестала при этом любить и Армению, и Россию… Подумал о другом: какая это беда, когда дети вынуждены покидать отчий дом, когда отчий дом перестает быть теплым, светлым, ласковым, сытым, наконец. Вряд ли дети Армении (и толпа) виноваты в этом больше, чем родители (и поводыри Армении)…
У Жасмин и Сильвы были крепкие благородные корни. Сильва вспоминала: «Мои мама и папа каждый вечер выходили гулять по улице Алавердяна в Ереване. Бывало, старушки-прохожие, глядя на них, молились со словами: «Они святые!» Папе было 90 лет, маме – 78, он ее безумно любил…»
«Осталась только память – больше ничего!» – сокрушалась Сильва, рассматривая с нами фотографии скульптур Карлена. Она и сын послужили моделями большинства его скульптур. «Ой, как его ели коммунисты!» – сокрушалась Сильва, хотя понимала, конечно, что дело было не только в них. За скульптуру национального героя Андраника в пору гонений на эту выдающуюся личность Карлена Нуриджаняна чуть не посадили в тюрьму. Знаменитую скульптуру «Дарящая солнце» в Цахкадзоре не раз опрокидывали неразумные и неосторожные хулиганы, и Карлен вынужден был залить ее изнутри бетоном… Некоторые выдающиеся работы (например, «Ара прекрасный и Семирамида») ему не дали закончить в виде монументов, объяснив: слишком дорого будут стоить… Была и такая мелкая претензия к
219
скульптору: почему он в качестве модели использует жену. (Он отвечал, что лучше его жены натурщиц нет!) Однажды, показывая на довольно невыразительную скульптуру Ленина на центральной площади Еревана, выполненную знаменитым скульптором, Карлен сказал жене, словно глядел в воду, совершенно крамольное тогда: «Этого лысого и ему подобные скульптуры рано или поздно уберут отсюда! А мои работы останутся…»
В домах у Жасмин и Карлена собирались замечательные художники, музыканты, артисты. Это была неповторимая атмосфера… («А здесь нам скучно, – признавалась Сильва. – Говорят, в основном о долларах… никакого искусства здесь нет, и нет разговоров об искусстве! Поверхностные люди!») Я видел выразительные, мастерские портреты ее замечательных гостей, в частности, Фрунзика Мкртчяна, соединившего талант комедийного актера и гений актера трагической судьбы, Ара Мсряна, блестяще сыгравшего Паганини, певицы Елены Образцовой… Прекрасен портрет учителя Жасмин – профессора Гайфеджяна, приехавшего в Армению из Франции; он обожал свою ученицу, и она, преданная ему, была рядом с ним, у его изголовья, когда он уходил из жизни. Она вспоминала о нем как о человеке высшего благородства, обаяния и профессионализма. Замечательны портреты родителей, мужа, Анатолия, великолепен автопортрет, не говорю уже о портретах дочери, Пати…
Некоторые из хранящихся дома работ Жасмин выполнила в Америке. Притом дома остались, как мне показалось, не лучшие. Сильва говорит об одной из них: «Вот эту работу Жасмин написала здесь, в Америке. Шла передача по телевидению, выступал президент Клинтон на фоне красивых вазочек. Она запомнила их форму и нарисовала эту картину. Фоном послужил силуэт Нью-Йорка с двумя башнями-близнецами Всемирного торгового центра, ныне несуществующими…»
Портреты Шер и Николь Симпсон, написанные Жасмин, я видел только на фотографиях. Сильва рассказывала: «Говорят, Николь Симпсон убил ее муж. Но это – неправда. Это доказали на суде, и его освободили. Жасмин этот суд смотрела по телевидению и написала большую картину. Родители Николь, ее сестра и муж сестры увидели эту картину, выставленную на собрании в память Николь Симпсон. Пати с Жасмин присутствовали там. Патриция выступила со сцены под аплодисменты присутствовавших. Жасмин получила от отца Симпсон такое письмо, каких она никогда не получала, в нем были такие слова: «Как будто моя дочка ожила!» Услышав эти слова матери Николь, Жасмин сказала ей: «Я вам дарю эту картину!» В Америке дарить картину! Мать расплакалась…»
220
Несмотря на то, что творчество Жасмин сделало бы честь любой стране, а в США она успела сделать многое, там она оказалась «чужой». Когда у нее кончился срок действия паспорта, она вынуждена была уехать оттуда.
Ваагн рассказывал: «Жасмин выгнали из Штатов. Она попросила: «Помогите мне остаться здесь: моя дочка здесь!» Нет – ни в какую! А талибанов-бандитов, взрывающих дома, – пожалуйста. Их здесь 6 миллионов живет! А у нее паспорт закончился – ее выкинули из страны! Она приехала обратно в Армению. Лишь потом она вернулась. Но остается здесь на птичьих правах…»
– А как удалось картины Жасмин перевезти в Штаты?
– Благодаря Толику. Он через церковь оформил – как церковные работы. А картину «Богоматерь с младенцем» Жасмин сама везла – в рулоне…
– Моя любимая работа, – добавляет Жасмин, – слава богу, что ее не испортили…
– С этой картиной была такая история, – говорила Сильва. – Жасмин летела в Америку. Над океаном началась страшная болтанка. На лицах пассажиров, многие из них были из Армении, – страх и беспокойство – долетят ли они до Америки. Рядом с Жасмин сидела врач-армянка, спокойная мужественная женщина, около которой располагалась пассажирка, близкая к панике. Врач, зная о том, кто изображен на картине Жасмин, попросила у нее разрешения снять огромный рулон с багажной полки. Жасмин разрешила, более того, помогла врачу развернуть и закрепить картину на перегородке между салонами. «Ты что думаешь – не долетишь? Посмотрите, товарищи, кто с нами летит! Мама Мария!» Многие стали молиться и успокоились!»
– Это любимая картина, – повторила Жасмин. – Без этой картины мы дышать не можем!
Можно по-разному относиться к работам Жасмин. Я имею в виду уровень их оценок. Работы явно неравноценны. Но среди них, как я убежден, есть работы мирового класса.
Многие и мастерски написанные, не обязательно сюжетные картины Жасмин обращены к церкви. (Наверное, не случайно Патриарх всея Руси Алексий подарил Жасмин и Патриции памятные грамоты. Они познакомились с ним еще в Москве, когда уезжали в Америку. Анатолий работал в окружении Алексия и общался с ним.)
221
Даже если бы Жасмин сделала одно единственное – фильм «Цвет граната» вместе с гениальным Сергеем Параджановым, мне этого было бы достаточно, чтобы видеть в ней художника не узко национального, а мирового класса. Вот почему к личности Параджанова мы возвращались постоянно.
– А как Вы с Параджановым познакомились? – спросил я Жасмин.
– Надо Сильву спросить, она – мой «дневник», у нее хорошая память, и она это знает…
На помощь пришла Сильва: «Жасмин как-то купила себе белый искусственный мех и стала кроить из него шубку. Получилась просто шикарная шубка. Но в белом мехе чего-то, как ей показалось, все-таки не хватало. Она еще до того, как кроить его, взяла черную краску и кистью нанесла на белый мех какие-то черные мазки. В этой шубке она пошла знакомиться с Параджановым. Происходило это в Тбилиси. Перед тем Жасмин работала в Ереванском русском театре, где в качестве художника сделала около 15 постановок. А после окончания института она была назначена главным художником дома моделей в Ереване. («Меня таскали в разные стороны!» – вклинилась Жасмин в рассказ сестры.) Жасмин подвели к Параджанову: «Сергей, познакомься, это – художница!» Ему нужен был художник, но на молодую хрупкую женщину он посмотрел с недоверием: «А это что за шубка?» – спросил вдруг он. («Я ее нарисовала!» – с нетерпеньем говорит Жасмин, дополняя рассказ сестры.) «Я сама ее сшила», – отвечает Жасмин Параджанову, явно смущаясь. «Вы еще шить умеете»? – спросил он. «Да, все наши платья я шила сама!» Он, не отрывая глаз от изящной шубки, твердо сказал: «Я беру эту художницу!» (Жасмин не без гордости заметила, что и ее сегодняшняя кофточка сшита ею же, уже здесь, в Америке…) Потом Параджанов не раз повторял: «Бог послал мне эту женщину!» Он ее обожал и относился к ней с трогательной чистой любовью. Он называл ее то своей гейшей, то своей тенью. Они понимали друг друга как никто.
– Что Вы о нем вспоминаете? – спросил я Жасмин, внимательно и с неподдельным интересом слушавшую сестру.
– Его забыть нельзя! Параджанов – это чудо!
На съемках «Цвета граната» в Ереване Жасмин познакомилась со своим будущим мужем-тбилисцем Анатолием, он играл в этом фильме роль монаха. После этого они уехали в Тбилиси. Там продолжилось близкое общение с Параджановым. Гениальный режиссер все более раскрывался не только как неповторимый художник, но и как редкостной души человек, который натерпелся немало от людей, не стоивших и его мизинца.
222
Сильва рассказывала, что однажды к ним в Америку приехала с Украины одна женщина, еврейка по национальности, с сыном – смотреть ее картины. Увидела очередной портрет и спросила: «А это – Параджанов? Как Вы могли? Как Вы позволили себе этого педераста рисовать!» Услышав эти слова Сильвы, Жасмин ужаснулась: «Кто сказал эту глупость? Он – гений! Если я что-то и понимала, это всё шло от Параджанова!» Очевидно, эти слова – свидетельство удивительного взаимопроникновения двух художников и их абсолютного творческого взаимопонимания, поскольку, несомненно, эскизы Жасмин предопределили стилистику построения по крайней мере главных образов фильма «Цвет граната». А Сильва продолжала: «Параджанов – учитель Жасмин. Вы знаете, как я возмутилась и мгновенно разочаровалась в этой киевской гостье, оказавшейся в плену жуткого наговора завистников на великого художника. Как издевались над этим великим человеком, один бог это знает. Наша двоюродная сестра Грета живет в Париже. Она приехала в 98-м году к нам в гости сюда, в Лос-Анджелес. Она рассказывала, что участвовала в демонстрации в Париже в защиту посаженного в тюрьму Параджанова, которую организовала Лиля Брик…
Однажды Жасмин сказала Грете перед ее отъездом во Францию (Грета вышла замуж за земляка, который там жил): “Давай пойдем к Параджанову.
У него дома совершенно уникальные вещи – настоящий музей!” И пошли они. Возвращаются, Грета – со свертком. Я спрашиваю ее: “Что это?” “Это Параджанов подарил!” “Как?” Сергей Иосифович сказал: “Ты уезжаешь, я тебе дарю эту старинную вазу”… Каждому гостю, приходившему к нему домой, он старался что-то подарить… У него было множество завистников... Похоронен он в Ереване. Украинцы его изжили из Киева…»
– И это при том, что его «Тени забытых предков» – возможно, самый яркий украинский фильм.
– Вот после него-то его как раз и начали грызть там. Сколько гадости о нем было сказано и написано. Помню, эта женщина из Киева ядовито сказала: «Мой муж тоже был режиссером. И не чета этому Параджанову…» Травля Параджанова началась еще на Украине. Вместо благодарности гению за то, что он вознес с любовью украинскую национальную красоту, его клевали и долбали завистники. Ему не могли простить того, что
С.И. Параджанов Параджанов Параджанов - портрет работы портрет работы портрет работы портрет работы Ж. Сарабян Сарабян
223
революционный, по сути, шедевр на украинской почве создал армянин. Немало завистников было также и в Тбилиси, и в Армении. В Тбилиси Параджанов жил в гигантском доме, который был домом его деда и отца. В этом доме у него была скромная квартирка на втором этаже.
Одна из самых значительных во всех отношениях работ Жасмин, среди тех, которые сохранены в ее квартире в Лос-Анджелесе, – это большой портрет Параджанова.
– Какой чудесный портрет! – это первое, что меня восхитило. – И решетка, и цепь тоже – не случайны…
– Такую личность, такого потрясающего человека упрятать за решетку! Я на него молилась! – отозвалась Жасмин.
Мне рассказывали, что Параджанова сажали дважды. Впервые это случилось в Тбилиси. Тогда он женился (в первый раз) на мусульманке. Ее родные были против. Однажды на них напали, и ее ранили. Это послужило причиной какого-то преследования властей. Во второй раз его арестовали в Киеве. Он был женат уже на своей второй жене, от которой у них родился сын Сурен. Арестовали Параджанова, якобы, за какие-то противозаконные дела с антиквариатом. Но чтобы добавить ему проблем в зоне распустили слух о его нетрадиционной ориентации.
Главное, что я слышал от моей дочери Ануш о Жасмин до того, как увидел ее картины, это то, что она работала с Параджановым. Моя дочь хорошо знала, как это много для меня значило. Но я никак не мог предположить, что для Параджанова, который сам был уникальным художником и выдумщиком, нужен был (и в такой степени) другой художник. На стене рядом с другими живописными миниатюрами висели два эскиза, в которых сразу узнавались будущие Софико Чиаурели и Виген Галстян в костюмах, лицах и позах героев гениального параджановского фильма «Цвет граната». Тут же – жертвенный петух на плече героя и другие образы, которые потом появятся и в фильме… Не надо быть высоким профессионалом, чтобы сразу же увидеть, что стилистика и пластика этого фильма, яркие и своеобразные наряды его персонажей предопределены этими эскизами Жасмин Сарабян…
Пати дополнила рассказ о том, как мама познакомилась с ее отцом: «Мама уже работала у Параджанова. Однажды она приехала с базара, где покупала еду для съемочной группы. Она знала: для того, чтобы Параджанова накормить бутербротиком с колбаской, надо было взять палку колбасы и четыре буханки хлеба. Надо было усадить всех, чтобы поел кусочек и Параджанов – иначе он не мог. Так вот, мама купила фрукты и в
224
такси поднималась по мощенной улочке, ведущей в гору. Папа вспоминал: «Открывается дверь. Из машины высовывается красивая ножка, туфелька на каблуке. Джентльмен, красивый молодой человек, он подает маме руку. Она выходит, видит папу, пораженная его обликом. У нее падает из рук большой куль с яблоками, они катятся по мостовой вниз. Параджанов кричит: «Камера! Камера!» Вот эти самые кадры, снятые тут же оператором Суреном Шахбазяном, вошли в фильм «Цвет граната». Папа потом шутил: «Ну, надо было мне открыть эту дверь!? Ну, туфелька на каблуке, ну и что!?»
Потом уже, по приезде в Москву я узнал некоторые дополнительные подробности о первом знакомстве с Жасмин от самого Анатолия. В Тбилиси шли съемки фильма Параджанова «Цвет граната». Параджанов отказал в роли Анатолию, сказав, что ему нужны более ярко выраженные армянские лица… Почти сразу после этого обидного отказа вдруг подъехало такси, и из него стала выходить молодая красивая Жасмин с двумя большими пакетами с фруктами. Анатолий пытался помочь ей, поддерживая дверь и помогая ей выйти. Но в какой-то момент пакеты прорвались, и на мощенную наклонную дорогу высыпались отборные фрукты, персики, яблоки… Они покатились куда-то вниз, и Параджанов дико закричал своему оператору: «Сурик! Сурик! Камеру!» Он успел снять впечатляющие кадры. Между тем Жасмин поблагодарила молодого человека и спросила, что он такой скучный. Он нехотя объяснил, что не приглянулся Параджанову – ни на какую роль. А она успокоила: «Отпусти бороду и приходи через пару недель – всё будет иначе!» Она смотрела как в воду. Через две недели Параджанов сам обратил внимание на Анатолия и спросил: «Кто это?» Ему объяснили – он не поверил, что когда-то отказал молодому человеку, настолько он со своей «новой» яркой внешностью был необходим фильму…
Не менее интересным и важным для моего понимания того, что я увидел в Лос-Анджелесе и узнал от Ануш, Жасмин, Пати, Сильвы, Ваагна, Арсена, было мое общение с Анатолием. С самых первых минут общения с этим мудрым и красивым человеком стало очевидно: и он – необыкновенно яркая личность.
Отец его был сиротой. Мальчишкой из рязанского детского дома сбежал на войну. От рядового дошел до капитана разведки. После войны его направили служить в
Анатолий Куропов с Анатолий Куропов с Анатолий Куропов с Ануш Амирьянц и ее детьми Ануш Амирьянц и ее детьми Ануш Амирьянц и ее детьми Ануш Амирьянц и ее детьми Ануш Амирьянц и ее детьми Тимофеем и Антоном Тимофеем и Антоном Тимофеем и Антоном Тимофеем и Антоном
225
Закавказье, и в Тбилиси он познакомился со своей будущей женой, мамой Анатолия, армянкой по национальности. Так что в Анатолии – две крови: русская и армянская.
Человек высокообразованный и обаятельный, с широким кругом интересов, художественных и политических, Анатолий Куропов, ставший в Эчмиадзине Куропяном, оказался среди людей и дел выдающихся.
Анатолий уточнил многие детали: «Сначала в Америку улетела Жасмин – она расписывала армянские церкви в ряде американских городов – в Хьюстоне, Детройте… Но получилось так, что она вынуждена была уехать оттуда. Я договорился с нашим архиепископом восточной епархии, он сделал приглашение, и она вновь вернулась в Штаты, к дочери.
– И картины тоже благодаря церковным связям удалось перевезти туда?
– Да, да! Причем это были одни из лучших ее работ. Там, правда, она тоже много поработала…
– Она – большой талант, это несомненно!
– Многое зависело от спонсоров, надо было вкладывать в рекламу большие деньги… Потом ей предложили работать немного в другом стиле – она отказалась.
Вот как Анатолий вспоминал первое знакомство с Католикосом всех армян Вазгеном Первым, уже будучи тесно связанным вместе с женой Жасмин с Параджановым. Параджанову пришла мысль попросить Католикоса для съемок фильма подлинные костюмы и украшения священнослужителей (цепи, кресты, панагеи, патиры…) и подлинную церковную утварь. Поехали к Католикосу Параджанов, Жасмин, Анатолий и еще кто-то. Прием был очень теплый, и Католикос охотно пошел во всем навстречу Параджанову. (Потом Католикосу подарили одну копию фильма. Он ему понравился, но сказал, как вспоминал Анатолий, что «это – фильм будущего, сегодняшний обыватель его не поймет!» Дело-то было в 1972 году. Так же было и с «Тенями забытых предков». На этот фильм ходили из-за того, иронизировал Анатолий, что там голая женщина бегала.) Впрочем, на встрече с Католикосом говорил в основном не великий режиссер, а Жасмин: Параджанов говорил по-армянски плохо, с тбилисскими особенностями, и он предпочитал высказываться поменьше. (Родители Параджанова происходили, кстати, из Карса – как и дед Жасмин.) Анатолий, который и вовсе не знал армянского, всю встречу молчал. На это, как и на благородную внешность актера, надо думать, обратил внимание Католикос. Когда ему объяснили, что Анатолий наполовину русский и жил, в основном, в Тбилиси,
226
потому и не знал армянского, он сказал молодому человеку: «Твое место – в церкви, ты должен служить в церкви!». Но тот первый разговор остался без следа.
Анатолий уточнил и историю с благословением Католикоса. Вазгену Первому очень понравилась картина «Богоматерь с младенцем», которую ему подарила Жасмин, и он сказал: «Я такой красоты давно не видел! Чтобы современный художник так прочувствовал армянский мотив этой темы, армянское выражение глаз. Обычно ведь пишут подобное в некоем византийском или русском стиле. А вот такого я давно не видел. Как раз сейчас мы заканчиваем реставрацию одной церкви, и эту картину мы туда поместим! А что тебе во сне приснилось?» – спросил он Жасмин. «Приснилось, что Вы меня благословите. У нас нет ребенка». Католикос положил ей руку на голову и сказал: «Езжайте – через год у вас будет ребенок!» В 1973 году родилась Пати. Это как сказка. Если бы не со мной это было, то я воспринял бы всё как сказку».
– Пати сказала, как обрадовался Католикос, когда добрая весть о рождении ребенка дошла до него. И она еще рассказала, что во сне маме было сказано, что надо нарисовать богоматерь с младенцем и подарить ее царю…
– Да, да, я рассказал покороче… Директор одного из музеев Генрих Сиравян знал Католикоса, он и показал ему эту картину вместе с Жасмин. Католикос спросил: «Чем же тебя вознаградить?» «Ничем! Благословите только рождение ребенка!»
– Да, всё так! И Генрих Сиравян, мы потом стали приятелями, сказал, что Католикос, узнав о рождении нашей девочки, восторженно сказал, показывая на небеса: «О-о-о! Значит там действительно, есть кто-то!»
Что потом со мной произошло. Я приехал с женой в Армению – безработный, без дела, без ничего. В Тбилиси я закончил факультет «Административное хозяйствование «Интуриста» и один на факультете получил красный диплом. С такой фамилией, Куропов, – это была сенсация! Вызывает министр бытового обслуживания Абуладзе (тогда гостиницы относились к этому ведомству). Он признался: «Ты знаешь, мы, можно сказать, боролись, чтобы тебе не дать красный диплом. Я по матери – Арутюнян. Отец у меня рано умер, мать дала мне фамилию Арутюнян. Но потом, когда я повзрослел, я понял, что мне с этой фамилией надо уезжать из Грузии (хотя неплохо учился и закончил университет). Стал вновь Абуладзе… Директор гостиницы «Интурист» в Ереване – мой друг. Я тебе дам рекомендательное письмо к нему – здесь ты не устроишься даже администратором, а ты по своему уровню достоин быть как минимум
227
директором гостиницы». Я пришел домой несколько расстроенным. Но все родственники Жасмин в Армении, в Ереване. В Тбилиси перспектив не было. К тому же там начались еще неприятности из-за того, что я подрабатывал антиквариатом. Что-то покупал, реставрировал, продавал. Как всегда, хорошие соседи «доложили» куда следует, что я завел реставрационную мастерскую, а за патент не плачу. Так что налоговые органы забрали что-то у меня и завели даже уголовное дело. Хоть дело это и закрыли, но жить в Тбилиси больше уже не хотелось. Приехали мы в Ереван. Пошел я с письмом к директору «Интуриста». Он принял очень хорошо, но сказал: «Ты же знаешь систему, учился. Твой папа кто?» «Разведчик, прошел войну. Закончил ее капитаном. После войны служил в погранвойсках, в частности, и в Армении. Был начальником погранзаставы военно-морских сил в Батуми…» Директор говорит: «Этого мало! А ты кто?» «Мне 25 лет, я только закончил институт…» «Погоны есть? Нет! В армии служил? Нет! Сынок, забудь! Тебе никто эту должность не даст. При всем уважении к моему другу в Тбилиси и симпатии к тебе. Ты даже администратором не сможешь стать. Здесь же все стучат… В каких-то других делах можешь обращаться ко мне – я помогу…» «Но другой специальности у меня нет…» – этого говорить я уже не стал… А муж сестры Жасмин Сильвы Карлен Нуриджанян был уже знаменитым скульптором. Я пошатался-пошатался, он мне и говорит: «Ну, приходи ко мне, будь рядом…» Я имел какие-то навыки: работал с Зурабом Церетели в молодости, мозаики делал, чеканку. Карлен говорит: «Мы сейчас новую технологию осваиваем. Отливаем скульптуру в бетоне, потом обиваем по бетонной форме медные листы, которые затем свариваем в объемную скульптуру». Это было его “know-how”. Отливать скульптуры было очень дорого. Единственный человек, который еще в те времена мог себе это позволить – это Церетели. А знаменитые памятники Карлена Нуриджаняна были сделаны по его упрощенной технологии: они были пустотелыми, тонкостенными, сварными, хотя и имели какой-то каркас. Он ведь делал огромные и впечатляющие скульптуры. Он был очень талантлив, но тогда это было не очень воспринято, потому что его самобытные былинные скульптуры считались проявлением национализма. Оглядка на Москву осторожных функционеров была очевидной. Ни разу он не «слепил» Ленина, это говорило о многом. Он, в сущности, был вторым скульптором в Армении после Ерванда Кочара. У Карлена был кроме прочего прекрасный рисунок. Талантливый был человек, что и говорить. Жасмин тоже была несомненно талантлива. Ее дипломная работа «Ара прекрасный и Шамирам» висит до сих пор в Матенадаране. Моя мама, действительно, как-то в связи с этой картиной «предъявила претензию» Жасмин: «Зачем ты похоронила моего сына?!» Так похож был на ее сына Ара Прекрасный. Он лежал в гробу, а над ним Шамирам, разъяренная тем, что он не достался ей живым. Жасмин
228
«оправдывалась» легко: работа была написана до того, как мы познакомились.
Когда всё это произошло, мы опять обратились к этому Сиравяну, а его сняли уже с той работы, в музее. К этому времени мы подружились с одной семьей, глава которой был священником. К этому священнику приехал один архимандрит, который был руководителем индийской епархии. И его как-то привели к нам в гости. Показали ему картины, подружились, и он влюбился в нас. Когда он узнал, что я без работы, что пару раз видел Католикоса, он сказал: «Есть книга «Ефрем Вэрди» – это нечто вроде армянского Нострадамуса (предсказателя). Пойдем к нему, он тебе точно скажет…» Я отнесся к этому с каким-то недоверием: при чем тут книга? Пришли, он хорошо принял нас. Он был руководителем церкви Гаянэ. Есть церковь Рипсимэ, а это – церковь Гаянэ, и он был настоятелем этой церкви. Он спросил имя отца, матери, мое имя, что-то высчитывал и открывает страницу этой самой книги и говорит: «Ты будешь радоваться своей бородой. И после 25 лет ты должен служить царю». Мы как-то подозрительно переглянулись… В один прекрасный день этот вартапет видит, что Жасмин пишет небольшую иконку. И он говорит: «Слушай, Католикос мечтает панагею иметь, миниатюрную – с богоматерью. Напиши! На ореховом дереве». «Попробую», – ответила она. Эта миниатюра представлена сейчас в книге «Сокровищница Эчмиадзина». Жасмин написала ее, безвозмездно, конечно, и с нею мы в третий уже раз попадаем к католикосу – чтобы подарить ему эту миниатюру. Это было в октябре 1973 года. (Мы тогда покрестили Пати, ей было полгодика. Причем, что интересно: племянник того, кто ее крестил, венчал их с Арсеном в Америке.) Католикос, улыбаясь спросил меня: «Наконец-то, пришел? Уже созрел?» Он всё помнил. Ведь он в самую первую нашу встречу сказал: «Ты должен служить в церкви!» Хотя он думал тогда, что я буду актером. Я через Жасмин сказал, что не знаю языка… Он ответил: «Это ерунда, быстро выучишь. Ты парень толковый!» Он уже выяснил у нас, что я кончал и как. Мы сказали ему также, что уже переехали из Тбилиси в Армению. Что я работал с Нуриджаняном. Католикос его знал, потому что одна из первых скульптур Карлена была установлена по дороге в Эчмиадзин. И скульптура эта нравилась Вазгену Первому. Предстояли торжества, посвященные Комитасу, и Католикос спросил, не готовится ли Нуриджанян к этой дате. Мы сказали, что у скульптора есть эскизы, и Католикос заметил, что интересно было бы их посмотреть… Короче, под конец Католикос сказал мне: «Всё, решено! Трудовую книжку, и завтра – на работу!» На следующий день я пришел, и он сказал: «Будешь для начала заведовать отделом искусства и приходи в резиденцию: у нас нет человека со знанием русского языка – для всякого рода переписки. А потом посмотрим! После обеда будешь ходить в академию – учить язык. Специально я назначаю одного из
229
лучших преподавателей, который будет работать только с тобой – два-три часа в день». Автобус уходил из Эчмиадзина в Ереван в половине шестого – так что времени для занятий было достаточно. По прошествии двух с половиной месяцев Католикос вдруг вызывает меня и говорит: «Ты что скрываешь? Твой педагог сказал, что ты прекрасно читаешь, пишешь и разговариваешь по-армянски». Я ответил (уже на армянском языке), что не имел возможности встретиться с ним. Он сказал, что это феноменально – за два с половиной месяца изучить язык: «Всё! Пойдешь с сентября месяца в академию!» Я закончил духовную академию через пять лет. Учился как бы по индивидуальной программе, в какой-то мере заочно. Потому что я стал личным секретарем Вазгена Первого, и он загрузил меня сверх головы. Помимо должности секретаря мне еще дали поручение курировать вопросы, связанные с искусством: все три музея Эчмиадзина подчинялись мне. Я был также начальником протокольного отдела. Все вечера, встречи, проводы – всё было на мне.
Рядом с Католикосом я провел 21 год, вплоть до его смерти, а в Эчмиадзине проработал до 1997 года в общей сложности около 25 лет. Церковь дает пенсию только немощным. А если ты способен стоять на ногах, ты должен служить церкви. Даже если тебе 100 лет. Священники из «белых монахов» имеют семьи, детей. А священники из «черных монахов» остаются в монастыре, то есть, на полном довольствии. Церковь – это большая организация…»
По мне, нет большего удовлетворения, чем слышать добрые слова о человеке. Анатолий говорил только такие слова и о Параджанове, и о Вазгене Первом: «Католикос был поразительным человеком. Своей скромностью, своими убеждениями он поражал. Он поражал своими деяниями по возвышению армянской церкви. Этого, к сожалению, не смогли сделать его последователи: ни Гарегин Первый, ни Гарегин Второй. Кого я только ни встречаю, все знают, что я столько лет служил у Вазгена Первого, и все знают его деяния… Он же из руин поднял армянскую церковь. Завел валютный счет… Поднял диаспору, она стала помогать. Огромную выполнил работу. Впервые в Советском Союзе он построил новую церковь. Это было в 1976 году. Как раз Жасмин расписывала кафедральный собор в Ереване. Правда, сделано это было обманным (армянским) путем: Католикос старую церковь оставил внутри стен новой. Тогда иначе было просто невозможно! Помог, конечно, и первый секретарь ЦК Антон Ервандович Кочинян. Вазген Первый пришел к власти, точнее был интронирован, когда на счету у церкви было 300 рублей – ты представляешь, что это такое в 1955 году. У Католикоса была «Победа» – не на ходу: не было денег на ее починку! Он мечтал дожить и отметить 40-летие своей интронизации, но умер в 1994 году
230
в возрасте 86 лет. Подкосили его карабахские события. Он перенес их очень тяжело. Он останавливал народ. Когда оперный театр был оцеплен. Когда начались какие-то террористические акты. Ведь в Баку метро взорвали – это не оглашали. После того, как наши взяли Шуши, 20% территории противника – стратегически важные земли – оказались на нашей стороне. Католикос был против этого. Он был против насилия. Он хотел урегулировать всё мирным путем. Он же был человеком старой закалки и в чем-то идеалистом. Я думаю, что многое удалось не без помощи тогдашнего первого секретаря К.С.Демирчяна…»
Я рассказал Анатолию, с каким огромным уважением к армянам и прежде всего к Католикосу Вазгену Первому относился академик Сергей Алексеевич Христианович, который оказался в Армении в труднейший для страны период массовых забастовок, в преддверии карабахских событий. Академик был поражен тем, как Католикос обращался к своей пастве! Анатолий сказал: «Католикос тогда воззвал: «Армяне, я замолкну навсегда! Вы меня не слушаетесь!» Он был против насилия. А ведь погибло много армян. По дороге в Эчмиадзин есть гора. В основном там хоронили погибших – сделали своего рода пантеон.
Потом, когда Католикос всё понял, с него начали, деньги тянуть лидеры типа дашнаков: ты обязан, ты – духовный отец, пойми, мы однажды потеряли Армению, теперь потеряем и это (Карабах). Вазген Манукян, царство ему небесное, был хорошим руководителем, но очень-очень много денег вытянул…
– А Католикос крепко поправил финансовое положение церкви?
– Республика не имела такого валютного фонда, как церковь, как Эчмиадзин! Конечно, это были дары и пожертвования диаспоры. А в диаспоре принято так, что она дарит не церкви вообще, а главе церкви. Счет был на «физическое лицо».
– Собор в Шуши на деньги церкви восстановлен, кажется?
– Да, конечно.
Рядом с резиденцией Католикоса был построен музей Эчмиадзина – на средства миллиардера Алекса Манукяна. Когда строили этот музей, мы искали по всему миру специалиста, который мог рассчитать климатические нормы для музея и спроектировать соответствующие устройства системы кондиционирования. Американские специалисты запросили за эту работу 2 миллиона долларов, а европейские – полтора… Потом Католикос узнал, что на Ближнем Востоке есть хороший специалист в этой области, армянин, который выполняет подобную работу для шейхов. Нашли и пригласили его.
231
Я как начальник протокола его встречаю. Самолет задержался и прилетел часа в четыре утра. Вышел небольшого роста симпатичный, прекрасно одетый, интеллигентный человек. Познакомилсь, он говорит: «Умоляю, мне по состоянию здоровья надо покушать!» Пол-пятого утра! Где?! Он: «Хоть что-нибудь – горячее! Это был 1976-й год. Я повез его в свою скромную квартирку.
Естественно, Жасмин вскочила, у нее был готов какой-то обед, накрыли стол: и копченая колбаса, икра – красная и черная, он обалдел: «Ты знаешь, сколько стоит такое застолье!?» Мы подружились. На следующий день он сказал: «Мне надо отдохнуть, не поеду в Эчмиадзин – извинись перед Католикосом, я приеду на следующий день!» Он спал в своем номере гостиницы «Армения» до 12 часов. Я поехал на работу, рассказал о встрече Католикосу. Он говорит: «Трать неограниченное количество денег и твоего времени! Ты должен понять, сколько же он попросит за работу».
Этот наш гость-специалист был у нас дома еще пару раз – рассматривал работы Жасмин. Тогда к нам, в Армению, из-за границы приезжали и торгаши какие-то, и черт те кто. Это был интеллигентный, высокоинтеллектуальный человек. Потрясающе играл на скрипке, великолепно знал музыку. У меня-то слуха нет, а Жасмин наизусть знает все арии. Она могла оценить его дарование музыкальное, им было что обсудить, что спеть… У него было мало времени. Когда он всё посмотрел, Католикос спросил меня: «Ну, он назвал цену?» Я говорю: «Нет!» «С работы сниму!» – улыбнулся он. «Я не виноват – молчит человек!» Он обещал сказать всё в последний день после завершения всех его подготовительных работ.
В последний день гость произнес тост: «Я в первый раз на своей Родине. Я знаю, что моя работа оценивается примерно в миллион долларов...» Католикос уже побледнел. «Но я всё сделаю – как дар. С одним условием, что Анатолию дадите квартиру!»
В 1978 году, через два года после отъезда нашего гостя Католикос вместо запланированных (на кооперативную квартиру) 4 тысяч дал нам 7 тысяч долларов.
Анатолий как-то сказал мне: «Ты же видел картину Жасмин: богоматерь – на 90% это Пати! Это же ее образ. Так же, как Микельанджело писал везде портреты близких. А принята была эта фреска с таким шумом! Католикос дал банкет
Любимая работа Жасмин юбимая работа Жасмин юбимая работа Жасмин юбимая работа Жасмин
232
в гостинице «Ани» на 300 человек! Он подарил Жасмин браслет старинный – очень красивый браслет. Художники там были, вся интеллигенция была. Из диаспоры много людей. Всё было очень торжественно. Это был для Жасмин некий рывок как художницы. Она, действительно, считалась талантливым художником, преданным своей церкви. В ней не было бизнеса никогда. Если бы в ней был этот бизнес хоть немного…
– Но она понимает свое значение.
– Не-е-ет!
– Она на этот раз очень грубо сказала: «Вот сдохну – тогда поймут, кто я и начнут говорить…
– Да. У 90% художников получается именно так!
– Она, безусловно, – явление!
– У нее очень хорошие успехи были в театральном мире. У нее были очень серьезные постановки: Шекспира, Мольера… Она в оперном театре работала, костюмы делала… Ансамбль танцев недавно приезжал, один парень (из старых танцоров) вспоминал, что до сих пор они танцуют в костюмах Жасмин! Их возобновляют, но художественная основа – ее!
– Она, я так понимаю, какое-то время была художественным руководителем дома моды в Ереване.
– Да. Это было в начале ее карьеры. Дом моды был как бы создан ею. Она открыла дом моды. Она очень хорошо шила, и у нее была уникальная фантазия.
Я спросил Анатолия об истории про шубку Жасмин и Параджанова. Он рассказал прежде, что, действительно, Жасмин мало того, что была красивой, ладно сложенной девушкой, у нее был еще и тонкий вкус в одежде: «У Параджанова всё на костюмах построено! Жасмин мечтала работать с ним. Она говорила, что согласна была работать у него уборщицей! Это была ее мечта – работать с Параджановым! Ее же он взял сначала не как художницу
Жасмин среди своих работ Жасмин среди своих работ Жасмин среди своих работ Жасмин среди своих работ Жасмин среди своих работ Жасмин среди своих работ
233
по костюмам. Он ее взял сначала как заведующую швейным цехом, как портниху. А потом, когда увидел, что она вытворяет… В его картине, в титрах, были уже художники: Яралов и Элечка Ахвледиани – знаменитости! Когда они приносили эскизы, он брал их и говорил: «Стыдно, старики! Жасмин, сделай вот то-то…» И какое-то время было непонятно, будет ли имя Жасмин Сарабян в титрах фильма. Мне-то сразу сказали: "Тебя в титрах не будет. Ты идешь как дублер..." Это сейчас пишут имена и водителя, и осветителя… А я и исполнял роль там, эпизодическую, но это была роль! И плюс к тому я был дублером – у Софико, на лошадях, в других кадрах… Когда Жасмин делала эскизы, Параджанов говорил ей: «Ты читаешь мои мысли!» Все знаменитые кадры – она из тряпок, из лоскутов своими руками шила ему уникальные костюмы.
Однажды я спросил Анатолия: «Пати рассказывала, что ты первым поехал в Ленинакан – с помощью пострадавшим от землетрясения от Католикоса и вернулся оттуда через несколько дней – седым…»
– Да… Католикос меня не пускал. Я только приехал из Москвы и пришел на работу. Какой-то дизайн должны были сделать нового корпуса гостиницы. Какие-то ткани привез, занавески… Стоим, и без 15 двенадцать – шарахнуло! Я его хватаю за рясу и тяну в арку: у нас было ста-а-рое здание. Он: «Что ты делаешь!?» Я: «Землетрясение!» Он: «Какое землетрясение!» Я настаивал: «Выйдем! Выйдем!» и тяну его. Мы вышли под своды, и случился второй удар. Жара, градусов 19, 7 декабря… Желто-оранжевое какое-то неприятное солнце. Точно такое же, как когда лет десять тому назад здесь был ураган. Один в один такое было. Я говорю: «От Ленинакана ничего не осталось!» Он удивился: «Почему?» Корнями я – оттуда… Я родился в Ленинакане… Отец был начальником погранзаставы. Интуитивно я сразу понял, что это там… Потому что по истории всегда, все землетрясения – в Гюмри! Ани! Знаменитая картина «Плачущая мать-Армения» – всегда перед глазами! У меня еще от бабушки остался коврик (у Пати он сейчас)... Католикос говорит: «Я тебя не пущу!» Я говорю: «Дайте мне машину!» Я уже в таком взведенном состоянии, не хотел за руль садиться. Он говорит: «Я тебя не пущу!» «Если не пустите, тогда я сам поеду!» Он возражал, но я поехал. То, что по дороге увидел, на всю жизнь осталось…
– То есть, это была еще даже не помощь Эчмиадзина, а личная поездка, без ничего!..
– Конечно!.. По дороге уже всё было ясно… Словно в страшном суде – у Данте. Когда к Ленинакану подъехал, уже понял, что там произошла неописуемая, страшная трагедия. У меня там много друзей было. Ленинакан
234
очень своеобразный город. Он дал много личностей в искусстве, в науке, в литературе. Много ярких имен. Ленинаканцы, как и карские, эрзерумские старые армяне, отличались своим языком, своим говором, своим юмором. У них были общие черты характера и прежде всего юмор своеобразный.
Трагедия была страшная. Сколько людей и невинных детей погибло. Самое страшное – дети-школьники! Несколько минут оставалось до перемены. Большая часть детей была бы на улице. День был очень теплый, и все бы выбежали во двор. Через три дня мы поехали туда уже с Католикосом. Эчмиадзин из своих резервов выделил то, что мы имели: обувь, одежду, одеяла… Но самое главное, когда пошла международная волна, сперва всё шло на государство. И когда приехали инспектора и увидели, что многое разворовывается, то стали присылать на Эчмиадзин. Я, наверное, месяц с лишним жил в аэропорту. Контейнеры шли на Эчмиадзин. У нас уже не было места… Часть мы сразу раздавали на регионы – священникам, епархиальным начальникам, которые сами организовывали распределение на местах. Самолетами – по 15-20 тонн приходила помощь. Кто-то погрел на этом руки. Так везде было. Но мексиканцы, которые приехали к нам, говорили, что это всё – цветочки: "Вы бы видели, что у нас творилось. У вас еще не было такого мародерства! У нас всё уносили – убивали, резали!" Я знаю нескольких людей из правительства, государственных чиновников высшего ранга,.. у которых такие трагедии были после этого! Разбивались машины и т.д. Это у тех, которые машинами воровали – оборудование, лекарства... Я четыре года тому назад был в Армении. Крестили ребенка близкого моего друга – ленинаканского. Естественно, мы поехали в Ленинакан. Вот как осталось недостроенное, так и осталось. Еще бы год советской власти, и всё было бы по-другому! Но почему-то «западники» всё успели. У них, правда, легкие конструкции были. Наши-то строили из камня. Сейсмоустойчивые. Хотя швейцарцы, шведы построили очень хорошие школы, больницы легкой конструкции – всё работает! А то, что должны были построить 15 республик, так и осталось! Не успели сделать ни дороги, ни мосты…
Гостиницу «Арарат» в Москве строил мой товарищ, он из команды Лужкова-Ресина. В этой гостинице наверху есть даже церковь – ее строили под моим «чутким руководством»… Кафедральный собор в основном строят армяне из Армении и местные армяне. Не сравнить – с тем, что построили к 1700-летию нашей церкви в Армении – полукатолическую, полулютеранскую церковь напротив кинотеатра «Россия! Ужас какой-то! Вот в московском новом соборе легкий модернизм еле чувствуется и естественно сливается с традиционной формой армянской церкви…
Мы не раз в наших беседах с Анатолием возвращались к Параджанову:
235
– Когда я впервые увидел эскизы и наброски Жасмин к фильму «Цвет граната», сразу подумал, – заметил я Анатолию, – вот кто предвосхитил удивительную стилистику фильма. Или родство душ, или взаимопроникновение необыкновенное?!
– Нет, всё это делалось в процессе съемок. Параджанов говорил Жасмин: «Прочти этот эпизод! Подумай, что к этому эпизоду надо подготовить?» И она ночь сидела, думала, рисовала, приносила. Наутро он говорил: «Ты что! Вот здесь у меня сидишь!?» И показывает на свою голову. Ты надоела мне! Что ты творишь со мной!» И вот всё, что вы видите, всё, что она подала ему в виде эскизов, не только вошло в картину, но всё она сама шила!.. Правильно она сказала: «Вот меня не станет, тогда меня оценят!» Как-то мне позвонил Завен Саркисян, директор музея Параджанова, и говорит: «Анатолий, я тебя очень прошу что-нибудь, связанное с «Цветом граната», продать». Я дал телефон Жасмин.
– Уверен, что она не продаст…
– Нет, Жасмин твердо сказала, что ничего не продаст ни за какие деньги. Правда. Она – больная! Когда на хлеб не было денег, я говорил: «Пойми, пришел человек, дает хорошие деньги. На эти деньги хоть полгода-год можем протянуть как-то. У меня здесь были неприятности… Она твердо сказала: «Нет! После моей смерти, что хотите, то и делайте!»
– Она и сейчас так говорит, хотя сейчас она же говорит, что не помнит, как и кто(!) писал ее картины… Но какая глубина в каждом ее произведении. Ведь всё это надо пропустить через себя, проникнуться всем, прочувствовать. Мало того, что у нее – рука! У нее еще голова и сердце!
– У нее потрясающий рисунок был, – подхватил Анатолий. – Ее называли Дюрер в юбке! Один из лучших рисовальщиков Армении, Рудольф Хачатрян, это мой близкий друг, он недавно скончался, говорил, еще в 60-х годах: «Толик-джан, если бы я умел рисовать так, как Жасмин!» Хотя он являлся учеником Ерванда Кочара! Он был рисовальщиком потрясающим!..
– Где он жил? Я его однажды видел в летнем кафе у редакции журнала «Наука и жизнь», на Мясницкой?
– Да, он жил в Москве, в этом районе. С его семьей я дружил, с детьми…
236
– Моя жена, Ирина Анастасовна, работавшая в Институте Этнографии АН СССР заведующей аспирантуры, вспоминала как-то одного из своих аспирантов – Леву Абрамяна. Это – энциклопедист! И он написал глубокую статью о Параджанове. Он говорил, что Параджанов не знал этнографии, но фильм наполнен ею…
– О, я Леву хорошо знаю, – заметил Анатолий. – Он участвовал в работе над «Цветом граната». Он был очень близок с Параджановым. Параджанов был своего рода Нострадамусом. Он очень близко дружит с директором музея Параджанова Завеном. Параджанову подарили дом в Ереване, но он не успел в нем пожить. Левон – потрясающий парень…
Уже по возвращении из Штатов домой я заглянул в Интернет. На запрос по-русски: «Жасмин Сарабян» – Интернет ответил, что такого имени нет в природе. А на запрос по-английски: “Jasmine Sarabian” обнаружилась всего одна страничка. Но какая! Привожу ее полностью, потому как полностью с ней согласен, несмотря на то, что, в сущности, это некоторая реклама, притом, похоже, давняя, с приглашением в художественную галерею Жасмин.
На этой странице Жасмин Сарабян представлена как восторженно принятая критическим миром многожанровая художница, притом – истинно легендарная художница: «Жасмин получила множество наград за ее полотна, фрески, иконы и дизайн костюмов; ее работы размещены в церквях, художественных галереях, знаменитых домах и домах поклонников ее искусства.
Одна из ее самых узнаваемых работ – это знаменитый портрет Николь Браун Симпсон, созданный Жасмин вслед за трагической гибелью Николь в июне 1994 года. Несмотря на то, что этот портрет широко воспринят как один из наиболее драматичных портретов XX века, стоимость которого оценена в миллионы долларов, он был подарен семье Браун.
Годы потрачены Жасмин на то, чтобы создать множество работ на религиозные темы, которые включают живописные работы, фрески, росписи,
Анатолий Куропов и Ирина Амирьянц Анатолий Куропов и Ирина Амирьянц Анатолий Куропов и Ирина Амирьянц Анатолий Куропов и Ирина Амирьянц Анатолий Куропов и Ирина Амирьянц
237
иконы и многое другое. Ее работы ценятся столь высоко, что многие церкви в США, Канаде, России, Армении и других странах мира соревнуются между собой за право пригласить Жасмин расписывать купола, создавать фрески, иконы, атрибуты церкви.
В дополнение к тому, Жасмин проявила свой талант, создавая костюмы для театральных представлений и кинофильмов. Ее наиболее знаменитый фильм – «Цвет граната», созданный легендарным Сергеем Параджановым. Фильм – один из наиболее горячо воспринятых критикой как фильм всех времен, он удостоен Гран При на многих кинофестивалях – в Каннах, Венеции, Праге, Ереване, Москве и Лос-Анджелесе. На каждом из этих фестивалей Жасмин была удостоена приза за выдающийся дизайн ее костюмов. Костюмы Жасмин в фильме «Цвет граната» признаны шедевром.
Другая удивительная постановка с костюмами, созданными Жасмин, это опера «Иисус Христос – суперстар», широко известная во всем мире. И эти костюмы Жасмин с воодушевлением приняты критикой как единственные в своем роде. Другие постановки, к которым создавала костюмы Жасмин, это «Король Лир» и «Ричард III» Шекспира, «Нора» Ибсена, «Слуга двух господ» Мольера, «Париж на закате» Арбузова.
Однако успех Жасмин не ограничен религиозной живопись и костюмами. Несомненно, ее великий талант также в портретах. И как все, чего касалась кисть художницы, эти портреты становятся живыми, незабываемыми, истинными шедеврами».
Константин Иванович Малхасян
Жасмин Сарабян, Сильва Нуриджанян и Г.А. Амирьянц Жасмин Сарабян, Сильва Нуриджанян и Г.А. Амирьянц Жасмин Сарабян, Сильва Нуриджанян и Г.А. Амирьянц Жасмин Сарабян, Сильва Нуриджанян и Г.А. Амирьянц Жасмин Сарабян, Сильва Нуриджанян и Г.А. Амирьянц Жасмин Сарабян, Сильва Нуриджанян и Г.А. Амирьянц Жасмин Сарабян, Сильва Нуриджанян и Г.А. Амирьянц , Лос Анджелес , Лос Анджелес , Лос Анджелес , Лос Анджелес , Лос Анджелес , Лос Анджелес
238
Константин Иванович Малхасян – это легендарный советский авиационный штурман. Родился он в 1917 году в Ереване. В 1929 году стал чемпионом Армении по авиамодельному спорту. После окончания в 1937 году школы летчиков-инструкторов Осоавиахима работал штурманом-радистом в ГВФ. В январе-декабре 1944 он – начальник связи флагманского корабля Командующего Авиацией дальнего действия Главного маршала авиации А. Е. Голованова. В качестве второго штурмана на самолете DC-3 он участвовал в доставке советской делегации на Тегеранскую конференцию. В 1946-1953 гг. он – флаг-штурман корабля командующего Дальней авиацией. В 1953-1966 гг. в качестве штурмана-испытателя ОКБ А. Н. Туполева он участвовал в испытаниях боевых самолетов Ту-4, Ту-16, Ту-95, Ту-98, Ту-128 и пассажирских самолетов Ту-104, Ту-114, Ту-124, Ту-134. В 1966-1996 гг., по возвращении на Родину, он – заместитель начальника – флаг-штурман Управления Гражданской авиации Армении. В 1990-х годах участвовал в боевых действиях в Нагорном Карабахе.
Он воевал еще в Китае, потом – в финскую и Отечественную войны. После окончания Отечественной войны Малхасян, работая в ОКБ Туполева. он участвовал в установлении 25 мировых авиационных рекордов. Он был представлен А.Н. Туполевым к званию Героя Советского Союза за первый подъем, испытания и внедрение в боевые части ракетного сверхзвукового комплекса Ту-128. В то время считалось, что Героем может
быть только летчик. Малхасяну дали тогда боевой орден Красного Знамени в дополнение к его 10 боевым орденам и 20 медалям. Его несколько раз представляли к званию Героя и потом…
Однажды заслуженный летчик-испытатель СССР Герой Советского Союза Марк Лазаревич Галлай сказал мне: «Я встречался и был дружен со многими вашими земляками. Я знал Сергея Ивановича Агаджанова – директора крупнейшего, горьковского авиационного завода, знал генерала Вартана Никитовича Сагинова, с ним контакт был, в основном, при испытаниях Ту-4, с шеф-пилотом фирмы Миля Рафаилом Ивановичем Капрэляном мы были просто близкими друзьями, про Константина Константиновича Арцеулова я написал книжку, которую
Константин Иванович Малхасян Константин Иванович Малхасян Константин Иванович Малхасян Константин Иванович Малхасян Константин Иванович Малхасян Константин Иванович Малхасян
239
собираются переводить на армянский язык, Костю Мкртчяна знал – мыслящий был человек. Но даже среди них на особом месте – Костя Малхасян, он был сначала борт-радистом, а потом стал отличным штурманом…» Марку Лазаревичу Галлаю вторил известный штурман-испытатель туполевского ОКБ В.С. Паспортников: «Костя Малхасян – бывший радист. Когда на Ту-4 радиокомпас перенесли на место штурмана, он перешел на место штурмана. У Кости был особый характер. Он был необыкновенно дотошлив, пунктуален. Он справлялся вполне со своими обязанностями…»
Константин Иванович происходил из интеллигентной семьи. Его отец, Иван Амбарцумович, выпускник Тартусского университета, был юристом, а мать, Ольга Рафаэловна, происходившая из потомственных дворян, была учительницей музыки. Константин родился в Москве в 1916 году, а в 1917-м семья переехала в Эривань. Отец воевал в 1918 году против турок при Сардарапате и умер в 1919 году от тифа.
Впервые Костя Малхасян увидел самолет в 6-7 лет. Это произошло во дворе русского православного храма в Ереване на выставке самолетов первой мировой войны. Впечатление от «Фармана» и «Блерио» было непередаваемым. Костя увлекся авиамоделизмом, в конце 20-х годов был одним из первых чемпионов Армении в этом виде спорта, а начиная с 1930-го года подлетывал на планере, который запускался с помощью резинового амортизатора и… верблюда; в 1934 году он был одним из первых участников чемпионата Армении по планерному спорту.
Параллельно Малхасян стал посещать кружок радиолюбителей. Вскоре он собрал свою первую коротковолновую передающую станцию и получил официальное разрешение устанавливать радиосвязь с любым радиолюбителем мира. Позывные его передатчика узнали во многих странах. Успехи его в радиоделе были столь значительны, что в 1933 году энергичному и смышленому юноше доверили возглавить службу связи нового ереванского аэропорта «Южный».
Константин не оставлял мечту стать летчиком и вскоре выполнил свой первый самостоятельный полет – как и его близкий друг Сергей Бурназян, которого он помнил всю жизнь: Сергей в войну сбил 25 самолетов противника, стал Героем Советского Союза и погиб на земле, в поезде, попавшем под бомбежку, при возвращении из отпуска…
240
В 1937 году после завершения двухлетней учебы в школе летчиков-инструкторов Малхасян переехал в Москву и стал летать на линиях Москва-Ашхабад и Москва-Ташкент на гражданском, пассажирском варианте самолета ТБ-3.
В 1937 году он принял участие в боевых действиях в Китае. В течение одного года он летал, в частности, на самолете, специально оборудованном для высотных полетов в горной местности, из СССР в Китай, в Урумчи. В одном из полетов в районе озера Иссык-куль самолет, пилотируемый опытным командиром А.И. Игнатовым, попал в сложные метеорологические условия, обледенел и посыпался с высоты около 6000 метров с отказавшим оборудованием. На высоте около 3000 метров машина врезалась в склон горного хребта и разрушилась. Невероятно, но никто не погиб. Тяжело раненных, но живых членов экипажа спасли чудом оказавшиеся рядом (и на лошадях) советские пограничники.
Полеты в Китай на другом уже самолете продолжились, тяжелых аварий не было, но вынужденные посадки случались. Малхасян летал вторым пилотом, а потом увлекся штурманским делом. Через год работы в Китае, в конце 1938 года он закончил курсы штурманов при Главном Управлении ГВФ, и его направили в Московское управление ГВФ, где он встретил войну с Финляндией.
Воевал он на военно-транспортном самолете DC-3, который использовался для целей разведки (в основном – ночной), а также для снабжения наших войск с воздуха. Не раз они садились на территории противника, на замерзшие озера, вывозили таким образом раненых и снабжали продуктами и боеприпасами наших танкистов, застрявших в глубоких снегах.
Однажды с Малхасяном и его экипажем произошел необычный случай. На бреющем полете на высоте 10-15 метров взорвался котел парового отопления кабины, и она заполнилась сплошным паром: не стало видно ни
К.И Малхасян (справа вверх К.И Малхасян (справа вверх у) среди коллег во главе с А.Е. у) среди коллег во главе с А.Е. у) среди коллег во главе с А.Е. у) среди коллег во главе с А.Е. у) среди коллег во главе с А.Е. у) среди коллег во главе с А.Е. у) среди коллег во главе с А.Е. у) среди коллег во главе с А.Е. Головановым Головановым Головановым Головановым (в центре) (в центре) (в центре)
241
приборов, ни земли. От неминуемой катастрофы спасло то, что пилоту удалось набрать высоту и «сбросить пар» через выбитый взрывом люк...
Старший лейтенант Малхасян воевал в Финляндии под началом будущего главного маршала авиации А.Е. Голованова (правда, в то время еще не в его экипаже), и получил по окончании войны свою первую и особенно памятную награду «За боевые заслуги».
Отечественную войну старший лейтенант Малхасян начал в особом полку дальних бомбардировщиков. Этот вновь сформированный 212-й отдельный дальнебомбардировочный полк возглавил подполковник А.Е. Голованов. Первоклассный летчик ГВФ, он до работы в «Аэрофлоте» служил в пограничных войсках и командовал крупным соединением. В 1933 году он окончил летную школу при ЦАГИ, в «Аэрофлоте» летал командиром отряда, руководил территориальным управлением ГВФ, а затем участвовал в боевых действиях на Халхин-Голе и, как уже говорилось, – на Карельском перешейке. Начальником связи 212-го полка был назначен один из лучших радистов Советского Союза старший инженер Н.А. Байкузов. Первоклассный специалист по дальней связи и радионавигации, он отлично выполнял в самых сложных полетах обязанности радиста и штурмана. Это имело особое значение. Ведь полку была поставлена задача в кратчайший срок добиться, чтобы экипажи были способны днем и ночью, в любых погодных условиях наносить бомбовые удары по глубокому тылу противника. Главное же: накопленный опыт полетов в сложных метеоусловиях с использованием радиотехнических средств самолетовождения предстояло оперативно передавать в другие части дальнебомбардировочной авиации, поскольку соединения ВВС в ту пору в трудных погодных условиях не летали. Такова была главная задача, которую поставил перед новым полком и его командиром А.Е. Головановым лично И.В. Сталин.
Открытый и прямой человек, Голованов прекрасно разбирался в людях, безошибочно определяя их способности и деловые качества. Наверное, неслучайно в экипаж DC-3, в ту пору командира полка Голованова, вошли лучшие: Михаил Вагапов, Константин Малхасян, Константин Тамплон.
В книге своих воспоминаний один из ближайших сподвижников Голованова в военную пору полковник Н.Г. Богданов писал: «Мы дружили с Костей Малхасяном. Плечистый красавец, горячий, как большинство кавказских людей, он всегда был в гуще споров. Прекрасный радист, он мало в чем уступал своему учителю Байкузову. Впоследствии он стал
242
выдающимся штурманом-испытателем, и ему было присвоено почетное звание заслуженного штурмана-испытателя СССР».
Богданов вспоминал один из бытовых эпизодов. В самую последнюю минуту перед своим боевым вылетом он обнаружил вдруг, что забыл одеть реглан. Бежать за ним в лагерь не оставалось времени, но, к счастью, рядом оказался Костя Малхасян, предложивший другу свой реглан. «Реглан его был мне велик, – вспоминал Богданов, – он сам помог мне одеться, удобнее заправить широкие полы, которые и после заправки несуразно торчали из-под лямок парашюта. Когда я, забравшись на крыло самолета, садился в кабину, Костя пошутил: "Николай, ты похож на горного орла, распластавшего крылья", – и закончил серьезно и тепло: "Ну, ни пуха, ни пера!"»
После боевого вылета рукава и полы реглана летчика во многих местах оказались пробитыми пулями, только плечи и спина, прикрытые в полете броневой спинкой сиденья, остались целыми. Летчик чувствовал себя неловко – как возвращать Косте его любимое кожаное пальто в таком виде. Конечно, летчик волновался напрасно: «Больше всех, – рассказывал он, – рад был моему возвращению Костя Малхасян. Про реглан он равнодушно сказал, что он может теперь пригодиться для истории. По случаю моего "воскрешения" Костя налил нам по чарке спирта…»
В 1942 году генерал-майор авиации Голованов возглавил авиацию дальнего действия страны, и вплоть до окончания войны рядом с ним в одном экипаже воевал Константин Малхасян.
Малхасян выполнял самые различные боевые задания – на самолетах DC-3, ДБ-3Ф (Ил-4), Б-25 (в 1942 году он участвовал в перегонке этих американских самолетов, поступавших к нам по ленд-лизу, на фронт с Аляски и из Ирана).
Однажды мотор его самолета отказал и при вынужденной посадке самолет, особенно его носовая часть и кабина получили серьезные повреждения. Экипаж спасло давнее увлечение Малхасяна, каким оставалось радиолюбительство. Пять суток в тридцатиградусный мороз, без еды экипаж не имел связи с внешним миром, пока Малхасяну не удалось починить радиостанцию.
Его долгая жизнь обросла легендами. Рассказывают (возможно ту же самую историю, но несколько иначе) о том, как он починил рацию… Будто
243
бы это был пассажирский рейс и летел он в Китай… В то время, как пассажиры сдирали и сжигали обивку кресел, чтобы согреться, Малхасян, не общаясь ни с кем, долго возился с рацией, починил ее и связавшись с командованием, сообщил, где они находились…
Малхасян многие годы летал штурманом в экипаже А.Е. Голованова. В 1944 году майор Малхасян был уже флаг-штурманом командующего дальней авиации главного маршала авиации А.Е. Голованова. Их экипажу доверяли перелеты самых важных «пассажиров»: маршалов Г.К. Жукова, А.М. Василевского, К.К. Рокоссовского, маршала Югославии И.Б. Тито. Именно этот экипаж участвовал в доставке правительственной делегации во главе с И.В. Сталиным на тегеранскую конференцию 1943 года. Человек наредкость скромный, Малхасян предпочитал о своих былых заслугах особо не распространяться. Он был человеком самодостаточным и, как говорил знаменитый туполевский борт-радист К.А. Щербаков, не «артельским». Щербаков вместе с Малхасяном и В.Ф. Ковалевым в качестве командира экипажа поднимал впервые самолет Ту-98. Испытания важной машины, предшественницы сверхзвукового перехватчика Ту-128, были очень напряженными: достаточно сказать, что в 48 испытательных полетах потребовалось сменить 48 турбореактивных двигателей А.М. Люльки – настолько они были не доведенными. Несмотря на повседневное общение, Щербаков не знал о полетах Малхасяна в составе экипажа главного маршала авиации. Даже летавший с Константином Ивановичем в Америку ветеран, заслуженный летчик-испытатель СССР И.К. Ведерников не знал о полетах Малхасяна по особо важным заданиям, в частности и в Тегеран, в 1943-м. О том, как это было, мне рассказывал, со слов Константина Ивановича, его брат, известный московский хирург, академик АМН, профессор Арнольд Арамович Адамян.
Экипаж их самолета Дуглас DC-3 получил задание – лететь в Баку. Не было при этом никакой подготовки и ничего не говорилось о цели этого полета. По прилете в Баку тут же они получили приказ перелететь на другой аэродром. Перелетели в какое-то пустынное место. Малхасян как штурман еще в
Самолет Самолет Самолет Самолет DC -3
244
воздухе обратил внимание на то, что недалеко проходит железнодорожная ветка. И от нее к этому аэродрому ведет асфальтированная дорога. Был дан приказ – самолет не покидать. Весь экипаж сидел на своих местах и ожидал, чем все это закончится. Подошел небольшой поезд, состоявший из двух-трех вагонов. Остановился. И вскоре оттуда подъехал к аэродрому автомобиль ЗиС-101. Вокруг были военные, и при приближении машины генералы забегали по полю как мальчики. Один из них со свитой вошел в самолет. Как потом понял Малхасян, это был генерал КГБ. Довольно поверхностно обшарили весь самолет, не особо заглядывая во все щелочки. Войдя в кабину пилотов, генерал спросил, кто штурман. Малхасян представился, и генерал, вручив ему конверт, сказал: «Вскрыть после того, как наберете высоту! С пассажиром – не беседовать!» С этими словами он вышел, а к этому времени к самолету подъехал ЗиС-101. Сверху из кабины самолета Малхасян увидел, что из машины выходит Иосиф Виссарионович – не узнать его было невозможно. Первая мысль, которая промелькнула у штурмана, как он вспоминал, была крамольной: наверное, решил «драпануть!» Дела наши на фронте тогда были не очень хороши. Но тут же штурман отбросил эту мысль, настолько уверенно и достойно шел к самолету вождь. Поднявшись в самолет, Сталин поздоровался с экипажем. Несмотря на запрет, члены экипажа ответили: «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович!» Он был со свитой, они ушли в свой салон, и никакого общения больше не было. Взлетели, после набора высоты Малхасян вскрыл конверт и прочел: место назначения – Тегеран. Их сопровождало шесть истребителей. По прибытии в Тегеран летчиков отвели в какой-то громадный зал. За стеклянной стеной они увидели, как английские летчики в рубашках с короткими рукавами и в лакированных туфлях весело общались между собой. А наши летчики в жуткую жару были одеты совсем не по погоде – почти в унтах и в рабочей теплой одежде, в которых летали и на Север! Нашему экипажу выдали вскоре английскую форму без погон, в которой они провели все время пребывания в Тегеране. Была пущена «утка», что Сталин на том же самолете вернется домой. Самолет усиленно охранялся. Экипаж был рядом и не покидал аэродром. Но это была сознательная дезориентировка противника: Сталин уехал из Тегерана поездом. После этого экипаж улетел из Тегерана и приземлился в Ереване. Арнольд Арамович вспоминал: «Константин Иванович приехал к нам домой. Он очень любил пошутить, любил рассказывать анекдоты, веселые истории. Так вот, прилетев из Тегерана, он прикинулся больным и пришел к маме-стоматологу на прием домой. Мама в страхе от незнакомца сказала: «Приходите в поликлинку – я дома не принимаю…» (Хотя в годы войны она позволяла себе это, чтобы кормить
245
семью, с людьми знакомыми). Диалог этот продолжался, пока Костя не заулыбался. В тот его приезд я впервые увидел необычный иранский рис, он привез нам его пол-мешка. Бабушка быстро приготовила плов. Константин Иванович пробыл у нас всего несколько часов и улетел… У нас, – продолжал Арнольд Арамович, – двойное родство: его отец и моя мама – двоюродные брат-сестра, то есть, мы – троюродные братья. По отцовской линии родство более отдаленное, но мы – в родственной связи с дважды Героем Советского Союза Нельсоном Степаняном. Двоюродная сестра Константина Ивановича – скрипачка с мировым именем Анаит Цицикян… Среди его родных инженеры, врачи, глубокие интеллигенты. Костя рос без отца, парень-сорви голова, он не был домоседом, но с «шантрапой» не связывался, рос самостоятельным и впитал внутреннюю культуру своего семейного окружения».
Командиром экипажа DC-3 был полковник В.Г. Грачев, а К.И. Малхасян был в этом экипаже вторым штурманом. С 1944 по 1955 годы он был уже флаг-штурманом командующего Дальней авиации Главного маршала авиации А.Е. Голованова.
В моей книге о выдающемся летчике-испытателе туполевского ОКБ М.А. Нюхтикове есть такие строки: «Во многих испытательных полетах, в одном экипаже, pядом с Нюхтиковым работал штуpман-испытатель К.И. Малхасян. С Малхасянами Нюхтиковы жили в одном доме, в Жуковском. Так что Михаил Александрович и Константин Иванович Малхасян частенько вместе ходили на pаботу. «Он был очень хороший штурман, никогда не блуждал и абсолютно точно вел по карте, – говорил Нюхтиков. – Летали мы и на Ту-95, и на Ту-114, и на Ту-104 – на всех наших машинах. И человек он был интересный. Мы дружили. С ним было о чем поговорить, потому что у него тоже было что вспомнить. Почему-то в памяти всплывает его рассказ о том, как взрослые однажды – раз и навсегда – отучили их, ереванских пацанов одного из домов, от хулиганства и шкоды. В своем собственном доме они били лампочки, мусорили, шумели на крыше. На этой самой крыше – месте постоянных сборов – взрослые однажды, закрыв все выходы, хорошенько отвалтузили «своих» и «чужих» оболтусов – без разбору, но с объяснением причины...»
К.И. К.И. Малхасян, 1990 Малхасян, 1990 Малхасян, 1990 Малхасян, 1990 -е годы е годы
246
Я как-то спросил у А.П. Якимова, бывшего в свое время шеф-пилотом фирмы Туполева: «А кто же у вас самые-самые сильные штурманы. Самые толковые, спокойные, хладнокровные, умелые? Или летчик – сам должен быть хорошим штурманом?»
– Ну, так это всегда так было. И должно быть! Сходу и не скажешь, кто самый-самый. Был у нас старшим штурманом Михаил Андреевич Жила – бывший военный штурман. Суетливый такой, шумливый человек, но как штурман – выдержанный, толковый, знал свое дело… Сикачев – отличный штурман. Силенко – слабоватый. Не проявлял высокомерия или еще чего-то недоброго. Паспортников – это отменный штурман. Спокойный, грамотный. Штурман всех статей! Гавриленко. Он погиб с Алашеевым. Хороший штурман… Костя Малхасян – штурман, с которым мы летали в Америку. Этот – тихий, как говорят, спокойный, в драки не влазил…»
Когда я рассказал об этих оценках старейшему штурману-испытателю туполевцев Наталье Борисовне Морской, она согласилась с ними, но добавила: «Костя Малхасян был не сильным штурманом. Он был сильнейшим среди всех наших штурманов. У нас говорили в зависимости от ситуации: «Самый умный средь армян – это Костя Малхасян» или: «Самый храбрый средь армян – это Костя Малхасян». И притом, при его опыте, знаниях и умении он был очень скромным: достаточно сказать, что то, что главным штурманом у нас при нем был М.И. Жила, это Костю абсолютно не трогало, он был самодостаточен, и его авторитет был бесспорным…»
Весьма опытным штурманом из «Аэрофлота» (уже с налетом в 10 тысяч часов), по направлению великого М.М. Громова, бывшего тогда начальником управления летной службы министерства авиационной промышленности, Н.Б. Морская прибыла на испытательную базу ОКБ А.Н. Туполева в Жуковском. Наталья Борисовна вместе с матерью несколько лет прожила в гостинице «Дружба» Жуковской летно-испытательной и доводочной базы ОКБ – ЖЛИиДБ. Она, несомненно, уникальное явление: штурман-испытатель боевой авиационной техники-женщина, испытывавшая стратегические комплексы Ту-95 и Ту-96! Такого не бывало! Работа и жизнь в очень непростом мужском коллективе, занятом сложнейшим и важнейшим делом создания «сдерживающего» стратегического щита страны (да и гаранта длительного мира на земле, как показали последние десятилетия), были чрезвычайно напряженными. Она, профессионал, лучше других видела всегда особый штурманский талант, колоссальный опыт и заслуги Малхасяна, которых нет и в помине даже у иных современных штурманов-испытателей,
247
пусть и Героев. Мало того, она добавляла: «Костя был и очень порядочным, скромным, интеллигентным человеком: я не видела его выпившим, он был человеком широких интересов, и у него была замечательная жена, Офик, с которой я долго переписывалась, когда Малхасяны переехали в Армению… Семья Малхасянов, жившая по соседству, стала родной для меня, я часто бывала у них (практически – только у них): здесь было интересно, тепло и сердечно…»
А.П. Якимов годы проработал рядом с Малхасяном и прекрасно знал, что помимо комплекса перехватчика Ту-128 штурман принял самое активное участие в не менее важной работе по первым испытаниям других самолетов: стратегического бомбардировщика Ту-4, «Бычка», Ту-104. Якимов вспоминал: «Чуть ли не маршал Голованов оказал Малхасяну содействие в переходе на испытательную работу в ОКБ Туполева. Как-то Голованов в разговоре со мной спросил: «Ну, как там мой посланец?» Дело свое Костя Малхасян знал. На Ту-114 я сделал с ним первый вылет в 1957 году, и два года (два года!) мы доводили машину. Экипаж слаженный, толковый. И технический состав, и инженерный. Два года – прежде чем вышли в свет – с перелетом в США руководителя страны Н.С. Хрущева. Работа длительная… Штурманом у нас был Константин Малхасян. Костя и мужик хороший, и штурман отменный, что было весьма важно в тех полетах...»
В отличие от полета со Сталиным в Тегеран о полете с Хрущевым в Америку экипаж Ту-114 был заранее предупрежден. Самолет специально готовили, и обстановка на борту была гораздо более вольная: экипаж мог общаться с руководителем страны.
В 1959 году состоялся первый зарубежный визит самолета Ту-114, пилотируемого их экипажем, – полет в Албанию, в Тирану. Н.С. Хрущев прилетал туда с государственным визитом на Ту-104. И там показывал новейший самолет Ту-114 Энверу Ходже. Оттуда экипаж во главе с А.П. Якимовым полетел в Будапешт (уже без Н.С. Хрущева), а оттуда, возвратившись ненадолго домой, направился на авиасалон, в Париж, где самолет Ту-114 представлял А.Н. Туполев. После этого экипажу поступила команда: немедленно перелететь в Жуковский и подготовить самолет к полету в Нью-Йорк – с заместителем Председателя Совета Министров СССР Ф.Р. Козловым. Сменили двигатели, провели профилактику, сделали контрольные полеты, налетали 25 часов и полетели (двумя самолетами) в Вашингтон.
248
В сентябре 1959 года на тех же двух машинах в США была доставлена еще более высокая делегация в рамках государственного визита. На первой машине (с Н.С. Хрущевым и его свитой) летчиками были А.П. Якимов и М.А. Нюхтиков, кроме них в экипаж входили летчики МГА К.П. Сапелкин и Н.М. Шапкин. Первым штурманом был К.И. Малхасян, а вторым – Н.Д. Солянов. Ведущим инженером был А.М. Тер-Акопян. На второй (запасной) машине командиром был И.М. Сухомлин, вторым – М.В. Козлов, а другими летчиками – А.Д. Калина и Я.И. Верников. Обе машины с некоторым интервалом взлетали с Внуковского аэродрома.
На второй день по возвращении из США первая машина вместе с Н.С. Хрущевым на борту вылетела в КНР. Экипаж (летчики, штурман, борт-инженер, механики) был тем же самым».
Во всех этих полетах главным штурманом был Малхасян. Не обходилось и без напряженности. Другой шеф-пилот ОКБ Туполева Э.В. Елян рассказывал: «Коля Майоров вспоминал, что когда они летели с Хрущевым в Америку, у них над океаном кончилась связь дальняя – ни с Америкой, ни с Москвой. Андрей Николаевич Туполев радиожурналом хлестал Кольку по роже. Генеральный страшно нервничал: Хрущев на борту, Америка уже рядом, рядом летают истребители, а связи нет. Лишь через час, примерно, связь восстановилась…
Изнервничался и штурман К.И. Малхасян. Он вдруг обнаружил на экране локатора острова, до которых, по его расчетам, было километров 700! «Если бы не просветы, – рассказывал он, – я бы с ума, наверное, сошел. Оказалось, с Гренландии выбросило в океан огромное ледяное поле – такого же размера, как и острова, до которых был еще час полета…»
Пацаном Костя Малхасян пытался «сбежать» в Америку. Зайцем он добрался до Тбилиси, там его сняли с поезда и вернули в Ереван. Когда его допрашивали, куда он собрался бежать и зачем, он ответил: «Я видел фильм, как в Америке убивают бизонов – я хотел увидеть это своими глазами».
К.И. К.И. Малхасян на Севере Малхасян на Севере Малхасян на Севере
249
После возвращения из США, он приезжал в Ереван и любимая тетушка сказала ему: «Сбылась, наконец, мечта твоего детства…»
Малхасяна по-доброму вспоминали все знавшие его. Э.В. Елян говорил о нем: «Очень порядочный человек, красивый, заслуженный. Мы с ним много летали – он настоящий профессионал. Однажды, уходя в отпуск, Алексей Петрович Якимов поручил мне выполнить испытания самолета Ту-104Е. Он обратил особое внимание на то, что надо быть предельно осторожным: самолет имел дополнительные баки, позволявшие значительно увеличить дальность его полета; главное же – возможны были сложности управления, связанные с перекомпенсацией элеронов. Вторым пилотом у меня был молодой летчик-испытатель Толя Липко, а штурманом – Костя Малхасян (он сидел внизу, впереди нас). Взлетели, убрали шасси, убрали закрылки. По мере увеличения скорости я, помня предупреждение Петровича, все время следил за усилиями на штурвале. На скорости около 400 км/час я почувствовал, что даже с помощью Толи справиться с возросшими усилиями невозможно. Затормозившись, я сказал, что будем разворачиваться и садиться. Снизил скорость до 380 км/час, выпустил закрылочки немного, а Толя спрашивает: “Можно я поуправляю?” Я с Толей не летал особо, он только перешел к нам из ОКБ В.М. Мясищева, добросердечный парень, но как летчик мне незнакомый. Я говорю ему, отдавая управление: “Только поосторожнее!” Отдаю и вижу, что снизу Костя подает мне какие-то знаки. Я пытаюсь понять, что означают его жесты. И в это время вижу, что земля пошла “кувырком”. Машина вдруг встала под углом градусов 90, носом вниз. Толя – совершенно бледный, белый даже, скорость возросла уже до 420 км/час! Машину потянуло вниз, а высота и без того была не более 400 метров. Я тут же дал левую ногу и кричу: “Ногу!” Мы вдвоем, давя на левую педаль, смогли “вытащить” машину на высоте около 100 метров, развернулись, приходим обратно, сели. Малхасян, оказывается, предчувствовал, что Толя мог грубо ошибиться, и сказал мне укоризненно: “Ты виноват в том, что не подстраховал Липко. Я тебе показывал жестом, зачем, мол, отдал управление…”
Туполевцы: В.Н. Туполевцы: В.Н. Туполевцы: В.Н. Бендеров, Э Бендеров, Э .В. .В. Елян, К.И. Елян, К.И. Елян, К.И. Елян, К.И. Малхасян Малхасян Малхасян
250
Как штурман Малхасян работал безукоризненно, это был профессионал высокого класса – неслучайно он всю войну пролетал в экипаже маршала Голованова. Он был самобытен во многом. В застолье не позволял себе лишнего и был убежден, что знает секрет долголетия: один лимон в день – вместе со шкуркой…»
Еляну вторил выдающийся туполевский летчик-испытатель Василий Петрович Борисов: первым среди штурманов-испытателей он вспомнил как раз Константина Ивановича Малхасяна, с которым летал на Ту-128 и на Ту-114: «Он был в нашем экипаже как папа. Хотя разница в возрасте у нас была не очень большая – он с 1916 года, а я – с 29-го. Толковый, надежный, рассудительный специалист…»
Хороший штурман не имеет цены в экипаже. Малхасян был особенно ценен тем еще, что воспитывал, не прикладывая к тому, казалось, особых усилий, достойную смену... «В штуpманском деле, – вспоминал, к примеру, Н.Ф. Майоров, – я многое пеpенял у Константина Малхасяна. Он же был у нас флаг-штуpманом. Я был втоpым штуpманом. Оба возили важные делегации в Амеpику на Ту-114...»
По окончании испытательной работы в Жуковском Малхасян переехал в Ереван. В Жуковском он оставил память о себе не только как отличный штурман. Его друзья-летчики в Жуковском, которые прежде предпочитали водку, вошли во вкус и стали пить хороший коньяк. И потом в шутку, конечно, стали поругивать его: карманы опустошились!
В Армении после развала СССР он получал мизерную пенсию. Пенсия была настолько мала, что он был не в состоянии оплатить телефон, и его отключили. Родные помогали ему, как могли, он был благодарен и благороден: никогда он не давал повода усомниться в своем оптимизме, и даже будучи уже глубоким стариком старался шутить, как и прежде. Его и в Армении пытались представить к званию Героя. Там ответили примерно так: «Вы воевали за Советский Союз. Мы за него не в ответе». Друзья (и в самое последнее время) пытались обращаться также к туполевцам, но безрезультатно… Несправедливо, обидно, но, может быть, дороже самых высоких званий доброе воспоминание простых людей о редкостном человеке…
251
Андрей Арсенович Манучаров
Заслуженный летчик-испытатель СССР А.А. Манучаров – это яркий пример не столь уж частого сочетания долгой, весьма напряженной испытательной работы с последующей плодотворной творческой, организаторской деятельностью в качестве одного из руководителей крупных научных испытательных центров ВВС и МАП. По пальцам одной руки можно перечислить летчиков, в которых органически сочетались сильная воля, профессиональное мастерство, богатый инженерный опыт, высокий творческий потенциал. Это главный конструктор Г.А. Седов (кстати сказать, учитель А.А. Манучарова), заместитель Генерального конструктора С.А. Микоян (также испытавший сильное влияние Седова в НИИ ВВС), начальник летно-испытательного центра ЛИИ В.П. Васин. В их число по праву входит и А.А. Манучаров.
Вот что можноузнать о нем из социальных сетей.
Андрей Арсенович Манучаров (1917–2001) – заслуженный летчик-испытатель СССР, генерал-майор авиации, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР. В 1934 году поступил в Московский авиационный институт. В 1937 г. завершил летное обучение в аэроклубе МАИ. С 1940 г. работал инженером-конструктором на авиационном заводе № 301 и в ОКБ МАИ.
С июня 1941 года, участник Великой Отечественной войны. С 1944 г. ГК НИИ ВВС – ведущий инженер ГК НИИ ВВС. В 1944 – 1948 годах летчик-испытатель ГК НИИ ВВС, провел государственные испытания ряда истребителей ОКБ Яковлева (Як-9УТ, ЯК-9С, Як-11, Як-15). С октября 1957 года – начальник штаба Управления испытаний ГК НИИ ВВС, затем (с августа 1959 года) – первый заместитель начальника Управления, а с ноября 1964 года возглавил Летно-испытательный центр ГК НИИ ВВС (1 Управление), которым командовал до августа 1975 года.
Принимал участие в государственных испытаниях самолетов Су-15 (1964), Су-15УТ (1969), Су-17, Як-28П (1963-1964), МиГ-21бис, МиГ-25, Ту-22М, Ту-134Ш и др. Всего освоил более 100 типов самолетов.
После увольнения из Вооруженных Сил (1975) работал заместителем начальника Летно-исследовательского института.
Андрей Арсенович Манучаров Андрей Арсенович Манучаров Андрей Арсенович Манучаров Андрей Арсенович Манучаров Андрей Арсенович Манучаров Андрей Арсенович Манучаров
252
Начал летать Андрей Манучаров еще до войны, в аэроклубе МАИ. Какое-то время работал там даже инструктором, и летал кроме того в пилотажной группе Центрального аэроклуба. По окончании института, уже во время войны, он попал в качестве специалиста по вооружению в истребительный полк знаменитого летчика-испытателя Степана Супруна. Выбор полка Степана Супруна не был случайным для Манучарова, поскольку он знал его с еще довоенного времени. Работать Манучаров начал в КБ П.Д. Грушина при МАИ, а затем продолжил работу на авиационном заводе в Химках. Параллельно был инструктором в парашютном отряде аэроклуба, в котором познакомился с парашютисткой – сестрой Степана Павловича Супруна Анной, а через нее – с самим летчиком. «Я не знаю больше таких летчиков, – говорил Манучаров, – может быть, рядом с ним можно поставить лишь легендарного С.Н. Анохина. Супрун был поистине уникальным летчиком и летал он совершенно безукоризненно. Он был необыкновенно красивым человеком, кумиром всех женщин, великолепно знал английский язык (родился Супрун в 1907 г. в Канаде. Его отец эмигрировал с семьей до революции, а вернулся на родину в начале 1920-х гг.), был веселым и очень коммуникабельным человеком». После его гибели в 1941 г. командиром полка стал другой замечательный летчик-испытатель К.К. Коккинаки. С его помощью удалось добиться одобренного еще Супруном направления Манучарова и двух его товарищей – молодых инженеров, пришедших в полк по окончании МАИ, на переучивание в качестве боевых летчиков в 6-й запасной авиационный полк. Начали они летать на И-16, а затем освоили МиГ-3, ЛаГГ-3, Як-1 и последующие модификации Яка. Вскоре Манучаров, имевший солидный налет, стал командиром эскадрильи. Но по известному приказу И.В. Сталина всех инженеров-летчиков (их было тогда не так уж много в строевых частях) перевели в Научно-испытательный институт ВВС. Именно в НИИ ВВС его первым учителем стал Григорий Александрович Седов. Большое влияние на молодого летчика оказали и другие легендарные военные летчики-испытатели: Афанасий Григорьевич Прошаков, Петр Михайлович Стефановский, Василий Гаврилович Иванов, Юрий Александрович Антипов. В августе 1944 г. Манучаров был прикомандирован к корпусу Е.Я. Савицкого, в котором проходил войсковые испытания Як-9 с мощной 45-миллиметровой пушкой. Воевал он до февраля 1945 г., после чего был возвращен в НИИ ВВС для продолжения испытательной работы. В 1946 г. в числе первых 12 летчиков Манучарова командировали в г. Жуковский, в ЛИИ, переучиваться на новую реактивную технику: на МиГ-9 их выпускал знаменитый уже тогда Марк Лазаревич Галлай.
В общей сложности за свою летную жизнь Андрей Арсенович освоил 103 типа самолетов и выполнил ряд весьма важных летных испытаний. В
253
частности, в качестве ведущего летчика-испытателя от ВВС он участвовал в государственных испытаниях самолета Су-15. За эту работу он был удостоен Ленинской премии. Не менее важной была работа по самолету Ту-22М, выполненная им в качестве ведущего летчика-испытателя совместно с будущим летчиком-космонавтом И.И. Бачуриным.
Начиналась же самостоятельная испытательная работа ведущего летчика Манучарова с самолета Як-11. На этой машине им были выполнены в полном объеме Государственные испытания и войсковые испытания (совместно с Ольгой Николаевной Ямщиковой). Машина оказалась с немалыми дефектами, прежде всего в части устойчивости. Испытатели помогли ее довести, и она долгие годы служила в школах летчиков. Интересной была следующая работа по одному из первых отечественных реактивных самолетов Як-15. Манучаров провел тогда одно из первых испытаний по применению реактивной машины в воздушном бою.
Он же одним из первых летал на самолетах Ла-11 с пульсирующим воздушно-реактивным двигателем В.Н. Челомея. Это не были летные испытания самолета, поскольку главной целью было участие самолетов в Тушинском авиационном празднике. Однако, поскольку в группу, пролетавшую над Тушиным на страшно грохотавших, необычных самолетах, входили летчики-испытатели, они, естественно, не могли ограничиваться только ролью равнодушных участников парада, и не дать важную для конструкторов летную оценку новинки. Летных испытаний в дальнейшем было много. И, к счастью, обходились они без происшествий. Но неприятности все же были. На Як-15 у него однажды загорелся в воздухе двигатель. Пришлось двигатель остановить – благо аэродром был недалеко, и машину удалось посадить. Лопатки турбины сгорели, двигатель пришлось сменить, и испытания были продолжены. Позже выяснилось, что, если бы летчик попытался покинуть горящую машину, что диктовалось критической ситуацией, это было бы невозможно сделать, потому что фонарь на том опытном варианте машины оказался не сбрасывавшимся. Манучаров узнал об этом уже на земле.
Без преувеличения можно утверждать, что одна из самых драматических линий в жизни любого летчика-испытателя – это его отношения с медициной. Редкий летчик, особенно в возрасте и особенно рвущийся к продолжению летной карьеры, может похвастаться, что он достаточно спокойно относится к медицинской комиссии. И редко кому удавалось вернуться к летной работе после списания по здоровью. Тем более невероятным может показаться то, что Манучарову это удалось после перерыва в 13 лет! Более того, в 1948 г. врачи не только списали его с летной работы, но и нашли столь страшную болезнь легких, что сочли необходимым
254
сообщить жене, что ему осталось жить не более месяца. Его спасла жена, те же врачи и, главное, он сам. Потребовалось интенсивное и эффективное лечение, полная перестройка характера жизни, режима питания, сна, отдыха, занятия физической культурой, чтобы через три года почувствовать себя практически здоровым. Прошло десять лет, прежде чем Манучаров доказал, что он здоров настолько, что может продолжить летную испытательную работу.
После возвращения в строй летчиков Манучаров провел ряд весьма серьезных испытаний самолетов. И всякое случалось, но твердость характера и чувство машины выручали.
Самолет МиГ-21 подносил ему сюрпризы не раз. Однажды вдали от аэродрома расходомер топлива показал практически нуль. Земля стала обсуждать вопрос о возможном катапультировании. Он отверг столь крайнее предложение. Подыскивая площадку для вынужденной посадки в степи, Манучаров довел машину до аэродрома. Не снижаясь, на большой высоте выполнил над аэродромом коробочку и сел. Оказалось, что топлива в баках было выше головы – расходомер, а также сигнализация выработки топливных баков были неисправны. Машина была сохранена.
В другой раз ЧП случилось на том же самолете МиГ-21, но на спарке. Манучаров проверял ночью технику пилотирования молодого летчика. На третьем развороте при заходе на посадку упало давление в одной из гидросистем, срочно выпустили шасси. Давление стало падать и во второй гидросистеме. Манучаров понимал, что это может привести к отказу бустерного управления самолета – его заклиниванию. Было два выхода из создавшейся ситуации: то ли прыгать сейчас, то ли попробовать сесть. Решившись на последнее, он передал управление молодому летчику, предупредив, что сам будет следить за давлением во второй гидросистеме. Они уже вышли на посадочную прямую, как Манучаров, услышав по рации крик: «Высота, высота!», взглянул на высотомер. Он показывал – нуль! Манучаров тут же дал газ полностью от себя, удержал какое-то время ручку управления неподвижной, чтоб не свалиться, а потом дозированно потянул ее на себя, перескочив через ближние приводы. И в это мгновение – уже на земле – управление заклинило. Что же оказалось? Молодой летчик тоже следил за давлением в гидросистеме и перестал контролировать высоту. В это время на земле Степан Анастасович Микоян двигался на Су-9 по рулежной дорожке навстречу МиГ-21, шедшему на посадку. Увидев вдруг, что огни МиГ-21 скрылись еще до того, как самолет достиг полосы, Микоян прокричал по радио короткое и единственно правильное: «Высота, высота!» Так он спас экипаж и машину.
255
На МиГ-21 Манучаров летал, будучи уже генералом, не отказываясь от любой, даже достаточно простой работы. На этот раз на самолете был поставлен новый двигатель, и надо было его испытать. Два полета оказались нормальными, а вот в третьем...
«В третьем полете слышу, что что-то скребет, – рассказывал летчик. – Прекратил задание, вернулся и сел. Попросил: «Появился какой-то скрежещущий звук, который мне не нравится. Пожалуйста, проверьте двигатель!» Двигатель гоняли, гоняли на земле – ничего не обнаружили. Полетел вновь. Взлетел – все нормально. Только начал разгон – опять заскребло. Прекратил полет. Сел. Говорю: «Стало скрести еще сильнее: так мне показалось». Вновь гоняли двигатель, вновь ничего не обнаружили, и стали предлагать: «Давайте пошлем другого летчика!» Я отвечаю: «Нет, дудки! Я сам слетаю. Если в третий раз все повторится – потребую снять двигатель и разобрать его». Взлетел, слушаю внимательно. Только начало скрести, я сразу убираю газ, разворачиваюсь и сажусь. «Все! – говорю, – снимайте двигатель!» Приехал Главный конструктор. Жалоба дошла до заместителя Главкома ВВС генерал-полковника А.Н. Пономарева: «Генерал Манучаров – уже в возрасте. Может быть, стоит заменить его в этих испытаниях молодым летчиком?» Это была вежливая форма подозрения, что летчик побаивается. Я отказался дать на эти испытания другого, молодого летчика, но отказался лететь и сам. Пономарев выслушал жалобы и приказал делать так, как предлагает летчик-испытатель Манучаров. Сняли двигатель, разобрали его. И выяснили, что лопатки турбины на больших оборотах и с повышением температуры несколько вытягиваются и начинают цеплять за корпус. Стало очевидно, что мы каждый раз были в непосредственной близости от опаснейшего, так называемого титанового пожара. Главный конструктор приехал вновь. На этот раз с извинениями и благодарностью».
Многие летчики-испытатели в нашей стране вправе назвать себя учениками легендарного Г.А. Седова, во всяком случае, косвенными. Прямых учеников у Григория Александровича не так много. А.А. Манучаров рассказывал: «Когда я пришел на работу в НИИ ВВС во время войны, Седов уже был сильным летчиком-испытателем. У него был очевидный талант летчика, и он делал талантливо все, за что брался. Если бы он не был летчиком-испытателем и если бы у него было больше времени на занятия шахматами, он, несомненно, стал бы выдающимся гроссмейстером. Он человек мощного, могучего интеллекта, широко образованный и эрудированный. Вместе с тем, это человек абсолютной честности, редкой нравственности».
Среди коллег-испытателей, с кем ему довелось работать в НИИ ВВС, Андрей Арсенович выделял еще двоих – Г.Т. Берегового и С.А. Микояна:
256
«Береговой – это самородок, человек необыкновенной смелости. В войну он отлично летал и воевал на Илах, пришел к нам уже Героем. Много испытывал, потом пошел в космонавты, что было очень непросто: он был в немолодом возрасте, и можно было ожидать трудностей с медкомиссией. У нас с ним был хороший общий друг – Евгений Сергеевич Федоров, ныне покойный, врач-полковник, участвовавший в медицинском отборе летчиков и космонавтов в Центральном научно-исследовательском авиационном госпитале (ЦНИАГ). Он во многом помог. И Георгий Тимофеевич заслуженно стал дважды Героем, известным всей стране…
У Степана Анастасовича Микояна была ювелирная техника пилотирования – в отличие от меня, – продолжал Андрей Арсенович. – Мы оба были на войне, но я всегда летал довольно резко, у меня – весьма резкий пилотаж. А он всегда пилотировал ювелирно. Выдерживал режимы словно по ниточке. Как и Береговой, он был очень смелым человеком – вне всякого сомнения. И второе: в каждом полете он искал что-то новое. Просто так он никогда не летал. Он обязательно хотел найти что-то новое для себя. Такая пытливость и чувство нового – очень ценные качества для летчика-испытателя. Вообще-то летчики народ консервативный. Обычно, если летчик отработал некий стереотип, позволяющий ему добиться успеха и избежать риска, то он ужасно не хочет уходить от этого стереотипа. А Степан Анастасович – нет! Ему обязательно надо попробовать что-то новое. И если он в этом новом находит прогрессивное, он начинает это новое продвигать.
Про Степана Анастасовича, с которым мне довелось работать многие годы, можно сказать много доброго. Но достаточно ограничиться одним: он умный человек, этим сказано все. Конечно, высокий интеллект, обостренная реакция, интуиция, мастерство летчика – это хорошо. Вряд ли хорошо то, что они столь часто подвергаются столь жестким и жестоким испытаниям, но ясно, что без них в испытаниях успеха не добиться. Не очень ясно другое: не страшны ли подобные испытания? Ответы на этот вопрос неоднозначны, как неоднозначно понимание и ощущение страха и одиночества разными людьми и в разных ситуациях».
В Государственном научно-испытательном институте Военно-воздушных сил (ГК НИИ ВВС), которому были отданы десятилетия жизни, Манучаров стал генералом и одним из руководителей института. После увольнения из армии его опытом охотно воспользовался Летно-исследовательский институт имени М.М. Громова, в котором он работал заместителем начальника института более 15 лет, возглавляя ряд важных направлений исследований.
257
Он сам уже не летал. Но его богатый опыт летчика и инженера оказался востребованным во многих ситуациях. Это его качество высоко ценил начальник ЛИИ А.Д. Миронов.
В связи с гибелью во время демонстрационного полета на самолете Су-27 летчика-испытателя ЛИИ и летчика-космонавта Отраслевого комплекса подготовки летчиков-космонавтов Римаса Станкявичюса, Андрей Арсенович Манучаров сказал: «Мы с Арсением Дмитриевичем Мироновым у нас, в ЛИИ, давно уже намерены, если не отказаться от понятия ошибка летчика-испытателя вообще, то уж во всяком случае, добиться предельно осторожного его использования. Действия летчика в полете, тем более в испытательном полете, зависят от множества факторов. Многие из них совершенно субъективные (как поспал, как отдохнул, как поговорил с женой, с детьми, с сослуживцами и т.д. и т.п.). Но есть и масса объективных обстоятельств (погода, явные и скрытые дефекты техники, встреча с птицей). Убежден, – добавил Андрей Арсенович, – что недавняя неясная гибель летчика-испытателя Г.Е. Белоуса по всем признакам могла быть вызвана попыткой избежать столкновения с птицей».
Значительным был вклад Манучарова в 1975-1976 годах в создание самолетных командно-измерительных пунктов для обеспечения летных испытаний крылатых ракет воздушного и морского базирования. Многое он сделал испытаниях комплекса Ту-95МС с крылатыми ракетами Х-55.
Особенно значимая и значительная работа А.А. Манучарова в ЛИИ была связана с созданием, доводкой и летными испытаниями уникального летательного аппарата, знаменитого впоследствии воздушно-космического самолета (ВКС) «Буран» как элемента многгоразовой космической системы «Энергия-Буран». Совместно с начальником ЛИИ В.В. Уткиным он руководил созданием и пусками уникальных крупномасштабных летающих моделей. Во-первых, это «Бор-4» с несущим корпусом, имеющим нижнюю поверхность, близкую по форме к нижней поверхности передней части корабля «Буран»; это позволило испытать теплозащиту будущего «Бурана» при входе в атмосферу после полета на орбите. Во-вторых, это «Бор-5» в крупно масштабной компоновке «Бурана»; это позволило уточнить аэродинамические характеристики «Бурана» с трудно достижимым в других условиях исследований соблюдением подобия по условиям подобия реальному полету.
В работе по «Бурану», венчавшей труд множества НИИ, КБ, заводов авиационно-ракетной космической отраслей заместитель начальника ЛИИ Манучаров составил замечательное трио с одним из руководителей ЛИИ, известным летчиком-испытателем, генералом В.П. Васиным, а также одним
258
из руководителей в ту пору Научно-производственного объединения – НПО «Молния», создававшего «Буран», С.А. Микояном.
Характерная деталь. Если В.П. Васин отвечал за наземное обеспечение посадки «Бурана» (курировал оснащение и отладку командно-диспетчерского пункта), то два других генерала и летчика-испытателя, С.А. Микоян и А.А. Манучаров, должны были обеспечить необходимую подготовку экипажа и его работу на борту.
Андрей Арсенович возглавлял в ЛИИ комплексную бригаду, проводившую летные исследования на нескольких летающих лабораториях на базе самолетов Ту-154 и МиГ-25 для отработки цифровой системы управления «Бурана» и его автоматической посадки. В рамках этих работ летчики-испытатели ЛИИ И.П. Волк, Р.А.-А. Станкявичюс, А.Н. Левченко и А.В. Щукин выполнили около 130 автоматических посадок на летающих лабораториях, в том числе выполненную в 1986 г. бездвигательную автоматическую посадку.
В.П. Васин отмечал, что А.А. Манучаров курировал в ЛИИ все работы по теме «Буран», они включали и летную подготовку летчиков-испытателей, и отработку бортовых, а также наземных систем управления. Какое-то время, пока начальником летно-испытательного центра ЛИИ был В.П. Васин, отряд летчиков-космонавтов ЛИИ под руководством И.П. Волка находился в составе Летно-испытательного центра (ЛИЦ ЛИИ). Но затем Волк добился независимости: Отраслевой комплекс подготовки летчиков-космонавтов стал подчиняться непосредственно заместителю начальника ЛИИ А.А. Манучарову. Он курировал все работы летчиков в отряде, их тренировку, их загрузку, связь с наукой в ЛИИ и вне его. Когда подошло время создания и исследований на летающих лабораториях, он же возглавил от ЛИИ и эту работу. На качественно новом уровне, оперативно и эффективно под его прямым руководством были проведены испытания БТС – большого транспортного самолета – аналога воздушно-космического самолета «Буран». Помимо отработки различных систем ВКС на БТС прошли тренировку несколько экипажей. Много времени Манучаров провел на Байконуре. Это было связано, в первую очередь, с работами экипажей на летающих лабораториях и с полетами БТС. А в период подготовки к первому беспилотному старту «Бурана» Манучаров был одним из тех, кто обеспечивал посадку «Бурана» и встречу его на большой высоте самолетом оптико-телевизионного наблюдения (СОТН).
А.А. Манучаров был основным идеологом этой работы в ЛИИ, но трудно переоценить вклад в нее В.П. Васина. Их отличала общность многих взглядов, подходов, и они часто подменяли друг друга в командировках на
259
Байконур. Но в исторический момент первого беспилотного пуска ракеты-носителя «Энергия» с «Бураном» оба они были на общекомандном диспетчерском пункте (ОКДП). Васин осуществлял с КП общее руководство воздушным движением в зоне посадки «Бурана» на аэродроме «Юбилейном» в Байконуре и следил, в частности, за обеспечением выпуска самолета, пилотируемого М.О. Толбоевым. А Манучаров находился в главном зале управления со штурманами, был связан с Москвой, с центром управления полетами. Он осуществлял контроль за движением «Бурана» и наведение на него самолета Толбоева. Руководителем полета был летчик-космонавт В.В. Рюмин, а его заместителем по участку посадки с высоты 100 км и ниже – С.А. Микоян.
Руководитель региональной группы управления посадкой в Байконуре А.А. Манучаров, сделавший много и для самого первого старта «Бурана», рассказывал: «ВКС "Буран" во время перехвата его Толбоевым поставил нас и прежде всего штурманов В.В. Корсака и В.К. Шпака, а также инженера А.В. Воскресенского в очень тяжелое положение. Корсак, Шпак и Воскресенский осуществляли расчет этого перехвата, и для всех возможных, точнее наиболее вероятных траекторий захода "Бурана" на "площадку" ими совместно с другими специалистами были разработаны так называемые шаблоны, помогавшие достаточно уверенно наводить самолет оптико-телевизионного наблюдения на "Буран". Беспилотный "Буран" же в последний момент пошел по совершенно неожиданной траектории, вызванной очень сильным попутным ветром, скорость которого доходила до 200 км/ч. Потребовалось потерять достаточно много избыточной высоты, чтобы вписаться в нужную траекторию и выйти на посадочную прямую с необходимыми параметрами. Так вот, шаблона на этот неожиданный случай – не было! И Воскресенскому с Корсаком и Шпаком пришлось решать возникшую задачу в уме. Они сработались уже настолько хорошо, реакция их в столь резко усложнившейся ситуации была настолько быстрой и точной, что встреча, казавшаяся уже практически невозможной, все же состоялась. Воскресенский очень быстро считал, а Корсак передавал команды Толбоеву, наводя его в последний момент практически уже на глаз. Так что, первое, что малоизвестно и что надо отметить особо – слаженную, умную работу штурманов наведения с земли. Второе, тоже важное обстоятельство, о котором, правда, трудно говорить здесь достаточно подробно, связано с
А. А. Манучаров Манучаров Манучаров Манучаров Манучаров ,1990,1990 ,1990-е годы
260
выявившейся в самый последний момент, буквально накануне пуска необходимостью переключения посадочных средств. Это переключение не было предусмотрено никакими программами или инструкциями. Операция была чрезвычайно ответственной. Некоторые наши смежники считали авантюризмом браться в тот момент за ее выполнение. Но прежде чем решиться на это, мы выполнили необходимые расчеты. Восемь раз подряд проиграли со всеми службами выполнение необходимых процедур. И только после того, как добились трехкратного подряд безукоризненного выполнения всех моих команд, мы решились на необходимое переключение. Поддержал нас в критической ситуации начальник ЛИИ Константин Константинович Васильченко. Именно он сказал мне тогда: "Андрей Арсенович, деваться нам некуда, и нам надо браться за это ответственное дело". Как известно, сел "Буран" идеально. И вклад ЛИИ в этот полет, как на ранних этапах его подготовки, так и на самом последнем трудно переоценить».
Независимо от будущего программы «Бурана», независимо от выявленных и скрытых ее дефектов надо сказать, что сама ее подготовка потребовала по многим направлениям развития совершенно новых подходов. Они представляют уже самостоятельную ценность, независимую от программы ВКС «Буран». Достаточно вспомнить об испытаниях в ЛИИ того же аналога «Бурана» – БТС, оснащенного четырьмя турбореактивными двигателями. А.А. Манучаров говорил по этому поводу: «Обычный объем летных испытаний опытного самолета 300-400 полетов и лишь иногда 150-200 полетов. А тут – всего 24 полета, на порядок меньше. И при всем при том, что надо было отработать и аэродинамику корабля, его систему управления, кабину самолета, систему жизнеобеспечения, гидравлическую и прочие системы, силовую установку. Все это оказалось возможным только благодаря тому, что и КБ Главного конструктора НПО «Молния» Г.Е. Лозино-Лозинского, и ЛИИ, и ЦАГИ, и другие институты и организации вложили в эту работу большие интеллектуальные силы. Была отработана новая методика летных исследований, которая базировалась на тщательной стендовой отработке и на испытаниях летающих лабораторий. При этом в ЛИИ был создан хорошо оснащенный пункт управления летным экспериментом, с использованием которого стало возможно вести обработку результатов испытаний практически в реальном масштабе времени – в темпе эксперимента. Было создано автоматизированное рабочее место инженера, позволявшее испытателям и исследователям вызывать на экраны терминалов любой параметр на любом этапе или режиме полета. Именно возможность быстрого анализа больших объемов информации и возможность оперативного принятия решений, огромный объем исследований на стендах и летающих лабораториях позволили качественно изменить принципы подхода к летным испытаниям, на качественно новый уровень поднять
261
научный, инженерный потенциал разработчиков и испытателей». Этот частный позитивный результат работы по программе «Бурана» – один из многих положительных ее итогов, независимых от успеха или неудачи в будущем программы в целом. Это немаловажное обстоятельство нередко забывается критиками подобных дорогостоящих государственных программ. А ведь известно, к примеру, что миллиарды долларов, затраченные американцами по программе полетов на Луну, обернулись множеством самых неожиданных неисчислимых обретений в самых разных сферах жизни – и не только американцев.
Анастас Иванович Микоян
С Анастасом Ивановичем Микояном лично я встречался лишь один раз. Встреча эта была необычной. Продолжалась она минут 30-35, но за это время я произнес буквально одну – две фразы. Да и он не был многословен.
В день похорон его брата, Артема Ивановича, в декабре 1970 года я в составе делегации ЦАГИ был на Новодевичьем кладбище. Лишь когда официальная церемония закончилась и над могилой выросла гора венков, стало возможно спокойно подойти к ней. Простившись с Артемом Ивановичем, я пошел к расположенным недалеко усыпальницам клана Микоянов. Кладбище уже опустело. Каково же было мое удивление, когда у могилы Ашхен Лазаревны я увидел одинокую хрупкую фигурку невысокого человека в черном поношенном пальто и узнал в нем Анастаса Ивановича. Было очень скользко. Поэтому бесцеремонно и, кажется, без каких-либо слов, я взял Анастаса Ивановича под руку. Он переходил от могилы к могиле, чуточку задержавшись у могилы брата жены – Туманяна, и вновь вернулся к жене. Постояв и что-то прошептав про себя, он сказал громче, но по-прежнему – самому себе: «Подойду к брату еще раз – и уйду».
Я безмолвно сопровождал его, твердо поддерживая под руку. Ни тогда, ни сейчас не понимал и не понимаю, как он мог оказаться тогда один. Особенно скользко было, когда мы возвращались к Артему Ивановичу. Около его могилы я отпустил руку Анастаса Ивановича и на шаг-два отошел
Анастас Иванович Микоян Анастас Иванович Микоян Анастас Иванович Микоян Анастас Иванович Микоян
262
от него. Он продолжал, как и прежде, изредка что-то тихо говорить. Постояв несколько минут у могилы брата, он собрался уходить. Я вновь взял его под руку, хотя выход на новую часть кладбища был уже не столь скользким и опасным для пожилого человека. Мы шли очень медленно, он никуда не спешил: казалось, поминки для него не имели никакого значения.
Неожиданно на давно опустевшее кладбище вступила многолюдная, широкая (во всю ширину центральной аллеи новой территории кладбища) процессия. Мы стали просачиваться через нее сбоку аллеи, дойдя почти до ворот. И вдруг Анастас Иванович впервые обратился ко мне: «А кого это хоронят? Не Алиханова ли?» Я был озабочен только тем, чтобы вывести Анастаса Ивановича из кладбища и найти родных, очевидно, потерявших его. Его вопрос пронзил меня: как же я сам не догадался, что портрет впереди траурной процессии – академика Абрама Исааковича Алиханова. «Да, точно, хоронят Алиханова», – сказал я Анастасу Ивановичу. Тогда он остановился на мгновение и твердо сказал: «Я должен проститься…» Мы повернули и двинулись в обратном направлении – вместе с процессией. Вышли к площади в середине новой части кладбища и выслушали несколько ярких выступлений со словами прощания с выдающимся физиком. После этого, не дожидаясь окончания церемонии, Анастас Иванович собрался к выходу. Я вновь взял его под руку. Мы вернулись на аллею, ведущую к выходу, медленно дошли до ворот, где кто-то, уже на улице, без лишних слов отобрал у меня Анастаса Ивановича.
Анастас Иванович Микоян написал несколько интереснейших книг воспоминаний, но, многого сказать, видимо, все же не успел. Друг моего детства, летчик-испытатель Станислав Петросян благодаря своему командиру и доброму попечителю, генералу Алексею Анастасовичу Микояну, был вхож в семью Микоянов и не раз звал меня в дом на улице Грановского, к Анастасу Ивановичу, который в последние годы был относительно доступен и относительно открыт. Совесть не позволяла мне воспользоваться возможностью узнать великого человека ближе.
Слава Петросян рассказывал мне, что похоронили Анастаса Ивановича тихо, на том же Новодевичьем кладбище, под строгим присмотром самых
И.Х. Баграмян, А.И. Баграмян, А.И. Баграмян, А.И. Баграмян, А.И. Микоян, Арт.И. Микоян, Арт.И. Микоян, Арт.И. Микоян
263
высших чинов МВД и КГБ. Богатый архив опечатали и увезли сразу после его смерти.
Помнится, дочь Гамарника, сохранившая о всех Микоянах самые добрые чувства, рассказывала Славе Петросяну и мне, что, когда арестовали ее отца, первой рядом с убитой горем мамой оказалась Ашхен Лазаревна. И Анастас Иванович, и их дети никогда не отворачивались от жившей когда-то по соседству и попавшей под жернова «правосудия» семьи Гамарника. От самых разных людей, так или иначе связанных профессионально с Анастасом Ивановичем, не раз доводилось слышать о том, скольким людям он, явно рискуя, помог избежать репрессий.
Я всегда восхищался этим человеком, великаном, вознесенным в круг мировой элиты. В тот день похорон – его выдающегося брата – я увидел не хрупкого пожилого человека в стареньком пальтишке, на скользкой обуви, нуждавшегося в моей поддержке и принявшего ее со спокойным достоинством. В тот день я увидел само благородство.
Мне посчастливилось знать выдающихся сыновей Анастаса Ивановича Микояна летчиков Степана Анастасовича и Алексея Анастасовича Микоянов, а также – замечательного инженера Вано Анастасовича. Воистину это легендарная семья, в которой таланту и высоким профессиональным достижениям всегда сопутствовали скромность, благожелательность, порядочность. Легенд, добрых легенд о каждом из удивительных людей знаменитой на весь мир фамилии доводилось слышать множество.
Мои воспоминания о Микоянах, как нетрудно понять, отрывочны и во многом случайны. Одна из наиболее ярких историй о главе клана, Анастасе Ивановиче, стала мне известна, к примеру, со слов генерала Ивана Федоровича Петрова и его переводчицы Нины Николаевны Первовой, побывавших перед самой войной в командировке в Германии – как раз по линии ведомства внешней торговли, которую курировал тогда и направлял А.И. Микоян. Петров был известным летчиком-испытателем, талантливым организатором и вообще мудрым, бывалым человеком. Перед войной он руководил НИИ ВВС, а также ЦАГИ. В Германии в составе группы авиационных деятелей, входивших в большую делегацию лучших специалистов разных направлений, которую возглавлял И.Ф. Тевосян,
А.И. Микоян, 1960 Микоян, 1960 -е годы е годы
264
И.Ф. Петров и его помощники сумели получить информацию исключительной важности. При содействии выдающегося немецкого летчика-аса первой мировой войны, противника Г. Геринга и одного из руководителей технической политики Германии в области авиации, Эрнста Удета, симпатизировавшего России (и, к слову сказать, неравнодушного к армянскому коньяку), Петрову удалось объездить основные авиационные заводы Германии и уточнить производственные мощности немецкой авиационной промышленности. Итоговая цифра оказалась примерно в 8-10 раз более значительной, чем принято было считать по прогнозу специалистов наркомата авиационной промышленности во главе с А.И. Шахуриным. Петрову после ряда бурных заседаний на самом верху удалось убедить И.В. Сталина правильности своих подсчетов, и после этого, в самый канун войны было принято решение о резком увеличении выпуска самолетов в нашей стране и о рассредоточении авиационного производства в разных зонах, прежде всего на Востоке страны. Война показала, что значение этого решения трудно переоценить.
А сколько раз доводилось слышать о том, как Анастас Иванович помогал своим сотрудникам и оберегал их, о том, сколько важнейших и малоизвестных новшеств в самых разных направлениях нашей жизни прямо или косвенно были связаны с его именем. Его профессионализм, информированность и гибкость высоко ценили самые большие умы мировой политики (это не мешало его требовательным землякам говорить о претензиях к нему как к недостаточному патриоту). Воистину стали легендарными его дальновидность, мудрость и находчивость в любых обстоятельствах его долгой, многогранной и яркой жизни.
Запомнился такой анекдот. Микояна во время визита в США пригласил к себе Генри Форд и сказал: «Без Вас мы никогда не построили бы автомобильный завод в Горьком – ГАЗ. В знак признательности за Ваше содействие мы хотим подарить лично Вам последнюю модель легкового «Форда»!» «Ну, что вы, я не могу принять в подарок столь дорогую машину!» «В таком случае мы продадим ее Вам!» «Но у меня нет таких денег!» «А Вам она будет стоить один доллар!» Микоян полез в карман и протянул два доллара: «Тогда мне две!»
PS. Случайно узнав о вечере памяти братьев Микоянов, которые устраивала московская армянская община, я высказал готовность выступить с приведенными выше воспоминаниями. Я расстроился, узнав, что вечер устраивает какая-то обособленная часть общины, но память о выдающихся земляках была важнее чьих-то разборок в руководящем ядре общины, и я согласился выступить. Мне не только дали слово, но дали – первым, и одному из немногих. Было приятно оказаться среди внимательных и
265
заинтересованных земляков в небольшом зале Дома национальностей, впервые увидеть некоторых руководителей общины, в частности, известного ученого-механика академика С.С. Григоряна. Приятно было услышать (и в этот вечер, и на следующий день) очень добрые и искренние слова о своем выступлении от многих присутствовавших на вечере, в том числе от сына Анастаса Ивановича – Степана и сына Артема Ивановича Микояна – Ованеса, с ними я был знаком давно. Каково же было мое удивление, когда на следующий день сидевший рядом со мной на вечере племянник Микоянов сказал мне по телефону: «Вы оскорбили нас. Никто не мог бросить нашего дядю. Где у вас доказательства?..»
Если на следующий день племянник был в таком же приподнятом состоянии духа, как накануне («После банкета на родной фирме – Гая Северина», – говорил мне не без достоинства и сильного «духа» сосед), это одно. Но если на следующий день он был уже вполне трезв?! Тогда лишний раз убеждаешься в том, что, к сожалению, не требует доказательств. Беда не в том, что не все армяне мудры, дальновидны и снисходительны. Беда в том, что некоторые из них никак не продвигаются в умении помогать друг другу, в умении истинно почитать своих сынов, строить дома своей культуры и образования на чужбине, как это делают евреи или осетины. Беда в том, что некоторые армяне преуспевают в умении разъединяться. Разъединяться по поводу и без повода, по-крупному и по мелочи.
Лишний раз убедился в этом впоследствии, узнав, что замечательный ученый и человек академик Самвел Самвелович Григорян в качестве руководителя армянской общины оказался в конце концов в незаслуженной тени…
Артем Иванович Микоян
Генерального конструктора Артема Ивановича Микояна я знал гораздо лучше. Он был председателем Государственной Экзаменационной комиссии в МАИ, и у меня в дипломе есть его подпись – председателя ГЭК. После защиты диплома, работая в ЦАГИ, я мог видеть его лишь иногда и издали. Конечно, много слышал и знал о нем как о конструкторе и человеке. Но близко встретиться с ним – довелось лишь один раз. Но так, что это запомнилось на всю жизнь – как
Арте м Иванович Микоян м Иванович Микоян м Иванович Микоян
266
врезалась в память и единственная встреча с Анастасом Ивановичем.
«МиГ» сегодня один из самых известных мировых брэндов… Одним из уникальных самолетов мировой авиации, непревзойденным и поныне, специалисты называют самолет МиГ-31. Его исходный вариант, самолет МиГ-25, создавался в начале 60-х годов. У самолета-разведчика МиГ-25Р обнаружился серьезный дефект – низкая эффективность поперечного управления, так называемый реверс элеронов. Связан он был с недостаточной жесткостью тонких крыльев. Для решения проблемы реверса элеронов требовалось недопустимо большое увеличение веса конструкции крыла – это очень беспокоило и Артема Ивановича Микояна, и Михаила Иосифовича Гуревича, и их заместителя по прочности Дмитрия Николаевича Кургузова. Тем более, что один из полетов на уникальном самолете, уже в варианте перехватчика МиГ-25П на побитие рекорда скороподъемности закончился гибелью летчика-испытателя и потерей ценного самолета. Каково же было удивление Кургузова, когда молодой инженер ЦАГИ, не обремененный ни особыми знаниями, ни оковами традиционного опыта, каким я в то время был, предложил совершенно парадоксальное решение проблемы: надо не бороться с упругостью гибкой конструкции крыла, надо ее использовать! Вместо обычных элеронов, располагавшихся позади оси жесткости крыла, я предложил тогда небольшие «выносные» элероны, располагавшиеся впереди этой оси. Эффект оказался исключительно сильным и потому привлекательным, хотя менялась «архитектура», облик самолета, система управления и, возможно, что-то еще – пока это оставалось еще неясным.
Кургузов и Гуревич загорелись новым решением, позволявшим существенно сэкономить вес конструкции. Артем Иванович отнесся к этому предложению, как вскоре узнали мы в ЦАГИ, гораздо более сдержанно и даже холодно, несмотря на то, что острая проблема волновала его чрезвычайно. Если эта машина, рассчитанная на скорость полета почти втрое превышающую скорость звука, уникальна и поныне, то можно представить, какой она виделась тогда. Это была настоящая революция в самолетостроении: стальная сварная машина! И вдруг такое непредвиденное препятствие на пути достижения
МиГ: МиГ: А.И Микоян и М.И. Гуревич Гуревич
267
больших скоростей полета. Реверс элеронов наступал уже на дозвуковой скорости полета. Артем Иванович собрал у себя в КБ большое совещание по этой проблеме, и одним из первых предоставили слово мне. Я доложил о результатах расчетных и экспериментальных исследований в аэродинамических трубах. Показал, что традиционный путь решения проблемы реверса элеронов вел к значительным затратам веса, а использование нового органа не требовало практически никаких весовых затрат. Когда после моего подробного доклада в поддержку нового решения выступил Дмитрий Николаевич, Артем Иванович вдруг прервал его эмоциональной, резкой фразой: «Кургузов – Вы агент ЦАГИ!» Гуревичу он слова не дал, и пояснил, почему был столь резок (полушутливо-полусерьезно) со своим главным прочнистом: «Вы поймите: мы строим новейший самолет, небывалой скорости, из небывалого материала, по небывалой технологии. В хорошем новом самолете не может быть более одной-двух серьезных новинок. У нас их – уже перебор. А вы хотите вставить – может быть, и хорошее, но еще одно новшество, которое нуждается в проверке!»
И М.И. Гуревич, и другие участники совещания, за исключением представителей ЦАГИ, вынужденно согласились с таким суждением. Тогда было известно другое, более проверенное и известное по американскому опыту решение – дифференциально отклоняемый стабилизатор. Мы были против такого решения (оно впоследствии стоило жизни нескольким выдающимся летчикам), но оно было принято, отработано и реализовано в серийном производстве.
В конце совещания, перед обедом Генеральный конструктор еще раз объяснил свою позицию. Артем Иванович видел, что мы разочарованы его твердым решением. Чтобы как-то смягчить ситуацию, он попросил накормить нас в своей «генеральской» столовой – для узкого круга его ближайших помощников. Сам он ушел в свой кабинет по какому-то срочному делу. А когда мы уходили, вышел к нам и попрощался с каждым лично.
Сегодня американцы намерены отказываться от использования дифференциально отклоняемого стабилизатора и обращаются к той самой концепции, которая была предложена в ЦАГИ в середине 60-х годов: не бороться с упругостью конструкции, а использовать ее.
Арт .И. Микоян Микоян , 1960, 1960 -е годы е годы
268
Эту концепцию они называют сегодня революционной. Но обиды на Артема Ивановича Микояна не осталось никакой. Возможно, в той ситуации он был единственно прав. Он вошел в авиационную историю как конструктор-первопроходец: первые отечественные стреловидные крылья (легендарный МиГ-15, МиГ-17, МиГ-19), первые треугольные крылья (знаменитый и поныне «самолет-солдат» МиГ-21), первые крылья изменяемой стреловидности (массовые МиГ-23, МиГ-27), первые крылья умеренного удлинения (выдающиеся и поныне МиГ-25, МиГ-31, МиГ-29), первый отечественный космический самолет («Спираль»), первые авиационно-ракетные системы («Комета»)… Артем Иванович создал конструкторское бюро с мировым именем и мирового уровня. Он пользовался не только непререкаемым авторитетом у специалистов всех уровней, его все любили и уважали как сердечного, мудрого человека.
Степан Анастасович Микоян
Мало какая фамилия в Советском Союзе, да и, пожалуй, в мире, еще совсем недавно была известна так, как фамилия Микоян.
Неоценимы заслуги Анастаса Ивановича Микояна в качестве министра пищевой промышленности СССР, министра внутренней и внешней торговли (перед войной), члена Государственного Комитета Обороны (во время войны), заместителя Председателя Совета Министров СССР, члена Политбюро ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР (после войны). На слуху у многих его роль в разрешении мирового Карибского кризиса.
Всемирно известны самолеты Генерального конструктора Артема Ивановича Микояна. Свой весомый вклад в добрые дела Микоянов внесли их дети.
Но удивительное дело: сколько же изощренной гадости написано в социальных сетях и об Анастасе Ивановича, и об Артеме Ивановиче, и об их сыновьях. Не избежал этой участи и Степан Анастасович Микоян. Одним из поводов явилось его участие в комиссии по расследованию причин гибели Юрия Гагарина. В комиссию эту были привлечены самые авторитетные
Степан Анастасович Микоян Степан Анастасович Микоян
269
специалисты, ученые, конструкторы. Из летчиков-испытателей такой чести был удостоен один – Герой Советского Союза, Заслуженный летчик-испытатель СССР Степан Анастасович Микоян.
И вот какую ересь с подачи летчика-космонавта А.А. Леонова можно прочитать сегодня в Интернете в статье некоего анонима, озаглавленной: «Как Степан Микоян стал Героем Антисоветского Союза»:
«Выдержка из книги заслуженного летчика-испытателя СССР Степана Анастасовича Микояна "Воспоминания военного летчика-испытателя": "Скорость составляла 680 километров в час, а перегрузка более 8. Это соответствовало выводу из пикирования близко к пределу возможностей человека и даже с превышением допустимой перегрузки для самолета…
Серегин и Гагарин остановили самовращение самолета, то есть фактически вывели из штопора, но для вывода из пикирования им не хватило около двухсот метров высоты, хотя пилотирование было грамотным, на пределе возможностей машины (путем анализа мышечных тканей кистей рук было определено, что пилотировал в это время Серегин)".
Особенный интерес представляет сказанное корреспонденту "Правды.ру" Алексеем Архиповичем Леоновым:
"Двадцать лет я один боролся, чтобы рассказать всю правду о смерти Юрия Гагарина. Я сейчас один остался в живых из членов комиссии, привлеченной к расследованию гибели первого космонавта планеты. Правда, жив еще Степан Анастасович Микоян, но он был на другой стороне…
Официально написали, что самолет, на котором летел Гагарин совершил резкий маневр, связанный с отворотом от посторонней цели и при этом столкнулся с землей. Бред, но под ним стояли подписи членов Политбюро...
Да, 27 марта 1968 года во время пилотирования в режимной зоне испытательных полетов, при допуске Гагарина к сложным условиям, в этой зоне оказался несанкционированный самолет Су-15, поднявшийся в воздух с аэродрома в Жуковском. При этом летчик нарушил режим, спустился до высоты 450 — а я это знаю, поскольку беседовал со свидетелями. На форсаже ушел на свой эшелон и на расстоянии 10-15 метров в облаках перевернул самолет, на котором был Гагарин, в штопор. Вернее, в глубокую спираль на скорости 750. Самолет совершил всего лишь полтора витка и на выводе столкнулся с землей. Мне дали возможность об этом объявить при
270
условии, что я не назову имя летчика. Ему сейчас далеко за 80 лет, и он находится в очень тяжелом состоянии. Я дал слово молчать. Это единственная и не версия, а правда о гибели Юры. И нет тут никакой тайны! Обыкновенное разгильдяйство — нарушение режима полетов. Но меня огорчает другое, что люди типа Каманина знали всю правду и меня подставляли. Они делали вид, что я еще молодой дурачок и лезу не туда, куда надо. Комиссия вот так расследовала, а я – по-другому! Я хотел бы, чтобы еще и семья Гагарина знала, а семья не хочет этого знать. Понимаете, что произошло?"
Итак – в живых осталось всего два свидетеля. Один из них – УБИЙЦА.
Он летел на "несанкционированном" самолете Су-15, поднявшемся в воздух с аэродрома в Жуковском. При этом летчик нарушил все мыслимые правила полета в данной конкретной зоне пилотирования, и, главное, спустился до высоты 450 ... На форсаже ушел на свой эшелон и на расстоянии 10-15 метров в облаках перевернул самолет, на котором был Гагарин, в штопор. Заказчик преступления – Леонид Ильич Брежнев. За убийство своего ВРАГА №1 он щедро наградил Степана Микояна – Золотой Звездой Героя СССР и генеральскими погонами...»
Мне довелось знать и слышать неоднократно других членов комиссии, рассматривавшей причины гибели Ю.А. Гагарина и В.С. Серегина, в частности академика Г.С. Бюшгенса, профессоров С.М. Белоцерковского, А.Д. Миронова, и никому из них и в голову не приходило рассматривать всерьез версию А.А. Леонова, которой впору заняться психиатрам.
Степан Анастасович Степан Анастасович Микоян (в центре, с букетом цветов) широком Микоян (в центре, с букетом цветов) широком Микоян (в центре, с букетом цветов) широком Микоян (в центре, с букетом цветов) широком Микоян (в центре, с букетом цветов) широком Микоян (в центре, с букетом цветов) широком Микоян (в центре, с букетом цветов) широком товарищеском кругу в 90 лет товарищеском кругу в 90 лет товарищеском кругу в 90 лет товарищеском кругу в 90 лет товарищеском кругу в 90 лет товарищеском кругу в 90 лет товарищеском кругу в 90 лет
271
Я имел честь близко знать Степана Анастасовича Микояна в течение многих лет, знать как человека высшей порядочности, как человека исключительных заслуг не только в личных испытаниях ряда замечательных самолетов, но также в организации летных испытаний в ГК НИИ ВВС, как человека, достигшего больших высот лишь благодаря своим талантам пилота и инженера, человека исключительного трудолюбия, организованности. Человек редкой скромности, он почти на всех этапах своей жизни достигал многого не благодаря, а вопреки своей громкой фамилии. Можно только представить, какие переживания были связаны у Степана Анастасовича с грязными публикациями о себе, о своей фамилии.
Когда Степан Анастасович Микоян отмечал свое 90-летие, я отправил ему следующее, совершенно искреннее поздравление:
«Дорогой Степан Анастасович, рад высказать Вам в эти дни слова истинного восхищения. За то, что и как Вы сделали в своей жизни, за то, с каким талантом и достоинством Вы смогли прибавить свое к тому чрезвычайно весомому и впечатляющему, что дала нашей стране и миру фамилия МИКОЯН. Долгих Вам здоровых, счастливых лет, новых творческих успехов. С глубоким уважением и признательностью, Геннадий Ашотович Амирьянц».
К тому времени мы были уже хорошо знакомы, и я получил следующее приглашение на торжество:
«Уважаемый Геннадий Ашотович! Спасибо Вам за поздравление. Я прошу Вас приехать в Музей Победы на Поклонной горе к 12 – 12.30 в субботу 14 июля. На входе будет список фамилий».
Список оказался огромный и впечатляющий. На замечательном празднике, который устроила семья С.А. Микояна, присутствовала вся авиационная элита страны: летчики-испытатели, авиаконструкторы, ученые, военачальники, космонавты… Вот что написал об этом столь памятном и поныне, неповторимом празднике коллега С.А. Микояна, Заслуженный летчик-испытатель РФ Виталий Селиванов:
«Чествование продолжалось более 7 часов… И кинозал, и зал Славы были заполнены Героями Советского Союза, Героями России, заслуженными летчиками-испытателями, заслуженными военными летчиками, космонавтами, делегациями от Государственного летно-испытательного центра (ГЛИЦ) им. В.П. Чкалова, Летног-исследовательского института
272
(ЛИИ) им. М.М. Громова, от Армении, Волгограда, представителями ОКБ и авиационных заводов, воинских частей. В полном составе были пилотажные группы военных летчиков из Кубинки. Летчикам удалось в непринужденной обстановке пообщаться, вспомнить времена интенсивной летной работы, самолеты, ушедших товарищей…
Служба на подмосковном аэродроме «Чкаловский», испытания первых реактивных самолетов, но вдруг – решение связать себя с комплексами перехвата и на долгие годы обречь себя на жизнь в степи, на аэродроме Владимировка в Астраханской области. Место на краю пустыни и, если бы не река Волга, хуже места для службы найти было бы трудно. Но уже тогда было мнение, что чем дальше от Москвы, тем лучше люди, сплоченнее коллективы.
Степан Анастасович в своих воспоминаниях отмечал: коллектив летчиков-испытателей истребителей НИИ был особенным, с другим таким мне никогда не приходилось сталкиваться ни до, ни после. Очень дружный, сплоченный, в то же время строгий к тем, кто выходил из каких-то традиционных рамок товарищества и поведения. Можно сказать, что это было, настоящее братство. В нем прямо-таки господствовали чувство юмора и общительность… Среди летчиков практически никогда не было ни «подсиживаний», ни столкновений на почве ревнивого отношения к поручаемым испытаниям или борьбы за первенство в проведении каких-то работ.
Вот в таком коллективе, – продолжал Виталий Селиванов, – мне тоже посчастливилось прослужить с 1974 по 1983 год. Эту необыкновенную нравственную и профессиональную атмосферу, сложившуюся у истребителей, можно назвать особым явлением, созданным кропотливой работой мудрых командиров, профессионалов и людей чести. Среди них, вместе со Степаном Анастасовичем Микояном, я бы назвал Василия Гавриловича Иванова, Вадима Ивановича Петрова и Петра
С.А. Микоян: выступление на 90 выступление на 90 выступление на 90 выступление на 90 -летии летии летии
273
Филипповича Кабрелева. Они были эталонами поведения военного летчика-испытателя, человека и гражданина».
Я не знаю ни одного человека (кроме уродливых, проплаченных анонимов в Интернете), кто отзывался бы о Степане Анастасовиче хоть мало-мальски негативно.
Мало того, что это был трудяга, причем человек, занятый сложнейшей и опасной работой в суровых условиях, связанной с созданием небывалой техники, работой, успешное выполнение которой немыслимо без уникального набора качеств. Это был человек твердых убеждений, многое, очень многое знавший, живя в, казалось бы, закрытой, столь привилегированной семье, но вместе с тем, удивительно открытый, простой, доступный человек – с юности и до конца своих дней.
Вот, к примеру, что рассказывала мне жена прославленного летчика-испытателя Михаила Михайловича Громова Нина Георгиевна. Сама она была уникальным человеком. Она работала военным переводчиком по линии Главного разведывательного управления (ГРУ) Министерства обороны, участвовала в работе Организации Объединенных наций, когда она сразу после войны базировалась еще в Лондоне. Мало того, она была выдающейся спортсменкой-конником, чемпионкой СССР в стипль-чезе, ее уникальный рекорд в этом сложнейшем, «мужском» виде скачек, установленный в первые послевоенные годы, не побит до сих пор. В последние годы она увлеклась драматическим искусством, художественным чтением со сцены.
Она рассказывала совсем недавно: «Со Степаном Микояном у меня дружба давняя. Познакомились мы на конюшне примерно в 1946 г. Он рассказывал как-то: «Ого, у нас появилась молодая, красивая девушка на лошади. Всем она понравилась…» Тогда же и Михаил Михайлович Громов тоже обратил на меня внимание: красивая девушка сидит на лошади красиво, да еще и прыгает через препятствия. Ну, и все, сердце растаяло… И со Степаном Микояном мы подружились. Много лет постоянно встречались. И с женой его я знакома была. Если у нас, конников, какие-то вечера устраивались, Степан всегда был с нами. Он от конников никуда не отходил. Сейчас только он отошел.
– Сейчас он и ходит с трудом, – заметил я, – что-то с ногами у него, операцию тазобедренного сустава сделали, и лучше стало…
274
– Мы с ним были очень близкими друзьями, – отозвалась Нина Георгиевна... – Я у него и дома была, хорошие отношения с его семьей у нас были до конца жизни.
– Я это почувствовал на Вашем вечере литературном в Центральном доме ученых, на который Вы нас обоих пригласили. Мы со Степаном Анастасовичем после Вашего замечательного концерта вместе шли в метро, и он много о Вас очень теплых слов сказал. Мало того, что он Герой, очень порядочный человек, умница большой, он к тому же – богато одаренная художественная натура.
– Да, да! – горячо согласилась Нина Георгиевна.
В связи с этим вспоминаются необычные обстоятельства моего знакомства со Степаном Анастасовичем, примерно в 1967 году. Тогда мне, начинающему инженеру – посчастливилось лететь на дальний полигон вместе с С.А. Микояном. Совершенно случайно мы оказались рядом в переднем ряду старенького грузопассажирского Ил-14. Полет был долгим, но запомнилась каждая минута беседы о плотине ГЭС под нами, скованной льдом со стороны водохранилища, о родных местах отца летчика – Санаине, Ахпате, о только что, в пути прочитанном. Степан Анастасович – уже тогда генерал, крупный организатор испытаний и "действующий", исключительно авторитетный военный летчик-испытатель, удивил тем, что в чтении отдавал явное предпочтение поэзии. А одно из понравившихся стихотворений немедленно переписал в толстенную деловую записную книжку, в которой, как оказалось, часть страниц была отведена стихам. Тогда меня, совсем не знавшего Степана Анастасовича, это очень удивило. А сейчас, когда узнал его поближе, когда особенно ясно осознал, что поэзия, как и искусство, – это мера духовности, понял, сколь для него это было естественно.
Однажды я пригласил Степана Анастасовича к нам в Центральный аэрогидродинамический институт, в котором я работаю до сих пор, на
Артем и Анастас Микояны, Гай Туманян, Ашхен Артем и Анастас Микояны, Гай Туманян, Ашхен Артем и Анастас Микояны, Гай Туманян, Ашхен Артем и Анастас Микояны, Гай Туманян, Ашхен Артем и Анастас Микояны, Гай Туманян, Ашхен Артем и Анастас Микояны, Гай Туманян, Ашхен Артем и Анастас Микояны, Гай Туманян, Ашхен Артем и Анастас Микояны, Гай Туманян, Ашхен Артем и Анастас Микояны, Гай Туманян, Ашхен Микоян с детьми, начало 1940 Микоян с детьми, начало 1940 Микоян с детьми, начало 1940 Микоян с детьми, начало 1940 Микоян с детьми, начало 1940 Микоян с детьми, начало 1940 Микоян с детьми, начало 1940 Микоян с детьми, начало 1940 -х годов х годов
275
традиционную встречу молодых специалистов с летчиками-испытателями. Отрывки из его яркого рассказа на той памятной встрече я воспроизвожу по памяти. Но Степан Анастасович имел возможность прочесть его полностью и внести некоторые уточнения.
Вот, в частности, что он рассказал:
«Нас в семье было пять братьев, пять сыновей и ни одной дочери. Все мы родились с небольшим интервалом времени. Между мною, старшим, и самыми младшими разница была в семь лет. Учился я в средней школе в тридцатые годы. Как раз с 30-го по 40-й годы. Авиация тогда была любимым детищем народа. И, естественно, я увлекся авиацией. Причем, сколько я себя помню, я мечтал об авиации, хотел стать летчиком. Иногда думал также о том, чтобы быть инженером авиационным. В это время мой дядя, младший брат моего отца, Артем Иванович Микоян, учился в Академии Жуковского. Он ее закончил в 1937 году. Когда он еще учился, он и меня как-то так приобщал к авиации. Тогда же было проще с секретностью, и я видел его дипломный проект, например, компоновочные чертежи. А потом они в Академии, с двумя еще слушателями, сделали оригинальный самолет-авиэтку с толкающим винтом. В Тушино у них был первый полет. Он, кажется, был и последний, потому что в полете у него отказал двигатель. Мы были полны рассказов и сведений о рекордных полетах, об участии наших летчиков в войне на Халхин-Голе и в Испании. Правда, о том, что наши воевали в Испании, прямо не говорилось, но мы тоже об этом знали. Я вырезал из газет фотографии, с подписями: присвоено звание Героя Советского Союза за выполнение особых заданий Правительства. Все мы понимали, что это за Испанию. В 37-м году впервые были организованы военные спецшколы. В них учились одни мальчишки. Мы сразу большой группой знакомых ребят перешли из обычной школы туда. Я как раз перешел в 8-й класс. Проучились полгода, вдруг, выяснилось, что это будет теперь артиллерийская школа. Я, правда, еще поучился там полтора года, был в лагерях военных. Но потом перешел в обычную школу, потому что хотел в авиацию. В 40-м году я с моим другом детства Тимуром Фрунзе, с которым мы жили рядом на даче и учились в школе, вместе поехали поступать в Качинскую летную школу. Там у нас подобралась такая группа, особая. Я был в ней, Тимур Фрунзе, Володя Ярославский, сын старого большевика, и еще 3 – 4 человека. Мы там учились летать с 40-го года на У-2 и УТ-2, начали осваивать И-16, и в это время началась война. Нас до этого времени долго проверяли, но всё не выпускали. А когда началась война, прямо на следующий день нас выпустили на И-16 самостоятельно. Стали летать на И-
276
16. В конце августа, закончив летную школу, я попал в полк под Москву. Но не успели мы там войти в строй, как немцы подошли настолько близко к Москве, что нас, неоперившихся летчиков, отправили в запасной полк под Саратов, в Красный путь, это – Республика немцев Поволжья. Как раз во время нашего пребывания там началось их выселение, оно закончилось в августе 1941-го года. Нас полтора месяца переучивали на Яки, потом, в декабре, опять мы попали под Москву. Разделили нас по разным полкам: я оказался в полку, который стоял на Центральном аэродроме, Тимур – в Монино, а Володя – в Клину. 16 января 1942 года меня подбили, и я на горящем самолете выполнил вынужденную посадку. Прямо сразу скажу, подбил меня свой. Ну, во время войны такое случалось. Моего товарища зенитка сбила своя. Меня по ошибке сбил наш истребитель. Я на горящем самолете садился на живот, обгорел при посадке – руки, ноги, лицо. После этого лечился больше полугода. Потом попал под Сталинград, вместе с моим братом Владимиром. Володя, после 9-го класса добровольцем, на год раньше положенного времени пошел в армию. Он поступил в ту же Качинскую летную школу – когда мы ее кончали. Он приехал в августе 41-го. Учился он там всего 6 или 7 месяцев – проходил ускоренный курс. Вместе со мной он попал под Сталинград, и в первом же бою под Сталинградом, в сентябре 42-го он погиб. Он атаковал бомбардировщик, вышел из атаки, и его сбил «мессершмитт». С момента, когда он начал летать, прошел всего один год и один месяц. После этого я был на северо-западном фронте, потом в ПВО Москвы. Участие мое в войне было не очень большим, поэтому много распространяться не стоит. Должен прямо сказать, стали придерживать нас, особенно после того, как 19 января 1942 года (через три дня после меня) сбили Тимура Фрунзе. Он погиб на северо-западном фронте. А потом, когда сбили моего брата, пробиваться стало совсем трудно. Но, все же летал, на северо-западном фронте, в ПВО под Москвой. А потом, когда войска пошли дальше, наш полк, 12-й Гвардейский полк ПВО, как «золотой фонд» авиации, прикрывающий Москву, оставили, никуда дальше не направили. Самое дальнее, где мы были – в Вязьме, когда бои шли за Смоленск».
Владимир Микоян, 1941 г. Владимир Микоян, 1941 г. Владимир Микоян, 1941 г. Владимир Микоян, 1941 г.
277
В Великую Отечественную войну Степан Микоян совершил более 50 боевых вылетов на истребителях. На его боевом счету числится, в общей сложности, 7 групповых побед.
Как только война кончилась, он сразу же решил идти в инженерную Академию. «У меня было желание стать испытателем, – рассказывал он, – но я думал и о том, что, только летать – недостаточно. Десятилетку я окончил, как говорили тогда, с "золотой каемочкой", потому поступил в Военно-Воздушную Академию им. Жуковского, минуя обычные тогда для многих боевых летчиков подготовительные курсы. У нас на инженерном факультете образовалась группа, которая хотела не только летать, но быть летчиками-испытателями. В Академии был полк, предназначенный для всякого рода летных исследований, мы в том полку летом проходили практику, летали на тех же самолетах, на которых летали и до того. Я всю войну летал на Яках, а тут мне разрешили слетать также на Ла-5, Ла-7, Ла-9. А потом через содействие Василия Сталина мы, слушатели Академии, Г.А. Баевский, Ю.И. Носенко и я, смогли в 1948 г. освоить первые реактивные самолеты МиГ-9 и Як-15. Мы были первыми среди тех, кто изучал реактивные самолеты и летал на них. С помощью Василия Сталина (он был командующим ВВС Московского военного округа) мне удалось через год освоить также МиГ-15. По окончании Академии нас, пятерых летчиков-однокурсников, в том числе А.А. Щербакова, B.C. Ильюшина, С.Г. Дедуха и Г.А. Баевского, направили в НИИ ВВС».
С тех пор, с 1951 г., Степан Анастасович работал летчиком-испытателем истребителей. Семь лет он был рядовым летчиком, потом заместителем начальника отдела по летным испытаниям, начальником управления, а в последние годы работы в НИИ ВВС – заместителем начальника института.
Вот и пойми, что же общего в суровом летном, испытательском деле, в поэзии и красоте, конном спорте.
Степан Микоян, 1940 Степан Микоян, 1940 Степан Микоян, 1940 Степан Микоян, 1940 Степан Микоян, 1940 Степан Микоян, 1940 Степан Микоян, 1940 -е годы
278
Особый интерес у молодых специалистов в ЦАГИ вызвал та часть выступления Степана Анастасовича, которая была посвящена наиболее памятным особенностям летных испытаний. Надеюсь, она будет интересна также
и неспециалистам. Она поможет всем увидеть человека не только глубокого, мужественного, по-государственному мыслящего, ответсвенного, но и наредкость скромного. Вот некоторые из рассмотренных им наиболее интересных случаев из испытательной практики, связанных, прежде всего, с отказами техники:
«Хотя наука у нас очень мощная, и в ЦАГИ в том числе, но, к сожалению, как правило, авиация сначала сталкивается с явлениями, а уж потом их объясняет. К сожалению, в моей практике, как правило, было так. Явление появляется – физика появляется. Возникает что-то такое непонятное: или катастрофы, или аварии, или просто трудности, а потом уже выясняют, в чем дело. Вот, например, хотя бы самый первый реактивный самолет, МиГ-9. Они взлетали в один день вместе – МиГ-9 и Як-15. Но Як-15 был обычным Як-3, переделанный под реактивный. А МиГ-9 – это первый самолет, который проектировался, как реактивный, с самой первой линии на чертежах, под немецкий двигатель. Тогда реактивных двигателей у нас не было, хотя наш А.М. Люлька работал над таким двигателем давно. Взяли немецкие двигатели UMO и BMW. На самолете МиГ-9 с двумя двигателями были установлены пушки на носу. Воздухозаборник был разделен на две части, и как раз между двумя каналами была установлена пушка калибром 37 мм. Вопроса почему-то ни у кого не возникло, а как же будет работать двигатель, когда пушка будет стрелять. И, естественно, как только начали стрелять, двигатели стали останавливаться. Тогда избавились от проблемы остановки двигателей, лишь сделав отводы газов от пушки.
Причем, что интересно, МиГ-9 появился в 1946 году, а году в 56-м или 57-м, появился штурмовик Ильюшина Ил-40. Очень хорошая машина. Очень понравилась она летчикам. Я, правда, на ней не летал, как-то так получилось, почти на всех летал, а на ней – не летал. Летчикам она понравилась. Но, представьте опять же, пушки – в носу, опять никто не подумал. И опять, та же самая история. А тут еще совпало, что авиация, военно-воздушные силы, решили исключить такой род войск, как штурмовая авиация. Истребители-бомбардировщики появились, а штурмовики были ликвидированы как род войск. И, вот, совпало, к тому же двигатели глохнут. Короче говоря,
279
получился очень хороший самолет, а вот в серию не пошел. Такой дефект был. Причем, казалось-то, опыт-то уже есть, а все равно – повторилось.
Ну, еще такой пример, как форсаж. Сейчас мы все знаем, что все самолеты, боевые самолеты, по крайней мере, истребители, абсолютно все имеют форсаж. Что такое форсаж в двух словах: дополнительно подается топливо в камеру после турбины и догорание этого топлива приводит к ускорению вылета струи. Таким образом, тяга сильно увеличивается, в 1,5 – 2 раза. Правда, и расход топлива увеличивается очень сильно! И вот тоже пример инженерный, это уже мы виноваты, испытатели ГК НИИ ВВС. Впервые у нас в Советском Союзе примерно в 1948 году была сделана яковлевская машина с форсажем. Тяга действительно существенно выросла, но топливо расходовалось чрезмерно. А топлива, кстати, у Яковлева всегда мало было. И получилось так что хороший самолет зарубили. И только, когда у американцев в Корее появился истребитель F-86 «Норт Америкен авиаэйшн» «Сейбр» с форсажем, вот тогда спохватились. И первый серийный самолет с форсажем был МиГ-17. У нас его испытывали, и я тоже участвовал в его испытаниях.
Еще я хотел рассказать о такой работе, которую я проводил. Был такой самолет СР-2. Это – тот же МиГ-17, но доработанный. Во-первых, у него стоял двигатель опытный ВК-5 и впервые сделали управление стабилизатором, такое же, как на «Сейбре» американском: там был и руль, и стабилизатор подвижный, кинематически связанные. Никуда этот самолет не пошел. Ни на одной машине управление больше не применялось, но я его испытывал. Кстати, я его испытывал и как ведущий инженер, и как ведущий летчик. Эта машина была интересная. Во-первых, за счет новых двигателей и некоторого облегчения, она была высотная. Самолет ведь так и назывался СР-2 – самолет-разведчик. На нем стояли фотоаппараты, впервые, кстати, стоял магнитофон, проволочный магнитофон, чтобы летчик мог записывать все, что он видит. И впервые применен был скафандр, ВМФ-04. Испытывали-то его до этого, но я его практически применил как
С. А. Микоян, 1980 -е годы е годы
280
раз при испытаниях этого самолета, СР-2, когда набирал «потолок»17 тыс. 600 м. Кстати, это тогда был рекорд. Он был выше, чем рекорд официальный … Но никто его конечно не зафиксировал. Чем еще для меня была памятна эта машина. Там произошла такая история, связанная с этим стабилизатором. По заданию я должен был создать перегрузку и сбросить ручку управления, посмотреть насколько быстро затухают колебания. Когда я создал перегрузку около 3, бросил ручку, самолет начал увеличивать колебания с частотой более 1 Гц. Минимальная перегрузка – 3,5, максимальная расчетная – 9. Вот такие вот колебания. Меня било головой то о фонарь, то о кресло. Голова гудела, я схватил ручку, прекратились эти колебания. Все-таки я терпел 10 колебаний, как потом выяснилось. Сел, решили, наверное, летчик виноват, что из-за него происходит такая раскачка. Начальник мой, наш легендарный летчик Василий Гаврилович Иванов, исключительно интересная серьезная личность, замечательный летчик, командир великолепный, говорит мне: «Езжай к Семену Михайловичу Алексееву. Они получили защитный шлем из Кореи, возьми и в нем будешь летать. Я съездил, взял шлем, кстати, с этого момента я летал только в защитном шлеме. Мы с Щербаковым первые летчики Советского Союза, которые летали в защитных шлемах. И второе, по предложению В.Г. Иванова вместо динамометрической ручки, которая была у меня в предыдущих испытаниях, поставили обычную. Теперь уже я полетел в шлеме защитном. Но все повторилось. Только голова у меня не так болела...
Нашим первым сверхзвуковым истребителем был МиГ-19. Опытный экземпляр этого самолета СМ-2 испытывал старший летчик-испытатель фирмы Микояна Седов Григорий Александрович. Потом у нас его испытывал Василий Гаврилович Иванов. На высоте 10 000 м он создал перегрузку 2,5 по заданию, а самолет стал увеличивать перегрузку и дальше. Он отдал ручку полностью от себя, тем не менее самолет продолжал увеличивать перегрузку и угол атаки, вышел на сваливание и сорвался в штопор. Иванов передал по радио, что самолет не выходит из штопора, что, наверное, будет покидать на высоте 5 000 м. Но потом, вдруг, очень хладнокровный человек, он сумел вывести самолет из штопора, сел, и после этого испытания были прекращены более чем на полгода. Вся наука, в том числе ЦАГИ, выясняли причину. А причина оказалась очень серьезной, она отразилась не только на этом самолете, но и на других, например, на пассажирском самолете Ту-104. Она была связана с неустойчивостью по перегрузке. Дело в том, что с ростом скорости полета подъемная сила на концах крыльев становится меньше, центр приложения подъемной силы перемещается вперед. Вторая причина
281
была связана с потерей эффективности стабилизатора из-за негативного влияния скоса потока с крыла. И, третье, это уже особенно проявилось на больших самолетах, негативное явление усугублялось недостаточной жесткостью крыла. Долго мы выясняли, что делать. Мы тогда приезжали в ЦАГИ к будущему академику Г.С. Бюшгенсу. Я был рядовой, молодой летчик, меня взял с собой наш ведущий инженер. Мы предлагали сделать ребра под крылом. Но Бюшгенс возражал: «В ЦАГИ пробовали делать так, но безуспешно. Улучшили МиГ-19, поставив два ребра наверху, но высокие,– сантиметров 35 – 40 высотой два ребра. И второе. На опытной машине МиГ-19, на которой проявилась неустойчивость по перегрузке, стабилизатор был установлен наверху киля, и он попадал в область скоса потока с крыла. Его переместили на фюзеляж. Вот эти две меры приняли, и негативное явление пропало.
Еще один случай у меня был связан с самолетом МиГ-19. Я испытывал первую серийную машину МиГ-19П с радиолокатором. На нем у меня было много происшествий. Первое было связан с техникой. Там была такая система. На случай отказа гидросистемы, был предусмотрен переход на электроуправление. Но, если скорость перекладки нормального стабилизатора составляла примерно 25 град/сек, то у управляемого электросистемой – всего 6 град/сек. Несколько случаев было на этом МиГ-19, у ряда летчиков, в том числе у Седова, когда, как говорится «сам – невредим, машина – в дым». Так, примерно, и у меня получилось. Это был, как раз, шестой случай, пять машин – разбились. Причину выяснили после моего полета.
Я взял на себя ручку на взлете – нос поднимается, хочу от себя давать, а она – не идет. Но на самом деле она шла, но, когда есть потребность в большой скорости отклонения ручки, а ее – нет, это воспринимается, как отказ. У меня было полное ощущение, что ручка не идет вообще. Но, пока я давал, передал больше, чем надо. Самолет пошел вниз. И вот, я как сейчас помню – бетон, прямо в бетон иду. Ну, думаю, всё, не вытащу. Тащу уже обратно и, буквально прямо перед самым бетоном – машина отошла. А по мере набора скорости все стало легче, успокоилось. Чем больше скорость, тем меньше это сказывается. Вспомнил задание. С этим «восстановившимся» управлением я отработал задание: стрельба по цели с радиолокатором. Я не знал, что произошло. Самолет управлялся нормально, решил: отработаю, потом разберусь. У нас там – тумблер переключения на электрику. Включил я этот тумблер обратно – гидросистема заработала, как надо. Захожу на посадку, докладываю. Всё нормально. Буквально через 1,5 часа приезжает
282
Седов Григорий Александрович. Сейчас он первый зам. Генерального конструктора ОКБ А.И. Микояна, Герой Советского Союза, генерал, заслуженный летчик-испытатель. Он тут же приезжает и беседует со мной. Я ему все рассказываю. И, Вы знаете, мы поняли причину отказа, причина была примитивная, конструкторская. Она заключалась в негативных особенностях конструкции и установки этого крана, переключавшего управление с гидравлики на электрику. Когда устранили эти особенности всё прекратилось.
На самолете МиГ-19 у меня был еще такой случай. Проводил я в Красноводске испытание оружия. Мы туда полетели, я – один летчик был и ребята, инженер … С земли на форсаже, не выключая его, надо было набрать высоту 16 км, потом разгон до максимального числа М, максимально допустимого и отстрел из оружия. Вот такой полет выполнил, оружие отстрелял, убрал, выключил форсаж, убрал двигатель, захожу на посадку. Смотрю, техник подходит не к кабине, а к хвосту. Оказывается, там лопнула труба форсажная и уже пожелтел бок слегка. Т.е., еще бы на форсаже немножко поработал и там бы начался пожар …
Кстати, вот тоже интересно. Говорят, всего 3-4 случая в авиации было, когда снаряд … взрывался. У меня такое два раза было. Однажды я отстреливал эти снаряды неуправляемые, реактивные, калибром 57 мм … И один снаряд взорвался буквально на расстоянии 2 – 3 м от самолета (это показала съемка фотокамерой). Произошло это на высоте 15 тысяч. Только пустил ракету (по по паре пускал), встали двигатели. Облачность до 10 тыс. была сплошная. Спланировал в облаках, запустил двигатели, нормально запустились, зашел, сел. Оказалось, на носу 27 дырок от осколков этого снаряда. Кабину, к счастью, не достал ни один.
А второй взрыв был во Владимировке на МиГ-21. Снаряд взорвался, вернее, не сам снаряд, а его двигатель, взорвался прямо в блоке пусковом. Причем, я должен был по заданию стрелять по воздушной
С. А. Микоян С. А. Микоян - летчик летчик летчик летчик -испытатель ГК НИИ ВВС испытатель ГК НИИ ВВС испытатель ГК НИИ ВВС испытатель ГК НИИ ВВС испытатель ГК НИИ ВВС испытатель ГК НИИ ВВС испытатель ГК НИИ ВВС испытатель ГК НИИ ВВС
283
мишени. Должен был выпустить в каждой атаке по одному снаряду для проверки рассеивания. Фотоаппараты снимали. Когда я выпустил третий снаряд, почувствовал, что звук был какой-то необычный. И полетел снаряд как-то необычно. Я захожу уже на четвертый выстрел, уже прицелился. Был бы помоложе, наверное, пустил бы. Но опыт заставил отменить. Передал по радио: «У меня неисправность, работу прекращаю!» Сел. Вы представляете, взорвался блок, тоже дырки в фюзеляже, в баке – две дыры. Керосин льет на этот блок. Если бы я пустил еще один снаряд, там бы пожар был точно, в этом блоке.
Мне неудобно говорить, но мне, можно сказать, везло. Я 37 лет пролетал, из них 27 лет – испытателем. Ни разу не прыгал с парашютом. Ни тренировочных не прыгал, ни аварийных не прыгал. Вот таких вот случаев, когда надо прыгать – много. Вот этот вот. Если б пустил бы, точно четвертый снаряд, всё, точно, прыгать бы надо было. Повезло. Вот, Анохин, наоборот. У него 7 или 8 было аварийных прыжков. У меня не было ни одного. Мне везло просто.
Еще одно воспоминание, связанное со сверхзвуковым самолетом МиГ-19 с увеличенным форсажем. Его испытания проводили я, Леонид Михайлович Кувшинов, Василий Сергеевич Котлов. Это был тот же самолет МиГ-19, но у него был увеличен примерно на 30% форсаж, и сделаны кромки воздухозаборника не закругленные, а – острые кромки. И у конуса было два положения. Других доработок на самолете не было. Вот, я как раз на нем получил прибавку 500 км/ч скорости (вместо 1430 – 1930), и потолок был увеличен на 1000 м. Значит, самолет – тот же, не надо переучивать техников, не надо менять производство, ничего не надо фактически менять – при этом самолет становится существенно лучше. Но нет, скептики говорят: расход топлива опять-таки очень большой. Зачем, мол, такая скорость, когда топлива не хватает. Я пытаюсь доказать: он же лучше намного. К тому же, уже додумались: летать можно с подвесными баками, а потом их сбрасывать. Ведущий инженер написал предложение: запустить самолет в серию с устранением недостатков. А зам. начальника института А.П. Молотков взял и «чуть-чуть» исправил: запустить в серию после устранения недостатков Ну, а Артем Иванович Микоян говорит: У меня МиГ-21 на сборке, не буду с этим возиться. И машину не сдали. Их три штуки было, так и осталось. А китайцы, кстати, ее сделали так, и большую серию запустили.
Интересная работа была у нас по самолету Су-9. Она интересна тем, во-первых, что это были первые совместные испытания. До этого были отдельно
284
строго государственные и отдельно – строго заводские летные испытания. Во-вторых, впервые на самолет ставили ракеты «воздух – воздух» К-51. Впервые использовалась наземная система наведения. Вычислительная машина (сначала это была аналоговая машина, а потом стала – цифровая) определяла нужный курс, нужную скорость для того, чтобы перехватить цель в определенной точке. Задавалась точка перехвата и летчику на приборы, на стрелки прямо выдавалось указание, какие он должен выдерживать курс, высоту, скорость полета. Ведущие летчики были: Георгий Тимофеевич Береговой, Леонид Николаевич Фадеев, Николай Иванович Коровушкин. Еще несколько летчиков, в том числе я, летали в облете. Максимальное число М составляло 2,1, высота полета 20 тыс. Надо сказать, самолет был сделан в 1959 г. Потом последовали самолеты Су-11 и Су-15. Техника развивалась в основном по линии системы вооружения. Локаторы более мощные, ракеты, автоматика. А самолет, как летательный аппарат от этого становился только хуже. Потому что веса увеличивались. Но тем не менее, самолет Су-9 вплоть до появления истребителей МиГ-23 и МиГ-25 оставался самым скоростным, самым скороподъемным, самым энерговооруженным. Тогда впервые стали применять воздушные шары в качестве мишеней. Это такая тоже работа трудная. Шар же летит куда угодно, по ветру, а зона (во Владимировке,) где можно стрелять, – ограничена: люди, поселки. И так надо было выездной команде рассчитать ветер, меняя точку пуска, чтобы на нее надежно выходил самолет-перехватчик. Конечную же точку менять нельзя, поэтому надо менять точку пуска. По этой программе больше всех летали Береговой и Фадеев. И, вот, в первое время, что получалось. Только самолет подходил к числу М, примерно равным 2,0 – 2,1, у него вдруг начинался помпаж двигателя. А помпаж двигателя – это такое явление, при котором в двигателе происходил резкий рост температуры. И если летчик прозевал 7 сек., то – всё! Лопатки двигателя сгорали. Кстати, Береговой там проявил себя очень хорошо, как летчик. Однажды он выключил двигатель, прилетел, а ему говорят, особенно инженеры промышленности: «Это Вы паникуете! Какой там помпаж?» Он даже стал сам колебаться. Кстати, это я сам на себе испытывал. Иногда что-то такое увидишь, что-то сделаешь, а тебя начинают разубеждать – этого не может быть. И начинаешь сам сомневаться, а может, действительно, я ошибся, черт его знает, может показалось. Также и он, стал объяснять: «Температура стала расти!». Ему возражают: «Да, где она росла? Может, показалось?» А потом пленку посмотрели – на 20; температура успела вырасти, летчик боковым зрением увидел это и выключил двигатель. Это – высшее мастерство! А потом стал сомневаться. Комиссия-то была авторитетная: генерал-полковник Агальцов – председатель, а первый зам.
285
министра авиационной промышленности Куприянов – заместитель. Они долго сидели у нас во Владимировке. Настолько была важная работа, за которой Политбюро наблюдало. После этого поняли: надо срочно лечить Су-9. На самолете тогда конус воздухозаборника имел два положения, выяснилось, что этого было недостаточно. В крайнем переднем положении, которое предназначалось для больших скоростей, все-таки на каких-то режимах происходил помпаж. Тогда срочно сделали, так называемую ЭСУВ – электронная система управления воздухозаборниками, которая в зависимости от температуры, скорости полетов и оборотов создавала соответствующее положение конуса воздухозаборников. И всё прекратилось. Все стали летать нормально, прекратились эти явления».
Степан Анастасович владел английским языком. И это не раз служило ему хорошим подспорьем. Он свободно общался с американскими летчиками-испытателями, в частности, будучи почетным членом всемирного Общества летчиков-испытателей экспериментальных самолетов. Это помогало ему при знакомстве с зарубежной техникой.
Он вспоминал: «Мы закончили испытания перехватчика Су-9 в начале 1960 года, а 1 мая, как вы знаете, полетел на самолете-разведчике U-2 Гэри Пауэрс. Самолеты Су-9 уже были в строевых частях. И вот, еще до Пауэрса военные летчики пытались сбить U-2 вблизи наших южных границ. Они еще не были готовы, на потолок еще летать не умели, в высотных костюмах, в гермошлемах они еще не летали. А, надо сказать, высотный костюм психологически очень действует, пока не привыкнешь: дышать хуже, теснота… Это – взаимосвязанные вещи, когда летчику неудобно, он работает гораздо хуже. Кроме того U-2 мог создавать помехи электронные работе локатора перехватчика. Так что Пауэрса сбили зенитной ракетой. И сбили тогда и наш самолет-перехватчик МиГ-19, своей ракетой. Погиб летчик наш. Пауэрс-то выпрыгнул. Кстати, он выпрыгнул потому что развалился самолет, его выбросило. Потом наш институт устраивал выставку в Парке Культуры. И там, я сам читал описание самолета. Там был блок, который должен был взорвать самолет в случае катапультирования.
К сожалению, наука не всегда поддерживает мнение летчиков, их рекомендации и предложения. Была такая «бесхвостка», аналог МиГ-21. Машина эта предназначалась для исследований, направленных на создание самолета Ту-144. Когда Туполев попросил Артема Ивановича сделать ему такой аналог, Артем Иванович согласился с условием: «Я тебе сделаю «аналог», а ты мне сделай Ту-95, который должен возить мою «Спираль»,
286
105-е изделие». Это к слову. А главное, что я хочу сказать, касается истории с «бесхвосткой»-аналог на базе МиГ-21. Получился, по мнению летчиков, и многих инженеров, хороший самолет. Но проявился примитивный подход к его оценке тех, кто утверждал, что никакой выгоды у самолета-бесхвостки по сравнению с исходным самолетом МиГ-21 не должно быть, потому что на элевоны «бесхвостки» отнимают часть подъемной силы. Но при этом не принималось в расчет то, что крыло «бесхвостки» имело большую хорду получалось более толстым и более жестким. И по мнению, сторонников «бесхвостки» машину в целом, в том же весе можно сделать более несущую, более маневренную. Вот эту тоже машину не пропустили. Не пошла она в серию…
Этапной в нашей авиации оказался самолет МиГ-25. Этапным он оказался и в жизни Степана Анастасовича. Разработка этого самолета началась в конце 1950-х годов. Он был предназначен для отражения угроз со стороны американского сверхзвукового бомбардировщика B-58, а также XB-70 «Валькирия» и разведчика SR-71, которые были способны развивать трехкратную скорость звука. ОКБ А.И. Микояна оперативно разработало конструкцию небывалого (на 80% стального) истребителя, способного развивать трехкратную скорость звука и поражать цели в высотном диапазоне от 0 до 25 000 м. А уникальный самолет МиГ-31, созданный в 1970-х годах и являющийся логическим развитием МиГ-25, не имеет и поныне аналогов в мире.
Именно за государственные испытания исторического самолета МиГ-25 С.А. Микоян получил 3 апреля 1975 года звание Героя Советского Союза. На первых машинах МиГ-25 сразу обнаружилась недостаточная эффективность элеронов.
Степан Анастасович рассказывал: «Это недостаток выявился, в частности, при одностороннем пуске ракет. С этим столкнулся на максимальных скоростях, соответствующих числу М=2,7, на
С.А. Микоян, Г.А. Микоян, Г.А. Амирьянц, Н.В. Амирьянц, Н.В. Амирьянц, Н.В. Амирьянц, Н.В. Амирьянц, Н.В. Казарян Казарян Казарян
287
большой высоте при пуске двух ракет с одной стороны летчик-испытатель нашего института Норайр Вагинакович Казарян. У него самолет перевернулся, хотя элероны он полностью дал, самолет перевернулся, перешел в пикирование, но он сумел его вывести на меньшей высоте. Чтобы устранить этот недостаток, на самолете ввели дифференциальное отклонение стабилизатора. Но произошли вскоре подряд четыре катастрофы. В Кубинке при подготовке к параду, строевой летчик ПВО, проходя на малой скорости над трибуной, вдруг, совершив «бочку», врезается в землю. В Красноводске летчик ПВО тоже, выполняя атаку, вдруг, вращается и разбивается. И, наконец, Саша Кузнецов, мой товарищ, наш летчик, в Ахтубинске, прекрасный парашютист, 600 прыжков у него. Выполняет полет на высоте 1000 м на скорости 1100 с автопилотом, и самолет начинает вращать. Он явно понял: самолетом он управлять не может, катапультировался, но, к сожалению, скорость для катапультирования была слишком велика. Оказались у него перебитыми ноги, голова разбита. В общем, он на парашюте опустился. Я туда прилетел на вертолете, ну, буквально, как его забрали. Он был еще живой на парашюте, но потом он умер. Причина – непонятна...»
Довольно долго причина оставалась невыясненной, хотя была она простой и связанной с известным явлением. Проявилось оно еще на МиГ-19, а потом на Су-7, и явление это было связано с нехваткой мощности бустера. «Когда на максимальной приборной скорости, – рассказывал Степан Анастасович, – идешь на высоте 3 – 4 тысячи, и если еще выпустить воздушные тормоза, то самолет начинает лезть вверх. Ручку от себя даешь, но она упирается во что-то, а самолет идет вверх. А вверх – это нестрашно. Во-первых, при этом падает скорость, во-вторых, – подальше от земли. Все нормально. И поэтому, этому дефекту не придавали серьезного значения, только оговорили в инструкции и все. А что происходит на МиГ-25? То же самое, но здесь-то уже две половинки стабилизатора. Это потом уже все стало ясно, что при каких-то сочетаниях скорости и высоты полета – одна из половинок стабилизатора вставала на упор, а вторая работала. Самолет вращался. Причем, действия летчика по прекращению вращения, наоборот способствовали закручиванию. Причем убедились в нашей версии, которой долго не верили и в ОКБ, только после гибели Олега Васильевича Гудкова, одного из самых известных летчиков в ЛИИ, я его знал хорошо. Он, кстати, тоже считал, что это – ерунда. «Что вы говорите. Это – ерунда! Мы испытали, все нормально». Полетов сделали много – всё, ничего не находят, всё нормально. И, вот, однажды, он должен был лететь на высоту 3 тыс. на
288
скорости по прибору – 1100. А облачность была ниже 2000. Они решают, ладно, все равно полетим пониже, какая разница. Вот, если бы они не полетели пониже, то, может быть, они этот дефект так и не нашли бы, и еще кто-нибудь убился бы… А, именно благодаря случайности, что они пошли ниже, как раз произошло такое неблагоприятное сочетание скорости, высоты, Его начало вращать. Причем, он успел передать: «Вращает, вращает!» Катапультировался он, но, к сожалению, уже поздно и погиб. И вот тогда только поверили. Срочно доработали все самолеты: изменили положение оси вращения стабилизаторов так, чтобы уменьшить шарнирный момент. Проблема была решена.
МиГ-23 машина тоже уникальная в каком-то отношении. Ну, во-первых, это у нас первый самолет с изменяемой геометрией, хотя был еще Су-17, но там только одна треть крыла была изменяемой геометрии, а на самолете МиГ-23 – 70 с лишним процентов. Я был в числе ведущих летчиков по этой машине. И еще на опытной машине сделал первые полеты. За время испытания – он испытывался долго, около 3-х лет – было сделано около 1000 полетов. Опять, извините, я все говорю, к сожалению, об авариях и катастрофах, потому что именно они отвечают на многие явления в авиации
Однажды я полетел на испытания самолета МиГ-27, это – такой же МиГ-23, только вариант бомбардировочный. При выполнении первого испытательного полета на малой высоте с 4-мя бомбами, в какой-то момент получилось так, что я оказался… на спине. У нас там был указатель угла атаки. Ограничение угла было 26;. В какой-то момент я посмотрел: да, 26;, все нормально с углом атаки. И только я отвел глаз, у меня самолет как крутнется! Я рефлекторно, просто из-за того, что это сидит где-то в подкорке, сунул сразу ногу против вращения, ручку от себя, резко – и он остановился. Остановился так, что я головой кверху оказался, это меня спасло. Если б еще вполоборота я допустил бы, чуть-чуть запоздал, уже в перевернутом положении, уже вывести было нельзя. Высота была меньше 2000, уже пришлось бы катапультироваться, но, к счастью, вывел так – и вышел. А что оказалось? Незаметно совершенно возникло скольжение, которое я не заметил. И вследствие скольжения он сорвался не на угле 32о, на котором он должен был сорваться, а на 26о. В
С.А. Микоян и Г.А. Амирьянц Амирьянц
289
системе автоматического управления был введен еще демпфер по рысканью. Вот это все позволило сделать самолет приемлемым».
Степан Анастасович написал большую, замечательную книгу «Воспоминания военного летчика-испытателя». В ней он гораздо подробнее рассказал и о своей испытательской жизни, и о жизни своей уникальной семьи, об отце, матери, братьях, о своих выдающихся дядях, о своих замечательных товарищах-летчиках-испытателях.
Мы стали особенно часто общаться со Степаном Анастасовичем, когда он, уйдя с летно-испытательной работы, с апреля 1978 года он стал заместителем главного конструктора Научно-производственного объединения «Молния» по летным испытаниям.
Таким образом, в конце своей главной части жизни – летчика-испытателя – Степан Анастасович достиг новых высот в во многом новой для себя, инженерной жизни – в качестве одного из важных участников космической программы разработки и испытаний советской многоразовой транспортной космической системы «Энергия»-«Буран». Он руководил летными испытаниями атмосферного аналога космического корабля многоразового использования «Буран», участвовал в разработке и испытаниях беспилотных орбитальных летающих моделей «БОР-4» и «БОР-5». 15 ноября 1988 года во время орбитального полета космического корабля «Буран» он был ответственным за управление кораблем на участке снижения и посадки.
Одна из особенностей нашего "Бурана", общая и у него, и у американского воздушно-космического самолета типа "Спейс Шаттл состоит в том, что при возвращении корабля в земной атмосфере он не использует своей двигательной установки. Назначение этой установки на "Буране" – довыведение его на заданную высоту опорной орбиты (около 250 км) после отделения от второй ступени – основного блока ракеты-носителя "Энергия" (на высоте 150 км). Посадка самолета: боковое маневрирование с выходом в зону выбранного аэродрома, движение к посадочной полосе – осуществляются на основе использования несущей способности крыльев и фюзеляжа в атмосфере, контроля высоты и скорости самолета после торможения его на начальном участке спуска с орбиты.
Два генерала и военных летчика-испытателя, С.А. Микоян и А.А. Манучаров, должны были обеспечить необходимую подготовку экипажа и его работу на борту. Так вот, показательное совпадение, в начале
290
1960-х гг., будучи летчиками-испытателями ГК НИИ ВВС, они, а также летчик-испытатель А.В. Берсенев, проводили испытания самолета МиГ-21УТИ с автоматическим заходом на посадку до высоты около 50 м.
В ЛИИ в 1977 году при ЛИИ им. Громова начала формироваться группа летчиков-испытателей для участия в проекте «Буран», в нее входили изначально: И.П. Волк, О.П. Кононенко, А.С. Левченко, Н.Ф. Садовников, Р.А.-А. Станкявичюс, А.В. Щукин. Помимо старожилов отряда Степан Анастасович называл с доброй характеристикой и новое поколение космонавтов "Бурана", своих бывших коллег по НИИ ВВС: И.И. Бачурина и А.С. Бородая. Они были единственными военными летчиками, кто помимо Волка и Станкявичюса, Левченко и Щукина, проводили в качестве второго экипажа испытательные полеты на атмосферном аналоге "Бурана". Эти три экипажа в процессе горизонтальных летных испытаний аналога выполнили по нескольку полетов, в каждом из которых был автоматический заход на посадку с высоты 4 км до 15-20 м, с уходом на второй круг, с последующей полностью автоматизированной посадкой, с пробегом и торможением без участия экипажа.
Сравнивая американский «Спейс шаттл» и советский «Буран», С.А. Микоян отмечал: «По системе управления мы даже шагнули вперед. Она уникальна, такой системы, по-моему, нет больше нигде в мире.
Американцы имеют автоматическую посадку, она заложена в их систему, но ни разу в "автомате" они не садились. Автоматически они выполняют планирование, причем периодически переходят на ручное управление. Самая малая высота, до которой они доходили на автоматике – около 100 м, далее они переходили на ручное управление. А посадку автоматизированно не делали. У нас же и здесь подход был тот, который заложен еще при начале освоения космоса. Он, может быть, правильный для тех кораблей, где роль летчика ничтожна, где нужно дискретное управление: в какой-то момент включить тормозной двигатель, в какой-то момент выпустить парашют, в какой-то момент отбросить люк. Конечно, автоматика может делать подобные вещи лучше даже, чем любой летчик. У ракетчиков подход такой: делать все в "автомате". Они применили этот принцип и здесь. Точнее, заставили нас применить; мы, авиация, были против него. Я хорошо помню, как выступали против летчики. И Уткин Виктор Васильевич, начальник ЛИИ, выступал против. Но применили этот метод здесь. И, надо сказать, нас самих удивило, как нам удалось столь быстро на аналоге "Бурана" отработать автоматику посадки. Мне в свое время пришлось
291
довольно много участвовать в отработке автоматического захода самолета на посадку, но без приземления (понадобились десятки, даже сотни полетов); А тут с приземлением! Успеху способствовало то, что очень хорошо была поставлена отработка наземная, на стендах, полеты на самолете летающей лаборатории Ту-154». Надо напомнить, многие знают, что вообще-то мы начинали работать над крылатым космическим аппаратом довольно давно. Американцы пытались сделать тогда космический самолет "Дайна Сор", а у нас была "Спираль". "Спираль" делалась на фирме Артема Ивановича Микояна. Проектирование шло весьма успешно. Были изготовлены аналоги. Один аналог даже летал в атмосфере, его сбрасывали с Ту-95. Он сделал 6 полетов. Это был небольшой одноместный крылатый аппарат без грузового отсека. Впервые крылатый аппарат должен был взлететь с помощью ракеты, а садиться как самолет.
В 1969-1970 гг. работы шли полным ходом, – продолжал С.А. Микоян. – А дальше, на следующем этапе должен был быть спроектирован самолет-разгонщик, который мог бы его поднимать на спине и разгонять. Но, к сожалению, программа была тогда остановлена. И сделал это маршал А.А. Гречко лично. Я знаю, хранится документ, который подписали три главкома, начальник Генерального штаба, генеральный конструктор и четыре министра – о целесообразности проекта. Но А.А. Гречко, в ту пору министр обороны, написал буквально такие слова: "Это фантастика. Микояну надо делать самолеты". На этом дело кончилось. К сожалению, Артем Иванович в то время уже был с инфарктом. Если бы он был в нормальном состоянии, я уверен, он бы добился продолжения работы. Но эта тема погибла. Тогда...».
Алексей Анастасович Микоян
Совсем еще юным человеком, не окончив 9 классов школы, в разгар войны, после гибели в небе Сталинграда старшего брата Владимира, Алексей Микоян, как и он, добровольцем ушел в летную школу и затем на фронт. Стал летчиком и успел принять участие в боевых действиях с сентября 1943 года. Воевал в составе 12-го гвардейского истребительного авиационного полка противовоздушной обороны. После войны одним из первых освоил реактивные самолеты.
Алексей Анастасович Алексей Анастасович Алексей Анастасович Алексей Анастасович Алексей Анастасович Микоян
292
Участвовал в воздушных парадах в качестве ведущего колонн истребителей МиГ-15. Первым из советских летчиков сбил ракету класса «земля-воздух».
После войны, окончив две военных академии (Военно-воздушную академию и Военную академию Генерального штаба), он прошел трудный путь. Был командиром полка, дивизии, корпуса, командующим воздушной армией Туркестанского военного округа, командующим воздушной армией Прикарпатского военного округа.
Мне довелось быть лично знакомым с Алексеем Анастасовичем, однако не очень близко. Гораздо лучше его знал мой старший брат Александр, живший в Ташкенте. Бывал Алексей Анастасович и в нашем доме в Коканде. Многим в своем становлении летчиками-испытателями Алексею Анастасовичу обязаны мои друзья Валентин Вазгенович Назарян и Станислав Владимирович Петросянц.
Сколько довелось услышать воспоминаний разных людей о том, как на севере и юге, на востоке и западе, в зной и стужу, среди болот и в пустыне приходилось ему начинать нередко с нуля, строить, создавать, воспитывать, делать добро. Опыт и знания, новаторский дух и трудолюбие, строгость и требовательность – все это органично сочеталось в нем с удивительной теплотой и сердечностью, необыкновенной заботой о людях. Он был необыкновенно совестлив, щедр и обязателен. Он был веселым человеком, любил детей, дружеские встречи, застолье, был открыт. Но будучи крупным военным руководителем, наделенным большой ответственностью, естественно очень дорожил временем. В последние годы он жил в Москве, был одним из создателей и в 1978-1986 годах заместителем начальника Управления воздушным движением военно-воздушных сил страны.
А.А. Микоян был депутатом Верховного Совета СССР и очень серьезно подходил к своим депутатским обязанностям. Этой стороной его жизни особо интересовался и строго за нее спрашивал отец, Анастас Иванович Микоян, делясь своим богатейшим опытом.
Вообще, с ранних лет Алексей жил в удивительном окружении. Его родители и родители друзей
А.И. Микоян с невесткой Нами Микоян с невесткой Нами Микоян с невесткой Нами
293
его детства – немногих друзей – были профессиональными революционерами, людьми большой воли и, как они понимали, высокой цели, прошедшими путь нелегких испытаний. Алексей, как и его братья, рос в достатке, но в скромности и уважении к труду. Никто из его братьев не был белоручкой или тихоней, но все же, по словам старшего брата Степана, Алексей выделялся как наибольший проказник, которому, несмотря на отцовские строгости, многое в детстве сходило с рук – его особо любила мать. Однажды, когда Алексей привел в дом молодую жену – Нами, а жили Микояны в ту пору на правительственной даче, рядом с дачей И.В. Сталина, он устроил, на радостях, такой высший пилотаж на истребителе в этой запретной зоне, какого здесь, конечно, никогда и видеть не могли. Ему крепко досталось от Василия Сталина – командира знаменитых воздушных парадов. Но люди, знавшие и видевшие обоих, вспоминают, что та гроза была столь же сильной, сколь и короткой. Они были товарищами: Василий Сталин, Тимур Фрунзе, Александр Щербаков, Владимир и Степан Микояны.
Алексей был душой любой компании. С юности, когда дети вождей, и в их числе Светлана Сталина, Василий Сталин,.. собирались в компании и травили анекдоты о власти, больше всех и наиболее ядовитые анекдоты рассказывал именно Алексей. Он же, зарабатывая алиби, когда расходились, обычно говорил под общий смех, показывая на потолок, на будто бы спрятанные там микрофоны: «Ребята, а что это сегодня Лешки Микояна не было?!»
В домашнем кабинете Анастаса Ивановича Микояна висела фотография боевого самолета Василия Сталина с надписью на борту: "За Володю!" Впрочем, с Тимуром Фрунзе Алексей, будучи значительно моложе его, общался мало, да и с Василием Сталиным встречался в основном – после войны. В жизни Алексея Анастасовича было много подобных и еще более сильных гроз, но не всегда они проходили столь же бесследно. Тем не менее, до конца своих дней Алексей Анастасович сохранил необычайную жизнерадостность, простоту и естественность, уважение к людям и их уважение.
Нами Артемьевна рассказывала мне об Алексее Анастасовиче Микояне: "В моей памяти он остался человеком-
А. Микоян, 1960 А. Микоян, 1960 А. Микоян, 1960 А. Микоян, 1960 -е годы е годы
294
птицей. Он пролетел над жизнью – как птица. И потому, что был летчиком от Бога. И потому, что никогда не заземлялся на мелочах. В его жизни было немало нескладностей, порой даже легкомыслия и нелепостей. Но он был прекрасным человеком. Он сам добился, чтобы стать летчиком. Он после окончания Академии мог устроиться на любое теплое место. Но выбирал трудные и отдаленные районы: будь – то Заполярье, запад или юг. В авиации есть правило: после ночных полетов летчики отдыхают. Этому правилу он не следовал никогда. Он с утра всегда шел на работу – он горел ею. С Василием Сталиным Алексея связывали служебные отношения. Он был у него в подчинении. Василий был командующим авиацией Московского военного округа. Он обычно открывал традиционные парады и был флагманом на тяжелой машине, а Алеша вел обычно истребители. Ему потому и досталось за ту самую демонстрацию для меня, о которой Вы пишете довольно правильно, потому что ее увидел и Василий Сталин. Его служебная дача была рядом с государственной дачей А.И. Микояна (и относительно рядом с Кубинкой), где базировался парадный авиационный полк. Отец Василия Иосиф Виссарионович, кстати, на этой даче сына никогда не бывал. Василий был старше Алексея. Друзьями особыми они не были. Но относился Василий к Алексею очень по-доброму. При некоторых своих тяжелых отрицательных качествах, даже распущенности в быту, Василий был храбр и уважал храбрость в других летчиках. В частности, в Алеше".
В свое время Алексей Микоян пострадал из-за приятеля, Льва Булганина. Однажды, уже после войны, Алексей случайно встретил его. Они обрадовались друг другу. Зашли в кафе, посидели, поговорили, немного выпили. Распрощались, а Лев решил добавить. В итоге домой еле пришел, вызвав гнев отца, в ту пору министра обороны. А Алексей Микоян был в то время уже командиром полка в Кубинке. Полк был отличным и считался лучшим в Московском округе. Несколько раз Алексей возглавлял колонну истребителей полка в парадах над Красной площадью. И тем не менее последовала команда: "Убрать его из Кубинки!". Создали комиссию, нашли недостатки, сняли с
Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями
295
должности командира полка, и направили заместителем командира полка в Белоруссию. Вскоре он стал там командиром полка и был направлен на учебу в Академию Генштаба имени К.Е. Ворошилова. После окончания ее он попросился на Север. Служил в Аллакурти, сначала заместителем командира, а потом командиром полка, дивизии. Оттуда уехал командиром дивизии в Германию. Там стал командиром корпуса. А потом был назначен заместителем командующего ВВС округа по боевой подготовке во Львове.
Об этом периоде работы Микояна рассказывал мне его тогдашний начальник генерал-полковник В.П.Бабков: "В конце 1954 г. или начале 1955 г., когда я был командиром корпуса, Алексея Анастасовича назначили командиром дивизии. Работал он очень хорошо. Он был храбрым парнем, летал здорово – днем и ночью, в любых условиях, смело и грамотно, получил и 1 класс, и звание Заслуженного военного летчика. Начальником штаба был у него сын маршала Василевского – Юрий Василевский, они хорошо сработались. Алексея Анастасовича отличало доброе, ровное отношение к людям. В его хозяйстве всегда и везде был четкий порядок. Он был исключительно инициативным, разумным, организованным и грамотным командиром, человеком". После Львова Алексей Анастасович стал командующим ВВС Туркестанского военного округа, генерал-лейтенантом. Здесь, помимо прочего, он обеспечивал надежную работу поисково-спасательной службы космических полетов. И это была его последняя летная работа. Потом он был переведен в Москву и назначен одним из руководителей Управления воздушным движением ВВС страны. Везде его встречали с симпатией и любовью. Его не надо было просить ни о чем. Друзья боялись при нем обмолвиться словом не только о своих, но и о чужих бедах или неурядицах. Он рвался помочь всем и помогал, забывая себя. Обстановка на работе была весьма нервной, напряженной, и Алексей Анастасович умер в 1987 г. в 60-летнем возрасте от инфаркта. Один из друзей так и сказал на прощании с ним: "Мы виноваты, что не сберегли его".
Вано Анастасович Микоян
С Вано Анастасовичем Микояном мое личное очное знакомство было кратким. Как-то я оказался в ОКБ А.И. Микояна на каком-то торжестве. Я подошел к нему, представился и подарил ему свою книгу «Летчики-испытатели». Я сказал ему, что в ней немного рассказано о его братьях-летчике-испытателе Степане Анастасовиче и весьма подробно – о военном
296
летчике Алексее Анастасовиче. Он был удивлен неожиданной встречей с незнакомым человеком, насторожен и практически ничего не сказал в ответ, кроме сухих слов благодарности. Прошло несколько лет, никакой связи с Вано Анастовичем у меня не было. Алексей Анастасович давно уже был в лучшем из миров. Однажды я увидел на каком-то торжестве младшего из братьев – Серго Анастасовича, но не подошел к нему, и единственным из Микоянов, с кем я регулярно и тесно общался, был старший из братьев летчик-испытатель Степан Анастасович. Гораздо реже и менее плотно, но довольно регулярно мы общались с сыном Артема Ивановича Микояна – авиаконструктором Ованесом Артемовичем.
Не дождавшись отклика Вано Анастовича на мою книгу и годы спустя, узнав, что этой книги у него нет, я решился позвонить ему.
Но прежде чем рассказать о наших беседах с ним, приведу информацию о нем из Википедии.
Вано (Иван) Анастасович Микоян (1927 – 2016 – советский и российский авиаконструктор. Сын Анастаса Микояна, племянник авиаконструктора Артема Микояна.
Во время учебы в элитной 175 школе г. Москвы, был участником тайной организации «Четвертый рейх». 18 декабря 1943 года вместе с другими членами организации был выслан из Москвы сроком на 1 год. В 1944–1945 годах учился в авиационно-техническом училище в Сталинабаде, затем окончил Военно-воздушную инженерную академию им. Жуковского.
С 1953 года работал в ОКБ им. А. И. Микояна: помощник ведущего инженера, ведущий инженер по летным испытаниям, ведущий конструктор по истребителям семейства МиГ-21. В 1965 году был назначен ведущим конструктором по истребителю МиГ-23, с 1968 года – технический руководитель по совместным государственным испытаниям. С 1973 года – заместитель главного конструктора по фронтовому истребителю МиГ-29. Государственная премия СССР 1981 года – за МиГ-21. Государственная премия СССР 1988 года – за МиГ-23
Вот наша краткая беседа, состоявшаяся в апреле 2014 года.
Вано Анастасович Микоян Вано Анастасович Микоян Вано Анастасович Микоян Вано Анастасович Микоян
297
Я представился и сказал о своем интересе к теме летных испытаний, в частности, в ОКБ А.И. Микояна. Вано Анастасович ответил глухим, невнятным голосом:
– Я чувствую себя неважно. Состояние мое плохое. У вас есть книга «Летчики-испытатели МиГов»?
– Есть, – отозвался я. – Но мне интересно узнать Ваше мнение о них, об их работе, ведь Вы были рядом с ними в гуще событий. Ведь всё через ваши руки прошло. Хотелось бы и о Вас узнать поподробнее, в частности, о том, как Вы пришли в авиацию. Когда Вы будете чувствовать себя получше, бог даст, встретимся. Я передам Вам книгу «Летчики-испытатели», которую я дарил уже вам, но кто-то, видимо, умыкнул ее.
– Нет, у меня нет этой книги. У меня дома специальная полка есть авиационная, там все, что касается моей работы. Там этой книги у меня нет.
– Я дарил Вам, лично, ее в КБ, после какого-то торжества. Очевидно, ее кто-то заиграл тогда же. Это бывает. Я дважды дарил космонавту Гречко свою книгу о летчике-испытателе С.Н. Анохине – через разных людей, узнав об его интересе к ней. Но книга до него не доходила. Когда я лично ему вручил ее в третий раз, он сказал, утешив меня: «Плохие книги не крадут!» Я запомнил ту встречу с Вами, потому что для меня это была честь. Я хорошо знаю Степана Анастасовича, знал Алексея Анастасовича, встречался не раз с Артемом Ивановичем, а однажды – даже с Анастасом Ивановичем. Серго не знал, но его хорошо знал мой старший брат, который с ним встречался в Ташкенте.
– Нет, не в Ташкенте, в Душанбе!
– Нет, именно в Ташкенте.
– Мы были тогда школьниками. Мы были в Душанбе…
– Вы говорите своем военном детстве, я же говорю о другом. Серго был уже взрослым человеком, тогда он работал в качестве ведущего научного сотрудника в Институте Латинской Америки и оказался в Ташкенте. Они встречались в доме моего старшего брата, они там подружились. Мой брат хорошо знал Алексея Анастасовича. Я также его узнал, встречаясь в Москве уже. Именно о нем я весьма подробно написал в книге «Летчики-испытатели». Бог даст, я Вам подарю ее снова…
298
Вано Анастасович молчал, и я сменил тему разговора: «Несколько дней тому назад мы отмечали годовщину гибели Федотова…»
– 4 апреля – день его памяти… отозвался он.
– Вот как раз мы его отмечали на Быковском кладбище.
– Пролетал самолет?
– Да. Роман Таскаев – на Як-130…
Вот и вся наша первая телефонная беседа.
Потом уже, работая над очерком о выдающемся советском летчике-испытателе Г.А. Седове, в частности, услышав его рассказ об одном небывалом летном происшествии с ним, я решился вновь позвонить Вано Анастасовичу Микояну, ведущему инженеру по тем летным испытаниям, которого Седов ценил чрезвычайно. Ниже приведены записи наших последовавших нескольких бесед. Думаю, они интересны не только мне.
В следующий раз я позвонил В.А. Микояну в первых числах января 2015 года:
– Вано Анастасович, хочу поздравить Вас прежде всего с Новым Годом и пожелать доброго здоровья. Если у Вас не пропал интерес к моим книгам, я бы мог их Вам как-то доставить…
– Нет, не пропал. Но я уже не встаю, лежу. У меня жена больная и я больной. Если через вахтера отдать. А он мне передаст…
– А какой у Вас адрес?
– Тверская улица, дом 8, корпус 2, строение 4, подъезд 2… Сегодня Вы привезете?
– Нет, я смогу привезти книги в начале февраля.
– Понимаете, я плохо себя чувствую, я еле хожу. Второй раз ногу сломал…
– Сочувствую Вам... А сейчас можем поговорить немножко.
– Немножко можем.
– Я хотел расспросить Вас про Седова.
299
– Да!
– Меня попросили написать очерк о нем в «Крыльях Родины». Но мне не достает мнения о нем людей, которые знали его давно и основательно – так, как Вы.
– Прежде всего, он – выдающийся летчик. Его из Чкаловской военные выгнали. Выгнали, поскольку он полет выполнил по-своему, правильно, а его начальник сказал: «Уволить и не давать летать!» А Артем Иванович взял его, сказав: «Иди ко мне работать!». И он начал работать на МиГ-17. Он испытал МиГ-19 полностью. Он на всех машинах летал. И на МиГ-21 тоже! Это был выдающийся человек. У него были уникальные просто полеты. Он еще чем уникален как человек. Он в 94 года решал задачи алгебраические. Но что самое удивительное, он, играя вслепую с двумя шахматистами, не видя их досок, играл с ними и выигрывал у них. Я при этом присутствовал. Он очень грамотный, эрудированный человек с феноменальной памятью.
– Мало того, что он был выдающимся летчиком-испытателем, он же был еще главным конструктором замечательных самолетов МиГ-23 и МиГ-27, а Вы, кажется, были ведущим инженером по их испытаниям…
– Да, я работал и на этих машинах, он приезжал к нам на Волгу, в Ахтубинск. (Здесь располагается испытательная база Научно-испытательного института ВВС – Г.А.). Помню, в машине МиГ-23 немного капал керосин в канал воздухозаборника, но я требовал не прекращать из-за этого летных испытаний. Ему пожаловались на меня. Он меня позвал: «Вы думаете, я буду Вас ругать?» Я говорю: «Нет, не будете!» «А почему Вы разрешаете полеты?» «Григорий Александрович, наш самолет в секунду пропускает 80 кг воздуха. А капает две капли в секунду. Это – ничего!» Он: «Продолжайте летать! Я Вам разрешаю!» Он мне доверял полностью!
Самолет МиГ Самолет МиГ Самолет МиГ Самолет МиГ -23
300
– Он был в восторге от всей семьи Микоянов. Артема Ивановича он боготворил.
– Артем Иванович сам боготворил Григория Александровича… Когда Седову исполнилось 92 года, я позвонил и поздравил его. Он вспомнил, как приезжал ко мне в Ахтубинск…
– Он в качестве главного конструктора сыграл также большую роль в создании многофункционального истребителя – МФИ (новаторский перспективный проект самолета пятого поколения 1.42 – 1.44)…
– Да. Но потом прекратили эту важную работу, когда перестали финансировать ее. Он полгода был как бы парализован. Главным конструктором назначили другого. Негодного парня. И потом, в конце концов, в 2000-м году сделали первый вылет этого самолета. И сказали: «Машину передаем Сухому!» Потом через пять лет, уже Путин нашел деньги, и тему передали Сухому. И суховцы сделали машину Т-50. Вот она сейчас летает. Но она хуже нашей!
– Хуже!
– А наша стоит, покрытая пылью.
– А какова роль Седова в создании этой машины – 1.42?
– Главный конструктор! Он подписывал все чертежи, согласовывал все решения. Проводил все совещания. И пока проектировали и строили самолет на заводе, он полностью контролировал все работы…
– У него была удивительная жена – военный врач-хирург. Смерть ее его подрубила (детей у них не было).
– Да. Она умерла на год или два раньше его. А он прожил 94 года.
– Он также – создатель микояновской школы испытателей.
– Да, да!
– Он любил очень Федотова.
– Вано Анастасович, а как Вы считаете, гибель Федотова – это его ошибка или что-то иное…
– Его ошибка. Он думал, что его машина по топливу была пустая, а машина была полная. И разворот к посадочной площадке совершенно разный
301
– с пустой машиной или тяжелой. Он КДП запросил: «У меня ничего не течет из бака!?» «Нет, нет, все чисто!». Он проверил приборы и сделал заход… как на пустой машине. Вот причина.
Седов очень высоко оценивал Федотова. И Нефедова, – сказал Вано Анастасович.
– Мосолов тоже о Нефедове очень тепло отзывался. Мы с ним были на могиле Нефедова, после открытия памятника Щербакову на Новодевичьем кладбище. И он, Мосолов, о Нефедове особенно тепло отзывался.
– Они – одногодки, и жили в одной квартире, вместе жарили колбасу… И потом, когда Володя погиб, Мосолов продолжил летать. Нефедов был хорошим парнем. Я очень дружил с ним. С Мосоловым я не так был дружен. Нефедов приехал однажды на юг, где мы отдыхали в Крыму и заехал ко мне. Я отцу сказал про него. Он: «Приглашай!» И Володя целые сутки провел с женой у нас в гостях. Отец его зауважал. И когда случилась с ним беда, тогда отец помог с кладбищем Новодевичьим.
Теперь я сказал бы вещь только для Вас. Характеристика Мосолова как человека. Когда Володя Нефедов получил Героя, они жили с Мосоловым в одной квартире. Мосолов с ним не разговаривал, пока тот не погиб. Это Мосолов был так обижен, что ему не дали, а Нефедову дали это звание за высотные полеты. Он не разговаривал с ним вообще, живя в одной квартире двухкомнатной. Это говорит о Мосолове как о человеке, о его самомнении, понимаете? Дальше все тоже самое – Седов был в опале у него…
– Мосолов о Седове до конца дней своих был негативного мнения. Седов очень удивлялся этому.
– Вано Анастасович, уточните, пожалуйста, характеристику преемника Седова на посту главного конструктора проекта 1.42. Что он был не так энергичен и не так разумен, как он?
– Как главный конструктор он был куда бы ни шло, но как руководитель темы он был никто.
– Седов был гораздо выше?
– Конечно!
Я не хотел напрягать больного человека, и наш разговор на том закончился. В следующий раз я позвонил Вано Анастасовичу в марте 2015.
302
Поводом послужили сомнения Григория Александровича Седова о его невероятном летном происшествии, которое в беседе со мной он, не без сомнений, назвал «кувырком», то есть поворотом самолета на 360о вокруг поперечной оси.
Вано Анастасович сразу понял, о чем я сказал – со слов Седова:
– Мы так и не поняли, что произошло. Что-то случилось с бустером, с электрогидравлической системой управления. Седов помнил, что три раза его забрасывало по перегрузке. Он терял сознание, он не знал…
– А перегрузка была в первый раз 15, – он говорил.
– 13!
– А потом она с каждым разом уменьшалась, говорил он мне. Из-за того, что напор уменьшался.
– Да! Он видел 13, а было – 15! Самолет имеет право при этом развалиться или получить существенные повреждения.
– Но самолет был облегчен, – говорил Седов, – поэтому он выдержал.
– Так я понял, что это был заброс по углу атаки и происходил поворот на 360 градусов, «кувырок»?!
– Нет, не «кувырок»! Он увеличивал угол атаки, а потом опускал нос…
– Скажите, а на какой угол он выходил?
– Зайчик был вне ленты осциллограммы…
– Он говорил, что это был «кувырок» – на 360 градусов.
– Тогда это не считалось так.
– А он говорил, что нечто подобное было у его коллеги по прежней работе – в НИИ ВВС – Василия Григорьевича Иванова на СМ-2.
– Этого я не знаю. Это летчик военный.
– Когда я рассказал о суждении Седова руководителю исследований в области динамики полета в ЦАГИ академику Г.С. Бюшгенсу, он тоже не знал об этих случаях. Он не поверил, что нос уходил вверх и совершал полный оборот вокруг поперечной оси Z.
303
– Это был заброс по перегрузке… Без полного оборота на 360 градусов...
– Но в штопор самолет не сваливался!
– Нет! Нет!
Я сменил тему разговора:
– Седов говорил о каком-то своем противостоянии с летчиком-испытателем Г.К. Мосоловым, о том, что Георгий Константинович относился к нему не очень уважительно. В чем тут природа?
– После своей аварии Мосолов считал, что его назначат заместителем главного конструктора. Но назначили не Мосолова, а Седова. У Мосолова характер очень тяжелый. Он – хороший летчик, но характер у него тяжелый. Его поставили во главе Методсовета ОКБ. Он очень обиделся. И свою обиду он связал с Седовым. Будто Седов занял его место.
– У Мосолова я не обнаруживал авторитетов, за исключением Артема Ивановича, который был для него авторитет абсолютный.
– Мосолов считал себя высшим авторитетом в летном деле.
– Седов был главным конструктором по МиГ-23 и МиГ-27, и он говорил о большой Вашей личной роли по этим машинам…
– Я был ведущим по испытаниям этих самолетов. У меня было 12 самолетов – во Владимировке. Я был хозяин испытательных полетов этих машин – с первой по двенадцатую. Все испытания, все ремонты, все смены двигателей, все поломки я помню как сегодня.
– Седов очень тепло говорил о Вас. Как и вообще о фамилии Микоян.
– Я бы сказал, он прав. Потому что нас четыре человека было в авиации. И все братья двигались по восходящей. Я был второй человек в нашем КБ по самолету МиГ-29, а фактически – первый! Потому что сменилось четыре главных конструктора, а я двадцать лет был заместителем главного конструктора по этой машине!
– По машине важнейшей, центральной!
– Да.
304
– Скажите, пожалуйста, а как вам видится судьба машины 1.42? Ведь это тоже – уникальная машина!
– Но она сегодня – это только музей!
– Может быть, сказалась смена главного конструктора. Пока главным был Седов все развивалось по восходящей с этим проектом…
– Нет, все дело в том, что кончилось финансирование. А потом нашу фирму подавил Генеральный конструктор ОКБ П.О. Сухого М.П. Симонов. И это направление отдали ОКБ Сухого…
– Но пока Седов оставался главным, была какая-то надежда на реализацию проекта, а вот Воротников…
– Уже не было надежды и при Седове.
– Но, говорят, Воротников был гораздо более слабый преемник…
– Это – не то слово! Но Седов ушел потому, что понял, что бразды надо отдавать, что это дохлое дело, что самолета этого не будет. Потому что пробился «Сухой»!
– А если вместо Воротникова был бы более энергичный человек?! Все равно это был для вас обреченный проект?
– Нет, не обреченный. Это самолеты разного веса…
– Значит, Вы говорите, если бы главным конструктором проекта 1.42 был не Воротников, будущее, возможно, было бы более перспективным?
– Нет, финансы так разложили, и военные так считали, что перспективы у Сухого больше.
Самолет МиГ (проект 1.44) Самолет МиГ (проект 1.44) Самолет МиГ (проект 1.44) Самолет МиГ (проект 1.44) Самолет МиГ (проект 1.44) Самолет МиГ (проект 1.44) Самолет МиГ (проект 1.44) Самолет МиГ (проект 1.44)
305
– Но проект 1.42 получил одобрение ВВС…
– Да. Но потом, когда кончились деньги, им сказали: выбирайте одно из двух! И выбрали Сухого.
– Но, может быть, выбрали их потому, что там был более пробивной руководитель проектов?
– М.А. Погосян всё сделал.
– Да. А если бы во главе КБ Микояна стоял такой же энергичный человек, то, может быть, проект 1.42, который, по объективному суждению специалистов, имел большие преимущества, даже с нынешних позиций, чем проект Т-50, то перспектива Микояновского КБ была бы более радужной сейчас.
– У них Т-50 не получился.
– А проект 1.42 имел характерстики более предпочтительные, чем Т-50 изначально…
– Конечно. Он был выше классом!
– Удивительный человек, Григорий Александрович Седов. Я начал писать о нем лет тридцать тому назад. Он, прочтя тогда мой большой очерк о себе, одобрил его как правдивый, но попросил не публиковать его, пока он жив. Вы представляете, какое благородство у человека.
– Да.
– Я сейчас опубликовал в журнале «Крылья Родины в первом номере первую часть большого очерка о нем. В двух следующих номерах будет продолжение.
– Хорошо бы мне переслать их…
– Вот я пытаюсь понять, как мне лучше это сделать. Сам я по состоянию здоровья не могу это сделать. После инсульта… Но буду пытаться как-то это сделать.
– Я сам в полубольничном состоянии. Я тоже – с инсультом. Я уже пятнадцать лет.
– А я месяц после него.
– Но у Вас всё впереди. Вы через Степана можете всё передать.
306
– Хорошо, я попытаюсь передать через Степана Анастасовича, с ним мы регулярно общались до моей болезни. У него все мои книги есть… Вано Анастасович, дай бог Вам здоровья, дай бог сохранить на долгие годы такой же светлый ум, как сейчас…
– Здоровья не будет. Дай бог памяти!
– Да, дай бог сохранить такую крепкую, удивительную память.
– С Седовым было у меня несколько эпизодов памятных, как и с другими выдающимися летчиками. Полутрагических…– продолжил беседу Вано Анастасович.
– Я где-то читал историю о том, как Вы лично отпиливали кончик крыла МиГ-21.
– Это было на Е-4 (будущем МиГ-21)… Тогда обнаружилась тряска крыла, и посчитали, что, если обрезать кончики крыльев, то она исчезнет. Я залез на крыло и стал отпиливать ножовкой – 300 мм. Я, конечно, бумагу получил соответствующую. Но не показал никому. Начальник цеха, увидев меня с ножовкой у крыла, чуть не сошел с ума.
– Но Вы его как-то не без юмора успокоили…
– Да!.. Я все помню.
– А эффекта ожидаемого достигли от этой операции?
– Эффекта не было никакого. Тряска была из-за элеронов, не из-за этого.
– Ну, а восстановили законцовку потом?
– Нет. В этом не было необходимости. Я хранил ее, но, когда мы переезжали, она пропала…
Наши беседы продолжились месяц спустя, в апреле 2015 г.:– Вано Анастасович, я хотел бы прочесть дополнение, которое я в статье о Седове по поводу кувырка. Вот я читаю: «До своего недавнего основательного разговора о Г.А. Седове с Вано Анастасовичем Микояном я не собирался писать в настоящем кратком очерке о той очень существенной и развернутой поправке, которую Г.А. Седов внес в последние годы жизни в свой рассказ о серии уменьшавшихся огромных перегрузок, начиная с 15 единиц в описанном выше своем полете на самолете Е-4.
307
– Не начиная, – поправил меня Вано Анастасович. – Он сначала сделал перегрузку маленькую, а потом его забросило на 15. Большая перегрузка была финальная.
– Да, – согласился я. – Эта поправка касалась слишком серьезного, хоть и весьма будничного, высказанного им по зрелом размышлении замечания о том, что на самолете Е-4 случайно, непреднамеренно, но еще в 1955 году им, Седовым был выполнен «кувырок». Поворот на 360 градусов в плоскости тангажа вокруг поперечной оси самолета.
– Я думаю, что не полный оборот! «Кувырок» – это петля. А у него при большой перегрузке нос поднимался и опускался при маленькой перегрузке. И потом это повторялось.
– Он уверен был, что это поворот на 360 градусов.
– Не буду спорить, – заметил Вано Анастасович.
А я продолжил читать:
– И неожиданное прозрение пришло Седову, по-видимому, после того, как стала известна в мире в качестве уникальной чрезвычайно смелая фигура высшего пилотажа «чакра Фролова» – разворот в плоскости тангажа на 360 градусов с малым радиусом, своеобразный воздушный кульбит. При выполнении этой фигуры самолет делает «мертвую петлю» малого радиуса и на очень малых скоростях полета, практически разворачиваясь вокруг своего хвоста. Эта фигура высшего пилотажа впервые была продемонстрирована публично летчиком-испытателем ОКБ Сухого Евгением Ивановичем Фроловым в 1995 году на самолете Су-35. Ее можно выполнить на самолетах с отклоняемым вектором тяги, в частности, таких как Су-30МК, МиГ-29ОВТ.
– Да.
– При выполнении этой фигуры самолет с набором высоты уменьшает скорость по аналогии с фигурой «колокол». Затем уже из этого положения делает «мертвую петлю» малого радиуса и на малых скоростях полета разворачивается вокруг своего хвоста. В отличие от знаменитого ныне кульбита, выполненного Фроловым осознанно, «кувырок» на самолете Е-4 произошел с Седовым, повторимся, хоть и на сорок лет ранее, но непреднамеренно.
– Две разные вещи, – возразил Вано Анастасович. – У Фролова – отклоняемое сопло, а Седова – аэродинамика забросила.
308
– Да! Причем никаких намеков на свой приоритет Седов не выказывал. Более того, он утверждал, что нечто подобное произошло еще ранее на самолете СМ-2, пилотируемом Василием Гавриловичем Ивановым. Об обоих случаях, со слов Седова, с его первоначальным предположением не без сомнения о сваливании самолета в штопор, в тех быстротечных и непонятых по горячим следам полетах, рассказывалось выше. Отличие от «чакры Фролова» состояло также в том, что первый «кувырок» на самолете Е-4, обусловленный отказом системы управления стабилизатором, произошел на весьма большом скоростном напоре. «Это была индикаторная скорость где-то в районе 700 км в час, – рассказывал Григорий Александрович. – Высота полета – около 5 км. И во время переключения вспомогательной электрической системы на основную гидравлическую или обратного переключения, из-за непонятного отказа стабилизатор оказывался полностью отклоненным носком вниз. И у меня случился первый заброс перегрузки до 15. Сознание я не терял, перегрузка действовала кратковременно, но что произошло, не осознавал. Казалось нечто вроде штопора. Пришел в себя. Нос самолета опущен вниз градусов на 45. Затем у меня произошло это явление с забросом перегрузки вторично. Стабилизатор неожиданно и быстро отклонился полностью носком вниз».
«В этом же полете?» – спросил я Седова.
«При этом же выводе», – ответил он. И опять перевернулся самолет относительно поперечной оси, как теперь понятно, на, примерно 360 градусов, причем штопора, как теперь стало ясно, не было.
«Без рысканья?» – спросил я.
«Ну, да», – ответил он.
– Понимаете, в чем дело, – пояснил Вано Анастасович. – Дело в том, что, по рассказу Седова, было три заброса, а по записям их было пять. Показали ему запись, а он говорит: «Я помню три, пять не помню. Значит, он сознание терял!»
– Вот я пишу дальше, – продолжил я чтение: «Переговорив уже после публикации предыдущих частей настоящей статьи в нашем журнале с ведущим инженером по испытаниям этой машины Вано Анастасовичем Микояном и лишний раз убедившись в том, что так оно и было, решил внести эту поправку. Вано Анастасович вспоминал, что приземлившись Григорий Александрович возбужденно сообщил, что самолет многократно,
309
не менее трех раз, независимо от летчика, выходил на очень большие, но постоянно уменьшавшиеся забросы перегрузки. Судя по записям, говорил Вано Анастасович, штопора не было. Да, были забросы подряд пять раз на перегрузки последовательно уменьшавшиеся, начиная с 15».
– На осциллограмме, – заметил Вано Анастасович, – некоторые «зайчики» оказывались вне ее краев.
– Да.
– Это косвенно указывало на справедливость предположения, ставшего убеждением Седова, о выходе самолета на большие и сверхбольшие углы атаки. Вано Анастасович подтвердил слова Седова о том, что причина отказа системы управления на самолете Е-4 так и не была установлена… Но он без колебаний принял точку зрения Седова о том, что у него пять раз в одном единственном полете произошел «кувырок».
– Заброс по перегрузке. А полный «кувырок» не подтверждаю, – твердо сказал Вано Анастасович …
– Но Седов убежден был в последнее время, что это был именно «кувырок». После того, как он услышал о феноменальном «кульбите Фролова», он суазал: «Я прозрел! Других вариантов не могло быть. Заброс на 15 градусов и нос продолжал идти вверх. Высота полета при этом не менялась практически. Перегрузка действовала кратковременно, поэтому сознание не терял». Он был убежден, что это был «кувырок».
– Я считаю, что он терял сознание, потому что он говорит о трех перегрузках, а было пять…
– То есть, Вы не уверены, что это был «кувырок» на 360 градусов.
– Да, я не уверен. Тогда об этом не говорили.
– Да, тогда об этом не говорили, – заметил я. – Но тогда и он этого не говорил. Он даже говорил, что вроде бы штопор был. А потом, когда он узнал о фигуре «кульбит», выполненной на Су-27 Фроловым, он сказал: «Я прозрел».
– И вообще на Е-4 штопора не было.
– И он тоже, как и Вы сейчас, говорил, что штопора никакого не было. Он говорил, что единственный вариант, это поворот вокруг поперечной оси на 360 градусов, то есть кульбит.
310
– Когда говорил?
– Вот-вот сейчас, незадолго до смерти.
– Я не понимаю этого. Я на эту тему не разговаривал с ним. Тогда не было кульбита, по записям был заброс по перегрузке и потом выход из перегрузки…
– Но по записям и не могло быть, если «зайчик» ушел за границы осциллограммы.
– Правильно, – согласился Вано Анастасович.
– Значит, может быть, этот «зайчик» и совершал кульбит вне границ осциллограммы. Он об этом и говорил, понимаете.
– Я не знаю, сейчас трудно установить.
– Но он убежден, что поскольку высота уменьшилась очень мало, а это повторялось пять раз, значит, это был поворот на 360 градусов все-таки.
– Тут не могу судить. Дело в том, что мы считали, что произошел отказ в бустерной системе, но мы не нашли, в чем именно. Загадка до сих пор.
– Вано Анастасович, я все-таки его точку зрения о кульбите оставлю.
– Пожалуйста.
После этого я задал Вано Анастасовичу другой вопрос, совершенно не связанный с техникой: «В интернете есть инсинуации всякого рода по поводу эпизода с сыном Шахурина и с Вашим пистолетом. Скажите, пожалуйста, как было на самом деле?»
Мне трудно было задать этот вопрос, поскольку я чувствовал, что перехожу грань приличия. Со Степаном Анастасовичем, его старшим братом, мы не раз беседовали об их молодых годах, он весьма критически вспоминал, в частности, Василия Сталина, но никогда он не рассказывал о своих младших братьях, если не считать его печальных воспоминаний об обстоятельствах гибели на фронте его брата летчика Владимира. Тем удивительнее для меня оказалась вполне благожелательная реакция Вано Анастасовича на мой, казавшийся мне самому не слишком деликатным вопрос. Прежде, чем привести ответ Вано Анастасовича, отметим, что тема эта больная не только для него, но и для его детей, как можно судить из их
В.А. Микоян , 2000, 2000 , 2000 -е годы е годы
311
письма в редакцию газеты «Комсомольская правда», которое они написали уже после ухода из жизни своего отца. Вот это письмо:
В ответ на статью Леонида Репина в той же «Комсомольской правде» от 29 июня 2019, которую тот назвал: «Дети Кремля» готовили в Москве фашистский переворот». Ниже приведены отрывки из этой статьи, имевшей подзаголовок: «Судьбу заговорщиков – 16-летних наследников высших партийных чиновников – решил лично Сталин»:
«Эта история случилась в Советском Союзе 3 июня 1943 года. В самый разгар Великой Отечественной войны, практически под стенами Кремля. Его звали Володя Шахурин – сын наркома авиационной промышленности. Она – Нина Уманская, единственная и обожаемая дочь Константина Уманского, только что назначенного послом СССР в Мексике. Володе и Нине по 16 лет, они учатся в одном классе. То, что случилось дальше, трудно вообразить: у Большого Каменного моста мальчик убивает Нину выстрелом в затылок буквально с двух шагов и сразу стреляет себе в голову. Постовой, находившийся неподалеку, возле кинотеатра «Ударник», услышав выстрелы, кинулся к Большому Каменному мосту и застал жуткую картину: двое подростков в луже крови... Милиционер бросился к телефону-автомату, «Скорая» прилетела буквально минут через пять. Врачи установили, что девочка мертва, а мальчик дышит. Его оперировал знаменитый хирург Александр Бакулев, живший в этом же доме-громаде. Несмотря на усилия лучших врачей, через два дня, не приходя в сознание, Володя умер. О происшедшем доложили главе всесильного НКВД Лаврентию Берии, и он приказал немедленно засекретить случившееся. Причины для этого были более чем веские...»
Леонид Репин беседовал с информированными жителями знаменитого дома правительства, рядом с которым произошла трагедия: «… Больше всех рассказала Тамара Тер-Егиазарян, жившая в этом доме с 1931 года, много сделавшая для создания музея «Дом на набережной» и ставшая его первым директором… Она рассказала, что друзьями Володи Шахурина были дети высокопоставленных советских начальников, среди них два сына Анастаса Микояна – Вано и Сергей, Леонид Аллилуев – сын племянника Надежды Аллилуевой, жены Сталина, Артем Хмельницкий – сын генерала Хмельницкого, адъютанта наркома обороны Ворошилова, Леня Барабанов – сын помощника Микояна, Петр Бакулев – сын главного хирурга страны. Все ребята учились в элитнейшей 175-й московской школе. Девчонок в свою «игру» не принимали: народ, мол, ненадежный, хранить настоящие тайны не
312
умеют. А играли взрослеющие мальчики ни много ни мало... в правительство. Володя был вождем, остальные – министрами. Правда, со школьными портфелями. Так мне рассказывала Тер-Егиазарян. Но в реальности все оказалось еще более захватывающе. Берия поручил расследование двойного убийства известному всей стране следователю Льву Шейнину, человеку многоопытному в уголовных делах, к тому же писателю: его «Записки следователя» были уже тогда очень популярны. И вдруг совершенно неожиданно для самого следователя дело развернулось убойным, сногсшибательным образом. Более всего Шейнина поразил тот факт, что на месте преступления не нашли оружия. Даже стреляные гильзы отсутствовали…
Мать Шахурина клялась, что в их семье никогда оружия не было! И тут совершенно неожиданно раскололся Вано Микоян: «Это мой вальтер». Я незаметно взял его у отца. У него целая коллекция оружия». Стащил, надо полагать, по просьбе Шахурина. Задумал тот уже тогда расправу или пистолет понадобился для «игры», теперь не скажет никто. А «игра» этих мальчишек, как выяснилось, была даже не страшна – она была ужасна. Потому что мальчики играли не в советское правительство, а в немецкое, фашистское! Они надумали создать четвертый рейх, которого еще не было даже в фашистской Германии. У них был план: независимо от исхода войны собраться далеко от Москвы, за Уралом, и там, постепенно продвигаясь и таща за собой верных людей, которых пока что не было, захватить власть в стране. Все эти дикие, безумные планы стали известны, когда неожиданно всплыл дневник Шахурина. Дальше – больше. Дома у Шахурина при обыске нашли книгу «Гитлер говорит» и прочую всякую дрянь, включая фашистскую атрибутику. Мальчишки уже не играли, а творили серьезное дело: принимали в свой «четвертый рейх» после особой клятвы, подписанной кровью. Готовили и публичные акции: как-то скроили фашистский флаг, на тайных сборищах надевали красные повязки со свастикой и называли друг друга «штандартенфюрер» и «группенфюрер». Шахурин вообще требовал, чтобы к нему обращались не иначе как «фюрер». На своем первом сборище в апреле 1943 года Шахурин был в неизвестно где и как добытом фашистском кителе.
Их всех взяли – кого дома, кого в школе, и допрашивали жестко, хотя, насколько известно, пыток не применяли. Но было достаточно и пронзительного взгляда следователя или прямого вопроса, поставленного суровым голосом. Они раскололись все.
313
Берия подробнейше доложил обо всем Сталину. Вождь якобы произнес одно слово: «Волчата...»
Подводя итог расследования, Сталин произнес, решая судьбы мальчишек: «Погублено две жизни. Не будем увеличивать». Генералиссимус знал, разумеется (наверняка Берия доложил), что между собой мальчишки называли его «наставником».
Генеральный прокурор Советского Союза и нарком госбезопасности СССР определили меру наказания юных членов «четвертого рейха»: выслать из Москвы в города Сибири, Урала и Средней Азии под поручительство родителей на один год. Легким испугом отделались.
А злополучный вальтер на месте преступления подхватил Вано Микоян, безнадежно влюбленный в Нину и проследивший за ней и Шахуриным. Он слышал, как Нина на призыв Володи остаться рассмеялась. Шахурин выхватил пистолет. Став невольным свидетелем убийства, Вано сразу сообразил, что пистолет, принадлежавший отцу и им украденный, втянет в эту трагедию и его с отцом. Он схватил пистолет, подобрал обе гильзы и тут же исчез. За какие-то секунды до появления постового милиционера.
Вано Микоян в Душанбе окончил авиационно-техническое училище (пошел по стопам своего дяди, авиаконструктора Артема Микояна), а позже, уже в Москве, Военно-воздушную академию, и стал известным на весь мир авиаконструктором. Его брат Серго стал журналистом, историком-международником, главным редактором крупного журнала, доктором исторических наук… Петр Бакулев не захотел пойти по стопам отца и стал крупным ученым в бурно тогда развивающейся радиолокации. Вспоминали ли они те грозовые для всей страны дни, когда затеяли безумную «игру», об этом никто не расскажет. Никого из них уже нет в живых».
Ниже приведены также отрывки из письма главному редактору газеты «Комсомольская правда» Сунгоркину В.Н. внуков Анастаса Ивановича Микояна:
«Уважаемый Владимир Николаевич, в номере «Комсомольской правды» (еженедельник) от 27 июня – 4 июля с. г. в вашей газете опубликована статья Леонида Репина под заголовком «Дети Кремля» готовили в Москве фашистский переворот». Л. Репин выплескивает на страницы одной из ведущих газет страны фантастические выдумки, даже цитирует приватные разговоры И. Сталина с Л. Берией, как будто сам автор в
314
это время находился на приеме в кабинете у «Хозяина». Но это мелочь, над которой можно только иронично усмехнуться, а главное в другом – в том, что никакого детского или подросткового фашистского заговора и в помине не было. Все измышления Л. Репина о том, что дети высокопоставленных работников намеревались захватить власть, «создав четвертый рейх», и для этого собирались на тайные сборища, сшили нацистский флаг, носили повязки со свастикой, называли друг друга «штандартенфюрерами» и «группенфюрерами», давали клятвы, подписанные кровью, и даже готовили публичные казни, – просто откровенный бред! Равно как и то, что все они тут же, когда их «взяли», «раскололись» (лексика Л. Репина). Приведем истинные факты. И поверьте: никто лучше нас не знает всю канву этой истории и то, во что она вылилась для наших родителей. Мы все это доподлинно знаем с их слов, а также со слов главы нашей семьи Анастаса Ивановича Микояна.
Итак, убийца школьницы Нины Уманской и одновременно самоубийца – сын наркома авиационной промышленности Владимир Шахурин был психически неуравновешенным подростком с явными клиническими проявлениями. Мания величия, «комплекс Наполеона» были налицо. Отцу было не до него: он сутками пропадал на работе, а мать баловала сына и принимала рецидивы его поведения за неординарность. В. Шахурин и сам считал себя из ряда вон выдающимся и заявлял, что, когда вырастет, станет «советником товарища Сталина». Он записывал в тетрадь планы и схемы реорганизации власти и туда же вносил подходящие, по его мнению, кандидатуры для более успешного ведения дел в стране. Круг его знакомых был ограничен – именно так в эту тетрадь попали его одноклассники, и среди них 16-летний Вано Микоян, а заодно и на два года младше него 14-летний Серго Микоян, учившийся в той же школе. Кстати, никакой элитарности, как утверждает Л. Репин, в той 32-й (а не 175-й в статье Л. Репина) средней школе не было, там просто были хорошие учителя, которые преподавали по обычной школьной программе, и как раз чтобы предотвратить сползание в элитарность, не менее 30% учеников набирались из семей рабочих ближайшей фабрики. В. Шахурин собирал приятелей у себя дома и, помимо чисто подростковых разговоров о том о сем, вещал, как они все вместе во главе с ним создадут синклит верных, надежных и преданных помощников товарища Сталина. Никаким фашистским духом на этих мальчишеских посиделках и не пахло, да и с чего бы он был, тем более после нашей победы в Сталинграде?! Найденная уже после трагедии в квартире Шахуриных книга Гитлера «Майн Кампф» (а не «Гитлер говорит», как в статье Л. Репина)
315
появилась там у самого наркома Шахурина по особой рассылке для ознакомления высокопоставленных работников, с грифом «для служебного пользования».
В. Шахурин был влюблен в учащуюся той же школы Нину Уманскую, и, когда узнал, что ее отец назначен послом в Мексику и она уезжает с ним, «запретил» ей покидать Москву. Нина только рассмеялась в ответ, но Шахурин решил ее припугнуть, показать, какой он, как сейчас бы сказали, «крутой». Он пригласил на прогулку Вано Микояна и попросил дать ему поносить в кармане пистолет Вано (детям членов Политбюро и секретарей ЦК, достигшим 16-летнего возраста, было официально выдано табельное оружие на случай попыток их похищения немецкими диверсантами). Прогулка была к так называемому Дому правительства по ул. Серафимовича, где жила Нина (потом в литературе его назовут Домом на набережной). Там, оставив Вано Микояна ждать на Большом Каменном мосту, В. Шахурин спустился по ступеням, где была назначена встреча с Ниной накануне ее отъезда. Вновь услышав от нее твердое нет, парень потерял контроль над собой и нажал на курок. От отчаяния, в состоянии крайней экзальтации он там же выстрелил и в себя. Не ожидавший такого развития событий Вано Микоян так и остался стоять в остолбенении наверху и не скрывал (хотя Л. Репин пишет, что тот «раскололся совершенно неожиданно»), что пистолет Шахурин получил от него. Впрочем, по номеру пистолета это в любом случае было легко выяснить. Попутно заметим, что Вано Микоян не мог взять пистолет у отца, поскольку никакой коллекции оружия (как утверждает Л. Репин) у Анастаса Ивановича Микояна никогда не было. Да и не принято было в нашей семье воровать.
Как много лет спустя рассказывал следователь Л. Шейнин, изучив обстоятельства, он понял, что никакого политического подтекста в этой, по сути, бытовой драме не было. Шейнин уже намеревался отправить дело в архив, но вмешался Л. Берия и доложил Сталину…
… «Оформить» дело… было поручено известному своей жестокостью начальнику следственной части по особо важным делам НКГБ-МГБ СССР Л. Влодзимерскому… И 28 подростков арестовали. Не сразу, а так, что родители поначалу не знали, где они и что с ними: дети просто исчезли. Вано Микояна сутки искали баграми и сетями в Москве-реке в районе дачи: мать решила, что он отправился на речку и утонул. Успокоил ее только А. И. Микоян телефонным звонком: «Не волнуйся, все в порядке – Ваня в тюрьме (!)» – ему приватно все же сообщили верные люди. Спустя неделю Серго
316
Микояна, игравшего с собакой на даче, прямо в трусах и майке чекисты выманили за ворота (как бы прокатиться на машине) и тайком увезли на Лубянку. Там наши родители не «раскололись», как повествует Л. Репин, а провели в раздельных камерах внутренней тюрьмы Лубянки шесть месяцев, отказываясь признавать за собой вину.
Л. Влодзимерский орал на допросах, стучал кулаком по столу, запугивал: «Отсюда не выйдете, если не признаетесь!» (на рукоприкладство, которым он обычно не брезговал, у него санкции не было), но все было тщетно: они держались. И, лишь со временем получив указание отца – А.И. Микояна, которое передала на первом и последнем за полгода свидании их мать («Папа велел все подписать»), они подписали признания в том, чего не совершали, и «в награду» были сосланы в Душанбе, где находились под ежедневным надзором специально приставленного сотрудника НКВД…
Абсурдно, но все это происходило накануне и вслед за Курской битвой, после которой А. И. Микоян был награжден орденом Ленина с присвоением звания Героя Социалистического труда за обеспечение снабжения армии продовольствием, горюче-смазочными материалами, вещевым и финансовым довольствием, артиллерийскими снарядами, за контроль и распределение поставок по ленд-лизу, снабжение блокадного Ленинграда и многое другое».
Эти письма появились недавно. Они были ответом на поток грязных измышлений в Интернете, который со временем никак не уменьшается. А вот что, все более загораясь, ответил мне на вопрос об этой трагедии сам Вано Анастасович:
– Было указание начальника охраны КГБ генерала Захарова выдать оружие всем детям высоких руководителей… И мне выдали пистолет – тоже. Я никогда не носил его и хранил в тумбочке. И вот мне позвонил Володя Шахурин. По телефону-автомату он позвал меня в сторону Каменного моста и сказал: «Будешь охранять меня, возьми пистолет на всякий случай!». Я, ничего не подозревая, взял пистолет, и он был у меня в заднем кармане. Когда мы подошли к середине моста, он мне говорит, забрав пистолет: «Ты подожди меня, я сейчас вернусь». Я стою, стою наверху. Вдруг слышу два выстрела. Я – сразу вниз! По лестнице спускаюсь вниз и вижу – лежат два два неподвижных человека: была убита дочь Уманского, а у Володи была расколота голова. Мне было 13 лет. Я очень испугался. Картина была страшная. Пистолет валялся в стороне. Я его схватил, это я Вам говорю, абсолютно, как сейчас помню. Поднялся по лестнице вверх. Добежал до
317
Троицких, не Троицких, а Боровицких ворот, показал пропуск и вбежал, меня пустили. Прибежал в квартиру и тут же позвонил секретарю отца – Барабанову. Он мне говорит: «Никуда не уходи, сейчас я приду!». Он пришел ко мне. Я дрожу, он дал мне добрый совет: «Оставайся дома, никому, ничего не говори!» и ушел. (Пистолет, повторяю, был у меня законно. По поручению генерала Захарова, меня вызвали однажды на улицу у Каретного ряда. Там был такой полуподвал, и там был склад оружия: «Выбирай любой!». Серго, мой младший брат, тоже был при этом. Серго выбрал маленький пистолет, типа дамского. А я взял вальтер…)
Потом началось следствие, его вел Лев Абрамович Шейнин. Он поговорил со мной, я рассказал все. Он сказал, что это – уголовный номер. Но тем временем у Шахурина дома сделали обыск. И нашли записи какие-то с «планами» организации «Правительства». Это мне потом рассказали, в тюрьме уже. А я увлекался авиацией с 7 класса… И тогда Володя Шахурин как «Председатель правительства» меня назначил командующим авиацией, министром информации был Серго, кто-то был начальником охраны, кто-то еще кем-то… И вот по этому списку Сталин сказал: «Наказать всех!» Меня взяли и вытащили на Лубянку и там продержали шесть месяцев. Таскали на допросы и пытали разговорами. Правда, условия были хорошие, тюремные, но хорошие,… человеческие условия. Но, в конце концов, 18 декабря 1943 года меня вызвали на коллегию, там сидели… Деканозов,.. другие генералы, я их всех знал, поздоровался со всеми. Они со мной не поздоровались. Никто. А такой был Влодзимежский, генерал, он сказал: «Мы разобрались, в чем дело, вот тебе приговор: высылка из Москвы, на год, в Среднюю Азию!». Я стал говорить, что все это не так. Он мне: «Разговор окончен, можешь идти!» Я ушел, с сопровождающим. Зашел в камеру, сопровождающий стоит и говорит: «Собирай свои вещи!» Я забрал вещи. И он меня повел коридорами и вывел в районе тюрьмы в какой-то зал, типа вокзальной комнаты со скамейками. И там я увидел свою мать и Серго, я ничего не знал про него. Мне сопровождающий дает бумагу, чтоб я расписался в ней. Я говорю: «Я не подпишу, потому что ни в какой организации я не состоял!» Он мне говорит: «Сейчас пойдешь обратно в камеру, а дальше, помнишь, что с тобой делали, дальше еще хуже будет!». Мне мать сказала, я буквально говорю: «Подпиши немедленно!» Я говорю: «Мама, я этого не делал и ни в какой организации не состоял». Она говорит: «Подпиши, это – приказ отца!» Серго уже подписал. И после этого я тоже подписал, потому что это – приказ отца!».
Нас привезли домой. Отец был дома. Он обедал. Семь вечера. Я пришел к нему сразу, рассказал ему всю историю. И говорю, что я этого не
318
делал, это все – выдумка, я ни в чем не виноват. Он сказал: «Если бы я хоть на секунду поверил, что это – правда, я бы задушил тебя своими руками. Иди!». Я ушел к себе в комнату. Вот такой разговор был с отцом моим. Это буквально я – единственный свидетель… Помню эту фразу, столько лет прошло. Мне умирать уже скоро, может быть, на днях, не знаю даже, я плохо себя чувствую.
– Дай бог, здоровья Вам.
– И вот я пришел к себе в комнату, поговорил с мамой... На следующий день нам сказали, что завтра мы должны уехать в Сталинабад. В Ташкенте мы ночевали в гостинице. Нормально. В Сталинабаде (сегодня это – Душанбе) был маленький домик на две семьи. Жила там семья Перфильевых и мы, у нас было две комнаты. Была у нас домработница, которая с нами поехала, и поехал сопровождающий охранник, который потом уехал. Он забрал нас в местный отдел КГБ. Там был полковник Близнюк, я не помню, подполковник или полковник… А перед этим, буквально за день до отъезда из Москвы, наш дядя, Артем Иванович, выяснил, что в Сталинабаде находится школа авиамехаников… Со мной беседовал какой-то генерал, которому я объяснил, что отец назвал меня Вано – в честь бакинского комиссара Ивана Фиолетова, носившего эту партийную кличку. В метриках так было написано. Генерал, видимо понял, что с нами случилось, я ему сказал про училище, и он говорит: «Иди в училище и служи, никому ничего про это. Когда нужно будет, я тебя найду, у меня есть люди для этого». В училище мне выдали солдатскую гимнастерку, обмотки, ботинки. И вот я проходил в этом обмундировании, обучаясь в училище авиамехаников, год и четыре месяца. Я в училище ходил в караул (охраняли склады и тюрьму…) с боевой винтовкой. Сначала мы жили в помещении медучилища бывшего, там были казармы. 90 человек в одной комнате. Потом мы переехали в другое помещение, получше. Окончив училище, я получил вызов в Москву. 16 апреля 1945 г. я вышел на вокзале, меня встретил шофер отца… Вскоре я, рвавшийся на фронт, получил призывное направление… Явился на призывный пункт, но при перекличке меня не назвали. Я остался стоять: в чем дело? Я приехал обратно в штаб ВВС, мне сказали, что полк мой, в который я был направлен, снялся с места: «Местонахождение полка секретно… Будем искать новое место службы». 3 мая 1945 года меня направили служить авиамехаником в новый полк. Он базировался на Центральном аэродроме, на Ходынке. Я проработал там, а потом в Клину – до сентября. В Клину мы готовили первый парад воздушный, послевоенный. Наш действующий полк был участником парада. Закончив службу (позже я
319
получил удостоверение «Ветерана Отечественной войны»), я решил идти в летное училище. Отец и мать сказали: «Ни за что! Пойдешь в академию Жуковского!». И вот дальше так сложилась моя судьба. Я окончил академию и пришел в КБ Артема Ивановича помощником ведущего инженера на машину МиГ-19, опытный экземпляр, на котором летал Седов. Я целый год, 1954-й, работал на СМ-2, а потом на Е-4. Вот дальше вся моя история. С 1955 года я на Е-4 с 1 января. Мы собрали его в 1956-м. Первый вылет в 1956 году. Седов делал первый вылет. Вот вся история, я могу рассказывать два часа…
– Вано Анастасович, Вы были много лет заместителем главного конструктора по самолету МиГ-29, что вспоминается?
– Да. Сначала я был ведущим инженером по испытаниям МиГ-23ПФ (?), два года – в командировке во Владимировке. А потом я был назначен на Е-4 к Мосолову… После Мосолова я был назначен на МиГ-23. Потом МиГ-29. Самолетом МиГ-23 я занимался семь лет.
– Вано Анастасович, в статье о Седове, поскольку на Вас часто ссылаюсь, я помещаю Вашу фотографию. Вся грудь в орденах и медалях. И среди них есть и боевые награды!
– За парад нам дали награды. Всем летчикам дали ордена, а механикам – медаль «За боевые заслуги».
– Понятно. Ну, отец у вас был уникальный человек, совершенно уникальный. Я читал все его книги, у меня все его книги есть.
– У него героическая жизнь была.
– Да, у меня записаны воспоминания Веты Яновны Гамарник, которая очень тепло вспоминала и его, и маму Вашу, что мама была без страха. В первые минуты пришла к ним, когда это было очень опасно, она пришла и…
Самолет МиГ Самолет МиГ Самолет МиГ Самолет МиГ -29
320
– Да. Когда арестовали Уборевича и Гамарника, мама принесла их женам деньги. Отцу она ничего не сказала, потом уже сказала, когда Сталин умер…
Я читал все книги Анастаса Ивановича. Героическая жизнь и какая же эффективная в мировом, можно сказать, масштабе. Мало кто знает об исключительном вкладе Анастаса Ивановича в оборону страны перед войной с Гитлером, в победу над Германией. Многие помнят о его определяющем участии в разрешении Карибского кризиса, – заметил я.
– Он же участвовал в войне. Молодым парнем, ему было 16 лет. Он об этом пишет в своей книге «Дорогами борьбы».
– Некоторые недальновидные армяне предъявляют претензии Анастасу Ивановичу из-за репрессий именно по отношению к армянам. Это, по-моему, несправедливо…
– Вы знаете что. Отца послали в Армению и туда же направили Берию и еще одного. Сталин знал, что отец очень многих вызволил, очень многих спас. Но всех он не мог спасти. Он сделал немало для Армении. Но как он мог выделять Армению, будучи народным комиссаром СССР?
– Точно так же, как не мог он что-нибудь делать для членов своей семьи…
– Да! Вы знаете, недавно, три года тому назад, назвали проспект в Ереване его именем.
– Слава Богу, это дань уважения.
– В Ростове есть улица Микояна. В Москве на Ходынке есть улица Артема Микояна.
– Я слышал много доброго об Анастасе Ивановиче в связи с командировками наших специалистов перед войной в Германию. В частности, от Ивана Федоровича Петрова. Оказывается, их туда направлял Анастас Иванович – по линии Министерства внешней торговли…
– Я не знал этого.
– Я не раз слышал от разных людей, что Анастас Иванович многих спас в своем Министерстве внешней торговли.
321
– Когда Сталин предложил ему это Министерство, он согласился при условии: никого не арестовывать! И пока он занимался Внешторгом, никого не трогали.
– Но всё-таки Сталин оказался нечистым на руку по отношению к Анастасу Ивановичу в конце своей жизни.
– Я думаю, это было уже старческое…
– Наверное.
– Если бы он год прожил, то отца бы расстреляли…
– Ну, я Вам всё рассказал.
– Удивительная жизнь вашей семьи, просто потрясающая.
– Вы знаете, мне неудобно говорить такую вещь. У нас родители удивительные просто. Скромные и обязательные. У нас четверо братьев из пяти ушли в армию добровольно (кроме Степы, который ушел по призыву) А Володя погиб. Леша ушел в 17 лет. Я ушел 17-ти лет. Я отслужил срочную, потом академию имени Н.Е. Жуковского окончил… Я с отцом ездил по Сахалину, Курилам, на Камчатке мы были…Он написал два слова об этом в книге «Так было»… О том, в частности, что меня на корабле укачивало. Я просил отца лететь самолетом, а он сказал: «Терпи!» Не укачивало только его и контр-адмирала, матросы все лежали в лежку.
– Что вы говорите.
– Старые моряки боцманы сидели на баке и курили трубки... не боялись ничего. Мне трудно говорить, я волнуюсь. Вы позвоните еще, я расскажу вам про семью…
– Семья потрясающая. Я хорошо знал Алексея Анастасовича.
– Да, он – героический летчик.
– Я о нем написал в книжке «Летчики-испытатели».
Я очень трогательно отношусь и к Вашей семье, и к Вам, и к Степану Анастасовичу, и к Артему Ивановичу. Артем Иванович был председателем государственной эказаменационной комиссии у нас, мой диплом им подписан. Я его с той поры знаю. И бывал не раз на вашей фирме и у него бывал, и у Михаила Иосифовича Гуревича… Анастас Иванович, кажется,
322
летчиков любил? Герой Советского Союза Рафаил Иванович Капрэлян рассказывал мне, что он очень тепло относился к нему.
– Понимаете, вся наша семья: Артем Иванович и дети, кроме Серго, все были в авиации. С седьмого класса я бредил уже, у меня были конспекты про самолеты немецкие, наши…
– Вано Анастасович, я попросил Степана Анастасовича показать вам третью часть статьи о Седове, в которой я говорю, ссылаясь на Вас, некоторые вещи и привожу Ваш портрет там. Степан Анастасович обещал передать Вам как будет возможность.
– Дочь может приехать, его дочь ко мне ходит.
– Ну, хорошо. Я хотел у Вас спросить вот еще о чем. Я говорю в своем рассказе о Григории Александровиче Седове о том, что в Ленинграде могила Михаила Иосифовича Гуревича оказалась бесхозной.
– Да, еще при жизни Артема Ивановича, когда он ушел на пенсию, он оказался вообще каким-то одиноким, без родственников...
– Мне кажется, Артем Иванович по отношению к нему был в высшей степени благороден: роль Михаила Иосифовича (при наличии ЦАГИ и других могучих научных организаций) была не столь значительной, особенно в последние годы, как его имя.
– Его роль была значительна в науке, в высшей математике. Он разбирался в высоких материях, теоретических, а про вещи он сам говорил, что не мог и простые вещи нарисовать. Артем Иванович его очень уважал и ценил любую его консультацию. Когда повесили в конференц-зале портрет Артема Ивановича, я сказал: «Почему Гуревича рядом нет?» «А Гуревич есть в музее!» – ответили мне. Я возмутился и сказал: «Фирма называется МиГ!
Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями Анастас Иванович Микоян с сыновьями
323
Должны два портрета висеть!» Тогда меня не послушались... При входе в проходную, там портреты всех главных висят. Там Гуревич есть.
– Но мне кажется, что Чумаченко, Матюк, даже, может быть, Кургузов играли в последнее время не меньшую роль в КБ, чем Гуревич.
– Нет, Чумаченко он – тоже теоретик, он ничего не понимал в чертежах.
– Мне показалось, что Беляков не сохранил в должной мере признательность к Артему Ивановичу… Николай Захарович Матюк, скажем, с восторгом говорил об Артеме Ивановиче, о его школе. А Беляков, с которым я как-то заговорил об Артеме Ивановиче, показался мне каким-то негативно настроенным по отношению к Микояну.
– Нет, он не негативно был настроен. У него был совершенно другой подход. Он сухой. Никогда не ходил в бригады. Из кабинета никогда не выходил. Сухой человек был… И ленивый. Он не любил ходить в отделы. А Артем Иванович понедельник начинал с того, что снимал генеральский пиджак и одевал коричневую тужурку, руки в карманы боковые. И шел в отделы: с первого этажа до шестого. Потом приходил в КБ, на производство. Он всех знал. Даже рабочих знал.
– Я с Николаем Захаровичем Матюком беседовал об истории фирмы, и он с восторгом вспоминал все годы, которые проработал с Артемом Ивановичем.
– Ну, он благодарный человек.
– А Беляков. Когда я попросил его рассказать об Артеме Ивановиче, очень сухо ответил мне: «А что там рассказывать, что вспоминать?..»
– Ну, я не хочу говорить…
– Я понял. Это – от сухости, значит.
А.И. Микоян и М.И. Гуревич Гуревич
324
– Он – сухой человек. Он не только с нами не общался. Он только министру звонил… А так с семьей он не общался. У него были любимчики, два-три, с которыми он вместе учился, он с ними общался… Я плохо себя чувствую, должен лечь в больницу. А сейчас ложиться в больницу – это дикость. Там же на праздники никого не будет…
– Вано Анастасович, а сами Вы, если говорить о летчиках-испытателях, кого выделяете как особенно близких Вам по духу? Ведь Вы же со всеми были очень близки.
– Седов, Мосолов, Нефедов, Федотов и Меницкий. Вот это летчики высшего класса.
– Седов Меницкого очень уважал, но книгу считал ее немножечко ущербной – из-за того, что… самовосхваления в ней много.
– Я с ним согласен.
– И отношение к Квочуру, вроде бы, не очень справедливое.
– Да к Квочуру. У Квочура мосоловские замашки чувствовались. Он ушел.
– Как Вы Квочура оцениваете?
– Как летчика я оцениваю высоко. Но сравнить его я не могу – с Меницким… Но я же не могу летчиков судить…
– А Петр Максимович Остапенко, кажется, очень сильный летчик…
– Классный летчик, классный.
– И человек, кажется, очень добрый.
– Да, очень! Он – большой мой друг! Я со всеми летчиками был на ты и дружил со многими очень близко.
– Орлов Борис, кажется, был очень глубокий и человек и летчик.
– Да, но не сравнить его с Федотовым. У него были ошибки. Вдаваться в подробности я не могу. Летчик Комаров был прекрасный. Все хорошие были.
– Вообще КБ Артем Иванович создал потрясающее все-таки. Какие машины! МиГ-15 и МиГ-17 – первые реактивные истребители мирового уровня. МиГ-19 – первый сверхзвуковой самолет. МиГ-25 и МиГ-31 – первые
325
самолеты-перехватчики, рассчитанные на три Маха. Великолепные боевые машины МиГ-23, Ми-Г-27, и, особенно, МиГ-29!.. 105-я машина. Вообще удивительное, признанное всем авиационным миром КБ.
В другой раз, когда вновь зашел разговор о летчиках-микояновцах, Вано Анастасович, который был все время рядом с ними на летной станции, сказал:
– Я назвал выдающихся летчиков, а остальных не называл. Федотов, Меницкий, Седов, Мосолов, Комаров…
– Кравцов?
– Кравцов очень хороший парень был. А летчик был, как сказать, – хороший, но не выдающийся! Я с ним летал в Кубинку на лаборатории
– Фастовец?
– С Фастовцем я не летал. Летчик он был хороший. Но не входит в число тех, кого я назвал – выдающихся.
– А Квочур?
– Квочур – это человек типа Мосолова. Он – хороший летчик. Но имеет слишком большое самомнение о себе. Он почувствовал себя неуютно у нас, и перешел в ЛИИ.
– Таскаев?
– Роман быстро ушел… Он – хороший летчик очень. Но не сошелся с Главным, это кончилось их ссорой, и он ушел к Яковлеву.
– Мы с Вами говорили о книге Меницкого?
– Книга хорошая, но там много лишнего! Ненужного.
– А как Вы оцениваете книги других летчиков-испытателей Галлая, Шелеста?
– Шелеста я не читал. А Галлая читал. Читал очень хорошо… Хорошая книга летчика-испытателя Кандаурова. И хорошая книга Орлова.
Однажды наш разговор произошел в 20-х числах апреля. Я спросил его:
– Вано Анастасович, геноцид армян в Турции, особенно памятный в эти дни, прошел катком и по вашей семье, наверное.
326
– Нет, по нашей семье не прошел. Но у нас это вызывает самые большие чувства. До сих пор…
Надо уточнить. Старший брат Вано Анастасовича Степан Анастасович писал в своих «Воспомининиях военного летчика-испытателя»:
«Мои будущие отец и мать – Анастас Иванович Микоян и Ашхен Лазаревна Туманян до начала 20-х годов жили на Кавказе. Отец родился и провел детство в древнем армянском горном селе Санаин, вблизи города Алаверды, в семье сельского плотника Ованеса Микояна и его жены Тамары. Моя мать была дочерью Лазаря Туманяна, приказчика в лавке, и его жены Вергинии, двоюродной сестры Тамары, живших в Тифлисе.
Предок Микоянов, по фамилии Саркисян, в XVIII веке жил в Нагорном Карабахе. В 1813 году, во время резни армян, его и его жену убили, а их два сына – Алексан 12 лет и Мир 13 – бежали в село Санаин. Родители их назвали в честь сыновей императора Павла, Александра и Михаила, а в Санаине монастырский священник им, как беженцам, дал фамилии по их именам – Алексанян и Микоян.
Когда родился мой отец, крещеный Анастасом (в обиходе – Арташес или Арташ), его дед Нерсес, глава большой ветви родословного древа, уже умер. В период детства моего отца в селе Санаин, кроме моего деда Ованеса, жили еще семеро его братьев и сестер и их мать Вартитер (моя прабабушка)».
Вано Анастасович вернулся к другому больному вопросу. По-видимому, его уже достали домыслы в соцсетях:
– То, что я сказал Вам про выстрелы из пистолета, я это все как сейчас вижу, каждую минуту могу повторить. Все что говорят другие, это выдумки.
– Я понимаю. Я убежден в абсолютной искренности того, что Вы говорите.
Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян Большая семья Анастаса Ивановича и Ашхен Лазаревны Микоян
327
– И то, что написано, – тоже все выдумка.
– Я потому и возмущаюсь той нелепице, которую в интернете порой можно прочесть…
– Интересная вещь, когда я получил направление на фронт в апреле 1945-го, Тарханов распорядился выдать мне точно такой же пистолет. Уезжая на фронт, я его не взял с собой, я оставил. Я его сдал только недавно, уже больным…
– Ну, я Вам всё рассказал. Всего Вам доброго!
– Вано Анастасович, спасибо Вам большое. Доброго Вам здоровья! Счастливо Вам в больнице…
– Спасибо. Но ничего хорошего я не жду.
– Ну, что Вы! Дай Бог Вам здоровья. До свидания.
Вскоре Вано Анастасовича Микояна не стало.
Михаил Сергеевич Минасбекян
Вот лишь сухой перечень заслуг и достижений Михаила Сергеевича Минасбекяна: академик Российской академии естественных наук, Инженерной академии наук Армении, создатель и генеральный директор промышленного объединения «Армавиакомплекс», первый секретарь Ереванского горкома партии, народный депутат и член Верховного Совета СССР, создатель депутатской группы «Справедливость, идеолог и координатор межфракционной объединенной депутатской группы «Согласие», руководитель Госкомитета по делам национальностей – Госкомнаца СССР, основатель и руководитель московско-армянской Торгово-
Михаил Сергеевич Михаил Сергеевич Михаил Сергеевич Михаил Сергеевич Михаил Сергеевич Минасбекян Минасбекян
328
промышленной компании МАКо.
Михаил Сергеевич Минасбекян был неугомонным человеком: изобретательным инженером, талантливым ученым – доктором технических наук, блестящим организатором уникального, масштабного производства в маленькой родной Армении, наконец, – государственным деятелем и своей малой Родины, и большой – СССР. Впервые я встретился с этим выдающимся по всем меркам человеком (и своим троюродным братом) в самом конце его впечатляющей, яркой жизни, лишь за четыре-пять лет до его печального ухода. Но сейчас я всё более и более сознаю, что потерял не только родного человека, но потерял близкого друга с неповторимой судьбой и жизненным опытом. К горькому моему сожалению, его рассказы о многих событиях его жизни обрывались нередко словами: «Об этом поговорим в следующий раз», или: «Это не телефонный разговор…» Кто бы мог подумать, что всё оборвется столь быстро… Но, к счастью, кое-что осталось в записях, в том числе диктофонных, многое навсегда запечатлелось в памяти душевной.
На немноголюдных и нешумных семейных торжествах Михаила Сергеевича всегда были друзья его, еще со школьной поры. Они могут рассказать о нем, о его замечательной жене, о его талантливых сыновьях гораздо-гораздо больше меня. Вот почему мой рассказ – это всего лишь штрихи к его портрету.
Михаил Сергеевич был родным человеком не только по крови, но – по духу. В нем было столько теплоты, самоиронии, открытости, в нем столь органично сочетались глубина и масштаб государственной личности, и истинная, скромная простота действительно великого человека, он умел так заразительно смеяться…
Наша общая родина – деревня Азох в Нагорном Карабахе. Деревня эта, как уже упоминалось, – историческая: в ее огромной пещере были обнаружены в свое время следы очень древнего человека. Говорят, пещера эта находится ныне под охраной ЮНЕСКО. Родители мои вынуждены были покинуть этот благодатный край, край тружеников, людей мудрых, чистых, смелых, и в начале 1930-х годов в поисках лучшей доли перебрались в Узбекистан. (А ныне, в 2022 году, ВСЕ жители этой деревни, помня о зверствах азербайджанцев и турок, покинули родные очаги после захвата Азоха противником в результате второй, 44-дневной войны…)
329
Моя мама, Парандзем, рассказывала мне: «Отец мой Саркисджан был состоятельным человеком. У него была земля, скот. Он всем помогал безвозмездно. Мама моя, Катя, умерла от тифа, когда мне было полтора года. Папа мой, сердечник, умер за полгода до этого. Мой родной дядя Крикор (это дед Михаила Сергеевича Минасбекяна – Г.А.) забрал меня, младшую из круглых сирот его сестры, в свою большую, замечательную семью, в свой дом в Шуше примерно в начале 1920 года. Дядя совершенно не отличал меня от родных детей. Он очень любил нашу маму – свою родную сестру Катю. Дом его в Шуше был большой – у каждого была отдельная комната. Шуша была замечательным городом: театр, мощеные чистые улицы, водопровод…»
Прежде чем продолжить рассказ моей мамы, расскажу то, что знаю, о нашей родословной. Она поможет понять многое.
Родители мои, Ашот Аветисович Амирьянц и Парандзем Саркисовна Асриянц, – люди простые, необразованные, но давшие высшее образование своим пятерым сыновьям, были – оба – родом из той самой деревни Азох. Оттуда же вся наша родословная. Родители мои еще юными людьми покинули родной край предков – не от хорошей жизни. Власти Азербайджана, естественно для них, всегда казуистически стремились к тому, чтобы процент армянского населения в подаренной им советской властью автономной области неуклонно снижался с первоначальных почти 100 % до достигнутых в таком же советском «подарке» – Нахичеване – нулевых показателей. В поисках лучшей доли многие карабахцы перебрались тогда в Узбекистан. Отец научился грамоте, лишь когда ушел на фронт – чтобы писать письма домой и читать наши письма. Тогда дома он оставил четырех пацанов, старшим-близнецам, Вячеславу и Александру было по пять лет, мне – три года, а младшему, Юрию, несколько дней. Отец мог погибнуть в первые же дни войны. Когда она началась, мама ждала Юру. Он должен был родиться в декабре 1941 года, и отцу дали отсрочку. Эшелон вместе с его товарищами из нашего маленького городка Коканда, по дороге на фронт попал под жестокую бомбежку, и практически никто в нем не уцелел. Отец, уйдя на войну в самом конце 1941 года, попал на Волховский фронт. Он воевал здесь все время, пока Ленинград находился в блокаде. (В 2015 году во время работы в Санкт-Петербурге международного конгресса по авиационным наукам мне довелось, урвав свободные часы, посетить знаменитые синявинские высоты, и я смог ощутить масштаб испытаний, выпавших на долю отца и других защитников Ленинграда.)
330
У отца не было особых наград, всего несколько медалей за боевые заслуги, Пулеметчик, он несколько раз был ранен, почему-то осколки, которые были в его теле, нельзя было удалять, и до сих пор помню, как с удивлением, восхищением и гордостью мы их ощупывали… После тяжелого ранения, уже ближе к окончанию войны, отец приехал на короткую побывку домой. Он привез и раздал своим и соседским детям (узбекам, русским, евреям, армянам, даже «спецпереселенцам» – грекам…) один единственный, но очень памятный и дорогой подарок: коробочку с перьями № 86 для ручек.
Не меньшей героиней была в войну мама. Сама круглая сирота с раннего детства, человек, не имевший возможности получить в родной карабахской деревне мало мальского образования, но мудрый труженик и мастер на все руки, она без отца сохранила всех детей и воспитала их в трудолюбии и стремлении к знаниям. Самое трудное для мамы в войну было – накормить детей. Молодая (чуть больше 25 лет!), красивая, смелая, она вставала в 4-5 утра, с коромыслом и ведрами в любую погоду шла в узбекские кишлаки, покупала молоко, возвращалась, когда мы только просыпались, делала сыр и продавала его. Маму не только никто не тронул за все эти годы, ей помогали, как могли. Поразительный народ – узбеки! Они тогда помогли многим. Мужики были на фронте. Дома – старики, дети, женщины. Самим было голодно, холодно порою и тесно, но приютили и помогли многим эвакуированным сюда... (Казалось, и узбеки помнили, что те же армяне Карабаха оказались в 20-е годы в первых рядах в борьбе с ненавистными террористами-басмачами. В нашем городке самый приметный памятник был посвящен павшим в этой борьбе героям, среди которых добрая половина, помнится, была армянами. Но в постсоветское время памятник был снесен, и с «подачи» новых старших друзей Узбекистана – Турции и Азербайджана, все более открыто стремящихся к реализации идеи Турана, басмачи были «реабилитированы» в праведников, а армян объявили первыми врагами узбекского народа.)
Вот в войну была истинная дружба народов. Все семьи, за исключением особо пронырливых, регулярно получали похоронки… Выдюжили. У матери погибли три брата, у отца погибли все, за исключением младшего. Дядя Володя попал в плен, оказался в американской зоне, американцы всех советских пленных призывали к себе, обещая достойную жизнь каждому. Они предупреждали о жестокости русских по отношению к таким, как они. Он, как немногие, не поверил, отказался податься к американцам, вернулся на Родину и отгрохал в наших лагерях на каторжных работах десять лет.
331
Мама всегда благодарно и особенно восторженно вспоминала своего самого любимого дядю – Крикора: «Дядя был очень хорошим, востребованным юристом, готовым прийти на помощь каждому: и состоятельному, и бедняку. Его называли «второй Шаумян» – весь Карабах он держал в своих руках. Местные азербайджанцы были связаны с турками. Дядю хотели убить. И примерно в конце 1921 года мы все вынужденно бежали оттуда. Накануне мои старшие брат и сестра, Рубен и Оля, забрали меня в нашу деревню Азох. А на следующий день дядя со всей своей семьей, как и все армяне, перед наступлением турок, бросив все нажитое добро, покинул Шушу. Дядя с семьей уехал в Тифлис на нескольких фургонах, взяв самое необходимое. А сколько поубивали, сколько было слез! Так что уехали они во-время…
Прежде чем продолжить рассказ мамы, несколько слов о Шуше из социальных сетей. Очевидно, что в описываемых ниже трагических и героических событиях определенную роль играл и Крикор Минасбекян.
В XIX веке в Шуше жило много богатых людей, как армян, так и азербайджанцев. Тут были и церкви, и мечети, караван-сараи и дома-музеи просветителей, поэтов, музыкантов. Первый театр в Шуше построил в 1896 году армянин Мкртич Хандамиров (Хандамирян).
В ноябре 1918 года, после капитуляции Турции перед Антантой, эвакуации турецких войск из Карабаха и ввода в Азербайджан английских войск, власть в Карабахе вновь перешла к Армянскому национальному совету (правительству) Карабаха.
15 января 1919 г. английское командование до окончательного решения спорных вопросов на Парижской мирной конференции утвердило генерал-губернатором Карабаха (c Зангезуром) назначенного азербайджанским правительством Хосров-бека Султанова. Армяне были шокированы не только открытой поддержкой англичанами азербайджанских властей, но и самим выбором генерал-губернатора: Хосров-бек Султанов был известен своими пантюркистскими и армянофобскими взглядами и участием в резне армян в Баку в сентябре 1918 года.
23 апреля V съезд армян Карабаха объявил «неприемлемой любую административную программу, имеющую хоть какую-то связь с Азербайджаном».
332
4 июня азербайджанская армия попыталась занять армянские позиции и армянскую часть города. Нападение было отбито, и стороны были разведены британскими сипаями, под охраной которых три дня спустя азербайджанская часть была введена в армянский квартал и заняла казармы. Согласно утверждениям Армянского национального совета Карабаха, Султанов отдавал прямые приказы о резне и погроме в армянских кварталах («можете делать всё, только не поджигать домов. Дома нам нужны».
Учитывая то, что английский гарнизон, готовясь к предстоящей эвакуации из Азербайджана, был выведен из Шуши, армяне оказались в безвыходном положении… В Шушу в качестве военного советника прибыл турецкий генерал Халил-паша… 8 февраля — 4 марта в Шуше состоялся VIII съезд армян Карабаха, который отверг требование Султанова, обвинив губернатора в многочисленных нарушениях мирного соглашения, вводе войск в Карабах без разрешения Национального совета и организации убийств армян... Султанов, пытаясь усилить свой контроль над Карабахом, запретил армянам покидать Шушу без разрешения, приказал организовать регистрацию армян, служивших в российской армии, разработал планы уничтожения армянских поселений между Зангезуром и Карабахом, чтобы разорвать связь между армянами этих регионов.
В ночь с 22 на 23 марта, во время празднования праздника Новруз, армянские вооруженные отряды напали на азербайджанские гарнизоны в Шуше, Аскеране и Ханкенди, пытаясь застать азербайджанцев врасплох. В Шуше, однако, из-за несогласованных действий армянских отрядов, азербайджанским войскам удалось организовать оборону Шушинской крепости, а с наступлением утра — нанести ответный удар по напавшим, после чего они при участии местных жителей-азербайджанцев устроили резню в армянских кварталах, что привело к массовой гибели и изгнаниювсего армянского населения и уничтожению армянской части города в результате вспыхнувшего пожара. Нескольким тысячам жителей удалось, воспользовавшись густым туманом, бежать из города по Дашалтинской дороге в сторону Варанды. Среди жертв был и армянский епископ Ваган, повешенный азербайджанцами, и начальник городской полиции Аветис Тер-Гукасян, сожженный заживо… Ясно, что семью Крикора Минасбекяна (по некоторым сведениям, у него был статус генерал-губернатора) ждала бы такая же трагическая участь, если бы она не успела покинуть Шушу,
333
С 1923 по 1991 год Шуша входила в состав Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджанской ССР, но армян в городе не было. Как итог Первой карабахской войны с 1992 по 2020 год город контролировался непризнанной Нагорно-Карабахской Республикой. Азербайджан восстановил контроль над городом 8 ноября 2020 года в результате Второй Карабахской войны, что было закреплено 10 ноября трехсторонним заявлением Азербайджана, Армении и России.
Читая эти строки, я словно слышу горестные воспоминания моей мамы о том, какая трагедия выпала на долю армян Шуши, особенно большой, замечательной семьи ее любимого дяди Крикора в ту пору, когда ей было 7-8 лет.
Эти строки я пишу в апреле 2022 года, когда село наше, после второй карабахской войны оказалось в руках армии Азербайджана. Он стал официально стратегическим союзником и партнером России, так что будущее армянского села Азох, как и Гадрута, Шуши, также оказавшися «в плену», хзависит теперь от международного сообщества. Лишь оно в состоянии восстановить главенство международно-правовой справедливости и вернуть армян Азоха в родное село. Либо и на этот раз удастся повторить изгнание армянского населения Арцаха (Карабаха) с родной земли, подобное тому, как это было мастерски сделано в Нахичеване…
Продолжу рассказ мамы о семье Крикора Минасбекяна, которой посчастливилось спастись:
«Сережа, мой двоюродный брат (сын Крикора, отец Михаила Сергеевича – Г.А.), был министром лесного хозяйства в Армении. Когда мы с моим старшим братом Исааком перед его смертью съездили в нашу деревню, мы попытались найти Сережу в Ереване. По адресу, который в Ташкенте дал нам наш двоюродный брат Хосик, мы Сережу дома не застали. Но соседи сказали, что он обычно играет в шахматы в скверике или во дворе. Мы пошли его искать. Мы знали только, что он потерял в автомобильной аварии один глаз. Мы нашли Сережу среди стариков, бурно обсуждавших шахматную партию. Не сказали, кто мы, но обратились к нему. Он пристально посмотрел на нас, расплакался и сказал, что мы – дети его любимой тети. Мы не виделись, наверное, лет пятьдесят… Но многое и многих вспомнили…»
Мама, жившая с 1930-х годов в Узбекистане, да и я, живший после окончания МАИ в 1960-м в Подмосковье, лишь краем уха слышали о
334
выдающемся нашем родственнике Михаиле Сергеевиче Минасбекяне, ставшем первым секретарем Ереванского горкома партии. Мама моя, рано ушедшая из жизни, уже не знала того, что году в 1989-м Михаил Сергеевич был избран народным депутатом СССР, а год спустя – исполняющим обязанности председателя Государственного комитета СССР по национальным вопросам (Госкомнац он возглавлял до его роспуска в ноябре 1991 года.) Многого не знал и я. В частности, того, что он после окончания школы в Ереване поступил в знаменитое Бауманское училище в Москве. Окончив его с отличием в 1958 году, он успешно работал в престижном КБ точного машиностроения, которое возглавлял выдающийся конструктор авиационных пушек, а впоследствии – ракетного вооружения самолетов, Дважды Герой Социалистического Труда Александр Эммануилович Нудельман. Всё это, так же, как то, что Михаил Сергеевич – академик Российской академии естественных наук, я узнал, уже познакомившись с ним лично.
А знакомство это произошло так. Впервые мы встретились на похоронах нашего общего родственника – в Москве уже. Для меня Михаил Сергеевич был недосягаемой личностью, и я, не желая обременять сверхзанятого человека, даже не заговорил с ним тогда, хотя понимал кровную с ним близость. Прошло довольно много месяцев, и вдруг раздался телефонный звонок. Звонил Миша (так он и представился в нашем самом первом разговоре). Звонил, как может звонить старший брат. Как потом оказалось, его родная тетя, Эмма, слышала обо мне от своей двоюродной сестры Зои. Тете Зое, моей любимой тетушке, я до конца дней своих буду благодарен за многое. Это она в далеком уже 1954-м встретила меня, мальчишку из захолустного узбекского городка Коканда, решившего поступать в МАИ, который она вместе со своим первым мужем (и двоюродным братом) Вартаном окончила перед войной. Она работала ведущим инженером в знаменитом конструкторском бюро А.С. Яковлева. Я прожил у тети Зои несколько незабываемых дней перед поступлением в МАИ. Я закончил школу с медалью, и тем не менее моя любимая тетушка приложила руку и к моему поступлению на лучший факультет МАИ. Тетя Зоя, как и ее родная сестра Аня, были замужем за полковниками Бронетанковой академии имени И.В. Сталина и имели по комнате в семейном общежитии академии. Они познакомили меня также с их двоюродным братом Аваком, его детьми Вилей и Аллой, с другими московскими родственниками… Позже я узнал (а может быть, осознал) масштаб личности дяди Авака, удостоенного двух орденов Ленина и многих
335
других наград – за достижения в работе на знаменитом авиамоторном предприятии – Московском машиностроительном производственном пред-приятии “Салют". Но я уж точно не сознавал тогда, что пройдут годы, и Виля, окончив по примеру родителей МВТУ им. Н.Э. Баумана, станет двигателистом-ракетчиком, притом выдающимся.
Так вот, Эмма рассказала Мише, что наши с ним дед и бабушка – родные брат и сестра, причем горячо друг друга любившие! И вот – звонок Миши, и его приглашение – приехать к ним в Москву в дом в центре Москвы, рядом с МИДом. Попали мы с женой, Ирой, кажется, сразу на день рождения милой жены Миши – Ирмы. В небольшой, скромной квартире Минасбекянов за столом собрались человек десять – не более! Но какие это были люди! В основном – это школьные друзья Миши и Ирмы. Какая простая, раскованная, сердечная обстановка! Кроме них, самый близкий Мише (и по крови, и по духу) человек – его двоюродный брат (а мой – троюродный) – Виля! Его, повторюсь, я знал, как сына дяди Авака (я его видел лишь один раз), с которым меня накоротке познакомила однажды тетя Зоя. Работая уже в ЦАГИ, я гораздо больше узнал Вилю как Дэвиля Аваковича Минасбекова, ставшего со временем ни много, ни мало, (я узнал об этом от других) – заместителем Генерального конструктора по двигательным установкам знаменитой фирмы академика В.Н. Челомея (ОАО “НПО Машиностроения”). Но встречи наши в ЦАГИ бывали мимолетными: наши сферы работы были совсем разными: Виля унаследовал интерес своего отца к двигателям, а я занимался аэроупругостью. Тогда же, дома у Миши я впервые узнал, что они с Вилей – ровесники – вместе учились в Бауманке, только Миша жил в общежитии в Ильинке, что рядом с нашим Жуковским, а Виля в Москве. У братьев, больше похожих на близких друзей, была масса воспоминаний о годах учебы (и проказах студенческих лет).
Девиль Авакович Минасбеков Девиль Авакович Минасбеков Девиль Авакович Минасбеков Девиль Авакович Минасбеков Девиль Авакович Минасбеков Девиль Авакович Минасбеков Девиль Авакович Минасбеков Девиль Авакович Минасбеков Девиль Авакович Минасбеков
336
По собственному опыту я знал, что в Москве после окончания института «немосквичей», каким был Миша, оставляли – лучших из лучших. Он обратил на себя особенное внимание, когда проходил дипломную практику в (КБ «Точмаш», сейчас это ОАО «КБ точного машиностроения им. А.Э. Нудельмана»). Поначалу Миша думал, что надо принять предложение о распределении после окончания училища в Подлипки, в знаменитое уже тогда среди профессионалов ОКБ С.П. Королева (Сергей Павлович Королев преподавал в МВТУ). Но потом так случилось, переиграли, и Миша оказался у другого выдающегося конструктора А.Э. Нудельмана. Миша рассказывал: «Меня Королев тоже приглашал к себе в Подлипки. Но Нудельман давал жилье в Москве. После общежития я, конечно, клюнул на это. Нудельман ко мне очень хорошо относился, он был председателем Государственной экзаменационной комиссии, когда я защищал дипломный проект – на его фирме».
Во время выполнения дипломного проекта, студентов, как обычно, оформляли техниками. Они и зарплату получали, и делали дипломный проект по теме ОКБ. Минасбекян разрабатывал механизм схода ракеты с пускового устройства самолета. «Один узел у меня никак не получался, – рассказывал он. – Я над ним думал, думал, думал и в один прекрасный день, точнее, одной прекрасной ночью, во сне увидел оригинальное решение. Во сне! Я тогда же «нарисовал» этот узел. Кстати говоря, во время защиты дипломного проекта комиссия обратила особенное внимание именно на этот узел. «Слушайте, говорят, какое хорошее решение найдено! Это надо использовать у нас!»
– Вообще-то Нудельман известен, – заметил я, – как талантливый оружейник, а это – элита среди конструкторов; до этого он пушки делал авиационные, знаменитые …
– Да, но тогда его ОКБ делало уже ракеты «воздух-воздух», «воздух-земля», – отозвался Миша. – Как раз на одной из них было применено найденное мною решение. Конечно, – уже с доработкой, после испытаний, но основная моя идея была реализована…
М.С. Минасбекян, 1980 Минасбекян, 1980 -е годы е годы
337
Не раз Миша, очень высоко ценивший конструкторский талант и добрые человеческие качества Александра Эммануиловича Нудельмана, возвращался к истории своего ухода с его фирмы. Случилось это по инициативе выдающегося ученого-электромеханика Андроника Гевондовича Иосифьяна, возглавлявшего в то время важнейшее научное и народно-хозяйственное направление в развитии науки и электротехнического производства Армении.
Мне довелось хорошо знать Андроника Гевондовича по его делам в области электровертолетостроения и всё более широкого использования электричества в области самолетостроения, известным с конца 1930-х – начала 1940-х годов. Основатель советской школы электромеханики, выходец из Карабаха, он всегда, кажется, жил и работал на два дома: в Москве, возглавляя многие годы Всесоюзный научно-исследовательский институт электромеханики (ВНИИЭМ) – сейчас он носит его имя, – а также – на Армению и Карабах. Я бывал у Андроника Гевондовича в гостеприимном (с крепкой карабахской тутовкой) подмосковном доме, когда он, в дополнение к широкому кругу чисто электротехнических проблем, занялся еще задачами освоения космоса, войдя в знаменитый Совет главных конструкторов в качестве «главного электрика всех ракет», по словам С.П. Королева, и «электрикоса всех армян», по определению главного конструктора М.К. Янгеля.
Миша рассказывал: «Андроник Гевондович нашел меня сам. Он начинал в Ереване работы по космосу и постарался найти армян, оканчивавших институты соответствующего профиля. Таким образом он нашел и меня. Вдруг, мне позвонили и сказали, что меня приглашает Андроник Гевондович приехать к нему в институт, что располагался у Красных ворот. Я даже не знал, где это. Мне объяснили, как туда добраться, и я встретился с ним. После нашей беседы, когда он объяснил мне суть своей задумки, Андроник Гевондович написал письмо Нудельману. Он учитывал, что проработал я по распределению всего год, а положено было по закону – минимум три года. Я пришел к Нудельману, показал это письмо. Он взял его, прочитал, порвал и выбросил в урну. Теперь ты понимаешь мою ситуацию? Что сказать Иосифьяну? Я же не могу сказать, что он порвал и выбросил его письмо. Ведь Андроник Гевондович был взрывоопасный человек, – рассмеялся Миша и добавил, – как и многие карабахцы!.. Я решил взять паузу. Но вскоре Андроник Гевондович снова меня нашел и спрашивает: «А какая реакция на наше письмо?»
338
Я отвечаю уклончиво: «Не знаю, Нудельман сказал, что рассмотрим». И на этом дело вроде как закончилось. Но Иосифьян понял, в чем дело: «Наверное, не согласен, да?»
«Понимаешь, – продолжал Миша, – Нудельман ко мне очень хорошо относился… Иосифьян почувствовал это и говорит: «Ты подожди, я напишу новое письмо… Ты сам-то хочешь или нет?» Я, конечно, мялся, но ему прямо сказать не хотел, чтобы не обидеть его. Ведь я получил от Нудельмана на Фрунзенской набережной, прямо напротив Парка культуры однокомнатную квартиру! После общежития это вообще были хоромы... Отец мой категорически не хотел переезжать из Еревана в Москву. Когда я ему говорил об этом, он возражал: «Да ну что ты!».
Я уговаривал его: «Все твои родственники там, в Москве. Что ты не хочешь переехать? И у мамы все родственники – в Москве».
Он не соглашался: «Да ну, что ты, в Москву переезжать, это – разные города…». Он категорически не хотел, и это было, я сейчас так думаю, правильно. Так что у меня эта проблема стояла очень остро. Понимаешь, я был единственный сын, жить в отрыве от родителей – тоже не дело. Ну, короче говоря, Иосифьян второй раз написал письмо Нудельману. Но, видно, при этом он пошел предварительно в ЦК КПСС. Я так понял это по тому, что Нудельман, получив новое письмо, при мне сказал: «А-а, это он второй раз пишет, да? Ну, ладно, я согласен». Но Александр Эммануилович сказал мне при этом, как сейчас помню: «Учти, что в течение года твое место остается за тобой. Если пройдет больше года, и ты захочешь вернуться, это будет уже невозможно: ты уже отстанешь по технике так, что будешь уже профнепригоден».
Вот так я оказался у Иосифьяна во Всесоюзном научно-исследовательском институте комплексного электрооборудования – ВНИИКЭ в Армении. Переводом, конечно, меня оформили, подъемные дали, и я приехал в Ереван.
Андроник Гевондович, принимая меня на работу в институт, записал мне в трудовой книжке: «Старший инженер». Я «их» технику не знал (я-то все-таки двигателист был по образованию, а там – солнечные батареи и всякое другое оборудование, в общем-то, связанное с космосом, – он же электромеханику для космоса делал), и потому я возражал: «Запишите меня инженером!». Но вскоре, после Баумановского института, я почувствовал, что уровень сотрудников института в то время был весьма низкий. И я
339
увидел, что мог быть и ведущим инженером совершенно спокойно. Началась моя работа во ВНИИКЭ. Но я по образованию был все-таки механиком. В общем-то, там, в электротехнике, мне в дальнейшем особо не «светило», понимаешь? Но так как Иосифьян замахнулся и на электромеханику тоже, тогда, вроде бы, открылась перспектива и у меня. Но потом постепенно сошло это на нет. Иосифьян получил за выдающиеся разработки звание Героя Социалистического Труда, и это направление в Армении потихонечку прикрылось. В общем, вот так. Я тебе более подробно расскажу как-нибудь, там много всякого было…»
Однажды я сказал Мише: «Я лично имел с Иосифьяном дела, связанные с электровертолетами и самолетами с электрическими силовыми установками, которыми он начал заниматься в довоенное и послевоенное время. Он – изобретал и строил многороторные электровертолеты еще до войны – сейчас по этой новаторской когда-то схеме Иосифьяна строят большинство беспилотников – вездесущих дронов. Андроник Гевондович был человеком удивительно многообразных интересов, он был изобретателем уникального устройства бесконтактного сельсина, нашедшего широкое применение в системах дистанционного управления самыми разными объектами и, прежде всего, артиллерийскими установками, в системах пеленгации движения самолетов и других устройств. Под его руководством еще в войну были разработаны эффективные электроторпеды, переносные радиостанции и источники питания радиоаппаратуры для партизан. Трудно переоценить его вклад в теоретическое осмысление и создание множества электрических машин и систем автоматического регулирования. Он был пионером в создании отечественных ЭВМ и он был главным конструктором первых метеорологических спутников Земли "Метеор", председателем научного совета по космической электрорадиотехнике и электронике Академии наук СССР. И вместе с прикладной наукой он занимался до конца дней своих фундаментальной наукой, в частности, – вопросами единой теории электромагнитного и гравитационно-инерциального полей… Так что он был большой умница и великий подвижник!»
– Да-а-а-а! – загорелся Миша. – Мы с ним очень много разговаривали. И у меня тоже тогда прожекты были. Я, в частности, предлагал ему делать свободнопоршневые компрессоры. Для военно-морского флота. Самое главное, я предлагал делать прямоходовой электродвигатель. Они сделали такой двигатель, но он, к сожалению, получался очень тяжелым…
340
«У Иосифьяна» Минасбекян прошел плодотворный путь от инженера-конструктора до начальника отдела газотурбинных установок специального конструкторского бюро института. Думаю, что Андроник Гевондович, не только выдающийся ученый и инженер, но и выдающийся, деятельный патриот Карабаха, Армении, Советского Союза, человек абсолютного бескорыстия, чистоты, скромности, был для Миши особенным жизненным примером.
Неугомонный и в чем-то похожий на своего учителя-гиганта Андроника Гевондовича Иосифьяна, Минасбекян унаследовал от него стремление к неустанному и, главное, самостоятельному поиску и решению самых сложных, масштабных задач – но не в электротехнике.
«Я думал, – рассказывал Миша, – что максимум, чего я могу добиться во ВНИИКЭ, это стать заместителем директора института – в лучшем случае. Потому что не может быть директором такого института неспециалист в области электротехники…»
Так он пришел к идее возрождения в Армении авиационного производства. Он понимал, каким локомотивом для всего технологического потенциала Армении может стать передовая отрасль отечественной промышленности. Идея, надо сказать, была сверхсмелой, если не сумасбродной. Даже я знал (от своей тетушки, Зои Аветовны Ахназаровой, авиационного инженера ОКБ А.С. Яковлева), что ее двоюродный брат и наш с Мишей дядя – Вартан – после окончания вместе с нею МАИ активно работал на авиационном заводе в Армении. Но, кажется, еще во время войны из-за близости Турции решением Правительства авиационное производство в Армении было закрыто. Тем более это знал живший в Ереване Миша. Но, по-видимому, «гены авиации» в нашем карабахском роду были весьма сильны: кроме дяди Вартана и тети Зои авиаторами были также дядя Авак в Москве и дядя Хосик в Ташкенте – и не только они.
В войну знаком «Оличника авиационной промышленности» был награжден отец Миши Сергей Григорьевич Минасбекян. Министр лесного хозяйства Армениии, он обеспечивал снабжение авиационной промышленности страны ценной древесиной – буком. Миша рассказывал: «Дядя Авак, увидев у моего отца (и своего брата) столь почетный знак, сказал ему: «Слушай, в авиационной промышленности этот знак «Отличник авиационной промышленности» ценится больше, чем орден Ленина!»
341
Действительно, это была редкая награда – за подписью лично наркома А.И. Шахурина…»
Я спросил Мишу: «Наверное, от этих буковых лесов в маленькой безземельной Армении ничего не осталось?»
– Да-а-а, это вообще целая история.
– Но все-таки пытались восстановить эти буковые леса?
– Потом вроде как пытались, но бук очень тяжело восстанавливается.
– А в каких районах Армении рос бук?
– В основном, в Иджеванском районе, немного захватывал Дилижанский район. Но отец старался окрестности Дилижана, в основном, не трогать. Дилижан – это курортный город Там туберкулез вылечивали без всяких антибиотиков. Целебным был воздух соснового леса…
Так или иначе, Миша загорелся желанием создать в Армении авиационное приборное производство на базе нового завода и нового научно-исследовательского института. Однако одних генов для решения такой сверхзадачи оказалось совершенно недостаточно. Потребовались могучая пробивная сила, масштаб яркой и надежной личности, интеллект, наконец, обаяние Минасбекяна, помогшие ему найти влиятельных союзников в высшем руководстве отрасли.
Миша рассказывал: «Я подумал-подумал и написал в Правительство Армении мое видение развития авиационной промышленности в республике.
Однажды директор нашего института вдруг говорит мне: «Слушай, что такое? Почему тебя в Госплан приглашают?» А это был ответ на мое обращение к Правительству.
Меня пригласили в Госплан республики и после обсуждения поднятого мною вопроса с его руководством меня, молодого инженера, принял сам председатель Совета Министров Армении Бадал Мурадян. Идея опытному руководителю показалась интересной, но абсолютно не реальной: официально наличия авиационной промышленности в республике не предусматривалось согласно "распределению производительных сил СССР". Тем не менее, откликаясь на мою настойчивую просьбу, Мурадян подписал свое письмо на имя министра авиационной промышленности СССР П.В. Дементьева. Причем, вопреки обычным нормам выдали мне это
342
официальное письмо на руки, а не отправили официальной почтой в Москву...»
Забегая несколько вперед, вспоминаю, что Миша – человек, не обделенный почестями и наградами, с особым удовлетворением говорил мне о врученной ему недавно медали, посвященной 100-летию со дня рождения П.В. Дементьева: «Меня помнят в авиационной промышленности страны!»
Но первая встреча с всесильным министром авиационной промышленности СССР – Петром Великим, как величали Дементьева, поначалу не обещала молодому просителю из Армении ничего радужного. Помог Минасбекяну заместитель министра В.А. Казаков…
«Встреча с Дементьевым у меня была памятная, – рассказывал Миша. – Он, матерщиник, возмущался: «Да на черт вам авиационная промышленность!? Я же создавал там авиационную промышленность, а вы похерили это дело! У меня там был авиазавод № 447, а вы закрыли его!»
Мы с Казаковым тогда у него в первый раз были. Я понял: или пан или пропал – и сказал Дементьеву напрямую всё, что думал по этому поводу. Потом Казаков сказал мне: «Ну ты выдал, у меня аж ноги затряслись!». Потом Казаков министром стал, а тогда он был замом. Я же сказал Дементьеву: «Петр Васильевич, что Вы на Армению грешите. Это Иосиф Виссарионович так решил!» Дементьев сразу примолк. Я продолжил: «Во время войны на оборонку очень много заводов в Армении работало, а надо было после войны начинать электротехнику развивать. Электротехника была в загоне…» Дементьев примирительно-грозно сказал: «Ладно, ладно, ладно, что нужно?» Я говорю: «Вот письмо от председателя Совмина Армении… В нем все изложено... Мы подготовили Ваше ответное письмо…»
Очень интересная завязка была тогда… В итоге в июле 1970 года вышел приказ о создании в Ереване ростовского филиала приборного завода.
М.С. Минасбекян, 1990 Минасбекян, 1990 -е годы е годы
343
Я сказал Мише: «Дементьев хорошо относился к армянам». И он согласно закивал головой: «Очень хорошо относился!»
Я до сих пор жалею, что, не желая прервать Мишу, не рассказал ему о том, что близким товарищем Дементьева был Сурен Иванович Агаджанов, другой любимец Сталина, директор знаменитого Горьковского авиационного завода № 21, который во время войны наладил массовый выпуск (до 30 самолетов в день!) выдающихся истребителей Ла-5. Жалею об этом, потому что не успел выяснить, знал ли Миша о легендарном Агаджанове: а ведь это был наш родственник – троюродный брат моей матери, – скорее всего, по ее отцовской линии…
С глубоким уважением и признательностью Миша вспоминал Василия Александровича Казакова: «С Казаковым у нас были очень хорошие отношения. Как раз, когда я начинал, он только стал заместителем министра (это случилось в 1965 году), а до этого он был директором научно-исследовательского института (НИИ-923 ГКАТ), понимаешь? Поэтому как-то общий язык у нас с ним сразу был найден. Он еще не успел обюрократиться. А потом, после ухода из жизни П.В. Дементьева (в 1977 году) именно он стал министром».
Однажды на своем 80-летии в узком домашнем кругу Миша познакомил своих гостей с профессором Гарри Израилевичем Авруцким. Почетный авиастроитель СССР, академик Российской академии естественных наук (как, кстати, и Миша), он был тем человеком, который помогал молодому кандидату технических наук Минасбекяну пробивать решение Министерства авиационной промышленности СССР об организации в Армении своего отраслевого предприятия. Итогом огромной, многолетней, напряженной работы стало создание второго в истории авиапрома – «Армавиакомплекса». Первым был знаменитый и поныне «Ульяновский авиакомплекс». А начиналось всё с хождений по кабинетам Минавиапрома, в которых принимал участие и Авруцкий. Он рассказывал, улыбаясь: «При мне министр звонит влиятельному начальнику отдела и говорит: «Слушай, сейчас к тебе зайдет один человек. Он, правда, – армянин, но хороший человек. Вы найдете с ним общий язык. Ему надо помочь!»
«Ничего же не было у нас вначале, – рассказывал Миша. – Первым моим рабочим столом стал где-то обнаруженный стол для пинг-понга. Ни мебели, ничего не было. Я и бухгалтер. Вот так начинали…»
344
И лишь через четыре года напряженного и целеустремленного труда вышло постановление Правительства СССР о создании, «в виде исключения», самостоятельного Ереванского завода автоматических систем «Раздан». Еще через год, в марте 1975 года, был создан институт, и чуть позже это объединение было преобразовано в «Армавиакомплекс».
Оглядываясь назад, Михаил Сергеевич не без гордости вспоминал: «К проектированию будущего «Армавиакомплекса», а это был и завод, и здание ОКБ, были привлечены лучшие силы. При содействии Авруцкого мы подключили к работе Государственный союзный проектный институт № 10 (ГСПИ-10) Министерства авиационной промышленности СССР. Это были опытнейшие проектировщики, но архитектора я выбирал с особым пристрастием. Я привез его к нам, возил по всей Армении, чтобы он проникся нашей архитектурой, и наши архитекторы помогали ему. Когда корпуса начали возводить, то это была вообще фантастика и в чисто архитектурном отношении.
В лучшую пору у меня в ОКБ работало 800 человек. А всего в «Армавиакомплексе» – 10 тысяч!
– Какой это год? Когда ты начал?
– Начал я в 1969 году, мне было тогда 34 года. И я был самый молодой директор авиационного завода в стране.
У нас в КБ были талантливые ребята, выпускники Ереванского университета и политехнического института. Уже через год они стали выдавать такие разработки, что в авиационной промышленности все были ошеломлены (Миша употребил гораздо более яркое, но непечатное слово).
На коллегии министерства обо мне министр говорил: «Вот делайте, как Минасбекян: что обещает, то даже досрочно выполняет!». Были и завистники: «Почему у тебя все получается: здания, оборудование и т.д.? Все вопросы запросто решаются?!» Или: «Вы нас научите, как из воздуха делать всё необходимое для производства?!»
Михаил Сергеевич Минасбекян, 1980 Михаил Сергеевич Минасбекян, 1980 Михаил Сергеевич Минасбекян, 1980 Михаил Сергеевич Минасбекян, 1980 Михаил Сергеевич Минасбекян, 1980 Михаил Сергеевич Минасбекян, 1980 Михаил Сергеевич Минасбекян, 1980 Михаил Сергеевич Минасбекян, 1980 Михаил Сергеевич Минасбекян, 1980 -е годы е годы
345
– Так что же вы все-таки выпускали?
– Мы выпускали СУРы – системы управления ракетами. Нашим заказчиком было Главное ракетно-артиллерийское управление – ГРАУ Министерства обороны… У меня сложилось очень хорошее взаимопонимание с генерал-лейтенантом, который курировал наш завод. Мы делали также всю начинку самолетов. Для «черных ящиков», к примеру, – механизмы перемотки ленты. Это посложнее, чем магнитофон – по механике. Все делали. Ширпотреб мы делали. Механика у меня создавалась весьма качественная. Я всегда говорил, что чтобы завод успешно работал, в первую очередь у меня должен быть отличный инструментальный цех. Должна быть сильная механика, и тогда все, что хочешь, можешь сделать. Электронные платы мы выпускали для всей отечественной авиации… Потом 3-4 филиала открыли: в Эчмиадзине, в Арташате… Завод в Ереване построили на месте снесенных лачуг в ущелье реки Раздан. С городом расположенный в низине завод связывал эскалатор. Прямо от домов эскалатор доставлял работников вниз к заводским раздевалкам. Никаких трамваев, троллейбусов, все продумано было.
Построили два 9-этажных общежития, три 14-ти этажных дома для работников завода, шикарную базу отдыха, школу, детский сад… Финансирование осуществлялось Минавиапромом СССР. Такой завод-красавец построили… Когда министру принесли показать документы, он выматерился и сказал: «Я завод строил или город Ереван? Ты же писал, что всё рядом, в центре города. Что такое?» Но он уже, как говорится, влип, уже деваться ему было некуда. А потом, когда мы уже начали продукцию выпускать, он понял, что не ошибся в нас.
Благодаря максимализму и гибкости Минасбекяна, его редкостному умению находить талантливых людей и расставлять их на наиболее важных направлениях деятельности, благодаря требовательности к коллегам и к себе в первую очередь «Армавиакомплекс» вскоре стал одним из передовых предприятий республики. Миша вспоминал:
«Ко мне стал наведываться регулярно второй секретарь ЦК. Тогда во всех республиках вторые секретари ЦК были русские.
– И у нас тоже, и, кажется, очень хороший человек?
– Да, Анисимов Павел Петрович. Раз приезжает, два приезжает. Причем начал приезжать, еще когда мы строились. Пыль, грязь – и
346
одновременно идет выпуск продукции. Это фантастика была какая-то, ведь пыль нельзя было допускать: приборы, понимаешь! Потом он меня вызывает как-то после очередного раза (а он наведывался к нам года два) и говорит: «Миша, мы тебе предлагаем стать секретарем Ереванского горкома партии!». А в Ереване было сосредоточено 80% экономики республики. Полуторамиллионный город…
Но я уже пять или шесть лет, как успешно возглавлял «Авиакомплекс». Я говорю: «Павел Петрович, меня еще из института ВНИИКЭ хотели забрать на общественную работу, но тогда мне предстояло защитить кандидатскую диссертацию и, слава богу, это не состоялось…»
Он возражает: «Вы сейчас директор завода, а будете директором всех заводов в Ереване!».
Я думаю, что делать?.. Промышленность, строительство, транспорт, связь – в общем, вся экономика. Я говорю: «Я теряю где-то в четыре раза в заработке!».
Он отвечает: «Но Вы же будете депутатом Верховного Совета, будете еще депутатские получать.
Я: «Сколько, позвольте узнать!».
Он: «50 рублей».
«Я 40% только премии получаю!» – сопротивляюсь я.
Он повышает голос: «А Вы – член партии?»
«Да, член партии».
Он мягко говорит: «А я – тоже, я Воронежский авиационный институт кончал. Меня партия призвала, я и подчинился… Что мы глупее вас?»
Я говорю: «Можно мне немного подумать?»
«Конечно!»
Я советуюсь с отцом: «Пап, вот такое дело».
Он говорит: «Ты что сказал?»
– Я сказал: «Подумаю».
Отец говорит: «Вариантов нет. Ты должен соглашаться!».
347
Я возражаю: «Зачем, слушай, я не хочу, крутые хотят, а я не хочу!»
«Тогда директором завода не будешь! – сказал отец. – Такие вещи не прощают, ты второй раз отказываешься. Это наводит на размышления. А потом очень просто: у тебя пожар будет в цеху или какой-нибудь рабочий стружкой наколется. Скажут плохо поставлена работа, техника безопасности и т.д. Дадут один выговор, второй выговор, а потом выкинут вообще. Так что соглашаться надо!».
Вот так вот меня и забрали на общественную службу».
С 1975 года М.С. Минасбекян работал секретарем Ереванского городского комитета КПСС, курировал вопросы науки, промышленности, транспорта, связи, строительства. С 1980 года он возглавил отдел транспорта, связи и дорожного строительства ЦК КП Армении. А в 1988 году его избрали первым секретарем Ереванского горкома партии. Это было сложнейшее время: стремительное развитие карабахского движения, забастовки на предприятиях, советские танки и бронетехника на улицах мирного Еревана...
Скромнейший человек, Миша никогда не говорил мне о своих хорошо известных сейчас трудных и добрых делах того периода. О чрезвычайно важных для всей жизни республики этих делах сегодня можно прочесть и в Интернете.
Единственное он повторял не раз: «Главное для меня было: не допустить развала экономики и не позволить, чтобы пролилась кровь».
Об этом же написал журналист: «Минасбекян – человек, соответствующий принципу Стива Джобса: "Важные решения – это не то, что вы делаете, а то, что решили не делать". Из того, что Минасбекян не делал: он не строил из себя генерал-губернатора (хотя дед был как раз в этом статусе), не брал и не давал взяток, не заглядывал в глаза начальству и, самое главное, не позволил пролиться крови в смутные времена бунтующего Еревана».
В этой цитате для меня важно (и ново) представление статуса деда Крикора, созвучное восторженному представлению о нем моей мамы. А
М.С. Минасбекян, 1990 Минасбекян, 1990 -е годы е годы
348
абсолютная порядочность и скромность его внука Михаила была для меня давно уже совершенно очевидной. Хотя бы по чисто бытовым условиям его московской жизни, его близкого окружения…
Кровь в Армении все-таки пролилась, но это был удар стихии, и трудно переоценить вклад первого секретаря Ереванского горкома в организации помощи пострадавшим и в ликвидации последствий Спитакского землетрясения.
– Первый секретарь Ереванского горкома – это уже, считай, будущий первый секретарь ЦК компартии республики, – спросил я как-то Мишу.
– Конечно. Так мне Горбачев и предлагал. Я отказался.
– Почему? – спросил я.
– Я отказался, потому что зачем мне это нужно было… Дело шло к полному развалу…
Я уже знал, что в 1989 году Миша был избран народным депутатом СССР от Армении, причем – не от КПСС, а как независимый кандидат. Тогда же он организовал депутатскую группу «Справедливость», а также межфракционное объединение «Согласие», в которое вошли такие авторитетные люди, как Анатолий Собчак, Элла Панфилова, Федор Бурлацкий, Аркадий Вольский, Павел Бунич…
Член Верховного Совета СССР Михаил Минасбекян стал в тот период, как широко известно, основным защитником интересов Карабаха, Армении, всего армянского народа.
Я вернулся к предложению М.С. Горбачева:
– Так ты говоришь, сам Горбачев предлагал тебе пост первого секретаря ЦК Компартии Армении?
– Да, он через С.И. Лукьянова, председателя Верховного Совета СССР, предлагал. Лукьянову я сказал: «Спасибо!»
А Сергей Иванович объяснил: «Ну как же, там все вас знают и ценят...»
– А ты уже в Москве, значит, был?
– Да, – народным депутатом СССР и членом Верховного Совета. И однажды ко мне подходит Председатель Совета Министров СССР Рыжков Николай Иванович… А с Рыжковым у меня были очень хорошие отношения,
349
мы вместе с ним работали на месте землетрясения в Армении. На Верховном Совете мы как раз утверждали состав Правительства. Рыжков ко мне подошел и говорит: «Слушай, Сергеевич, есть предложение, назначить тебя председателем Госкомитета по имуществу – Госкомимущества». Я говорю: «Николай Иванович, я вообще не представляю, что это такое!». Он улыбается: «Честно говоря, никто из нас не представляет. Напишешь положение и т.д.» Я говорю: «Нет, я не люблю так, чтоб кто-то мне что-то советовал. Когда я знаю дело меньше, чем мои подчиненные, кому я нужен буду. Нет, не получится!».
Потом какое-то время проходит, и он говорит: «Но в национальных-то вопросах ты разбираешься? Вот давай, в Госкомнац!».
«В Госкомнац я еще смогу».
Ну, я рассказал об этом предложении Лукьянову. Он говорит: «Это хорошее решение… Это – уровень заместителя Председателя Совета Министров СССР. Но ты знаешь, что ты должен при этом значок сдать депутатский?».
Я спрашиваю: «А как я могу это сделать? (Тогда, помнишь, от партии выбирали… а меня народ выбирал – как независимого депутата.) Как это я могу сдать свои депутатские полномочия, люди подумают, что я избирался депутатом, чтобы свои личные вопросы решить».
Я тогда Рыжкову говорю: «Нет, Николай Иванович, не смогу я принять Ваше предложение».
«Слушай, тебе не угодишь», – заметил он недовольно.
«Ты интересный человек, Николай Иванович, – возразил я. – Можно подумать, что я у тебя что-то прошу. Ты сам начал предлагать. Спасибо, но вот такая ситуация сложилась…»
Михаил Сергеевич Минасбекян Михаил Сергеевич Минасбекян Михаил Сергеевич Минасбекян Михаил Сергеевич Минасбекян Михаил Сергеевич Минасбекян Михаил Сергеевич Минасбекян Михаил Сергеевич Минасбекян Михаил Сергеевич Минасбекян
350
В итоге Минасбекян был назначен заместителем председателя Государственного комитета СССР по национальным вопросам. И, по существу, возглавлял этот важный участок работы, поскольку вплоть до развала Советского Союза, председатель Госкомнаца так и не был назначен. Единственно об этой работе в Москве Миша рассказывал мне охотно.
После развала Советского Союза, живя в Москве, Михаил Сергеевич работал президентом Экономического совета по развитию предпринимательства и инвестиций Российской Федерации, руководителем московско-армянской Торгово-промышленной компании «МАКо». В 1990-е годы он входил в политсовет Движения демократических реформ.
К сожалению, эта, как всегда, активная и плодотворная жизнь, о которой мы с ним не говорили, оказалась вне поля моего зрения… Так же, между прочим, как мне оказалась малоизвестной творческая жизнь Вили, такого же скромного и такого же выдающегося в масштабах СССР человека, как и Миша.
Незадолго до своего ухода из жизни Виля подарил мне большую книгу об одной из ракет его ОКБ, в создании которой принимал участие наш Центральный аэрогидродинамический институт – ЦАГИ, и в связи с этим упоминается и мое имя. Но общались мы, к горькому сожалению, весьма редко и знали друг о друге очень мало. Во всяком случае, для меня оказалось много нового в замечательной изданной в 1998 году в Ереване книге действительного члена Российской академии военных наук, доктора технических наук Аркадия Еремовича Саркисяна «Армяне – военные ученые, конструкторы, производственники и испытатели ХХ века». В этом замечательном, подвижническом труде среди около 250 очерков о сынах нашего народа, внесших выдающийся вклад в науку и технику Советского Союза, один очерк был посвящен Девилю Аваковичу Минасбекову. И вот что можно было узнать:
«Начав работу в ОКБ с должности инженера, он вскоре стал ведущим инженером, начальником лаборатории, начальником отдела, а с 1980 г. –заместителем Главного конструктора, Заместителем Генерального конструктора – заместителем начальника Центрального конструкторского бюро машиностроения НПО Машиностроения.
351
Что же отличает Минасбекова? Товарищи по учебе и работе отмечают его целеустремленность и волю в достижении намеченной цели, непрерывный поиск оригинальных технических решений, постоянное генерирование идей. Они особенно выделяют его интуицию, глубокое понимание физики явлений, умение быстро представить их в упрощенном виде, исключительную смелость в принятии решений, умение пойти на разумный технический риск. Конструкторский талант Минасбекова заключается в умении делать простые вещи, которые в конечном счете оказываются более надежными. Вскоре он уже стал признанным конструктором, кандидатом технических наук, доцентом, начал и по нынешний день продолжает читать лекции на аэрокосмическом факультете МВТУ. Он – автор нескольких сот научных работ, в том числе 4 печатных и 20 авторских свидетельств на изобретения. Докторскую диссертацию он отказался защищать.
В год Спитакского землетрясения Минасбеков стал лауреатом Государственной премии СССР и по инициативе жены, Виктории Степановны, перечислил в фонд помощи детям Армении всю причитавшуюся ему денежную часть премии...
В 1959 г. КБ Челомея сдает на вооружение подводных лодок свою первую морскую крылатую ракету П-5. Угрозе ядерного удара с моря вианесущим морским группировкам противника СССР всего за 7 лет противопоставил 46 подводных лодок с крылатыми ракетами, 30 из которых были с атомными энергетическими установками. Лишь богу известно, сколько времени, сил и энергии затратил Девиль Авакович на внедрение крылатых ракет на Северном и Тихоокеанском флотах.
Вскоре были разработаны ПКР П-6, П-35, морская крылатая ракета для стрельбы по площадям П-7, противокорабельный комплекс береговой обороны ‘'Редут". Таким образом, разработчикам ракетного оружия удалось
Старт крылатой ракеты Старт крылатой ракеты Старт крылатой ракеты Старт крылатой ракеты Старт крылатой ракеты
352
решить главную задачу – нессимметричным по сравнению с американским путем развития отечественного флота сравнять военный потенциал двух супердержав.
В 1975 г. на вооружение атомных подводных лодок проектов 675 и 688, а с 1977 г. и авианесущих крейсеров принимается ПКР П-500 "Базальт".
С ростом мощи противолодочной обороны перед разработчиками второго поколения ПКР главной задачей стало обеспечение подводного старта изделий. В период с 70-х по 80-е годы на вооружение флота пришло новое семейство крылатых ракет с подводным стартом – П-70 "Аметист", П-120 "Малахит". Их отличительной чертой стали возможность использования различных носителей, значительная дальность применения, полная автономность оружия по принципу "выстрелил – забыл".
9 декабря 1976 г. вышло Постановление Совета Министров СССР о разработке универсальной стратегической крылатой ракеты ЗМ-25 "Метеорит". Ракета должна была запускаться с наземных пусковых ус-тановок, атомных подводных лодок проекта 667 и стратегических бом-бардировщиков ТУ-95.
12-го марта 1983 г. Постановлением Совета Министров СССР была принята на вооружение ПКР дальнего действия "Гранит". Ими оснащаются атомные крейсера (проект 1144) и атомные подводные лодки (проект 949).
18 декабря 1987 г. была принята на вооружение ПКР ЗМ-70 "Вулкан". Сегодня в разработке находятся комплексы сверхзвуковых ПКР "Яхонт" и "Альфа".
На базе ракетного комплекса "Яхонт" в НПО Машиностроения разработан подвижный береговой ракетный комплекс "Бастион". Ведугся активные работы по размещению ракеты на самолетах семейства СУ-27.
НПО Машиностроения ведет также работы по использованию своей МБР УР-100 в конверсионном проекте "Стрела" – по выводу на околоземную орбиту спутников различного назначения и по разработке и реализации проекта глобальной информационной сети в масштабе всей России. Так что
Девил Девил ь Авакович ь Авакович ь Авакович ь Авакович Минас Минас беков беков , 2020, 2020 -е годы е годы
353
есть будущее у ракетчика, заместителя Генерального конструктора Девиля Аваковича Минасбекова из подмосковного Реутова».
Замечу нескромно, что в той книге Аркадия Еремовича Саркисяна (трехтомнике) был помещен небольшой очерк и обо мне. И тем не менее, в жизни почему-то мы откладывали более тесное, братское общение «на потом», которого не оказалось…
К горькому сожалению столь разные (Миша был более открыт) и столь похожие (прежде всего своей природной скромностью) братья ушли из жизни почти одновременно. Это было совершено неожиданно для родных и близких. Оба были жизнерадостными, веселыми, остроумными людьми, от них исходило столько добра...
Однажды я, серьезно заболев, попал в больницу. Когда выздоровел, Миша позвонил, поздравил с тем, что я выкарабкался, и, будучи полковником запаса, приказал не болеть в дальнейшем. Я в тон ему ответил, что с благодарностью принимаю наказ полковника Минасбекяна и надеюсь, что не подведу его ни в чем в дальнейшем.
– Я в этом не сомневаюсь. А то – на гауптвахту! – рассмеялся он.
– Но, надеюсь, передачу ты все-таки будешь мне носить? – спросил я.
– Но это уже по-братски, – ответил он. – На гауптвахту посылаю – как полковник, а передачу буду приносить – по-братски!.. Ты помнишь, в романе Гюго «93-й» эпизод, когда на корабле пушку плохо закрепили, пушку сорвало, и корабль чуть не потонул… На корабле этом был суровый адмирал. Парень, который должен был закрепить пушку, ценой своей жизни ее схватил в последний момент! Адмирал объявил ему благодарность и после этого на корме… расстрелял его!
– Я надеюсь, все-таки…
– До расстрела у нас не дойдет, – успокоил Миша.
354
Как-то он рассказал про один из своих полетов в Армении на легком самолете вместе со своим товарищем, страшно боявшимся летать. «Летим, болтанка жуткая. Товарищ мой говорит: «Такое впечатление, что самолет сейчас грохнется!» Я его успокаиваю: «Не боись!» Он говорит: «Слушай, у меня, по-моему, галлюцинации начинаются. По-моему, бараны выше нас!?» Я ему отвечаю: «Ты не бойся, это – настоящие бараны! Еле успокоил его: «Мы летим в ущелье, и, действительно, наверху пасутся бараны, а самолет летит ниже их…»
Несмотря на открытость, Миша был всё же немногословен и весьма сдержан. Он был близок со многими выдающимися деятелями науки, культуры, политики Армении и Советского Союза, он был активным участником многих исторических событий, у него был огромный жизненный опыт: инженера, ученого, политика. Но он предпочитал не говорить об этом особо. То ли из природной скромности, то ли еще почему-то…
Мало кто, живя вне Карабаха, вне Армении, смог столь же активно и эффективно помогать им в сложнейших политических и экономических условиях. И об этом – ни слова…
Лишь зная мой интерес к истории авиации, он однажды, между прочим, сказал: «Можно написать книгу об истории
М.С. Минасбекян (слева) с коллегами, 2010 Минасбекян (слева) с коллегами, 2010 Минасбекян (слева) с коллегами, 2010 Минасбекян (слева) с коллегами, 2010 Минасбекян (слева) с коллегами, 2010 Минасбекян (слева) с коллегами, 2010 Минасбекян (слева) с коллегами, 2010 Минасбекян (слева) с коллегами, 2010 Минасбекян (слева) с коллегами, 2010 -е годы е годы е годы
М.С. Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 Минасбекян: деловые обсуждения, 1990 -е годы е годы
355
«Армавиакомплекса». Она была захватывающе интересной и поучительной».
Как-то я сказал Мише о том, что в Жуковском есть фирма, которая занимается радиолокационными головками самонаведения ракет, и она тесно взаимодействует со специалистами в Армении. Миша с болью заметил: «Сейчас наш завод уже накрылся полностью. После того, как Советская власть закончилась, началась приватизация. Выдали мне первый ваучер как первому директору... Конечно, уже тех заказов не было. Сейчас там хотят золотообработку сделать… Нисколько не кривя душой, под впечатлением сделанного им в столь разных областях и вместе с тем восхищенный его скромностью и простотой в быту, в общении, я говорил ему не раз: «Миша, какой же ты – гигант!» А он сдержанно пропускал это мимо ушей…
К счастью, я прикоснулся к его деятельности последних лет как ученого и инженера, академика Российской академии естественных наук, академика Инженерной академии наук Армении. Как-то Миша позвонил мне и после обычных для него шутливых, веселых слов перешел к серьезному. Он сказал: «У меня есть одно изобретение, сейчас оно рассматривается в «Ростехнологии». Это установка, которая одновременно использует и энергию ветра, и энергию солнца. При положительном решении, а оно, я думаю, будет положительное, ее надо продуть в аэродинамической трубе. Возможно это в ЦАГИ организовать?» С этого началось наше плотное общение на профессиональной почве.
356
Однажды мы приехали с Мишей на рабочую встречу к его другу, профессору Юрию Гевондовичу Шакаряну, научному руководителю акционерного общества «Научно-технический центр Федеральной сетевой компании Единой энергетической системы». Мы должны были обсудить ход работы по этому оригинальному изобретению М.С. Минасбекяна «Ветроэнергетическая установка», в которой предлагалось также получать еще и солнечную энергию. К тому времени мы уже провели испытания элемента этой установки в аэродинамической трубе ЦАГИ, показавшие ее эффективность, и должны были обсудить план дальнейших действий по реализации ценной идеи. Миша в последнее время был целиком поглощен ею. Она была нацелена на обеспечение доступной электроэнергией и самых отдаленных уголков Армении, и не только их… Его занимали и вопросы аэродинамики, генерации электроэнергии, и проблемы финансирования перспективной разработки, особенно сложные в наши дни…
Накануне Миша, играя (в 80 лет!) с друзьями в футбол, в зале, получил сильную травму ноги. «Раньше, когда в игре в футбол случалось нередко столкновение, подобное случившемуся, у меня всё проходило довольно быстро. А сейчас всё не так, – пожаловался он впервые, – появился страх… С
М.С. М.С. Минасбекян ведет заседание Минасбекян ведет заседание Минасбекян ведет заседание Минасбекян ведет заседание Минасбекян ведет заседание Минасбекян ведет заседание Минасбекян ведет заседание Минасбекян ведет заседание Минасбекян ведет заседание
Юри й Гевондович Шакарян Гевондович Шакарян Гевондович Шакарян
357
сухожилиями что-то не в порядке. Боюсь, подвернется нога – рухну…» Я крепко держал его под руку, пока мы шли от машины к зданию. Было очень скользко, и Миша безропотно подчинялся моей поддержке. Но каково же было, когда вдруг подскользнулся я, и Миша с трудом удержал меня от падения. Мы хохотали несколько минут, на удивление проходившим мимо и ничего не понимавшим людям.
Потом мы не раз со смехом вспоминали, как Миша спас от падения свою ненадежную «опору». Но после этого болезнь медленно, но неуклонно стала подтачивать его, еще вчера, казавшийся, крепчайшим организм.
13 января 2018 года на 84-м году жизни Миши не стало.
Со временем боль этой, действительно невосполнимой потери нисколько не утихает. Более того, всё отчетливее понимаешь, какого масштаба личность, какого мудрого, теплого, неповторимого человека мы все потеряли. Потеряли не только его семья, его родные, друзья. Потеряла невосполнимо Армения, потеряла Россия…
Артур Асланович Мкртчян
Как уже говорилось, карабахское боевое освободительное движение в конце 80-х – начале 90-х годов возглавил человек сугубо мирной профессии,
Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян
358
но истинный патриот и мудрый, самоотверженный политик, ученый-историк Артур Асланович Мкртчян.
Родился он в 1959 году в селе Ухтадзор Гадрутского района Нагорно-Карабахской автономной области. В 1981 году после окончания исторического факультета Ереванского государственного университета он поступил в аспирантуру Института этнографии АН СССР. Вернувшись в родные края, работая директором Гадрутского краеведческого музея, в 1988 году он защитил диссертацию, получив степень кандидата исторических наук. В Гадруте Артур Мкртчян возглавил карабахское движение. Он и его сторонники являлись одними из основателей независимой Нагорно-Карабахской Республики, а также руководителями самообороны. Член партии Дашнакцутюн6, с января 1992 он был председателем Верховного совета НКР. Инициатор и герой карабахского движения, Артур Мкртчян погиб 14 апреля 1992 года в Степанакерте при невыясненных до сих пор обстоятельствах.
Я знал об Артуре Мкртчяне, главным образом, от моей жены, Ирины Анастасовны Амирьянц. Будучи научным сотрудником Института этнографии Академии наук СССР и заведуя аспирантурой института, она исключительно высоко отзывалась об Артуре – как о молодом талантливом ученом-историке. Общаясь с ним каждодневно в институте, она с материнской гордостью и теплотой говорила о его замечательных человеческих качествах: открытости, дружелюбии, принципиальности, глубине, чистоте… И я видел, как много она для него значила, как и для его друзей-аспирантов из Армении. Всех их она опекала с материнской теплотой. И я знал, что в этом не было ничего от национальной ограниченности. Ира всегда была интернационалистом в лучшем смысле этого понятия, причем с детства, с юности. Профессионал-арабист, она родилась в Армении, училась в школе и в университете в Узбекистане, работала в Москве. Она была естественным, генетическим интернационалистом, как и подавляющее большинство армян, разбросанных по всему миру и знающих цену притеснениям по национальному и религиозному признакам. Она искренне
6 Армянская Революционная Федерация Дашнакцутюн была создана в 1890 году с целью достижения экономической и политической свободы Турецкой Армении. Легальная политическая активность партии на территории Армении и Нагорно-Карабахской Республики была восстановлена в период «перестройки» во второй половине 1980-х годов. Самая крупная политическая партия армянской диаспоры, «Дашнакцутюн» является членом Социалистического Интернационала.
359
(равно приближенно) радовалась успехам аспирантов и сотрудников Института этнографии самых разных национальностей и готова была всегда прийти на помощь любому нуждавшемуся в ней – и в быту, и в научных исследованиях. Когда ее не стало, ее родные и близкие узнали о ней много доброго и светлого из социальных сетей. Вот лишь несколько из множества слов людей самых разных.
Анна Сирина: «11 февраля 2022 г. не стало нашей дорогой аспирантской "мамы" Ирины Анастасовны Амирьянц. Мне, как бывшей аспирантке ИЭА РАН, посчастливилось общаться с этой замечательной женщиной, – красивой, мудрой и доброй, принципиальной и честной, искренной и открытой, всегда готовой помочь. Царствие Небесное!»
Ахмет Ярлыкапов: «Ушла из жизни Ирина Анастасовна Амирьянц, бывшая долгое время заведующей аспирантурой ИЭА РАН. Заведовала она ею и при мне. Помню, как она возилась буквально с каждым из нас… Второй такой Ирины Анастасовны точно не будет, нам в наши аспирантские годы сильно повезло. Светлая память, Ирина Анастасовна!»
Моника Банаева: «Помню Ирину Анастасовну как очень внимательного, чуткого, трепетного человека, она относилась ко всем аспирантам по-матерински, знала проблемы каждого и старалась всегда помочь... Светлая память...»
Профессор Госуниверситета Тиба, Япония Ацуси Ёсида: «… Я был аспирантом из Японии, учившимся в аспирантуре ИЭА в 90-е годы. Тогда у нас, иностранцев, было много сложностей и в жизни в Москве, и в учебе в Институте. Ирина Анастасовна всегда была готова оказать помощь нам. Для нас она – мать Института, совесть Института и доброта. Я был в гостях у вас в 2016 или 2017 г. вместе с Анной Сириной и Абдулгамидом. Провели очень хорошее время. Светлая память Ирине Анастасовне».
Константин Банников: «…Если бы не Ирина Анастасовна Амирьянц, то, скорее всего, не случилось бы у меня ни кандидатской, ни докторской... А скольким еще аспирантам, докторантам, стажерам была жизненно необходима ее помощь!.. Помимо своих основных служебных обязанностей, она выполняла крайне важную функцию – функцию посредника между
Ирина Анастасовна Амирьянц Ирина Анастасовна Амирьянц Ирина Анастасовна Амирьянц Ирина Анастасовна Амирьянц
360
средой обитания здравого смысла РАН и средой абсурда «рановских» бюрократических подсистем».
Академик Валерий Тишков, директор ИЭА РАН в 90-е годы: «Ирина Анастасовна. Терпимая, достойная и ответственная…».
Действительно, она была мамой всех аспирантов, независимо от их национальности. И вообще она была добрым человеком – с голодного, холодного детства. Она рано потеряла отца, вернувшегося с фронта израненным, в день победы – 9 мая 1945 года. Вместе с мамой, старшей сестрой и младшим братом хлебнула горя. Но не озлобилась. Школьницей в Ташкенте по пути в школу приходила каждодневно к решетчатым воротам огромной стройки оперного театра, на которой работали изможденные пленные японцы, чтобы поделиться с ними своим школьным завтраком. При поступлении в университет, при огромном конкурсе ей пришлось, имея золотую медаль, писать сочинение. Так она помогла исправить кучу ошибок незнакомой «конкурентке», случайной соседке по аудитории – азербайджанке Парлак. Обе поступили и стали лучшими подругами на всю оставшуюся жизнь. Ира, как и я, очень по-доброму относилась к моему молодому коллеге по работе, азербайджанцу Октаю Мамедову, и он неизменно отвечал нам благодарным добром. Подругами Иры помимо Парлак, рано ушедшей из жизни, были узбечка, татарка, русская, еврейка…
Но Ира была армянкой. Востоковед, главный редактор главной редакции восточной литературы издательства "Наука" (в 1964-67 годах), старший научный сотрудник Института этнографии АН СССР, она как ученый исследовала, в основном, историю и этнографию арабов, в частности, арабов Ирака, среднеазиатских арабов. Но профессионально она занималась также научным исследованием жизни, истории, культуры, традиций армян – Средней Азии, Москвы, Карабаха… Значителен ее вклад в фундаментальный труд ее старшей и ближайшей подруги, выдающегося ученого-арменоведа Аллы Ервандовны Тер-Саркисянц «Армяне Нагорного Карабаха». Это всегда отмечала и Алла Ервандовна.
Об Алле Ервандовне Тер-Саркисянц надо благодарно сказать особо. Она родилась в 1937 году в Москве. После окончания исторического факультета МГУ в 1959 году и до конца своей жизни (в 2019 году) она работала в Институте этнологии и антропологии РАН. Специализируясь в области арменистики, она опубликовала ряд фундаментальных монографий: «Армяне. История и этнокультурные традиции, 1998»; «История и культура армянского народа с древнейших времен до начала XIX века, 2005»; «Армяне
361
Нагорного Карабаха. История. Культура. Традиции, 2015»; «Армяне России и сопредельных стран, 2019».
В почти тысячестраничном фолианте о Нагорном Карабахе, изданном в Москве в издательстве «Русская панорама», лишь список источников и литературы составил 55 страниц! Это ли не свидетельство не только глубины исследования доктора исторических наук А.Е. Тер-Саркисянц, но также еще одно свидетельство уходящей вглубь веков истории армян Арцаха. Тех самых армян, которых в Азербайджане ждала жалкая судьба, с чем не могли смириться истинные патриоты. Алла Ервандовна и Ирина Анастасовна были для молодых патриотов примером служения своему народу по мере своих сил. При этом они были образцом уважительного отношения ко всем народам.
Так вот, особенно часто Ира рассказывала с гордостью о твердом карабахском, патриотическом характере Артура Мкртчяна и с болью – о его переживаниях за судьбы родного Арцаха. Я видел Артура у нас дома лишь один раз. Вместе с другими аспирантами Института Этнографии он был у нас в гостях, в подмосковном Жуковском, перед его возвращением на родину.
Вспоминаю, между прочим, как в очередном тосте я сказал молодым людям, которых мы воспринимали как надежду Армении, искренне и радостно улыбаясь: «Ребята, Ирина Анастасовна вас любит, кажется, больше, чем меня!». Услышав это, наша малышка-дочка Олечка тихо и жалобно попросила, прижавшись к матери: «Мама, не люби их больше папы…»
Это был замечательный вечер, встреча родных по духу людей. Трудно было увидеть тогда в моем земляке-гадрутце, в хрупком физически, немногословном интеллектуале, скромно не выделявшемся среди товарищей Артуре Мкртчяне, того человека-глыбу духа, целеустремленного, высокоорганизованного, самоотверженного человека, сумевшего поднять вскоре свой народ на борьбу за будущее родного Арцаха, оказавшегося в цепких объятьях Азербайджана.
Алл Алл а Ервандовн Ервандовн а Тер -Саркисянц Саркисянц Саркисянц
362
Мы на годы потеряли связь с Артуром (после его тревожного ночного телефонного звонка Ирине Анастасовне о начале их выступления). Лишь иногда мы получали весточки о нем. О том, в частности, что он как инициатор и руководитель освободительного движения в Арцахе стал во главе самоопределившейся Нагорно-Карабахской республики – НКР. Народ Арцаха реализовал тогда даже не право нации на самоопределение. Он восстановил справедливость: ведь Арцах никогда не входил в Азербайджан по международному праву. Самое печальное (и можно представить переживания по этому поводу Артура Мкртчяна): создание НКР произошло не благодаря, а вопреки Родине-матери Армении. К сожалению, уже тогда народ Арцаха столкнулся с отсутствием ясно и громко высказанной поддержки Армении. Как известно, до сих пор Армения, находящаяся под прессом российского руководства, давно сделавшего свой выбор в пользу нефтеносного Азербайджана, не признала Нагорно-Карабахскую республику. Можно представить сложность проблемы, решенной Артуром Мкртчяном, ставшим в сложной политической и военной борьбе личностью национального масштаба.
Подробности его поистине подвижнической деятельности стали нам известны годы спустя, когда мы с женой прочли глубокий, яркий очерк об Артуре, талантливого человека, который, очевидно, хорошо его знал в последние годы, месяцы и дни его жизни, Марины Григорян. Вот выдержки из ее яркого очерка:
«Мне посчастливилось увидеть Артура Мкртчяна в стенах армянского парламента – невысокого молодого человека с застенчивым взглядом из-под очков, облик которого так не вязался со словом "власть", но зато точно и беспощадно знаменовал собой время – время истинных патриотов, безоглядно и бескомпромиссно вставших за армянский
Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян Артур Асланович Мкртчян
363
Арцах, время романтиков, плодами борьбы которых зачастую пользуются негодяи, время интеллигентов, вышедших из стен научных кабинетов к реалиям национальной жизни, и героев, защитивших и освободивших армянскую землю и вернувших народу маленький, но драгоценный кусочек потерянной родины. Артур Мкртчян действительно сполна символизировал поколение и национально-освободительную борьбу конца 80-х – начала 90-х.
Весь его путь – от первого митинга в Гадруте 12 февраля 1988 г. до избрания президентом – был стремительным и ошеломляющим. Вместе с тем его приход к власти логично и закономерно укладывался в армяно-карабахские реалии того времени, а посему был глубоко символичен. Ибо во главе новорожденной республики встал молодой национал-радикал, олицетворявший дух национально-освободительного движения в его самых лучших, высоких и светлых проявлениях образца 1988-1990 гг. Избрание Артура Мкртчяна ознаменовало собой конец номенклатурной политики Степанакерта и начало формирования первых партизанских отрядов в оккупированных Азербайджаном районах Арцаха: главным императивом времени была вооруженная самооборона, все остальное вело к неминуемой потере армянского Арцаха. Его неопытность и неискушенность в политике, в самое пекло которой он был брошен судьбой, сполна искупались природным умом, абсолютной порядочностью и верностью целям и идеям Движения. Сегодня, в наше циничное время, эти слова и понятия кажутся анахронизмом, а тогда все это было естественно в людях, истинным лидером которых стал Артур Мкртчян. И остался, возможно, единственным романтиком и единственным рыцарем, пришедшим во власть и не испорченным ею. Дело тут не в том, что не хватило времени, – дело в корнях, в сути, в человеческой породе, давно и, кажется, напрочь ушедших из политики и власти. Именно поэтому смело можно сказать, что избрание Артура лидером Карабаха в то сложное время символизировало глубинный смысл карабахской идеи, ее чистоту и простоту, что сродни святости. Это был тот редкий случай в политике, когда за избранным руководителем стояла не политическая сила, а народ, который верил ему. Много ли было с тех пор у нас таких лидеров? И были ли вообще?..
Мкртчян пытался войти в непосредственный диалог с миром, минуя власти Армении, и многое действительно успел сделать в этом направлении. Но... так катастрофически не хватало времени: ему было отпущено всего 3 месяца и 8 дней. Удалось лишь заложить основы, главной из которых стал принцип невмешательства во внутренние дела Армении, дабы не дать использовать карабахский фактор в грязных политических играх. Это
364
удалось тогда и удавалось еще несколько лет после этого, пока криминализация власти не захлестнула Армению, а вместе с ней и Карабах.
Артур Мкртчян – первый президент свободного Арцаха – был из когорты людей и политиков, которых сегодня остро не хватает и Армении, и Арцаху, да и всему миру. Людей, чья жизнь проносится так стремительно, что кажется, она была лишь дорогой наверх – к звездам. Наверное, так оно и есть. И хочется верить, что звезда Артура и сегодня все так же освещает путь Арцаху тем немеркнущим светом, что горел в нем при жизни и теперь струится с неба – на родную землю, которой он отдал все 33 (возраст Христа) своих коротких года».
Тогдашние трагические для армян события, которые допустило (если не попустительствовало им) советское руководство, проницательные люди назвали социальным Чернобылем. Они же считают и сегодня, что с этого начался развал Советского Союза. А с развала Союза началось глобальное противостояние России с Западом, кардинально изменившее мир. Так крошечный Арцах стал геополитической проблемой первостепенного значения.
И в начале этого процесса стоял скромный, неугомонный парень, ставший национальным героем Арцаха. Ни один из постсоветских руководителей Армении не оставил своими помыслами и делами столь же чистый и добрый след. Сегодня, когда во главе Армении стоит человек, которого в одно время называли «Ставленник Сороса», а теперь – «Слуга трех господ», трудно ждать не только такого же масштаба деятельности, но даже элементарной самостоятельности, в политической, экономической, оборонной, социальной жизни Армении. Невольно вспоминаются слова Наполеона I: «Дабы погубить отечество, достаточно даже одного негодяя: тому в истории было немало примеров». Однако ничто не вечно. Арцах дал и, надеемся, еще даст и истинных патриотов, и бесстрашных, самоотверженных, мудрых героев. Ведь у них – святая цель – отстоять родную землю и веру, защитить от варварского разрушения свои храмы и могилы предков.
Гурген Мкртичевич Мусинянц
В истории современной науки и техники одна из наиболее ярких страниц связана с авиацией. Удивителен путь, который человек, практически в течение одной жизни, прошел (или пролетел) от первых тихоходных, и тихих, самолетов в начале века, потрясавших воображение уже самим
365
фактором полета, – до современных, поражающих возможностью, и будничностью, такого же полета, но громад, опережающих рев своих двигателей.
Самолеты всегда были в глазах современников вершиной технической красоты. Красоты, идущей от целесообразности, красоты, созданной умом и сердцем, мужеством и самоотверженностью многих замечательных людей (и немногих поколений). Оттого не ослабевал никогда интерес и к самолетам, и к их создателям.
Наш рассказ о ближайшем ученике и сподвижнике «отца русской авиации» Н.Е. Жуковского, одном из основателей головной научной организации отечественной авиационной науки – Центрального Аэрогидродинамического Института (ЦАГИ) – Гургене Мкртичевиче Мусинянце.
В истории авиационной науки и техники нашей страны есть одно удивительное обстоятельство. Небольшая, но выдающаяся группа ученых-авиаторов по всем основным направлениям – теоретиков, экспериментаторов, конструкторов, и в том числе Г.М. Мусинянц, – вышла из одного студенческого кружка. Этот кружок был создан в 1908 году при механическом отделении Московского технического училища (впоследствии МВТУ) его профессором Н.Е. Жуковским. Рождение Воздухоплавательного Кружка МВТУ (чья история, по образному определению академика Б.Н. Юрьева, – это история «нашей научной авиационной мысли и наших научных достижений») пришлось на пору, когда Россия только-только приходила в себя после трагических событий 1905 года, после поражения в войне с Японией. Дух обновления, дух утверждения России в новейшей технической области – воздухоплавании захватил студентов. Выдающийся педагог и великий ученый Н.Е. Жуковский к моменту зарождения кружка уже был близок к теоретическому решению задачи о полете человека, к обоснованию рациональных параметров самолета. В совсем еще молодых кружковцах Жуковский сумел увидеть, помочь развить и утвердить исключительность каждого из них, позволившую им стать уже при жизни Николая Егоровича продолжателями дела, которому он посвятил жизнь.
Гурген Гурген Гурген Мкртичевич Мусинянц Мусинянц
366
Венцом деятельности Жуковского стало поддержанное В.И. Лениным создание в 1918 году Центрального Аэрогидродинамического Института. Впервые в мировой практике и с самого начала организации ЦАГИ формировался как научно-исследовательский центр, призванный сочетать фундаментальные перспективные научные изыскания с ответственным оперативным решением повседневных практических задач самолетостроения и других отраслей техники. Члены воздухоплавательного кружка, они же сотрудники Аэродинамической Лаборатории МВТУ – знаменитые впоследствии ученые и конструкторы А.А. Архангельский, В.П. Ветчинкин, Г.М. Мусинянц, Г.Х. Сабинин, Б.С. Стечкин, А.Н. Туполев, К.А. Ушаков, Б.Н. Юрьев, возглавляемые Н.Е. Жуковским и его соратником, выдающимся ученым-механиком С.А. Чаплыгиным, стали руководителями основных подразделений института. Выросшие в нем крупные ученые следующих поколений академики и члены-корреспонденты Академии наук В.В.Голубев, М.В. Келдыш, Н.Е.Кочин, М.А. Лаврентьев, Л.С.Лейбензон, М.Д. Миллионщиков, А.И. Макаревский, А.И. Некрасов, В.Я.Нейланд, А.А.Никольский, Г.И. Петров, Н.А. Пилюгин, Ю.А.Рыжов, Л.И. Седов, Г.П. Свищев, Л.Н. Сретенский, Г.С. Бюшгенс, А.А. Дородницын, Д.Е. Охоцимский, А.Ф. Селихов, В.В. Струминский, В.В. Сычев, Ф.И. Франкль, С.А. Христианович, В.А. Ярошевский возглавили впоследствии многие важные направления отечественной науки.
В ЦАГИ прошли школу замечательные авиаконструкторы. До 1936 года в его состав входил отдел опытных конструкций во главе с А.Н. Туполевым. Позже этот коллектив выделился в отдельное опытно-конструкторское бюро. В конце 20-х и в 30-е годы были созданы другие конструкторские бюро и группы: А.С. Яковлева, А.И. Путилова, С.П. Королева, В.М. Петлякова, П.О. Сухого, В.М. Мясищева, С.В. Ильюшина, С.А. Лавочкина, А.И. Микояна, О.К. Антонова. В ЦАГИ зарождались основы будущих конструкторских коллективов А.М.Черемухина, М.Л.Миля, И.П.Братухина, Н.И.Камова, специализировавшихся в области вертолетостроения. ЦАГИ стал тем необходимым звеном, которое связывает опытно-конструкторскую и научно-исследовательскую работы.
Г. М. Мусинянц Мусинянц Мусинянц Мусинянц Мусинянц , 1950, 1950 , 1950-е годы
367
ЦАГИ – один из самых мощных в мире центров экспериментальных исследований. Еще при создании Аэродинамической Лаборатории МВТУ и, конечно, при создании ЦАГИ Жуковский и его ученики сознавали исключительную важность получения опытных данных. Вопрос этот имел тогда принципиальное значение. Даже в наше время, когда неузнаваемо усовершенствовались вычислительная техника и теоретическая аэродинамика, этот вопрос остается актуальным. Тогда же он имел жизненно важное значение. Выполнение главного предназначения ЦАГИ – научного обеспечения всех этапов проектирования, испытаний и эксплуатации практически каждого из отечественных самолетов, подготовка необходимых рекомендаций, заключений, прогноз перспектив развития – все это было просто немыслимо без достаточно большого объема экспериментальных исследований.
Г.М. Мусинянц, посвятивший совершенствованию этих исследований в ЦАГИ и в стране всю свою жизнь, писал (в 1933 году) следующее:
«Дело конструирования, проектирования и постройки самолета имеет одну особенность, сильно отличающую ее от других отраслей техники. Сущность этой особенности заключается в том, что самолет действует не на обычной для человека почве, а в воздухе, оторванно от всего того, что было добыто человеческой техникой и наукой, что было прикреплено к земле… Но в отличие от других отраслей техники, мы здесь не имеем возможности при движении самолета видеть непосредственно глазами, непосредственно измерять физическое явление, происходящее в воздухе, когда в нем летит самолет. Вот это качество воздуха, его малая осязаемость, его полная невидимость и являются основной чертой, определяющей методы, технику и историю развития дела конструирования, постройки и усовершенствования самолета… Для возмещения недостатков человеческого умения рассчитывать явления, происходящие в воздухе, человек прибегает к опыту… И неслучайно то, что развитие самолетостроения, в особенности на его заре, пошло большими темпами только тогда, когда были разработаны методы постановки опытов в больших специальных аэродинамических лабораториях».
Не случайно также и то, что на одном из первых заседаний руководства ЦАГИ в январе 1919 года была учреждена особая коллегия экспериментаторов, в которую вошли К.А. Ушаков, Г.М. Мусинянц и которой было предписано все свободное от руководства текущими делами время тратить «исключительно на работы по оборудованию лаборатории».
368
Этому делу, этому наказу Мусинянц и Ушаков остались верными на всю жизнь. Вместе с Г.Х. Сабининым они стали создателями школы ЦАГИ в эксперименте. На долгие годы они пронесли свою дружбу, оставаясь в какие-то периоды в каких-то областях деятельности – соперниками. Они много работали совместно – особенно вначале и прекрасно дополняли друг друга. Ветераны ЦАГИ помнили их стоявшими рядом, нередко спорившими – экспансивного Константина Андреевича и сдержанного Гургена Мкртичевича. (Гугуш и Костик так звали они друг друга в молодости, пока в их отношениях не наступил некоторый холодок). В последние годы жизни они и жили рядом – в соседних подъездах одного большого дома на Бакунинской, но виделись реже, чем прежде, когда Мусинянцы жили в Армянском переулке.
К.А. Ушаков – сам выдающийся инженер и ученый, создавший первоклассные приборы, экспериментальные установки, уникальные вентиляторы, аэродинамические трубы, высоко ценил талант Г.М. Мусинянца. Вот что он писал в январе 1941 года в статье многотиражки «ЦАГИ», посвященной Г.М. Мусинянцу, ставшему в конце 1940 года лауреатом премии Н.Е. Жуковского: «… Два с лишним десятилетия Гурген Мкртичевич посвятил работе в области методики и техники аэродинамического эксперимента. Недаром товарищи по работе присвоили ему неофициальное звание «главного метролога ЦАГИ», недаром в аэродинамических лабораториях института нет ни одного сколько-нибудь значительного измерительного прибора, в создании которого не участвовал бы Гурген Мкртичевич. Большая эрудиция в вопросах физики, механики, метрологии и способность предвидения до мелочей условий работы и особенности задуманного прибора позволили Г.М. Мусинянцу стать одним из лучших специалистов по аэродинамическим весам, механизм которых по сложности и по величине взаимного влияния отдельных элементов надо поставить на первое место среди измерительных приборов».
Через 15 лет после этого в приветственном адресе ЦАГИ по случаю 70-летия Мусинянца наряду со многими другими добрыми (и торжественными, конечно) словами было сказано следующее. «… В день Вашего славного семидесятилетия, которое весь коллектив ЦАГИ расценивает как
Гурген Мусинянц Гурген Мусинянц Гурген Мусинянц Гурген Мусинянц Гурген Мусинянц , студент ИМТУ , студент ИМТУ , студент ИМТУ , студент ИМТУ
369
знаменательную дату в жизни Института, от всей души поздравляем Вас, наш дорогой друг, товарищ и учитель, со славным творческим путем, пройденным Вами. Ваша благородная деятельность, начатая на заре авиации и имеющая своими истоками знаменитый «Воздухоплавательный кружок студентов МВТУ», на протяжении десятилетий тесно переплелась с жизнью ЦАГИ и выделяется золотой нитью на всем пути развития института. Рамки поздравительного адреса слишком тесны, чтобы вместить теплоту, любовь и наше глубочайшее уважение к Вам, ученику Н.Е. Жуковского, одному из основателей ЦАГИ, отдающему Институту свою творческую жизнь, все свои способности и силы. Тесны эти рамки и для того, чтобы перечислить все то, что Вы сделали для авиационной науки и Советской авиации. Трудно найти в ЦАГИ аэродинамическую трубу, экспериментальный стенд или сложную измерительную систему, которые не носили бы в себе отпечатки Ваших мудрых идей…»
Возвышенность слов этого приветственного адреса Гургену Мкртичевичу, приподнятость духа и стиля высказываний о нем не пропали и много лет спустя, когда его уже не стало. Не пропали они и сейчас. Те, кто его знал близко, не перестают восхищаться его инженерным талантом, увлеченностью делом, его принципиальностью и вместе с тем душевностью, добротой, юмором. У него была трудная жизнь, он потерял многих близких людей. Но, преодолевая невзгоды, он упорно продолжал восхождение от одной вершины к другой, все более высокой и сложной. Он продолжал путь, начатый на заре развития авиации, рядом со своим великим учителем Н.Е. Жуковским.
Наверное, будет сложно рассказать сразу обо всем. Поэтому ограничимся поначалу более или менее официальным описанием основных этапов работы Мусинянца. А затем взглянем на его жизненный путь с позиций близко знавших его людей, неравнодушных и к истории нашей авиации, и к памяти Г.М. Мусинянца как одного из создателей этой истории, человека поучительной судьбы.
Гурген Мусинянц пришел в МВТУ в 1913 году после окончания с серебряной медалью Ереванской классической гимназии. Его мать – Ашхен Ивановна до замужества была учительницей русского языка. Отец Мкртич Татевосович был известным специалистом по виноделию, почти сорок лет он проработал на Шустовском винно-коньячном заводе в Ереване. Он был управляющим, а после Октября 1917 года – заведующим производством завода. Семья жила на территории завода, и Гурген Мкртичевич позже
370
шутливо говорил, что родился в коньячной бочке. С раннего детства Гургена влекло к технике. Он помогал отцу в его опытах и анализах, пропадал в аппаратных, мастерских, в котельной, на электростанции завода. В гимназии был замечательный учитель физики Федор Михайлович Ястребов. Он рано заметил способности парня и всячески поддерживал его увлечение механикой, электротехникой – во всяком случае, уже начиная с 6 класса и до окончания гимназии, хороший кабинет физики был в распоряжении Гургена, которому были доверены вторые ключи от кабинета. Выбор механического отделения МВТУ – одного из лучших инженерных вузов России – был, таким образом, неслучайным. Этого нельзя сказать с уверенностью о выборе специализации в области аэродинамики.
Несмотря на интерес широкой публики к чуду воздухоплавания, даже наблюдение его было доступно в то время лишь жителям немногих городов. В России их было не более 70. Ереван же был, в сущности, захолустным городком, переживавшим к тому же, как и народ Армении, один из самых трагических периодов истории своей страны.
Гурген Мусинянц «вошел» в аэродинамику в первые же дни пребывания в МВТУ. Вошел буквально, открыв из любопытства, 2 сентября 1913 года, дверь в помещение, из которого исходил незнакомый механический шум. То был шум (в те времена еще не очень сильный) работающей аэродинамической трубы.
Первым человеком, кого Гурген увидел в лаборатории, был Владимир Петрович Ветчинкин – тогда еще студент, а впоследствии знаменитый и очень разносторонний ученый – в области динамики полета, аэродинамического расчета, нормирования прочности, летных испытаний самолетов. В.П. Ветчинкин сразу привлек Гургена к живой работе – испытаниям воздушного винта на так называемом геликоптерном приборе. На следующий день Гурген вновь пришел в лабораторию продолжить порученную ему работу по регулировке и измерению числа оборотов винта. Хотя лаборатория была крайне бедной, плохо финансировалась (и фактически «держалась» на общественной работе студентов – членов кружка Н.Е. Жуковского), хотя в МВТУ было множество других интересных специализаций и были прекрасные профессора, Мусинянц навсегда остался верен первому и единственному своему (и случая?) выбору – аэродинамической лаборатории.
371
Здесь необходимо отвлечься и отметить, что в разных рассказах о том, насколько твердым был выбор МТУ и авиации, есть некоторое противоречие.
В своей краткой автобиографии, написанной в 1943 году в Новосибирске, Гурген Мкртичевич пишет достаточно определенно: «… Работы в физическом кабинете и жизнь во дворе большого завода, предопределили мою дальнейшую деятельность и, в связи с моим увлечением зарождавшейся тогда авиацией, привели меня к решению поступать в Московское (бывшее Императорское) Высшее Техническое Училище, с определенной целью: попасть на работу в Аэродинамическую Лабораторию профессора Н.Е. Жуковского». Из других рассказов, в частности, дочерей Гургена Мкртичевича известно, что он пытался поступить в Московский университет. Ему в этом было отказано.
О том, что дверь в аэродинамическую лабораторию Мусинянц открыл из любопытства, говорил К.Н. Суржин, человек близкий к нему и хорошо его знавший. К его слову о Гургене Мкртичевиче, произнесенному в дни его 60-летия, мы будем еще обращаться в дальнейшем. Мусинянц слышал это выступление, читал его текст в отпечатанном виде и имел возможность устранить возможные ошибки. В первом же семестре Мусинянц вступил в Воздухоплавательный кружок. Были продолжены работы с воздушным винтом. Результаты этой работы вошли в опубликованную в 1914 году статью Н.Е. Жуковского «Вихревая теория винта», на графике которой можно видеть подпись Г. Мусинянца.
В процессе работы на геликоптерном приборе Мусинянц основательно усовершенствовал динамометр для измерения тяги винта, предложенный в свое время В.П. Ветчинкиным. Ряд работ этого, да и последующего периодов, был связан с исследованиями характеристик аэропланов и их двигателей, но все же деятельность Мусинянца по созданию все более совершенного и сложного экспериментального оборудования лабораторий становилась главной.
«Учеба» Г. Мусинянца в МВТУ была долгой. Формально он стал инженером (получил диплом) лишь в 1925 году. Дело тут не только в том, что помешала война. Дело в том, что занятия по учебному плану были у кружковцев на втором плане: студентов, окружавших Н.Е. Жуковского, целиком захватывала исследовательская работа. Хотя денег за нее не платили, студенты, увлекаемые Николаем Егоровичем, горячо брались за «настоящие дела», работая допоздна, а иногда и ночами. Старшие студенты
372
разрабатывали новые теории, выступали с докладами на всероссийских съездах научных обществ, проектировали и строили своими руками планеры, другие летательные аппараты и летали на них, разрабатывали и строили аэродинамические трубы, лабораторное оборудование. Младшие студенты помогали им, проводили аэродинамические эксперименты, следили за исправностью приборов, убирали лабораторию, кололи дрова и топили печи… Для обсуждения общих насущных вопросов наиболее активные студенты нередко собирались на квартире Николая Егоровича.
По представлению Жуковского Совет Училища разрешал студентам делать особые дипломные проекты. Их авторы – кружковцы были пионерами исследований на всех наиболее важных направлениях: в теории полета, в области прочности конструкций, в теории и практике эксперимента, в области конструирования самолетов и, что было не менее важно, – в области конструирования лабораторных установок. Н.Е. Жуковский, которому уже было 70 лет, заботливо растил и будущих профессоров, педагогов. К примеру, тому же Мусинянцу он поручил руководство лабораторными занятиями и упражнениями по курсу аэродинамического расчета самолета на вновь созданной аэродинамической специальности МВТУ. Через год Мусинянц уже читал соответствующий курс лекций – своим же студентам. Гурген Мкртичевич позже писал: «Вспоминая Николая Егоровича, мы часто говорим о том, что ведь не было того, чтобы он как-то нарочито и обдуманно вовлекал нас в самую гущу научно-исследовательской, инженерной и педагогической работы или обучал нас наукам (не говоря о лекциях, конечно). Уж такова была манера его работы, – общий дух; и мы учились этому духу, сами того не замечая, что нас учит он!»
Казалось бы, старому, в чем-то рассеянному человеку трудно быть хорошим организатором. В том-то и чудо, что могучей организующей силой, соединившей и направившей талантливых, ищущих молодых людей, умных, умелых и одержимых, была обаятельнейшая личность Жуковского. Мусинянц вспоминал всегда об улыбке Николая Егоровича, которую все так любили и помнили. Для кружковцев Жуковский был не только строгим учителем, но и добрым, родным человеком. Сохранились трогательные воспоминания кружковцев о собраниях на квартире Жуковского в Мыльниковом переулке. Особую окраску этим собраниям придавало участие дочери Николая Егоровича Леночки, которую он безумно любил и в которую, кажется, были влюблены все кружковцы. Традиционные чаепития, сердечность отношений (отношений деда и внуков, по яркому определению профессора А.К. Мартынова) не мешали деловому характеру собраний.
373
Мусинянц писал, что если воздухоплавательный кружок «был прообразом, зерном, давшим первые ростки одному из первенцев Советской науки – ЦАГИ», то собрания на квартире Жуковского, на которые был открыт доступ даже самым молодым кружковцам, собрания, на которых в дружеской обстановке «решались крупные и мелкие вопросы жизни лаборатории, также были прообразом – Коллегии ЦАГИ, управлявшей, под председательством Николая Егоровича, институтом в первые годы его существования». Именно в эту Коллегию – в секцию экспериментаторов (будучи еще студентом) вошел и Мусинянц.
На первом же году учебы Гурген участвует в полетах кружковцев на Ходынском поле и в ремонтных работах, которые требовались почти после каждого подлета или рулежки построенного кружковцами самолета, близкого по типу к Блерио ХI. Гургена всегда интересовали разного рода моторы, и в данном случае, особенно – трехцилиндровый «Анзани».
Первые каникулы Гурген провел на родине, в Армении. Вместе с братом Татевосом, работавшим впоследствии с ним, в ЦАГИ, он строит летающую модель самолета и испытывает ее. По свидетельству его брата, он был одним из первых армянских авиамоделистов, причем у него были свои ученики и последователи в этом увлечении среди гимназистов и детей рабочих.
Вторым каникулам помешала мировая война. С ее началом руководимая Жуковским лаборатория широко и активно занялась оборонными исследованиями, и, прежде всего, многочисленными продувками в аэродинамических трубах. Мусинянц выполнил, в частности, самостоятельные измерения аэродинамических и баллистических параметров, моментов инерции аэропланных бомб в 25, 15 и 13 пудов. Он изучил баллистические свойства трехдюймовой чугунной бризантной гранаты и провел испытания увеличенных моделей «аэропланных стрел» – применив сбрасывание их с привязного аэростата.
За три года учебы, как писал Г.М. Мусинянц, он полностью освоился с основными видами эксперимента: «Первая моя работа по усовершенствованию измерительной аппаратуры заключалась в том, что для уничтожения параллакса на маятниковом динамометре системы В.П. Ветчинкина (к винтовому прибору) мной к самому маятнику приспособлен подвижной коллиматор (1915 год)».
374
Когда Жуковский возглавил краткие «теоретические курсы авиации», учрежденные при МВТУ Особым комитетом по усилению Воздушного Флота, имевшие целью подготовку высококвалифицированных летчиков, то инструктором по авиационным моторам был назначен Мусинянц. Между прочим, позже он стал также инструктором летчиков и по автомобилям; это увлечение – одно из немногих вне поглощавшей его целиком работы сохранилось у него на всю жизнь. До преклонного возраста он прекрасно водил автомобиль, который был всегда в идеальном техническом состоянии. (Первым автомобилем – «Фордом» – его премировали в 1933 году приказом по ЦАГИ)…
Летом 1916 года интенсивная исследовательская работа была прервана. Несмотря на обращение Жуковского в высокие инстанции, к Великому Князю Александру Михайловичу с просьбой отсрочить предписанное студенту Г.Мусинянцу немедленное поступление в военное учебное заведение, его – самого молодого из кружковцев – призвали в армию. После окончания, осенью 1916 года, 4-й Московской военной школы, его в чине прапорщика армейской пехоты, распределили первоначально в эскадру воздушных кораблей «Илья Муромец». По просьбе Жуковского Мусинянца направили в один из воздухоплавательных отделов Центральной Научно-технической Лаборатории Военного Ведомства в Петрограде в соответствии с ее обращением к профессору – для участия в постройке большой аэродинамической трубы по проекту его старшего товарища по кружку – Андрея Николаевича Туполева. Г.М. Мусинянцу было поручено наблюдение за изготовлением элементов этой трубы и вообще – участие в строительстве и оборудовании аэродинамической лаборатории. Поскольку соответствующий заказ на основное оборудование (корпус трубы и вентилятор) был размещен на Московском Аэротехническом заводе, Мусинянца направили в Москву, с прикомандированием к Расчетно-Испытательному Бюро – РИБ. Оно было организовано к тому времени по инициативе Н.Е. Жуковского при Аэродинамической Лаборатории МВТУ на Коровьем Броде и должно было стать зачатком будущего Авиационного исследовательского Института.
Таким образом, Октябрьская революция застала Мусинянца в Москве среди друзей-кружковцев, которые вслед за Н.Е. Жуковским по его примеру, без колебаний стали на службу Стране Советов. В июле 1918 года Мусинянц, формально приписанный к Военному Ведомству, был демобилизован и оформился на работу в РИБ, а также восстановился в МВТУ.
375
Именно РИБ после двух кратковременных, двухмесячных реорганизаций в полном составе вошло как основное ядро во вновь организованный 1 декабря 1918 года Центральный аэрогидродинамический институт. Одной из главных задач ЦАГИ стало создание совершенных аэродинамических труб как необходимого инструмента познания. В связи с этим вместе с А.А. Архангельским, будущим заместителем Генерального конструктора А.Н. Туполева, Мусинянц проводит, начатые еще в РИБ, исследования вновь построенной круглой полутораметровой аэродинамической трубы.
Здесь, по-видимому, уместно пояснить хотя бы кратко не очень хорошо известные широкой публике сущность и назначение аэродинамических труб – о них мы все чаще будем говорить в дальнейшем, их значение в развитии авиации трудно переоценить и с ними была связана вся жизнь Г.М. Мусинянца.
Гурген Мкртичевич, умевший говорить и писать очень просто, точно, образно, сам хорошо разъяснял тем, кто только начинал знакомиться с экспериментальной аэродинамикой, ее основы: «Опыт в аэродинамической лаборатории ставится так, чтобы модель самолета, или некоторая его часть, прикреплялись в потоке воздуха в рабочей части аэродинамической трубы на специальном измерительном приборе. Явления в воздухе и силы, развивающиеся при этом, протекают почти одинаково, как в случае, когда некоторое тело, или самолет, или его модель летят в неподвижном воздухе, так и в случае, когда это тело стоит неподвижно в лаборатории, а на него набегает поток воздуха. Именно в силу этих свойств воздушного потока в аэродинамических лабораториях опыт ставится так, что модель неподвижно стоит в аэродинамической трубе, в рабочей ее части, и на эту модель набегает ровный поток, со скоростью, которая находится во власти экспериментатора. Когда модель установлена в трубе и воздушному потоку дана необходимая скорость, на измерительных приборах замеряются все силы и факторы, необходимые для суждения о качествах будущего самолета».
Первая аэродинамическая труба в России, позволившая получить важные научные результаты, была построена еще в 1887 году К.Э. Циолковским. Н.Е. Жуковский, высоко оценивший эту работу К.Э. Циолковского, построил свою первую, более совершенную аэродинамическую трубу в 1902 году – в МГУ. В 1904 году, за пять лет до создания больших аэродинамических лабораторий в Европе (профессора
376
Прандтля в Германии и профессоров Эйфеля и Рато – во Франции) под руководство Н.Е. Жуковского (и на средства П.Д. Рябушинского) был построен и начал работу Кучинский аэродинамический институт. В 1909 году Н.Е. Жуковский возглавил работу лаборатории МВТУ. Годом позже началось строительство больших аэродинамических труб и лаборатории при Петербургском политехническом институте.
Есть несколько неожиданных аналогий, параллелей в развитии экспериментальной техники исследований в авиационной и атомной науке. Ускорители элементарных частиц – тоже своего рода трубы. Они имеют мало общего с аэродинамическими трубами по существу протекающих в них процессов. Но в наше время они – полный аналог по размерам, массе, стоимости, целям: те же сотни тысяч кубометров объема и сотни тысяч тонн массы, и те же сотни миллионов рублей, казалось бы, на ветер брошенных, а фактически с умом вложенных средств. Ведь достигаемые результаты в характеристиках самолетов быстро окупают и самые большие затраты на самые дорогие исследования. Очень похоже, в одно и то же время, но в разных городах закладывались соответствующие отечественные школы экспериментальных исследований. Примерно в то же время, когда Г.М. Мусинянц и К.А. Ушаков учились в Москве, в МВТУ в Петербурге в столь же знаменитом политехническом институте учился (в 1914 – 1918 гг.) П.Л. Капица. Подобно тому, как талантом Н.Е. Жуковского был рожден ЦАГИ – в то же самое время, в 1918 году, в Петрограде усилиями А.Ф. Иоффе был создан знаменитый Физико-технический институт, его школа. Как и ученики Н.Е. Жуковского, ученики А.Ф. Иоффе возглавили важнейшие направления исследований в разных областях.
Словосочетание «аэродинамическая труба», очевидно, жаргонное. В английском языке ему соответствует аналогичное «Wind Tunnel» – туннель с ветром. В МВТУ, как вспоминал А.К. Мартынов, остряки называли аэродинамиков не иначе как ветродуями. Ученик Мусинянца В.В. Белостоцкий вспоминал, как один журналист, получивший задание написать о Г.М. Мусинянце, был раздосадован тем, что не мог понять, как аэродинамическая труба может быть «плоской». Для специалиста это не требует особого пояснения: ясно, что речь идет о трубе, которая в той ее «рабочей части», где помещается модель, имеет прямоугольный контур в сечении. Если это сечение – круг, то труба называется круглой, если – эллипс, то эллиптической. Это, конечно, – тоже условность, поскольку по длине трубы (она, кстати, может быть замкнутой или может иметь
377
«открытую» рабочую часть и быть незамкнутой) сечения трубы – переменные.
Составной частью аэродинамических труб были и остаются измерительные устройства, в частности, так называемые упрощенно «весы», позволяющие определять силы и моменты сил, действующие на закрепленную в потоке модель. Принципы, позволяющие использовать результаты измерений в трубе для суждения о характеристиках самолета в полете, основаны на подобии, аналогии рассматриваемых явлений.
Мир полон аналогий. Для их научного осмысления и практического использования развита даже специальная теория – теория подобия. Подобие явлений, происходящих при полете реального самолета в неподвижном воздухе и при обтекании модели, закрепленной на весах, набегающим потоком аэродинамической трубы, не может быть полным – вследствие многообразия факторов, характеризующих каждое из этих явлений. Но в зависимости от целей исследования условия моделирования могут быть реализованы так, чтобы наиболее важная сторона (или наиболее важные стороны) явления были воспроизведены. К сожалению, аэродинамические трубы – дорогой инструмент. Не случайно они в известной степени служат мерилом научно-технического и экономического потенциала той или иной страны. Есть, конечно, и другие более дешевые по материальным затратам и иногда вполне эффективные принципы моделирования – например, моделирование колебаний конструкции самолета в полете – колебаниями электрического тока в некоторой цепи. Но, в целом, именно аэродинамические трубы (на создание и эксплуатацию которых нередко требуются многие миллионы долларов) на разных этапах развития авиации и космонавтики были необходимым элементом, обеспечивавшим требуемый темп прогресса.
Это, очевидно, определяет тот энтузиазм и целеустремленность, с которыми Г.М. Мусинянц занимался созданием аэродинамических труб как делом всей своей жизни. Вообще говоря, его деятельность, особенно после октября 1917 года и создания ЦАГИ, была весьма многообразной. Он был организатором строительства новых лабораторий. Он вложил много сил в совершенствование методики эксперимента. Он значительно уточнил аэродинамический расчет самолета. Был он и педагогом, воспитавшим многих ведущих экспериментаторов-аэродинамиков, прибористов, метрологов, военных инженеров. Об этих сторонах деятельности Мусинянца, о его работе в период Великой Отечественной войны можно (и должно)
378
рассказать много интересного и поучительного. Но была одна область работы, которая захватывала его особенно, которая была, очевидно, главной и которой, в основном, мы вынуждены ограничиться в нашем коротком рассказе о нем. Эта область – создание и усовершенствование основных экспериментальных установок ЦАГИ – аэродинамических труб и в первую очередь – их измерительных устройств. Профессор А.К. Мартынов, имея в виду эту главную особенность дарования своего учителя писал: «Гурген Мкртичевич было «ученым – однолюбом». Весь свой талант и блестящую инженерную подготовку он посвятил делу создания приборов для проведения аэродинамического эксперимента. Он был большим мастером разработки схем приборов. Эти схемы были иногда очень сложными, но они всегда позволяли проводить измерения интересующих исследователя величин наиболее чисто и с наименьшими погрешностями».
Первой аэродинамической трубой, в которой Мусинянц усовершенствовал измерения, была плоская труба Расчетно-Испытательного Бюро – основная труба своего времени. Эта работа имела принципиальное значение, она касалась коренного улучшения характеристик весов, построенных по схеме самого Н.Е. Жуковского. В результате тщательного анализа условий работы весов были обнаружены некоторые их недостатки, приводившие к затруднению и затягиванию процесса измерений. На основе новой схемы, предложенной Г.М. Мусинянцем, им совместно с К.А. Ушаковым была проведена реконструкция весов, позволившая упростить измерения, повысить их точность и оперативность. Важная роль этой работы состояла в том, что она положила начало основательному изучению погрешностей эксперимента, изучению путей повышения надежности, ускорения исследований в других трубах.
Вслед за весами плоской трубы были реконструированы по той же схеме весы полутораметровой круглой трубы. Высоко оценил эту работу Н.Е. Жуковский. Обычной темой дипломных работ были проекты самолетов, например: у А.Н. Туполева – «Опыт разработки гидроплана по данным испытаний в аэродинамических трубах», у А.А. Архангельского – «Фарман 30», у В.А. Архангельского – «Ньюпор XXIII». На заседании Собрания механического отделения МВТУ, в 1921 году, профессор поставил вопрос о разрешении, в порядке исключения, выбрать в качестве темы дипломного проекта студента Мусинянца «Устройство аэродинамической лаборатории… с соответствующими измерительными приборами». Очевидно, что Мусинянц, особо дороживший заботой и вниманием Н.Е. Жуковского, воспринимал это не только как признание важности сделанного, но и как
379
указание наиболее важного направления дальнейшей деятельности. С удвоенной энергией Мусинянц продолжил работу. Впервые он поставил и решил (будучи еще студентом) задачу о правильной координации осей весов относительно оси потока. Был предложен принятый затем в качестве обязательного способ введения поправки «на косизну» потока.
Мусинянц был пионером автоматизации процесса «весовых» измерений. Им впервые был разработан автоматический самопишущий динамометр весов, выполненный по оригинальной гидравлической схеме. Действующий макет динамометра был успешно испытан в плоской трубе в 1922 году и положил начало все более активной работе в этом направлении.
К этому времени Мусинянц стал помощником начальника лаборатории. При его участии и под его руководством были выполнены другие работы по реконструкции аэродинамической лаборатории. Средства для этой реконструкции Гурген Мкртичевич сам выхлопотал в Главном Управлении военной промышленности.
Инженерный, научный и организаторский талант Мусинянца ярко проявился, когда стала очевидной (уже в двадцатые годы) в процессе реконструкции старой лаборатории необходимость замены старых аэродинамических труб МВТУ и создания (начиная с 1923 года) новой экспериментальной базы ЦАГИ в Москве, на улице Радио. Мусинянцу поручили тогда участвовать в общей компоновке новой лаборатории и в разработке основных объектов – аэродинамических труб.
В своих заметках к 15-летию Экспериментально-аэродинамического отдела (ЭАО) ЦАГИ ученый писал: «В 1918 году, в декабре, ко времени учреждения ЦАГИ ЭАО ничем не отличался от бывшего воздухоплавательного кружка МВТУ как по своему составу основных работников, так и по оборудованию, которое было уже к этому времени устаревшим, мизерным и не соответствующим тем задачам, которые ставил перед собой ЦАГИ. Три маленьких несовершенных трубы почти без измерительных приборов, полтора десятка человек (учеников Н.Е. Жуковского), слабая электростанция, часто не дававшая энергии для работы труб, – вот, что представляла из себя аэродинамическая лаборатория ЦАГИ в 1918 году».
Сложность предпринятой коллективом ЦАГИ коренной реконструкции старой лаборатории и постройки новой аэродинамической трубы («НК») была связана с послевоенной разрухой в стране. Мусинянц активно участвует
380
в работе по обоснованию необходимости реконструкции (и в изыскании требуемых средств) в Главном Управлении Военной Промышленности. Вместе с К.К. Баулиным, К.А. Булкиным, К.А. Ушаковым, Б.Н. Юрьевым Г.М. Мусинянц разрабатывает аэродинамический проект и конструкцию новой аэродинамической трубы, построенной к концу 1923 года на средства Научного комитета ВВС РККА и аэродинамической Лаборатории МВТУ. Он осуществляет проектирование, обеспечивает строительство и ввод в действие отдельной электрической подстанции. Благодаря этому лаборатория ЦАГИ добивается очень важной для нее независимости в питании электроэнергией. Кроме того, применение, специального электрического «агрегата системы Леонардо» позволило ему впервые обеспечить необходимую плавность регулировки оборотов компрессора трубы «НК».
В этой специфической области Мусинянц быстро вырос в одного из ведущих специалистов ЦАГИ. Сильнее его в этой области был, пожалуй, лишь Г.Х. Сабинин. Важность этих работ Мусинянца несомненна, но все же основной круг его интересов был связан с созданием измерительных устройств новой трубы. Его требовательность к совершенству схемы и конструкции весов, его бескомпромиссность, его готовность без колебаний отбросить лучшее во имя еще лучшего – как бы далеко ни зашло проектирование – особенно проявятся позднее, но многие из этих черт его характера сказались уже в работе над весами трубы «НК».
В результате долгого, кропотливого анализа, нескольких пересмотров своих же, и К.А. Ушакова, решений, пересмотра уже готового рабочего проекта Мусинянцу удалось, наконец, найти столь простую и совершенную схему, что созданные по ней весы стали лучшими в ЦАГИ. Более того, выдающийся ученый – аэродинамик Л. Прандтль, посетивший ЦАГИ и увидевший эти весы в работе, поставил их по совершенству выше весов знаменитой Геттингенской лаборатории.
Б.Н. Юрьев и Б.Н. Юрьев и Г.М. Мусинянц Г.М. Мусинянц Г.М. Мусинянц Г.М. Мусинянц Г.М. Мусинянц Г.М. Мусинянц Г.М. Мусинянц Г.М. Мусинянц (в центре) среди сотрудников (в центре) среди сотрудников (в центре) среди сотрудников (в центре) среди сотрудников (в центре) среди сотрудников (в центре) среди сотрудников (в центре) среди сотрудников (в центре) среди сотрудников (в центре) среди сотрудников
381
Впрочем, труба «НК» была лишь подготовительным этапом в большой, хорошо спланированной ЭАО и выполненной в 1923-24 гг. работе по созданию стройной системы труб разного размера, с качественно новыми возможностями. Возглавлял эту работу начальник ЭАО, будущий академик, крупный и разносторонний ученый Б.Н. Юрьев. Г.М. Мусинянц был одним из энтузиастов этой работы, причем ему принадлежал ряд оригинальных технических решений. Прежде всего, с его остроумным предложением связано изменение первоначального проекта и создание самой большой в то время в мире аэродинамической трубы Т-1 – Т-2 с двумя рабочими частями. Вначале в проекте предусматривалась одна круглая рабочая часть диаметром в три метра. Скорость потока в ней – более 100 метров в секунду – долгие годы была наибольшей в мире для труб такого размера. Мусинянц в процессе создания трубы внес основательное изменение в проект, не коснувшееся первой рабочей части (Т-1). Он предложил ввести в действие вторую рабочую часть той же трубы (Т-2) диаметром в 6 метров и использовать в качестве нее расположенный концентрически, соосно с первой рабочей частью – за ней по потоку – обратный канал трубы, имевшийся в первоначальном проекте. Реализация этой идеи коллективом ЭАО ЦАГИ позволила получить аэродинамическую трубу небывалых размеров и возможностей. Достаточно сказать, что в рабочей части Т-2 можно было испытывать винты и другие элементы самолета в натуру.
Труба была пущена в декабре 1925 года под личным руководством Мусинянца. Интересно воспоминание об этом профессора Д.В. Халезова, пришедшего в это время в ЦАГИ, именно в эту аэродинамическую трубу – после окончания МГУ: «Участие Гургена Мкртичевича в пуске и, наверное, в проектировании трубы, было определяющим. Сейчас не верится, что ему было тогда около 30 лет: он уже тогда был в моих глазах крупным ученым».
Между тем «учеба» Мусинянца в МВТУ только заканчивалась. Много позже Мусинянц напишет: «Работа в аэродинамической лаборатории превратилась для меня в основную школу, которая, естественно нарушала ход моих занятий в Училище по нормальному учебному плану». В конце 1925 года Мусинянц был освобожден, по его просьбе, от должности помощника начальника лаборатории и сосредоточился на развитии аэродинамического эксперимента в большой аэродинамической трубе, на обеспечении должного методического уровня исследований.
Мусинянц заканчивал МВТУ будучи уже зрелым специалистом. Темой дипломного проекта, защищенного в мае 1925 года были выбраны весы
382
первой рабочей части большой трубы Т-1 и винтовой прибор второй рабочей части Т-2. Как писал Г.М. Мусинянц, по тогдашним временам это была «величайшая» аэродинамическая труба в мире. Спроектированные весы были первыми в Союзе универсальными шестикомпонентными весами, построенными на использовании автоматических динамометров. В дипломном проекте было дано также оригинальное решение винтового прибора. На основе этого проекта были уточнены требования к рабочим частям трубы, разработаны и введены в действие четырехкомпонентные весы с наиболее прогрессивным, ниточным подвесом моделей в первой рабочей части. По предложенной Мусинянцем схеме Электротехническим институтом был спроектирован специальный («спаренный») мотор, обеспечивший эффективную работу винтового прибора, также реализованного на основе идей, развитых в дипломном проекте. В течение ряда последующих лет в трубе Т-1 – Т-2 на разработанных Мусинянцем устройствах были выполнены практически все наиболее важные исследования ЦАГИ того времени по аэродинамике отечественных опытных самолетов – продувки моделей и натурных элементов самолетов, их винтов.
Сохранился краткий отчет Г.М. Мусинянца о выполненных им работах в ЭАО за пять месяцев с 1 ноября 1925 г. по 1 апреля 1926 г. В это время основные усилия ЭАО были направлены на создание рабочего проекта четырехкомпонентных весов 1-й рабочей части большой трубы, их изготовление и сборку, на создание винтового прибора 2-й рабочей части большой трубы, проектирование 2-х компонентных весов 2-й рабочей части трубы НК, проектирование весов во 2 рабочей части большой трубы, разработку 6-компонентного геликоптерного прибора, создание ряда других приборов, а также силовых электрических установок в новой лаборатории. Поражает активность Мусинянца. Он постоянно руководил названными работами вплоть до назначения основных размеров приборов и установок. Он осуществлял связь с электротехническими исследовательскими организациями. За этот же период Мусинянцем был разработан ряд методов экспериментальных исследований, в том числе метрологического – совместно с Главной Палатой Мер и Весов, а также разработан стоящий совсем особняком – графический метод аэродинамического расчета бипланной решетки.
Существует такое мнение, будто Г.М. Мусинянц не особо интересовался собственно исследованиями, собственно созданием самолетов и его заслуги здесь, мол, не столь велики как при создании экспериментального оборудования. Правильнее было бы сказать, что он этим
383
интересовался и увлекался в той мере, в какой позволяли обстоятельства. Достаточно вспомнить, что в удостоверении Г.М. Мусинянца о его работе в Аэродинамической Лаборатории с 1 сентября 1913 года по 18 мая 1916 года (за подписью Н.Е. Жуковского) говорится, что наряду с исследованиями бомб, гранат, воздухоплавательного двигателя он принимал участие в исследованиях винта системы Жуковского, в разнообразных исследованиях аэропланов в целом и их деталей и был весьма полезным работником в области военного воздухоплавания.
Осенью 1928 года, по завершении полного ввода в эксплуатацию новой аэродинамической лаборатории ЦАГИ в Москве Мусинянца направляют в заграничную научную командировку для изучения оборудования и методов исследований. Он посещает передовые аэродинамические лаборатории Франции, Италии, работает некоторое время в Геттингенской лаборатории Л. Прандтля в Германии. В Геттингене окончательно сформировалась схема шестикомпонентных весов с ниточным подвесом моделей для проектировавшейся тогда трубы Т-5 ЦАГИ с открытой рабочей частью.
При вторичном посещении Геттингенской лаборатории в марте 1930 года Мусинянц заказывает там изготовление этих весов. Для той же трубы Т-5 он вместе со своими сотрудниками проектирует и вводит в действие прибор для исследования характеристик винтов.
Создание винтовых приборов (в 1932-45 гг.) является еще одним (помимо весов) примером активного участия Мусинянца в создании сложнейших приборов. Д.В. Халезов, специализировавшийся в этих вопросах, отмечал, что Гурген Мкртичевич, не будучи специалистом по винтам, прекрасно разбирался и в винтах, и в винтовых приборах для их исследования.
По возвращении Г.М. Мусинянца из первой заграничной командировки в 1929 году он был назначен заместителем начальника ЭАО. Фронт его работы, хорошо организованной и спланированной, сильно расширился. Особое внимание он уделил наряду с совершенствованием методики исследований всего отдела – планомерной подготовке кадров и целенаправленному планированию научно-исследовательских работ на основе и в рамках «действительно плановой дисциплины». По общему мнению, эта работа дала серьезные положительные результаты не только в отделе, но и во всем ЦАГИ. В ЦАГИ не было экспериментальных установок, измерительных устройств для трубных и летных испытаний самолетов и их
384
моделей, создание которых – на высшем мировом уровне – было бы вне внимания и определяющего влияния Мусинянца. Было организовано уникальное производство приборов, возглавляемое конструкторами и рабочими высшей квалификации. «Все это, – как писал Г.М. Мусинянц (в 1933 году), – является тем, что сильно поражает приезжающих из-за границы работников науки и специалистов и заставляет их признаваться, что таких возможностей ни в одной лаборатории мира не имеется…» Мусинянц добавлял: «Именно по этой причине, несмотря на то, что современное оборудование ЭАО уже в некоторой части отстает от оборудования заграничных лабораторий, преимущественно в области труб гигантских размеров, – можно уверенно утверждать, что нужды Воздушного Флота, Красной Армии и ведущих отраслей народного хозяйства будут обеспечены должными темпами и масштабами дальнейшего развития отдела…» За большой личный вклад в эти достижения Мусинянц был награжден орденом Ленина и премирован автомобилем.
Критическое замечание о наметившемся некотором отставании было также очень важным. Дело в том, что к этому времени ЦАГИ, как писал Г.М. Мусинянц, «… уже достиг такого положения, что почти все опытные самолеты, строящиеся в нашем Союзе, получают свою аэродинамическую характеристику, свою внешнюю форму, свой «воздушный паспорт» в лабораториях ЭАО ЦАГИ». В предгрозовые 30-е годы – это было не только честью, но и огромной ответственностью для ЦАГИ.
В эти годы с особой остротой встали извечные проблемы авиационного конструктора – связанные с необходимостью повышения скорости полета. Для боевых самолетов – это всегда вопрос жизни. В эти же годы успех в соревновании за скорость был особо значимым и измерялся десятками, а то и единицами километров в час. Вот почему достижение все более совершенных аэродинамических форм, обеспечение все более эффективной работы мотора, его винта – и как итог – увеличение скорости новых самолетов – потребовало создания качественно новых аэродинамических труб и прежде всего труб большого размера, в которых можно испытывать не только модели самолетов, но и сами самолеты – «в натуру». Перед коллективом ЦАГИ встала задача небывалой сложности. Предстояло начать новое огромное строительство под Москвой, масштабы которого были вполне соизмеримы с масштабами строившегося примерно в то же время и столь же быстро Днепрогэса.
385
Как член специально организованного в мае 1935 года технического Совета ЭАО под председательством А.Э. Стерлина, в который вошли также Б.Н. Юрьев, К.А. Ушаков, Г.Х. Сабинин и другие, Г.М. Мусинянц участвовал в большой коллективной работе по обоснованию наиболее важных проектных решений и организации будущих лабораторий Нового ЦАГИ. Осенью 1935 года Совет Труда и Обороны страны утвердил ориентировочный план строительства, а месяц спустя в ЭАО ЦАГИ был готов первый вариант проектного задания на «блок больших аэродинамических труб» Нового ЦАГИ – самолетной и винтовой. Помимо этих труб (получивших обозначение Т-101 и Т-104) на новой территории предполагалось построить «малые» трубы Т-102 (как «модель» трубы Т-101) и Т-103. Личные научные интересы Мусинянца были связаны в это время с разработкой измерительных систем будущих труб, а также их рабочих частей. Проект весов обеих больших труб (как всегда у Мусинянца – это итог тщательного, кропотливого анализа) был весьма совершенным. Однако было ясно, что качество этих весов можно повысить, используя, во-первых, имевшиеся за границей так называемые весовые головки – динамометры и, во-вторых, отказавшись от применения в рычагах весов, предусмотренных проектом шарикоподшипников и заменив их на освоенные за рубежом «призменные» шарниры, воспринимающие знакопеременную нагрузку.
В связи с необходимостью изучения оборудования передовых зарубежных лабораторий и заказа основных измерительных устройств 22 июня 1936 года по указанию А.Н. Туполева, бывшего тогда заместителем начальника Главного Управления Авиационной промышленности, Мусинянца командировали за границу.
Надо сказать, А.Н. Туполеву, стоявшему, по определению Мусинянца, «у самых истоков русской самобытной авиационной науки и техники», принадлежит исключительная роль в создании экспериментальной базы ЦАГИ. Эта его деятельность происходила на глазах и при непосредственном участии Г.М. Мусинянца. Вот что он писал в своих набросках «Воспоминаний о Туполеве А.Н.»:
«Андрей Николаевич был активным участником строительства планеров кружка. Андрей Николаевич – активный участник строительства самолета кружка. Андрей Николаевич спроектировал первые аэродинамические трубы кружка (круглую и плоскую) и руководил постройкой этих труб и их измерительных приборов.
386
Эти два начала – строительство летательных аппаратов, лабораторных установок и приборов для исследования аэродинамики летательных машин весьма характерны для деятельности Андрея Николаевича. Развивая первое начало, Андрей Николаевич создал всем нам хорошо известную последовательность русских самолетов, гидросамолетов, глиссеров. Развивая второе начало, Андрей Николаевич создал еще целый ряд труб и затем, расширяя масштабы работы над созданием экспериментальной базы авиационной науки, явился одним из творцов и руководителей строительства целых лабораторий, институтов».
Возникает вопрос, почему за границу Туполев командировал именно Мусинянца? Ближайший помощник Мусинянца в то время В.В. Белостоцкий говорил по этому поводу: «Потому что никто лучше него не разбирался в сути задания. Мусинянц не был таким энциклопедистом, как Б.Н. Юрьев. Но он был весьма эрудированным инженером достаточно широкого профиля, понимал детально и в устройстве аэродинамических труб, и в постановке эксперимента, не говоря уже о приборном хозяйстве, где он был особенно основателен и не имел равных. Тот же Юрьев сам до конца мало что доводил. А Г.М. Мусинянц доводил до конца все, за что ни брался. Он был очень методичен и в этом превосходил теоретиков.
В ЦАГИ было распространено такое мнение, что в институте лишь два Инженера с большой буквы: либо Мусинянц и Суржин, либо Суржин и Мусинянц. Говорили также: если надо получить быстрый ответ на вопрос – надо идти к Юрьеву, а если основательный – к Мусинянцу».
Перед командировкой Мусинянца в лучшие лаборатории мира в Германии, Франции и США ему была выдана «открытая лицензия» – доверенность за подписью А.Н. Туполева «быть распорядителем суммы в 50 000 рублей золотом, отпускаемых для обеспечения пуска объектов первой очереди новой аэродинамической лаборатории ЦАГИ». Помимо закупок и заказа оборудования для больших труб Т-101 и Т-104, для труб Т-102 и Т-103, а также Т-106 было необходимо приобрести приборы для летных испытаний и исследований вибраций самолетов. Была поставлена задача изучить также принятые за рубежом методы экспериментальных исследований.
В Германии Мусинянц разместил заказ на весы скоростной аэродинамической трубы Т-106, предварительно (еще в Москве) разработав
387
эскизный проект ее рабочей части и весов: проектирование этой уникальной трубы в то время по-существу еще не начиналось.
Надежду достаточно быстрого выполнения главного задания – усовершенствования своего проекта автоматических весов больших труб и приобретения основного измерительного оборудования, который его в чем-то все еще не удовлетворял, Мусинянц связывал с большим опытом специализированной весоизмерительной фирмы «Толедо» в США. Этой фирмой были построены весы лучших натурных и скоростных труб Америки, в частности, сравнительно новой, завершенной в 1930 году большой (натурной) трубы NACA в Лэнгли, которую Мусинянцу удалось посетить.
Когда Мусинянц разместил уже заказы фирмам в соответствии с предварительными планами в самом конце вполне успешной, казалось, командировки, он неожиданно нашел принципиально новое схемное решение, реализация которого могла позволить создать весы лучше самых совершенных американских и европейских весов. Окончательно убедившись в необходимости отказа от рычажной системы с использованием шариковых подшипников, Мусинянц срочно запросил из Москвы чертежи общего вида обоих весов. Отклонив заманчивые предложения о посещении знаменитых лабораторий в Калифорнии (вместе с делегацией советских авиационных работников, доставившей ему необходимые чертежи), Мусинянц засел за полное перепроектирование рычажной системы своих весов, намереваясь поначалу из-за недостатка времени сохранить принципиальные проектные решения, полученные в Москве. Поскольку заказы на остальное оборудование, в том числе динамометры, были уже размещены, главной целью стало размещение дополнительного заказа – на рычаги системы «Толедо». Подавляя постоянно преследовавшее его желание улучшить также принципиальную схему московского варианта весов, Мусинянц успевает в отведенный срок командировки закончить все работы. В городе Толедо он согласует с фирмой технические условия и спецификации к заказу, который как последняя формальность перед отъездом домой и должен быть оформлен в советском торговом представительстве – Амторге, в Нью-Йорке.
Казалось, можно было быть удовлетворенным: наши весы, по оценке Мусинянца, были не хуже и даже несколько лучше американских, из-за внесенных им усовершенствований в регулировку рычагов. Все другие задания также выполнены. Позади полгода напряженного труда, без друзей, без семьи, в чужой стране (хотя блестяще образованный, глубоко
388
интеллигентный, знающий четыре европейских языка Мусинянц был окружен в США очень высоко ценившими его специалистами, особенно на фирме «Толедо»). Уже известна – и дома, в Москве тоже – дата выезда на Родину – в начале 1937 года.
Казалось бы… Но в эти последние спокойные дни в маленьком тихом одноэтажном заснеженном Толедо произошло то, о чем впоследствии единодушно восторженно будут вспоминать самые разные люди в ЦАГИ. Об этом (со слов наших специалистов, посетивших фирму «Толедо») рассказывал профессор А.К. Мартынов. Д.В. Халезов вспоминал, что, по рассказам товарищей, побывавших в Толедо уже после возвращения Мусинянца домой, американцы сами говорили, что Мусинянц был выше их специалистов наголову, при этом Халезов добавлял: «Во многих отношениях это был выдающийся человек. Все свои дела он доводил до конца, «до железа». А железо – до ума».
В Толедо произошла одна из легендарных историй ЦАГИ. Там проявилось то, что одни назовут потом большевистским фанатизмом, другие подлинным патриотизмом. Возможно, что проявилось и то, и другое плюс талант ученика Жуковского, а также трудолюбие и мудрость крестьянина с далекой Армении – хозяина и пленника сурового каменного поля. В эти дни в сознании Мусинянца не только не утихли, но вырвались на свободу теперь уже не сдерживаемые опасением не успеть выполнить задание – поиски совершенно новой принципиальной схемы весов, весов, которые безоговорочно были бы лучшими в мире. Задача в научном плане ставилась так смело, исчерпывающе, как никто ее до тех пор не ставил: обеспечить прямое измерение и регистрацию «чистых» аэродинамических сил и моментов в системе координат с началом, следящим при изменениях положения самолета за точкой, задаваемой и перемещаемой в его системе без перерыва в эксперименте и при автоматическом введении поправок на силы и моменты от сил тяжести подвижных масс самолета и частей весов.
Напряжение работы Мусинянца в эти дни можно себе представить – ведь были перебраны десятки возможных решений, каждое из которых – сложнейшее пространственное построение, которое Мусинянцу необходимо было видеть и все целиком, и в деталях.
Решение не находилось. Впрочем, было утешение: заказ, уже сделанный фирме, был вполне добротным. И вот однажды, во время отдыха, вечером на прогулке Мусинянц неожиданно для себя «увидел» то, что так
389
долго и безуспешно искал в «рабочее» время. Он нашел схему весов, значительно более совершенных, чем американские. Много позже видные инженеры и выдающиеся академики назовут эти весы шедевром. Пока же Мусинянц, очевидно, понимал, что найденное решение очень удачно, поэтому полагая сделанный заказ фирме резервным, он ставит задачу срочно связаться с ЦАГИ, получить добро Наркомата на полное изменение проекта, здесь же, в Толедо и, соответственно, – разрешение на переоформление заказа. Но легко сказать – связаться. Это была одна из легендарных, почти детективных историй Мусинянца. «Телеграммой в семьдесят слов он передал в Москву структуру основных элементов схемы весов. Слова в телеграмме не были словами русского языка. Каждое слово состояло из тринадцати букв английского алфавита, на которые было разделено слитно написанное содержание телеграммы, и представляло собой оплачиваемую единицу телеграфного текста. Тщательно продуманная лаконичность телеграммы, стремление затруднить прочтение ее посторонними лицами и забота об экономии валюты – все это очень колоритно характеризует отправителя телеграммы и лучше всяких слов обрисовывает свойства его натуры», – рассказывал ближайший помощник Мусинянца в дальнейшей работе над весами В.В. Белостоцкий. Он продолжал: «Телеграмма-головоломка была расшифрована К.А. Ушаковым и доложена на научно-техническом совете ЦАГИ. Ввиду несомненных и важный преимуществ схемы, предложенной Мусинянцем, НТС признал целесообразным принять эту схему и делать по ней новый проект весов».
В удивительно короткий срок, работая буквально днем и ночью, с участием приданных ему в помощь по специально заключенному договору инженера и техника-чертежника фирмы, Мусинянц выполняет новый проект рычажной системы и автоматики весов. Присланным к этому времени из Москвы двум советским инженерам П.И. Экономову и М.С. Глазеру он поручает перепроверить основные проектные решения. Более того, он собственноручно с помощью выделенного фирмой столяра строит полноразмерный деревянный макет рычажной системы, состоящий из 73 рычагов.
Как вспоминала дочь Мусинянца, отец, конечно рассказывал об американской эпопее: «…Все заказал… И ты, знаешь, дочка, вдруг меня осенило, и все стало на свои места!» «Призма» – вот главное слово, оставшееся в памяти дочери. И еще то, что мистер Браун, инженер, у которого отец бывал в семье, повторял: «О, это хитрый армянин!»
390
Все, кто хорошо знал лично Гургена Мкртичевича, и с кем довелось говорить о нем, считают его наибольшим творческим достижением именно эту работу, выполненную в Америке. Но многие расходятся в отношении деталей происшедшего.
Как говорил В.В. Белостоцкий, Гурген Мкртичевич принадлежит к такой категории людей, чья жизнь прошла при постоянном: «Давай, давай!» И письменных следов о такой жизни осталось мало. К сожалению, пока что не удалось найти и саму телеграмму, посланную Мусинянцем из США. Сам Белостоцкий говорил мне: «Думаю, что в телеграмме Гурген Мкртичевич передал схему основного элемента весов – так называемой «упряжки». На этот счет С.А. Довжик заметил: «Я эту телеграмму держал в руках и хорошо помню, что суть телеграммы состояла в рекомендации изменить принятые в первоначальном проекте параметры отдельных рычагов «рычажной» схемы, их положение и размеры. Кроме того, в телеграмме говорилось о необходимости замены шариковых подшипников на призменные опоры».
И.И. Слезингер характеризовал телеграмму так: «Гурген Мкртичевич создал схему весов и передал ее по телеграфу, с помощью кодов, не использую графическую информацию». Кажется, связывает все эти дополняющие друг друга (хоть и немного отличные) представления рассказ В.Н. Овчинникова: «С телеграммой, считаю, случай уникальный. Когда пришла эта телеграмма из Америки, все повторяли: «Только Мусинянц мог придумать такое!» Я всегда ценил армянский ум и понимал Гургена Мкртичевича, когда он говаривал в минуту веселья: «Это получилось, потому что я – армянин!» Телеграмму расшифровал при мне К.А. Ушаков. В ней всё – ни убавить, ни прибавить. Надо было лишь догадаться, что Мусинянц использует шахматную нотацию для обозначения положения и размеров рычагов. И всё стало ясно.
Предложенная и расшифрованная схема была тут же доложена К.А. Ушаковым на НТС. Предложение вызвало просто восторг. Надо не
Аэродинамическая труба Т Аэродинамическая труба Т Аэродинамическая труба Т Аэродинамическая труба Т Аэродинамическая труба Т -101 ЦАГИ
391
забывать, что принятие этого предложения означало остановку шедшего уже полным ходом производства в центральных мастерских некоторых элементов весов в соответствии со старым проектом. И вдруг – стоп всему! Нашлись такие радетели народного добра, которые потребовали «отстранить» Мусинянца. И сам Гурген Мкртичевич, как он рассказывал позже, хорошо понимал, какую брал на себя ответственность. Шел 1937 год. Война стучалась в наши двери. Решение НТС, на котором были А.Э. Стерлин, Г.Х. Сабинин, С.С. Сопман,, А.К. Мартынов, без колебаний поддержало Мусинянца, работавшего в далекой Америке. Так или иначе, но из Москвы он получил разрешение наркомата: не останавливая хода выполнения фирмами старого заказа, разработать технический проект по новой схеме.
Получив подтверждение абсолютной правильности всех принятых в новом проекте решений и проинструктировав оставшегося в Толедо советского инженера, Мусинянц выезжает в Нью-Йорк, аннулирует старый заказ и оформляет новый – на рычажную систему и некоторые (исполнительные) элементы автоматики весов. Командная часть автоматики, спроектированная и изготовленная позже в ЦАГИ, сознательно, не была включена в переданный фирме проект, чтобы не раскрывать принципиальную схему весов в целом.
Закончив последние формальности, и передав своим советским помощникам наблюдение за изготовлением заказа, Мусинянц пароходом отплывает в Европу. По пути домой, в Германии он проверяет ход выполнения заказа для трубы Т-106 и 17 мая 1937 г. прибывает на Родину.
31 мая 1937 года Г.М. Мусинянц сделал доклад о спроектированных им весах на научно-техническом Совете ЦАГИ. Фактически, предложенные инженером весы поставили «гигантские трубы ЦАГИ на первое место в мире не только по их размерам, но и по совершенству весового оборудования». Так спустя многие годы напишет в своей автобиографии Мусинянц. Дав выполненной работе очень высокую оценку, НТС предложил Мусинянцу «изложить доклад письменно и защитить его в качестве докторской диссертации». Об этом позже в соответствующем личном обращении со своей поддержкой в Высшую Аттестационную Комиссию писал профессор Г.Х. Сабинин. Сам – прекрасный разносторонний ученый, известный специалист в области теории винта, теории и практики ветряных двигателей, один из активный создателей лабораторий ЦАГИ, Г.Х. Сабинин отмечал в письме в ВАК, что «последние» весы Г.М. Мусинянца «в корне меняют методы и содержание аэродинамического эксперимента и значительно
392
сокращают время» его проведения, кроме того «новая схема Г.М. Мусинянца существенно отразилась на схемах весов, проектируемых другими авторами».
Однако Г.М. Мусинянц увлечен продолжением начатой в Толедо работы. Было необходимо срочно выполнить не менее сложную часть – закончить проектирование и изготовление недостающих важнейших элементов (ведь в Толедо производилось лишь то сравнительно немногое, что фирма делала лучше всех в мире). Главное, к чему Мусинянц начал сразу готовиться, – это монтаж, наладка и выверка весов натурных труб.
Была создана группа инженеров, техников и механиков, которой предстояло работать с весами. С этой группой Мусинянц, которого вскоре утвердили в ученом звании профессора по специальности «аэродинамика», провел цикл занятий по теории весов. Возможности весов (прекрасно работающих уже почти полвека) удивляют, и по сей день. Но они все же были весьма сложны. Они не кажутся простыми даже сегодня, когда трудно удивить сложностью, и уж, конечно, не были простыми в то время. Занятия помогли преодолеть все трудности и обеспечить долгую безупречную работу и весов, и соответствующих специалистов.
В этот период особенно ярко проявились по крайней мере две особенности Мусинянца как организатора. Первая – забота о кадрах. Вторая – забота о внедрении четкой плановой дисциплины и организации работ. ЭАО был важнейший организационной частью в структуре ЦАГИ.
Начальником ЭАО то время был старший товарищ Гургена Мкртичевича Г.Х. Сабинин. Гурген Мкртичевич взял на себя значительную долю работы и получил полную поддержку Григория Харламовича. Уже тогда Мусинянц сформулировал главную задачу: «развитие лаборатории в организацию, способную руководить промышленностью», для удовлетворения насущных нужд страны. Последовательным проведением в
Г.М. Г.М. Мусинянц среди сотрудников ЦАГИ, конец 193 Мусинянц среди сотрудников ЦАГИ, конец 193 Мусинянц среди сотрудников ЦАГИ, конец 193 Мусинянц среди сотрудников ЦАГИ, конец 193 Мусинянц среди сотрудников ЦАГИ, конец 193 Мусинянц среди сотрудников ЦАГИ, конец 193 Мусинянц среди сотрудников ЦАГИ, конец 193 Мусинянц среди сотрудников ЦАГИ, конец 193 Мусинянц среди сотрудников ЦАГИ, конец 193 0-х годов х годов
393
жизнь этой установки Мусинянц внес свою лепту в становление ЦАГИ как головного института авиационной отрасли.
Прежде всего, заручившись поддержкой Сабинина, Мусинянц устранил многотемность в плане, исходя из принципа: «Работы не по плану сотрудника – останавливать! Работа должна быть по силе или только несколько выше сил сотрудника». За работами, включенными в план устанавливается строгий контроль с использованием новейших средств научной организации труда – НОТ (план-карты и т.п.). Важное практическое значение имела предпринятая по инициативе Гургена Мкртичевича статистическая обработка результатов заводских испытаний серийных самолетов и моторов для дальнейшего установления рациональных критериев точности аэродинамического расчета самолетов, а отсюда и точности аэродинамического эксперимента. Первостепенное значение Мусинянц придавал внедрению в практику работы ЭАО методов научной оценки достоверности результатов исследований.
В связи с этим для молодых и не только молодых сотрудников ЭАО Гурген Мкртичевич регулярно читал лекции и проводил занятия по теории ошибок, по общим методам физического эксперимента, по аэродинамическому расчету самолета. Я говорил о Мусинянце со многими сотрудниками ЦАГИ, известными специалистами в области измерений, в области эксперимента, буквально каждый вспоминал о большом личном внимании к нему Мусинянца и о большом добром влиянии. Об этом говорил даже Борис Сергеевич Дубов, которого Гурген Мкртичевич жестко критиковал за что-то. К этому мы еще вернемся.
В марте 1938 года приказом по ЦАГИ Мусинянц был освобожден от всех обязанностей и назначен техническим руководителем работ по допроектированию и вводу в эксплуатацию весов труб Т-101 и Т-104.
5 мая 1938 года Г.М. Мусинянц в числе нескольких других сотрудников ЦАГИ (С.А. Довжик, Б.Я. Кузнецов, А.К. Мартынов, М.Н. Шульженко) был приглашен на заседание Правительства. В обсуждении докладов о ходе нового строительства в ЦАГИ непосредственно участвовал И.В. Сталин. Он «высказал ряд соображений о параметрах строящихся объектов. Была создана комиссия из представителей ВВС, промышленности и ЦАГИ, которой было поручено окончательно утвердить параметры объектов и финансирование строительства».
394
В.Н. Овчинникову, из рассказов участников этого заседания, запомнился такой эпизод. По ходу совещания М.М. Каганович, видимо чувствуя, что у членов Правительства остается неясность, подал записку В.М. Молотову с просьбой дать слово профессору Мусинянцу. Способность Гургена Мкртичевича толково разъяснять достаточно сложные вещи Каганович ощутил на себе. Во время своих довольно частых наездов в ЦАГИ, наблюдая за ходом работ по наладке важнейшего объекта – весов Т-101, он приметил энергичного человека в грязной, замасленной телогрейке.
«Ты кто?» – Каганович был прост, если не грубоват в обращении. Когда он узнал, что это профессор Мусинянц (а тот был уверен, что все надо пощупать своими руками), он возмутился: «Ты должен ходить здесь в белой шубе!» Гурген Мкртичевич объяснил, почему здесь рабочая одежда более подходит. Главное же, он рассказал (так, что это стало понятно Кагановичу) о назначении и особенностях основных элементов весов, ввода в действие которых с таким нетерпением все ждали. Говорят, Гурген Мкртичевич очень понравился Михаилу Моисеевичу.
Как видно в некоторых деталях рассказ очевидца и молва несколько различны (Валентин Николаевич поведал именно молву, цаговский фольклор, рожденные всеми «очевидцами». Надо думать, в молве труднее проявить себя субъективности). И вот эта записка В.М. Молотову. Надо сказать, что когда Гурген Мкртичевич был в настроении, и в форме, он говорил прекрасно, бесподобно. Бывало, говорил и кисло, но если все одно к одному – оратор был редкостный. Молотов объявил: «Слово научному руководителю работ, профессору Мусинянцу!» Гурген Мкртичевич ясно, просто и ярко объяснил, что к чему. Самолет летает на разных высотах и в полете не все можно исследовать. Поэтому в трубе необходимо переменное давление. Да, эти трубы дороги и сложны. Особенно дорого обходится увеличение скорости потока в тубе и увеличение размера труб. Но без таких труб проектирование и доводка опытных самолетов будут еще более долгими и более дорогими. После этого
Вместе с родными Г.М. Мусинянца Вместе с родными Г.М. Мусинянца Вместе с родными Г.М. Мусинянца Вместе с родными Г.М. Мусинянца Вместе с родными Г.М. Мусинянца Вместе с родными Г.М. Мусинянца Вместе с родными Г.М. Мусинянца – в кабине управления Т в кабине управления Т в кабине управления Т -101, 2019 год 101, 2019 год
395
выступления Сталин позвал Мусинянца к себе, посадил его между собой и Ворошиловым и стал расспрашивать подробнее. Эта встреча помогла Гургену Мкртичевичу относительно спокойно продолжить работу. Старшие дочери рассказывали, что у отца тогда всегда был наготове натуральный мешочек с сухарями…
Об этом заседании и участии в нем Гургена Мкртичевича рассказывал С.А. Довжик. Состав приглашенных на заседание от ЦАГИ определялся ответственностью каждого из них за наиболее важные участки нового строительства в ЦАГИ. В частности, Мусинянц был ответственен за ввод весов Т-101. Труба уже была запущена. Были готовы и Як-1 и МиГ-1, но продувать их без весов не имело смысла. С.А. Довжик отвечал за ход работ по Т-106 и т.д. На заседании Правительства, которое вел В.М. Молотов, присутствовал Нарком авиационной промышленности предшественник А.И. Шахурина – М.М. Каганович. После доклада о ходе строительства объектов начальника ЦАГИ М.Н. Шульженко – о своих наблюдениях и впечатлениях рассказал бывавший на стройплощадке ЦАГИ К.Е. Ворошилов. Выслушав выступавших и подчеркнув, что дорог каждый день, страна перед войной, И.В. Сталин стал задавать вопросы. В частности, он спросил: «Почему в аэродинамической трубе (имелась в виду скоростная аэродинамическая труба Т-106) необходимо создавать давление?» С.А. Довжик ответил, что это нужно для учета влияния так называемого числа Re и улучшения характеристик самолетов. Сталин подходит вплотную, рассматривает и спрашивает: «Где обеспечивается безопасность пилота?» «В лаборатории прочности!» (Строительство соответствующего корпуса шло хоть и не без сложностей, но достаточно энергично – он был сдан в 1940-м году). Сталин продолжал спрашивать: «Почему самолеты наши летают со скоростью 600 км/час, а в трубе скорость 250 км/час?». После паузы на этот вопрос ответил Гурген Мкртичевич: «Мы не можем требовать от страны таких мощностей... И без того новые трубы ЦАГИ требуют значительных затрат энергии. Увеличение скорости труб на 20% потребует повышения мощности более чем на 70%...» Сталин подошел к Гургену Мкртичевичу, посмотрел на него внимательно и сказал: «Ну, если профессор так считает, так, наверное, и есть».
Ссылаясь на очевидцев, В.В. Белостоцкий рассказывал об этом так. (Кстати, А.К. Мартынов, ознакомившись позже, по моей просьбе, с рассказом В.В. Белостоцкого, а также С.А. Довжика, не нашел в них ошибок чьей-либо памяти). «Когда Сталин спросил, как же так получается, что скорость в большой аэродинамической трубе меньше скорости самолета (в
396
его глазах это было противоречие), Каганович нашелся быстро и заявил, что тут же будет исправлено. Вопрос-то был, конечно, более серьезным, и наступила пауза. Гурген Мкртичевич подымается тогда и говорит: «Мы не можем потребовать от страны таких больших жертв, какие были бы необходимы, чтобы обеспечить скорости, больше, чем заданные». Гурген Мкртичевич не стал ссылаться на известный закон кубов, он сказал: «Если бы мы пожелали увеличить скорость потока вдвое, тогда потребуется мощность в 8 раз большая. А мы и так замахиваемся в своих потребностях на целый Днепрогэс, мы не вправе увеличивать скорость сверх предусмотренной проектом». Гурген Мкртичевич мог, конечно, промолчать. Время трудное, вопрос серьезный, уровень обсуждения – выше некуда. Но промолчать – подвести А.Н. Туполева. Душой всему новому строительству ЦАГИ был он. К нему Мусинянц относился с большим уважением, впрочем, оно у них было взаимным. Кроме того, подчеркивал В.В. Белостоцкий, это было такое поколение, которое считало, что если ты берешься за дело, то ты лично за него отвечаешь. Это позже для любой ситуации была отработана техника личной безопасности.
С.А. Довжик полагал, что особой гражданской смелости в позиции Гургена Мкртичевича на заседании Правительства не было, хотя и отмечал, что в это время ЦАГИ уже обезлюдел. На том заседании Мусинянц предложил ввести в комиссию военных, которую возглавил В.Я.Чубарь, некоего Душкина (сам Гурген Мкртичевич в комиссию эту не вошел, хотя и докладывал ей позже, как и Начальник НИИ ВВС И.Ф. Петров и многие другие). Сталин спросил тогда: «А кто этот Душкин?» Мусинянц ответил: «Парторг ЦК». Сталин спросил: «А разве он что-нибудь понимает в этом?» Мусинянц сказал, что он им хорошо помогает, и предложение было принято.
В это время Мусинянц уже попал в опалу в ЦАГИ. Рассказывают, что его помощник в Америке П.И. Экономов, ставший его начальником, окружил его мелочной опекой и придирками. Дочери Гургена Мкртичевича, человека, сдержанного с детьми в разговорах о работе, эту фамилию старались забыть. Однажды года за два-три до своей смерти Мусинянц, вспоминая за обедом в институтской столовой ту пору, говорил, что от больших неприятностей его спас Кирилл Андреевич Колмаков. Он помогал ему в сборке весов, и когда его спросили, справится ли он со сборкой один, Колмаков твердо ответил: «Без Гургена Мкртичевича – никак!» На какое-то время тучи над Мусинянцем развеялись. Тогда невинно пострадали многие честные и высокопрофессиональные специалисты. Тогда же временно лишился своего рабочего места Мусинянц.
397
Дочь Гургена Мкртичевича вспоминала, что в их дворе «остались» только Баулин, К.А.Ушаков, Сопман и их отец: «Папа думал определенно, что его вскоре возьмут. Его брат Татевос в 1928 году вернулся в Ереван из эмиграции, а потом приехал в Москву, и папа устроил его в ЦАГИ. Брат был «слабым местом» отца... Скольким людям он так просто помогал! Когда евреев гоняли, все приходили к нам. Устраивал куда-то М.А.Тайца, помню. «Мне хочется этим людям сделать добро», – для папы не существовало никакой разницы в том, какой человек национальности. Да, бывало, отца увозили к Сталину и привозили от него. После 37-го года он опасался говорить об этом подробно. Раза два-три его возили. И после войны - тоже. Были какие-то деловые переговоры. Не обязательно у Сталина, просто в Кремле. Папа многого нам не говорил. Сталина он не уважал, может быть, поэтому и не говорил…»
В ноябре 1939 года Мусинянц возглавил комплексную бригаду, сформированную по приказу начальника ЦАГИ для монтажа и наладки весов труб Т-101 и Т-104. Сроки ввода больших труб были жесткими. Положение бригады осложнялось тем, что несколько задерживалась строительная часть работ. Члены бригады работали по 15-20 часов, а то и круглосуточно. Сутками не покидал лабораторию Гурген Мкртичевич. Об этом трудном времени вспоминал В.В. Белостоцкий: «Вместе со всеми Гурген Мкртичевич делил невзгоды от недосыпания, от ночевок на диване, не раздеваясь, но каждое утро находил слова, вливавшие бодрость и мобилизовавшие активность… Будучи широко эрудированным инженером и ученым, соединявшим в одном лице технолога и конструктора, метролога и экспериментатора, он с глубоким пониманием разрешал самые разнообразные вопросы. Благодаря его манере четко очерчивать задание, советоваться с исполнителями и охотно давать им разъяснения, вокруг него
Оборудование уникальных механических уникальных механических уникальных механических уникальных механических весов Г.М. Мусинянца в аэродинамической трубе Т Мусинянца в аэродинамической трубе Т Мусинянца в аэродинамической трубе Т Мусинянца в аэродинамической трубе Т Мусинянца в аэродинамической трубе Т Мусинянца в аэродинамической трубе Т Мусинянца в аэродинамической трубе Т Мусинянца в аэродинамической трубе Т Мусинянца в аэродинамической трубе Т -101 ЦАГИ
398
за короткое время сплотился дружный коллектив, объединенный интересной для каждого участника работой…
Для предварительной отладки был устроен стенд… Вместе со сборкой на стенде рычажной системы в другом помещении выверялись и доводились механизмы стоек весов. Опыт, извлеченный из стендового этапа, позволил собрать весы, даже в авральной обстановке, с такой тщательностью, что дополнительной доводки на месте, предполагавшейся для уменьшения погрешностей, не потребовалось.
В итоге наладки и тарировки, проведенных на уровне основательно поставленной научной работы, были получены весьма высокие метрологические характеристики весов. Участники работы были обязаны Г.М. Мусинянцу тем, что она послужила для них прекрасной школой, обогатившей практическим опытом и пониманием, с какой строгостью нужно подходить к операциям и средствам определения этих характеристик. За этими лаконичными, насыщенными фразами масса преодоленных сложностей, в том числе «мелких», которые можно ощутить по ряду следующих примеров. В частности, для поверки тарировочных полутонных грузов были построены специальные весы с точностью измерений до 1/20.000; базовые линейные расстояния между опорами весов, достигавшие 6 метров, выдерживались с точностью до 0,3 мм; положение начала координат системы основных неподвижных осей, располагавшегося где-то в воздухе в центре потока на высоте около 13 метров, следовало определить экспериментально и закоординировать относительно фундамента и рамы весов с точностью до 1-2 мм.
Очень-очень многое делалось впервые. Поражают масштабы и темпы сделанного. Поражает глубина принципов и техника решения возникших сложных задач, в том числе упомянутых только что – метрологических. Поражает, в конечном итоге, достигнутое качество: в течение десятилетий, а, возможно, и поныне в своем классе приборов эти весы остаются непревзойденными.
После того как весы обеих натурных труб Т-101 и Т-104 были приняты в феврале 1940 года комиссией Народного Комиссариата Авиационной Промышленности, в них начались интенсивные исследования опытных и серийных, боевых самолетов.
399
В связи с этим уместно привести послевоенную уже оценку сделанного Наркома авиационной промышленности А.И. Шахурина: «Особо надо подчеркнуть заслуги Центрального аэрогидродинамического института, новый комплекс которого был сооружен к концу 1940 года. Крупнейший научно-исследовательский центр, где проверялась аэродинамика самолета, где самолеты испытывались на прочность, где проводились статические и другие испытания, был оснащен самым современным оборудованием, без которого немыслимо было испытание создававшихся тогда самолетов. Исключительную ценность представляли лаборатории больших скоростей и огромная аэродинамическая труба, позволявшая «продувать» самолеты в натуре на дозвуковых и околозвуковых скоростях. Именно из этих труб, образно говоря, вылетела в 1940 году наша авиация, разгромившая фашистскую и завоевавшая в ходе войны полное господство в воздухе. А околозвуковая труба и соответствующие лаборатории сыграли огромную роль и в развитии реактивной авиации в ходе войны и после ее окончания.
Более года практически до самого начала Великой Отечественной войны параллельно с отработкой методов экспериментальных исследований в натурных трубах Г.М. Мусинянц совместно с К.К. Колмаковым работал над созданием и вводом в действие недостававшей еще автоматики весов с копирующим механизмом, – то есть над тем, что было задумано еще в Толедо.
Главный инженер ЦАГИ К.Н. Суржин, высоко оценивший всю работу по весам, особо выделял автоматику. «Все, кто видел этот шедевр счетно-решающего механизма, – говорил он, – могут гордиться за вклад ЦАГИ в советскую измерительную технику».
24 мая 1941 года весы заработали с автоматикой. Это был своеобразный венец огромной работы ЦАГИ и всего народа. В трудный для страны час уникальные потенциальные возможности натурных труб Союза стали реальностью.
Выдающийся вклад Г.М. Мусинянца в эту работу был высоко оценен. 30 сентября 1940 года он, как и некоторые главные конструкторы авиационных заводов (С.В. Ильюшин, А.С. Яковлев, Н.Н. Поликарпов,
Г.М. Г.М. Мусинянц, конец 1930 Мусинянц, конец 1930 Мусинянц, конец 1930 Мусинянц, конец 1930 Мусинянц, конец 1930 Мусинянц, конец 1930 -х годов х годов х годов
400
П.О. Сухой, А.А. Архангельский) и другие специалисты, был утвержден в ученой степени доктора технических наук. Степень кандидата наук без защиты была присуждена ему за два года до этого.
В декабре 1940 года ученого ожидала особенно дорогая награда. Создание весов было отмечено первой премией на только что учрежденном постановлением Совнаркома всесоюзном конкурсе, носящем имя учителя – Н.Е. Жуковского. О том, насколько эта оценка значительна, можно судить по следующему. Вторую и третью премии получили крупные ученые: академик С.А. Христианович и Г.Н. Абрамович – за основополагающие теоретические работы в области аэродинамики.
Требование к Гургену Мкртичевичу выставить работу на конкурс исходило от председателя жюри, выдающегося русского ученого академика С.А. Чаплыгина. Надежда Матвеевна Семенова, многие годы работавшая директором Мемориального Музея Н.Е. Жуковского, а тогда ближайший помощник С.А. Чаплыгина, рассказывала: «Сергей Алексеевич, которого, конечно, беспокоил уровень конкурса и, которого радовало, что уже поступили очень сильные работы, а общее число выдвинутых работ достигло 40 (!), попросил меня, притом очень настойчиво, переговорить с Г.М. Мусинянцем, – чтоб он подал свои весы.
Сергей Алексеевич любил Гургена Мкртичевича и считал его одареннейшим человеком. Он восхищался его работой, и – особенно – его необыкновенным пространственным видением. Мусинянц – сутулившийся, хмурый (мало кто знает, какая у него была трудная, полная испытаний жизнь) – отмахивался: – «Не буду подавать, оформлять надо. А когда? Столько работы!» Кое-как уговорила его. После того, как закончилось последнее заседание жюри, начальник ЦАГИ И.Ф. Петров, заместитель председателя жюри, пожурил меня за то, что я не записала блестящую речь Сергея Алексеевича Чаплыгина, с которой он выступил в самом конце заседания. К этому моменту, особенно после выступления Н.Е. Кочина, академика, защищавшего выполненное С.А. Христиановичем выдающееся исследование по теории профиля в скоростном потоке, предпочтение явно отдавалось теоретическим работам, они были действительно блестящие. В выступлении Чаплыгина, очень кратком и необычно эмоциональном, было столько восхищения сделанным Мусинянцем («Подумайте только! Как он все это видит!»), что в конечном итоге, против присуждения ему первой премии, был подан лишь один голос…»
401
Профессор Я.М. Пархомовский говорил в связи с этим: «Чаплыгина как ученого-механика трудно поставить рядом с Жуковским, Кирпичевым, Тимошенко, а как инженера – вровень с А.Н. Крыловым. Чаплыгин занимал совершенно особое место в русской науке. Будучи, в первую очередь, крупным математиком, он не витал в абстрактном пространстве. Рачительный, бережливый хозяин, он, встав во главе ЦАГИ, быстро «прибрал к рукам» всех инженеров и механиков школы МВТУ и МГУ, направив каждого в свое дело. В ЦАГИ шли лучшие силы, и развитие исследований было мудрым. В период, когда не было денег, ЦАГИ, благодаря Чаплыгину, их получал и направлял на развитие базы. Благодаря разумному сочетанию ограниченных по объему экспериментальных исследований с исследованиями расчетными, не было отставания, а в некоторых разделах науки мы даже опережали заграницу. Экспериментальные работы Чаплыгин ценил обычно выше теоретических. Прекрасный организатор, он смотрел вперед. Важность для дальнейшего создания мощных аэродинамических труб, в частности, важность сделанного Мусинянцем была ему очевидна».
Через месяц после начала Великой Отечественной войны, в августе 1941 г., когда уже было принято решение о частичной эвакуации ЦАГИ в Казань и был уже организован там филиал, Г.М. Мусинянц получил задание Наркомата Авиационной промышленности: обеспечить подготовительные работы для сооружения на Востоке Союза новой научно-исследовательской базы. Остановившись на Новосибирске, Г.М. Мусинянц выступил с докладом на пленуме обкома партии. При поддержке обкома за будущим строительством закрепляется участок и ставится задача создать в перспективе постоянный институт. Именно так Мусинянц предлагал сформулировать постановление Государственного Комитета Обороны по возвращении на несколько дней в Москву. В конце августа 1941 года в ЦАГИ было демонтировано и отправлено в Новосибирск оборудование новейших, только что введенных в эксплуатацию труб Т-103, Т-104, Т-101, Т-106.
По воспоминаниям дочери Гургена Мкртичевича, отец сначала летал в Новосибирск «на разведку» – вместе с Довжиком. Летали они туда на каком-то немецком самолете, и их чуть не сбили… Еще помнилось ей, что в Омске, в 1941 году туполевцы, которые сидел там, знали, когда пройдет цаговский эшелон, и встречали его: «В их числе был А.Э. Стерлин, отец его уважал как был глубоко порядочного человека. Встречал нас также Соколов. Моя мама и жена Соколова были сестрами, их отец был греком по национальности. Мама работала в ГВФ машинисткой».
402
Вместе с С.А. Чаплыгиным и другими цаговцами Г.М. Мусинянц участвует в организации работ по строительству, наладке и вводу в эксплуатацию оборудования филиала ЦАГИ, выросшего впоследствии в широко известный ныне Сибирский научный институт авиации – СибНИА. В конце 1941 года С.А. Чаплыгин сообщал Наркому авиационной промышленности А.И. Шахурину: «В Новосибирском филиале ЦАГИ находится около 500 сотрудников ЦАГИ, в их числе 60-70 ведущих ученых; установлена связь с авиазаводами Востока для участия в доводке и совершенствовании серийных и опытных самолетов; строятся современные аэродинамическая и прочностная лаборатории…».
В этом труднейшем деле большую роль сыграла поддержка обкома партии, полное взаимопонимание, уважение и дружба С.А. Чаплыгина и секретаря обкома М.В. Кулагина. Н.М. Семенова, жившая вместе с семьей С.А. Чаплыгина, в одной комнате с его дочерью, рассказывала, как, бывало, поздним вечером к ним приезжал чаевничать и задерживался надолго Кулагин: под обаяние Сергея Алексеевича попасть было легко. Когда того требовали обстоятельства, деликатнейший Сергей Алексеевич, бывало, звонил Кулагину и «требовал», как просили цаговцы, в том числе, иной раз, и Мусинянц, немедленной помощи обкома: «Милый Михаил Васильевич, любезнейший, прошу Вас помочь нам в том-то и том-то…» А кончив разговор, поворачивался к нам: «Ну, как я его?!»
В январе 1942 года стало возможным начать (в соответствии с решением ГКО) восстановление работы в ЦАГИ больших труб, а позднее и трубы Т-106. Тщательно законсервированное оборудование этих труб было возвращено из Новосибирска, где было продолжено строительство малой трубы.
К сожалению, ее ввода в строй не увидел Сергей Алексеевич Чаплыгин – 8 октября 1942 года, его не стало. Это была огромная потеря для страны. Научный авторитет Чаплыгина был соизмерим разве что с авторитетом Жуковского. Первым среди ученых он стал Героем Социалистического труда. Из-под его крыла – блестящего теоретика и прекрасного организатора – вышла большая группа первоклассных ученых. И сейчас как высшую похвалу можно услышать от старожилов ЦАГИ, возможно, и не совсем верное, но впечатляющее: «Перед Чаплыгиным навытяжку ходил даже
Г.М. Г.М. Мусинянц, 1940 Мусинянц, 1940 Мусинянц, 1940 Мусинянц, 1940 Мусинянц, 1940 -е годы е годы
403
Туполев, и даже когда был в высшей силе». В действительности Чаплыгина все, и Андрей Николаевич Туполев особенно, уважали и чтили. Глубоко уважал Сергея Алексеевича Мусинянц, рядом с которым и в дружбе, с которым Чаплыгин прожил свои последние дни. Боль общей утраты Мусинянц выразил в написанном им в Новосибирске некрологе.
Возвратившись из эвакуации в 1943 году (семья его вернулась в 1944 году), Г.М. Мусинянц возглавил исследования по совершенствованию методики эксперимента в заработавших на полную мощность натурных трубах. За работы, связанные с проектированием и созданием весов натурных труб, обеспечивших важнейшие оборонные исследования Г.М. Мусинянц был удостоен в 1944 году Государственной премии. Некоторое время он замещает главного инженера ЦАГИ, а затем руководит проектированием измерительных устройств новых экспериментальных установок ЦАГИ.
Во время войны, будучи еще в Новосибирске параллельно со своей основной работой Мусинянц выполнил два необычных для себя исследования, характеризующих его как инженера, универсального, остро ощущающего потребности практики. Прежде всего, он разработал оригинальные стрелковые приборы. Кроме того, досконально изучив особенности сравнительно новой системы самолетов того времени – гидравлической системы уборки шасси, Мусинянц разработал четкие рекомендации проектировщикам, производственникам, монтажникам и эксплуатационникам таких, весьма сложных систем.
Работа по стрелковым приборам была особенно оригинальной: был предложен своего рода тренажер, позволявший обучать воинов стрельбе без затрат боевых патронов. Несмотря на поддержку этой работы обкомом партии и заинтересованность военных, не удалось в трудное время наладить производство и широкое использование таких приборов.
Исследования по гидросистеме имели особенно большое практическое значение. На одном из заводов в Сибири из-за неполадок в этой системе не принимали готовые самолеты. Мусинянц вместе с другими специалистами взялся за налаживание приемки. Он разобрался во всех тонкостях специфического оборудования и добился усовершенствований, обеспечивших налаживание ритмичной работы серийного авиационного завода. Мусинянц не любил писать работ – его научным «выходом», «лицом» всегда было отлично действующее оборудование. Но работу о гидросистеме
404
шасси, необходимую в разгар войны широкому кругу специалистов, работу, поражающую даже сейчас тщательностью и исчерпывающей ясностью рекомендаций, он опубликовал в начале 1942 года в авторитетном научном журнале, доступном и в КБ, и на заводах, и в военных частях.
Во время войны Гурген Мкртичевич был награжден рядом орденов. После войны, в 1946 году за выдающиеся заслуги перед государством в области технических наук он был удостоен почетного звания «Заслуженный деятель науки и техники РСФСР».
Это была одна из последних столь высоких государственных оценок сделанного Г.М. Мусинянцем. Хотя ему предстояло жить и трудиться еще более 20 лет, столь по-разному оцениваемых разными людьми: и как медленный естественный закат, и как мощный прорыв к новому…
Надо думать, подобные высокие награды, общественное признание, не говоря уже о главном, – о самой работе и, конечно, о детях, служили первым утешением Гургена Мкртичевича в его трудной житейской судьбе. Когда заходит речь о масштабах личности этого человека, редко кто вспоминает, какая у него была личная жизнь, каков был его «тыл». Обычно на разные чаши весов кладут: на одну – меру таланта, способностей, а на другую – меру сделанного, достигнутого. Возможно, это и правильно, если кому-то нужна формальная оценка, табель о рангах. Но на какую же чашу весов положить то обстоятельство, что в жизни этого человека было всего лишь несколько лет, когда сердце его могло успокоиться от боли очередной потери в жизни. Когда он умер (после второго, как считали, инфаркта), вскрытие показало, что у этого человека, никогда не жаловавшегося на свое здоровье, вплоть до старости, было много инфарктов…
Уже в молодые годы Мусинянц потерял самых близких людей. В 1924 году на шестом году счастливой семейной жизни Гургена Мкртичевича и его молодой красивой жены Елизаветы Гавриловны произошла первая беда. Умер долгожданный первенец – сын, в чудесном двухлетнем возрасте. Прошло всего два года, и при родах умерла сама Елизавета Гавриловна. Гурген Мкртичевич любил ее очень. После смерти сына он с трудом сберег ее, увезя надолго в Армению, подальше от тяжких воспоминаний. И все же не уберег… Она оставила мужу двух грудных детей, дочерей-близнецов, Каринэ и Маргариту.
Гургену Мкртичевичу трудно пришлось одному с воспитанием детей. Детей он любил необыкновенно. Он строго следил за изменением веса
405
девочек, считая, как вспоминал Аполлинарий Константинович Мартынов, именно это достаточно надежным и первым показателем их здоровья. Как рассказывал Аполлинарий Константинович, у Гургена Мкртичевича на видном месте была теоретическая кривая оптимального изменения веса ребенка в зависимости от возраста. На эту кривую Гурген Мкртичевич регулярно наносил свои «экспериментальные» точки и успокаивался лишь при допустимом их расхождении. Кара – Мара (так любовно звали детей друзья отца) – были очень красивы и необыкновенно похожи. По этому поводу ходили полушутливые – полусерьезные разговоры, будто и сам Гурген Мкртичевич различает девочек, лишь положив руку им на голову и ощутив еле заметную разницу в их форме. Дочери рассказывали мне, что это, конечно, легенды. Отец, выходивший их без матери, мог различать сестер (Маргариту, Карину, Марину), что называется, закрыв глаза. Звал он их просто: «Дочка!» И если откликалась не та, кто ему была нужна, он говорил: «Я не тебя звал!»
В 1931 году, когда девочкам было уже по 5 лет, Гурген Мкртичевич женился вторично, но в том же году развелся из-за «расхождений по вопросам воспитания детей». В 1932 году Гурген Мкртичевич связал свою жизнь с Анной Александровной Эндека. От нее, столь же им любимой и столь же красивой, как и первая, покойная жена (кстати, по профессии обе они были машинистками), родились дочь Марина, в 1933 году, и сын Томас – в 1939 году. Сына Гурген Мкртичевич ждал особенно. Друзья в ЦАГИ знали о решимости Мусинянцев не останавливаться на достигнутом, пока судьба не пошлет им сына. В войну, в Новосибирске большой семье Мусинянцев пришлось особенно трудно. Помимо четверых детей с ними была еще младшая сестра Гургена Мкртичевича – Нина, приехавшая на учебу в Московскую консерваторию. Поначалу жили в бараке. Первый год был самым голодным. Даже детей послали помочь колхозу. Но картошка, розданная как спасительное вознаграждение, оказалась мороженной. Позже, когда картофель стали сажать сами – на выделенном участке – стало полегче. Уже вернувшись в Москву, домой, узнали, что семье Мусинянцев был положен паек, но он куда-то «уплывал».
Отца дети почти не видели. В связи с заданием Наркомата Мусинянц часто бывал в обкоме, много сил и времени требовал авиационный завод с его проблемами, а также общественная работа – в президиуме Комитета ученых г. Новосибирска. В то время в Новосибирске были также Г.Х. Сабинин и В.П. Ветчинкин. Дочери рассказывали, что отец всегда и позже особенно называл себя домашним животным. В тяжелое военное
406
время тем более – друг к другу особо не хаживали. К тому же, с Ветчинкиным отец разошелся по работе довольно рано, – он не мог понять, как такой большой ученый мог верить в бога. Но с Сабининым был дружен всегда и к нему заглядывал. Столь же близок он был, пожалуй, лишь с С.А. Чаплыгиным.
Гурген Мкртичевич был необыкновенно отзывчив к чужой беде. Он был всегда в заботах о ком-либо, и для него было неважно – о ком. Дочери вспоминали, как однажды в дождь, в грязи по колено, до глубокой ночи отец метался с ошпарившейся девочкой на руках, пытаясь помочь ей в спящем городе. Ее отец был соседом, редко просыхавшим от пьянства, шофером. Но так же в трудную минуту Гурген Мкртичевич помогал и профессору, и любому другому человеку.
Опорой Гургену Мкртичевичу в самое трудное время была Анна Александровна. Она, как вспоминали дети, очень любила его, а он носил ее на руках. О ее красоте и красоте двух ее сестер цаговцы говорили восторженно. И вот после долгой тяжелой болезни в 1946 году не стало и ее. Отчаяние, как признавался Гурген Мкртичевич детям много позднее, было крайнее. Но оставались на его руках четверо детей, младшему из которых было лишь шесть лет, и это заставило Гургена Мкртичевича медленно, медленно начать новую жизнь.
Дети и работа, ЦАГИ и семья – вот что дало ему новые силы.
Семья была дружная, добрая. Дети росли аккуратными, ухоженными. В доме было чисто, светло, скромно. Скромность была во всем – и в одежде, и в еде, и в обстановке. Скромность была в облике и существе Гургена Мкртичевича…
Дети хорошо учились. Собственно, ради их учебы в московских вузах семья не переезжала в Подмосковье, поближе к основному комплексу ЦАГИ, куда на работу в течение многих лет ежедневно ездил Гурген Мкртичевич – либо на своем автомобиле (который был одним из немногих, давних его увлечений), либо на пригородном поезде. Дочери Гургена Мкртичевича окончили институт иностранных языков (сначала Карина и Маргарита, они стали преподавателями вузов, а позже – Марина, она стала переводчицей). Сын Томас, особенно любимый отцом и сестрами, закончил МАИ и стал инженером-электронщиком. Отец не противился выбору сына, но подчеркивал: «Электроника без механики никуда не пойдет».
407
Когда боль потерь стала утихать, когда появился внук Миша – сынишка Томаса (теперь он стал общим любимцем), на семью свалилось новое горе. Погибла в горах, в Карпатах, жена Томаса…
«Томас рано женился, – вспоминала его сестра. – Он ушел из дома, поселился отдельно, и мы долгие годы жили вместе с папой, больным человеком, выбитым из колеи».
Лишь самые близкие друзья, знавшие, чего стоила Гургену Мкртичевичу его неизменная сдержанность, в редкую минуту могли услышать от него слова горького переживания: «Какой-то рок над женщинами нашей семьи…»
Однажды одному старому товарищу он признался: «Иду к вам…, внешне все хорошо, улыбаюсь, здороваюсь, а внутри…? Выть хочется…»
Человек невысокого роста, коренастый, Гурген Мкртичевич стал, кажется еще ниже, еще ниже опустились его плечи, его большая, могучая голова. Он стал еще более сдержан, замкнут, чем прежде. Но не уменьшилась, никак, скорее прибавилась, его доброта, желание и готовность понять другого и помочь.
А помогать было кому. Гурген Мкртичевич был старшим сыном в семье, лишившейся отца в 1929 году. Он всегда трогательно заботился о матери. Она жила с дочерью в Ереване, как писал Гурген Мкртичевич, «на заводской квартире, представленной ей постановлением Совнаркома Армении в пожизненное пользование за заслуги отца». Он бывал у нее, а она бывал у него – в Москве. Гурген Мкртичевич был опорой также и младшему брату Татевосу, работавшему с ним в ЦАГИ, и сестрам, у которых в жизни всегда, кажется, были свои сложности. Единственным человеком среди родных, кто был старше Гургена Мкртичевича и кто готов был помочь ему в трудную минуту, был его дядя Степан. Он также окончил МВТУ, жил в Москве. И хотя встречались они довольно редко, их связывало глубокое уважение друг к другу, без нежностей, славословий, но сердечное, искреннее. Он опекал детей, когда Гурген Мкртичевич был в Америке, когда было трудно.
Самыми верными друзьями и советчиками у Гургена Мкртичевича были старшие дочери, они всегда жили вместе с ним и не разлучались друг с другом. Когда у них спросили, не был ли одинок отец, особенно в последние годы своей жизни, как считали многие, они отвечали без тени сомнения:
408
«Ему не нужно было дополнительное общение. У него было множество интересов и забот. Он многое любил в жизни и необыкновенно много работал. И дома. И в старости тоже – допоздна, до глубокой ночи. В 2-3 часа ночи можно было проснуться и увидеть его сидящим за письменным столом на самом краешке стула, а за спиной, как всегда – расположившуюся со всеми удобствами пригревшуюся любимую кошку Балерину, покой и неприкосновенность которой в этот момент для Гургена Мкртичевича были, кажется, превыше всего: «Ну, куда я ее дену?..»
Гурген Мкртичевич очень любил читать. Любил языки. С удовольствием читал словари, а в Новосибирске, в войну вместе с Анной Александровной придумал их хитроумную «доработку», облегчавшую поиск нужных слов. Французский и немецкий языки он изучал в гимназии. Углубление немецкого было продолжено во время командировок в Германию. Так что к тому времени немецкий он знал уже почти как русский (кстати, русский знал в совершенстве; его речь, выступления были образцом строгости, лаконичности, логики, а порой и изящества). Рассказывают, что его общение с немецкими коллегами было настолько насыщенным конкретным научным содержанием, полезным для обеих сторон, что и по прошествии нескольких лет при повторных встречах законспектированная с немецкой аккуратностью суть бесед помогала вернуться вновь и вновь к деталям любого обсуждавшегося вопроса. Между прочим, и сам Гурген Мкртичевич с давних пор взял за правило делать краткие записи существа каждого мало-мальски важного технического обсуждения.
Этот опыт и потом сослужил добрую службу его ученикам, которые бережно сохраняли множество исписанных аккуратной рукой Гургена Мкртичевича листков с его доскональным разбором отчетов, статей, предложений.
Гурген Мкртичевич особенно любил английский язык, его он изучил перед поездкой в США. Читал английскую литературу всегда. Любил Пристли, Моэма. Знал латынь и помнил латинскую грамматику. В какой-то момент заинтересовался испанским… Для него отдыхом было чтение самых разных словарей, сравнение самых разных языков. Он находил, например, что по своей системе на латынь похож армянский язык…
Что касается всего армянского в его жизни – это особая тема.
Гурген Мкртичевич был прекрасным музыкантом. Его музыкальное образование, с детства, и его способности к музыке были настолько
409
значительны, что долгое время технике не отдавалось предпочтения перед музыкой как целью дальнейшего, высшего образования. Он играл на самых разных инструментах – на фортепиано, виолончели, гитаре – на всем, что попадало под руку. Как говорили дочери, у него был тончайший, наихудожественный свист. Он знал очень много армянских мелодий. Прекрасно знал и любил европейскую классику, сам играл всего Шопена. Он был строгим судьей в музыке. Его сестра Нина была замужем за выдающимся виолончелистом Даниилом Шафраном, но как-то Гурген Мкртичевич не вытерпел и увел дочерей с первого и единственного совместного концерта С. Рихтера и Д. Шафрана: «Ансамбля нет, пойдемте домой!»
Гурген Мкртичевич любил романсы, цыганскую музыку. Но все же особенно близка ему была, иногда до слез, армянская народная музыка. В доме было много грампластинок – и народной музыки тоже. Он любил концерты ансамбля народной музыки Татула Алтуняна и сам играл армянские мелодии – даже на монохорде… А когда дома собирались родные – брат Татевос, дядя, сестры, отец брал в руки аккордеон, и начинались армянские пляски. А как он любил дудук!
Гурген Мкртичевич очень редко говорил по-армянски – разве что с братом Татевосом и с наезжавшими иногда родственниками. Побывав на 70 -летии матери среди родных в Ереване, Гурген Мкртичевич с радостью отметил, что его армянский оставался достаточно хорошим, хотя он чувствовал какую-то разницу с современным армянским языком.
Дочери рассказывали, что Гурген Мкртичевич был непривередлив в еде. Но ему нравилось хотя бы по форме сохранить традиции, усвоенные с детства. Если не было лаваша, то он старался закатать сыр в хлеб. Журил дочь, когда она у молодой редиски отрезала зеленый хвостик: «Эта зелень – самое вкусное в редиске!».
С.А. Христианович, заразительно смеясь, рассказывал мне, как Гурген Мкртичевич, помимо многого другого, учил его двум вещам: как жарить барана и как правильно пить коньяк. Бараном проверить «технологическую цепочку» было сложно: нужен был, как минимум, сам баран, его надо было кормить привязанным на лугу (и не поить какое-то время!) Нужен был особый казан и т.д. А вот остальные рекомендации проверялись легко и оказались весьма полезными. В выпивке Гурген Мкртичевич предпочитал водку, особенно в последние годы, после смерти второй жены. Дома
410
сохранилась его серебряная чарочка, без которой обычно не обходился ужин в домашнем кругу. Да и в ЦАГИ, в пору, когда в столовой, в ее буфете, свободно продавались спиртные напитки, можно было видеть на обеденном столе Мусинянца рюмку водки. Сын известного в Армении винодела любил и армянское вино. Он шутливо говорил, что всем хорошим в себе обязан тому, что в детстве никогда не пил воду, а – только хорошее вино.
По свидетельству многих знавших его людей в ЦАГИ, Гурген Мкртичевич бывал необыкновенно оживлен в веселье, прост, естественен, остроумен. В молодости – особенно – он был редкостным выдумщиком, заводилой и блестящим тамадой. В молодые годы, когда к детям приходила молодежь, он всегда присоединялся к ней – все его очень любили. Он мастерски копировал знаменитостей, любил цирк, а в нем – дрессированных медведей и... фокусы (он старался и мог объяснить почти любой фокус).
«У нас всегда был полный набор рашпилей, микрометров, других инструментов, – рассказывала дочь Карина. – У папы не было другой разрядки, кроме как с автомобилем. Один раз ездили за ландышами и раза два – слушать соловьев. Вот и весь прок от машины для нас. В воскресенье он отдыхал от нее или лежал под ней. Радио увлекался в молодости. До рождения Марины папа сам сделал приемник. Тогда это было поветрие, даже увлечение. Гораздо большее хобби – книги. Про зверей, Даррела любил. Английское радио слушал запросто. Немецкую, французскую книгу переводил запросто любую. Даже итальянскую (пользуясь латынью). Языки давались ему легко. Способности к языкам у него были необыкновенные. У папы не было времени интересоваться чем-либо более основательно. Он все ночи работал. После его смерти к нам приходили просить что-то уверенные в нашем достатке: «Ваш отец целые ночи работал!»
Между тем, именно на тот послевоенный период, когда Гургену Мкртичевичу было особенно трудно – одному с четырьмя детьми, – пришлись осложнения, а позднее и коренное изменение в направлении его работы. По мнению многих из тех, кто был свидетелем взлета его творческой активности в 20-30-е годы, тогда в конце 40-х, началось естественное ее угасание. Приведем схожее мнение на этот счет разных людей, столь же авторитетных, сколь и уважительных в отношении к Гургену Мкртичевичу. Каждое из них представляется ошибочным, поверхностным. Но все они характерны. Пожалуй, характерны тем, что забывается душевное состояние в то время столь эмоционального и легко ранимого человека, как Гурген
411
Мкртичевич. Забывается атмосфера, окружавшая его тогда и… при всем к нему искреннем уважении недооценивается сила его духа, жизнестойкость.
В послевоенные годы Мусинянц принимал самое активное участие в новом, коренном усовершенствовании аэродинамического экспериментального оборудования ЦАГИ. Как известно на рубеже двух половин ХХ века произошел резкий рост скоростей полета самолетов в связи с созданием достаточно надежных, мощных реактивных двигателей и изобретением стреловидного крыла. На этот же период пришлось бурное развитие вычислительной техники и численных методов расчета. Качественное, революционное изменение облика летательных аппаратов было подготовлено наукой еще до начала 50-х годов. Большая роль принадлежала при этом экспериментальным исследованиям в скоростной аэродинамической трубе Т-106, столь своевременно построенной. Дальнейший прогресс, преодоление «звукового» и «теплового» барьеров летательных аппаратов требовали фундаментальной научной подготовки и как следствие требовали создания необходимых для этого уникальных сверхзвуковых аэродинамических труб.
И в этой работе, о которой много говорить не приходится, также трудно переоценить значение труда Гургена Мкртичевича. Сложность и объем работ были, как всегда таковы, что времени и сил Мусинянца хватало в основном лишь на обсуждение наиболее важных элементов проектов и измерительных схем, на консультации ведущих специалистов – в большинстве своем им же воспитанных. К нему шли все и все получали исчерпывающую доброжелательную оценку сделанного, а в случае затруднения – эффективную помощь. Руководителем работ по сверхзвуковым трубам был С.А. Христианович. У Г.М. Мусинянца, принимавшего участие в обсуждении и принятии всех важнейших решений, было прекрасное взаимопонимание с ним. Мусинянц, как вспоминали дочери, глубоко уважал Христиановича: «Блестящий математик, – говорил он и добавлял, – дорогу надо давать молодым!»
Христианович иногда подтрунивал над дотошностью Мусинянца во всем, что касалось точности, метрологической строгости измерений. Но он понимал, конечно, что это неоценимое положительное качество Гургена Мкртичевича. Оно всегда было достаточно сильно в учениках Мусинянца – и в создателях измерительных устройств, и в экспериментаторах. К сожалению, как замечают многие, сейчас, в учениках учеников Мусинянца это качество несколько растеряно. Он же сам в этом отношении был
412
предельно строг и к себе, и к другим. Будучи одним из ведущих ученых – метрологов СССР, Г.М. Мусинянц в одно время руководил научно-техническим советом Министерства авиационной промышленности по созданию приборов и измерительной техники. В течение многих лет, особенно в конце жизни, он регулярно читал курсы лекций для широкого круга специалистов по теории измерений и ошибок, по основам метрологии. Это малоизвестно, но Сергей Алексеевич Христианович, вернувшись в Москву после организации Сибирского отделения Академии наук СССР, талантливо возглавлял в течение длительного времени научное руководство головным институтом Госстандарта – Всесоюзным научно-исследовательским институтом физико-технических измерений – ВНИИФТРИ имени Д.И. Менделеева. Школа Мусинянца, по его словам, сыграла решающую роль в его становлении как руководителя работ в области метрологии и качества.
Г.М. Мусинянц увлеченно продолжал работать над вопросами автоматизации измерений. Его ученик И.И. Слезингер рассказывал, что примерно в 1947 году у Мусинянца сформировалось очень интересное предложение по автоматизации обработки результатов испытаний в аэродинамических трубах, которое неоднократно обсуждалось у руководства ЦАГИ. «Вспоминаю такое совещание у С.А. Христиановича, когда Гурген Мкртичевич на огромной доске, по памяти рисовал поразительную по своей сложности и объему схему. Это была удивительно оригинальная схема с множеством электромеханических устройств». В связи с активным наступлением в дальнейшем все более совершенной электроники, позволявшей решать те же задачи проще и эффективнее, в целом схема не была реализована. Но сама постановка задачи об автоматизации и ее решение доступными в то время средствами – впечатляли.
Г.М. Мусинянц был также одним из энтузиастов разработки электрических весов, основанных на принципе тензометрии. Это прогрессивное направление измерений стало в дальнейшем определяющим. Вслед за трубой Т-106 были построены новые, сверхзвуковые аэродинамические трубы ЦАГИ, и их значение в становлении аэродинамики больших скоростей, в развитии реактивной и ракетной техники трудно переоценить.
У руля исследований по аэродинамике больших скоростей, начиная с 1937 года, стал будущий академик С.А. Христианович. Вот что рассказывал
413
он о довоенном периоде своей работы в ЦАГИ, подчеркнув прежде всего, самое благодарное чувство к Гургену Мкртичевичу.
«Гурген Мкртичевич – мой учитель. По образованию я – математик, занимался гидравликой. Работал в Ленинграде. Поскольку между явлениями, которыми я интересовался и аэродинамикой больших скоростей, есть математическая аналогия, академик Кочин пригласил меня на работу в ЦАГИ. Начальник ЦАГИ И.Ф. Петров знал, что я ничего не понимаю в эксперименте, и никогда не руководил людьми. Назначив меня начальником важнейшей, перспективной лаборатории, он дал мне в помощь прекрасного заместителя – Гургена Мкртичевича. Он был главным инженером нашей лаборатории, вдумчивым экспериментатором и вообще очень опытным человеком. До этого он совершил настоящий научный подвиг в Америке, создав там уникальные элементы весов в Т-101 и Т-104. Во вновь созданную лабораторию я пригласил будущего академика А.А. Дородницына, Л.А. Симонова, А.А. Никольского, других видных теоретиков. Но все мы ничего не смыслили в эксперименте. А надо было пускать и налаживать Т-106. Труба еще не была готова. Шла сварка корпуса, изготовление весов, оптической и другой аппаратуры. В процессе этой работы все мы шаг за шагом с помощью Гургена Мкртичевича учились новому делу, все мы прошли у него столь не достававшую нам школу экспериментирования. Он пользовался особым уважением и особенно – среди экспериментаторов.
В полном согласии и взаимопонимании мы с ним проработали в одной лаборатории до войны. В самом ее начале, уже после того, как только-только прокрутили вал трубы Т-106, трубу демонтировали и основную часть оборудования отправили в Новосибирск. Меня же эвакуировали в Казань, но уже в январе было принято решение о возвращении оборудования и людей в Москву. Я вернулся тут же, а Гурген Мкртичевич задержался. Приехал он с «пенсионным настроением». Что-то у него разладилось. Уже были развернуты работы по Т-106, а он оказался в стороне. Мы его звали, уговаривали продолжить работу. Он помогал нам эпизодически, но в лабораторию уже не вернулся. Возможно, дело было в том, что темпы работы были уже другие, была другая техника, шло наступление оптики, электроники. А жаль. Работа по Т-106 опередила аналогичные работы на Западе, и позволила многое в аэродинамике больших скоростей узнать раньше других в мире. Эта работа была высоко оценена: 16 государственных премий было получено в одной нашей лаборатории. У меня тогда уже было 5 орденов Ленина… Наша лаборатория была последней вспышкой активной деятельности Гургена Мкртичевича. Но я подчеркиваю: и ЦАГИ, и я лично –
414
все мы ему обязаны. Он был признанным метрологом. Он учил нас: «Научное учреждение не может считать себя научным, если не имеет точного эксперимента». Я и сейчас так думаю. Г.М. Мусинянц очень многое сделал в авиации. Он, собственно, один из тех, кто внес неоценимый вклад в победу в войне. И он один из тех, кто многое сделал в становлении реактивной авиации...»
Среди учеников Гургена Мкртичевича, о которых говорил Христианович, выделялись И.И. Слизингер и В.Н. Овчинников. «К чести Гургена Мкртичевича, – говорил академик, – он оставил после себя сильную группу специалистов в нашей лаборатории. Хотя проектированием новых уникальных сверхзвуковых аэродинамических труб (главным образом систем измерения в них) он непосредственно, прямо не занимался, но помогал нам как опытный, тонко чувствующий дело руководитель и специалист – профессионал…»
Овчинников вспоминал, как впервые встретился в деле с Гургеном Мкртичевичем. В 1935 году после 5 лет своей работы в ЦАГИ в области промышленной аэродинамики, он был направлен в бюро технического проектирования нового ЦАГИ. Возглавлял его Б.Я. Кузнецов, а его заместителем был как раз Гурген Мкртичевич. Тогда уже Овчинникова поразил широкий кругозор Мусинянца. Он цепко схватывал любой вопрос, даже если он не был «по его направлению». На совещаниях не любил говорить «с бухты барахты». Если говорил, то говорил основательно. Вообще уже тогда предстал редким в ЦАГИ деятелем, каких были единицы. И, главное, что сумел передать своим ученикам Гурген Мкртичевич, было связано с заложенными им впервые основами высокой метрологической культуры проектирования, изготовления и эксплуатации весовых и иных измерительных устройств.
В Мусинянце всегда, даже в молодые годы, была тяга к двум целям. Первая большая цель – бескорыстное служение делу, определенному самим Жуковским, – делу создания измерительной техники аэродинамического эксперимента, делу, далеко не всегда наиболее интересному, перспективному, или благодарному среди множества других дел, которые сопровождают создание современного самолета. Слов нет, в меру необходимости он участвовал и в самих исследованиях. Но, как правило, он ограничивал подобную работу в той мере, какая диктовалась главной задачей – совершенствования измерительной техники. Вторая большая цель – столь же бескорыстное, самоотверженное учительство.
415
Официальный послужной список педагога у Мусинянца – весьма скромный… Но истинное учительство, особенно в последние годы, стало, пожалуй, доминантой его жизни. Его не интересовали личные публикации, ему и в голову не приходило участвовать в оформлении авторских свидетельств на изобретения (а помогать по существу работы, делиться идеями он считал своей прямой обязанностью). Не один раз он отказывался от официальных предложений о выдвижении его кандидатуры на выборы в Академию Наук.
В частности, Томас рассказывал сестрам, что, когда отцу предложили баллотироваться в Академию наук, он, зная, что выставлена также кандидатура замечательного конструктора-ракетчика П.Д. Грушина, отказался от такой чести. Дочери рассказывали также: «После войны папу хотели сделать академиком – в Новосибирске. При этом надо было вступить в партию. Отец отвечал: «Нет! Я всю жизнь работал честно и честнее работать не буду. Вступить в партию перед тем, как получить новое назначение, – это уже не дело. И вообще все мое дело в ЦАГИ».
Мусинянц не был ни оппозиционером, ни радетелем социалистического строя. Как-то году в 1950-м в стенной газете была напечатана статья, в которой отмечалось, что профессор Мусинянц и уборщица лаборатории не охвачены общественной работой. Это его задело…
Он получал лестные предложения еще в Америке. Были и у нас, после войны уже, предложения, связанные с переходом на новую работу – к М.В. Келдышу, который, уйдя из ЦАГИ, возглавил к тому времени космические исследования. Но выполнив по личной просьбе Келдыша и совместно с его сотрудниками важную разработку, связанную с моделированием невесомости в земных условиях, Мусинянц, при всем уважении к Мстиславу Всеволодовичу, и в мыслях не держал оставить «своих» в ЦАГИ и перейти к Келдышу.
С А.Н. Туполевым и другими коллегами в музее Н.Е. Туполевым и другими коллегами в музее Н.Е. Туполевым и другими коллегами в музее Н.Е. Туполевым и другими коллегами в музее Н.Е. Туполевым и другими коллегами в музее Н.Е. Туполевым и другими коллегами в музее Н.Е. Туполевым и другими коллегами в музее Н.Е. Туполевым и другими коллегами в музее Н.Е. Туполевым и другими коллегами в музее Н.Е. Жуковского Жуковского
416
«К нам, – вспоминала дочь, – М.В. Келдыш приходил году в 1959-м. Это было до Гагарина. Говорят, тогда Мстислав Всеволодович сказал кому-то: «Нам не обойтись без этого хитрого армянина». Как объяснял позже Томас, работа, которую отец успешно выполнил, была связана с созданием искусственной невесомости на тренажере. «Когда полетел Гагарин, – продолжала дочь, – папа не спал всю ночь. «Ты смотри, до чего дошел человеческий разум, – восхищался он. Я спрашивала: «Ну, и что, полетел?» Он продолжал: «Если бы знал Леонардо, если бы знал Жуковский! Ты не ничего не понимаешь!» Папа ходил праздничный. Спутник выходил смотреть на балкон. При его сухости какой-то, занятости, дичайшей замкнутости в последнее время он загорался: «Это мог сделать только гармонически развитый человек!» Труд он ценил, труд!»
Даже в последние годы, когда стало совсем трудно ездить на работу из Москвы, а А.Н. Туполев звал работать к себе (и это совсем рядом с домом!), Мусинянц не порывал с ЦАГИ в Жуковском. Он стал чаще работать в музее Жуковского в Москве, на улице Радио.
«Когда папа умер, – вспоминала Карина, – Андрей Николаевич Туполев сам был в горе, у него умерла жена Юлия Константиновна. Он только просил передать: «Пусть девочки на меня не обижаются». К папе Туполев относился очень хорошо. И папа – к нему. Он говорил: «Толковый мужик». Это была высокая (для отца) оценка. Папа всегда видел в Андрее Николаевиче – старшего. И Туполев спрашивал: «Как это ты, Мусинянц, додумался до этого? Надо иметь чугунный зад!» Ведь папа не вставал из-за стола, пока не сделает. Может целую ночь просидеть. Так он себя и износил.
Отец ко всему подходил основательно. Как-то его пригласили поучаствовать в философском семинаре с докладом по истории эксперимента. Он работал очень долго. Написал – начиная от царя Гороха: Ленин, Аристотель... Когда он добился завершенности, это была толстенная, колоссальная работа. Крупный философ, посмотрев работу, сказал ему: «Вы же написали самый настоящий философский труд. Я бы его издал...» Папа ответил тогда: «Мне самому было интересно...»
Туполев звал отца к себе без конца (ведь это тут же рядом): «Ты по сердцу всегда найдешь у нас работу». Папа и в голове этого не держал: «Я начал в ЦАГИ и продолжу в ЦАГИ. Ему надо одну – две задачи разрешить. Так я могу и по телефону помочь...»
417
Переход куда-либо из ЦАГИ, даже к Туполеву, которого очень любил, даже к Келдышу, которого очень уважал, он ощущал как предательство. Ведь у него постоянно на устах был Н.Е. Жуковский: «Я должен принадлежать институту... Вот уйду на пенсию – буду писать книгу для молодых». Папа очень серьезно относился к воспитанию молодой смены».
Мусинянц оставался верным ЦАГИ. Здесь и только здесь, до последнего дня он неустанно, без остановки шел к своим целям, своей, раз и навсегда выбранной дорогой. Это подвижничество, эта верность идее, эта человеческая каждодневная доброта, которая могла сравниться лишь с его же строгостью во всем, что касалось не только точности исследований, но и чести, порядочности – все это, в конечном итоге, стало, пожалуй, столь же глубоким, столь долгое время чистым, незамутненным источником памяти о Гургене Мкртичевиче, как и его конкретные разработки. Прежде всего, это легендарные довоенные весы, трубы, приборы. Но это также современные тензометрические измерительные средства. Вот о них-то – в продолжении нашего рассказа о заключительном малоизвестном этапе жизни Г.М. Мусинянца.
В последние годы жизни Гургена Мкртичевича в его научных и инженерных интересах произошло резкое и знаменательное изменение. В 1960 году ему предложили возглавить научное руководство вновь созданным приборным отделением ЦАГИ. Главной задачей отделения было определено развитие приборов (для исследований аэродинамики и прочности конструкций летательных аппаратов), основанных на принципе тензометрии. Использование этого принципа долгое время было невозможно из-за отсутствия надежного и простого тензорезистора. В 50-60-х годах, когда в этом отношении были получены обнадеживающие результаты, стала очевидной перспективность использования именно этого принципа для необходимого ускорения развития нескольких важнейших направлений техники. В первую очередь – для исследования прочности авиационных конструкций, а также для исследования «суммарных» (весовых) и «распределенных» аэродинамических характеристик самолетов на их моделях в аэродинамических трубах.
Один из талантливых и любимых учеников Мусинянца заслуженный изобретатель РСФСР Н.П. Левицкий, работавший в приборном подразделении ЦАГИ со дня его основания в 1944 году, рассказывал, что к тому времени, когда Гурген Мкртичевич стал научным руководителем отделения, рядом сотрудников отделения – авторитетных специалистов
418
нового направления, были созданы уже и тензорезисторы, и принципиально новые «электрические» тензометрические весы для аэродинамических труб: «Гурген Мкртичевич, научные интересы которого лежали совсем в другой области (он блестяще проявил себя как конструктор широкого профиля), в это время имел смутное представление о достоинствах и недостатках работ, да и всего нового направления в целом. Он прекрасно осознавал это и не скрывал этого. В исключительно короткий срок он стал наголову выше всех нас. И помог ему в этом весь его огромный опыт предыдущей работы, особенно по механическим весам, которые всегда оставались его первой и самой большой любовью. Помогли энциклопедические инженерные познания, редкостная целеустремленность и сосредоточенность, ответственность, строжайшая требовательность к себе и ко всем сотрудникам во всем, что касалось четкости, аккуратности, метрологической чистоты, точности измерений. Говоря честно, во многих этих вопросах, в теории погрешностей мы до его прихода в отделение просто «плавали». В короткий срок Гурген Мкртичевич навел в этом деле необходимый порядок. Он начал читать регулярно курсы лекций по теории ошибок и метрологии. Он не жалел времени и на свою индивидуальную работу с ответственными исполнителями. Многие из его прямых учеников в отделении стали виднейшими специалистами в теории и практике измерений напряжений в конструкции, измерений распределения давления на аэродинамических поверхностях». Все его ученики, не сговариваясь, с легкой грустью, вспоминая, как их гонял Гурген Мкртичевич, как по несколько раз заставлял – всегда с полнейшим обоснованием, исчерпывающими, скрупулезными указаниями переделывать опыты, приборы, переписывать отчеты, все они не без гордости утверждали: нас научил работать Мусинянц, мы прошли его школу, и он создал Школу. «Говорить о нем можно только в восторженных словах, – делился Г.Д. Ташкинов спустя более 15 лет после смерти Гургена Мкртичевича. – Он – прямой продолжатель дела Жуковского, который (чуть ли не самолично) поручил ему развитие методов и приборного обеспечения экспериментальных исследований в аэродинамике».
Григорий Данилович вспоминал об исключительной скромности Гургена Мкртичевича Он был несомненным научным лидером лаборатории и ЦАГИ в области измерений, но категорически отказался от предложенного ему начальником ЦАГИ А.И. Макаревским баллотирования в Академию наук. Начальник лаборатории Кедров на одном из научно-технических советов, когда лаборатория уже разрослась, также поставил вопрос об этом и предложил выдвинуть на выборы в Академию кандидатуру Мусинянца.
419
Гурген Мкртичевич встал и сказал: «Прошу не делать этого. Так как я понимаю, к чему обязывает такое звание – с одной стороны, и какие требования к кандидату – с другой».
Сколь бы ни были велики заслуги Мусинянца-инженера и ученого, он оставил о себе необыкновенную память как человек. Никогда не забуду, как Гурген Мкртичевич ездил на своей машине по территории института. В его время народу в ЦАГИ было много, а машин на территории – мало. Некоторые сотрудники ЦАГИ, особенно в утренние и вечерние часы предпочитали идти широкой автомобильной дорогой, а не тротуарами. Так он ехал медленнее иного пешехода, тихо, скромно, буквально объезжая каждого и словно извиняясь за то, что не идет рядом со всеми. Вообще – уважение к своим товарищам, к знакомым (и тем более – незнакомым людям, обратившимся к нему, а он был цаговской легендой, живым «учеником Жуковского» и прямым продолжателем его дела), – было доминантой его характера, его личности…
Сестры Маргарита и Карина Мусинянцы рассказывали мне в сентябре 1987 г.: «Первый инфаркт у папы был в 1966 году, 10 апреля, а второй – в 1967 году. Это было чудо, что он поправился после первого. Вообще-то он за собой не следил и даже тогда, когда был болен. После первого инфаркта папе помог устроиться в больницу А.Н. Туполев, а в санаторий его устраивал уже М.В. Келдыш. Дочери вспоминали, что покойный министр авиационной промышленности П.В. Дементьев как-то говорил их отцу (а они встречались нередко): «С Вашими организаторскими способностями Вам бы быть моим заместителем или сидеть на моем месте». А Мусинянц отвечал: «Я еле отдышался, отделался от начальствования в ЭАО, чтоб заняться любимым делом. Кроме меня, возможно, никто не решит какую-то задачу. А я должен посылать кого-то на картошку, а кого-то на стройку…»
Г.М. Г.М. Мусинянц в музее Н.Е. Мусинянц в музее Н.Е. Мусинянц в музее Н.Е. Мусинянц в музее Н.Е. Мусинянц в музее Н.Е. Жуковского, 1960 Жуковского, 1960 -е годы е годы
420
В энциклопедическом словаре «ХХ век. Авиастроение России в лицах» Мусинянцу посвящено совсем немного строк. «В 1925 году окончил МВТУ. С 1918 г. работал в ЦАГИ, где руководил рядом научных подразделений. Создал весы для аэродинамических труб ЦАГИ, приборы для аэродинамических испытаний самолетов». Вот и вся недолга… Перечисленные награды: ордена Ленина, Отечественной войны, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, медали, две Сталинские премии, – титул Заслуженного деятеля науки и техники лишь подчеркивают сухость тех строк в характеристике человека удивительно сердечного, внимательного к людям (а это редкий талант), человека уникального инженерного таланта, подвижника, ценившего дело в себе, но никак не себя в деле, ставшем смыслом его жизни.
Помню, наш разговор с Г.Д. Ташкиновым о Г.М. Мусинянце с исключительным вниманием и заинтересованностью слушала находившаяся в комнате Григория Даниловича незнакомая мне, немолодая, миловидная женщина. Она не проронила ни единого слова, благодарная Григорию Даниловичу, как было явно заметно и как я понял чуть позже, за теплые и глубокие слова о человеке, которого она, может быть, в еще большей мере, чем Ташкинов, уважала и даже, было похоже, боготворила. «Лера Лобанова, Валерия Валентиновна Лобанова, – так она представилась, решившись догнать меня уже перед самым выходом из корпуса приборного отделения, заговорив торопливо как о чрезвычайно важном лично для себя и необходимом: «Вы себе не представляете, каким чудесным человеком был Гурген Никитич (мы его и так звали). Прошло почти двадцать лет, как он ушел, но не перестаешь сознавать, какого светлого человека подарила нам жизнь. Подобного ему мы не знали в прошлом и никогда не узнаем в будущем. Как же будет хорошо и справедливо, если Вы напишете о нем и поклонитесь за всех нас, а это очень многие – те, кого он согревал, наставлял, любил…»
Авиаконструктор Владимир Михайлович Мясищев и его армяне
В конце своей жизни выдающийся авиаконструктор В.М.Мясищев шутливо говорил: "Знаете, что я заметил? Раньше первым моим заместителем был Г.Н. Назаров – армянин, теперь А.Д. Тохунц – тоже армянин. Жена у
421
меня – армянка7. Дочь наполовину армянка. Иногда мне кажется, что я тоже – наполовину армянин".
Не случайно Мясищевы были в добрых отношениях с Арамом Хачатуряном, Мартиросом Сарьяном, Артемом Микояном. Так же, впрочем, как с Сергеем Прокофьевым, Дмитрием Шостаковичем, Виссарионом Шебалиным, другими деятелями отечественной культуры и науки. Владимир Михайлович был глубоко интеллигентным человеком. Говорят, он мог читать литературу (наверное, в основном техническую) на восьми языках. Но он был знатоком и ценителем русской классики…
Владимир Михайлович в том своем шутливом «признании» рассказал, конечно, не о всех «своих» армянах. Он мог сказать по крайней мере о еще четырех своих замечательных инженерах: Н.Г. Нурове, М.К. Мишетьяне, Г.А. Севьяне, В.А. Ширинянце.
Надо заметить при этом: вполне возможно, что Владимир Михайлович не знал (или забыл), что, пожалуй, первым из ряда замечательных конструкторов-армян, тесно и весьма эффективно взаимодействовавших с его ОКБ, был Николай Георгиевич Нуров (истинная его фамилия – тифлисского армянина – Нурьянц). Начинал Нуров свою работу в авиации в 1929 году, после окончания с золотой медалью Военно-воздушной инженерной Академии имени Н.Е. Жуковского. Тогда он сразу стал начальником бригады в Опытном конструкторсом бюро, возглавляемом Главным конструктором А.И. Путиловым. В 1931 году был построен созданный в ОКБ самолет «Сталь-2». Принципиально важной особенностью этого самолета было использование для соединения листов стали точечной и роликовой контактной сварки. Эта технология опережала свое время. В серийном производстве было выпущено (к 1935 году) 111 самолетов «Сталь-2» и 79 самолетов «Сталь-3» (к 1936 году). Прогрессивная технология нашла десятилетия спустя использование: во-первых, в создании после войны так называемых конструктивно-подобных упругодинамически-подобных моделей для исследований проблем аэроупругости (в ОКБ В.М. Мясищев) и еще более широкое и значимое применение в создании сверхзвуковых самолетов перехватчиков МиГ-25 и МиГ-31 (ОКБ А.И. Микояна). В 1934
7 Елена Александровна Спендиарова – внучка И.К. Айвазовского и дочь армянского композитора А.А. Спендиарова.
Николай Георгиевич Нуров Николай Георгиевич Нуров Николай Георгиевич Нуров Николай Георгиевич Нуров Николай Георгиевич Нуров Николай Георгиевич Нуров
422
году авиаконструкторы Н.Г. Нуров и С.А. Элибекян построили оригинальный свободнонесущий низкоплан с трехместной закрытой кабиной, отмеченный второй премией на всесоюзном конкурсе. В 1936-37 гг. Нуров был командирован в США. По возвращении он работал в ОКБ А.Н. Туполева, занимаясь внедрением самолетов в серийное производство. В 1938 году был репрессирован и в числе многих арестованных работал в ЦКБ-29, занимаясь самолетами Пе-2 и Ту-2. В качестве заместителя главного конструктора В.М. Мясищева Нуров многое сделал для создания дальнего высотного двухмоторного бомбардировщика “102". Новаторский самолет имел герметичную кабину, шасси с носовым колесом, дистанционное управление стрелковыми установками. В 1943 г. по возвращении ОКБ из Омска в Подмосковье, во Владыкино под руководством заместителя главного конструктора Н.Г. Нурова были продолжены и успешно завершены летные испытания и доводка ДВБ-102. Тогда Николай Гергиевич был освобожден из заключения досрочно.
С 1946 по 1950 гг. он работал в ОКБ А.С. Яковлева над реактивными истребителями. В 1950 г. Н.Г. Нуров был вновь арестован, и четыре года проработал в заключении совместно с главным конструктором Д.Л. Томашевичем над созданием ракетной техники.
В 1954 г. Нуров возглавил бригаду общих видов в ОКБ Н.И. Камова. Большой вклад он внес в создание вертолетов соосной схемы Ка-15, Ка-18, Ка-25, Ка-26, винтокрыла Ка-22. Нетрудно видеть, что Нуров был уникален как конструктор, уникален тем, что оставил занчительный след в создании всех типов летательных аппаратов: легких и тяжелых, спортивных, пассажирских самолетов, реактивных истребителей, вертолетов...)
Близкий мой родственник и старший товарищ, выпускник МАИ, Михаил Карапетович Мишетьян работал в КБ Мясищева с первых дней его организации в Филях. М.К. Мишетьян был дружен с необычным человеком – Галустом Александровичем Севьяном. Севьян рассказывал ему, что вместе с В.М. Мясищевым был у Сталина и многое сделал при организациии нового ОКБ в Филях. Севьян был личностью незаурядной. Еще будучи студентом МАИ, он проявил себя как талантливый организатор. Впервые это обнаружилось, когда перед войной началась кампания помощи молодежи Испании. Потом он сыграл большую роль при эвакуации МАИ в Алма-Ату.
Г.А. Г.А. Севьян и Севьян и Севьян и М.К. Ми М.К. Ми М.К. Ми шетьян шетьян
423
Еще студентом он был уполномочен стать директором «института на колесах». Говорят, именно Галуст Александрович буквально подобрал в какой-то глубинке прозябавшего там будущего академика М.Д. Миллионщикова. Так же, по пути в Алма-ату он взял с собой будущего академика И.Ф. Образцова, который чуть ли не буквально пас где-то коров. В годы войны Севьян им очень помог. Говорили, эта святая троица многие годы, уже после войны, была очень дружна. Севьян продолжал работать в МАИ и, очевидно, имея почему-то выход на самое высокое руководство страны, сумел оказаться полезным и для Мясищева…
В авторитетного лидера студентов, старшекурсника Севьяна в Алма-Ате была влюблена студентка МАИ Ольга Буданцева (как и другие девчонки), но о столь большой его роли она не знала.
Мясищев встречался со Сталиным раз десять. Рассказы о таких встречах его ближайший сподвижник последних лет А.Д. Тохунц не раз слышал, когда Мясищев приглашал своего заместителя ехать после работы домой, в Москву в своем просторном «ЗИМе». Тохунц обычно в такой ситуации своего шофера отпускал. А, приезжая домой, записывал наиболее интересные рассказы Владимира Михайловича. Первая, самая интересная встреча с вождем состоялась в 1952 году.
Мясищеву тогда позвонил помощник Сталина Поскрёбышев: «Владимир Михайлович, Вас приглашает к себе товарищ Сталин – по поводу создания стратегического бомбардировщика с турбореактивными двигателями…» Тогда турбореактивными двигателями (ТРД) очень широко занимался профессор академии Жуковского П.К. Казанджан. Тохунц знал профессора и был дружен с его сыновьями, вместе с которыми работал. Профессор активно доказывал, что ТРД хорош только для истребителей, поскольку большие расходы топлива не позволяют использовать его на тяжелых бомбардировщиках. Мясищев рассказывал, что он в это время разрабатывал проект подобного самолета с ТРД совместно с одним студентом.
М.К. Мишетьян рассказывал: «Во вновь образованном КБ в Филях все работали с невиданным энтузиазмом. Помимо молодежи в новом КБ было еще немало старых сотрудников Владимира Михайловича, они как правило, руководили бригадами… В том, что касалось конструкции, Мясищев в детали не вникал. Но наиболее важные конструктивные решения он внимательно анализировал и сам, приходя в соответствующие конструкторские бригады, в том числе и в нашу. Он сидел и за моим рабочим столом…»
424
Не раз приходилось убеждаться, что об одних и тех же событиях разные свидетели, даже, казалось бы, самые «надежные», рассказывают по-разному. К наиболее объективной картине можно приблизиться, если постараться учесть разные мнения и суждения. Как известно, ЦАГИ сыграл значительную положительную роль в создании самолетов В.М. Мясищева, и, в первую очередь, самолета М-4. В.М. Мясищев и его первый заместитель Г.Н. Назаров выступили с докладом о проекте стратегического самолета с ТРД на научно-техническом совете ЦАГИ. Проект был одобрен в целом, и в дальнейшем, в процессе проектно-конструкторских работ и летных испытаний самолета специалисты ЦАГИ во главе с А.И. Макаревским, С.А. Христиановичем, В.В. Струминским, Г.С. Бюшгенсом принимали самое активное участие. Всем было очевидно, что обеспечение заданной дальности полета требовало не только совершенных турбореактивных двигателей, но также исключительно высоких аэродинамических качеств и весовой отдачи конструкции.
Особенно большую роль в разработке и обосновании проекта будущего самолета М-4, а в дальнейшем – и в организации нового ОКБ сыграл сотрудник кафедры Мясищева в МАИ, а затем – первый заместитель и ближайший сподвижник генерального конструктора, Лауреат Ленинской премии, Георгий Николаевич Назаров. Специалист в области прочности дирижаблей, он начинал в ОКБ С.А. Кочеригина, а продолжил работу в Омске – заместителем главного конструктора Д.Л. Томашевича. Влившись в ОКБ Мясищева, Назаров работал рядом с ним и в Казани, и в Москве – и во Владыкине, и в МАИ, и в Филях. Именно по инициативе Г.Н. Назарова был разработан и реализован план параметрических исследований характеристик будущего самолета М-4, предпринятый МАИ в тесном взаимодействии с ЦАГИ. Проект Мясищева и Назарова, как уже говорилось, прежде всего получил одобрение ученых ЦАГИ во главе с С.А. Христиановичем, В.В. Струминским, Г.С. Бюшгенсом, А.И. Макаревским. Столь же велика роль в работах над проектами Мясищева Льва Ивановича Балабуха и Валентина Александровича Федотова – людей, поражавших не только
Самолет М Самолет М Самолет М Самолет М -50 в сопровождении истребителей на воздушном параде 50 в сопровождении истребителей на воздушном параде 50 в сопровождении истребителей на воздушном параде 50 в сопровождении истребителей на воздушном параде
425
широтой и глубиной специальных знаний, но и замечательными человеческими качествами.
Георгий Николаевич Назаров Георгий Николаевич Назаров, как и Н.Г. Нуров, родился в Тифлисе (Тбилиси), только тринадцатью годами позже, в 1908 году. Помимо самолетов «110» и «Пегас» Д.Л. Томашевича, самолета Пе-2И В.М. Петлякова, стратегического бомбардировщика 3М В.М. Мясищева значителен вклад Г.Н. Назарова в создание еще двух, уникальных летательных аппаратов ОКБ В.М. Мясищева. Во-первых, это крылатая ракета стратегического назначения «Буран», созданная в середине 1950-х годов, и, во-вторых, сверхзвуковой бомбардировщик М-50, первый полет которого состоялся в конце 1959 года.
Кстати, сказать, в создании двигательной установки самолета М-50 большую роль сыграл М.К. Мишетьян. Конструкция получалась перетяжеленной и, к тому же запаздывало ее изготовление. Для того, чтобы подогнать конструктора двигателей П.А. Соловьева, Мишетьяна отправили в Молотов (бывшую и будущую Пермь) – с задачей снять килограмм 250 сверх нормативного веса конструкции! Коллектив оказался очень благожелательный. Машина была рассчитана на три Маха. Пришлось вникать в массу деталей, в том числе связанных с тепловым нагревом. Совместно удалось снизить вес воздухозаборника не менее, чем на 150 кг. Но по возвращении в Москву Мишетьян узнал, что их фирма передана Челомею. Цыбинская машина была уже на вылете. Ее собирались передать на летные испытания. «Не знаю, – говорил конструктор, – куда ее дели. Как и «52-ю». Она выглядела значительно лучше «пятидесятки». У М-52 горизонтальное оперение подняли, предусмотрели перекачку топлива… Это была другая уже машина. Хотя бы в музей ее отдали…»
Мишетьян начинал с проектирования хвостовой части самолета, участвовал в некоторых работах по крылу… Мотогондолы ему пришлось спроектировать не только для М-50 и М-52, но также для цыбинской машины: и под «микояновские» двигатели, и под соловьевские… Всё это было выполнено в металле. Но вскоре превратилось в металлолом. Не хватило ума сохранить что-то хотя бы для музея…
Крыл атая ракета «Буран» «Буран»
426
Привлечение ОКБ-23 к работе по созданию, при активном участии ЦАГИ, стратегической сверхзвуковой крылатой ракеты «Буран» (изделие «40») в 1953 году говорит само за себя. Параллельно аналогичным проектом более легкой стратегической сверхзвуковой крылатой ракеты «Буря» занималось другое и очень сильное ОКБ – С.А. Лавочкина. Инициатива создания этих крылатых ракет и научное сопровождение сложного комплекса работ исходили от академиков М.В. Келдыша (в НИИ-1) и С.А. Христиановича (в ЦАГИ). Ракетные двигатели стартовой ступени «Бурана» создавало ОКБ В.П. Глушко, а прямоточные воздушно-реактивные двигатели маршевой ступени (с треугольным крылом малого удлинения) – ОКБ М.М. Бондарюка. Систему управления и астронавигации разрабатывало ОКБ Р.Г. Чачикяна.
Одной из наиболее сложных проблем был нагрев конструкции. Это обусловило необходимость использования в конструкции маршевой ступени необычных в то время материалов, в частности, титана, нержавеющей стали, освоения новых технологий. Корпус ракеты был выполнен из тонкостенной нержавеющей стали с помощью точечной и роликовой сварки. Треугольные крылья «Бурана» были выполнены из титана – задолго до того, как он стал применяться на других наших летательных аппаратах. Качественно новой была проблема вертикального старта «связки», а также длительного полета маршевой ступени со сверхзвуковой скоростью на высоте около 20 км. Руководство разработкой проекта изделия «40» в качестве главного конструктора В.М. Мясищев поручил своему первому заместителю Г.Н. Назарову. Было изготовлено два опытных экземпляра ракеты, подготовлен стартовый комплекс. Но весьма успешные (и дорогие) работы по крылатым ракетам «Буран» и «Буря» в 1957 году были закрыты. Более перспективной системой определили баллистические ракеты стратегического назначения…
А вот что сегодня можно узнать из социальных сетей о главном конструкторе ОКБ В.М. Мясищева (в 1976-1981 годах) Арвиде Драстаматовиче Тохунце. Родился он в 1935 году в Армении. Окончил Чкаловскую школу в Ереване и в 1959 году МАИ по специальности инженер-механик по самолетостроению. В 1959-1967 гг. он работал в ОКБ А.Н. Туполева. В 1967-1981 гг. на Экспериментальном машиностроительном заводе (ОКБ В. М. Мясищева) работал последовательно: начальником отдела аэродинамики, с 1972 года заместителем главного конструктора, с 1976 года – главным конструктором.
Арвид Драстаматович Тохунц Арвид Драстаматович Тохунц Арвид Драстаматович Тохунц Арвид Драстаматович Тохунц
427
С 1981 года он перешел на работу в Ракетно-космической корпорации «Энергия» им. С. П. Королева. А.Д. Тохунц был руководителем и непосредственным участником создания высотного самолета-перехватчика М-17, а также самолета-транспортировщика ракетных блоков и орбитального корабля ракетно-космической системы «Энергия-Буран» 3МТ.
Вот еще один последователь и ближайший сотрудник последнего периода жизни Владимира Михайловича – Арвид Драстаматович Тохунц. Работая в ОКБ Туполева, он в 1964 году защитил кандидатскую диссертацию на тему, связанную со снижением аэродинамического сопротивления самолетов путем ламинаризации пограничного слоя. В дальнейшем Тохунц занимался проблемами ламинаризации пограничного слоя на входе в воздухозаборники самолета Ту-144. Эти исследования высоко оценил первый заместитель начальника ЦАГИ в то время академик В.В. Струминский.
В 1968 году в ЦАГИ собралась представительная научно-техническая конференция. Владимир Михайлович Мясищев в это время работал уже на ЭМЗ; он тогда увлекся ламинаризацией пограничного слоя – на самолете 3М сделали даже ламинарный носок, и Генеральный конструктор сам приехал на конференцию в ЦАГИ – в генеральской форме...
На конференции выступил В.В. Струминский, с подробным объяснением того, что дает ламинаризация. После его выступления Алексей Андреевич Туполев спросил его: «Владимир Васильевич, мы никак не можем получить от ЦАГИ рекомендации: каково должно быть расстояние между щелями? Каковы должны быть размеры щелей? Как их располагать, где располагать камеры с воздухом?..»
Струминский показал на Тохунца и сказал Туполеву: «Алексей Андреевич, рядом с Вами сидит человек, Ваш сотрудник, который даст Вам все рекомендации. Если Вы хотите, чтобы там была моя подпись, то я попрошу его написать эти рекомендации, а я их подпишу».
В перерыве к Тохунцу подошел Владимир Михайлович и сказал: «Разрешите представиться: генеральный конструктор Владимир Михайлович Мясищев. Вам Владимир Васильевич дал такую лестную характеристику, что Вы очень меня заинтересовали. Я бы хотел Вас пригласить к себе на работу. Вы сейчас какую должность занимаете?» «Я – начальник бригады». «Я приглашаю Вас в качестве начальника отдела. А как у Вас с бытовыми условиями?» «Мне обещают квартиру, но, к сожалению, пока это дело не движется». «Я Вам в Жуковском дам четырехкомнатную квартиру в ближайшее время» «Я в Жуковском не очень бы хотел…» «В Москве не будет труда обменять ее, здесь масса летчиков… Вы подумайте, я не
428
настаиваю… Вот Вам моя визитка…» (И действительно, потом Тохунц обменял жуковскую четырехкомнатную квартиру, не поселяясь в ней, на двухкомнатную квартиру на Таганке. А потом Владимир Михайлович помог переехать из этой квартиры – в четырехкомнатную в той же Москве.)
Когда Алексей Андреевич Туполев узнал о том, что Тохунц дал согласие Владимиру Михайловичу Мясищеву о переходе на его фирму, он сказал: «Слушай, ну, куда ты идешь! Это же кошмар! Ты страшно пожалеешь. Но знай, как только ты захочешь возвратиться назад, звони мне – никаких вопросов. Ты там не продержишься больше трех месяцев…»
Действительно, когда Тохунц приехал на ЭМЗ, новая фирма Мясищева только-только становилась на ноги: единственное, что у нее было, – ангар бывшей летно-испытательной и доводочной бызы ЛИиДБ ОКБ-23! «Ничего не было, – вспоминал Тохунц. – Макетный цех – как какой-то хлев! Но через год у нас уже были большие перемены: прекрасный модельно-макетный цех, аэродинамическая лаборатория с дозвуковой трубой (М ~ 0,15) диаметром1,5м для отработки местной аэродинамики в подвале бывшей котельной(!) Генерал был великий строитель! Но ещё более великим генерал был Человеком! К коллегам, вне зависимости от возраста и ранга, он всегда обращался предельно уважительно, только по имени – отчеству. Никакого запанибратства или, как он любил выражаться, «похлопывания по голенищу» Его кабинет всегда открыт для сотрудников и не только по сугубо техническим, но и по бытовым вопросам. Он неизменно доброжелателен к окружающим, стремится помогать им в трудные минуты. Владимир Михайлович приложил огромные усилия, чтобы я получил в Москве хорошую квартиру. На новоселье приехал с супругой, Еленой Александровной, которая подарила нам чеканку с изображением баранов, шампуров и т.п. На обороте собственноручно написала сочиненные ею стихи.
В канун каждого праздника поздравлял технических работников, включая уборщиц, дарил сувениры. по праздникам Ближайших помощников с женами Владимир Михайлович собирал у себя. Он завел традицию в майские праздники приглашать сослуживцев с семьями к себе на дачу, где радушно угощал их домашней снедью и собственными настойками. Душой компании была Елена Александровна. Она расспрашивала каждого о его проблемах, жизненных трудностях и т.п. Узнав от моей жены, что мы живем в квартире со смежными комнатами, она сказала об этом Владимир Михайлович, который удивленно спросил меня, почему я никогда ему об этом не говорил. Я сказал, что не люблю за себя просить «Вы просите не для себя, а для своей семьи». Сам Владимир Михайлович был примерным семьянином, внимательным и заботливым.
429
Отличительной чертой Владимира Михайловича была душевная чистоплотность, неумение и нежелание перекладывать вину с себя на других». Брать огонь на себя» – было одним из пунктов его кодекса чести. При разного рода ЧП – авиация без этого немыслима – вышестоящие инстанции предлагали Владимиру Михайловичу назвать фамилии виновных». «Накажите меня, а своим я сам воздам «по заслугам», – отвечал Владимир Михайлович. Для подчиненных брать огонь на себя означало проявлять самостоятельность, отстаивать свою точку зрения, не боясь навлечь на себя гнев начальника. Сам Владимир Михайлович, всячески стимулировал творческие поиски сотрудников..Он был демократичен и не требовал безоговорочного подчинения при решении технических вопросов. С ним можно было спорить, не соглашаться, аргументированно отстаивать свою точку зрения. «Молодец, сопротивляется. Вообще, можно опираться лишь на то, что оказывает сопротивление».
И это внимание к людям, их заботам, чувство защищенности давало удивительные результаты – люди, в большинстве своем, начинали работать «как для себя», а недруги Владимира Михайловича из Минавиапрома, которых было немало, не переставали удивляться в чем секрет немыслимой трудоспособности мясищевских коллективов, царящему в них духу творчества и устремленности в будущее.
Одной из наиболее успешных разработок небольшого коллектива ЭМЗ, выполненных под руководством Мясищева, явился проект межконтинентального стратегического бомбардировщика (проект М-18). Самолет нормальной схемы имел поворотное крыло большого удлинения, позволяющее изменять его стреловидность от ~ 0° на посадке до ~ 60° на больших сверхзвуковых скоростях. Это обеспечивало выполнение тактико-технических требований на всех режимах полета: от посадки до преодоления системы ПВО при подлете к цели. Проектные работы сопровождались предварительными исследованиями ключевых проблем. В частности, исследования напряженно-деформированное состояние зоны поворотного узла крыльев проводилось совместно с СибНИИА на оригинальной модели из органического стекла. В конструкции самолета предполагалось широкое использование композиционных материалов, титана, стали, жаропрочного алюминия. Были проведены испытания моделей в аэродинамических трубах ЦАГИ и НИИ теоретической и прикладной механики Сибирского отделения АН СССР.
В 1972 проводился конкурс на разработку стратегического межконтинентального самолета между тремя фирмами: КБ Туполева, КБ Сухого и КБ Мясищева. А.Д. Тохунц вспоминал интересные детали этого конкурса, благодаря которому в конечном итоге стало возможно, во многом,
430
создание самолета Ту-160. «Конкурс проходил в два этапа. На первом этапе КБ Сухого предъявило на конкурс проект самолета Т-4МС (Т-4 с поворотными концами консолей крыла), Туполев выступил с компоновкой, практически Ту-144 (т.е. со схемой с крылом неизменяемой геометрии), КБ Мясищева предложило компоновочную схему с крылом изменяемой геометрии. Сторонники изменяемой геометрии крыла (КБ Сухого и КБ Мясищева) утверждали, что подобная схема: существенно расширяет тактические возможности самолета, позволяя преодолевать систему ПВО как на больших, так и на сверхмалых высотах; значительно увеличивает дальность полета; обеспечивает хорошие взлетно-посадочные характеристики.
Основной довод сторонников неизменяемой геометрии состоял в том, что вес узла поворота достаточно тонкого крыла большого удлинения сведет на нет все преимущества изменяемой геометрии. Сегодня это утверждение кажется смешным, но полвека назад, когда опыт создания подобных конструкций отсутствовал, оно казалось заслуживающим внимания. В итоге по результатам дискуссии было принято решение ещё раз внимательно всё проанализировать при подготовке ко второму этапу.
Когда, придя на следующий этап конкурса, я стал разглядывать развешанные на стенах плакаты участников, то поразился проекту КБ Туполева, который, практически, полностью походил на наш проект: то же крыло изменяемой геометрии, те же толщины, удлинение и т.п. Потрясенный увиденным, я подошел к начальнику второго отделения ЦАГИ В.Г. Микеладзе (прекрасному человеку, с которым меня связывали дружеские отношения ещё по общим знакомым в Тбилиси) и, не сдерживая своих эмоций, сказал: «Виталий Георгиевич! Вы же все наши данные продувок выдали Туполеву?!». Он невозмутимо, по – партийному (Микеладзе долгое время был парторгом ЦАГИ), сказал: «Слушай, ты рассуждаешь не как коммунист! Что значит, ваши, наши! Это в Америке у разных фирм свои аэродинамические трубы. А у нас – только в ЦАГИ! Мы рекомендации по вашим продувкам даем Туполеву, по его продувкам – вам!..»
В результате «конкурса», несмотря на то, что препирательства между КБ А.Н. Туполева и КБ П.О. Сухого продолжились, по сути, был выбран вариант, предложенный мясищевцами. Однако дальнейшую работу над проектом и создание самолета поручили КБ А.Н. Туполева. Резюме было простым: «… КБ П.О. Сухого в настоящее время занято разработкой перспективного фронтового истребителя и вторую тему оно потянуть не сможет. У КБ В.М. Мясищева отсутствуют необходимые производственные мощности для создания подобного самолета». Как рассказывал Тохунц,
431
Мясищев воспринял, казалось бы, обидное для него решение по конкурсу как-то очень просто. «Мы едем с Владимиром Михайловичем в машине, я сижу на заднем сиденье и слушаю, как он спокойно, даже удовлетворенно говорит о передаче наших проектных решений туполевцам. Слушаю и думаю: «Черт, что он так радуется? Ведь мы победили в конкурсе. А остались ни с чем!» Генерал ко мне поворачивается и говорит: «Чего молчите? Наверное, думаете: боже, чему он радуется?» «Ну, что Вы, Владимир Михайлович! Как я могу!» «Нет! Я Вам хочу разъяснить, чтобы Вы немного успокоились. Петр Васильевич Дементьев разумно сказал, что у нас, ЭМЗ, мощности такой, чтобы самолет этот сделать, нет. Поэтому он попросил меня, чтобы я благосклонно отнесся к тому, чтобы мы всю документацию передали Туполеву. А за это Петр Васильевич построит нам два корпуса в Жуковском.Это Вас устраивает?»
Дементьев свое обещание выполнил. Построили жилой дом для сотрудников фирмы Мясищева. На месте вишневого сада построили большой лабораторно-производственный корпус.
Через несколько лет КБ Туполева создало самолет по этой теме — выдающийся ракетоносец Ту-160, повторяющий во многом американский В-1, но со значительно большим взлетным весом (взлетный вес В-1 – 216 т, Ту-160 – 270 т).
Что характерно, при создании самолета М-17, в зрелые уже годы конструктора, Владимир Михайлович, как и в годы молодые, охотно вникал в наиболее важные конкретные особенности конструкции. Тохунц вспоминал такую историю. Как-то вечером, часов около 9, к нему в кабинет зашел Владимир Михайлович и «возмутился»: «Слушайте! У Вас молодая жена! А вы еще тут сидите! Вы явно не справляетесь с работой!.. – Улыбнувшись, он продолжил. – Давайте спустимся в макетный цех!»
На самолете М-17 В.А. Федотов разработал схему крепления крыла типа ферменного. Были уже выпущены рабочие чертежи, переданы на завод в Кумер-Тау. В макетном цеху Владимир Михайлович вдруг сказал: «Я подумал, такое крепление не годится! Машина высотная… Я считаю, здесь
Самолет М амолет М амолет М амолет М -17
432
должен быть контурный стык!» Тохунц осторожно напомнил: «Но был уже скандал: мы задерживаем производство, чертежи отправлены на завод…» «Чудак! Речь идет о качестве, надежности конструкции, а Вы рассуждаете как почтальон, когда, куда, что направили… Все-таки, стык надо делать контурным!» На следующее утро у Федотова случилась чуть ли не истерика. Но Владимир Михайлович настоял, хотя директор завода А.С. Палатников поднял большой шум. Тем не менее, был выпущен комплект чертежей на контурный стык. Федотов потом не раз говорил, что это было абсолютно правильное решение…
После катастрофы самолета М-17 и ухода из ЭМЗ Тохунца, принявшего на себя весь удар за случившееся, пригласил к себе на работу В.П. Глушко в «НПО Энергия». Позже Тохунц с основанием скажет в связи с этим: «В жизни мне повезло на встречи с выдающимися людьми. Моими руководителями в разное время были выдающиеся конструкторы авиационной и ракетной техники: А.Н. Туполев, В.М. Мясищев, В.П. Глушко. Наиболее близко я работал с Генеральным конструктором Владимиром Михайловичем Мясищевым – человеком колоссальной технической интуиции, конструктором-новатором, самолеты которого намного опережали свое время, а идеи и сегодня принадлежат будущему». (Между прочим, Мария Владимировна Мясищева говорила, что любимым учеником отца был А.Д. Тохунц.)
Тохунц, вспоминал об одном из заседаний в «НПО «Энергия», на котором присутствовали два министра П.В. Дементьев и С.А. Афанасьев. «Валентин Петрович Глушко, как всегда, вел такие заседания, будучи человеком с непререкаемым авторитетом, в которого очень верил Д.Ф. Устинов. Это помогло ему, преодолевая стену недоверия и сомнений, создать для ракеты «Энергия» уникальный кислородно-керосиновый ЖРД, намного опередивший свое время. Министр Афанасьев, говоря о новациях в проекте ракеты «Энергия», сказал, обращаясь к Дементьеву: «Петр Васильевич, мы решили применить новую технологию при создании ракеты «Энергия». У нас теперь будет не так, как раньше – всё за бугор, да за бугор! Мы сначала всё отработаем на наземных стендах! А потом сделаем ракету!» Дементьев нахмурился: «Ты только что пришел к этому! А мы с Владимиром Михайловичем Мясищевым тридцать лет тому назад так делали…».
В машине Владимир Михайлович, комментируя этот эпизод, скажет: «Действительно, при создании самолета 3М мы начинали со стендовой отработки самолетных систем и первые самолетные чертежи, сданные заводу, были на стенды. Это показалось подозрительным директору завода, и он сказал Дементьеву, что Мясищев, мол, обманывает ЦК и не строит самолета. Дементьев тогда, 30 лет тому назад, объявил мне выговор…»
433
О катастрофе М-17 Тохунц говорил: «Строительство М-17 на предприятии, выпускавшем до этого только вертолеты, шло медленно, с большим количеством ошибок и переделок. Кроме того, 14 октября 1978 г. В.М. Мясищев скоропостижно скончался. Началась организационная неразбериха, т.к .долгое время ЭМЗ оставался без руководителя, да еще приближался день рождения генсека Л.И.Брежнева, к которому «следовало сделать подарок». На этом фоне, хотя самолет был еще «сырой» и стояла пасмурная погода с частыми снегопадами, было принято не согласованное ни с главным конструктором, ни с руководством МАП решение 24.12.1978г. поднять машину в воздух. Наложившиеся друг на друга события привели к трагедии – самолет при проведении пробежек разбился. Тогдашний министр авиационной промышленности Василий Александрович Казаков вызвал меня и сказал: «Ты уж извини, но у нас принято так: кто-то где-то проштрафился, а бьют голову. Поэтому, если я технолога какого-нибудь подставлю, этого не поймут. Придется тебе взять огонь на себя. Я постараюсь, чтобы это было с минимальными для тебя потерями: оставляю тебе персональную машину, удостоверение, через год всё восстановим, а пока будешь заместителем Главного конструктора Г.Е. Лозино-Лозинского. Теперь же поезжай на Лубянку, там тебя ждут, ищут вредителей. Не бойся, тебе ничего не будет, ты при пробежках был в Москве. Но от твоих показаний зависит судьба многих людей. Если попросят написать, будь краток, как на кладбище: родился тогда-то и т.п. Я уже дал команду Г.П. Свищеву, чтобы он подготовил техническую справку». Через полгода В.А. Казакова не стало, так что свое обещание всё восстановить он не смог.
Переживая случившееся, я более всего боялся, что меня могут исключить из партии или занести выговор в учетную карточку. Я позвонил заведующему оборонным отделом ЦК КПСС Ивану Дмитриевичу Сербину, представился и попросил принять меня. Позже я узнал, что В.А. Казаков тоже ему звонил. Встреча была короткой. Наиболее запомнившиеся слова Сербина: «Я должен сказать, что у нас, членов ЦК, голова болит от этих интеллигентов, которые не могут кулаком по столу стукнуть! Из-за этого такие директора заводов, как Палатников и своевольничают! Поднимают машины, без всяких разрешений…» и продолжал: «Это всё ваша интеллигентность! Между прочим, и Владимир Михайлович, я слышал Вы были его любимым учеником, – тоже был интеллигентом! Обязательно, когда придете домой, прочтите статью В.И. Ленин об интеллигенции. Я надеюсь, у Вас имеется полное собрание сочинений В.И. Ленина».
Когда я уходил уже, забыв, зачем приходил, Сербин мне сказал: «Да, я звонил Перфильеву, первому секретарю Жуковского горкома партии и предупредил: никаких выговоров с занесением! Вам просто объявят строгий
434
выговор. Потом снимут. На горкоме Вы сидите и ничего не говорите, молчите».
Получилось совсем по – отчески, как со стороны В.А. Казакова, так И.Д. Сербина».
В 60-х годах прошлого века, когда пилотируемая космонавтика делала первые шаги, во всех развитых странах мира начали проводиться поисковые и проектно-конструкторские работы по созданию многоразовых транспортных космических систем МТКС.
Среди многочисленных коллективов, принявших участие в работах по данной программе, был и коллектив ЭМЗ, возглавляемый В.М. Мясищевым. Работами по космической тематике в ОКБ-23 начали заниматься с конца 50-х годов. Владимир Михайлович очень интересовался этим направлением. Об этом, в частности, свидетельствуют многочисленные подборки материалов, которые он лично вел и систематизировал. «Гиперзвук. Применение водорода, прямоточные двигатели и т.п…» – написано его рукой на вырезках из журналов, которые складывались им в соответствующие папки.
В 1974 году в рамках темы «Холод» на ЭМЗ были начаты работы сразу по нескольким направлениям, работы проводились под шифром тема «19» и предусматривали, в частности:
– создание летающей лаборатории (на базе самолета 3М) с силовой установкой (Ал-21Ф-3) на жидководородном топливе;
– проектно- конструкторские работы по созданию одноступенчатого воздушно-космического самолета (ВКС) с ядерной двигательной установкой.
При непосредственном руководстве Генерального конструктора В.М. Мясищева работы по теме «19» возглавил его заместитель А.Д. Тохунц, который вспоминал о работах того периода:
«Первоначально Владимир Михайлович отнесся к идее ВКС скептически. Ход его рассуждений был прост. Вес конструкции обычной ракеты, как известно, составляет всего несколько процентов от стартового веса (примерно 7-8%), в то время как вес конструкции самолета, даже хорошего в весовом отношении (Владимир Михайлович приводил в качестве примера сверхзвуковой стратегический бомбардировщик ВВС США «Хаслер») составляет примерно 30% от взлетного веса ( и это без учета теплозащиты, ЖРД и т.п.).
Возникает естественный вопрос – какой же эффективностью должна обладать силовая установка этого ВКС, чтобы вывести такую тяжелую
435
конструкцию в космос? На поиски ответа на этот вопрос ушло примерно полгода.
По результатам предварительной проработки проекта ВКС Владимиру Михайловичу был представлен солидный отчет, который он «изучал» около месяца никак его не комментируя.
И вот однажды утром, помнится это было в начале весны, Владимир Михайлович вызвал меня и спросил, как о чем-то совершенно обыденном:
– А где же план-график работ по ВКС?
Стало ясно – наши доказательства Генеральным приняты, и надо срочно начинать работу». Для развертывания работ была задействована обширная кооперация НИИ и ОКБ. Комбинированную двигательную установку ВКС, которая должна была работать на всех режимах полета: от взлета до выхода на орбиту разрабатывало КБ выдающегося конструктора авиационных и ракетных двигателей Николая Дмитриевича Кузнецова. В.М. Мясищев и Н.Д. Кузнецов активно пропагандировали концепцию ВКС, используя встречи с руководителями государственных органов власти, крупными ученными и конструкторами. Часто на этих встречах присутствовал и А.Д. Тохунц. Он вспоминал:
«Однажды мы поехали к заместителю Военно-промышленной комиссии при Совете Министров СССР Н.С.Строеву. Николай Сергеевич начал встречу с того, что спросил Владимира Михайловича, как он отнесся бы к предложению возглавить НПО «Молния». В.М. Мясищева высказался отрицательно, сказав, что считает проект «Энергия»-«Буран» запоздалым (американцы к тому времени уже проводили летные испытания орбитального корабля «Энтерпрайз»), кроме того, по его мнению, сложна организационная структура реализации проекта.
На вопрос Строева: «Владимир Михайлович, а что же Вы предлагаете?» «А я предлагаю одноступенчатый воздушно-космический самолет. Он будет создан намного позже, позже, чем «Буран», через 10-15 лет. Но потом мы будем впереди на последующие 30 лет! Любая научная- техническая проблема – это змея, извивается, но в руки не дается. И хватать ее надо за голову, а не за хвост! Мы же сегодня проблему создания МТКС берем за хвост. Американцы уже провели летные испытания орбитального корабля, а мы – только-только приступили к бумаге (т.е. оказались в хвосте). Зачем нам это надо?»
Строев осторожно возражал: «Да, Владимир Михайлович, но здесь ядерная установка! Я проект М-19 знаю… Впрочем, оставьте Ваши материалы, мы подумаем».
436
Мы поблагодарили Николая Сергеевича, сели в машину и поехали в Жуковский. Я всю дорогу сижу, молчу, думаю: «Боже мой, что же он отказался от «Молнии»?!» Владимир Михайлович, чувствуя переполняющие меня чувства, повернулся и сказал потрясающие слова, которые я запомнил на всю жизнь: «Молодой человек! В критические минуты жизни никогда не кривите душой!»
Он говорил о себе, о своем отказе. Он, очевидно, решил, что для него в том разговоре со Строевым наступила именно такая критическая минута. Душой согласиться на гораздо более высокую, чем прежде, должность, которая была ему не очень понятна, он не мог… И он оказался, в общем-то, прав, конечно. С «Бураном» ничего не получилось…
Вспоминает А.Д. Тохунц: «Позже, работая у В.П. Глушко, я узнал, что Валентин Петрович с большим интересом отнесся к проекту М-19. Считал, что проект хороший, но ядерная силовая установка в ближайшие годы – это очень далеко. Между тем, Президент Академии наук СССР А.П. Александров, кода В.М. Мясищев и я были у него на совещании, рассказывал тогда о том, как ядерные технологии страдают от диктата нефтяных монополий: «Если бы они нас не давили, у нас уже после войны появились бы ядерные двигатели и ядерные самолеты. Но они все время нагнетают, мол, опасно, опасно! Жить, вообще-то, опасно! А что электричество не опасно? Ну, сунь в розетку два пальца! А сейчас все пользуются электричеством. Что водород не опасен? Но его же используют широко…»
Поразительно, но техническая смелость не покидала В.М.Мясищева до самого конца его напряженной творческой жизни. Достаточно вспомнить эпопею создания на базе бомбардировщика 3М транспортной системы 3М-Т (или ВМ-Т «Атлант»).
Вспоминает д.т.н., профессор Валерий Павлович Бурдаков, в прошлом один из ведущих специалистов НПО «Энергия» по созданию целостной системы номенклатуры транспортируемых блоков ракеты «Энергия» и орбитального корабля «Буран» на космодром Байконур:
«До сих пор помнится во всех деталях трудный разговор, который нам, сотрудникам НПО «Энергия» – Кузнецову Н.Ф. и мне пришлось в 1976 году
Самолет Самолет Самолет Самолет транспортной системы 3М транспортной системы 3М транспортной системы 3М транспортной системы 3М -Т (ВМ -Т «Атлант») Т «Атлант») Т «Атлант») Т «Атлант»)
437
вести с прославленным конструктором самолетов В.М. Мясищевым. В его рабочем кабинете с тремя окнами – вечно ревущее взлетное поле Летно-испытательного института. Голос у Владимира Михайловича тихий – не всегда за шумом самолетов разберешь, о чем он говорит. На помощь то и дело приходит правая рука Генерального конструктора, его заместитель и Главный конструктор А.Д. Тохунц.
Речь идет о неслыханном. Объединение предложило транспортировать элементы только что спроектированной гигантской ракеты (она тогда еще не носила звучного названия «Энергия» на «спине», т.е. на фюзеляже самолета 3М…Наша задача заключалась в том, чтобы заполучить подпись В.М. Мясищева на так называемой «габаритке» – схематическом чертеже этого крупного груза. По прошлому опыту мы знали, если профессор В.М. Мясищев загорелся идеей, то в инженерном варианте она будет решена безукоризненно».
В конечном счете подпись была получена, заказ успешно выполнен, «…а по сути дела, создание нового транспортного самолета 3М-Т, в память о В.М. Мясищеве названном ВМ-Т, открыло дорогу в космос новому сверхтяжелому носителю «Энергия».
Всего было выполнено 150 подобных полетов. Владимира Михайловича тогда уже не было. Он ушел из жизни в 1978 году. Но без энтузиазма Владимира Михайловича не было бы и самолет 3М-Т. А если б не было самолета 3М-Т, то, как полагают многие, было бы невозможным создание МТКС «Энергия – Буран». А.Д. Тохунц неоднократно подчеркивал, что в условиях нашей бюрократии, создание самолета 3М-Т в необычайно короткие сроки было бы невозможным без решительной поддержки В.П.Глушко. Об этом очень образно написал в своей книге «Путь к «Энергии» профессор, вице-президент РКК «Энергия» В.М. Филин.
Мало кто знал Мясищева – земного человека так близко, как Тохунц. Он рассказывал: «Я любил Владимира Михайловича как отца. Он был очень внимателен. Когда я получал квартиру, в ней не было телефона. Только благодаря его усилиям провели мне воздушную линию, и нашим телефоном в крайних обстоятельствах стали пользоваться многие жильцы в нашем доме. У меня была двухкомнатная квартира на Таганке. Однажды мы были у него на даче в гостях. Каждое 7 ноября и каждый Первомай у себя в Перхушкове на Николиной Горе он собирал своих заместителей с женами. Там бывали В.К. Карраск, Я.Б. Нодельман, В.А. Федотов и другие близкие ему сотрудники. Владимир Михайлович как хлебосольный хозяин, никого не забывал, ко всем подойдет, всех угостить… Сам он делал отличные настойки… Моя жена проговорилась Елене Александровне, что у нас
438
двухкомнатная квартира на Таганке не очень удобная, со смежными комнатами, правда, – на троих, это потом нас стало четверо. Видно, Елена Александровна сказала об этом Владимиру Михайловичу. Когда мы выпили слегка, он подходит ко мне и говорит: «Слушайте, почему Вы мне не сказали, что у Вас ужасные условия бытовые?» Я замялся от неожиданности: «Владимир Михайлович, я не люблю просить – особенно за себя!» Он поправил: «Вы просите не за себя, а за свою семью! Для Вас я бы ничего не сделал. А вот для вашей семьи постараюсь кое-что сделать!»
После этого Мясищев добился выделения семье Тохунца четырехкомнатной квартиры. Но райсовет возражал – мало жильцов. Владимир Михайлович сказал однажды: «Завтра приезжайте ко мне, поедем вместе в райсовет». На следующий день Тохунц помог генералу надеть тяжеленный китель с наградами, и они поехали в райсовет. У председателя было много народу. Мясищев сказал секретарю: «Доложите, пожалуйста, - генеральный конструктор Мясищев!» Через мгновенье после доклада секретаря из кабинета выскочил возбужденный начальник: «Владимир Михайлович, какими судьбами, что Вас привело к нам? Я служил в части в Энгельсе, которая летала на ваших самолетах!» Мясищев объяснил суть просьбы и получил немедленное заверение председателя, что тот сам постарается в ближайшее время решить проблему. Что и было сделано оперативно.
Вот такой был человек. Его обожали все сотрудники. Не удивительно, что он умел зажечь людей. Не знаю ни одного из тех, кто с ним работал, кто отозвался бы о нем плохо…»
На «Энергии» вся авиационная часть после Павла Владимировича Цыбина попала ко мне. Все транспортировки… Этим всем я руководил. Вплоть до того, что Губанов как-то меня вызвал и говорит: «Давай так. На оперативном совещании я объявляю, что все авиационные вопросы, все многоразовые системы, всё, что на горбу самолета, ты будешь за меня подписывать как главный конструктор!» Он так и объявил: «Всё, что имеет крылья и имеет какое-то отношение к авиации, подписывает товарищ Тохунц. Я обратил внимание на то, что Валентин Петрович Глушко страшно
А.Д. А.Д. Тохунц и Г.А Тохунц и Г.А . Амирьянц Амирьянц
439
любит обсуждать с ним авиационные вопросы. Ракетные он все хорошо знает, они ему противны. Потому что видя, как он с Тохунцем сидит часами над техническим заданием по «225», я понял. А когда к нему приходят двигателисты, он их шпыняет и выгоняет. А у меня нет столько времени с Валентином Петровичем сидеть часами. Вот я и поручаю товарищу Тохунцу.
– Вы и с Елизаветой Аветовной Шахатуни встречались по «225-й»?
– Да, конечно.
Владимир Михайлович надеялся, что этот проект станет его лебединой песнью. Он ездил в Министерство обороны. Глушко Валентин Петрович его поддерживал. Он с большим интересом отнесся к этому проекту. Четыре часа сидел, рассматривал его. Потом Глушко мне рассказывал, что проект хороший, но… ядерная установка!..
Но мы были у Александрова Александра Петровича. Он говорил: «Владимир Михайлович, ну, как сделать ядерный двигатель, это нет вопросов. Вот только не знаю, как имя Вашего заместителя запомнить!» Он тоже интересные вещи рассказывал, как ядерные технологии давят нефтяные монополии. Если они нас не давили, у нас уже после войны появились бы ядерные двигатели, ядерные самолеты. Но они все время нагнетают. Опасно, опасно! Жить, вообще-то, опасно!» А что электричество не опасно? Ну, сунь в розетку два пальца! А сейчас все пользуются электричеством. Что водород не опасен? Но его же используют широко.
Однажды Владимир Михайлович пригласил к себе новоиспеченных начальников вновь созданных им научных отделений комплекса прочности ЦАГИ и спросил их: «Как вы думаете, что главное в вашей деятельности?» Не дожидаясь их ответа, этот немолодой, степенный человек изящных манер, успевший получить в ЦАГИ очевидно поспешные и быстро забытые потом титулы «барина», «артиста», легко вскочил вдруг на стул, поднес руку ко лбу и, внимательно осматривая «горизонт» впереди, слева и справа от себя, сказал: «Вы должны видеть перспективу!» В этом был весь Владимир Михайлович. Где бы он ни работал, чем бы он ни занимался, он умел видеть перспективу. Эта рекомендация согласуется с его известным девизом: «Конструктор должен постоянно глядеть вперед, а иногда и немного по сторонам!»
Вот так и Арвид Драстаматович Тохунц. Последнее его увлечение – морской старт тяжелых ракет.
440
Валентин Вазгенович Назарян
В его роду не было авиаторов. Впервые он, родившийся в 1947 г., увидел «живой» самолет в 13 лет на окраине Кафана, где Назаряны жили в ту пору. Долго, километров пять, бежал он к нежданно приземлившемуся чуду, но не поспел – серо-зеленый самолет взлетел и на глазах его стал серебристым. Это, оставшееся в памяти превращение, поразило. И поразил взлет. Не с края горы, с трамплина, в обрыв, как диктовало воображение, а с долгого ровного поля – разогнавшись.
После этого прошло около пяти лет. Позади остались послевоенное голодраное и полуголодное детство, кочевая жизнь – пришлось сменить 11 общеобразовательных школ, большой конкурс и поступление в Ереванский университет, год интересной учебы. Но желание стать летчиком, притом летчиком боевым, истребителем, пересилило интерес к им же самим выбранной специальности, страх перед придирчивой медицинской комиссией (после перенесенных травм в мотогонках).
Так Назарян оказался в Черниговском училище, а после окончания его в 1970 г. – в Прикарпатском военном округе. Здесь он много и жадно летает на полюбившемся ему, хотя и не самом современном и не самом скоростном тогда самолете МиГ-19, часто прыгает с парашютом. Становится начальником парашютно-десантной службы полка и командиром звена. Но зреет и захватывает его целиком новая мечта. Родилась она еще в училище, после первого ЧП в полете на спарке МиГ-21.
В том полете совершенно неожиданно и для него, и для его инструктора у самолета появилось сильное скольжение, которое невозможно, было парировать рулями. Самолет швыряло так, что казалось: лучший исход – катапультирование. Инструктор из второй кабины дал команду – включить форсаж. Он ее не выполнил, более того – убрал обороты двигателя, и, как потом, после удачной посадки, они с инструктором убедились, сделал правильно. Тогда еще инструктор, пораженный выдержкой, осмысленностью и смелостью действий курсанта в критической обстановке, сказал ему: «Есть данные стать летчиком-испытателем». Теперь, в Прикарпатье, это стало главной целью, и все, что ни
Валентин Вазгенович Назарян Валентин Вазгенович Назарян Валентин Вазгенович Назарян Валентин Вазгенович Назарян Валентин Вазгенович Назарян Валентин Вазгенович Назарян Валентин Вазгенович Назарян Валентин Вазгенович Назарян Валентин Вазгенович Назарян
441
делалось, было ей подчинено. Назарян узнает о Школе летчиков-испытателей, узнает, что одно из главных требований к поступающим – определенный налет на сверхзвуковых самолетах. А этого у него не было (хотя налет на МиГ-19 котировался при поступлении в Школу достаточно высоко). И он добивается перевода из зеленого благоустроенного Прикарпатья (а у него уже семья) в суровые, знойные среднеазиатские края, где получает долгожданную возможность летать на МиГ-21. Летал он хорошо. Его приметил и сделал своим ведомым будущий командир их полка. Назаряну прочили хорошую военную карьеру. Но он уже видел себя только испытателем и упорно шел к поставленной цели. В 1974 г. комиссия Министерства авиационной промышленности приняла его в Школу летчиков-испытателей, и в связи с этим он был демобилизован из армии.
Когда Назарян оказался в Школе, ее уже закончил Энн Каарма. Знакомы они были еще по училищу, после окончания которого Каарма был оставлен там инструктором. Они стали близкими друзьями. Карма был старше, и его семья стала опорой Назарянам, особенно в первое время, когда они жили в общежитии.
Каарма был опорой для многих. Именно в его доме в полночь и заполночь запросто собирались товарищи по возвращении из дальних командировок, собирались после трудного рабочего дня – поговорить, подумать, отвести душу. В Каарме была основательная внутренняя культура, интеллигентность. И многие из тех, кто попадал в поле его обаяния, особенно из молодых, невольно тянулись к нему. Он легко, с большим запасом, как говорили летчики, справлялся со своей основной работой – летной, и с ним связывали большие надежды коренного улучшения постановки всего летно-испытательного дела. Именно Каарма привлек Назаряна к весьма важной и ответственной работе инструктором в Школе. Незадолго до гибели Э.В. Каармы друзья были вместе в Ереване. Многое радовало и удивляло там Энна. Особенно часто он вспоминал потом свежий хлеб, который они покупали (и саму возможность купить хлеб) поздней ночью в небольшой булочной – в центре города. Как летчик Каарма был необыкновенно смел. «Но и смелостью не возместишь недостаток умения, – говорил он. – Только высокая нравственность в сочетании с профессионализмом делают летчика испытателем».
Их общим командиром был Игорь Петрович Волк – будущий летчик-космонавт. Это о нем в очерке в газете «Правда» от 14 февраля 1983 г., в котором рассказывалось о Назаряне, Каарме и других их товарищах-
442
испытателях, было напечатано: «У каждого опытного летчика есть свой как бы запас безопасности, четкое понимание предела, до которого он может позволить себе дойти, пилотируя машину. Испытатель определяет этот уровень надежности сам, трезво оценивая свои способности и опыт. Один обходит сравнительно далеко границы опасных зон, другие, с ростом мастерства, походят к ним ближе. У Игоря Петровича этот буферный слой очень тонок, почти на грани возможного».
Назарян однажды сказал, что именно Игорь Петрович с самого начала работы во многом помог ему, Каарме и другим членам «волчьей стаи», как почтительно (а кто и не очень почтительно) стали называть впоследствии их отряд. Волк никогда и ни в чем не «натаскивал» их, не смягчал обстоятельств, но именно в общении с ним они получали понимание широты и глубины стоявших перед ними проблем, начинали осознавать свое место в общем ряду.
Школу испытателей Назарян, учившийся всегда истово, окончил с отличием и был направлен в Летно-исследовательский институт – ЛИИ. Хорошая летная подготовка, основательные инженерные знания, твердый характер (его девиз с курсантских времен: через невозможное – вперед!) позволили ему быстро стать одним из ведущих молодых летчиков-испытателей. Он освоил более 50 типов летательных аппаратов и активно включился в испытания новых самолетов опытно-конструкторских бюро.
Волею обстоятельств Назарян стал продолжателем одной из самых сложных и перспективных работ, начатых в ОКБ Яковлева. Работ, связанных с созданием и усовершенствованием самолетов вертикального взлета и посадки (ВВП) или, точнее, самолетов с укороченным взлетом и посадкой (УВП). Одной из главных проблем в этой работе было освоение техники взлета с коротким разбегом (ВКР). Важность этого направления развития авиации, как для обороны страны, так и для нужд гражданских, особенно в перспективе, трудно переоценить. Огромные по размерам, экологическому ущербу и стоимости взлетно-посадочные полосы, необходимые для обычных самолетов, неизбежная удаленность аэропортов от больших городов,
В. В. Назарян у могилы И.П. Назарян у могилы И.П. Назарян у могилы И.П. Назарян у могилы И.П. Назарян у могилы И.П. Волка Волка Волка
443
уязвимость военных аэродромов – все эти проблемы может решить применение самолетов вертикального и укороченного взлета – посадки. Особенно ценны такие способности самолета для морской авиации, базирующейся на авианесущих кораблях.
В этой работе у Назаряна были яркие предшественники. В первую очередь – Юрий Александрович Гарнаев. Именно он, имевший большой опыт полетов и на самолетах, и, особенно, вертолетах, впервые освоил вертикальный взлет и посадку на знаменитом экзотическом летательном аппарате – турболете конструкции А.Н. Рафаэлянца, А.И. Квашнина. Летчик-испытатель А.П. Богородский в своей статье о Гарнаеве, появившейся сразу после гибели Юрия Александровича и озаглавленной символически «Его вспомнят перед посадкой на Луну», так рассказывал об испытаниях турболета и его испытателе: «Гарнаев относился к своему "подчиненному" очень серьезно, видимо, чутье летчика, летавшего на всем, кроме ворот, но полетевшего бы и на воротах, если на них поставить двигатель, подсказывало ему большое будущее этого аппарата».
Турболет, не имевший ни крыла, ни несущего винта, но имевший поставленный вертикально двигатель с плавно регулируемой тягой, струйные рули и систему стабилизации, открыл дорогу самолетам ВВП в нашей стране. Вначале был Як-36. Его впервые поднял в воздух на тросовой привязи Ю.А. Гарнаев, первое висение самолета без привязи выполнил летчик-испытатель ОКБ В.Г. Мухин. Испытания, да и просто полеты самолета, в которых участвовали другие товарищи и ученики Гарнаева – А.П. Богородский, Л.Д. Рыбиков, О.Г. Кононенко, сам Гарнаев, были весьма сложны. И связано это с принципиальной особенностью самолета: его вертикальный взлет и посадка осуществлялись отклонением вниз струи того же двигателя, который обеспечивал разгон самолета. Как говорят – с помощью подъемно-маршевого двигателя.
Самолет, который «доводил» Назарян, – Як-ВВП (так условно назвал его генеральный конструктор в начале работы, или Як-38) был серийным вариантом самолета Як-36. Он имел два специальных подъемных двигателя, расположенных примерно так же, как и у турболета, и в дополнение к ним – подъемно-маршевый двигатель. Готовиться к этой программе Назарян начал еще в 1977 г., но вплотную к испытаниям Як-ВВП приступил в 1980 г. после загадочной и непонятной до сих пор, по его убеждению, гибели Олега Кононенко.
444
Кононенко был замечательным летчиком и добрым старшим другом Назаряна. Долгое время Олег был вертолетчиком и многому научился у Гарнаева. Гарнаева, надо сказать, считают достойным, хотя и не прямым учеником больших учителей, таких как М.М. Громов, С.Н. Анохин. Но, без преувеличения, поистине Учителем был и он сам. Он оказал большое влияние на формирование одного из самых ярких летчиков последнего времени – О.В. Гудкова и ряд других знаменитых ныне летчиков, в том числе Кононенко. Человек широких жизненных интересов, исключительного внимания к людям, Кононенко многое унаследовал от своего учителя. И не в последнюю очередь – дух и гражданскую ответственность первопроходца в совершенно новой области. Своему ученику, Назаряну, он передал эстафету легендарного Гарнаева, которого Назарян никогда не видел, но о котором столько слышал. Когда Кононенко погиб, его работу продолжил Назарян, следуя негласной, давней традиции летчиков-испытателей – продолжать дело погибших товарищей.
Однажды ему предстоял один из первых полетов среди многих будущих его полетов на самолете Як-ВВП, на пути к решению главной задачи – осуществлению взлета с коротким разбегом с палубы корабля. Тогда же он еще не освоил на этом самолете даже вертикального взлета и посадки и мог взлетать и садиться лишь как на обычном самолете – при наличии хорошего аэродрома.
В тот августовский день его задание было не слишком сложным – несколько запусков опытных подъемных двигателей в воздухе на разных высотах. Машина – опытная, Назарян летал на ней не один. При всякого рода ограничениях (того же ресурса двигателей, да мало ли еще чего) набраться опыта в простых, тренировочных полетах было объективно трудно. Неизбежно полеты были весьма редкими и выполнялись с большими перерывами, а это усугубляло объективные трудности пилотирования этой машины, которые не очень понятны даже летчикам, если они не летали на чем-то подобном.
Перед отрывом Назарян почувствовал какие-то необычные толчки. Поначалу он не стал разбираться, что было причиной непривычного поведения машины при старте, поскольку в любом случае перед посадкой необходимо было выработать топливо. Он выполнил четыре запуска и, когда в эфире оказалось свободное место, сообщил руководителям полетов о своих сомнениях, попросив, чтоб его осмотрели. Поначалу ни с земли, ни с подошедшего к нему на близкое расстояние самолета-спарки ничего
445
подозрительного не заметили и доложили, что у него все в порядке. Назарян чувствовал, что это не так. Он попросил самолет сопровождения выдерживать высоту и курс, сам подошел к нему вплотную в пределах допустимого и попросил внимательно осмотреть свои колеса. Тут же было доложено, что пневматик его левого колеса разрушен. Получив сообщение об этом, «земля» долгое время искала решение. Назарян в качестве вариантов предложил два: обычную (но на одно колесо!) самолетную посадку и посадку полувертикальную, к тому времени им еще не освоенную, с запуском подъемных двигателей и пробегом. Оба предложения были рискованными, и земля, отклонив их, стала искать лучшее решение. Когда у Назаряна загорелась лампочка аварийного остатка топлива, он зашел на полосу и попросил подготовить все необходимые в таких случаях средства и разрешить посадку по самолетному. Риск перевернуться на спину был очевиден, и земля в безуспешном поиске решения предложила еще чуть подождать. Узкая колея шасси при неисправных колесах особенно опасна возможностью опрокидывания машины на спину. Такой случай уже был до этого с летчиком-испытателем Ю.А. Шевяковым.
На одно колесо самолеты приходилось сажать в летных испытаниях не столь уж редко. Но на это шли, когда не было другого выхода. Возможно, Назарян знал эти случаи, возможно, помнил и другие. Но, скорее всего, его предложение садиться на одно колесо было основано на собственном экспресс-анализе своей конкретной ситуации.
Наконец в эфире прозвучал его позывной и поступил приказ: «Два - полсотни! Вам следовать на полигон и бросать машину!» Когда Назарян возбужденно потребовал у руководителя полетов повторить приказ и уточнить, от кого он исходит, он услышал твердый успокаивающий голос одного из руководителей: «Валя, машину не жалей, решение однозначное, лети в зону и прыгай. Все средства подняты!»
Анализируя положение, в какое попал Назарян, руководитель полетов не считал целесообразной посадку на аэродром, на одно колесо. Это, в конечном итоге, предопределило приказ летчику. После этого выбора не оставалось. Не оставалось и топлива. Убрав ненужные теперь механизацию4 и шасси, набрав три километра высоты, Назарян дошел до заданного района, включил систему автоматического управления и выполнил все другие приготовления, необходимые при катапультировании. Сообщив об этом земле, он стал ждать последнюю команду. Когда она последовала, он прижался к спинке катапультируемого кресла, закрыл глаза и потянул
446
рукоятки, ожидая шквал, взрыв, рывок (он уже успел свыкнуться с мыслью о катапультировании), но тут же почувствовал: что-то изменилось, но не так, как следовало бы. Он открыл глаза и увидел, что фонарь кабины сошел, притяг ремней сработал, но не сработал стреляющий механизм, обеспечивающий безопасный перелет пилота с креслом над килем и набор высоты, необходимой для ввода в действие парашюта. Топлива оставалось на минуту полета. И в любой момент, в том числе и самый нежелательный, мог самопроизвольно сработать пиропатрон. Назарян вновь и вновь тянул рукоятки. Не веря своим рукам, наклонялся, крайне рискуя при этом, зрительно убеждаясь, что все выполнено как надо, но катапульта – святая святых – не выстреливала. Земля по мере возможности пыталась успокоить оказавшегося в ловушке летчика.
Близкое к шоковому состояние стало отступать. Через мгновение Назарян, понимая, что помощи ждать неоткуда (хотя рядом в воздухе, на разных эшелонах – его товарищи, связанные с ним по радио и знающие по переговорам, что происходит), принимает решение идти вниз. Пока он делал короткие спирали, пытался увидеть и понять, куда же сажать? Кругом болота. И потому тянет сесть в лес. Но, подлетая к нему, он вдруг вспоминает, какие там могучие деревья – это же знакомые грибные места! Разворот! Но и здесь, в торфяных разработках, тоже не сесть! Снова разворот, снова не годится – впереди овраг! Отворот? Но куда? На топливомере – нуль. Грудь сухая, губы сухие. Самолет несется на высоте всего 10-15 м, скорость около 350 км/ч. Выбора уже нет. Пожалуй, здесь, перед самой опушкой. Примерно так где-то поблизости вынужденно садились В.Д. Попов и Э.В. Елян с товарищами на «сто сорок четвертой» – он прилетал за ними на вертолете. Да, решено! Выпустил шасси, механизацию и приготовился: главное-то впереди. Катапульта может сработать при первом же ударе – ведь в системе аварийного покидания все запущено в работу. Но касание машины плавное, мягкое. Скорость больше 300 км/ч. Тут же, кстати, заглох двигатель – кончился керосин. Назарян немедленно выпускает тормозной парашют. Скорость быстро гаснет. Машина заметно оседает в зеленый покров. Пока еще не совсем ясно, что это? Болото ли, или твердая земля. Машина разворачивается влево, правое крыло подымается, уже ничего невозможно сделать рулями – скорости нет. Все заботы, заклинания – об одном: не упасть бы на спину, не перевернуться. Это уже почти не во власти летчика. В считанные секунды вспомнил, как сам ходил с печальными вестями к женам и детям своих друзей. Вспомнил,
447
почему-то, раз увиденную одинокую побитую дворовую собаку. Многое вспомнил.
Машина словно сжалилась над человеком, который столько пережил и передумал в эти минуты – не перевернулась, осталась на колесах и... остановилась. Наступила мертвая тишина. Неимоверная. Такой он больше никогда не слышал. Словно у Б. Пастернака: «Тишина, ты лучшее из всего, что слышал». Возобновил связь и доложил, что благополучно сел. Но на этом его испытания не кончились. Обесточив системы, он стал готовиться к выходу из самолета. Это было крайне опасно, так как, если приведенная в действие, взведенная катапульта выстрелит, исход не вызывал сомнений. Он отстегнул ремни на груди, потом на ногах, осторожнее обычного приподнялся, вылез, спрыгнул и, не раздумывая, – от машины! В руках, как обычно, шлем, кислородная маска. Под ногами было болото. И он, спохватившись, вернулся к машине, снова и снова проваливаясь. Мысленно поблагодарил тормозной парашют и стал искать место, где можно было бы присесть. Губы стали еще суше, язык – как бумага. Над головой появился поисковый вертолет. Назарян показал ему направление посадки, вертолет сел и забрал его на борт. После этой посадки самолет был восстановлен, и Назарян продолжил на нем программу летных испытаний. Как дорогая память у Назаряна хранится подарок друзей-техников – рукоятка ручки управления этого, теперь уже списанного самолета.
Начальник летно-испытательного центра ЛИИ В.П. Васин рассказывал: «Я был в министерстве, в управлении летной службы, когда туда сообщили о том критическом положении, в которое попал Назарян. Зная, что он получил команду идти на полигон для покидания машины, я последовал на аэродром. Как же я был удивлен, когда на ступеньках КДП встретил улыбающегося Назаряна и стал расспрашивать его о катапультировании. Мое удивление достигло апогея, когда он сказал, что не катапультировался, а посадил самолет на болото». Было ли страшно продолжать полеты после этого? Назарян отвечал: «Когда человек идет на нашу работу, он готовит себя ко всяким крайним ситуациям. Я был рядом с Энном Каармой через несколько минут после его гибели. Приходится летать не только после друзей, но и после себя».
После происшедшего, вопреки желанию начальства отправить его в отпуск, Назарян полетел уже через несколько дней. Самочувствие его и физическое, и моральное было просто плохим, пережитое оставалось во всех клетках, но он спешил (как многие летчики в подобных ситуациях)
448
продолжить интенсивную работу, чтобы из памяти стерлось то, из чего мог возникнуть барьер. И какая же радость была в награду за это. Он увидел те же изгибы реки, те же кусты, поляны, деревья, что и пару дней назад, но теперь, на другой машине, все работало, все было исправно, все словно пело. И о прошлом напоминало только повышенно-тревожное внимание командно-диспетчерского пункта – дежурила та же смена.
Когда я попросил руководителя полета летчика-испытателя В.И. Лойчикова спокойно вспомнить и рассказать о деталях полета Назаряна с посадкой на болото, Владислав Ильич сумрачно заметил: «Нет, спокойно я о том полете рассказать не могу. Не знаю, кому тогда было страшнее – Назаряну или мне. Я летал на вертолете к месту его катапультирования. Был постоянно на связи, пытался как-то помочь, подсказать. После того, когда наступило молчание – я умер в кабине. Я умер. А он оказался жив. Об этом через какое-то время доложил другой экипаж, круживший в этом районе и обнаруживший его уже вылезшим из кабины. Тогда ожил и я. Но, без всякого преувеличения, – это мое четвертое катапультирование».
Необходимо подчеркнуть, что основными испытателями «Яка», тем более на новых, неизведанных режимах, были летчики-испытатели и инженеры ОКБ. Специалисты ЛИИ, и в их числе Назарян, а также летчики-испытатели ВВС, позже активно подключились к этому важному направлению развития авиации.
Прошло несколько лет большой работы с Яком-ВВП. Она велась и на бетонных полосах аэродромов, и в море, на корабле. Конечно, почти ежедневно у Назаряна были полеты и на других типах самолетов, вертолетах, но эта программа была приоритетной, главной. Многое в отработке автоматики и других систем самолета, необходимых для осуществления ВКР и расширения возможностей боевого применения самолета, сделали Ю.И. Митиков, В.П. Хомяков.
В. В. Назарян, 2010 Назарян, 2010 Назарян, 2010 Назарян, 2010 Назарян, 2010 -е годы е годы
449
Перед тем, как прилететь на корабль для испытаний Як-ВВП, Назарян выполнил вместе с учеными большую подготовительную работу еще на земле. Сам образованный инженер, на равных с узкими специалистами разбирающийся не только в технике, «в железе», но и в аналитическом описании особенностей поведения самолета на разных режимах полета, человек, летная оценка которого не раз помогала инженерам-испытателям и конструкторам ОКБ получать результаты первостепенной важности, он активно участвовал в предварительных научных, инженерных изысканиях. Сам он особо выделял тех специалистов и ученых, кто, сумев основательно разобраться в физическом существе взаимодействия горячего газа, истекающего из сопла двигателей, с полосой и самолетом в процессе его движения, подготовили рекомендации, направленные, в частности, на уменьшение «засасывания» выхлопных газов в двигатель, и другие предложения, позволившие отработать взлет с коротким разбегом на бетонной полосе. Теперь накопленный опыт и усовершенствования самолета позволили вплотную подойти к осуществлению взлета, который оказался трагическим для О.Г. Кононенко. Когда Назарян и Митиков прибыли на корабль вместе с конструкторами, инженерами и техниками ОКБ и ЛИИ и провели заключительную подготовительную работу, и был, наконец назначен день важнейшего испытания, напряжение достигло предела. Утром того дня, когда Назарян после бессонной ночи шел по палубе крейсера к своему самолету, чтобы впервые выполнить взлет с коротким разбегом, он ощутил вдруг, что не горит желанием лететь.
Назарян уже не мог отказаться от этой работы. Как бы ни была велика опасность, цель говорила о себе громче, чем что-либо иное. Ситуация, кстати, довольно стандартная для летчика-испытателя…
Назарян хорошо осознавал значение взлета с коротким разбегом уже тогда, и это было главной причиной его решимости лететь в тот день. А другая причина, заставившая Назаряна отмахнуться от неизбежной череды неясностей, вопросов, на которые ответ скорее всего можно было
В. В. Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» Назарян, командир авианесущего крейсера «Минск» контр контр -адмирал В.А. адмирал В.А. адмирал В.А. Гокинаев, Г.А. Гокинаев, Г.А. Гокинаев, Г.А. Гокинаев, Г.А. Амирьянц, 2017 г. Амирьянц, 2017 г. Амирьянц, 2017 г. Амирьянц, 2017 г.
450
получить только в полете, была также почти стандартной и хорошо известной из опыта работы всех больших испытателей.
Назарян знал, конечно, что в предстоявшем испытании был немалый риск. Когда он впервые садился на палубу корабля, он был озабочен помимо прочего тем, что на него смотрят строевые летчики, налет которых на этом самолете был намного большим, чем у него. Озабоченность эта прошла лишь после двух-трех полетов. Назарян полностью освоился, когда наряду с другими летчиками стал проверять максимальную грузоподъемность машины при вертикальном взлете, и неизменно поднимая наибольший вес.
ВКР требовал филигранной техники пилотирования и абсолютного чутья машины. Но требования несравнимо возросли, когда все достигнутое надо было перенести на корабль. За бортом море – совершенно враждебная среда, обманчивая, бескрайняя, непривычная. Размеры корабля относительно скромны, а его надстройки располагались весьма близко к взлетно-посадочной полосе. Естественно, что нельзя было их задеть и, кроме того, надо было учитывать вызываемые ими аэродинамическое возмущение потока, обтекающего проносящийся рядом с ними самолет.
Хотя главной, первой задачей был взлет, надо было обеспечить, конечно, и посадку. Заход на посадку и посадка – одни из наиболее сложных и ответственных этапов любого полета. В данном случае посадка осложнялась быстро перемещавшейся в море, подверженной качке палубой, полосой весьма ограниченных размеров, к тому же расположенной под углом к направлению движения корабля, за кормой которого, откуда самолет заходит на посадку, особенно значительны завихрения воздуха. Одним словом, необходимо было учесть множество факторов, чтобы обеспечить успешное решение поставленной задачи. Но всегда оставалось сомнение: достаточно ли учета этих факторов, все ли проверено. Он в тот день сделал взлет с коротким разбегом. Когда взлетел, почувствовал необыкновенное облегчение. Тут же выполнил еще несколько таких же точно взлетов, закрепляя навык управления направлением разбега, закрепляя сознание послушности машины.
Испытания самолета Як-ВВП и, как итог, освоение боевыми летчиками взлета с коротким разбегом было, по-видимому, главным делом Назаряна. Он оказал заметное влияние на судьбу важнейшего самолета, на перспективу развития целого направления отечественной авиации. Генеральный конструктор самолета А.С. Яковлев подарил ему свою книгу и сделал такую
451
надпись: «Валентину Вазгеновичу Назаряну. С глубоким уважением и признательностью за отличную работу на Як-ВВП. От автора на память. 4.10.82 г.».
Через некоторое время после освоения укороченного взлета на крейсер прибыл Главком ВМФ адмирал флота Советского Союза С.Г. Горшков. Именно он стоял у истоков программы создания отечественного авианесущего флота. Большое внимание адмирал уделял отбору лучших летчиков в корабельную авиацию. Не обошлось и без «генеральского эффекта». Так острословы называют сбои в работе техники, которые обычно не дают о себе знать повседневно, а проявляются лишь на глазах у высокого начальства. Вначале в полете отказала связь, и стоил немалого беспокойства поиск своего корабля в открытом море в условиях плохой погоды. Кроме того, на участке разгона, при вводе в разворот на малой высоте у самолета был обнаружен необычный режим, требовавший очень аккуратного пилотирования. Назарян снова прошел над кораблем. Затем, вновь поймав (для надежности) этот показавшийся ему весьма опасным режим при втором заходе, записал его и сел. Сел мокрый, как мышь. Его попросили пройти к Главкому на командирский мостик, с которого высокие командиры наблюдали за полетом. С.Г. Горшков поздоровался с ним, обнял и расцеловал. Попросил высказать свое мнение о машине и остался весьма доволен и услышанным, и увиденным. На прощанье адмирал поблагодарил Назаряна за выполненную большую работу и подарил ему отличный цейссовский морской бинокль.
Памятен и очень дорог Назаряну другой сувенир – декоративный кортик, художественно сработанный и подаренный ему офицерами корабля…
Потребовалось немало жертв, чтобы реализовать многие плодотворные инженерные идеи и довести самолет как оружие. Газета «Правда» писала (20 июня 1984 г.): «Один из товарищей Гарнаева вскоре после его гибели во Франции написал «Летчик, садящийся в самолет вертикального
Взлет самолета Як Взлет самолета Як Взлет самолета Як Взлет самолета Як Взлет самолета Як Взлет самолета Як -38 с палубы авианесущего крейсера 38 с палубы авианесущего крейсера 38 с палубы авианесущего крейсера 38 с палубы авианесущего крейсера
452
взлета, и посадки! Вспомни этого человека». Как и Олега Кононенко, Михаила Дексбаха, Валентина Назаряна, Владимира Гордиенко, многих других испытателей, заводских и военных, вложивших душу в этот самолет».
Испытания Як-38 были значительной вехой для Назаряна не только потому, что важную роль играл сам самолет. Ни с чем несравнимое профессиональное удовлетворение давало то, что они с Кононенко (и Кононенко – в первую очередь) освоили на этом самолете сложнейшие режимы полета, на которых никто другой не летал. Например, выполненные ими вертикальные взлет и посадка самолета с имитацией отказа системы автоматического управления (САУ) иначе, как трюком, и не назовешь. Вначале этот режим (с выключением САУ) освоил Кононенко, а потом они повторили его на спарке, имея конечной целью отработать рекомендации для строевых летчиков. Редкая сложность этой работы была связана с тем, что при выключенной САУ самолет неустойчив, и летчика в этой ситуации можно уподобить цирковому артисту, который держит равновесие на вершине шеста под куполом цирка, где нет никакой страховки.
Важность этой работы была очевидна: при отказе САУ на режиме ВВП летчику предписывалось немедленное катапультирование. Потери при этом могут быть большие, чем потеря самолета. Это делает риск подобных испытаний не только допустимым, но оправданным и даже необходимым.
Для характеристики выполненного летчиком-испытателем Назаряном не достаточно одного ключевого слова – тема ВКР (взлет с коротким разбегом). Следует назвать и второе слово, и третье.
Ключевое слово № 2 – раскачка. Назарян и его товарищи вплотную столкнулись с ней после катастрофы одного из опытных самолетов, попавшего в раскачку. Этим словом, не очень строгим с технической точки зрения, но образным, в летной практике, да и в технической специальной литературе, называют непреднамеренное, то есть помимо воли летчика происходящее, нарастающее по амплитуде короткопериодическое изменение перегрузки. Случается это весьма редко, лишь при неблагоприятном стечении обстоятельств и нерациональных характеристиках системы управления. Непосредственной причиной раскачки может стать энергичное вмешательство летчика в излишне чувствительное автоматизированное управление, имеющее запаздывание действия (сдвиг по фазе).
Однажды Назаряну было поручено продолжить испытания опытного самолета Су-27 послегибели на нем вследствие «раскачки» летчика-
453
испытателя ОКБ П.О. Сухого Евгения Степановича Соловьева. О нем Назарян говорил: «Очень аккуратный, собранный был летчик. Мне он нравился. Работал, как колокольчик. Чисто. И много сделал для своей фирмы. В происшедшей катастрофе не было никакой его вины. Это стало до конца очевидным после наших полетов на Су-7У. Но сразу после его гибели на него была брошена тень. Говорилось, в частности, будто его раскачка связана была как раз с тем, что он, мол, был плохо привязан. Мы с ним вместе нередко работали вдали от дома. Встречались не только по делам, и есть что вспомнить и о наших земных приключениях. Бывало, при всех строгостях переговоров в воздухе на дальнем, чужом полигоне Женя, обнаружив меня в эфире, мог в двух-трех словах предложить насыщенную программу воскресного отдыха вдали от дома. Он и в этом был неординарен, весел, остроумен, талантлив».
Перед Назаряном и его товарищем по экипажу летчиком-испытателем ЛИИ А.А.Муравьевым была поставлена задача: выполнить программу испытаний специального самолета-спарки, оснащенного подобной же системой управления, с тем, чтобы уточнить причины происшедшей катастрофы, подтвердить правильность сделанных выводов и рекомендаций.
Они были не единственными, да и не главными исполнителями в этой программе испытаний. Для получения более полной и объективной картины в полетах участвовали три экипажа, они летали последними. В предыдущих полетах их коллегам ничего негативного обнаружить не удалось. Лишь в одном полете произошло резкое и большое увеличение положительной перегрузки, но при немедленном отключении СДУ оно было устранено, и самолет вернулся к нормальным условиям полета. Теперь, на заключительном этапе испытаний, экипажу Назаряне было необходимо попытаться вызвать раскачку, но не дать ей разрушить самолет. Как образно выразился сам Назарян, надо было вести палец вдоль лезвия бритвы, постоянно его касаться и не порезаться. Опасность состояла в том, что процесс раскачки развивался практически мгновенно.
В этом полете задачей второго члена экипажа, управлявшего из задней кабины, было осуществление взлета и посадки, а также контроль и отключение СДУ при возникновении раскачки. Задачей Назаряна, управлявшего из передней кабины, было – при ряде значений некоторого параметра системы управления (так называемого расхода или перемещения ручки управления на единицу перегрузки) дать импульсное отклонение ручки, после чего успокаивать машину в установившемся горизонтальном
454
полете. При каждом значении параметра он выполнял по три практически повторявшихся режима. То, что с ними случилось, произошло на последнем режиме при последнем значении параметра, которое он установил в полете с помощью специального переключателя. Не будь этого режима, точнее случившегося стечения обстоятельств, они, скорее всего, записали бы в отчете об испытаниях, что система склонности к раскачке не имеет. На последнем режиме Назарян решил несколько увеличить ход ручки при даче импульса и потому предложил товарищу притянуться к креслу посильнее. Сам он был притянут, что называется, «до посинения». По-видимому, обстоятельства подсказывали, что раскачка все же возможна и возможна в любой момент.
Поначалу ничего необычного после выполнения импульса не последовало. Когда нос машины после отклонения ручки на себя пошел вверх, Назарян с таким же темпом стал отдавать ручку от себя. В это мгновение машина будто сорвалась в шахту (с отрицательной перегрузкой, как потом выяснилось, равной 3,5). Члены экипажа поняли, что надо немедленно отключить СДУ. Но сделать этого не удалось: по истечении 6 секунд после провала машины вниз она резко пошла вверх, достигнув перегрузки около +10, потом вновь вниз – до перегрузки -6, вверх – с еще большей предельной положительной перегрузкой, вновь вниз и вверх. В эти необыкновенно растянувшиеся секунды стало трудно дышать. Летчики не могли ничего видеть – все плыло. Но они сумели в самом начале раскачки убрать тягу двигателя. Это было очень важно, потому что позволило сбросить скорость полета. Не сумев отключить СДУ, а это потом было воспринято даже как лучший поворот событий, Назарян пытался сначала парировать ручкой забросы перегрузки, но, почувствовав бесполезность, стал удерживать ручку и фиксировать ее в нейтральном положении. Это было непросто сделать, потому что ручка обладала определенной массой, и пилот, даже будучи абсолютно притянут ремнями, при такой смене перегрузок неизбежно двигал ручкой. О катапультировании не могло быть и речи: во-первых, их было двое, во-вторых, необходимо было привезти машину на землю, инженерам, специалистам в том состоянии (без отключения СДУ), в котором наступила раскачка.
Неожиданно положение обострилось. Когда самолет после принятых мер успокоился, и оказалось, что его основные системы, в том числе система управления, работают нормально, выяснилось, что Назарян почувствовал себя очень плохо. А посадку самолета при включенной СДУ мог выполнить только пилот из второй кабины. Муравьев решил, в крайнем случае
455
попытаться выполнить посадку, управляя из передней кабины. Оба знали, что в силу некоторых особенностей, которые имела тогда система управления, на участке выравнивания самолета это могло быть весьма рискованно. А в конце концов Александр Андреевич Муравьев – человек мужественный и опытный – нашел силы взять на какое-то время управление самолетом, и они совершили трудную посадку. Когда провели обычные после подобных полетов измерения формы самолета, так называемую нивелировку, результаты удивили даже тех, кто повидал всякое на этом поле: одно крыло оказалось загнутым вверх, а другое – вниз. Теперь Назарян понял, почему после того, что произошло, самолет стало больше обычного водить по курсу.
Так или иначе, в результате исследований специалистов удалось разобраться в причинах катастрофы опытного самолета, внести улучшения в работу системы управления, исключавшие возможность появления опасной раскачки самолета летчиком (как и потери устойчивости самолета «в большом»), позволившие снять установленные ограничения в режимах полета самолета.
Когда Назарян вместе с одним из лучших ведущих инженеров ЛИИ В.В. Васяниным улетали на очень ответственное и трудное испытание сразу после гибели Кононенко, Марина, жена Назаряна, веря во всемогущество Васянина, обратилась, вся в слезах, именно к нему: «Виктор Васильевич, привезите мне его живого!». Стоит ли говорить, что столь же многообразна и значительна обратная связь, и столь же важна роль летчика в исследовательской деятельности ведущего, которому, как и летчику, доверен поистине уникальный инженерно-технический и научный комплекс - опытный самолет.
Поэтому интересно услышать суждение о некоторых из уже описанных событий человека, который вел эти испытания, – ведущего инженера Виктора Васильевича Васянина. Он был ведущим инженером по испытаниям у Ю.А. Гарнаева, О.В. Гудкова, С.Н. Анохина, А.А. Щербакова, работал с B.C. Ильюшиным, Г.Т. Береговым... Совсем еще молодым начинал рядом с этими и другими выдающимися летчиками. Рядом и между ними, сумев сохранить уважение каждого.
Поначалу отношения Назаряна с Васяниным складывались непросто. Васянин вспоминал, что Назарян был не очень сдержан, ершист, а порой и просто дерзок. Непомерным было временами и самомнение, хотя не все ему
456
удавалось поначалу и в испытательной работе, особенно с самолетами ВВП. То промажет – не попадет на полосу, засосав камни в двигатель, то чуть не сломает носовую стойку шасси, садясь с коротким пробегом.
Эта оценка «раннего» Назаряна – объективная. Хотя сам Назарян так прокомментировал свой психологический портрет: «Самоуверенность, самомнение, а точнее сказать – уверенность в себе летчику просто необходимы. Так же они не только не помешали бы, но и были бы весьма кстати и ведущему инженеру, и начальнику Института – всем, от кого в определенной ситуации требуются решительность и твердость». Говорят, когда летчика и будущего астронавта Гордона Купера спросили, кто, по его мнению, самый великий летчик-испытатель из тех, кто ему когда-либо повстречался, он без колебаний ответил: «Этот летчик перед вами!»
Людям свойственно колебаться, сомневаться. Это естественно. Летчик-испытатель не может позволить себе усомниться. В идеале – это скала, сама уверенность. «Летчик-испытатель четко должен знать, зачем он ставит рули так, а не иначе. Все должно делаться осознанно и уверенно – как у парашютиста, когда он дерется с потоком. Иной летчик надеется на ум машины – мол, сама машина поведет куда надо. Тут уж точно, машина умнее этого летчика», – говорил Назарян.
«Но набирал опыт быстро, – подчеркивал Васянин. – Очень скоро стал летать на удивление стабильно, а это первый, верный признак мастерства. Появилось и особое изящество в пилотировании, свой почерк и уверенность». А когда пришло время важнейших испытаний самолета ВВП, и на корабле в том числе, Васянин с полной уверенностью доложил руководству, что они по плечу Назаряну.
С жизнью на корабле, с трудными, напряженными полетами, полными неожиданного, непривычного, неизведанного, у Васянина связаны яркие воспоминания. «Мороз продирает по коже, как представишь вновь один из взлетов машины, когда у нее значительно увеличили полетный вес», – говорил он. На самом сходе с палубы Назарян был вынужден полностью отдать ручку от себя и с трудом удержал самолет от казавшегося уже неизбежным недопустимого задирания носа и проваливания, едва не закончившихся катастрофой или, как минимум, потерей самолета. Ясно, что летать так было нельзя, и Назарян резко сказал об этом сразу после полета. Несколько дней «наука» не выходила из своих кают, поглощенная объяснением существа обнаруженного эффекта и поиском рекомендаций
457
летчику. Думал и Назарян, но решение не находилось. Явление оказалось весьма сложным и связанным с особенностями обтекания воздушным потоком закругленного среза палубы и с высотой прохода самолета над нею, зависевшей от массы взлетавшего самолета. Наконец, когда Васянин путем тщательного сопоставления записей взлетов машины исходного малого веса (удивительно стабильных, одинаково, мастерски выполненных) и взлета тяжелого самолета нашел удовлетворившее его, наконец, объяснение, он поразился тому, как мгновенно все схватил Назарян и как тут же свободно выполнил взлет очень тяжелой машины, имея необходимый запас хода ручки.
О втором памятном и уже упоминавшемся, со слов Назаряна, критическом явлении, с которым столкнулся в полетах над морем, Васянин рассказывал менее напряженно, даже с улыбкой. После взлета на высоте 35-40 метров во время демонстрационного полета Назарян почувствовал стремление самолета к сваливанию на крыло, которое не удавалось парировать немедленно из-за слабой, почти нулевой эффективности элеронов. Положение было весьма напряженным, но летчику удалось сохранить нормальное положение самолета и продолжить полет. В разговоре с Васяниным после случившегося Назарян был возбужден больше обычного. Хотя в полете он полностью контролировал ситуацию, но был убежден, что столкнулся с одним из очень опасных явлений, связанных с упругими деформациями конструкции, – возможно, реверсом элеронов8. Васянин имел очевидные основания считать, что это не так. Чувствуя себя неловко, он утешился одним: он знал, конечно, что если Назарян, весьма ценивший свои выводы и суждения, неправ и есть убедительные доказательства этому, то дело за малым: доводы следует приводить своевременно, уместно и тактично. Только и всего. Более подходящего момента, чем суета перед дружеской вечеринкой, трудно было придумать. И все же Васянин не ждал такой мгновенной реакции. Когда он, между прочим, спросил: «Валя, а может это не реверс, а просто валежка из-за больших углов» – он услышал немедленное: «Конечно!»
«Важна не только эта внутренняя объективность и собранность. Важно то, что чутьем-то, интуитивно в полете Назарян дошел до самого правильного в той ситуации – он уменьшил угол атаки. Вообще, похоже, летным чутьем он наделен поразительным. Как иначе, – говорил Васянин, – можно объяснить то, что человек, который не провел ни одного испытания на
8 Потеря эффективности поперечного управления самолетом.
458
штопор (ему было поручено испытание на штопор самолета Як-ВВП, но помешала болезнь), был таким отличным инструктором по штопору самолетов, в том числе особо сложных, с крылом изменяемой в полете геометрии. Удивительно в Назаряне и другое. Он очень быстро исправлял ошибки, если допускал их. В том полете, когда отказала катапульта, в первое мгновение он был близок к растерянности, но совладал с собой быстро и посадил машину блестяще. Когда случилась раскачка, Назарян от начала и до конца действовал, как полагается опытному пилоту. Прежде всего, в том полете он не делал ничего, когда не знал, что делать. А когда знал – делал наилучшим образом».
При всей важности случившегося в раскачке, сделанного, пережитого за эти шесть секунд – все это было лишь мгновенье в жизни Назаряна. Ключевое слово № 3 охватывает и это мгновение, и тему ВКР, и многое из того, что в последние годы особенно интенсивной работы успел привнести в летные испытания Назарян.
Ключевое слово № 3 – предельные режимы. Предельные или критические режимы полета – это наиболее опасные формы движения самолета, проявляющиеся при превышении летных ограничений или приближения к ним и требующие особых приемов пилотирования. Многие из этих режимов недопустимы в процессе нормальной эксплуатации и исследуются испытателями, чтобы обеспечить необходимую меру безопасности пассажирских и иных самолетов. Помимо полетов на пределе ограничений по скорости, перегрузке – это полеты прежде всего на больших углах атаки.
Первым в России исследователем штопора (во время первой мировой войны) был К.К. Арцеулов. Громов, продолживший начатые Арцеуловым испытания истребителя И-1 конструкции Н.Н.Поликарпова был первым в нашей стране пилотом, который спасся, использовав парашют в испытательном полете. Испытаниями на штопор занимались наиболее опытные испытатели: А.А. Щербаков, Э.В. Елян А.В. Федотов, B.C. Ильюшин, И.П. Волк. В этом ряду находился и В.В. Назарян.
В. Назарян, 2010 В. Назарян, 2010 В. Назарян, 2010 В. Назарян, 2010 В. Назарян, 2010 -е годы е годы
459
В 1991 - 1992 годах Валентин Вазгенович Назарян был руководителем авиации Республики Армения. Он принимал участие в боевых действиях в Карабахе, в частности, в освобождении Шуши, пилотируя в качестве боевого самолета пассажирский Як-40.
С 1993 по 1997 гг. В.В. Назарян работал в Администрации Нижегородской области, последовательно: председателем комитета воздушного транспорта, советником губернатора Нижегородской области по вопросам авиации и авиационных технологий. С 1998 г. он – советник Федеральной авиационной службы и советник главы Администрации города Жуковский по координации деятельности авиационных структур. С 2004 г. В.В. Назарян – заместитель руководителя администрации Губернатора Нижегородской области. И с сентября 2004 г. назначен генеральным директором ОАО «Международный аэропорт Нижний Новгород».
Станислав Владимирович Петросянц
Славу Петросянца я знал еще как соседского мальчишку. Петросянц, военный летчик, летавший, кстати сказать, в одном звене с экс-вице-президентом А.В. Руцким, после окончания Школы летчиков-испытателей в Жуковском работал на серийном заводе в Тбилиси. Более трети летчиков-испытателей из их школьного выпуска уже не было в живых. Валерий Кондратьев погиб в Новосибирске на Су-24, Вениамин Полевой разбился в Горьком на МиГ-25, Володя Плаксин – в Североморске на Ту-134. В одной группе с ними наряду с Анатолием Квочуром учился другой столь же знаменитый ныне летчик Виктор Пугачев. Группа была весьма сильной, и все же в ней с первых шагов учебы выделялся во всем один из самых молодых слушателей – Анатолий Квочур. По наблюдению Славы Петросянца, все в этой группе были относительно «ровненькими», а Анатолий сразу, с первых же шагов «высветился». И в том, как летал, как был подготовлен, какой имел природный дар летчика, и в том, как соображал в науках. Я в одном из разговоров заметил Славе, что сейчас, особенно после того, как Квочур перешел из ОКБ Микояна в ЛИИ и круг его «судей» расширился, многие ставят ему в упрек и излишнее самомнение, и другие грехи. Петросянц
Станислав Владимирович Петросян Станислав Владимирович Петросян Станислав Владимирович Петросян Станислав Владимирович Петросян Станислав Владимирович Петросян Станислав Владимирович Петросян Станислав Владимирович Петросян Станислав Владимирович Петросян Станислав Владимирович Петросян
460
убежденно отверг такие обвинения: «Я считаю, – это от зависти. От зависти, которая, к несчастью, в нашей стране имеет хорошую почву. По-моему, любой объективный человек, знающий Квочура, мог бы гордиться знакомством и общением с таким человеком. Как сам он вправе гордиться тем, что умеет и знает. Таких людей надо носить на руках, а не пинать их». В Школе Петросянц летал в одной группе с Квочуром и с Владимиром Стукаловым, так что им нередко приходилось летать на спарке друг с другом, поэтому его суждения о Квочуре имеют особую основу. Петросянц около 13 лет проработал в Тбилиси, став там ведущим летчиком-испытателем. Сначала, с 1979 г. по 1983 г., он испытывал выпускавшиеся заводом спарки МиГ-21, а затем – штурмовики Су-25. Как известно, работа заводского летчика-испытателя имеет свою специфику. Безопасность полетов в огромной степени зависит от технической культуры и от производственной дисциплины на заводе-изготовителе самолетов. «Ведь запросто могут поставить ручку управления задом наперед, – говорил Слава. – Особенно когда гонят план. Запросто может оторваться (пока не отработали технологию сборки сотовых конструкций) створка шасси и повредить при этом не только фюзеляж, но и стабилизатор, а это грозит непредсказуемыми последствиями. Из-за производственных же дефектов могли возникнуть сложности с выпуском и уборкой предкрылков – вещь также весьма неприятная».
В отдельные, особо напряженные дни приходилось делать по 10-12 полетов. Летчик, обнаруживший дефект, особенно дефект неочевидный, воспринимаемый им субъективно, по своим индивидуальным летным ощущениям, неизбежно оказывался под мощным психологическим прессингом руководителей завода, пекущихся, конечно же о святом: о плане и связанной с ним зарплате рабочих. После заводского летчика-испытателя ту же машину с тем же дефектом, если его пропустить, облетывает летчик военной приемки. И никому не хочется выглядеть (не только перед собой, но и перед ним) бесчестным человеком и непрофессионалом. Но дело не только и не столько в этом, сколько в беспокойстве за молодых летчиков в строевых частях, к которым, если не проявить твердость, может попасть техника с производственным дефектом. В свое время летчик-испытатель был номенклатурой министра. Это касалось не только летчиков КБ и ЛИИ, но и летчиков заводов. «Около десяти лет тому
С.В. Петросянц после полета Петросянц после полета Петросянц после полета
461
назад, – говорил Петросянц, – летчиков "отдали в крепость". Их отдали директорам заводов, Генеральным конструкторам. Они стали зависимы».
Взаимоотношения заводского летчика и летчика военной приемки также не всегда безоблачны. И те, и другие так или иначе хотят оправдать свою нужность хотя бы тому же заводу, который и их обеспечивает (или не обеспечивает) квартирами, автомобилями, гаражами и т.д. Конечно, это упрощенная схема. Давно уже ясно (и к этому прибегали не раз), что хотя бы для экономии материальных средств, топлива, ресурса самолета, времени целесообразно значительную часть испытаний, проводимых независимо, - объединять. Особо нелепо это разделение выглядит при продаже самолетов на экспорт. Тогда заводской летчик вынужден испытывать свою машину (после ее сборки на месте доставки) – в третий раз. При этом нередко ему приходится восстанавливать свои регулировки, которые запросто могли не понравиться летчику военной приемки. Петросянц, побывавший с подобной миссией в десятке стран, судил об этом отнюдь не понаслышке.
В 2010 году Слава Петросянц рассказал мне, как во время испытательного полета, оказавшись над Рустави, при выводе самолета Су-25 из пикирования с большой высоты, обнаружил, что несмотря на огромные усилия вывести самолет в горизонтальный полет не удается. Внизу был химический комбинат, покидать машину было никак нельзя. «К тому же, представил в постели с моей женой какого-нибудь ее нового мужа... Ногами уперся в приборную доску и, потянув на себя ручку, что было сил, вышел, наконец, в горизонтальный полет. Как потом оказалось, какая-то шайба попала в проводку управления и заклинила ее. Усилием в 220 кг (!), в которое не поверил, глядя на щуплого летчика, генерал из НИИ ЭРАТа, удалось то ли смять эту шайбу, то ли еще что – но сдвинуть золотник бустера. Генерал тряс руку Виктора Коростиева (шеф-пилота Тбилисского завода, с которым к нему на доклад пришел Петросянц) полагая, что это он спас машину и себя в критической ситуации. Но Виктор показал на Петросянца.
Слава вспомнил, как в детстве с ребятами, спасаясь от злой собаки соседей, к которым они залезли воровать зеленый урюк, мигом вскочили на высоченный забор. Потом, в спокойной обстановке, без собаки никому это не удавалось…
С.В. Петросянц, 2010 Петросянц, 2010 Петросянц, 2010 -е годы е годы
462
Петросянц в своем становлении летчиком-испытателем многим обязан Алексею Анастасовичу Микояну. Когда его уже не было в живых, Слава продолжал близкое общение с его отцом Анастасом Ивановичем. Известно, что Анастас Иванович особенно уважал эту категорию особых людей, посвятивших себя столь сложной, опасной и ответственной работе. Я до сих пор не могу себе простить, что постеснялся воспользоваться предложением Славы посетить вместе с ним Анастаса Ивановича Микояна. Но благодаря Славе я познакомился с другим человеком, очень близким к семье Микоянов и глубоко ей благодарной за участие в трудные времена. Я говорю о дочери Яна Борисовича Гамарника Вете Яновне. Вот, коротко говоря, что она мне рассказала:
«Я была на даче. Теперь я знаю, пишут теперь об этом, что папа с 15 мая был под домашним арестом. Я-то этого не знала ребенком, а он был диабетиком. У него была сахарная кома диабетическая, и он лежал дома. Там медсестра дежурила, врач все время был. Ему было очень плохо. Он по 2, по 3 часа был просто без сознания. И меня отправили на дачу. Я там жила и приезжала только в школу на экзамены. Трагедия случилась 31-го, а 30-го, я помню, сидела на терраске перед домом, и Анастас Иванович с ребятами пошел на Москва-реку. Он подошел к терраске и предложил: «Пойдем с нами». Я говорю: «Я не пойду». «Почему?». «Папе там плохо, я не могу». Анастас Иванович говорит: «Я вчера у вас был, папе лучше, пошли». И я все-таки не пошла… Мы жили практически одной семьей. Это Зубалово знаменитое, там было 2 дама. В одном жили Микояны, в другом жили мы. И третий дом там общий был, внизу там была бильярдная, кинозал, а на втором этаже жили Сванидзе, Дзержинские – Софья Сигизмундовна с Ясиком – и семья Павла Сергеевича Аллилуева…
– Это дело случая, простите, что Вы оказались рядом с Микоянами, или это выбор?
– Это дело случая. Они жили там раньше гораздо, а мы приехали в Москву в 1930 г. Ведь в конце 1929 года, после Белорусских маневров, папу перевели опять в Москву. Он же был первым секретарем крайкома Дальневосточного, потом его перевели в Белоруссия, первым секретарем ЦК Белоруссии. И после Белорусских маневров 1929 года его забрали в Москву и назначили первым заместителем Ворошилова. Дали ему вот эту дачу. Поначалу во втором доме жил Ворошилов. А потом Ворошилову выстроили новую дачу где-то в районе Рублева. Ворошилов устраивал первую елку и тогда ребята, Степа, Володя и я, ездили на эту елку туда. А потом Ворошилов съехал на эту новую дачу, а мы переехали в его особняк. Это имение бывшего крутого армянского нефтепромышленника Зубалова, и там было как: вот в том доме, где мы сначала все вместе жили, в большом, где потом
463
остался Анастас Иванович – это дом самого Зубалова, а тот дом, в котором жили мы, где жил сначала Ворошилов, тоже такой двухэтажный особняк – это он выстроил для няни своего сына. У него сын был туберкулезником, и эта нянька его вырастила и все время с ним была при жизни, при смерти, при всем. И он для нее, для этой старушки, выстроил вот этот дом, рядом со своим, вот в этом Зубалове. А в 500-х метрах оттуда была дача этого сына, и вот та дача была – Сталина. Это все Зубалово.
Так вот, это было 30-го. А на следующий день я позвонила домой, разговаривала с нянькой со своей Марусей и спросила, как папа. Она мне сказала, что папе плохо и заплакала. И я тогда в первый раз в жизни переступила все наши домашние порядки, сама позвонила в гараж, попросила шофера к телефону и говорю: «Приезжайте за мной». Он говорит: «А мама разрешила?» Я говорю: «Да, разрешила». Шофер за мной приехал, и мы поехали в Москву. Я опоздала на 15 минут. Потом я узнала, что папа застрелился. А тогда я поднялась наверх, позвонила, и открыл мне дверь Сергей Львович Черепович – папин врач. Ко всем были прикреплены врачи постоянные. Он с ним везде был. И по 3-4 месяца – на Дальний Восток, и в отпуск, и везде – из-за диабета. Он мне открыл дверь, и я увидела: маму, она не плакала, не кричала, за голову взялась и ходила по комнате. Я поняла, что что-то случилось. Я испугалась просто – напросто, развернулась и – вниз по лестнице. За мной побежал Сергей Львович уже этажом ниже поймал меня и говорит: «Пойдем домой!». Втащил меня в дом, и он мне ничего не сказал. Мама ко мне подошла и сказала: «Папы больше нет»… Я его увидела уже только в гробу… В крематории на Шаболовке были только мама, я и папин шофер, больше никого не было. Близкие друзья прибегали кто на рассвете, кто ночью. Например, перед отправкой в ссылку приходила Ашхен Лазаревна Микоян и принесла маме деньги. Она пришла в 5 часов утра. Пешком из Кремля прибежала, потому что все мы были безденежными. Жили нормально, но жили от зарплаты до зарплаты. Она принесла деньги…
Александр Георгиевич Поповьян
Познакомились мы более чем случайно. В 1964 году оба поступили в аспирантуру МФТИ. В Долгопрудном, где располагалась «штаб-квартира» Физтеха, мы не бывали. Лишь однажды нас, аспирантов разных факультетов, из разных городов, человек 150-200, собрали зачем-то на общее собрание. После собрания всех его участников строго пригласили на субботник. Мы друг друга не знали, но, работая рядом лопатами, разговорились. Он сказал вдруг, что во мне есть что-то восточное. Тут же выяснилось, что он – тоже армянин; это было неожиданно, поскольку у него была, как мне показалось, вполне европейская внешность. Он сказал, что давно живет в России, да и
464
родился не в Армении. Я закивал: «Сам уже десять лет, как в Москве… И родился в узбекской глубинке. Он сильно удивился: «Не может быть, и я из Узбекистана!» Я сказал, что родом из малоизвестного городка в Ферганской долине - Коканда. Он остолбенел: «И я – кокандский!» Он был заметно старше меня и сказал, что очень давно уехал из Коканда и никого там не помнит. Я сказал, что, давно уехав на учебу в Москву и осев здесь, тоже мало кого знаю среди кокандцев… Помолчав, он заметил, что в Коканде помнит, пожалуй, лишь одну семью – своего крестного отца. Я даже не стал расспрашивать, кто бы это мог быть. Но он стал объяснять, где жил его крестный отец, да так подробно и ясно, что задел за живое: «Идешь от вокзала широкой, мощеной булыжником дорогой, поворачиваешь в первую же узкую улицу налево и вскоре на следующем перекрестке по правую руку видишь добротный дом и… большие ворота… Я остановился: «А какого цвета ворота?» «Красного!» – последовал ответ. «А где и кем работал Ваш крестный?» – напрягся я. «Рядом с ювелирным магазином, он был файн-механиком, ремонтником пишущих машин, арифмометров и прочей сложной техники… Это, наверное, – единственный человек в Коканде, который теперь меня узнает», – добавил он глухо. «Нет, не узнает!» – твердо сказал я. «Почему?» – удивился он. «Потому что мы его похоронили два месяца назад!» Он смотрел на меня ошарашенный, а я сказал: «Это мой отец!..»
После этой удивительной встречи с Сашей Поповьяном, так звали этого человека, мы разъехались. Он – в свою Коломну, а я – в Жуковский. В Коломне, как он успел рассказать, он работал конструктором на тепловозостроительном заводе…
В первый же свой отпуск, в Коканде, в том самом доме с «красными воротами», я рассказал об этой невероятной встрече своей маме. Она сразу вспомнила Сашу и его маму, известного в Коканде в свое время музыкального педагога, выпускницу петербургской консерватории. Она уехала из Коканда после время войны вместе с единственным сыном и своей мамой…
Прошло года три. Вдруг совершенно неожиданно встречаю Сашу… на территории ЦАГИ. Оказалось, что он с семьей переехал… в Жуковский и пришел работать… в ЦАГИ. У нас обоих естественно сложились совершенно особые отношения – как у родных людей. Я знал, что у него прекрасная семья, растут две замечательные дочери, знал многое об его работе. И при
Александр Георгиевич Поповьян Александр Георгиевич Поповьян Александр Георгиевич Поповьян Александр Георгиевич Поповьян Александр Георгиевич Поповьян Александр Георгиевич Поповьян Александр Георгиевич Поповьян
465
этом не было никакой уверенности, что не произошла какая-то ошибка в нашем столь случайном «родстве». Прошло еще года два, и погостить в Жуковский приехала моя мама. Я пригласил к нам Сашу, ничего не сказав маме. Как только Саша вошел, мама сразу запричитала: «Ой, ой! Это Саша!» Они не виделись лет 30…
В ЦАГИ мы работали в разных отделениях и занимались различными направлениями исследований. Но я знал, что Поповьян, работавший сначала конструктором, а затем начальником сектора в конструкторском бюро отделения № 1 ЦАГИ, стал специалистом высочайшей квалификации в области разработки сложных экспериментальных установок, защитив в 1975 году кандидатскую диссертацию. Он многое рассказывал мне о своих длительных зарубежных командировках, в частности, в Южную Корею, Югославию… Я знал, что он был очень востребован и у нас. В ЦАГИ им были разработаны и введены в эксплуатацию вакуумная аэродинамическая труба, стенд для аэродинамических исследований воздухозаборников и реактивных сопл самолетов с вертикальным взлетом и посадкой, гиперзвуковая аэродинамическая труба с газопламенным подогревом рабочей среды, соосный винтовентиляторный прибор ВВП…
В детстве Саша Поповьян проявлял немалые способности в музыке, но еще больше его тянуло к «железу». В 1944 году, после окончания с золотой медалью средней школы Саша поступил на авиационный факультет индустриального института в Ташкенте. Проучились студенты совсем недолго и всем курсом ушли на фронт. Войну он начал на территории Польши и прошел до Берлина. Командиры сразу обратили внимание на смышленого рядового. Он знал немецкий язык и был мастером на все руки. Немцы, отступая, побросали много ценной техники. Он мог восстановить всё, что попадало под руку. Этот его талант оказался особенно востребованным после войны, поскольку его дивизия оставалась в разрушенной Германии до 1949 года. Его опекал сам командир дивизии, который по-отечески полюбил и оценил талантливого парня, содержавшего в идеальном порядке большое техническое хозяйство.
А.Г. Поповьян с товарищами осваивают трофейную технику Поповьян с товарищами осваивают трофейную технику Поповьян с товарищами осваивают трофейную технику Поповьян с товарищами осваивают трофейную технику Поповьян с товарищами осваивают трофейную технику Поповьян с товарищами осваивают трофейную технику Поповьян с товарищами осваивают трофейную технику
466
Дочь вспоминала: «Отец не любил говорить о войне. У него было два ранения. И он как-то признался: «Ранение было счастьем. Потому что это была отсрочка смерти…» Человек исключительной скромности, Александр Георгиевич говорил, что «застал войну в самом конце и помаршировал с трехлинейкой где-то вдали от военных действий»… Но Орден Отечественной войны, которым (помимо медалей) он был награжден, давался за пролитую кровь…
Вернувшись на Родину, Александр вновь пошел в десятый класс, получил вторую золотую медаль и поступил в Московский энергетический институт. МЭИ оказался предпочтительнее, потому что здесь давали общежитие. «К счастью, – говорили, улыбаясь, дочери, – в МЭИ папа встретил маму… Они прожили, душа в душу, ровно 55 лет…»
Лора Абрамовна сделала всё, чтобы муж мог полностью отдаться любимому делу. И он стал высшим профессионалом в своей работе. Его не привлекали «простые» проекты – он брался за сложнейшие. Издавна слабым местом нашей авиации было создание эффективных двигателей, этой вершины инженерной мысли, опирающейся на большую науку и многосложную стендовую базу. Пиком творческих достижений и инженерной смелости Александра Георгиевича стало создание одного из таких многообещающих стендов – соосного винто-вентиляторного прибора ЦАГИ. На разработку этого поистине уникального устройства Александр Георгиевич потратил много сил, энергии и здоровья. Было немало непонимания, многие в ЦАГИ не поддерживали его. Его «били» за этот проект и по партийной линии – постоянно. К сожалению, далеко не всегда понимали, как говорили его сотрудники, что то, за что брался Поповьян, это, как правило, насущная необходимость для страны. Но благодаря активной и безоговорочной поддержке начальника ЦАГИ Г.П. Свищева удалось закончить сложнейшую работу, и замечательный прибор был создан. Оставалось оснастить его измерительными системами. Но в связи с «перестройкой» финансирование прекратилось...
В 2003 году Александр Георгиевич перешел на работу в ЦИАМ. Как рассказывали сотрудники ЦИАМа, их сотрудничество началось с объявленного фирмой General Electric международного конкурса на создание стенда для исследования акустических, аэродинамических и прочностных характеристик биротативного вентилятора. Начальник отделения ЦИАМ В.И. Мелешин обратился к А.Г. Поповьяну, работавшему в то время еще в
А.Г. Поповьян, 1940 Поповьян, 1940 -е годы е годы
467
ЦАГИ, с предложением сформировать предварительное техническое решение поставленной задачи. Познакомились они за десять лет до этого, в Париже, где оба участвовали в работе международной конференции.
Один из молодых сотрудников Поповьяна в ЦИАМе рассказывал: «Представители фирмы GE, заслушав сообщение Поповьяна, поняли, что этот человек может решить поставленную задачу. Наверное, он был единственным в нашей стране специалистом, который представлял, как можно выполнить сложнейшее задание. Александр Георгиевич был не только главным конструктором установки. Он был главным вдохновителем необходимых при проектировании расчетных исследований и основным локомотивом всей этой работы. Рядом с ним начинали творчески и с высокой ответственностью работать все соисполнители. Причем многие видели, что окружающие не могли угнаться за ним – не было равных ему и среди наших специалистов, и зарубежных (вне критики были разве что профессионалы фирмы GE».
К этому уместно добавить то, что говорили об Александре Георгиевиче и сотрудники ЦАГИ. Он был идеальным руководителем. Глубина, работоспособность, требовательность органично сочетались в нем с сердечностью, заботой, участием… Он умел ценить хорошую работу и искренне восхищаться ею.
Циамовцы же продолжали: «В 2006 году стенд «закрутился» с первой же попытки. До первой поломки он проработал около 60 часов. Поломка произошла из-за того, что «пережали» биротативный подшипник валопровода… Всего подобных подшипников в весьма сложном устройстве (оно включает редуктор, модель, турбину, камеру сгорания…) более 60. Это устройство уже дало конкретные результаты. Его испытания, необходимые для совершенствования перспективных двухконтурных турбореактивных двигателей (ТРДД), проводятся в нашем научно-исследовательском центре в Тураеве. То, что американский заказчик планировал, он получил. Хотя выяснилось, что наше производство было не на уровне передовой американской фирмы. Сроки изготовления сложных узлов стенда постоянно срывались. Стало очевидно, что наше производство после СССР уже не конкурентоспособно. И такие отдельные очаги прогресса, как Александр Георгиевич, не способны бороться с системой. Американцы многое получили, но не до конца. Это уже не зависело от Александра Георгиевича… Работа с американцами переросла потом в европейский проект совместно с DLR, SNECMA и другими партнерами».
Закончив эту работу, Александр Георгиевич, не терявший все эти годы связи с родным ЦАГИ, планировал вернуться к продолжению доводки своего
468
винто-вентиляторного прибора. В частности, он планировал разработать недостающий важный элемент этой уникальной установки - «вращающиеся» весы… Хотя сердце начало подводить его всё чаще и всё труднее было отсрочить печальный конец, он до последнего дня жил работой…
Александр Георгиевич был поистине инженером божьей милостью. Замечательный человек и талантливый патентовед ЦАГИ Тамара Ивановна Прохорова, многие годы знавшая Александра Георгиевича по совместной работе, во время прощания с ним тихо шепнула мне на ухо: «Он был гением…» «Даже так!?» – спросил я. И она уверенно закивала головой...
Александр Георгиевич был на редкость гармоничным человеком, человеком многих добрых качеств. Зная себе цену, он не страдал гордыней. Легко говорил о своих ошибках. Никогда не рвался быть большим начальником… Глубоко образованный профессионал, он не переставал учиться, осваивая новые области знания, осваивая новые компьютерные программы…
Он был человеком твердых принципов, немногословным и вместе с тем обаятельным, теплым, солнечным человеком, с незабываемой, неповторимой, сдержанной улыбкой…
Вартан Никитович Сагинов
Трудно переоценить роль ведущих инженеров в летных испытаниях самолетов. Вартан Никитович Сагинов, сын грузчика, солдата царской армии, сражавшегося против турок, стал генералом, профессором и вошел в отечественную авиационную историю как ведущий инженер, сумевший сказать свое слово в летных испытаниях и доводке важнейших самолетов. Сагинов был в числе тех, кто одним из первых активно поддержал довоенную еще идею знаменитого летчика-испытателя и организатора исследований И.Ф. Петрова – проведение летных испытаний и доводки самолетов совместно промышленностью и заказчиком для ускорения ввода в строй авиационной техники. Инициатором совмещения заводских и государственных испытаний был не только И.Ф. Петров. Многое для этого сделал А.Н. Туполев. Яркий, уникальный пример - доводка самолета Ту-4, в совместных испытаниях которого
Вартан Никитович Сагинов Вартан Никитович Сагинов Вартан Никитович Сагинов Вартан Никитович Сагинов Вартан Никитович Сагинов Вартан Никитович Сагинов
469
участвовало 20 опытных машин, с 20 экипажами от ОКБ, ЛИИ, серийного завода. Правительством были установлены чрезвычайно жесткие сроки ввода самолета в серию и был назначен старший ведущий инженер по летным испытаниям – Вартан Никитович Сагинов. Такого титула и таких полномочий, которыми он был наделен, прежде никогда не было. В подчинении Сагинова были все 20 экипажей и кроме экипажей – еще 20 ведущих инженеров по каждой машине – опять-таки из ЛИИ, ОКБ, с Казанского авиазавода. Официально это были заводские испытания. Фактически же с самого начала испытаний Сагинов привлек к ним и бригаду из НИИ ВВС. Сагинов работал в это время в ЛИИ. Начальником ЛИИ был тогда как раз И.Ф. Петров. Впрочем, определяющую роль в работах по Ту-4 играли помимо А.Н. Туполева министр авиационной промышленности М.В. Хруничев и его заместитель П.В. Дементьев. Одновременно проходили испытания все 20 машин. На одних обследовалась устойчивость и управляемость, на других – прочность, на третьих – оборудование, на четвертых – вооружение. Каждый день, когда начинались полеты, на летно-испытательную и доводочную базу ОКБ приезжал А.Н. Туполев и перво-наперво начинал отыскивать старшего ведущего, выкрикивая своим тонким голоском: "Где тут маленький?" А.Н. Туполев хорошо знал и высоко ценил невысокого, худощавого и чрезвычайно энергичного Сагинова, буквально дневавшего и ночевавшего на аэродроме. Экипажи отлетав, отдыхали рядом, в Кратово, а он с аэродрома практически не уходил: здесь же у него была персональная кровать. После серии полетов обычно шла доводка. Ставилась задача: вытряхнуть из головных машин все недостатки и, не задерживаясь, вводить самолет в серию. Потребовалось для этого всего три года напряженнейшего труда над сложнейшей, во многих отношениях революционной для нас машиной. Этот самолет, как известно, – аналог, почти абсолютно полная копия американского самолета B-29. В самолет B-29 было вложено столько новаторских идей, он имел такие выдающиеся технические характеристики, что его создание, связанные с ним разработка новейшего оборудования, освоение передовых технологий потребовали, по американским данным, примерно таких же затрат, как создание атомной бомбы. Этот самолет в первые послевоенные годы представлял основной интерес как носитель атомной бомбы.
У нас подобного самолета не было и тогда, когда появилась собственная атомная бомба. Чтобы в полной мере лишить Соединенные штаты атомной монополии, было принято решение воссоздать отечественный аналог самолета в короткий срок. Все, и в том числе ошибки, упущения эталона, практически копировалось один к одному. Исключение составило немногое. Так, моторы на самолете стояли оригинальные,
470
отечественные АШ-73ТК. Но их габариты и схема были теми же, что и у моторов «Райт» самолета B-29 – двухрядная звезда, 18 цилиндров с турбокомпрессором. Кроме моторов не копировались также бомбардировочное оборудование и пушки, но боевые прицелы и управление стрелковыми установками воспроизводились американские. Работы велись рекордно быстро – с первой линии на чертеже до первого вылета машины прошло менее года. Строжайшие требования к идентичности касались, в свою очередь, создания новых для нас материалов, узлов, агрегатов, приборов, технологий. Например, возникли сложности с бензонасосом. Выяснилось, что он несколько недодавал производительности. Почему? Оказалось, что для его мембраны требовалась специальная, особая резина. Точно так же: тормозные камеры колес держали температуру «всего лишь» минус 98°С при требованиях минус 100°С. Пришлось заново создавать совершенно новые материалы – в данном случае морозостойкую резину. Самолет B-29 сами американцы называли «летающим факелом» из-за частых пожаров. За время летных испытаний, начатых в июле 1947 г. Н.С. Рыбко и закончившихся в конце 1948 г., полным запуском Ту-4 в серию и принятием его на вооружение, не было ни одной катастрофы. Правда, была авария с одним из самолетов: загорелся мотор, и экипаж не смог его погасить, поскольку в крыле были бензобаки, и крыло также уже начинало гореть. По команде командира А.Г. Васильченко машину благополучно покинули все, кроме него и бортинженера Н.И. Филизона. При вынужденной посадке на берегу под проводами высоковольтной линии фюзеляж самолета разломился пополам. Но летчик и бортинженер не пострадали. Спаслись все 12 членов экипажа. Пожары не были слабым местом Ту-4. Но моторы иногда отказывали.
«Самолеты B-29 у американцев довольно часто горели, – вспоминал Сагинов, – и связано это было с "раскруткой" винтов. Однажды мы с Николаем Рыбко полетели на только что собранном после "разборки" самолете B-29. Особенностью этого полета и экспериментальной машины было то, что один из четырех моторов самолета был наш, отечественный АШ-73ТК. Кстати сказать, мы были друзьями с Колей. Вот уж кто истинно культурный и порядочный человек, вот кого можно считать эталоном летчика-испытателя. В полете один из американских моторов пошел вдруг вразнос. Сразу убрали газ и уменьшили скорость. Я был рядом с летчиками и подсказывал, как держать режим. На минимальной скорости дошли до дома и сели на нашу полосу. Когда открыли капот – увидели разрушенные детали редуктора мотора, стружку, винт вращался независимо от мотора. Раскрутка произошла из-за отказа регулятора оборотов. Причиной разрушения мотора, при котором главной опасностью стал и пожар, и отрыв винта, была также недостаточная смазка подшипников. Отказы в работе регулятора оборотов
471
винта случались и на нашем моторе, но мы добились позже устранения этого дефекта. Между прочим, первый вылет этой машины (с Рыбко и Шунейко в качестве первого и второго летчиков; кроме них на борту были еще бортинженер Жестков и бортмеханик Антонов) состоялся в исторический день 24 апреля 1946 г. – день первого полета на самолете МиГ-9 Алексея Гринчика и на самолете Як-15 – Михаила Иванова. В этот день аэродрому было что смотреть».
Еще один случай пожара во время испытаний Ту-4 все же был. Тогда в кабине у Р.И. Капрэляна вследствие течи в системе загорелась гидросмесь. Пожар был погашен, но самолет пошел на вынужденную посадку на ближайший – Центральный аэродром. Вследствие относительно малых размеров аэродрома летчику пришлось энергично тормозить, используя аварийное торможение, и его колеса «раздело» – весь корд был содран. В остальном все обошлось благополучно. Течь в гидросистеме устранить было проще, чем перелететь с Центрального аэродрома в Жуковский: не было колес. И вот тогда-то помогли почти королевские полномочия Сагинова. Штабу ВВС Московского военного округа было дано задание срочно выделить и направить в Казань специальный самолет. Вместе с ним, через час после посадки Капрэляна улетел механик его самолета. К вечеру колеса были в Москве, а к утру следующего дня машина была на старте. Дежурный не давал добро на взлет, поскольку требовалось еще разрешение Василия Сталина. Его не могли отыскать нигде в Москве. И тогда Сагинов предложил командиру экипажа на свой страх и риск: «Взлетай, Каприк!».
Капрэляна Сагинов запомнил как человека исключительной честности и порядочности, большого шутника и общего любимца. Он рассказывал, что Каприк отлично летал, и был великим тружеником. В любое время, без лишних слов он был готов выполнить любую работу. Полеты – так полеты! Наземные испытания – так наземные. Систем-то прорва на борту. Одних проводов около 30 км. На сложные испытания Капрэлян шел с открытыми глазами, смело и с обоснованным риском. Умел понять суть исследуемого явления и четко, по инженерному изложить свои впечатления. Тогда Капрэлян без
Стратегический бомбардировщик Ту Стратегический бомбардировщик Ту Стратегический бомбардировщик Ту Стратегический бомбардировщик Ту Стратегический бомбардировщик Ту Стратегический бомбардировщик Ту Стратегический бомбардировщик Ту Стратегический бомбардировщик Ту Стратегический бомбардировщик Ту Стратегический бомбардировщик Ту -4
472
колебаний взлетел с Центрального аэродрома. Он мог не согласиться с Сагиновым, поскольку за подобные решения несет ответственность командир экипажа. Но никаких санкций не последовало. Очевидно, Василий Сталин понимал, что то, большое личное внимание, которое уделял самолету Ту-4 его отец (Сагинов знал от Туполева, что и он, и маршал Голованов регулярно докладывали о ходе работ по Ту-4 самому И.В. Сталину), оправдывало любую обоснованную спешку. А экипаж Капрэляна помимо прочего готовился к параду над Красной площадью. Помимо Капрэляна и Рыбко столь же тепло Сагинов вспоминал других летчиков, проводивших работу по Ту-4: И.И. Шунейко, А.П. Якимова. В качестве штурмана в испытаниях и доводке Ту-4 участвовал К.И. Малхасян. О нем В.Н. Сагинов говорил: «Если сказать в двух словах, – высокого класса специалист и добросовестный человек. Он, в частности, был штурманом-радистом в экипаже главного маршала авиации А.Е. Голованова, участвовавшего на Ту-4 в воздушном параде над Красной площадью. В маршальский экипаж флагманской машины плохие, естественно, не попадали». В работе над Ту-4 принимали участие специалисты самых разных направлений: конструкторы, аэродинамики, двигателисты, специалисты по радиолокации, радиоэлектронике, приборам, вооружению, прочности. Для каждого здесь было много совершенно нового. Например, центроплан у самолета был несущим, толщина обшивки достигала 6 мм – это уже новая технология. Лонжероны были фасонными, словно вылизанными по условиям прочности. Регулярно приезжал на аэродром известный туполевский прочнист и конструктор A.M. Черемухин – необыкновенно сильный инженер и замечательный человек. Надо было переходить на наши материалы. Не всегда они получались быстро. Пока их создавали, летали на том, что было. Запомнились Сагинову приезды другого известного инженера, крупного специалиста в области электрооборудования А.А. Енгибарьяна. Воспитанник ЦАГИ, он долгое время работал в КБ Туполева, вместе с ним и с A.M. Черемухиным, как и многими другими, сидел в знаменитой сейчас «шараге», а впоследствии возглавлял специализированную организацию по авиационному электрооборудованию. Государственные испытания на завершающем этапе работы проходили также 20 машин одновременно. Летали уже летчики строевые. Комиссию возглавлял генерал-полковник И.С. Марков, и проверка была строжайшей. Полностью заправленные машины с полным боекомплектом должны были пролететь на предельную дальность, отбомбиться и отстреляться по воздушным мишеням. При малейших замечаниях машины шли на доводку. За участие в создании нового самолета В.Н. Сагинов вместе с известными специалистами ОКБ Туполева С.М. Егером, Л.Л. Кербером, К.В. Минкнером и И.Ф. Незвалем был удостоен
473
Сталинской премии I степени. Отдельно премию получили А.Н. Туполев и отдельно – группа производственников.
О Туполеве Сагинов говорил с особенным, глубоким уважением как об уникальном инженере, конструкторе, организаторе. Он вспоминал о многих непростых технических спорах, в которых Туполев неизменно оказывался прав. Вот один эпизод, свидетелем которого был Сагинов. Когда появились реактивные двигатели, Туполеву поручили сделать самолет с двумя турбореактивными двигателями НИЦ (английского производства) на базе самолета Ту-2. Двигатели подвешивались под крылом, и возник вопрос о профилировании мотогондол. Точнее возник спор, в котором ЦАГИ на основе продувок в аэродинамической трубе предложил один вариант – с сужающимся протоком между гондолой и крылом, а Туполев – прямо противоположный – с расширением протока. В летных испытаниях сделали и так, и так. Оказалось, что вариант, предложенный Туполевым чисто интуитивно, давал некоторый выигрыш по скорости самолета.
Другой эпизод. Когда была поставлена задача в короткий срок воспроизвести аналог самолета B-29, Сагинов предложил вначале его облетать и снять летные характеристики и потом уже разобрать для раздачи узлов и агрегатов на различные предприятия. Туполев возразил на это, казалось бы естественное предложение. Он считал, что главное состояло как раз в том, чтобы суметь в кратчайшие сроки построить советские копии этих узлов и агрегатов, для чего требовалось качественно поднять уровень развития и авиационной, и радиоэлектронной, и других отраслей промышленности. Вновь Туполев оказался прав: пока заводы, осваивавшие производство новых материалов, новых конструкций, новые прогрессивные технологии, выполняли срочное задание правительства, разобранный самолет B-29 был собран и облетан. К тому времени, когда был собран отечественный его аналог из советских узлов и агрегатов, летные характеристики исходного самолета были уже изучены. Туполев вновь оказался прав. Рассказывая об этом эпизоде, Сатинов ошибался: первый летавший самолет, который перегнал с Дальнего Востока летчик авиации ВМФ В.П. Марунов, никогда не разбирали. Для этой цели был использован другой экземпляр B-29.
Несмотря на большой объем исследований на опытных машинах Ту-4, при эксплуатации в частях серийных машин случались аварии. Однажды я
В.Н. В.Н. В.Н. Сагинов, 1930 Сагинов, 1930 -е годы е годы
474
рассказал Вартану Никитовичу ряд историй о непреднамеренном выходе на большие углы атаки и сваливании самолетов Ту-4, услышанных в ЦАГИ от Н.Н. Корчемкина. Сагинов по этому поводу заметил следующее: «Да, действительно, эти потери в частях случались, и связаны они были, во многом, с малоизвестными в то время так называемыми струйными течениями. На высоте от 11 до 14 км, где в совершенно прозрачной атмосфере есть целые реки воздушных течений с невидимыми берегами, с вертикальными и горизонтальными порывами, несколько машин попало в срыв и погибло.
Все эти машины были строевыми. Наши летчики-испытатели были поопытнее, и у нас подобного не было. В дальнейшем снизили высоту полетов до 8-9 км, и сложности исчезли». Прочнисты внимательно следили за ходом эксплуатации серийных машин. Тот же Н.Н. Корчемкин с сотрудниками, используя новую методику измерений, набрал статистику о нагруженности машины, чего нельзя было сделать с необходимой полнотой во время испытания опытных машин. Он же (впервые, по-видимому, у нас в стране) измерил в полете упругие изгибные деформации крыла с помощью двойной экспозиции фотоснимков. Подобного рода работы позволили уточнить нормы прочности самолетов нового поколения и их ресурс.
С Якимовым Сагинова связывала другая легендарная история – с реанимацией и запуском в серию знаменитого самолета второй мировой войны Ла-5. Работа по самолету Ла-5, выполненная задолго до программы Ту-4, была не столь масштабной по объему, но также весьма важной и осуществлялась предельно оперативно в процессе совместных испытаний бригад ЛИИ, НИИ ВВС, КБ и серийного завода в Горьком. Точно так же залог успеха состоял в оперативном выявлении и немедленном устранении дефектов. Причем нет сомнения, что в истории летных испытаний немного таких эпизодов, которые сравнились бы по накалу, концентрации усилий, а, главное, по эффективности и конечному результату, как тот, который пришелся на долю истребителя Ла-5. Самолет Ла-5 был выдающимся для своего времени. Он достойно противостоял отличной немецкой военной новинке – истребителю «Фокке-Вульф 190». Именно на Ла-5 И.Н. Кожедуб сбил 45 самолетов противника. В 1944 г. он пересел на усовершенствованную модификацию самолета Ла-5 – Ла-7 и сбил еще 17 самолетов.
Истребитель Ла Истребитель Ла Истребитель Ла Истребитель Ла Истребитель Ла Истребитель Ла -5
475
Но было время, когда судьба этого самолета висела на волоске. Об этом рассказывали и В.Н. Сагинов, и летчик-испытатель А.П. Якимов, принявшие в дальнейшей судьбе Ла-5 самое активное участие. Алексей Петрович рассказывал: «Не на волоске висела судьба Ла-пятого. А черт знает на чем! На паутинке! Заместителем министра был тогда А.С. Яковлев, а его правой рукой в министерстве – Сергей Николаевич Шишкин. И они били наотмашь по Лавочкину. Машину ЛаГГ-3 (она была не совсем удачной) проектировали втроем (Лавочкин с Гудковым и Горбуновым), а Ла-5 – один Лавочкин. КБ его было очень толковым. В этот период крупной серией производили мотор АШ-82, а ни на одном самолете он пока не стоял. Всем Генеральным конструкторам было дано указание ставить этот двигатель на свои машины. Я, например, уже в 1941 г. облетал опытный МиГ-9 с мотором АШ-82. Но тогда двигатель не дал ожидаемых результатов. И вот теперь, когда его поставили на Ла-5, это позволило самолету резко "выпрыгнуть" по скорости: у него у земли приборная скорость составляла около 500 км/ч, в то время как у Як-7, скажем, что-то около 465 км/ч. После того, как ЛаГГ-3 был снят с производства на заводе в Горьком, а Ла-5 оказался еще не готовым к серийному производству, было решено ставить там на поток Як-7. Лавочкину подали эшелон и отправили его КБ в Тбилиси. Но четко сработал Государственный Комитет Обороны. Он дал совершенно невероятную команду: летчику-испытателю А.Г. Кубышкину и ведущему инженеру А.Н. Фролову от НИИ ВВС и мне с ведущим инженером В.Н. Сагиновым от ЛИИ МАП прибыть в Горький и в течение пяти летных дней оценить самолет Ла-5.
В это время Лавочкина выселили уже из кабинета, отобрали "эмку" и стали работать на Як-7. Мы с Сагиновым прилетели первыми. Лавочкин сильно похудел, реглан висел на нем как на вешалке. Я совсем убил его своим появлением и докладом: "Лейтенант Якимов прибыл для проведения испытаний". Юным видом и званием я мог внушить только недоверие. Но мало того, после первого же полета (а проходили они весной, на залитом водой аэродроме) я высказал сразу 8-10 крупных замечаний. Отметил, что самолет имеет явно большие возможности, но и много дефектов, с которыми дальше летать нельзя. Этот вывод подтвердил А.Г. Кубышкин, который в первом своем полете чуть не погиб. Они с Фроловым как заказчики и как более старшие по возрасту ставили вопрос еще резче: "Вот дефекты, забирайте машину!" Дефекты, действительно, были серьезные. Например, на самолете стояло четыре пушки. Все они располагались между цилиндрами мотора. Мотор сильно перегревался. Маслорадиатор с быстро нагревавшимся маслом находился в туннеле фюзеляжа, под ногами летчика. Воздухозаборник был вмонтирован в капот, наддув был плохим,
476
маслорадиатор – крохотуля – не давал необходимого охлаждения масла. И так далее.
Дефектов было много, но Лавочкин надеялся за месяц их устранить. Посовещавшись, как всегда, вчетвером, мы решили обратиться к Г.М. Маленкову, он курировал эту работу. По ВЧ доложили: "Комиссия приняла решение обязать Генерального конструктора в 10 дней устранить отмеченные недостатки и продолжить испытания потенциально отличного самолета. Просим одобрения". Получили добро, и закипела работа. В короткий срок, по эскизам, без всяких чертежей (они появлялись вслед) выполнялись практически беспрекословно все наши указания, которые мы вырабатывали поздними вечерами и ночами вчетвером под аккомпанемент взрывавшихся бомб и разрывы снарядов (каждую ночь Горький бомбили). Потребовали убрать две пушки, оставив прежний боекомплект (для четырех) – сделали. Потребовали поставить другой, более мощный радиатор и вынести его из туннеля, чтоб охлаждался наружным потоком – отвечают: "Нет у нас такого радиатора!"
Находим радиатор от Яка. Лавочкин упирается: "Не подойдет, потеряем скорость". Мы требуем: "Ставить!" Позвали старика-медника, нашли подходящую выколотку. За ночь сделали обтекатель воздухозаборника под фюзеляжем. Мотор теперь не перегревался. Вот так в течение 10 дней в опытном цехе по нашим рекомендациям, согласованным с Семеном Алексеевичем, была выполнена работа, которая в обычных условиях потребовала бы месяцы.
Вартан Никитович Сагинов возглавлял "обрабатывающий центр". Он составлял задания на испытания и, обрабатывая записи приборов, вновь и вновь выяснял, что машина – черт! Что там Як-7!».
Сам Сагинов рассказывал мне об этом так: «Прилетели мы в Горький в апреле 1942 г. На всю работу нам выделили 5 летных дней. Помогло то, что была плохая погода, было много нелетных дней, так что фактически мы выполнили работу за месяц. Трудились самоотверженно, затрудняюсь сказать, когда спали. Выяснилось, что потенциально хорошая машина практически не могла тогда летать. И машина по существу не была боевой. На мою долю выпало выполнение всех замеров во время испытаний, определение основных характеристик. Но главное заключалось в том, чтобы обеспечить приведение в соответствие тех характеристик, которые оказались неудовлетворительными. Вот тут-то и надо было действовать – доводить машину.
Неоценимую помощь оказывало нам руководство завода. И его директор Сергей Иванович Агаджанов. В основном я работал с главным
477
инженером завода Борисом Васильевичем Куприяновым – тоже замечательным человеком и прекрасным инженером».
«Работали денно и нощно, – продолжал А.П. Якимов. – Наконец, осталось еще одно испытание, против которого категорически возражал Лавочкин – испытание на штопор. Александр Николаевич Фролов как ведущий инженер, представлявший комиссию и заказчика – ВВС, напротив – настаивал на проведении испытания. По-прежнему первым все испытания проводил я, имевший уже дело с самолетами, оснащенными моторами АШ-82, а потом летал, повторяя программу, А.Г. Кубышкин. Очевидно, Лавочкин не мог сколько-нибудь спокойно доверять столь ценную, опытную, единственную машину неизвестному лейтенанту. Но я уже прошел большую школу – за моими плечами была инструкторская работа в Оренбургском летном училище и многие, многие полеты на штопор.
Так вот, Лавочкин уперся – ни в какую! Фролов же категорически заявил: "Не возьмем машину без испытаний на штопор!". Вечерком предлагаю комиссии слетать без разрешения Лавочкина: как ведущий от ЛИИ, я понимал, что без такого испытания машину сдавать заказчику нельзя. Предложение одобрили. Составили задание, оформили полетный лист, и в четыре часа утра я был уже в воздухе. Подходил к штопорным режимам постепенно, осторожно. Сначала – чуть-чуть, дам полоборота – выхожу. В конце концов со всевозможных режимов входил в штопор, выполнял два витка, как требовал заказчик, и достаточно спокойно выводил. Сел вполне удовлетворенный. В шесть утра на стоянке появился Семен Алексеевич. Фролов заговорил с ним о штопоре, но Семен Алексеевич отрубил: "Никаких разговоров даже!" Тогда ему дают полетное задание и говорят, что оно уже успешно выполнено. У него на лице – "цвет побежалости", он не знает, что делать: хвалить или ругать? В этот день еще двое заводских летчиков слетали и убедились, что машина отличная. На следующий день Лавочкин полетел в Москву. Вернулся он посвежевшим, повеселевшим. Машина пошла в серию. Самолеты пришли в ЛИИ, в ЦАГИ, началась доводка».
Вот где, оказывается, закладывался ритм и стиль работ по Ту-4.
После эпопеи с Ту-4 Сагинова по запросу Министерства обороны перевели из ЛИИ в НИИ ВВС. Сразу произвели из майоров запаса в полковники и назначили заместителем начальника ГК НИИ ВВС по научно-исследовательской работе. Диктовалось это важностью самолета Ту-4 и необходимостью продолжать его опеку в строевых частях – Сагинов же знал машину досконально. Самолет Ту-4 (как и его прототип B-29 в США) составлял основу стратегической авиации в разгар холодной войны. Создание этого самолета потребовало не только революционной перестройки
478
отечественного самолетостроения, многих отраслей промышленности, отставших в своем развитии, особенно за время войны, но поставило много проблем в эксплуатации сложного самолета, оснащенного новейшими системами, в строевых частях. Это накладывало на ГК НИИ ВВС особую ответственность.
Но была еще одна причина. Дело в том, что еще в начале своей авиационной деятельности Сагинов был как раз военным. В самом начале 1930-х г. по путевке Ставропольского окружкома комсомола Вартан Сагинов был направлен на учебу в МГУ. Поступил он на физфак, но вскоре был выбран вначале в комитет комсомола университета, а потом во Фрунзенский райком комсомола Москвы. Продолжил учебу лишь через полтора года. Причем так сложилось, что продолжил учебу на своем же курсе, сдав целую дюжину экзаменов, но уже на другом факультете – на мехмате, куда был в это время апрельский набор. О такой замене впоследствии никогда не жалел. Закончил МГУ в 1937 г., и был направлен в авиацию особого назначения (АОН) в Воронеж. Там закончил летную школу и летал. Начинал как солдат. В сущности, это была срочная служба. Причем, служба серьезная. Авиация особого назначения – это зачаток будущей авиации дальнего действия (АДД). Сагинов вспоминал, как в 1938 г. они двое суток безотлучно просидели у своих бомбардировщиков ТБ-3 (тут же кормили даже), когда им было предписано быть готовыми к боевому вылету на помощь Чехословакии, пока не дали отбой.
Так вот, когда срок службы Сагинова в Воронеже вышел, его вызвал командующий АОН комбриг Проскуров (он был позже репрессирован) и сообщил: «Из ЦАГИ пришла бумага – просят откомандировать тебя на летные испытания. Мы хотели бы тебя оставить на постоянную службу – ты хорошо бомбишь. Что скажешь?» Сагинов относился к Проскурову с большим уважением, но попросил отпустить его в ЦАГИ. Так он оказался в 8 отделе ЦАГИ – в отделе эксплуатации, летных испытаний и доводки (ОЭЛИД), из которого впоследствии образовался ЛИИ. Однажды я спросил Сагинова, можно ли считать, что работы по Ла-5 и Ту-4 – это главное, что сделано им в летных испытаниях. Он замялся: «Как сказать? Многое сделано в области подбора винтов самолетов. Главное можно определить, наверное, как летные испытания, определение летных характеристик самых различных самолетов. Не только Ла-5 и Ту-4, хотя они и очень памятны».
Много работы у Сагинова было, к примеру, по туполевскому бомбардировщику. По нему была выполнена работа интересная и в научном плане. Исследователи попытались сопоставить характеристики самолета, полученные в полете (летчиком был Г.М. Шиянов) и при испытаниях в аэродинамической трубе больших размеров Т-101 ЦАГИ. Сопоставлялись
479
характеристики устойчивости, управляемости, так называемые поляры, связывающие подъемную силу и сопротивление самолета. В трубе поляру получить было относительно несложно, имея введенные уже в строй к тому времени, в 1939 г., и отлично работавшие уникальные механические весы конструкции Г.М. Мусинянца. А вот в полете сделать это было сложнее. Сопротивление определяли по тяге мотора, на основе известных характеристик мотора и винтов – на установившемся режиме полета. Но чего не удавалось, так это каждой точке поляры приписать свой угол атаки. Работа выполнялась большой группой специалистов, в которую входили В.Н. Сагинов, Е.Г. Каск, А.К. Мартынов.
Несмотря на военное прошлое, несмотря на налет около 3000 ч, несмотря на то, что стал генералом, Сагинов был глубоко штатским человеком, и в ГК НИИ ВВС проработал сравнительно недолго – около двух лет. Мало того, что он воспринимался там многими как представитель промышленности – чужак, но он к тому же имел смелость высказывать свое, независимое от начальства, мнение. Когда Сагинов только пришел в НИИ ВВС, было много сложностей с доводкой самолета МиГ-19. Беспокоила всех, в частности, обратная реакция самолета по крену на дачу ноги. Начальник НИИ считал это дефектом конкретной машины, а ЦАГИ, ЛИИ и вместе с ними Сагинов доказывали, что это естественное свойство скоростного самолета со стреловидным крылом и следствие объективных законов аэродинамики. С этим явлением, как и с реверсом элеронов, Сагинов столкнулся еще в ЛИИ при испытаниях самолета МиГ-15. Ему пришлось немало поездить по строевым частям в составе бригады, в которую входил известный летчик-испытатель НИИ ВВС Ю.А. Антипов, чтобы подготовить летчиков в этом отношении. (С реверсом рекомендация была такой же, как и при наступлении флаттера, – резкое снижение скорости полета). После ухода из ГК НИИ ВВС генерал Сагинов какое-то время работал заместителем начальника по учебной и научной части в Киевском высшем инженерном авиационном училище, а впоследствии в Московском авиационном технологическом институте – сначала на военной кафедре, ее начальником, а после на кафедре теоретической механики – заведующим и профессором. Последние годы Вартана Никитовича стали годами одиночества. Мало того, что его самого одолевали болезни: два инфаркта, инсульт, после которого он оказался запертым в стенах своей квартиры. Но в таком же положении – прикованным к постели на долгие годы оказались его жена и один из двух сыновей. Однажды, видя его страдания, которые он стойко переносил, я в сердцах спросил его: «Покинули Вас друзья?» Он ответил сразу и неожиданно горячо: «Да!» И стал говорить о том, как много друзей... ушло. Ушло из жизни. У Вартана Никитовича и в мыслях не было, кажется, обижаться на живых своих товарищей. По доброму, с какой-то радостью
480
даже, говорили о Сагинове и А.П. Якимов, и В.Я. Молочаев, и И.И. Шунейко. Надо было видеть оживление среди летчиков-ветеранов, когда однажды на их встрече в ЛИИ Алексей Петрович Якимов вспомнил: «Братцы, звонил Сагинов». Я спросил как-то Сагинова: «А кто среди летчиков был для Вас все же самым близким?» Он ответил: «Расторгуев, Анохин, Гринчик». С Виктором Расторгуевым он провел много испытаний. Но наиболее памятны – испытания винтов на истребителе И-153. Запомнилась высокая работоспособность, даже самоотверженность Расторгуева и вместе с тем высокая квалификация отличного летчика. Один из зачинателей советского планеризма и мировой рекордсмен, Расторгуев стал одним из ведущих летчиков-испытателей. Он провел множество различных испытаний, в том числе весьма экзотических, нестандартных, рискованных. Во время войны он много летал на захваченных у противника самолетах. Это помогло, в частности, выявить сильные и слабые стороны основной авиационной немецкой новинки в середине войны – самолета «Фокке-Вульф 190». А сразу после войны он начал испытывать модернизированный самолет Яковлева с ракетным ускорителем и погиб во время этих испытаний. Много работал Сагинов с близким товарищем Виктора Расторгуева Сергеем Анохиным. И о нем самые добрые воспоминания: «Летал он отлично и привозил очень интересные результаты. Мог проникнуть в суть явления, понять его и рассказать профессионально о том, что произошло. Не ограничивался этим и стремился при необходимости предложить пути устранения обнаруженного дефекта. Не удивительно, что ему доверяли самые ответственные задания. Анохин – действительно человек-птица, он блестяще летал и с одним глазом. Помню, в конце 1940-х гг. на реактивном истребителе в Тушино (кажется, это был Як-23) он настолько ошеломил каскадом фигур высокое начальство на генеральной репетиции, что испугавшись, как бы чего не вышло у одноглазого пилота, осторожные люди решили вообще не включать этот номер в праздничную программу.
Глаз он потерял во время испытаний самолета Як-3. В госпитале, куда он попал, у врачей выбор был не широк: либо удалить один глаз, пораженный при разрушении самолета и сохранить второй, либо сохранить оба, но в конечном итоге с постепенной потерей зрения обоих. Делегация из ЛИИ, чуть ли не сидя на его койке, устроила совет – как быть, и согласилась на удаление пораженного глаза. Когда Анохина выписали из госпиталя, медики не допустили его к полетам. Мы, инженеры и летчики ЛИИ, пришли к начальству института, А.В.Чесалову и попросили: "Пусть попробует сначала на У-2 полетать, а там будет видно". Коллективно поручились, так сказать, за безопасность. Чесалов согласился, и Анохин стал летать. И как летать!»
481
Близкий товарищ Сагинова, старейший ведущий инженер ЛИИ Василий Яковлевич Молочаев рассказывал мне, что был свидетелем такого эпизода. После войны на первомайском параде предполагался пролет двух полков истребителей: МиГ-9 и Як-15. МиГи стояли в ЛИИ в Жуковском, а «Яки» – в НИИ ВВС в Чкаловской. Анохин летал на «Яке», и однажды Молочаев, оказавшись в Чкаловской, стал свидетелем такой оценки одного «местного» полковника, наблюдавшего полет и идеальную посадку Анохина: «И с четырьмя глазами нельзя летать так, как он летает с одним!».
Громова и Чкалова, Сагинов, конечно, знал, но таких каждодневных товарищеских отношений, которые его связывали с Расторгуевым, Анохиным, Рыбко или Гринчиком, с ними не было. Алексей Гринчик был и замечательным летчиком, и отличным инженером. Закончив МАИ, он поступил в аспирантуру, был близок к защите диссертации, но помешала гибель. Версий о причинах гибели Гринчика по крайней мере не одна. Вот рассказанная Сагиновым: «Во время демонстрационного полета на самолете МиГ-9 оторвался обтекатель крыла (зализ) и ударил по хвостовому оперению. Руль высоты отклонился так, что самолет резко пошел на кабрирование на малой высоте (что-то около 300-400 м), и машина свалилась на глазах у министра и Генерального конструктора».
Я рассказал Сагинову о другой версии, услышанной в ЦАГИ от Н.Н. Корчемкина, согласно которой в одном из крыльев в полете выпал крепежный штырь. Крутильная жесткость крыла резко уменьшилась – это привело к нарастанию момента крена из-за чрезмерных упругих деформаций крыла. Сагинов твердо сказал: «Нет! Не знаю, что записано в акте аварийной комиссии, не помню. Но мы, видевшие сами, что самолет пошел на петлю и с петли свалился, придерживались версии о непроизвольном независимом от летчика отклонении руля высоты». Особенно дружен был Сагинов все-таки с Н.С. Рыбко. У этого летчика были свои сложности в том, чтобы быть таким отличным испытателем, каким он был.
Дело в том, что однажды во время неудачного проезда через железнодорожный переезд на мотоцикле он поломал ногу. Больше года пролежал в Боткинской больнице с подвешенной ногой. После этого всю жизнь хромал, но летал. Объединяла их не только работа, но и совместная учеба на заочном отделении самолетостроительного факультета МАИ. Учились они на одном курсе. Сагинову с его университетским образованием было полегче, и он охотно помогал товарищу, особенно в экзаменационную сессию. На аэродроме (а это была Ходынка) укрыться им было невозможно, поэтому в перерывах между полетами они садились в эмку Николая Рыбко и уезжали на Садовое кольцо, отыскивая там укромное место для занятий. Инженерные знания летчиков нередко оказывались неоценимыми. Очень
482
высоко ценил Сагинов летчика И.И. Шунейко и с удовлетворением вспоминал как-то о совместной с ним «акции» по изучению американских турбокомпрессоров. История эта давняя и полудетективная. В Москву прилетел У.Черчилль с английской делегацией на трех американских самолетах «Либерейтор». Наше правительство получило разрешение осмотреть самолеты. Поручено это было Сагинову и Шунейко. Разрешено было и полетать: Ивану Ивановичу – на месте второго пилота и Вартану Никитовичу – в качестве члена экипажа. Оба они довольно быстро нашли общий язык с американцами, подружились с ними, и им удалось даже провести машину над химкинской мерной базой на предельной скорости. И вот, когда после полета строгий военный атташе США в чине полковника уехал с летчиками обедать в посольство, оставшийся с нашими специалистами бортинженер показал им все самое интересное. Доброжелательные, открытые механики-американцы раскапотировали моторы, и можно было увидеть и размеры радиатора воздухо-воздушного охлаждения, и, главное, газовые турбины нагнетателей на выхлопе двигателей – для повышения их высотности. Позже Сагинов и Шунейко докладывали об увиденных турбокомпрессорных установках на совещании в ЦИАМе – Центральном институте авиационного моторостроения. Это стало дополнительным толчком для форсирования наших работ по турбокомпрессорным нагнетателям. И это способствовало успеху работ по мотору АШ-73ТК, который устанавливался впоследствии на Ту-4.
Как-то я спросил Вартана Никитовича Сагинова: «Какая техническая ошибка Вам наиболее памятна?» Он рассказал, что перед войной конструктором М.М. Пашининым на основе элементов самолета И-16 был создан самолет ПИ-21, которому явно отдавали предпочтение перед «Яками», «МиГами» и «ЛаГГами», потому что его скорость была, по заводским данным, на 10-15 % выше. Каково же было разочарование, когда во время подготовки к празднику Дня Воздушного флота при проходе над тушинским полем именно ПИ-21 отстал от всех этих самолетов. Сагинова срочно послали в Горький на завод, где был сделан и испытан ПИ-21, чтобы разобраться в причинах случившегося. Сагинов выяснил, что все дело в ошибочной тарировке измерительной системы. Машина не пошла в серию. Сагинов убежден, что машину можно было бы довести, и она имела бы большую, чем конкуренты, скорость. Такова цена элементарной ошибки. И в этой истории, и в других старому генералу, возможно, в чем-то изменяла память. Но его воспоминания передают дух того времени.
Когда задумываешься над тем, что же является наиболее впечатляющим в профессиональном облике таких похожих в чем-то и столь разных людей, как В.Н. Сагинов, В.Я. Молочаев, то отмечаешь, пожалуй,
483
прежде всего универсальность их инженерного дарования. И тот, и другой успешно занимались машинами самых разных классов. Хотя какое-то разделение, специализация, конечно, имелись. Еще в сентябре 1942 г. в основной лаборатории № 1 ЛИИ было создано четыре отдела: 1) истребительной авиации; 2) бомбардировочной и штурмовой; 3) транспортной и учебной; 4) научно-исследовательский отдел. Отделы возглавляли соответственно: Н.С. Строев (будущий начальник ЛИИ и заместитель председателя военно-промышленной комиссии Совмина), В.Н. Сагинов, В.Н. Елагин и B.C. Ведров. В 1943 г. в ЛИИ был введен институт ведущих инженеров по серийным самолетам. Для обеспечения мер, направленных на улучшение качества боевых машин, ведущими были назначены: П.С. Лимар (по самолетам Як-7 и Як-9), В.Я. Молочаев (Ла-5), М.И. Хейфец (Пе-2), В.В. Уткин (Ил-2), В.Н. Сагинов (Ту-2).
Опыт научной, инженерной работы таких людей, как Сагинов, огромен. А долгое и тесное общение с многими выдающимися летчиками разных ведомств сделало его поистине уникальным. Однажды мы заговорили с ним о некоторых противоречиях – действительных и надуманных между летчиками ЛИИ, НИИ ВВС, ОКБ. Конечно же, его мнение, мнение человека, начинавшего в ЛИИ ведущим инженером по летным испытаниям, работавшего теснейшим образом с ОКБ Туполева и другими ОКБ, серийными заводами, наконец, работавшего одним из руководителей НИИ ВВС, – особенно ценно. Прежде всего, Сагинов воздал должное всем испытателям, как людям, идущим в неизведанное. «В этом отношении, – говорил Сагинов, – нужны все летчики, и нужно их сложившееся разделение. Летчики-испытатели ОКБ должны быть рядом с Генеральным конструктором и подпитывать его живыми идеями. Летчики-испытатели НИИ ВВС должны перебросить мост от промышленности к строевым частям. Важны их контрольные функции, позволяющие уберечь армию от дефектов техники. Столь же необходимым является обобщение опыта строевых частей и передача его промышленности. Наконец, задачей ЛИИ является разработка новейших методов летных исследований, обобщение опыта наиболее сложных испытаний и доводки опытных летательных аппаратов как задела перспективных разработок. ЛИИ должен оплодотворять работу ОКБ».
С.А. Микоян дополнил своего старшего коллегу по НИИ ВВС В.Н. Сагинова, с которым его связывали всегда добрые отношения и взаимная симпатия: «Летчики НИИ ВВС проводят государственные испытания со всесторонней оценкой всей области применения, в том числе боевого. Кроме того, они дают оценку соответствия серийных самолетов опытным. Задачей летчиков НИИ ВВС и в еще большей степени ОКБ является доводка опытных самолетов. Основной же задачей ЛИИ
484
представляется проведение летных испытаний в интересах ОКБ». Глядя на Сагинова – физически очень слабого, но сильного духом, с ясной памятью, безукоризненной логикой, и трудно, и легко было представить, что именно такие люди, как он – скромные и могучие – решали судьбу важнейших самолетов, а с ними – ход событий и судеб тысяч, если не миллионов людей. Конечно, не будь его, были бы другие. И что-то, возможно, сделали бы даже лучше. Но он-то был. И сколько сделал – именно он. К горькому сожалению, пока рукопись готовилась к изданию, Сагинова не стало. Как не стало другого ветерана – замечательного ведущего инженера ЛИИ В.Я. Молочаева.
Михаил Арменакович Степанян
В свое время по прочтении в «Отечественных записках» газеты «Советская Россия» статьи о Василии Иосифовиче Сталине я захотел поделиться (хотя бы с редакцией, если не с читателями газеты) тем светлым, что узнал давно, написал, но не торопился публиковать об этом человеке трагической судьбы. Что-то остановило меня и вот сейчас, после просмотра телесериала «Сын вождя» такое желание проснулось вновь.
Мне посчастливилось узнать, и узнать довольно основательно, адъютанта Василия Иосифовича Сталина Михаила Арменаковича Степаняна. Познакомились мы много лет назад, когда он, автор ряда книг по телевизионной технике, только что оставил пост коммерческого директора знаменитого московского производственного объединения «Темп». Тогда я узнал, что в войну, до того, как стать одним из ближайших помощников В.И. Сталина, он был стрелком-радистом боевого самолета-штурмовика Ил-2.
Далеко не сразу и далеко не все рассказал мне Михаил Арменакович о В.И. Сталине – человеке, недостатки и пороки которого он знал получше других, но которого ценил до своего последнего дня как лучшего из встреченных в жизни людей – сердечного, по-своему, мудрого, порядочного при всех своих грехах. И не раз, и не два добивавшиеся встреч с ним профессиональные журналисты получали категоричный отказ в сотрудничестве, когда Степаняну становилось ясно, что их больше волнует не столько честный портрет незаурядного, в чем-то даже талантливого человека, смелого
Михаил Арменако Михаил Арменако Михаил Арменако вич Степанян вич Степанян вич Степанян
485
летчика, и достаточно умелого руководителя, сколько рассказ о падении сына И.В. Сталина, приведшем его в конце довольно короткой жизни в тюрьму...
Степанян не без колебаний согласился что-то рассказать и мне, но – боже упаси – только не о себе, потому что поверил, по-видимому, моему желанию узнать истинного Василия Сталина. Что же касается места самого Михаила Арменаковича в истории жизни В.И. Сталина, то чтобы понять это, не надо было его пытать – занятие безнадежное. Об этом можно судить лишь по косвенным признакам: просмотрев письма к нему Василия Иосифовича из тюрьмы, хранимые в семье так же трогательно-потаенно, как и часы генерала, снятые им с собственной руки и подаренные адьютанту, спасшему ему жизнь, как другой подарок – прекрасно сработанный кортик, уникальные фотографии... (Письма В.И. Сталина я сохранил в копиях.)
Михаил Степанян был всего на два года моложе Василия Сталина. Он родился в 1922 году в городе Гяндже (в городе на территории нынешнего Азербайджана, когда-то носившем армянское название Гандзак). Родился он в дружной бедной семье. Отец его был рабочим-токарем, человеком столь же добрым, сколь и глубоким. Михаил с отличием закончил в 1940 году среднюю школу. Во время учебы прыгал с парашютной вышки, занимался в планерном кружке, поэтому, естественно, перед войной попросился, придя в военкомат, в авиацию. Поначалу его направили в батальон аэродромного обслуживания в Шепетовку, что на Украине, а оттуда, заметив любознательность и трудолюбие новобранца, его направили в Москву, в военное училище связи. Как раз после его окончания он воевал на Ил-2...
Получилось так, что после войны начальник училища связи генерал Василькевич стал одним из ближайших помощников В.И. Сталина и, очевидно, именно по его рекомендации офицера Михаила Степаняна, отлично зарекомендовавшего себя и во время учебы в училище, и в войну, назначили адьютантом В.И. Сталина...
Рассказывая как-то об одном из приемов на даче Иосифа Виссарионовича Сталина, Михаил Арменакович скромно обозначил свое место: мы были в «обслуге». После всего узнанного о нем я понимаю, что его роль, во всяком случае в том, что касалось Василия Сталина, была явно шире. И в связи с этим вспомнилась старая притча. Однажды при генерале де Голле в пору его наивысшего
М.А. Степанян, 1930 Степанян, 1930 -е годы е годы
486
авторитета, в бытность Президентом Франции, зашел разговор о том, как трудно бросить курить. Де Голль категорически не согласился с тем, что это так уж трудно. Более того, он сказал, что нет ничего проще: «Просто-напросто о том, что вы бросаете курить, вы должны сказать – твердо и безоговорочно – человеку, чьим отношением к себе как к личности вы дорожите особо!» Кто-то усомнился: «И кто же такой человек для Президента Франции?» Де Голль без колебаний ответил: «Как кто?! Это мой адъютант...»
Когда умер Иосиф Виссарионович Сталин, почти немедленно, в марте же 1953 года, были арестованы Василий Иосифович Сталин и его ближайшее окружение. Василий Иосифович всегда открыто и в высшей степени резко отзывался о Л.П. Берии. Берия не раз пытался задобрить строптивца, уломать его, сдружить со своим сыном Серго – известным специалистом в авиационно-ракетной технике. Но Василий был непримирим, как были непремиримы с Берией и его мать, Надежда Аллилуева, и его сестра, Светлана.
Вместе с Василием Сталиным был арестован с обвинением по 58-й статье Михаил Степанян. В одиночных камерах на Лубянке и в Лефортове он провел 8 месяцев. Выбили ему треть зубов, но не выбили никаких доказательств вины ни его собственной, ни генерала В.И. Сталина, обвиненного, помимо прочего, в финансовых прегрешениях. И выпустили (адъютанта) за отсутствием состава преступления.
Выйдя из тюрьмы, всесильный год-два назад Степанян, помогавший множеству людей, столкнулся с невиданными прежде проблемами: никто не брал его на работу – боялись. Мало того, что это угнетало чисто морально, но не на что было содержать семью, в которой уже росло двое детей, и единственным кормильцем была жена Женя, молодой врач...
Набрав среди товарищей, помнивших Василия Иосифовича, немного денег, Михаил Арменакович перво-наперво поехал к нему во Владимирскую тюрьму, где он содержался под строгим надзором – под чужой фамилией – Васильев, и при особом «внимании» специально к нему приставленного офицера госбезопасности.
Надо сказать, смелостью тогда было даже дать денег на чью-то поездку к крамольному генералу. Не хватало этой смелости даже таким народным героям и любимцам, многим обязанным В.И. Сталину, как известный армейский футболист и хоккеист Всеволод Бобров. Так или иначе, но все восемь лет, пока Василий Иосифович сидел в тюрьме, Степанян был одним из немногих, если не единственным, кто регулярно ездил к нему. Не имея гражданской специальности, он окончил с отличием энергетический
487
институт. Работая и экономя буквально на трамвае, отрывая от детей присланное родными с юга, выкраивая столь недостававшее ему время, Михаил Арменакович каждый месяц собирался в непростую дорогу во Владимир. Помимо всего прочего для этого требовалось специальное разрешение. В одном из первых писем В.И. Сталин писал Степаняну: «...На встречу особенно надеяться не приходится, так как ты не родня, и это нарушение порядка. Так что приходится просить в каждом отдельном случае. Думаю, что 24 марта в день моего рождения, – дадут нам с тобой увидеться...»
Добиваясь разрешений, Степанян не страшился вновь и вновь идти на Лубянку, дойдя однажды до самого министра госбезопасности, которым в то время был генерал Серов. (Между прочим, там же, по просьбе В.И. Сталина, Степанян пытался получить добро на отправку заключенного в Китайскую Народную Республику – чтобы помочь в становлении китайской авиации. Но в просьбе было отказано...)
Михаил Арменакович не хотел идеализировать и упрощать личность Василия Иосифовича. Но, подчеркивая роковую роль в его жизненной судьбе болезненного пристрастия к спиртному, не переставал видеть в генерале В.И. Сталине Личность. О прочитанном в настоящей рукописи и связанном с Василием Иосифовичем Михаил Арменакович сказал мне: «Написано все точно. Не мне судить о тоне написанного – особенно о нем как о летчике. Я не могу ни опровергнуть, ни подтвердить количество боевых вылетов В.И.Сталина в войну, я не был тогда с ним рядом. Но начальник штаба его корпуса, с которым он летал в войну и который живет сейчас в одном доме со мной, другие ныне здравствующие боевые товарищи В.И. Сталина, например, его ведомый Володя Луцкий или Федя Прокопенко – все однозначно говорят: «Василий летал здорово! Но здорово и "поддавал"… Не уверен в том, что он сделал именно 18 боевых вылетов и сбил именно один самолет. После гибели Тимура Фрунзе, Рубена Ибаррури, Володи Микояна «сыновьям» официально запретили боевые вылеты. Но, насколько мне известно, пол-войны, чтоб не гневить отца, Василий пролетал под чужой фамилией. Воевал и, наверное, сбивал. Но точные факты на этот счет мне неизвестны и не хотел бы лгать... (Мать Володи Микояна Ашхен Лазаревна поседела тогда за одну неделю. Из ее сыновей Василий Сталин особо выделял и опекал – не без строгости – именно Володю, а после войны – Алексея. Кстати, "разборка" обстоятельств акробатического полета Алексея над дачным домом молодой жены Нами Микоян происходила в моем присутствии – на даче В.И. Сталина, – вспоминал Михаил Арменакович. – Василий Иосифович был строг, но беззлобен, он отчитывал Алексея резко, но без высокомерия».)
488
Михаил Арменакович никак не боготворил и Иосифа Виссарионовича Сталина, тем более, что на себе лично ощутил жестокость созданной им системы. Но вместе с тем, он отвергал холопскую психологию тех многочисленных «перевертышей», по его словам, которые после смерти вождя растаптывали все в Сталине с тем же остервенением, с каким все – почитали при его жизни. Образцом взвешенной вневременной оценки сути великого человека, данной его ровней и противником Степанян считал знаменитую речь Черчилля в палате общин 21 декабря 1959 года. В ней он, как известно, говорил:
«...Большим счастьем было для России, что в годы тяжелейших испытаний страну возглавлял гений и непоколебимый полководец Сталин.
Он был самой выдающейся личностью, импонирующей нашему изменчивому и жестокому времени того периода, в котором проходила его жизнь.
Сталин был человеком необычайной энергии, с несгибаемой силой воли, резким, жестким, беспощадным в беседе, которому даже я, воспитанный в Британском парламенте, не мог ничего противопоставлять.
Сталин, прежде всего, обладал большим чувством юмора и сарказма и способностью воспринимать мысли. Эта сила была настолько велика в Сталине, что он казался неповторимым среди руководителей государств всех времен и народов.
И.В.Сталин произвел на нас величайшее впечатление. Он обладал глубокой, лишенной всякой паники, логически осмысленной мудростью.
Он был непоколебимым мастером находить в трудные минуты пути выхода из самого безвыходного положения. Кроме того, Сталин в самые критические моменты, а также в моменты торжества был одинаково сдержан, никогда не поддавался иллюзиям.
Он был необычайно сложной личностью. Он создал и подчинил себе огромную империю. Это был человек, который своего врага уничтожал своим же врагом.
В.И. В.И. Сталин (слева) и М.А. Степа Сталин (слева) и М.А. Степа Сталин (слева) и М.А. Степа Сталин (слева) и М.А. Степа Сталин (слева) и М.А. Степа Сталин (слева) и М.А. Степа Сталин (слева) и М.А. Степа нян (четвертый справа) на нян (четвертый справа) на нян (четвертый справа) на нян (четвертый справа) на нян (четвертый справа) на нян (четвертый справа) на нян (четвертый справа) на катере катере
489
Сталин был величайшим, не имеющим себе равного в мире, диктатором, который принял Россию с сохой, а оставил ее оснащенной атомным оружием».
Конечно, Иосиф Виссарионович Сталин и Василий Иосифович – личности несопоставимые. Их заслуги – главы великого государства и начальника ВВС округа (пусть и столичного) – несоизмеримы, как, впрочем, несоизмеримы и масштабы их же дел – недобрых. Но горечь обид, которые пришлось вынести при жизни сыну, была никак не меньшей, чем у отца. Василий Иосифович не хватал звезд с неба. Но он был достаточно умным организатором, достаточно энергичным и гибким, что бы ни утверждали люди, отрицающие это. Вне всякого сомнения, он был человеком внимательным и заботливым, Причем, не только к близким, но и к совершенно незнакомым людям, например, к своим избирателям. Примеров этому Степанян знал немало. Василий Иосифович терпеть не мог подхалимства, подобострастия, которыми был окружен с раннего детства... Михаил Арменакович, стыдясь, вспоминал такой эпизод. Василий Иосифович любил играть в нарды. Играл заинтересовано, азартно, но практически всегда проигрывал Степаняну и страшно злился при этом, тем более, что в другой любимой игре – в биллиард – также уступал ему. Однажды кто-то из болельщиков-«доброжелателей» посоветовал Степаняну сжалиться и поддаться шефу. «Василий Иосифович сразу же почувствовал перемену, – горько вспоминал Степанян. – Он устроил мне настоящий разнос, какого не было никогда: "И ты с ними? Я тебе верил, я тебе доверял! А ты – как все?" Это был урок на всю жизнь...»
Запои Василия Иосифовича повторялись нередко. После очередного он просил, обычно, быть с ним предельно строгим. Михаил Арменакович, пользовавшийся исключительным доверием генерала во многих отношениях, бывавший с ним рядом, пожалуй, больше других сослуживцев – и на работе, и вне ее – какое-то время мог сдерживать Василия Иосифовича, но в конце концов, рано или поздно, он срывался и становился неузнаваемым. Болезнь была тяжелой. Даже в тюрьме, после нескольких лет воздержания Василий Иосифович надеялся, что Михаил исхитрится и в банку с вареньем как-то втиснет спиртное, хотя прекрасно знал, что в таком деле Степанян никогда не
В.И. В.И. Сталин со своими детьми Сталин со своими детьми Сталин со своими детьми Сталин со своими детьми Сталин со своими детьми Сталин со своими детьми Сталин со своими детьми
490
будет ему союзником. Это была трагедия человека, его личная и его семьи. Но мало кто вспоминает об этом без злорадства. Даже у родной сестры В.И.Сталина Светланы Иосифовны порой пропадало сочувствие к брату, и его беда выставлялась всему свету напоказ как низменный порок. Однажды, прочтя ее очередные воспоминания, Михаил Арменакович не выдержал и позвонил ей: «Светлана Иосифовна, как же Вы смели написать такое о Василии Иосифовиче? Ведь сколько доброго он сделал для Вас?»
Михаил Арменакович, по-видимому, вправе был спрашивать так резко. Он знал, что ее отец, Иосиф Виссарионович, не помогал дочери, полагая – громогласно, – что она должна жить, «как все кандидаты наук». Брат знал, как живут кандидаты наук, и сестре помогал – благо, у него такие возможности были. И помогал во многом через своего адьютатанта. Любительница тенниса, Светлана Иосифовна регулярно, каждый выходной, приезжала на дачу к брату, где был корт, и просила разрешить Мише поиграть с ней в теннис. Мастер спорта по баскетболу, он не был сильным теннисистом, но играл вполне прилично. Светлана Иосифовна поражала Михаила Арменаковича глубоким умом, блестящим знанием английского языка, неординарностью многих суждений. Тем обиднее прозвучал ее ответ на его вопрос: «Как же Вы могли?» Она ответила тогда в телефонную трубку: «Меня заставили...»
Когда Василия Иосифовича посадили, от него отвернулись многие сильные мира сего, еще вчера дорожившие его вниманием. У него хватило мудрости отнестись к этому достаточно спокойно. В одном из писем Степаняну он писал: «...Я больше верю в искренность... простых людей... У простых людей, в большинстве случаев, слово не расходится с чувствами и делом, они реже рассчитывают и высчитывают, а больше доверяются своему чувству, без всяких расчетов и выгод... Это мое глубочайшее мнение (вспомни, с кем я больше имел дело) еще и еще раз подтверждается сейчас. Всё "высокое" и много о себе понимающее, думает только о себе, а простые люди не забывают и поддерживают в тяжелую минуту, хотя это для них гораздо сложнее. За примером ходить не далеко, – хотя бы ты сам. Есть немало людей, которые не только могли бы, но и обязаны были помочь мне и поддержать, так как для них немало было сделано в свое время, но увы... Забыли и, более того, не хотят вспоминать. Простой человек так никогда не поступает и в беде всегда проявляет свои качества человечности и верности... Поэтому-то среди людей, бывавших у меня, всегда было большинство простых людей, а не умников высокого полета. Не раскаиваюсь в этом, Миша!»
«...Два слова о себе. Настроение – дрянь, а в остальном все более или менее терпимо. Очень беспокоило твое молчание, но сейчас беспокойство
491
прошло. Пиши чаще. Каждое письмо в этих условиях особенно дорого и радостно...»
В другом письме Василий Иосифович, «привязавшийся» к семье Степанянов, признавался: «...Сижу на всем твоем, и как только сажусь за стол, сейчас же вспоминаю всех вас с благодарностью и признательностью...»
Кому-то и зачем-то хотелось сделать из сына Сталина недалекого, бездушного, заносчивого человека. Таков ли он был? Из писем этого не следует.
«...К тебе просьба: сходить к Екатерине и помочь ей наладить телевизор. Жалуется, что плохо работает, а сейчас детские передачи и надо бы его подправить... Если это не трудно (я помню, что у тебя в январе подготовка к зачетам), то сделай, пожалуйста, не откладывая. Буду очень благодарен, ибо в каникулы телевизор очень немаловажная штука для детей...» А вот отрывок из другого письма: «...Время летит быстро. Теперь и не узнаю твоих малышей. Поэтому и прошу прислать карточки, чтобы не обидеть, не узнав при встрече. Женю забыть трудно. Вспоминаю часто и ее, и песни... Дай ей бог здоровья. Замечательная у тебя жена и друг верный. Это редкость в наши дни, цени это и береги ее...»
То же и в другом письме: «...Большое спасибо за приветы и поцелуи от Женечки. Расцелуй ее за меня и береги. В наше время такая жена, как твоя, большая редкость. Она выдержала такое испытание, которым всё сказано...»
«...Тронут твоей быстрой реакцией на мою просьбу. Такое не забывается. Как добрался? Дорога ужасная и беспокоюсь, все ли благополучно. Извинись за меня перед Женей, что вместо отдыха с семьей ты потащился из-за меня за тридевять земель...»
Те, кто желают выставить В.И. Сталина лишь в дурном свете, имеют по крайней мере еще две-три темы для «обсуждений». Одна из них – это его участие в воздушных парадах, вторая – руководство спортивной жизнью ВВС.
Один из наших выдающихся летчиков-испытателей Михаил Александрович Нюхтиков, впервые поднявший знаменитый Ту-2, неоднократно участвовал в авиационных парадах в Тушине и над Красной площадью. Он один из тех, кто оценивал уровень руководства послевоенными парадами со стороны В.И. Сталина весьма критически. Самого Василия Сталина он характеризовал как «истеричного мальчишку», которого всегда тянули за уши наверх и со всех сторон оберегали в войну. Нюхтиков видел в В.И. Сталине человека искусственно возвышенного до
492
уровня большого командира, к тому же матерщинника, погрязшего в пьянке, и человека, в конечном итоге, «которого не признавал отец»... Мой хороший, старший товарищ, Михаил Александрович был уверен, что таким же негативным было отношение к командующему парадом и со стороны других летчиков. Возможно, это и так. Однако пример, который он приводит в подтверждение своих слов, не очень убеждает...
В один из первых послевоенных показов в Тушине первых реактивных бомбардировщиков Туполева летчики-испытатели на тренировках проходили над зрителями на сверхмалой высоте, около 5-10 метров, и на предельной скорости, доходившей на снижении до 900 км/час. В.И. Сталин, посмотрев тренировочные полеты, высказал озабоченность тем, что показ слишком рискован, и что надо примерно на 50 км/час уменьшить скорость и до 200 метров поднять минимальную высоту пролета. Это суждение вызвало неодобрение летчиков, которое не осталось незамеченным командующим. На следующий день на общем собрании В.И. Сталин подтвердил свое мнение и, видя, что оно почему-то не находит поддержки, твердо заявил, что менять своего решения не будет: «Тем более, что оно одобрено товарищем Сталиным!». Эта ссылка, по словам М.А. Нюхтикова, вызвала еще большее недовольство летчиков, пожелавших показать гостям праздника все, на что были способны летчики и самолеты. По странной логике, летчикам особенно не понравились заключительные слова В.И. Сталина, который вновь сослался на слова отца: «Товарищ Сталин сказал: "Показывать – так показывать!"…»
Понять В.И. Сталина в его осторожности просто. Примерно в то же время на одном из опытных самолетов Туполева во время демонстрационного полета из-за превышения ограничений по скорости случился флаттер (машину чудом удалось спасти), а на другом самолете – Як-15 погиб, врезавшись в хвост идущего впереди самолета, известный летчик-испытатель М.И. Иванов, впервые поднявший эту реактивную машину...
Так или иначе, но упущений в разного рода парадах было немало. Несомненно, что не все они на совести командующего авиацией округа, но говорят, что именно из-за них чуть ли не самолично И.В. Сталин снял сына с этой должности. Хотя, возможно, это было лишь поводом. Причиной же всех бед была болезнь, столь похожая на распущенность...
Неодобрительные слова М.А. Нюхтикова о В.И. Сталине представляются совершенно нетипичными для людей, которые знали сына вождя «в деле». От многих боевых друзей В.И. Сталина я слышал о нем самые добрые слова – и как о летчике, и как о человеке. Особо тепло о Василии Сталине и его жене Марии Шеваргиной вспоминал другой
493
выдающийся летчик-испытатель Э.В. Елян, подружившийся с ними в Казани. Он всегда возмущался тем, сколько грязи вылито на «умного, достойного, порядочного человека» – так он коротко характеризовал Василия Иосифовича.
Мне посчастливилось знать соратников В.И. Сталина по войне, замечательных летчиков В.П. Бабкова, Ф.Ф. Прокопенко, Ф.И. Бурцева, выдающуюся спортсменку-наездницу и жену легендарного летчика Н.Г. Громову... Люди никак не слепые и не глухие, все они видели в Василии Сталине (и в те времена, когда о нем почти все – и мало знавшие его особенно – говорили в основном уничижительно и без сострадания) высоко ценили в нем большую, самостоятельную личность – боевого летчика, командира и порядочного человека. Очевидно, что фамилия «Сталин» и всё то возвышенное и негативное одновременно, что с ней связано в умах и сердцах самых разных людей, лишь мешает потомкам увидеть и отдать должное земному человеку, родившемуся в семье «божества»…
Много говорят о спортивных «прегрешениях» В.И. Сталина...
После воздушных парадов на даче И.В. Сталина обычно устраивались приемы для высшего руководства. Однажды во время такого приема И.В. Сталин спросил у главкома ВВС: «Товарищ Жигарев, а Вы выписываете авиационный журнал из Америки?» Жигарев насторожился: «Нет, товарищ Сталин!» «А зря, – продолжал Иосиф Виссарионович, – в них много полезного. Например, американские ВВС имеют свои спортивные команды, а у нас?» «Нет, товарищ Сталин! Позвольте поручить вопрос об организации таких команд гвардии генерал-лейтенанту Сталину Василию Иосифовичу?..» Степанян, рассказывавший эту историю, говорил: «Сталин, по правую руку от которого находился сын, а по левую – дочь, улыбнулся: «А Вы – хитрец! Этот вопрос – не моего уровня. Вы можете решить его сами...»
Так Василий Сталин вплотную занялся организацией спортивной работы и созданием футбольной и хоккейной команд ВВС. Команды эти довольно быстро стали знаменитыми...
Говорят, нередко, что счастье этих команд было построено на несчастье других команд. И это неполная правда. Во всяком случае, известно, что Василий Иосифович был в свое время восхищен преданностью своему «Спартаку» молодого Никиты Симоняна, который, несмотря на посулы и персональные приглашения В.И. Сталина, не перешел в команду ВВС.
Менее известно также и то, что во многом благодаря энергии и усилиям Василия Иосифовича в Москве были построены одни из первых
494
высококлассных крытых спортивных сооружений – плавательный бассейн и ледовый дворец, принадлежащие ЦСКА, а также конный манеж... Опять-таки можно сетовать, что без залов и бассейнов остались другие спортивные общества, другие города и села. Но только ли В.И. Сталина надо в том винить? Может быть, главная его вина (или беда) была в том, что он был сыном Сталина. Но даже будучи сыном божества, он оставался человеком. Он любил женщин. И они его любили. «Его нельзя было не любить», – говорил Михаил Арменакович.
Возможно, Михаил Арменакович все же находился в плену челове-ческого обаяния личности Василия Иосифовича, он ошибается в его общей оценке, но не верить ему – нельзя.
Нам, в связи с этим, разумно прислушаться к строкам письма к нему из тюрьмы В.И. Сталина: «...Отношение мое к тебе ты знаешь (оно было однажды выгравировано) и менять его не собираюсь. Тебе верю! Но это совсем не означает, что буду слепо верить твоим оценкам людей, – у самого есть глаза, уши, и пр... Мнение твое мне очень нужно... Но выводы и решения я буду делать сам, безусловно взвесив и то, что ты говоришь, ибо верю тебе...»
Академик С.А. Христианович и его армяне
Когда в страстную пятницу 28 апреля 2000 года не стало Сергея Алексеевича Христиановича, в одном из некрологов написали: «Умер гений».
Несомненно, даже слово «талант» – очень громкое, настораживающее и обязывающее. Что уж говорить об определении «гений», предполагающем высшую степень таланта, высшую степень одаренности.
В актовом зале института теоретической и прикладной механики в Академгородке Сибирского отделения Российской Академии наук портрет создателя института Сергея Алексеевича Христиановича органично, по праву соседствует с портретами великих механиков: М.В. Ломоносова, О. Рейнольдса, Н.Е. Жуковского, С.А. Чаплыгина, Т. Кармана, Л. Прандтля.
Столь же естественно и здесь, и во многих других научных центрах, где работал академик Христианович, его и сейчас, по прошествии многих лет называют гением. Обычно со временем оценки и самых крупных ученых несколько тускнеют, восторженные слова сменяются более сдержанными. С оценкой Христиановича этого не происходит. Людей не перестают восхищать масштаб личности, сила и глубина ума, прозорливость ученого, ответственность гражданина и истинного патриота.
495
Те, кому довелось и доведется узнать и понять сделанное в науке и технике Христиановичем, согласятся с тем, что он – достояние мировое и на долгие времена. Ученый-универсал, механик, математик, гидролог, энергетик, метролог, эколог, он, более всего ценивший в себе инженера, достиг высших, основополагающих результатов в каждой из областей своей работы: в скоростной авиации и ракетной технике, в создании и испытании ядерного оружия, в теориях пластичности, фильтрации и связанных с ними горном деле, добыче и транспортировке угля, нефти и газа, в защите от наводнений и проблеме водных ресурсов, в развитии высокоэффективной и перспективной энергетики, в совершенствовании методов физического и математического моделирования природных, гидрофизических и атмосферных явлений, в повышении метрологического уровня научных разработок и инженерных проектов, в обеспечении высокого качества отечественной продукции.
Человек, добровольно взваливший на себя личную ответственность за многие важнейшие проекты, рекомендации и решения нередко государственного масштаба, Сергей Алексеевич был, воистину, генератором революционных научных идей, которые энергично развивали его многочисленные ученики и последователи. Одновременно, он умел поддержать наиболее перспективные из «чужих» идей.
Мало того, Сергей Алексеевич Христианович был замечательным строителем – в прямом и переносном смыслах этого слова. Он создавал и строил лучшие лаборатории, институты, научные центры страны. При его прямом участии была сформирована и развивалась знаменитая сегодня на весь мир система образования – система Физтеха (Московского физико-технического института). Блестящий педагог и воспитатель, академик безошибочно находил и ставил во главе наиболее важных, перспективных направлений развития механики и ее технических приложений лучших своих учеников, лучших инженеров производства.
П.М. П.М. Геруни и С.А. Геруни и С.А. Геруни и С.А. Геруни и С.А. Геруни и С.А. Христианович дают интервью Христианович дают интервью Христианович дают интервью Христианович дают интервью Христианович дают интервью Христианович дают интервью Христианович дают интервью Христианович дают интервью
496
Еще во времена, когда у него было «всего» два ордена Ленина и одна Сталинская премия, в характеристике МГУ его место в отечественной науке было достойно определено словами: «выдающийся советский ученый, механик». Впереди было множество великих и малых дел, еще четыре ордена Ленина и еще две Сталинских премии. Но сам он в автобиографии 1984 года написал об этом вскользь: «Имею правительственные награды. В 1969 г. был удостоен звания Героя Социалистического труда». Какими словами охарактеризовать такого человека сегодня!?
Христианович – не только легендарная личность, но вместе с тем – человек абсолютной душевной чистоты, строгости и сердечности, надежности и доброты. Он вырос и сформировался как ученый в окружении выдающихся умов своего времени, но не вознесся. Он сохранил умение и талант чувствовать и понимать любого человека – свойства характера, заложенные, во многом, сиротским, беспризорным детством.
Мне посчастливилось близко знать Сергея Алексеевича, а через него косвенно – двух замечательных людей армянского происхождения Париса Мисаковича Геруни и Александра Владимировича Гличева. О них я написал в книге «Академик С.А. Христианович». Но прежде чем привести написанное там и касающееся лишь нескольких эпизодов их научной жизни, ознакомлю с более общей их биографией, основанной на информации, приведенной в фундаментальной книге А.Е. Саркисяна «Армяне – военные ученые, конструкторы, производственники и испытатели ХХ века».
Лауреат государственных премий Армении и СССР в области ра-диолокации, доктор технических наук, Генеральный директор – научный руководитель и Главный конструктор НИИ радиотехнических измерений, член Международного Научного Радиосоюза, профессор Парис Мисакович Геруни родился 17 декабря 1933 г. в Ереване.
Будучи дипломником радиотехнического факультета Московского энергетического института, Геруни разработал новый прибор для измерения комплексных сопротивлений на сверхвысоких частотах и участвовал в создании специальных бортовых антенн первого советского искусственного спутника Земли в ОКБ МЭИ, возглавляемом академиком А.Ф. Богомоловым.
Несмотря на настойчивые предложения остаться работать в Москве, он вернулся в Армению и начал работать в Бюраканской астрофизической обсерватории АН Армении радиоинженером, младшим научным сотрудником, начальником отдельного радиофизического конструкторского бюро, образованного В.А. Амбарцумяном для реализации выдвинутой П. Геруни идеи создания большого радиотелескопа (большой двухзеркальной антенны) нового типа.
497
В 1960 г. П. Геруни был переведен во вновь организованный Институт радиофизики и электроники АН в качестве заведующего отделом сверхвысоких частот на базе его КБ и заместителем директора по науке...
В связи с отсутствием в АН Армении достаточных средств для со-здания нового большого радиотелескопа, по инициативе В.А. Амбарцумяна на базе отдела СВЧ ИРФЭ в марте 1968 г. в Ереване был образован во главе с П. М. Геруни Армянский отдел радиофизических измерений (АОРИ) Всесоюзного НИИ физико-технических и радиотехнических измерений (ВНИИФТРИ), научным руководителем которого в то время был академик С.А. Христианович.
Вопрос создания всесоюзного НИИ в Ереване (что было нужно, чтобы построить большую антенну) был очень сложным.
Создание института потребовало у Геруни полтора года мытарств в Москве, пока бюрократический аппарат союзного правительства (лишь после писем из ВПК) вынес соответствующее постановление. В письме ВПК говорилось, что по приведенным выше важнейшим вопросам АОРИ в настоящее время является единственной в стране организацией, обладающей потенциалом для их решения. В письме была также высказана просьба оказать институту всяческое содействие, в т. ч. реорганизовать его в союзный институт.
В 1982 г. во ВНИИРИ приехал Генеральный конструктор космической станции «Мир», генеральный директор НПО «Салют» Д.А. Полухин с просьбой сделать для них специальный измерительный комплекс. П. Геруни ответил, что, к сожалению, план забит работами по постановлению правительства на 5 лет вперед. Полухин сказал, что не уедет, пока не примут у него заказ, и действительно «сидел» 4 дня, после чего Геруни вынужден был принять заказ, хотя «переработать» план было в то время так же недопустимо, как и недовыполнить его. Полухин, имея около 20000 работников, не верил, что ВНИИРИ создает такую сложную и современную аппаратуру при численности в 850 человек. Когда же он увидел на Арагаце строительство большой антенны с комплексом сооружений и узнал, что все делается силами 40 строительных рабочих института, он воскликнул: «Не может быть этого!».
Парис Мисакович Геруни Парис Мисакович Геруни Парис Мисакович Геруни Парис Мисакович Геруни Парис Мисакович Геруни Парис Мисакович Геруни Парис Мисакович Геруни
498
Когда в 1985 г. работа института по созданию новых радиогологра-фических методов измерения полей и автоматической аппаратуры была представлена на Государственную премию, председатель секции радио-электроники Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР академик В.А. Котельников (который не раз бывал во ВНИИРИ) спросил у Геруни: “Я понимаю, когда советский ученый первым в мире выдвигает новую идею и первым разрабатывает теорию. Но, скажите, как вам удалось не только быть первым в теории, но более 15 лет удерживать разрыв с Америкой и по создаваемой аппаратуре?". "Потому, – ответил Геруни, – что в нашем институте цикл разработка–изготовление–сборка–наладка–испытание–сдача занимает лишь 1,5 – 2 года (в отличие от 8 – 10 лет в среднем на других предприятиях). Так что наша аппаратура обновляется (появляются новые модели) каждые 2 года". Что же сделано в области техники Парисом Геруни? В 1970-х годах он создал новое научно-техническое направление «Метрология антенн». Он со своим коллективом построил первый в мире радиооптический телескоп, большая антенна которого с неподвижным сферическим главным зеркалом является среди всех больших антенн мира наиболее точной, коротковолновой, остронаправленной, малошумящей, дешевой. Создал первые в СССР антенны субмиллиметрового диапазона и радиотелескопы РТ-б, РТ-8, РТ-18, РТ-18А, работающие в сантиметровом, дециметровом и метровом диапазонах, комплекс аппаратуры ОСА-18 для аттестации летающих лабораторий в режиме реального полета, предназначенных для измерения параметров крупнейших антенных систем стратегического назначения
Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп Парис Мисакович Геруни и его радиооптический телескоп
499
(Государственная премия Армении за 1985 г.). С опережением мирового уровня построил более 45 типов автоматических комплексов стационарной и мобильной аппаратуры для измерения параметров наземных и бортовых антенн РЛС различного назначения по полю на плоской, цилиндрической и сферической поверхностях в зоне их раскрыва (в ближней зоне) (Государственная премия СССР в области радиолокации за 1986 г.). Разработал серию новых высокоточных приборов: генераторов, фазометров, приемников и т. д., работающих на сверхвысоких частотах и микроволнах, в результате чего повысилась точность работы измерительных систем и радиолокаторов, системы прецизионных автоматических следящих систем для наведения антенн на цель и его сопровождения. Им оказана большая по-мощь в методологии и оснащении десятков предприятий и метрологических центров в стране, в частности, Метрологического центра МО. Так, за работу по аттестации полигонов с помощью измерительного комплекса, созданного во ВНИИРИ, сотрудники МЦ МО в 1988 г. получили Государственную премию СССР. В институте созданы комплексы для испытаний РЛС с фазированными антенными решетками, в том числе для ЗРК С-300, а также многофункциональный космический бортовой тренажер-экзаменатор пилотирования в условиях невесомости, и многое другое.
О своей большой антенне Геруни впервые доложил за рубежом в 1989 г, на большой международной конференции по антеннам в Англии. Через несколько месяцев после конференции Геруни получил письмо из Англии, в котором сообщалось, что по решению исполнительного комитета он награжден почетным призом (дипломом и премией) IEE-URSI за лучшую работу в области антенн – «Первый радиооптический телескоп», доложенную на конференции IСАР-89
В последние годы он занимается и древнейшей историей науки в Армении. В 1994, 95, 96, 97 гг. организовал (за свой счет) уже четыре научные экспедиции в Сисиан, где исследовал древнейшую каменную обсерваторию Карениш (или Караундж), как он ее назвал по аналогии с названиями подобных памятников древности в Европе и Египте. По полученным им данным, с учетом изменения положений звезд вследствие прецессии земной оси, Карениш уже действовал в 4000 г. до н. э., то есть на 2000 лет раньше Стоунхенджей в Англии и Ирландии, Калениша в Шотландии, Карнака во Франции и Карениша в Египте. Тогда же был разработан в Армении наиболее древний точный солнечный календарь, с началом года 21 марта, который был реформирован армянским царем (кесарем) Гайком в 2492 г. до н. э., когда начался Бун Айоц Томар (Новый армянский стиль), по которому сейчас 4489 г., а начало года (1-ое навасарда) приходится на 11 августа. Карениш был одновременно храмом Солнца и
500
университетом, где развивались философские понятия о Вселенной, космосе, звездах, боге. Для всего этого необходимы были письмо, математика и длительная стабильная государственность.
А вот что я писал о П.М. Геруни в книге о С.А. Христиановиче, ссылаясь на воспоминания своего хорошего знакомого, одного из ярких сподвижников академика во ВНИИФТРИ профессора Александра Марковича Трохана. Он рассказывал мне с восторгом: «Парис Мисакович Геруни создал тогда уникальный радиотелескоп в горах Армении. Вначале он возглавлял небольшую исследовательскую лабораторию, которая стала отделом ВНИИФТРИ, затем, по мере развития работ, – его филиалом, а в дальнейшем – Всесоюзным институтом радиофизических измерений. Христианович сильно помог Геруни в трудном становлении этого направления исследований в науке».
Александр Маркович продолжал: «Геруни – наш с Сергеем Алексеевичем очень хороший друг. Мы многократно бывали у него в гостях и, чем могли, помогали. Его же травили, по существу. С президентом Академии наук Армении В.А. Амбарцумяном у Геруни были нормальные отношения. Мешали мелкие сошки… Мы часто говорили с Геруни о жизни. Титаническим, египетским под его руководством был создан уникальный телескоп. Причем я его спрашиваю: «Вот соседняя-то гора – она же лучше для этой цели годится?!» Он ответил: «Да, конечно! Никакого сравнения нет вот с этой горой. Эта плоха и тем, и тем, и тем – по сравнению с той. Но! Но на вершине той горы есть несколько древних могил. Я не мог нарушить покой тех людей… Вот Вам моральные принципы Геруни, который во имя дела мог при случае пришибить кого угодно. Но переступить через святое не мог. Как же он уважал Сергея Алексеевича! Боже мой! Сергей Алексеевич ему помог необыкновенно. Когда Геруни оформлял свой институт, он сидел в Госкомитете по науке и технике в Москве – полтора года! И Сергей
П.М. Геруни, Т.Н. Геруни, Т.Н. Геруни, Т.Н. Геруни, Т.Н. Геруни, Т.Н. Аткарская, С.А. Аткарская, С.А. Аткарская, С.А. Христианович, Христианович, Христианович, А.М. А.М. Трохан в Эчмиадзине Трохан в Эчмиадзине Трохан в Эчмиадзине Трохан в Эчмиадзине
501
Алексеевич, конечно, очень здорово ему помог, за что Геруни всегда был ему очень благодарен…»
Сегодня (книга наша была написана в 2008 году – Г.А.) ученый с мировым именем, Герой Социалистического Труда, генеральный директор НИИ радиофизики, академик Парис Геруни сооружает в сорока километрах от Еревана, на территории научного центра НИИР, на высоте 1750 метров над уровнем моря на склоне горы Арагац гигантскую солнечную электростанцию "Арев", базирующуюся на совершенно новом принципе. Можно с основанием говорить об еще одном фундаментальном ответвлении плодоносящего «древа Христиановича». Ведь во многом благодаря Христиановичу Парису Геруни удалось не только создать его знаменитый ныне НИИР, но и накопить уникальный опыт в проектировании и строительстве больших и очень точных зеркал. Здесь же была изобретена, спроектирована и построена уникальная по своим размерам, точности и чувствительности антенна. Главное ее предназначение – исследования Вселенной, поиски внеземных цивилизаций и осуществление сверхдальней связи с космическими кораблями, а также решение задач в военных целях. С помощью радиооптического телескопа с уникальной сверхдальней антенной, с диаметром главного зеркала 54 метра на третий день после введения ее в строй в 1988 году радиофизикам Армении во главе с Геруни удалось зафиксировать редчайшее явление – вспышку сверхновой звезды в созвездии Близнецов…»
Мне кажется уместным дополнить этот рассказ свидетельствами другого очевидца, жены Сергея Алексеевича – Татьяны Николаевны Аткарской. Она рассказывала мне, что лет за десять до того, а может быть, и ранее, Сергей Алексеевич вместе с Геруни и другими армянскими коллегами участвовал в поиске наилучшего места для установки его знаменитой
Справа налево: Справа налево: Справа налево: П.М. Геруни, С.А. Христианович, Т.Н. Аткарская, Трохан П.М. Геруни, С.А. Христианович, Т.Н. Аткарская, Трохан П.М. Геруни, С.А. Христианович, Т.Н. Аткарская, Трохан П.М. Геруни, С.А. Христианович, Т.Н. Аткарская, Трохан П.М. Геруни, С.А. Христианович, Т.Н. Аткарская, Трохан П.М. Геруни, С.А. Христианович, Т.Н. Аткарская, Трохан П.М. Геруни, С.А. Христианович, Т.Н. Аткарская, Трохан П.М. Геруни, С.А. Христианович, Т.Н. Аткарская, Трохан П.М. Геруни, С.А. Христианович, Т.Н. Аткарская, Трохан
502
впоследствии антенны. У ВНИИФТРИ было тогда несколько филиалов и в том числе филиал в Ереване – по антеннам, на горе Арагац.
Сергей Алексеевич вспоминал, что сначала, естественно, определили подходящую зону для антенны по карте, а потом уже искали ее «по месту». Ни дорог, ничего не было. «Поисковиков» очень хорошо встречали в окрестных селах. У Сергея Алексеевича осталось незабываемое впечатление от поездок в Армению. Не меньше запомнился и его доклад в бастующем институте и городе.
«Геруни за нас очень беспокоился, – рассказывала Татьяна Николаевна. – Он устроил нас не в гостинице, а в какой-то резиденции. Но даже там у нас произвели подобие обыска. Очень корректно все это было сделано, но все же пришли несколько человек и спросили, есть ли у нас оружие. В Армении после нескольких громких и очень обидных для республики происшествий на русских смотрели, как на недругов. Каждый вечер шел нескончаемый митинг на центральной площади. И мы с Сергеем Алексеевичем ходили туда. Митинг был спокойным, тихим, несмотря на то, что народ собирался горячий и решительный. Все было спокойно и достойно.
В тот день в резиденцию эту с утра приехал Геруни и сказал: «Вы знаете, у нас институт закрыт! Забастовка!». Сергей Алексеевич предложил: «Все равно поехали, я обещал выступить, на всякий случай поедем». Они приехали, а зал – полон. Подошел сотрудник и сказал: «Сергей Алексеевич, мы Вас очень уважаем. Мы бастуем, ни один человек не пошел в свою лабораторию, в свой отдел, мы пришли только на Ваш доклад из уважения к Вам. После этого мы все разойдемся, институт снова будет пустым». Сергей Алексеевич был просто тронут и необыкновенным вниманием к докладу, и самой небывалой обстановкой».
Сохранилось признательные письма Париса Мисаковича Геруни академику Христиановичу:
«Глубокоуважаемый Сергей Алексеевич!
В 1968 году Вы взяли нас под свое крыло: был образован Армянский отдел радиофизических измерений (АОРИ) ВНИИФТРИ… В 1971 году АОРИ был реорганизован во ВНИИРИ (институт радиофизических измерений).
П.М. Геруни с моделью телескопа Геруни с моделью телескопа Геруни с моделью телескопа Геруни с моделью телескопа Геруни с моделью телескопа Геруни с моделью телескопа
503
Нами был разработан новый метод измерений полей – в ближней зоне источников (антенн) на принципах голографии. Вами он был принят с большим одобрением (я докладывал на Вашем семинаре во ВНИИФТРИ). Сейчас метод получил широкое распространение по всей стране и за рубежом. К настоящему времени мы создали более 40 автоматических комплексов аппаратуры, действующих по этому методу и опережающих мировой уровень по всем основным параметрам. Ими оснащены все ведущие предприятия машиностроительных министерств. За эту работу мы были удостоены Гос. премии СССР за 1986 год.
За 16 лет институтом созданы 10 Государственных эталонов СССР в области антенных и СВЧ фазовых измерений, не имеющих зарубежных аналогов. Они представляют собой также автоматические комплексы аппаратуры, включающие передатчики, приемники, автоматику, механизмы и т.д.
Но самое главное – мы завершили строительство большой антенны – все своими силами! Диаметр ее главного полусферического зеркала равен 54 м. Диаметр подвижного корректирующего зеркала – 5 м. Вместо части контргруза малого зеркала (вес – 15 т) установили соосно с радиолучом крупный оптический телескоп, диаметром 2,6 м. Таким образом, это первый в мире радиооптический телескоп (РОТ). Он уникален в мировом плане по основным параметрам: наивысшей точностью поверхностей зеркал (благодаря неподвижности главного зеркала), наинизшей стоимостью (раз в 20 – опять-таки благодаря неподвижности главного зеркала). И еще одна уникальность – разработана, спроектирована, изготовлена, построена и смонтирована силами только одного нашего института и его опытного завода (в создании машин такого размера в СССР или в США участвуют десятки и сотни организаций).
Антенна впервые заработала в июне 1965 года по однозеркальной схеме на волне 20 см. В октябре 1986 года работали уже по полной двухзеркальной схеме на волне 8 мм. Сейчас завершаются юстировочные и настроечные работы, монтаж 5-ти основных пультов управления (РОТ управляется 26 сервосистемами). Пущен вычислительно-управляющий комплекс в составе 2-х больших ЭВМ, работает вторичный эталон частоты и времени и ряд других систем. Таким образом, РОТ – сложнейший современный комплекс.
Я должен поблагодарить за то, что Вы тогда, в 68-м году дали добро на все это, сумев увидеть перспективу и поверив в наши потенциальные возможности».
504
В другом письме, 1988 года, – уже к Сергею Алексеевичу и Татьяне Николаевне, Геруни сожалел, что не состоялась встреча старых друзей еще студенческой Ленинградской университетской поры: "Я рассказал В.А.Амбарцумяну о Вашем приезде. Он был очень рад и очень сожалел, что его не было в Ереване (был в Москве, затем в Новосибирске) и вы не могли встретиться. Значит, в следующий раз!.."
А вот что я писал о другом сподвижнике С.А. Христиановича во Всесоюзном научно-исследовательском институте физико-технических и радиотехнических измерений – ВНИИФТРИ Александре Владимировиче Гличеве. Тогда я близко познакомился с этим выдающимся специалистом в области метрологии, ничего не зная об его армянских корнях. О них я узнал следующее из той же книги А.Е. Саркисяна «Армяне – военные ученые, конструкторы, производственники и испытатели ХХ века».
20 сентября 1923 г. в станице Нижне-Гниловской Ростовской области родился будущий академик, доктор экономических наук, президент Академии проблем качества России, профессор Александр Владимирович Гличев. Мать, урожденная Константинова Елена Яковлевна, дочь русского священника в городе Краснодаре. Отец, Владимир Рубенович Гличев, родился в Краснодаре. Сам ученый писал, что его дед – Рубен Маркович – носил фамилию Гличьян и по мужской линии он имел армянское происхождение.
С мая 1941 г. по август 1943 г. А. В. Гличев служил в Красной армии, участвовал в Великой Отечественной войне в качестве разведчика. В боях под Сталинградом был тяжело ранен, после чего как инвалид был демобилизован из рядов армии. А. В. Гличев окончил следующие учебные заведения: в мае 1941 г. – Центральный аэроклуб им. В. П. Чкалова, в апреле 1942 г. –Молотовскую школу пилотов Красной армии, в марте 1950 г. – Московский авиационный институт им. С. Орджоникидзе, получил квалификацию инженера-экономиста по организации и планированию авиационной промышленности. В МАИ Александр Владимирович стал в 1964 г. доктором экономических наук.
Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев Александр Владимирович Гличев
505
В 1966 г. Гличев был приглашен на работу в систему Госстандарта СССР, где в течение 20 лет возглавлял Всесоюзный научно-исследовательский институт стандартизации.. А.В. Гличевым лично или под его руководством разработан ряд важнейших проблем в области повышения эффективности авиационного производства и летательных аппаратов как гражданского, так и военного назначения, экономической оценки надежности технических систем, стандартизации, построения и широкого внедрения комплексных систем управления качеством, технико-экономической природы категории качества. Александр Владимирович Гличев является одним из основателей новой научной дисциплины – квалиметрии, получившей международное признание и широкое применение в различных областях научной и инженерной деятельности. Об актуальности проблем, выдвинутых и решенных А.В. Гличевым, свидетельствует тот факт, что и в Вооруженных силах России была поставлена задача установления оптимальной номенклатуры вооружения и военной техники (ВВТ) с целью максимального сокращения количества образцов одинакового функционального назначения и повышения боеготовности и боеспособности войск… На Западе давно поняли, что унификация и стандартизация – дело весьма серьезное, и поэтому уделяют этой проблеме самое пристальное внимание.
В течение 15 лет А.В. Гличев представлял СССР в Европейской Организации по качеству (КОКК), избирался ее вице-президентом, президентом. Александр Владимирович Гличев является инициатором создания в 1993 г. Академии проблем качества, был избран ее первым президентом.
По роду своей деятельности ему довелось сотрудничать с выдающимися отечественными, а также зарубежными учеными. Среди них: В. В. Бойцов, О. К. Антонов, С. В. Ильюшин, С. А. Христианович, Д. Барель (Франция), Ф. Мазинг (Германия), А. Фейтенбаум (США), О. Исикава (Япония)».
Основательный интерес упоминавшегося в этом ряду ученых Сергея Алексеевича Христиановича к метрологии был заложен еще в ЦАГИ. Но трудно было представить, что для него, глубокого теоретика, эта специфическая область науки окажется столь важной и плодотворной в дальнейшем, когда он, вернувшись в Москву из Сибири, где он был одним из основных создателей Сибирского отделения Академии наук СССР, оказался во ВНИИФТРИ.
506
Вот что я писал в книге о С.А. Христиановиче, рассказывая в главе «Качество работы – качество жизни» – о взаимодействии академика с Госстандартом и Госкомитетом по науке и технике:
«Без преувеличения можно сказать, что одной из наиболее важных проблем отечественного народного хозяйства на протяжении десятилетий была (и остается) проблема качества, а следовательно, конкуренции его продукции на своем и международном рынках. Казалось бы, проблема эта отстояла далеко от основных научных интересов Сергея Алексеевича Христиановича в механике, но, как выясняется, его волновала и эта проблема. Причем, как всегда при решении крупных задач в разных направлениях, рядом с ним, в одной команде, оказывались молодые, умные, энергичные и ответственные люди.
Александр Владимирович Гличев, рассказывавший об этом направлении работ Христиановича, окончил инженерно-экономический факультет МАИ в 1950 году. Был оставлен там в аспирантуре, по окончании которой защитил кандидатскую диссертацию. Еще работая преподавателем в МАИ, войдя в коллектив специалистов нескольких направлений института, он сумел решить ряд многодисциплинарных технико-экономических задач. Решения эти составили основу его докторской диссертации. Работа коллектива существенно помогла ОКБ С.В. Ильюшина, О.К. Антонова, М.Л. Миля в комплексном анализе актуальных проблем, связанных с проектированием, производством и эксплуатацией авиационной техники. Об этих работах и созданной весьма эффективной методологии обеспечения высокого качества продукции узнал начальник НИАТа (и профессор МАИ) Василий Васильевич Бойцов, активно поддержавший новаторское направление научно-практических исследований. Еще до войны, в 30 лет, он стал директором авиационного завода, а после войны – заместителем министра авиационной промышленности. С 1947 по 1963 годы он возглавлял НИАТ, а затем, вплоть до 1984 года, – Госстандарт СССР. Именно у Бойцова, по его приглашению, Александр Владимирович Гличев проработал с 1966 по 1986 годы – сначала в качестве заместителя директора по науке, а затем и директора ВНИИСа – всесоюзного научно-исследовательского института стандартизации. После смерти Василия Васильевича Бойцова Гличев ушел из Госстандарта, разойдясь во взглядах с новым руководством по принципиальным вопросам в области проблемы качества и методологии ее решения. После этого несколько лет ему пришлось поработать в отраслевом институте стандартизации приборостроения. Гличев впервые услышал о Христиановиче, когда еще учился в МАИ. Уже находясь в системе Госстандарта, Александр Владимирович узнал, что академик Христианович работает в ВНИИФТРИ в качестве научного руководителя, тогда же они
507
познакомились лично. Как вспоминал Александр Владимирович, Христианович оказался человеком не только глубоким, но и широко эрудированным. Это и свело их в конкретной совместной работе по проблеме качества.Тогда, в начале 1960-х годов, правительство приняло решение о создании межотраслевого научно-технического совета по надежности и качеству. Курировал это направление Центральный комитет партии, придавалось ему большое значение. В этом совете собрались интересные люди, и возглавил его, став первым председателем, академик Аксель Иванович Берг. МНТС, как помнилось Гличеву, был создан в 1962 году. И когда Аксель Иванович скончался, правительство, по представлению Академии наук, предложило Сергею Алексеевичу Христиановичу стать председателем этого совета. Он возглавил его, а от Госкомитета стандартов заместителем к нему назначили Гличева. Так началась их совместная работа. Александр Владимирович говорил: «В общем-то, это была «непрофильная» для Сергея Алексеевича работа, у него были другие интересные дела в Академии…» Но мне-то было известно, со слов самого Сергея Алексеевича, что еще с цаговской поры он к вопросам метрологии и качества научной продукции относился как к важнейшим. Работу в совете Христианович выполнял на общественных началах, но несмотря на всю его загруженность в Академии наук, многообразие интересов, он много времени уделял и этому направлению. «У него был очень интересный опыт, – говорил Александр Владимирович. – Он прекрасно обобщал серьезные вещи и очень просто их выражал. Вот такой эпизод. Мы разработали систему управления качеством, разработали впервые в мире и провели во Львове эксперимент (москвичи отказались проводить, а во Львове пять предприятий во главе с обкомом партии взялись за это дело). Мы там с ними хорошо поработали и очень гордились этим делом, потому что оно оказалось перспективным. Сергей Алексеевич, ознакомившись с этой работой, сказал нам: «Ребята, вы зря упиваетесь, вы сделали революцию, но гордитесь не тем, чем следовало бы. Вы говорите о комплексном учете всех факторов, влияющих на качество, но, и это главное, вы внесли стандартизацию в эту практику и тем самым вы создали устойчивую систему, которая, понимаете, будет работать, если она хорошо спроектирована и запущена в производство, – в любой отрасли». В этом он оказался прозорливым. На основе наших разработок, нашего опыта международная организация по стандартизации (ISO), которую с 1977 по 1979 годы возглавлял В.В. Бойцов, создала серию стандартов ISO под
А.В. Гличев Гличев
508
номером 9000. И сейчас этим пользуется весь мир. Это было очень важное, принципиальное, практическое достижение, базировавшееся на прочной научной основе, на которую указал Сергей Алексеевич. Он принимал участие в создании элементов этой системы. Но он курировал также проблему в целом как председатель МНТС: заслушивал наши доклады на совете, часто бывал у нас в институте. Мы с ним участвовали в конференции во Львове, которую проводил ЦК партии по этому опыту. Это была работа стратегического характера. Сергей Алексеевич сделал доклад, мы подготовили выставку, и он все время нам помогал. В нем не было и тени сановности. Это был очень своеобразный ученый, скромность которого была наредкость органичной. Это даже не назовешь скромностью, это что-то другое, более возвышенное – естественное для его человеческой природы».
Вот еще один эпизод, который запомнился Гличеву и «вооружил» его на всю жизнь. На очередном заседании МНТС рассматривали возможности влияния различных явлений на качество продукции в государственном масштабе, в масштабе всей экономики страны. Высказывали разные мнения. Христианович запаздывал, и Гличев начал вести заседание без него. В разгар дискуссии пришел Сергей Алексеевич, сел в сторонке, председательствовать отказался и стал внимательно слушать выступавших. Один из работников Госстандарта высказал «простую» мысль: надо с помощью ЦК и правительства подумать об организации в стране небольшой безработицы – «это, мол, создаст конкурентную среду…» Академик тут же задал вопрос: «Скажите, пожалуйста, Вы знаете, что такое безработица?» Получив невнятный ответ, он продолжил, все более распаляясь: «Безработные – это самые несчастные люди на земле. Вы не представляете, какое благо сделала Советская власть, когда дала каждому право на работу. Каждый имеет это право! Как Вам не стыдно, Вы – работник Государственного аппарата и вместо того, чтобы давать какие-то взвешенные, реализуемые предложения, хотите поставить сотни тысяч, миллионы людей в несчастное положение! Где Ваше партийное, государственное отношение?» «Сергей Алексеевич Христианович не был ученым-эгоистом, – говорил Гличев, – он был гражданином, понимавшим человеческую сущность. Он ценил рабочих: мы с ним часто бывали на заводах, и он очень внимательно слушал их. Он никогда не говорил о себе что-либо громкое. Мы сотрудничали с конца 60-х до конца 80-х годов. И он постоянно нам помогал во всем, что было связано с качеством и надежностью. Мы готовили по этому вопросу постановления ЦК, его секретариата, правительства, и он всегда вносил много существенных дополнений и поправок в нашу работу…»
509
– Насколько я знаю, когда началась история с перестройкой, Сергей Алексеевич отнесся к происходившему с тревогой. Как он воспринял эти перемены?
– Е.К. Лигачев (второй человек в партии после М.С. Горбачева) был знаком ему по Новосибирску. Христианович посчитал необходимым использовать это. Он предложил написать записку в Политбюро по вопросам развертывания комплексных работ в обеспечение улучшения качества отечественной продукции. Мы с ним, а также Евгением Ивановичем Шемякиным, втроем написали у него дома, несколько вариантов предложений. Несколько раз Сергей Алексеевич пытался заинтересовать в них высшее руководство страны, но безрезультатно: у Лигачева были свои трудности, и все эти усилия, даже с использованием авторитета выдающегося академика не сработали. А дальше все пошло наперекосяк. Вот такая история.
– А как вы это письмо в ЦК писали, тут вам что-то запомнилось? Оно же должно быть лаконичным, наверное?
– Вы знаете, мы написали, наверное, страницы четыре текста: вначале – задачи, а потом – предложения по их решению.
– Скажите, пожалуйста, наверное, Христианович был близок и с Бойцовым также?
– Да, конечно, Бойцов его очень ценил и пригласил работать в институт, потом, я думаю, что не без его рекомендации Сергей Алексеевич возглавил МНТС. Они были дружны, их связывали хорошие деловые отношения.
– Вы 20 лет были рядом, командировки, частое общение, что в человеческом плане вспоминается о Сергее Алексеевиче? Говорят, что в быту он был очень скромным и непритязательным?
– Это правда. Надо сказать, ни по вопросам размещения, питания, ни по вопросам организации работы с предприятиями никогда никаких претензий он никому не выдвигал. Если что-то было не так, он понимал, что люди хотят сделать получше, но что-то не получается. Мы с ним, конечно, - не ровня, но во всех делах, во всех командировках это был старший товарищ по моей профессии.
– И вся эта работа «по качеству» выполнялась исключительно на общественных началах?
– Да, всё – на общественных началах, без копейки денег.
510
– А кто был еще в вашем кругу таких подвижников и лидеров движения за качество.
– Например, Яков Михайлович Сорин – из авиационной промышленности. Очень интересный, разумный человек, энергичный чрезвычайно. Он будоражил общественность, и очень многих людей, мало известных, или совсем не известных, он втянул в проблему обеспечения надежности. У него был в Политехническом музее такой, как мы его называли, кабинет надежности. Там собирался «клуб» людей, которые занимались надежностью.
– Получается так, что все это движение за качество, логически обоснованно имело авиационную окраску?
– Не совсем. Так получилось, что авиационщики это дело возглавили.
– Но именно в авиационной промышленности комплексный подход (проектирование, конструкторская и технологическая подготовка, запуск в производство, испытания, эксплуатация и все другие стадии жизненного цикла летательного аппарата) являются необходимостью при создании конкурентоспособной техники…
– Да, мы эту связь описали и были безумно довольны. Потом мы сказали: чтобы система была устойчивой, давайте внедрять ее на базе заводских стандартов. И вот именно это Сергей Алексеевич отметил как крупное достижение. «Остальное, – говорил он, – какой порядок проектирования, изготовления, испытаний – это все люди знают и без вас…»
В последние годы жизни Христиановича они с Гличевым почти не виделись. Александр Владимирович активно занялся работой по созданию академии проблем качества. Это – общественная организация, которая с самого начала ее работы не ставила и сейчас не ставит коммерческих целей. Сергею Алексеевичу идея создания такой академии не понравилась. Он говорил Гличеву, что это пустая трата времени, и советовал создать лучше некое консультационное бюро и возглавить его работу. Гличев же, наоборот, стремился к организации, к объединению людей, которые работают в этой области, потому что, по его словам, «народ начал разбегаться и остались беспризорными очень квалифицированные люди». Сергей Алексеевич бывал категоричен в своих решениях, однако когда академия качества сложилась, он принял ее хоть и без восторгов, но как данность…
511
Сергей Александрович Худяков (А. Ханферянц)
Будущий маршал авиации Арменак Ханферянц родился в один год с моим отцом, в соседних селах Гадрутского района в Нагорном Карабахе – Мец Таглар и Азох. Вполне возможно, что они в детстве и юности знали друг друга…
Известно (но не получило в нынешней России, да и в Армении, должного осмысления и благодарной признательности карабахцам) то, что наш небольшой многострадальный, героический край дал Советскому Союзу трех маршалов – один ярче другого: И.Х. Баграмяна, А.Х. Бабаджаняна, С.А. Худякова (А. Ханферянца), а также выдающегося флотоводца, адмирала флота Советского Союза И.С. Исакова.
Юношами все они, как и мой отец, простой командир взвода пулеметчиков в войну, а потом талантливый слесарь-механик, вынужденно покинули родные армянские земли Нагорного Карабаха, насильственно оказавшиеся волею советской власти под черным крылом «братского» Азербайджана, – чтобы стать теми, кем стали.
Моя жена, Ирина Анастасовна Амирьянц, как уже говорилось, будучи научным сотрудником Института этнографии Академии наук СССР, неоднократно бывала в этнографических «полевых» экспедициях в Нагорном Карабахе. Была она однажды и в селе Мец Таглар. Брат Сергея Александровича Худякова Авак организовал в сельском доме небольшой музей, посвященный брату. В нем были собраны личные вещи маршала. Брат, водивший их по «экспозиции», рассказал, что Арменак взял имя Сергей и фамилию Худяков в память о своем погибшем командире.
Мир тесен. Моя жена была знакома по совместной работе в Институте этнографии с Нинель Саввишной Полищук. По приезде экспедиции из Карабаха Нинель Саввишна неожиданно заинтересовалась рассказом жены и ее подруги и коллеги А.Е. Тер-Саркисянц о посещении родины С.А. Худякова. Как выяснилось, ее родители и она были тесно связаны с семьей Сергея Александровича Худякова. Нинель Саввишна работала сначала в русском отделе института, занимаясь фольклором (а жена моя, арабистка, занималась Ближним Востоком). Позже Нинель Саввишна перешла на работу в редакцию академического журнала, издававшегося
Серге й Александрович Худяков Александрович Худяков
512
институтом, «Советская этнография». Меня всегда интересовала необыкновенная, в чем-то загадочная судьба маршала, и, узнав от жены, что Нинель Саввишна знала семью С.А. Худякова, я несколько раз беседовал с ней о нем. Ниже с минимальными редакционными правками представлены наши беседы.
Я спросил ее при первом же разговоре в июне 2010 года: «Нинель Саввишна, я – главный научный сотрудник ЦАГИ, специалист в области аэроупругости, но почти профессионально занимаюсь также историей авиационной науки и техники. Мне очень хочется услышать, что Вы знаете о Сергее Александровиче Худякове, где и при каких обстоятельствах Вы встретились впервые, мне интересны любые Ваши воспоминания».
– Встретились мы вскоре после того, как меня принесли из роддома, – сказала, улыбаясь Нинель Саввишна. – Жена Сергея Александровича Варвара Петровна – это подруга детства моей мамы. Поэтому наши семьи были знакомы.
– А кто были Ваши мама и папа?
– Папа был военный, они с дядей Сережей (Вы уж простите, что я так называю Сергея Александровича – так привыкла) оба служили в кавалерии. Они – одногодки… Дядя Сережа родился в январе 1902 года, а папа – в октябре.
– Я никаких убедительных концов относительно загадочной судьбы Худякова не мог найти … – заметил я.
– Боюсь, что уже и не найдете, потому что его сын, который сейчас жив, родился в 1943 году и отца не помнит совершенно. То есть, отца, считай, у него не было.
– Расскажите, пожалуйста, что известно Вам.
– Я по порядку расскажу то, что знаю. Близкие отношения между моей мамой и женой дяди Сережи начались где-то уже во втором или третьем даже поколениях: дружили еще их деды. Это происходи в маленьком украинском городке Изяславль, построенном в 12 веке. Там испокон веков стояла кавалерия. Кстати, известен польский фильм «Кукла», в котором этот город фигурирует, там уже в 19 веке находились кавалерийские части. Были они там и после Революции. Дядя Сережа – участник Гражданской войны. Его фамилия Худяков берет начало оттуда: был у них командир, который пользовался очень большим авторитетом. Он погиб в Гражданскую войну, и дядя Сережа взял его фамилию и имя. В 20-е годы в Изяславле находились
513
два полка, назывались они «червоно-казачьи», то есть, – красно-казачьи. Мой папа служил в 9-м полку, а дядя Сережа – в 10-м.
– А как звали Вашего папу?
– Федор Кондратьевич Полищук, а мама – Ольга Ивановна. Они служили в разных полках и в разных должностях. Дело в том, что дядя Сережа, повторяюсь, воевал в гражданскую войну, а мой папа был учителем и пошел в армию просто по призыву. Причем, пошел на полгода раньше, чем ему надо было идти. Был тогда ленинский призыв. У отца была заветная мечта поступить в Киевский университет. Он рассчитал так, что если пойдет в армию весной, то весной же и демобилизуется (служили тогда 3 года) и тогда же поступит в университет. Но, к несчастью моего отца, в то время в армии было очень мало грамотных людей, и он не столько там красноармейцем служил, сколько выполнял обязанности полкового учителя. Он готовил командиров для поступления в академию. Уже где-то в 1927 году у него заканчивался срок службы, он работал заведующим библиотекой, потом завклубом, а потом стал политработником – так и пошел … Ему пришлось остаться в армии, потому что, когда подошло время демобилизации, ему сказали: «Или ты остаешься в Армии, или партбилет на стол!». Он был весьма грамотным, а потому очень нужным Армии человеком, хотя у него за плечами была всего-навсего сельская учительская семинария.
– А его друзья в это время продвигались по военной линии, наверно?
– Не так друзья, как те люди, которых он подготавливал. С Сергеем Александровичем они в это время, в общем-то, не общались – тот уже был командиром; стартовые площадки у них были абсолютно разные.
– Но в это время они были уже женаты на подругах?
– Нет, тут все гораздо сложнее. Сергей Александрович стал ухаживать за Варварой Петровной (ей было лет 16-17, и там все девушки выходили замуж за военных, которые были самыми завидными женихами в городе). Кстати, у многих крупных в будущем военачальников жены были из Изяславля… Сергей Худяков ухаживал за Варварой, но ее отец, (крайне неприятный человек, по рассказам моей мамы, он был в старой Армии каким-то нижним чином) не захотел отдать ее за дядю Сережу, потому что он
С.А. Худяков, 1920 Худяков, 1920 -е годы е годы
514
был – «не тех кровей». И он выдал дочь замуж за украинца, некоего Лысенко, его земляка с Полтавщины. Молодые вскоре оттуда уехали, его отправили куда-то в Крым, там у них родился сын Володя, потом его оттуда отправили на Дальний Восток в погранвойска, и там он был убит. Варвара осталась с годовалым ребенком на руках. Там в ней приняли большое участие и комиссар части, и военком… В общем, она приехала домой уже с ребенком. Кто-то из командиров встретил ее на улице и позже сказал Сергею: «Ты знаешь, – Варя Лиляк приехала». Он тут же отправился к ним, сделал ей предложение, и она приняла его. Мальчику ее Володе было, наверное, года полтора. А вскоре, 21 марта 1929 года у них родился уже общий их сын Витя.
– Надо же, как Вы хорошо помните такие подробности.
– Вы сейчас поймете, почему я так это помню. Когда Вите было где-то полгода, у тети Вари началась грудница, и она не могла его кормить. К концу лета он заболел каким-то желудочно-кишечным заболеванием, и врачи сказали, что спасти его может только материнское молоко: «Больше ничего не поможет!» А жили мы тогда, поскольку служили в разных полках, довольно далеко друг от друга, по тем меркам. Тетя Варя просила, чтобы кто-нибудь из кормящих мам дал ей молоко, но никто не давал, потому что существовало какое-то идиотское поверье, что если будешь чужого ребенка кормить, то свой умрет. Тогда ее мама говорит ей: «Далеко, конечно, но сходи к Оле – она тебе наверняка даст молоко». Она пришла к маме, и мама стала кормить нас двоих. Поэтому ее сын Витя – это мой молочный брат. И дядя Сережа всегда говорил ему: «Если бы не тетя Оля, ты бы помер. Ты должен быть благодарен ей до конца дней своих».
– И он выполнил этот наказ?
– Там история очень грустная: он погиб в 1943 году, когда освободили Харьков. Он всегда просил отца взять его в Харьков, ему хотелось туда попасть. А мы перед войной жили в Харькове и оттуда эвакуировались...
– Давайте дальше по порядку, а то я, извиняюсь, Вас перебил…
– Так вот, моя мама выкормила нас обоих (между нами разница в три месяца). Нас поили одним «общим» материнским молоком. Хотя и коровье молоко у нас тоже было великолепное, коровы были и у одной бабушки, и у другой. А потом, где-то в самом начале 30-х годов, дядя Сережа уехал поступать в Военно-воздушную академию имени Жуковского, которую закончил в 1936 году. Пока он учился в академии, они приезжали каждое лето к родителям тети Вари, и мы виделись.
– А родители ее уже приняли его?
515
– Да. Я так думаю, что в этот раз Варя не очень считалась с отцом, она была уже самостоятельная женщина. И отец ее уже примирился, она его и не спрашивала.
– Наверное, и родители понимали, что это какой-то выход из трудного положения дочери.
– Они же получали пенсию на сына, поэтому, я думаю, тут сыграла роль твердая позиция дочери: если в первый раз с ней не посчитались, и она не могла что-нибудь противопоставить, то теперь она была уже самостоятельной, стоящей на ногах.
– К тому же, Худяков был красивым человеком, если судить по фотографиям … – заметил я.
– Да, он был красивым, только невысокого роста. Да еще с возрастом он начал полнеть. Я помню, как он постоянно говорил, что он то не будет есть, это… В общем, он был полноватым. Так вот, каждое лето они приезжали и приходили к нам в гости, пока он учился в академии. Мы встречались, и мальчишки в кармашках рубашечек всегда приносили какую-нибудь вкусную конфету для меня. Вообще, для меня они были братья, я была одна, а их было двое. Причем, старший сын Володя даже не подозревал, что дядя Сережа – это не его отец. К сожалению, Володя умер несколько лет назад. Так вот, в апреле 1936 года, когда дядя Сережа заканчивал академию, он написал моей маме: «Приезжай, потому что скоро выпуск, я уже получил назначение, и неизвестно, попадешь ли ты в Москву».
– А мама хотела попасть в Москву? – спросил я.
– Хотела, конечно, посмотреть Москву. Мама вообще любила ездить, и посмотреть столицу – это было ей особенно интересно. В Киеве она бывала много раз, а Москва все-таки была далеко.
В 1924 году папа был красноармейцем, и в этом же полку в 1935 году, кажется, он был уже заместителем командира полка. Причем, как все говорят, это редчайший случай в армии, так как обычно переводят служить в
С.А. Худяков (второй слева) среди командиров Худяков (второй слева) среди командиров Худяков (второй слева) среди командиров Худяков (второй слева) среди командиров Худяков (второй слева) среди командиров Худяков (второй слева) среди командиров Худяков (второй слева) среди командиров
516
другое место, а тут – в одном полку. Он был принципиальным, но неконфликтным человеком и пользовался огромным уважением у людей. Это я поняла еще девчонкой, когда он на фронт уехал. В 1937 году папу перевели в авиацию, и потом уже 30 лет он служил в авиации. Тогда в авиацию набирали из разных родов войск наиболее подготовленных и грамотных. Например, отец моей школьной подруги, начальник штаба воздушно-десантных войск, в прошлом был артиллеристом. И многие другие так переходили в авиацию. В общем, когда мы приехали в Москву, в мае, Володя ходил тогда, кажется, во 2-й класс. Я помню, везде проводили вечера в связи с выпуском академии, собирались гости. Как-то дружно жили эти слушатели академии. Жили они в доме типа общежития, но были у них какие-то отдельные квартирки. Помню, длинный коридор, у дяди Сережи было 2 комнаты, кухня и санузел. Дядя Сережа встречал нас на вокзале. Помню, когда мы с мамой пришли на кухню, он говорит, улыбаясь: «Ты что, камней в корзину наложила что ли?» Мы, по провинциальным правилам, конечно, тащили с собой продукты, чего там только не было! А потом эта плетеная корзина стояла пустая под столом. Мы с Витей на пару (не я, конечно: я была серьезным и спокойным ребенком, а Витя – живым, веселым, проказливым, не посидит ни минутки) как-то «посадили» Володе кляксу в тетради. Он на нас напустился: «Я вот сейчас дам вам!» А мы с Витей – юрк в эту корзину – и держим снизу крышку. Спрятались, приняли оборону. Он-то был на 3 года старше нас и, конечно, понимал, где мы. Пошумит и уйдет – тогда мы вылезали оттуда.
Потом дядя Сережа получил назначение (что-то помнится, что в Алсуфьево). Он готовился к переезду на новое место, а мы все уехали опять в Изяславль. А потом мы встретились уже только после войны.
Наступил 1937-й год. Папу перевели в авиацию, и началось: один донос на него, другой донос… Он был отстранен от работы. Потом вдруг его назначили начальником политотдела отдельной авиационной бригады в Киев, той бригады, в которой служила и знаменитая летчица П. Осипенко, и будущий Главком ВВС страны П. Рычагов. (Рычаговы были нашими соседями). Рычагов тогда был командиром эскадрильи. После того, как его расстреляли, папа говорил: «Это была не по Сеньке шапка». И тут же добавлял: «Но он же не виноват». Да, он был прекрасный летчик, и Героя Советского Союза он получил за дело, но нельзя же из командира эскадрильи делать командующего всей авиацией страны.
– Но он сказал Сталину правду: «Мы летаем на гробах». Самолеты действительно были далеки от совершенства, он ничего плохого не сделал при этом, – заметил я.
517
– Конечно, надо было, видимо, найти кого-то, чтобы обвинить, как всегда у нас, – стрелочник виноват… Потом наши семьи только переписывались. Худяков уехал в Минск. Мы сначала были в Киеве, потом только папа привез маму из роддома (у меня появилась сестра, слабенькая такая…), как пришел вызов из Москвы – это был грозный Мехлис, крутой и быстрый на расправу. Но отцу повезло. Он был не виновен – какой-то подонок написал донос, что папа во время Гражданской войны, в период оккупации Украины был переводчиком у немцев. Как мог быть переводчиком сельский парень, который закончил учительскую семинарию?! Ну, он знал немножко немецкий язык – с пятое на десятое, но не более того. Дело в том, что в это время в армии стали организовывать для желающих занятия по немецкому языку. А у отца была феноменальная память, и он делал очень большие успехи. И вот кто-то на этом основании сделал донос. Но, слава Богу и спасибо этим особистам, которые оказались порядочными людьми. Они поехали в село, собрали там сход и стали выяснять, был ли отец переводчиком у немцев. Это папе потом рассказывали односельчане, они хохотом встретили все это: «Да откуда, как он мог быть переводчиком?». В общем, всё дело утряслось, но чего оно стоило, Вы понимаете.
– Особенно маме, конечно, и сестренке.
– Да, маме и моей сестре – на обеих это отразилось. Но что я должна сказать к чести людей: вот говорят, что в то время люди были хуже зверей, но нет – разные были люди, как всегда. Я помню, когда над отцом нависли тучи, и заболела мама, к ней пришли врачи. Потом заболела я (после скарлатины была куча осложнений), папа отстранен от работы – и тем не менее, наши врачи, которые работали в бригаде, выбили мне путевку в детский санаторий, не побоялись этого. Так что люди были разные, но вместе с тем, у меня с девятилетнего возраста выработалось на всю жизнь правило: не верь людям, которые льстят. Одна наша соседка по дому, как только я входила, только открывала дверь, так она, заискивая, начинала что-нибудь расспрашивать меня. Но я ее не любила – это было какое-то интуитивное восприятие ребенком. Так вот, когда папа был отстранен от работы, она даже не отвечала мне, когда я здоровалась. Тогда я и поняла, что если люди льстят тебе, то не дай Бог, если с тобой что-нибудь случится, они будут твоими первыми врагами.
– И когда же вы встретились с Худяковым после войны? – спросил я.
– Это долгая история. Папа был на фронте под Харьковом. Он прислал мне письмо, где написал: «Я сейчас нахожусь там, откуда вы с мамой уезжали в 41-м году». На фронт он попал не сразу. Мы жили в Рогане, под Харьковом, там размещалось военное училище. 21 июня 41 года, в субботу,
518
мои родители пошли в ДК на спектакль приезжих артистов. Через полчаса после того, как они ушли, раздается звонок по телефону, зовут папу. Я отвечаю, что папы нет. Трубку положили. Прошло какое-то время – опять кто-то звонит. Я сказала, что папа с мамой ушли в ДК. Мне сказали: «Беги туда и скажи папе, чтобы он немедленно шел в штаб». Домой он пришел только 22-го вечером. А уже через пару дней провожали первую группу летчиков на фронт. Я это хорошо помню: играла музыка, все высыпали на улицу, и вот так торжественно их провожали.
– Но пока еще не бомбили?
– Нет, пока не бомбили, но сразу же было введено затемнение и прочие предосторожности. Мы какое-то время оставались там. У училища была дача, куда летом вывозили детский сад. Размещалась она на Фигуровке, возле Чугуева. С одной стороны там был железнодорожный мост через Северный Донец, а с другой – харьковская электростанция. Почему-то решили, что для нас это будет самое безопасное место. Но когда начались бомбежки, люди начали быстро разъезжаться: у кого были родственники где-то, уезжали к ним. Часть семей (это были семьи, в основном, руководства училища, а папа был тогда комиссаром училища), семей десять, остались. До приезда в Харьков папа работал в Борисоглебске два года. Когда его из Киева забрали после Л.З. Мехлиса («Да, Вы не виновны ни в чем, но мы не можем Вас там оставить!»), его перевели в Борисоглебское училище. А потом уже, через 2 года, его перевели в харьковское училище, и мы уехали туда, жили на этой самой даче. Бомбежки были жуткие, так как и аэродром был рядом, и мост бомбили, и электростанцию. Под бомбежкой мы были непрерывно. Бомбежки начинались точно в 9 часов вечера! Напротив нас был пионерлагерь, в котором потом размещался госпиталь. Мы туда ходили каждый день за грибами. Лето было невероятно грибное, и мы собирали много грибов. Мамы жарили их, а мы ходили в госпиталь и угощали раненых, играли с ними в какие-то игры, развлекали, как могли. Потом, к 1 сентября, остались, по-моему, только две семьи в этом лагере: наша семья и семья начальника училища. Вскоре приехала за нами машина, и нас оттуда забрали всех, кто оставался. А ехать нам было некуда, так как все наши родственники оказались в оккупации. Но все училища оставляли для защиты Харькова: вывозили всё оборудование, а курсанты оставались на защиту. Вскоре нас посадили в эшелон, который вывозил оборудование. Мы уезжали под дикой бомбежкой, небо всё полыхало, трассирующие пули, зенитчики бьют, немцы бомбят – это был кошмар! Но мы остались живы, наш эшелон успел проскочить, а следом за нами шли еще два эшелона (на одном вывозили семьи штаба харьковского военного округа, а на другом – раненых), так их разбомбили полностью. Мой отец и начальник училища
519
оставались защищать Харьков. А потом, когда стало, видимо, понятно, что Харьков не удержать, им пришло распоряжение уходить. Начальник училища улетел в Красноярск, а курсантов вывозил мой отец. Они шли что-то около 200 км пешком. Курсанты ночевали в поле и где-то в стогу нашли ежика и подарили папе, сказав: «Мы знаем, что у вас есть маленькие девочки, - вот им подарок». Этот ежик жил у нас до 44-го года, а потом куда-то исчез.
– Значит, папа добрался до вас …
– Они вышли на какую-то станцию, сели в эшелоны и приехали, но недели на две позже нас. Итак, училище было потом в Красноярске, начальника забрали в Москву, и папа остался в двух лицах: и начальником, и комиссаром училища. Так было месяцев восемь, а потом прислали нового начальника (бывшего летчика-испытателя Смурова Николая Константиновича, он тоже служил когда-то в этой киевской бригаде). Когда он приехал, папа стал проситься на фронт. Ему дважды отказывали, говорили: «Вы в тылу нужнее, чем на фронте». Он в третий раз подал рапорт. Он говорил: «Как я людям буду в глаза смотреть, когда война кончится? Я, кадровый военный, отсиделся, мол, в тылу, а на фронте гибнут люди, совершенно не подготовленные». И отца направляют под Харьков…
– В самое пекло…
– Да, в пекло, но это же авиация, а не пехотные войска. Мне кажется, что там было как-то легче. Но, правда, папа рассказывал, что был случай, когда он ночью вышел на воздух покурить (он был заядлым курильщиком), и тут же ухнул снаряд прямо в тот угол дома, где стояла его раскладушка. Угол дома так и отвалился, а его спасло курение. Вот там они и встретились с Сергеем Александровичем. Это был 1943-й год.
– А кем тогда был Худяков?
– По-моему, уже начальником штаба ВВС. В общем, они встретились где-то в начале 43-го. А к концу 43-го или в начале 44-го папу отозвали с фронта, и Худяков очень хотел взять его к себе в штаб. Там была должность секретаря парторганизации, но не общественная, а штатная, кадровая. У них с папой были очень хорошие, уважительные отношения. Но ничего из этого не получилось. Может быть, это и спасло жизнь моему отцу. Из
С.А. Худяков (в центре) у карты боевых действий Худяков (в центре) у карты боевых действий Худяков (в центре) у карты боевых действий Худяков (в центре) у карты боевых действий Худяков (в центре) у карты боевых действий Худяков (в центре) у карты боевых действий Худяков (в центре) у карты боевых действий
520
действующей авиации его забрали в ПВО. Его перевели в Московский округ ПВО – не то начальником политотдела, не то заместителем командира дивизии по политчасти. В этой дивизии служили как раз дети многих крупных деятелей (были, конечно, и другие). В частности, там были сыновья А.И. Микояна, которых папа всю жизнь выделял и говорил, что это были просто образцовые ребята. Их мама каждый день, как говорил папа, звонила командиру полка и справлялась, как там ее сыновья. Это были просто образцовые ребята. Двух из них папа принимал в партию и всегда очень хорошо о них отзывался. Чего не могу сказать по отношению к Васе Сталину. Он был совсем другим. А вот этих ребят он всегда хвалил. Относительно Вити я сказала Вам уже, что он погиб в 43-м году.
– А как он погиб?
– Сергей Александрович взял сына под Харьков. Когда Харьков освободили, он его туда и взял.
– А в каком качестве он его туда взял? Кем Виктор был?
– Да просто Сергей Александрович поехал по делам и взял его с собой, потому что Витя очень просился побывать в Харькове. Он был живым, подвижным мальчиком, мечтал стать летчиком. Они прилетели туда, Сергей Александрович был занят, естественно, а Витя остался с адъютантом. Случился вдруг налет – они побежали прятаться в укрытие (я, впрочем, никогда подробно не расспрашивала об этом, мне было как-то страшно слушать детали), и ему попал осколок в затылок. Он умер мгновенно. На второй день его привезли домой, и тетя Варя поседела сразу. Ее спасло то, что незадолго до этого у Худяковых родился еще один сын, которого назвали Сережей в честь отца. Лично для меня это было первое такое тяжелое известие. Я как-то была так настроена, что вот война быстро закончится, приедем в Москву, увидимся все. Мы в детстве были все дружны, и я всегда считала, что у меня как бы два брата: один – мой ровесник, и если у нас возникали конфликты, то мы с Витей всегда вместе против Володи выступали. Конечно, в нашем довоенном возрасте разница в 3 года была ощутимой.
Сергей Александрович и Сергей Александрович и Сергей Александрович и Варвара Петровна Варвара Петровна Варвара Петровна с их детьми с их детьми
521
В 44-м году папа забрал нас из Красноярска, и помог ему в этом Сергей Александрович. Штаб дивизии, куда был прикомандирован отец, находился в Москве, а комната у нас была в Люберцах. Нас забрал из Красноярска приземлившийся там самолет, который в это время из Штатов перегоняли, как нам сказали, для Маршала Ворожейкина. (И это всё, конечно, – благодаря Сергею Александровичу). Мы долетели до Москвы еле-еле, потому что над Саянами была жуткая гроза, и нас так кидало, что, в конце концов, меня просто уложили, так мне было плохо. Когда мы сели на незапланированную посадку то ли в Омске, то ли в Томске, то летчики (все они были из-под Сталинграда, очень опытные) сказали маме, что сами они сомневались, что выберутся: «Наверно, спасли ваши девочки...» Итак, прилетели мы в Москву и буквально через пару дней приехали к Худяковым…
– А где они жили?
В Москве, они жили не в ведомственном доме Министерства обороны и не в правительственном, а жили в доме Академии наук на Ленинском проспекте (тогда это была Большая Калужская, дом № 13). Сергею Александровичу предлагали жить в сером доме на Набережной, но он категорически от него отказался. Он говорил, что там все прослушивается и внизу сидит привратник, который всех спрашивает, куда идут, зачем идут и прочее. Он говорил, что так жить невозможно, и поэтому он не хотел там жить. Да еще домохозяйку подсадили …
– А эту домохозяйку он не раскусил?
– Не знаю, как там все было, но одно могу сказать, что она была довольно противная
– То есть, Вы сами чувствовали это…
– Да, у меня было чутье. Мама моя, кстати, ее тоже на дух не выносила. И они как-то к ней, по-моему, настороженно относились… Мне же не все говорилось, по-разному было.
Сейчас на доме, в котором жили Худяковы, есть крохотная мемориальная доска из гранита (на нее собирали деньги, насколько я помню,
С.А. Худяков (в Худяков (в торой слева) среди боевых товарищей торой слева) среди боевых товарищей торой слева) среди боевых товарищей торой слева) среди боевых товарищей торой слева) среди боевых товарищей торой слева) среди боевых товарищей торой слева) среди боевых товарищей торой слева) среди боевых товарищей
522
по инициативе прославленного летчика Михаила Михайловича Громова). Это были уже 70-е годы. Открытие этой маленькой доски около дома, на углу булочной состоялось примерно в 70-х годах…
– А что Вам известно, что их связывало с Громовым?
– Громов сменил Сергея Александровича на посту командующего 1-й Воздушной Армии, так что знакомы они были очень хорошо. И вот Громов приложил усилия. Погибший сын Худякова Виктор был похоронен на Новодевичьем кладбище рядом с Зоей Космодемьянской. На памятнике сделали надпись: «Я очень хотел стать летчиком, но фашисты мне не дали. Мстите за меня». Когда Сергея Александровича реабилитировали, жена его хотела написать фамилию отца. Но ей не разрешили сделать это. Потом выяснилось, что и Сергей Александрович, и многие другие из репрессированных, были расстреляны и захоронены на кладбище Донского монастыря. Там теперь есть небольшой мемориал.
– Значит, установка этой небольшой мемориальной доски произошла по инициативе М.М. Громова?
– Да, она совсем маленькая. И это его личная заслуга.
– Я хорошо знаю последнюю жену Громова – Нину Георгиевну Громову, и она много мне рассказывала о нем, но никогда не говорилось об особой близости Громова и Худякова.
– А когда у него появилась эта, последняя жена?
– Где-то после войны, и, конечно, она могла не знать многого. Но я опять перебил Вас – так что же было дальше? Когда Вы приехали из Красноярска, кем тогда был Сергей Александрович?
– Он был начальником штаба ВВС.
– А как он попал в столь близкое окружение Сталина? На Ялтинской конференции даже оказался!?
– Благодаря именно должности начштаба ВВС.
– Да, но там были и командующие повыше его.
– Но Сталин одно время ему благоволил. Моя мама считала, что именно это и сыграло отрицательную роль в его судьбе. Когда они жили в Москве, у них была большая пятикомнатная квартира (3 комнаты были смежно-изолированные и выходили на Ленинский проспект, две – во двор), была и домработница. Как потом выяснилось (а мама всегда подозревала, что это так), она была из КГБ. С ними еще жила мать тети Вари, и она маме
523
всегда говорила: «Знаешь, я все время боюсь чего-то. Страшно. Сергей так высоко поднялся, и я все время боюсь за него».
Там был такой эпизод уже после окончания войны: он рассказывал маме моей: «Сил уже никаких нет от этого Васи, просто мочи нет». Сергей Александрович был у Сталина, и Сталин спросил его о своем сыне: «Ну, что мне делать, как быть?» И Сергей Александрович, я уж не помню дословно, как он сказал, но суть была такая, что надо его как следует наказать. Мама говорила: «Зря ты так – все же он – отец, надо бы поосторожней». И вот теща дяди Сережи тоже переживала, что это ему не пройдет. Это, может быть, не было главным, но могло сыграть свою роль.
К сказанному Нинель Саввишной об отношениях Сталина и Худякова нелишне будет добавить то, что известно из воспоминаний авиаконструктора А.С. Яковлева. Нетрудно видеть, что наград у Худякова было явно немного. И на это обратил внимание сам И.В. Сталин. Яковлев писал в своей книге «Воспоминания о людях и событиях» об одном из посещений кабинета вождя: «В ходе беседы возник также вопрос о прикреплении отдельных руководителей ВВС к основным фронтам для руководства действиями нашей авиации. Зашел разговор о генерале Худякове, который находился в то время на Западном фронте. Сталин хорошо о нем отозвался и заметил, что Худяков «засиделся» в генерал-лейтенантах, что надо ему присвоить звание генерал-полковника. Он поинтересовался также, какие награды имеет Худяков,
Большая тройка Большая тройка Большая тройка Большая тройка Большая тройка . С.А. Худяков ( С.А. Худяков ( С.А. Худяков ( С.А. Худяков ( позади И.В.Сталина позади И.В.Сталина позади И.В.Сталина позади И.В.Сталина )
524
удивился, что у него мало орденов, заметил, что он заслуживает награды, и предложил наградить Худякова орденом Суворова II степени. Был решен вопрос о переводе генерала Худякова на Белгородское направление, где предстояли серьезные операции.
На другой же день Указы о присвоении С.А. Худякову воинского звания генерал-полковника и о награждении его орденом Суворова II степени были опубликованы в газетах».
Нинель Саввишна продолжала:
– В последний раз я видела Сергея Александровича 17 июня 1945 года. У меня был день рождения, было мне 16 лет, и мы были у него на даче…
– А дача где была? – спросил я.
– Дача была казенная. По-моему, она находилась в Балашихе (но я могу спутать, так как была маленькая и плохо еще ориентировалась в Подмосковье). И Витя так утверждал. Дом был большой, участок и отдельные маленькие домики… Мама говорила, что мы – мама, сестра и я – жили в таком маленьком, как помнится, фанерном домике. Главное, чтобы не мешать друг другу. Было все как-то хорошо. Я помню, что на 16 лет они п одарили мне красивую серебряную чайную ложку с инкрустацией. И вот мы сидели с ним, что-то обсуждали и говорили о моем будущем. Я думала и гадала: или в медицинский институт поступать, или в университет, а он мне все говорил: «Ты не волнуйся, ты хорошо учишься – поступишь. Все будет хорошо, но, в крайнем случае, если что, – я тебе помогу». Тут еще влияло то, что ему всегда хотелось дочку иметь, а у него было 3 сына. То есть, я была ему такой вот доченькой. А потом его перевели вскоре на Дальний Восток. Кстати, благодаря его положению я жива осталась. Случилось это где-то через неделю после парада Победы (Сергей Александрович не был на параде, так как находился уже на Дальнем Востоке вместе с Новиковым)… У меня случился тяжелый приступ аппендицита, который врачи неправильно определили, и Варвара Петровна позвонила в центральный госпиталь. (В это время мы остались с сестрой вдвоем,
М.И. Калинин вручает награду С.А. Калинин вручает награду С.А. Калинин вручает награду С.А. Калинин вручает награду С.А. Калинин вручает награду С.А. Худякову Худякову
С. А. Худяков Худяков
525
поскольку мама улетела к папе; папа был в дивизии ПВО, и они продвигались вслед за нашими войсками. Мы приехали в Люберцы в первых числах июня, а уже в июле их дивизию передислоцировали в Гомель, а в начале 45-го они уже были в Познани. Вот там для них война и кончилась. Прилетел оттуда самолет, и несколько человек, мама в том числе, улетели туда. Вот так мы остались вдвоем с сестрой.) И тут тетя Варя сделала доброе дело: как мама моя говорила, она спасла тете Варе сына, а та ей спасла дочь.
– Удивительная дружба какая …
– Это дружба с детства... Они были знакомы с детства. У них деды дружили, поэтому по женской линии все это шло давно. Короче, тетя Варя повезла меня в поликлинику на Красной Площади (не знаю, есть ли она там теперь, но, по крайней мере, в конце 60-х она там была, еще папа туда что-то ездил – это была 1-я поликлиника военная). Там врач сказал, что никакого аппендицита нет, и вообще каждая девчонка, мол, будет его учить. Тогда тетя Варя позвонила начальнику Центрального госпиталя. Ей сказали, что послевоенный ремонт еще не закончился, и нет мест, так как там лежали еще раненные. Предупредили, что если поднимется температура, то тогда привозите, а пока повремените. У меня на следующий день температура полезла вверх. Утром тетя Варя привезла меня туда уже без всякого звонка, я помню только, что шофер (на даче была машина с шофером) меня спросил: «Ну, ты выйдешь сама из машины?» И я гордо ему ответила: «Конечно, выйду!» Очнулась я уже в приемном покое – надо мной склонились две женщины, из которых одна говорит про тиф, а другая – про малярию. А я говорю им: «У меня аппендицит! Не несите меня к тифозным!» Оказалось, что у меня уже взяли кровь, потом положили в хирургию, всё оказалось очень плохо, операция шла очень долго… В общем, Варваре Петровне досталось, и меня еле спасли. С мамой связаться было сложно. Был бы дядя Сережа, так связались бы быстро, а так ей это было сложнее, но все-таки через несколько дней по штабу ВВС, где служил папа, ему сообщили, что я лежу в больнице в тяжелом состоянии, и с первым же самолетом,
С.А. Худяков, 1940 Худяков, 1940 -е годы е годы
526
который летел в Москву, мама прилетела. Вот так, если бы я попала в какую-нибудь районную больницу, меня бы не спасли. А тут был просто очень хороший хирург. И как бы добро получилось за добро.
А потом начались беды Сергея Александровича и его семьи… Началось всё с обвинения, что он отправил самолет с японскими репарациями в Америку (по крайней мере, так говорили), и я хорошо помню, что я сказала маме: «Самолет их разбился там, где нас болтало, над Саянами». Там вообще много разбивалось самолетов, и там искали, кстати сказать. Вроде бы искали, но ничего не нашли. А Вы обратили внимание, что года три назад проскочило такое сообщение по радио и по ТВ, что геологи обнаружили в горах Сихотэ-Алиня остатки самолета, прилетели туда специалисты, и выяснилось, что это был тот самый самолет, который летел с репарациями.
– А я вообще-то эту историю впервые слышу – что это за самолет, что за репарации? (Тогда, лет двадцать назад, я действительно почти ничего не знал об этом происшествии. Это сейчас, когда стало известно много версий о наполненной столькими событиями жизни маршала Худякова, трудно назвать истинные.)
– Японцы как побежденная страна передали нам по репарации какие-то большие ценности …
– А при чем здесь Худяков?
– А он за это отвечал, он отправлял, это было под его началом.
– И что, объявили, что у него был какой-то в этом личный интерес?
– Нет, у него не было никакого личного интереса – он просто отвечал за это. Во всяком случае, ему это приписывали (я не знаю, была ли это официальная версия или версия, которая просто бродила в авиационных кругах). Потом ему поставили в вину, что, как я помню, еще одно. Будто кто-то из американских генералов после крымской конференции подарил ему… самолет… Накрутили бог знает чего. Я не знаю, что там было официально предъявлено ему в конечном итоге в обвинении, но самое возмутительное, что было, что его жену «водили за нос». Ей все время говорили что-то обнадеживающее. Сначала дело было в трибунале, и она ходила все к
С.А. Худяков, 1945 год Худяков, 1945 год
527
военному, который говорил ей, что вот-вот дело будет рассматриваться, и его должны освободить.
Однажды тетя Варя пришла в военную прокуратуру и сказала: «Вы обещали, что он вот-вот выйдет…» А ей ответили: «Дело у нас забрал Берия». Но в это время его уже не было в живых, как потом выяснилось. Я помню, что уже в 1950 году мы особенно ждали, что он должен выйти, и что к 7 ноября его отпустят. А расстреляли-то его еще весной 1950 года.
– А арестовали его когда?
– Мне почему-то кажется, что в 1945-м., но мне говорят, что в 1946-м. Получилось какое-то смещение, но я знаю, что осенью 1945 года тетя Варя ездила к нему на Дальний Восток. Оттуда она привезла в подарок моей сестре очень красивую японскую куклу в роскошном кимоно и игрушечный комод, покрытый лаком с золотыми росписями (он до сих пор у нее есть). А мне она привезла лакированную красивую подставку с ручками по бокам; там три ящика, в которых у меня лежат нитки и всякая мелочь для рукоделия в шкатулке. И еще она привезла мне небольшую шкатулочку красного лака, тоже очень красивую. Дядя Сережа вообще был человек необычайно добрый и отзывчивый. Папа рассказывал о Сергее Александровиче, что он, как встретит кого из старых знакомых, особенно из кавалеристов и тех, с кем его молодость была связана, так и тащит их к себе домой.
В то время Сергей Александрович в Москве не так часто бывал. Я помню, как-то в 1944-м году, по-моему, на Октябрьские праздники (мы в Люберцах жили, в военном городке – то свет дают, то нет света, а у меня 9-10-й классы, и я готовила уроки, в основном, при коптилке) Худяковы приехали поздравить с праздником, а у нас в подъезде свет не горит. Они вошли, встали, а в подъезде, как на грех, на полу валяется пьяный у двери в нашу квартиру. У нас была комната в общей квартире, где жили три семьи. Дядя Сережа споткнулся, чуть не встал на него и чуть не упал. Тот завозился, и когда вошли в комнату, дядя Сережа сказал что-то очень смешное, все долго смеялись. Он был очень остроумный и веселый человек, любил рассказывать анекдоты и вообще был душой компании. И очень добрый был и отзывчивый, его все любили и очень о нем сожалели.
А потом началось то, что бывает обычно: когда его арестовали, и это стало известно, одна соседка наша в Люберцах, как-то говорит моей маме: «Неужели Варвара Петровна не понимает, что она ставит твоего мужа под удар, когда сюда приезжает?». Мама говорит: «А почему ей не приезжать, если мы с детства дружим? Если у нее случилось несчастье, так что – я ей должна сказать: «Не приезжай ко мне, не приходи!» Так что ли!?»
528
Что интересно (почему я сейчас вспомнила об этом и говорю Вам) – уже в конце 70-х или даже в начале 80-х мы как-то разговорились, и я назвала не то фамилию, не то имя соседки нашей, о которойя вам говорила. Он встрепенулся: «Кто-кто? Ну-ка, повтори. Ну, ты подумай, – они с мужем в Петелицах столько народу посадили в 37-м, ты не представляешь. А тут она, видимо, просто пожалела вас». А в 50-м году мы уже в Москву переехали, и тут, слава богу, никаких глаз за нами уже не было.
Варвара Петровна родилась в один день с моей сестрой, и когда она осталась уже одна, то обычно их день рождения мы отмечали вместе. Это – 13 января. И вот 13-го января 1951 года мы ждем ее с Сережкой (младшим сыном), а их все нету, нету, и мама, наконец, стала волноваться. Звонит туда (Варвара Петровна жила на Красной Пресне в квартире с соседкой), и соседка отвечает маме: «Не звоните сюда больше». И всё.
Прошло какое-то время, и Варвара Петровна написала письмо жене своего брата (они жили в Люберцах). Она пришла к нам и сказала, что Варвара Петровна находится в Красноярском крае (она дала адрес)…
– А что, она тоже была арестована? …
– Нет, но их выслали по этапу. Там к ним, в общем-то, хорошо отнеслись: старший сын работал в совхозе, собирал живицу, маленький сын только пошел в школу, а Варвара Петровна в совхозе корову купила – надо было как-то жить. Как они там жили, мы уже потом узнали, когда они вернулись. Но там еще был интересный момент: когда Сергея Александровича арестовали, его старшего сына Володю вызвали в органы и сказали, что Худяков – это не его отец, а его отец – такой-то и он погиб тогда-то. А Володя учился на подготовительном отделении академии имени Жуковского. Мальчишкой он ушел на фронт, по-моему, в 16 лет, кажется, после 7-го класса; на фронте был, кажется, стрелком-радистом; был ранен и потом, уже в 44-м или в 45-м году поступил на подготовительный факультет. И он говорит: «Я другого отца не знаю». Ему сказали: «Если Вы от своего отца откажитесь и возьмете фамилию такую-то отца, то Вы останетесь в академии, будете учиться дальше, у нас к Вам претензий нет». Но он твердо
Фото подследственного Фото подследственного Фото подследственного Фото подследственного Фото подследственного маршала маршала маршала маршала маршала
529
возразил: «Нет, я другого отца не знаю». Дядя Сережа был изумительным отцом! Ну, и Володя, его сын, вылетел из академии, его отчислили, из армии уволили соответственно, и он пошел работать чертежником и заочно кончал десятилетку. Ну, а в Красноярском крае он, повторюсь, работал в совхозе. Потом, когда мы узнали их адрес, то мы, конечно, старались им помочь. Конечно, это было рискованно…
В 1950 году вышло постановлении о восстановлении института членов Военсоветов, который был упразднен после войны. Командиры что-то очень распустили руки, что ли, я не знаю, и вот снова ввели этот институт. Мой отец в это время был заместителем начальника политуправления Московского округа ПВО. И должен был стать начальником этого политуправления, так как действовавший на тот момент должен был уходить в отставку, он вообще был гражданским (до войны он был первым секретарем какого-то поволжского обкома партии). Папу он прочил вместо себя. Мы даже квартиру получили временную, две комнаты, и готовились въехать в новый дом, который достраивался для ПВО на Кутузовском проспекте. Но тут папа попал сразу под первый расклад. Помню, он приехал грустный и говорит: «Предложили мне должность члена Военсовета воздушной армии в Германии». Это была самая большая армия в оккупационных войсках. Дали 3 дня нам раздумье, а я говорю: «Папа, ну, ты же можешь отказаться». Помню, он так посмотрел на меня с грустной улыбкой: «Ну, это только так говорится, что подумайте, а на самом деле это приказ». И его отправили вместе с маршалом Вершининым, а папа был полковником. Понимаете? Папа, помню, говорил: «Или бы уж Вершинина забрали в Москву, или бы уж мне дали генерала». Потому что при такой разнице званий как-то некомфортно было ему. Вершинин, кажется, года два там работал с ним, а потом прислали кого-то другого. А после смерти Сталина в 1953 году папе летом сразу присвоили (не одному папе, а там сразу целой группе) генеральское звание. А в войну очень многим надавали генералов, не знали, что с этим делать, даже увольняли потихоньку, и Сталин запретил присваивать генеральские звания. Вот так было, и тут был, конечно, риск. Ну, так что мы делали, помогая Варваре Петровне, мы с мамой из Москвы ни одной посылки не послали им, писали обратный адрес вымышленный …
– Господи, какая история …
– Да, я думаю, таких историй много было. Мы посылали то из Павшино (туда нам было близко носить посылки), то из Жаворонков. Потому что нам и по Белорусской удобно ездить – Беговая от нас недалеко, и мы садились на Беговой – и на электричке, или в Павшино сдавали (тогда метро
530
«Войковская» еще не было, поэтому на троллейбусе добирались). Если посылали деньги, то мама давала деньги вот этой родственнице (жене брата тети Вари), и они отправляли… Ну, а потом осенью 1953 года Сергея Александровича Худякова реабилитировали, и их вернули. Варвара Петровна. поехала на родину (там жили два ее брата, которые были моложе ее), потому что жить-то ей было негде. А Володя был здесь. Он очень увлекался геологией и решался – поступить ли ему в Геологоразведочный институт или пойти, снова, в академию. Долго мы сообща думали, что ему предпринять, но потом все же решили, учитывая, что нет ни кола, ни двора, что лучше ему продолжать быть в армии. Он закончил гагаринскую академию (отец его, Сергей Александрович, тоже кончал там штабное отделение), потом служил в армии, дослужился до полковника. Последняя его должность – он служил в ВВС в Москве в оперативном отделе. Умер он несколько лет назад. После 60 лет открылась рана. У него было очень тяжелое ранение в пятку, и там остался осколок, который нельзя было вынуть. Все годы он как-то не давал себя ощущать, а где-то после 60 лет он стал чувствовать себя плохо и последнее время сидел уже в кресле, инсульт был и все как-то так. А у младшего сына, Сережи, всё сложилось лучше, потому что, когда отца реабилитировали, ему было 10 лет. У мамы была большая пенсия, по-моему, 180 руб., что по тем временам были большие деньги. Жилье им дали – двухкомнатную квартиру на Тишинской площади. Потом Сережа ее сменил на трехкомнатную, и он живет там, на Тишинской площади. Он уже взрослый, у него внучка Машенька, ей полтора года.
– Но об отце Сережа ничего, наверное, и не помнит? …
– Да и не может помнить, так как видел он в его последний раз, когда ему было 2 года. Нет, он отца совершенно не помнит. Но он очень способный мальчик, пошел в отца. Отслужил в армии, кстати сказать, поступил в МГИМО, по окончании преподавал там, был даже секретарем партбюро института. А сейчас он тоже преподает в какой-то экономической академии. Жена его работает в Интуристе (я путаю новые названия), она была когда-то переводчиком в институте Мориса Тореза и продолжает работать в системе Интуриста.
– А как Вы узнали, где похоронен Сергей Александрович?
Сын маршала Сергей Сергеевич Сын маршала Сергей Сергеевич Сын маршала Сергей Сергеевич Сын маршала Сергей Сергеевич Сын маршала Сергей Сергеевич Сын маршала Сергей Сергеевич Сын маршала Сергей Сергеевич Сын маршала Сергей Сергеевич Сын маршала Сергей Сергеевич Сын маршала Сергей Сергеевич Худяков Худяков
531
– А это мне Сережа сказал. Я вот никак не выберусь туда. Понимаете, трудно сказать точно, как там, но там хоронили тех, кто погибал на Лубянке. И там вроде есть, как он мне сказал, большая доска, где идут чуть ли не по алфавиту фамилии, и он там в том числе указан. Это именно захоронение, где Донской монастырь, это не в крематории… Где-то в Бутово… Я сейчас уже забыла, но он мне называл еще фамилии мне знакомых людей. Сам Сергей Александрович, по впечатлению моей мамы, был человеком, который как-то сторонился отношений с высшим светом, а больше старался общаться со старыми знакомыми, которых знал много лет. Потому что в верхах всегда всё было не просто, всякое было.
– Но у него был какой-то удивительный взлет. Наверное, все-таки он был человек талантливый…
– Безусловно, талантливый. И он очень располагал к себе людей: был легким в общении, очень отзывчивым. Вот когда у него это случилось, мы жили в Люберцах в авиационном городке, вы знаете, там никто не верил, что он мог быть шпионом, никто не верил этому.
– А ведь он как-то оказался в одной компании с Новиковым, кажется?
– Да, но Новикова арестовали немного позже его. Кто-то папе рассказывал, что, когда он был арестован, он всё время просил, чтобы ему дали свидание, или возможность передать его письма Сталину. Сталин очень к нему благоволил. Почему я думаю, что этот разговор о Васе мог оказать какое-то влияние: он его не принял, и тогда он стал его здорово поносить. Может, это могло сыграть роль, не знаю.
– Нинель Саввишна, чудесная дружба – это самое яркое в Вашем рассказе. И Сергей Александрович удивительный, и Ваш отец удивительный, и Ваша мама, и супруга Сергея Александровича Варвара Петровна – это, прежде всего, впечатляет. Когда трудно было вам, они не гнушались, несмотря на генеральское звание, приехать к вам в Люберцы, когда у них – вы … Я уж не говорю про молочное братство-сестринство. Это просто удивительная дружба, она не обычная, не такая, каких бывает много.
– Ну, знаете, поскольку я с детства к этому привыкла, то мне всё это кажется естественным. Но это не значит, что все было ровно и безоблачно. Конечно, иногда у мамы с Варварой Петровной как-то портились отношения,
Жена С.А. Худякова Худякова Варвара Петровна Ледяк, 1944 год Петровна Ледяк, 1944 год Петровна Ледяк, 1944 год
532
иногда улучшались, все было, как у людей. Ссорились по мелочам, а когда что-то серьезное возникало, они были рядом. Когда Сережка женился, у меняя за полгода до это папа умер, и у меня было ужасное состояние. Для меня это была очень тяжелая потеря; я к отцу была привязана гораздо больше, чем к маме, как это ни странно – он был более мягким, чем мама. Так вот, я никак не могла выйти из этого стресса, и когда Сережа женился, мама с тетей Варей решили: тетя Варя поедет в ЗАГС с молодыми, а меня она попросила встречать гостей. Это было для меня каким-то рубежом, потому что мне надо было мобилизоваться, и я должна была как-то взять себя в руки. Я потихоньку стала приходить в себя, этот стресс прекратился. Мама с тетей Варей мудро решили, что меня надо переключить на что-то другое. Кстати, вот тогда, на свадьбе, я увидела в первый и последний раз дядю Авака, родного брата Сергея Александровича… Я знаю, что у Сергея Александровича один сын и один внук, который сейчас, кажется, второй секретарь посольства в Канаде. Способный мальчик, очень серьезный. Он очень увлекался поисками и раскопками останков погибших во время войны. Это не пресловутые копатели, а цивилизованный отряд людей, свято сохраняющих интерес к истории Отечественной войны. Он, по-моему, со старших классов школы этим интересовался. Вообще такой патриотичный мальчик. Вот так.
– А я, знаете, вообще ничего не знал про семью Худякова, о нем много написано, ясно, что это был выдающийся человек, но остается много неясного в его судьбе. Я почему-то даже думал, что у него не было детей.
– У него их было двое. Можно и Володю считать, он воспитывал его с полутора лет. Причем, Сергей Александрович был невысокого роста, а Володя был в родного отца – высоким. Меня с детства всегда удивляло, что Витя всегда был похож на отца и Сережка был похож на отца, а Володя был совсем другой. Мать – блондинка, голубоглазая, и он был похож на мать. Я их помню, сколько себя помню.
– Скажите, а семью Худякова с Арменией что-нибудь связывало?
– Нет, у него почему-то были оборваны все связи. Я не знаю, с чем это связано, но я помню, что, когда Авак приезжал на свадьбу, он как бы мягко обижался, что брат не поддерживал с ними никаких отношений. Может быть,
Барельеф Барельеф Барельеф Барельеф С.А. Худякова Худякова Худякова
533
он не хотел, чтобы раскрывалась смена вот этой фамилии, не знаю. Тут можно только догадки строить. Единственно, что я знаю, – что они по-разному воспитывались: Авак оставался там, дома, в Нагорном Карабахе, а дядю Сережу взял к себе какой-то дядя, который жил в Баку. Мальчик начинал там учиться, по-моему, в коммерческом училище. В общем, он был человеком достаточно грамотным, образованным, но по каким-то причинам он не поддерживал отношений. Тетя Варя как-то говорила, что Авак переживал, что брат его с матерью не поддерживал отношений. В чем дело? Наверное, какая-то причина для этого была, но какая, я не знаю. А вот на свадьбу Авак приезжал с женой и даже, по-моему, один из его сыновей приезжал.
Мы снимали дачу на Пионерской с 1954 года: у сестры родился ребенок, а мама была сердечница, поэтому решили снять дачу. В 1970 году умер мой отец, тогда вторую половину дачи заняла Варвара Петровна со старшим сыном Володей. И вот эта свадьба была на этой даче.
Свадьба для официальных гостей была в «России», а потом, на второй день, праздновали уже дома, на даче. И жена Авака была, и сын его, и он сам был. Я до сих пор не могу забыть то вино, которое Авак привез с собой (хотя я абсолютно равнодушна к винам и не люблю их пить) – такого вкусного вина я в жизни не пробовала и не видела. Он привез два таких небольших плоских деревянных бочоночка какого-то вина из Карабаха (один был в «России», а второй – на даче). Тогда я просто не знала этого – его жена ходила по участку и все собирала какую-то траву, потом вязали в пучочки и ели с мясом. У Авака было, кажется, 5 детей. Моя мама говорит, что вот такая семья большая, надо так много готовить 3 раза в день, а она: «Нет, мы по-другому готовим: главное мясо и зелень. Я навяжу пучочков много-много и – в мясо». Я тогда впервые как-то об этом услышала и задумалась. А до этого, когда Сережка еще в школе учился, вообще о существовании Авака никто не знал. Это стало известно уже после реабилитации Сергея Александровича. Видимо, когда его арестовали, и шел этот процесс, если он был, то делали, наверное, какие-то запросы на родину – тогда, очевидно, он как-то уже узнал, я не знаю. Знаю только, что Варвара Петровна с Сережкой ездили на родину Сергея Александровича, и сельчане приглашали их каждый день к себе в гости. Варвара Петровна говорила, что только проснешься, а кто-то в соседней комнате уже сидит и ждет, чтобы отвести в гости. Они чуть ли не всё село обошли. Они ездили туда один раз.
– А Вы сами видели, наверное, в нем обыкновенного русского человека?
534
– Ну, я видела в нем, как сказать, ну, дядя и есть дядя, обыкновенный родственник. Я его очень любила, и для меня он был, ну, как-то я иначе не воспринимала. Может быть, потому что у нас в семье никогда не было чинопочитания, никогда. Мой отец всегда говорил, что от начальства надо держаться как можно дальше. И как-то это правило соблюдалось – это одно. Другое – с моего сознательного возраста, как я помню, папа всегда был начальником. И не знаю, но я как-то это не воспринимала. Ведь, рядом всегда были и Герои Советского Союза, и командир бригады… – в общем, начальники. Когда мы приехали в Киев, вскоре командиром бригады стал известный летчик Евсеев, Герой Советского Союза, он тогда вернулся из Испании. Рядом с нами жила Нестеренко, одна из первых летчиц. Знаменитую Полину Осипенко, которая там служила, я уже не застала, она уже в Москву переехала, но мне много о ней рассказывали школьники (она в школу приходила). Знаете, всё это, наверное, формировало какое-то определенное отношение к окружающим, и у меня это осталось на всю жизнь. И вот когда я уже сама начала работать, для меня всегда главным было не социальный статус человека, а то, что он собой представляет как человек. Поэтому у меня более близкие отношения, например, уже в институте были с гардеробщицами, уборщицами, вахтерами, чем с верхушками. Мне с ними было легче.
– Мне приятно это слышать
– Ну, мне мама всегда говорила, что если ты не поздороваешься с тем, кто занимает более высокое положение, то ничего страшного, но если ты не окажешь внимания тем, кто ниже тебя на социальной лестнице, то это будет плохо.
– Это мудро, мудро… Нинель Саввишна, Вы мне рассказали так много интересного, что я Вам бесконечно благодарен.
– А я Вам благодарна за то, что Вы выслушали. Знаете, хочется, чтобы о хорошем человеке сохранялась память.
Елизавета Аветовна Шахатуни
Если в нашей стране и были истинные достижения мирового уровня, то это прежде всего некоторые разделы науки и оборонной техники, в частности, – авиационной. И в авиации далеко не все было удачным, но ряд самолетов занял достойное место среди лучших из лучших, исторических самолетов. Таковы, в частности, тяжелые транспортные самолеты ОКБ О.К. Антонова – Ан-12, Ан-22, Ан-124 «Руслан», Ан-225 «Мрия». Трудно переоценить роль, которую в создании этих самолетов-гигантов сыграла
535
красивая хрупкая женщина Лауреат Ленинской премии Елизавета Аветовна Шахатуни. До преклонного, почти столетнего возраста она сохраняла сильный, ясный ум, мощную энергию, радость жизни…
«Самое важное для каждого из нас – получить профессию и трудиться в области, которая оказалась для тебя достаточно интересной». Это ее слова, и в профессии ей повезло. Она считала делом случая, но счастливого случая, то, что попала на учебу в Московский авиационный институт, хотя из далекого Еревана приехала поступать в Бауманское училище – в МВТУ. Сказалось влияние ее дяди, Амаяка Аветовича Енгибаряна, работавшего в то время в ОКБ А.Н. Туполева, где он возглавлял тогда (в 1930 году) отдел оборудования, а позже руководил собственным конструкторским бюро, которое позже стало основой знаменитого ныне ГосНИИАС.
Однажды я послал Елизавете Аветовне свою книгу о трагической судьбе героя Чернобыля летчика-испытателя А.Д. Грищенко: чернобыльская трагедия была особенно близка киевлянам. «Заодно» попросил Елизавету Аветовну рассказать о себе. Она ответила: «Боюсь, что мне придется разочаровать Вас. Рассказывать о себе я не умею, и, откровенно говоря, не хотелось бы где-то фигурировать в качестве примера для подражания». Я и раньше, вполне сознавая масштабы этого удивительного человека, пытался при наших нечастых встречах, узнать о ней, возможно, больше…
Впервые я услышал о ней на практике в ОКБ О.К. Антонова в Киеве в 1959 году. Тогда, будучи студентом-дипломником МАИ, я предпочел в качестве места преддипломной практики вместо ЦАГИ в Жуковском, куда был уже распределен на работу, ОКБ Антонова и Киев. Киев я выбрал неслучайно: ОКБ Антонова, и это было очевидно даже молодому инженеру, имело свое собственное лицо. Особенно оно преуспело в дальнейшем, когда сумело создать ряд удачных транспортных самолетов. Уже тогда Шахатуни играла в ОКБ настолько большую роль, занимала столь высокое положение, что я и не мыслил подойти к ней и видел ее лишь издалека, на заводском митинге при выкатке из сборочного цеха первой опытной машины Ан-24…
«Прочнистом, – писала Елизавета Аветовна в ответном письме, – я себя считала с раннего возраста, где-то около десяти лет, когда мне объяснили, что балки, на которых держалась крыша нашего дома, выбраны
Елизавета Аветовна Шахатун Елизавета Аветовна Шахатун и
536
специальным расчетом, они прочны, и мы можем спокойно жить в этом доме. Это меня поразило, заинтересовало, и после, в студенческие годы, самыми любимыми моими предметами были сопротивление материалов, строительная механика и расчет на прочность самолета. Читал нам этот курс известный прочнист, будущий начальник ЦАГИ С.Н. Шишкин. Читал он прекрасно, увлекательно, и мне он посоветовал выбрать эту профессию».
В некоторых публикациях можно прочесть, что происходила Елизавета Аветовна из рода знаменитого в Армении просветителя, поборника дружбы с Россией Хачатура Абовяна. Сама она говорила, что ей это неизвестно. Отец ее, выпускник юридического факультета Московского университета, из дворян, был учителем Эриванской духовной семинарии и вошел в историю Армении как член ЦК партии «Дашнакцутюн». В советское время это было не лучшей аттестацией.
С самого начала учебы в МАИ (а этому предшествовали два года учебы на инженерном факультете Ереванского университета) Елизавета Шахатуни участвовала в проектировании и строительстве планера. Вместе с другими создателями планера она начала летать на нем на подмосковной планерной станции. Очень скоро студенческую конструкцию «разбили в щепки» и перешли на учебные планеры Олега Антонова, их стал выпускать планерный завод, который возглавил молодой конструктор. «Летать я так и не научилась, – признавалась Елизавета Аветовна, – видимо, к этому не было способностей». Но к прочности она прикипела…
После окончания с отличием МАИ в 1935 году и недолгой работы по распределению в КБ С.В. Ильюшина в неинтересной ей бригаде оборудования Елизавета Шахатуни в 1937 году перешла в качестве единственного прочниста в КБ Антонова на том самом планерном заводе. Вскоре они поженились, в 1948 году у них родилась дочь Анна. Когда планерный завод закрыли в 1939 году, Елизавета Шахатуни перешла в КБ С.А. Лавочкина, где участвовала в создании самолета ЛаГГ-3. В 1941 году она вновь как главный прочнист – рядом с О.К. Антоновым, которому поручили создание боевых планеров, в частности знаменитого впоследствии планера «Т-60», предназначенного для переброски легких танков в тыл врага. С тех пор она участвовала в создании всех планеров и самолетов ОКБ Антонова, в том числе десантных планеров, доставлявших в войну продукты в блокадный Ленинград, антифриз для танковых моторов в сражающийся
Елизавета Шахатуни, 1930 Елизавета Шахатуни, 1930 Елизавета Шахатуни, 1930 Елизавета Шахатуни, 1930 Елизавета Шахатуни, 1930 Елизавета Шахатуни, 1930 Елизавета Шахатуни, 1930 -е годы е годы
537
Сталинград, патроны и медикаменты – партизанам Белоруссии. Перерыв, с одобрения мужа, был лишь в период войны, с 1943 по 1945 годы, когда она работала в КБ А.С. Яковлева. Там она прошла хорошую школу в бригаде прочности при создании знаменитых истребителей и, в частности при разработке одного из первых отечественных реактивных самолетов Як-15. Бригадой прочности руководил известный в авиационной промышленности специалист, один из авторов первого справочника по прочности самолета Сергей Яковлевич Макаров. «У него я научилась работе над созданием реального самолета, – писала Елизавета Аветовна. – Научилась принимать инженерные решения под собственную ответственность, обрела чувство уверенности в себе».
После войны, в 1946 году, когда было воссоздано ОКБ О.К. Антонова в Новосибирске, Е.А. Шахатуни возглавила в нем работы по прочности. Все основные авиационные КБ Советского Союза работали, как известно, в Москве. Особенность КБ Антонова, на которую указывала Е.А. Шахатуни, заключалась в том, что оно всегда находилось вдали от научных институтов отрасли и руководства авиационной промышленности. Шесть послевоенных лет КБ работало в Новосибирске, а с 1952 года – в Киеве. «Это обстоятельство, – говорила Елизавета Аветовна, – научило нас большей самостоятельности, мы создали свою экспериментальную базу. Наша прочностная лаборатория не уступает лаборатории ЦАГИ, как по габаритам, так и по оснащенности. Мы имеем виброакустическую лабораторию, аэродинамическую трубу и многое другое. Я думаю, что это пошло нам, и, в частности, мне, на пользу, потому что мы научились работать без нянек. Впрочем, необходимые консультацию и помощь мы все же получали – и, в частности, от ЦАГИ».
Елизавета Аветовна как главный прочнист ОКБ Антонова теснейшим образом была связана с ЦАГИ и пользовалась исключительным уважением не только у прочнистов, но и у аэродинамиков института, не только у рядовых исполнителей, но и у руководителей. Этим она была обязана своим знаниям, опыту, никогда не изменявшим ей здравому смыслу, твердым убеждениям, интеллигентности.
О.К. Антонов и Е.А.Шахатуни, 1940 Антонов и Е.А.Шахатуни, 1940 Антонов и Е.А.Шахатуни, 1940 -е годы е годы
538
«Моя профессия стала для меня особенно интересной, когда возникли вопросы усталостной прочности и ресурса конструкции. Наука по этим вопросам не была разработана в начале моей работы в области прочности и на моих глазах она начала развиваться. С самим понятием усталости авиационных конструкций я познакомилась в начале пятидесятых годов по статьям доктора технических наук Н.И. Марина, издаваемым в «Трудах ЦАГИ». С каждым годом наша работа в этой области совершенствовалась. Мы достигли для самолета АН-24 максимальных значений прочностного ресурса по сравнению со всеми самолетами, созданными в бывшем Советском Союзе.
Перед прочнистами фирмы возникало много вопросов, связанных с безопасностью эксплуатации самолетов. Эти вопросы носят особую окраску. Вам это не нужно объяснять. В чем заключается мой личный вклад в создание наших самолетов, об этом не мне судить. Время шло, возраст перевалил все пенсионные рубежи. Я попросила освободить меня от руководства. В настоящее время работаю как консультант. Меня радует то, что, отойдя от оперативной работы, я вижу, что кадры, которые остались на ключевых местах наших прочностных служб, работают слаженно и на высоком профессиональном уровне.
Все это я написала для Вас, чтобы Вы поняли, что ничего особенного не было в моей трудовой деятельности. Я росла вместе с фирмой от простого Ан-2 до Ан-124. Вот и все.
Желаю успеха в Вашей литературной деятельности. Благодарю за книжку, прочитала с большим интересом и болью. Написано талантливо. Всего Вам доброго, Шахатуни».
Потом я послал Елизавете Аветовне и Анне Олеговне Антоновой, выпускнице МФТИ в Жуковском, а ныне профессору математики в Киеве, другую свою книгу – о летчике-испытателе Сергее Николаевиче Анохине, которого они хорошо знали, и получил в ответ теплые сердечные слова, которыми очень дорожу.
Елизавету Аветовну Шахатуни и ее мужа генерального конструктора Олега Константиновича Антонова хорошо знала врач поликлиники ЦАГИ Антонина Трофимовна Борина. Они были душевно близки с Елизаветой Аветовной, и Антонина Трофимовна не без гордости говорила: «Она мне, по-
Е.А. Шахатуни, 1990 Шахатуни, 1990 -е годы е годы
539
моему, доверяла». Антонина Трофимовна была в свое время замужем за их общим другом планерной юности А.А. Бориным. Борин в середине 30-х годов работал в ЦАГИ, потом вместе с О.К. Антоновым и Е.А. Шахатуни – на планерном заводе, а перед войной – в ОКБ А.С.Яковлева. В 1941 году Борин был осужден на 10 лет по 58-й (политической) статье в Саратове, где оказался в тех самых жестоких застенках, где мало кто выжил и где рядом с ним погиб академик Н.И. Вавилов. Так вот, именно Елизавета Аветовна вместе с Олегом Константиновичем Антоновым заботились о своем товарище, саратовском страдальце, и именно они затем вытащили его из нечеловеческих тюремных условий (в 1946 году) – в гораздо более щадящую «шарагу» – в Таганроге. (В своей книге воспоминаний «Преступления без наказания» Борин писал о саратовской отсидке: «Пришла еще одна посылка от Олега. Он никогда не давал мне повода усомниться в своих добрых чувствах, но, зная его непрактичность, не сомневался, что это дело рук Веты». О пяти последующих годах заключения, которые Борин проработал в Таганроге рядом с выдающимися людьми: Р.Л. Бартини, Ю.Б. Румером, Л. Сциллардом, – Борин писал: «Пять счастливых лет на шараге». При этом он никогда не забывал о тех, кто его вызволил и, по сути, спас: «Много лет спустя я узнал, что своим вызовом был обязан Олегу (точнее говоря, Вете, – ему бы такой шаг просто не пришел в голову). В те поры Олег Антонов находился в Новосибирске и выполнял одновременно обязанности начальника СибНИА и главного конструктора завода. Как рассказывала Вета, Олег жаловался: «Я пытаюсь опереться на моего заместителя по науке, а рука уходит в пустоту. Вот если бы у меня были Саша Борин и Борис Раушенбах…»
Александра Аркадьевича Борина надо поправить. С 1943 года и до конца войны О.К. Антонов работал в Москве – первым заместителем главного конструктора А.С. Яковлева. До той поры, с 1940 года, он возглавлял сначала в Каунасе, а потом в Москве проектирование и массовое производство планеров двух типов для воздушно-десантных войск. В Новосибирске он начал работать с 1945 года начальником филиала ОКБ А.С. Яковлева. Там же в 1946 году он возглавил организованное на Новосибирском авиационном заводе ОКБ и начал проектирование самолета СХ-1 (будущего Ан-2). Рядом с ним все эти суровые годы жила и работала Елизавета Аветовна.
Как рассказывала Антонина Трофимовна, крайне истощенного Борина перевели в таганрогскую шарагу по ходатайству Елизаветы Аветовны перед наркомом авиационной промышленности. Врач органов МВД, Антонина Трофимовна познакомилась с Бориным в Джезказгане, куда его выслали из Таганрога на вечное поселение. Там они поженились. А после его
540
реабилитации в 1956 году Борины переехали в Киев, где Борин, не имея высшего образования, стал фактически главным аэродинамиком ОКБ Антонова.
Прежде, чем продолжить, необходима еще одна поправка: как написала мне Анна Олеговна Антонова, «мама читала книгу А. Борина и утверждала, что вызов сделал отец».
«В Киеве нам дали квартиру, все поначалу было хорошо! – вспоминала Борина. – Но по работе муж не стал ладить с Елизаветой Аветовной. Как я ни просила Борина, чтобы он делал так, как она считает нужным, – все было впустую.
Елизавета Аветовна была очень требовательной в работе. КБ Антонова только становилось на ноги. От ведущего аэродинамика зависело многое, но он, видимо, не оправдал ее ожиданий. Она мне говорила открыто: «Борин ничего особенного из себя не представляет. Ну, умен. Но ничего особенного – как все!»
Елизавета Аветовна к этому времени разошлась с Антоновым, но влияние и на него, и на все ОКБ сохранила исключительное. Я, – продолжала Борина, – убеждала мужа: «Она же человек какой – если слушать, что она говорит, и делать, как она говорит, она тебя поднимет под небеса! А, если ты ослушаешься!..» Он же приходил и постоянно жаловался на нее. Я бегу к Елизавете Аветовне (а мы жили в одном подъезде, только они – на третьем этаже, а мы на втором) и пытаюсь как-то сглаживать все: «Елизавета Аветовна! Мне очень жаль вашей 30-летней дружбы. Понимаете, он же был в лагере, многое забыл…» Я уговаривала и его, и ее. Когда разошлись
О.К. Антонов и Е.А. Антонов и Е.А. Антонов и Е.А. Шахатуни среди Шахатуни среди коллег коллег коллег
541
Елизавета Аветовна и Олег Константинович, мы все очень переживали, их развод был на наших глазах. Нам очень хотелось, чтоб они не расходились. Но как профессионал Антонов во всем продолжал советоваться с Елизаветой Аветовной – даже в вопросах аэродинамики, которые ставил Борин. Однажды, узнав, что бумага с его чисто «аэродинамическими» предложениями, которую он подал Антонову, лежит у Шахатуни, и Антонов ждет ее реакции, Борин пришел домой взбешенным на нее. Я его пристыдила: «Ведь этот человек, можно сказать, тебя спас. Ты же помирал после дистрофии в Саратове! Нельзя так! Как-то лавируй!» Тогда выпускали машину Ан-24. Он был ведущим, но многое забыл, хотя она посылала ему и технические книги, когда он находился на поселении в Джезказгане. Я уговаривала его: «Тебе не надо быть ведущим аэродинамиком, надо кончать институт. А потом – очень быстро пойдешь в гору!» Он не слушал. Оставался ведущим, видимо, недостаточно сильным, вот они там и столкнулись. Шахатуни была очень требовательной – и по делу!»
В разговоре с Антониной Трофимовной я как-то заметил, что мне самому Елизавета Аветовна в ответ на мои не слишком деликатные вопросы о ее роли в ОКБ отвечала твердо и настойчиво, что ее влияние на Олега Константиновича Антонова было очень слабым, разговоры вокруг этого – преувеличение.
«Нет, нет! – горячо возражала Антонина Трофимовна. – Не только Борин говорил мне об этом, но говорили и другие руководители (мы же общались!): она оставалась в тени, она не позволяла, чтобы ее где-нибудь на собраниях склоняли и хвалили, чтобы какие-то премии давали, чтоб в лауреаты выдвигали. Она оставалась в тени. Но! Но Олег Константинович без нее не делал ничего! Можете представить, все мужчины стонали от нее. И написали письмо министру, которое П.В. Дементьеву отвез заместитель Антонова А.В. Болбот (он, возможно, тоже с ней не ладил). Но Антонов сам приехал к министру, попросил не касаться его личных дел и защитил Елизавету Аветовну. Он защищал ее все время. Он, очевидно, уважал ее за ее ум, за ее деловые качества. Вы знаете, я ей сказала как-то, – продолжала Борина, – что в КБ говорят: Антонов понимает ее с полуслова и абсолютно доверяет – во всем. Она на это ответила: «Все дело в том, что мы прожили рядом 16 лет». Дело, мол, только в этом. Но это не так. Нет! Она, без сомнения, сильно на него влияла. Без нее ни один документ не подписывали. Это я слышала и от Борина, и от В.П. Рычика, от всех абсолютно. Она приучила, чтоб о ней много не говорили – она была так искренне скромна. Елизавета Аветовна сохраняла с нами нормальные отношения, когда мы с Бориным переехали в Москву. Но когда он от нас с дочкой ушел, Елизавета
542
Аветовна отвернулась от него. Она сама очень переживала свой разрыв с Олегом Константиновичем. Она любила его!»
Как-то, копаясь в земле рядом с соседом по даче Олегом Константиновичем Антоновым, расставшимся незадолго до того с Елизаветой Аветовной, Антонина Трофимовна сказала что-то в ее защиту, в защиту дочери Анечки, которая больно переживала разрыв родителей. Он отозвался мгновенно: «Представьте себе, Тоня: красивый чемодан! Открываешь его, а там крокодил с острыми зубами!» Он говорил это без злобы, – продолжала Антонина Трофимовна. – Но в нашем окружении знали, что в Киеве Антонов появился во многом благодаря энергии Е.А. Шахатуни, и транспортные самолеты КБ стало проектировать – по ее инициативе!»
Если это и преувеличение, то небольшое. К этому надо добавить, каких мировых высот достигло ОКБ Антонова. Известно, что глава американской корпорации «Локхид» как-то сказал: «В мире есть две фирмы, которые умеют делать транспортные самолеты — это «Локхид» и «Антонов».
Елизавета Аветовна Шахатуни всегда отдавала должное выдающемуся конструктору О.К. Антонову: «Главное, что характеризует Олега Константиновича, это его безусловная талантливость, исключительная любовь к своему делу и, конечно, интеллигентность. Эти качества в первую очередь определяли взаимоотношения его с коллективом. Все, кто приходил работать к Олегу Константиновичу, немедленно заражались его одержимостью. Он умел так расставить людей, чтобы в работе их не подталкивать. Сотрудники сами становились носителями его стремлений, его идей…»
Когда возникла проблема переброски на Байконур крупногабаритных элементов воздушно-космического самолета «Буран», естественно, обратились к фирме Антонова. Тогда в качестве первого шага в разработке специализированного транспортного самолета Е.А. Шахатуни предложила оригинальную доработку самолета АН-22 – путем существенного расширения его грузовой кабины в хвостовой части самолета. Антонов одобрил это предложение, и так появился проект самолета Ан-22Ш, органично соединивший в своем историческом названии два родных имени.
Елизавета Аветовна еще в 1970-е годы возглавила разработку и внедрение в ОКБ научно обоснованной системы обеспечения надежности и безопасности создаваемых самолетов, поддержания их летной годности и сертификации. В этой работе приняли участие ученики и коллеги Елизаветы Аветовны. Эта система стала одной из важных составляющих процесса проектирования самолета, обеспечения его соответствия требованиям норм
543
летной годности, начиная с этапа зарождения облика самолета до его списания.
Впервые в ее кабинете я оказался в июле 1984 года. Мы, несколько специалистов ЦАГИ по различным направлениям прочности, приехали в Киев по поручению начальника ЦАГИ Г.П. Свищева – ознакомиться с предложениями ОКБ по новому гигантскому самолету «400М». Суть предложения ОКБ состояла в следующем. Чтобы решить те новые задачи, которые возлагаются на изделие «400» (а их решение требует значительных усилий), и чтобы обеспечить решение таких задач, которые явно встанут завтра, ОКБ вышло в министерство с предложением на базе самолета «400» (будущий «Руслан» Ан-124) построить самолет «400М» (будущую «Мрию» Ан-225).
«Это предложение рассматривали здесь у нас заместитель министра Л.М. Шкадов и начальник ЦАГИ Г.П. Свищев, – сказала Елизавета Аветовна, принимая нас. – По-видимому, ваш приезд связан с желанием руководства убедиться в правильности нашего предложения в деталях. Мы предлагаем, – показала она на схемы исходного и «доработанного» самолетов, – добавить несколько «вставок» в самолет: расширяющих центропланную часть крыла, а также удлиняющих носовую и хвостовую части фюзеляжа в районе центроплана. Вместо 5 стоек основного шасси предлагаем делать 7. Меняем хвостовую часть самолета из-за того, что оперение становится двухкилевым. Наконец, добавляем пару двигателей на центропланных «вставках»… Рассматривались два варианта: с прямым и стреловидным центропланом; первый дает экономию веса около 5 тонн, но снижает аэродинамическое качество и опасен появлением продольной неустойчивости. Остановились на стреловидном варианте…»
Уже первая в тот наш приезд короткая рабочая встреча с Елизаветой Аветовной, ее суждения по самым разным обсуждавшимся вопросам произвели неизгладимое впечатление. Ей было уже за семьдесят. Но это никак не сказывалось на ее облике, даже в сравнении с первым моим впечатлением почти 25-летней давности. Такая же миловидная, легкая,
Самолет Ан Самолет Ан Самолет Ан Самолет Ан -124 "Руслан" 124 "Руслан" 124 "Руслан" 124 "Руслан" 124 "Руслан"
544
подвижная. И вместе с тем малоулыбчивая, энергичная, властная, организованная, с безупречной логикой, точной речью, свободным охватом всех проблем (прочности, ресурса, нагрузок, флаттера, реверса органов управления, шимми…) «На своем месте!» – восхищенно сказал известный специалист-прочнист ЦАГИ В.И. Бирюк, повидавший в деле почти всех руководителей прочности отрасли. Это было нашим общим мнением, несмотря на то, что на следующий день, когда мы вновь пришли к ней со своими суждениями и предложениями, соглашались с ней далеко не во всем.
В частности, встал вопрос о необходимости проведения испытаний динамически-подобной модели для исследований флаттера, а также полной упругоподобной модели для исследований характеристик реверса, нагружения двухкилевого оперения, бафтинга. Хотя по этим вопросам мы нашли общий язык с коллегами разных бригад, реакция на некоторые из наших предложений Елизаветы Аветовны была мгновенной и резкой: «Никакого решения о флаттерной модели мы не приняли. И о полной упругоподобной модели – тоже. Мы должны думать об экономии наших ресурсов. Мы должны максимально использовать результаты летных испытаний самолета «400». Это лучшая модель. И поток реальный, и не надо дожидаться аэродинамической трубы, а, главное, сроки у нас таковы, что мы уже сейчас должны «рисовать» конструкцию, чтоб начать летать не позже, чем через 3 года. Необходимо опираться на расчеты! Зачем нам результаты эксперимента, если чертежи и детали будущего самолета уже готовы…»
Может быть, за это (постоянную экономность!) кто-то в ОКБ и назвал ее «тормозом». Но перед нами был рачительный хозяин, гражданин, старавшийся решить поставленные задачи, затрачивая минимум государственных средств. Перед нами был и смелый человек, потому что никто не рисковал больше, чем она, в случае, если с доработанной машиной произойдут неприятности, которых мы обоснованно опасались. Однако она оказалась в конце концов правой: гигантскую «Мрию» Ан-225 удалось создать, идя по пути, который отстаивала она. Но у страны хватило денег лишь на одну летающую машину – Мечту»…
После того, как основной вопрос – о «400М» был «закрыт», Елизавета Аветовна привлекла наше внимание к проблеме, которая всегда интересовала и заботила ее особо – к характеристикам наших и американских авиационных материалов: алюминиевых сплавов для верхней и нижней поверхностей
Е.А. Шахатуни, 2000 годы Шахатуни, 2000 годы Шахатуни, 2000 годы
545
крыла, материалов поковок, литиевых и титановых сплавов. Она не переставала «трясти» всех, кто мало-мальски способен был повлиять на ситуацию: качество наших материалов и по пределу прочности, и по усталостной долговечности, по скорости развития трещин уступало качеству американских сплавов. «Отчет об этом с соответствующими доказательствами мы послали во все инстанции, – говорила Е.А. Шахатуни, – в том числе в ЦАГИ, ВИАМ. Мы знаем, что озабочен проблемой материалов и главный прочнист ЦАГИ А.Ф. Селихов, который критически выступил, как нам говорили, на научно-техническом совете НТС министерства, посвященном этому вопросу. Тем не менее, недавно к нам пришло письмо из министерства с решением того самого НТС, подписанное министром, где все оценивается весьма спокойно. Мы должны предпринять все возможное, чтобы металлурги работали лучше. Кое-что мы сами с ними делаем – напрямую, минуя НИИ (ВИАМ, ВИЛС). Но этого недостаточно – ЦАГИ в должной мере не помогает нам в этом. Резервы здесь особенно велики. Так же, как велики резервы в технологии – в частности, в технологии изготовления длинномерных панелей…»
О том, что Шахатуни – не только возмутитель спокойствия, но и лидер прочнистов авиационной промышленности, было известно давно. Примерно за год до этого, в марте 1983 года, в ЦАГИ состоялась научно – техническая конференция по ресурсу самолетов. После основного, глубокого доклада А.Ф. Селихова (доклада насыщенного, с многочисленными слайдами) с пленарным докладом выступила Е.А. Шахатуни. Говорила она коротко и емко, использовав всего два небольших плаката: «Мы подготовили доклад об итогах нашей работы по теме конференции. Эти итоги изложены в изданных тезисах конференции. Но, пользуясь редкой возможностью увидеть вместе столь квалифицированных специалистов-прочнистов отрасли, следует поднять наболевшие вопросы. Первый: целесообразно изменить неправильную традицию, по которой в прочностных испытаниях первый самолет идет в испытания на статическую прочность. Самолет при этом нагружается до таких значений нагрузки, которые встречаются чрезвычайно редко (1 раз в 100000 часах полета), и доводится до разрушения. Лишь седьмой или восьмой самолет подается на ресурсные испытания. В результате возможные всегда ошибки выявляются очень поздно, когда самолет строится уже в серии. Отсюда многочисленные доработки, нередко очень болезненные и дорогостоящие для производства. Предложение: первый (прочнистский) экземпляр самолета испытывать на статическую прочность лишь на те нагрузки, которые встречаются в летных испытаниях самолета (с превышением их на 10 ; 20 %); затем этот же экземпляр направить на ресурсные испытания, наработать примерно два ресурса и провести статические испытания до разрушения с приложением 100 %
546
расчетных нагрузок. Наши оппоненты говорят нам, что при этом возможно искажение условий испытаний оттого, что появились усталостные повреждения. Но это как раз очень ценная информация. К тому же до начала серийного производства выявляются наиболее существенные дефекты, иначе нас съедают доработки в серии». В кулуарах это предложение нашло понимание: большие трещины можно «заделать», а малые – особо не сказываются, так как разрушения при статических испытаниях происходят, в основном, от потери устойчивости, а также в условиях, на которые малые трещины влияют слабо...
Вторая проблема, которую затронула Елизавета Аветовна, не надеясь получить ее разрешения на той конференции, но стремясь услышать мнение коллег, была сформулирована весьма категорично: «У нас нет четкой идеологии, позволяющей достичь зарубежных показателей по ресурсу!». Шахатуни обратила внимание на приведенное на одном из плакатов сравнение двух очень схожих самолетов – нашего Ан-24 и голландского F-27: «У нас испытано 4 самолета на ресурс, у них 1 самолет. Мы с огромным трудом уговорили «Аэрофлот» продлить ресурс с 25000 до 30000 полетов. У них установлен ресурс 60000 полетов, и они хотят продлить его до 90000!».
Еще одно предложение Е.А. Шахатуни касалось фундаментальной темы: надо узаконить проектирование самолета на некоторый ограниченный ресурс «по безопасному сроку службы» (при этом не должны появляться трещины в конструкции) и с самого начала планировать несколько больший ресурс того же самолета «по безопасному повреждению» (при этом допускаются минимальные доработки).
Один из самых авторитетных прочнистов отрасли В.В. Сулименков (из ОКБ А.Н. Туполева) начал свое выступление на конференции с признания: «Мне трудно приступить… Я под впечатлением того, что сказала Елизавета Аветовна. Надо это обдумать. Но об одном я в своем докладе скажу: самолет Ту-204 с самого начала проектируется в соответствии с подходом, о котором
Самолет Ан Самолет Ан Самолет Ан Самолет Ан -224 "Мрия" с Бураном" 224 "Мрия" с Бураном" 224 "Мрия" с Бураном" 224 "Мрия" с Бураном" 224 "Мрия" с Бураном" 224 "Мрия" с Бураном"
547
сказала Елизавета Аветовна: 20000 полетов по принципу безопасного ресурса и 30000 – по принципу безопасной повреждаемости…»
Общее, хоть и не единодушное, мнение участников конференции, в их числе специалистов ЦАГИ во главе с А.Ф. Селиховым, было одобрительным: надо внимательно подойти к тому, что предлагает Елизавета Аветовна – не отвечать сходу, а просмотреть внимательно!..
Сегодня же очевидно: многое из того, что когда-то, преодолевая сопротивление, «пробивала» Шахатуни, стало общепринятым.
На ее долю выпали особенно большие переживания, связанные с чередой катастроф самолета Ан-10 с пассажирами и прежде всего катастрофы под Харьковом, обусловленной неизвестной в то время проблемой недостаточной живучести самолета.
Первый заместитель председателя Военно-промышленной комиссии при Совете Министров СССР Н.С. Строев рассказывал мне: «Тогда же уголовное дело завели на прочнистов ОКБ. Ну, и как-то О.К. Антонова задевали. Я звонил в Генеральную прокуратуру, пытаясь воздействовать на следствие «телефонным правом». Потому что чувствовал и понимал, что обвинения несправедливы. Нельзя создать такой аппарат, который на 100% гарантирует безопасность. «Комета», первая в мире реактивная пассажирская машина, тоже разваливалась! Когда я работал, будучи в ВПК, председателем аварийных комиссий, в них всегда входил заместитель Генерального прокурора. В связи с «делом» по Ан-10 я звонил ему. Потом я обратился с разъяснениями и защитой прочнистов к первому заместителю Генерального прокурора С.И. Гусеву… Удалось отстоять людей».
Глубокий и всесторонний анализ причин упомянутых выше катастроф, изучение иностранного опыта привело специалистов ОКБ и ЦАГИ во главе с Е.А. Шахатуни и А.Ф. Селиховым к коренному пересмотру подхода к проблемам усталостной прочности самолетов.
В.И. Бирюк говорил: «После печально известной катастрофы самолета Ан-10 Е.А. Шахатуни активно проповедовала в нашей отрасли повышение эксплутационной живучести самолета. Именно в развитие этой концепции повышения эксплуатационной живучести благодаря ее настойчивости стали развиваться новые конструкционные материалы – в частности, алюминиевый сплав с добавкой циркония. Она регулярно посылала на Урал (практически в обход ВИАМа) своих специалистов, где их общими усилиями был создан хороший сплав, существенно повышающий живучесть конструкции за счет замедления скорости роста трещин.
548
Благодаря Елизавете Аветовне на самолете Ан-124 были одновременно проведены: сначала усталостные, а потом – статические испытания. Такое совмещение оказалось возможным благодаря тому, что самолет был задуман как «эксплуатационно живучий». Оно оказалось вполне разумным еще и потому, что машина эта очень дорогая, и выпущено их немного. Добиться такого совмещения было очень непросто, но несмотря на сопротивление, она этого добилась. И достигла таким образом не только экономии средств, но также существенного сокращения сроков проведения испытаний и ввода самолетов в строй. Причем вместо стандартного (для военно-транспортных самолетов) срока службы 4000 полетов Шахатуни довела его до 12 000 полетов, что характерно для самолетов гражданской авиации.
Что отличало Е.А. Шахатуни, она, как никто другой из ее коллег в других ОКБ, старалась решать вопросы прочности с учетом смежных дисциплин. Она интересовалась буквально всем: аэродинамикой, нагрузками, системой управления, конструкционными материалами, аэроупругостью… К этому же, очевидно, учась у нее, пришел также В.В. Сулименков, но после машины Ту-154 (для которой потребовалось неоднократно перепроектировать крыло). На Ту-204 важные исследования флаттера были проведены в летных испытаниях, и в этом тоже было некое следование опыту Шахатуни».
Не случайно ресурс транспортного самолета исчисляется не в часах полетов, а в количестве его полетов. В связи с этим вспоминается информация в Интернете об О.К. Антонове: «В авиации нет мелочей. Но все же отдел прочности в антоновской иерархии конструкторских приоритетов занимал первое место. Его в фирме ОКА много лет возглавляла лауреат Ленинской премии Елизавета Аветовна Шахатуни, один из лучших, по убеждению Генерального, прочнистов Союза. А еще он сказал, что Шахатуни – автор открытия: самолет стареет не от налетанных часов, а от количества взлетов и посадок».
Пояснения дает Е.А. Пояснения дает Е.А. Пояснения дает Е.А. Шахатуни; рядом О.К. Шахатуни; рядом О.К. Шахатуни; рядом О.К. Шахатуни; рядом О.К. Антонов и Ю.А. Антонов и Ю.А. Антонов и Ю.А. Антонов и Ю.А. Гагарин Гагарин
549
Неугомонной Елизавете Аветовне Шахатуни принадлежала еще одна новаторская идея экономного и оперативного проведения «совмещенных» статических и усталостных испытаний самолетов. При этом одно крыло самолета предназначалось для испытаний статических, а другое его крыло – для усталостных. Это рискованное предложение требовало особенно тесного взаимодействия расчетчиков и экспериментаторов, только при этом достигалась необходимая точность исследования прочности конструкции. И в этом также была позитивная суть синергетического подхода Шахатуни, то-есть такого подхода, при котором отдельные элементы системы обеспечения прочности имеют гораздо большую эффективность при их совместном использовании. В современной практике мелкосерийного самолетостроения такой подход оказался и жизненным, и, по сути, единственно возможным.
Во многом в своих начинаниях Елизавета Аветовна опиралась на опыт и конструктивную критику специалистов ЦАГИ. В приветственном послании Е.А. Шахатуни по случаю ее 95-летия прочнисты ЦАГИ писали: «Мы, уже весьма немолодые Ваши единомышленники и друзья, помним, любим и глубоко уважаем Вас – человека с большим авторитетом крупного руководителя и талантливого инженера в авиационной промышленности. В период интенсивного развития авиации, когда успешно создавались разнообразные самолеты замечательного Опытного Конструкторского Бюро им. О.К. Антонова, любые самые сложные научные и технические проблемы прочности в самолетостроении успешно решались благодаря Вашей эрудиции, умению работать с людьми, высокой культуре поведения и редкому человеческому обаянию».
Этот свой очерк я послал в Германию, живущему там крупному ученому в области усталостной прочности, многие годы проработавшему в ЦАГИ профессору В.Л. Райхеру.
Он прислал очень теплое ответное письмо, в котором привел и свои воспоминания о Е.А. Шахатуни: «Получив «классическое» авиационное образование в МАИ и долгие годы работая специалистом по прочности в ОКБ О.К. Антонова, она уже в 1950-х годах глубоко осознала актуальность и важность ресурсной проблемы и в условиях своей практической деятельности заместителя главного конструктора стала ведущим специалистом и в этой области. Обладая незаурядными способностями, ясным умом и «железным» характером она очень много сделала для внедрения «ресурсного мышления» в коллектив прочнистов ОКБ. Хорошо понимая суть дела и активно используя все свои способности и возможности, Елизавета Аветовна сумела добиться очень многого. Я думаю, что этому способствовало и то, что она некоторое время была супругой Олега Константиновича, а после формального разрыва осталась в ОКБ, сохранив
550
огромное уважение как с его стороны, так и со стороны сотрудников. Например, в ОКБ был построен крупнейший в Европе зал с так называемым силовым полом, где могли проводиться статические испытания таких гигантов, как грузовой самолет Ан-124 «Руслан». Ей принадлежит неординарная идея (и ее осуществление!) совмещения усталостных и статических испытаний на одном и том же экземпляре самолета, что привело к многомиллионой экономии применительно к тому же «Руслану». Под ее руководством в ОКБ воспитан большой коллектив специалистов-усталостников. В то же время она проявляла присущую ей поистине материнскую заботу о жизни вообще всех работников ОКБ, за что среди сотрудниц получила меткое прозвище «Мама Вета»...»
Любопытное совпадение. Там же в Германии живет сейчас крупный советский и российский ученый в области мостостроения Михаил Исаакович Казакевич (очень яркий и много работающий человек, кстати сказать, племянник выдающегося писателя Эммануила Казакевича). Он прочел очерк о Елизавете Аветовне, которую лично не знал, и поделился своими воспоминаниями, напомнившими вновь, как тесен мир.
В Киеве строился вантовый мост. По всем признакам была велика опасность возникновения интенсивных колебаний вант при достаточно сильном ветре. Поэтому предусматривалось установить на этом мосту изобретенные Казакевичем стабилизаторы вант. Они представляли собой некоторую упругую связь вант с сухим трением. По решению высшего партийного руководства (это было примерно в 1990 году), надо было разместить заказ на изготовление стабилизаторов в ОКБ О.К. Антонова. Естественно, требовалось убедиться предварительно в том, что предлагаемое решение действительно полезно. Автор проекта поехал в ОКБ О.К. Антонова. Он рассказывал потом Казакевичу: «Меня познакомили с очень авторитетной в КБ, ужасно строгой дамой, с армянской, притом редкой фамилией, по-видимому, связанной с особым родом. Даме стали объяснять суть заказа их фирме по изготовлению деталей для нового, вантового моста. О сооружении моста она, конечно, знала. Очень заинтересовалась проблемой. Было известно, что она – не ученый, но инженер, сильнейший в авиационной отрасли страны специалист-практик в области прочности. Сразу вникнув в суть проблемы, она спросила о спектре частот вант. Узнав, что обсуждаемое предложение по предотвращению колебаний вант исходит от профессора по мостам, она сказала: «Я Вас поздравляю: это будет работать! Это эффективно и работоспособно».
551
После этого на антоновском заводе были оперативно изготовлены необходимые элементы системы стабилизации вант строившегося моста. Между прочим, после того, как они были изготовлены, опытные монтажники заявили: «Мы эти «сопли» вешать не будем!» Не предусмотренные начальным проектом (пока к проектированию еще не привлекли специалиста в области аэроупругости и аэродинамики мостов профессора Казакевича), они валялись на берегу. Но в октябре месяце задули ровные, сильные ветры. Начались такие колебания вант, они так стучали друг о друга, что те же монтажники быстро сбежали с моста с визгом и матом. Тут же были приглашены промышленные альпинисты, которые установили на вантах изготовленные антоновцами элементы системы стабилизации вант – на всех, кроме одной. Таким образом хотели наглядно продемонстрировать, насколько эффективно реализуемое решение. Когда на мост приехал руководитель республики В.В. Щербицкий, он с возмущением потребовал немедленно остановить жуткие колебания той самой единственной ванты. На его глазах альпинисты установили последние связки вант. «Прошло 20 с лишним лет, – не без гордости говорил М.И. Казакевич, – с тех пор ванты стоят – не шелохнутся!»
Каждая из вант имеет свою длину, свое натяжение и свою частоту колебаний. Это означало, что при любом направлении ветра какая-нибудь из вант неизбежно начнет колебаться. Соединив ванты связями, заменив дискретный спектр частот непрерывным и «размазанным», ученый добился того, что любое колебание любой ванты передавалось соседним и гасилось ими. «Эта удивительная женщина, Елизавета Аветовна Шахатуни поняла это мгновенно, – благодарно говорил Михаил Исаакович, – и после этого оперативно на заводе изготовили все необходимое нам оборудование».
Направление главного удара Направление главного удара Направление главного удара Направление главного удара Направление главного удара Направление главного удара
552
Не могу не отметить также, что с этим очерком ознакомилась и Анна Олеговна Антонова. Помимо добрых слов она прислала среди прочих фотографий одну особенно символичную: Елизавета Аветовна Шахатуни в окружении и при абсолютном внимании выдающихся мужчин (Олега Константиновича Антонова, Ивана Степановича Силаева, Петра Васильевича Балабуева, крупных военных чинов…) докладывает что-то у самолета; свои слова она сопровождает энергичным, почти «суворовским» жестом, указывая направление главного удара…
Елизавета Аветовна знала, что я хочу рано или поздно написать о ней, так же, как о других выдающихся людях, кого довелось узнать. Она относилась к этому более чем сдержанно. «Чтоб не канули в Лету», – сказал я, как бы «оправдываясь». Она ответила тихо: «Всё канет…»
Юрий Николаевич Шогин Гениальный изобретатель Стив Джобс незадолго до своей кончины сказал: «Смерть, наверное, самое лучшее изобретение Жизни…» Зная, с какими болями, с какими переживаниями, уходил из жизни Юрий Николаевич Шогин, казалось, понимаешь смысл этих горьких слов. Но как оказалось, – не понимаешь… Видя непередаваемые муки любимого человека, Наташа, его жена, спросила с состраданием: «Ты хочешь жить?» «Очень!» – тихо ответил он. Человек мужественный, он чувствовал, что осталось жить совсем немного, но не сдавался и боролся до конца – за каждое мгновенье Жизни…
Юрий Николаевич умирал в больнице, которую построил. Он помог в своей жизни стольким людям, а ему не мог помочь никто. Врачи, родные, близкие делали всё, что могли, как могли, но были бессильны…
Мы были родными людьми. Он стал для меня олицетворением кровного единства русского и армянского миров: в нем было столько широты и твердости от отца, русского боевого офицера, и столько теплоты, душевной щедрости от матери-армянки… Он так искренне и сладко говорил: «Ахпер-джан!» К тому же, мы были товарищами, окончившими один институт – МАИ.
Юрий Николаевич Шогин Юрий Николаевич Шогин Юрий Николаевич Шогин Юрий Николаевич Шогин Юрий Николаевич Шогин
553
Ю.Н. Шогин останется в памяти жуковчан (особенно старшего поколения) как настоящий, рачительный хозяин города в 1984-1991 годах, когда он возглавлял горком партии. Энергичный, мудрый человек, он сделал много для Жуковского, для всех его жителей еще в те далекие времена, когда каждый кирпич приходилось выбивать с боем. Но это были и те времена, когда жуковчане жили во всё более ухоженном, красивом городе, когда событием становилось строительство каждого нового жилого дома, сквера, кинотеатра, филиалов МАИ, МФТИ…
Максималист, Шогин был человеком масштабным. Он никогда не гнушался никакой работы – ни самой малой, ни самой черновой. Но особенно ярко проявился его талант в действительно крупных проектах. Талантливый инженер и ученый, выпускник МАИ, заявивший о себе уже в начале своей работы в ЛИИ при проведении летных испытаний на ряде экспериментальных ракет, Шогин (вместе с коллегами из ЛИИ и других организаций) достиг поистине выдающихся научных и инженерных результатов – мирового уровня – в создании и испытаниях серии знаменитых беспилотных исследовательских аппаратов «БОР». Именно они, особенно первый в мире орбитальный воздушно-космический аппарат с несущим корпусом «БОР-4», сыграли исключительно важную роль в последовавшем затем создании и успешном беспилотном полете воздушно-космического самолета «Буран» – и не только его. Коллеги Шогина из ЛИИ, благодарно согревая его в последние дни жизни, подарили ему большую фотографию с изображением шести БОРов и ряда гиперзвуковых летательных аппаратов (помимо наших это и американские X-38, «Dream Chaser», «HL-20»…). Под фотографией подпись: «След наших БОРов в аэрокосмической технике». Это и личный след Ю.Н. Шогина, которым он был вправе гордиться, но говорил всегда о заслугах большой, слаженной, талантливой и смелой команды ЛИИ и его партнеров – ракетчиков и моряков.
Но так сложилось, что параллельно с плодотворной научной работой и защитой диссертации (как раз по теме БОРов) Шогин вынужден был заняться большой общественной работой – его избрали секретарем парткома ЛИИ.
Ю.Н. Ю.Н. Шогин с родителями и сестрой Шогин с родителями и сестрой Шогин с родителями и сестрой Шогин с родителями и сестрой Шогин с родителями и сестрой Шогин с родителями и сестрой Шогин с родителями и сестрой Шогин с родителями и сестрой Шогин с родителями и сестрой
554
Произошло это в такой период в истории отечественной авиации, когда значение института в самых разных направлениях развития науки и практики летных испытаний трудно было переоценить. Естественным продолжением этой работы, хоть и необычным для города, где определяющую роль играл всегда ЦАГИ, стало избрание Ю.Н. Шогина первым секретарем горкома партии.
Вот тогда-то особенно ярко проявились его неугомонный творческий характер, некая одержимость даже, жажда и умение находить наиболее важные направления коллективной работы при ограниченных ресурсах.
Жуковский был тогда поистине уникальным городом – закрытым городом, и вместе с тем – признанным научным центром авиационной отрасли! Но сколько же у него было прорех! Только-только город избавился от чумовых, вросших в землю бараков, острейшая жилищная проблема била и по старожилам города, его строителям, основателям, и по молодым, приехавшим в город специалистам, призванным «влить новое вино в старые меха». Масса проблем была со здравоохранением – и взрослых, и детей. Очереди в детских садах и яслях, переполненные школы…
Прежде всего Шогин стал строителем. При нем были сданы три школы, пять детских садов, множество жилых домов. С объезда и обхода строек, с профессиональным, оперативным решением возникавших проблем начинался его ранний рабочий день. Он мог продолжиться в ЦАГИ, ЛИИ, других НИИ города, на домостроительном комбинате и деревообрабатывающем заводе, в самых высоких московских кабинетах – до позднего вечера.
Его захватила грандиозная задача строительства уникальной в масштабах столичной области многопрофильной больницы. Строительство явно буксовало. Шогина вызывали на заседание обкома партии, грозя самыми жесткими карами за то, что он не соглашался принять от строителей «титульную» больницу, ставя под удар «святое» – социалистические обязательства области на пятилетку. Он сумел убедить всех, что в
Среди участников высокого партийного форума Среди участников высокого партийного форума Среди участников высокого партийного форума Среди участников высокого партийного форума Среди участников высокого партийного форума Среди участников высокого партийного форума Среди участников высокого партийного форума Среди участников высокого партийного форума Среди участников высокого партийного форума
555
строительстве – масса недоделок. Больницу сдали через год напряженного труда, 30 декабря 1986 года. Притом через неделю она, полностью оборудованная, приняла уже первых больных. Потом были уже тысячи пациентов – самых разных, благодарных людей.
Как истинный хозяин Шогин стремился строить не только масштабно, но и красиво, надолго, добротно. Многие помнят, что в здании нынешней мэрии («Белого дома») изначально находился горком партии. Его строительство заканчивал Шогин, и именно он добился замены предусмотренной проектом серой штукатурки этого здания белокаменной облицовкой. Для этого потребовалось, ни много, ни мало, выйти на первого помощника генерального секретаря ЦК КПСС Ю.В. Андропова.
Мечтой и ближайшей практической задачей Юрия Николаевича было строительство в городе многопрофильного спортивного центра для массовых занятий физической культурой молодых и старых жуковчан. Был уже разработан московскими архитекторами добротный проект: ледовая арена, легкоатлетический манеж, спортзалы и несколько ванн бассейна. Была выбрана площадка под большое строительство в Колонце и подготовлено бюджетное финансирование Министерства авиационной промышленности в размере, гигантском по тем временам! Был еще один столь же масштабный план, также одобренный и практически согласованный в МАП: строительство учебного городка, объединявшего корпуса МАИ, МФТИ, ЖАТ и ПТУ, их общежития, дом быта и спортивный центр…
Никто не слышал от Шогина: «Я!» Более того, вспоминая эпопеи строительства больничного комплекса, а также многосложных молодежного жилищного комплекса и водовода из Заозерья, он с восхищением рассказывал о вкладе в их реализацию заместителя начальника ЦАГИ по строительству В.К. Соловьева, обладавшего и способностью заглянуть в завтра, и умением сегодня гибко решать сложнейшие вопросы на разных уровнях, вплоть до Госплана СССР. Многое было сделано Шогиным в тесном взаимодействии именно с ним и с другими городскими руководителями. Такие высокие профессионалы, как Г.П. Свищев, Н.С. Строев, В.В. Уткин, А.Д. Миронов, служили Ю.Н. Шогину, по его
Ю.Н. Шогин, Шогин, 2010 -е годы е годы
556
признанию, примером в организации масштабной, ответственной работы и вместе с тем – эталоном подлинной интеллигентности.
Юрий Николаевич никогда не был в партийных шорах. Он хорошо знал разницу между партийной дисциплиной и личной свободой. Он стал членом партии, еще учась в МАИ. Вполне возможно, уже тогда он думал о большом своем личном предназначении, о яркой карьере – иначе ее сделать было сложно. Но, скорее, он был из тех, кто, видя огрехи в нашей жизни (а их было множество), говорил себе: кто же, как не я, должен избавляться от неправедного и дурного в нас. С уважением и пониманием он относился к тем в его ближайшем окружении, кто в партию не вступал. Он не был ортодоксом – ни в большом, ни в малом. Напротив, – был рассудительным, мыслящим человеком, умевшим понять другого, если его доводы оказывались убедительными. При всей его требовательности замечательным его качеством было желание и умение сказать доброе, искренне порадоваться и за малый успех товарища. Для него всегда были наполнены его собственным, глубоким смыслом понятия чести, благодарности, дружбы…
Не только строительных, но и иных, важных для города планов, связанных и с постановкой научных исследований в НИИ города, и с совершенствованием школьного образования, с элементарными чистотой и порядком, у неугомонного Шогина была полна голова. Работала надежная, слаженная команда. По мнению многих, именно при Шогине Жуковский как город авиационной науки достиг пика своего развития…
Но вскоре в стране начались невразумительные реформы. Одними из первых под «каток» «преобразований» попали выдающиеся ОКБ и заводы передовой, авиационной отрасли. Объектами массового строительства стали роскошные особняки «новых русских». Среди «новых» оказалось немало бывших коммунистов. Шогин без громких слов остался верен идеалам (но не догмам) своей партии. Прекрасно видя ее промахи, с которыми всегда, как мог, боролся, Юрий Николаевич до конца своих дней оставался верным тому выбору, который сделал еще в молодости.
Он жил просто и скромно – и во времена, когда был первым секретарем горкома партии, и потом, – до последнего своего часа… Немолодой, не дедушка даже, а уже – прадед, он своим горбом построил уютный дачный дом для любимых детей и внуков. С любимой женой и «главным агрономом» Натальей Валентиновной он, человек наредкость жизнерадостный, хотя и битый судьбой, охотно трудился на своем «участке» и на сельскохозяйственной ниве. Всегда любил русскую баньку. Построил ее собственными руками. И рад был попариться, а потом и пропустить чарочку – другую в кругу давних и верных друзей, любимых родных. (Кстати, и во
557
времена, когда партия вдруг поднялась на непримиримую борьбу с пьянством, Шогин хоть и проводил общепартийную «линию», сохранил трезвую голову и никогда не терял квалификацию замечательного тамады…)
Он был по-настоящему государственным человеком. Главной его заботой последних лет, как и всей жизни, оставалось никак не личное благополучие. Главным его переживанием было плачевное состояние дел в отечественной авиационной науке и отрасли. Его всегда волновали планируемые масштабные преобразования в Жуковском, грамотный выбор приоритетов. Он не ограничивался словами. Он действовал – используя доступные ему средства. Не случайно он стал одним из инициаторов организации (с первых шагов, еще в 1987 году) Международного аэрокосмического салона – МАКС. Яркий авиационный ученый и истинно талантливый организатор, Шогин вместе с коллегами проделал огромную, неоценимую работу, чтобы наш салон встал в ряд самых значительных событий мировой авиационной жизни. И это при том, что жизнь собственной авиационной отрасли еле теплилась… Особо значительна роль Шогина в масштабном привлечении перспективной молодежи к работе авиасалонов.
Личность, наредкость многогранная и одаренная от природы, гармоничная, Юрий Николаевич обладал глубокими и широкими знаниями. Здоровое любопытство и любознательность, опыт столь разнообразной и важной работы, богатый житейский опыт человека из среднеазиатской глубинки – всё это позволило ему подняться до самых высоких московских трибун. Всё это было заложено трудным военным детством: и любимым строгим отцом, боевым офицером, прошедшим войну, и любимой мудрой мамой-труженицей, воспитавшей троих детей. Юра был старшим и был гордостью для любимых брата и сестры. В окружении родных и близких он не уставал повторять: «Главное в жизни – любовь…»
Замечательным учителем Шогина в ЛИИ, которого он особенно часто вспоминал, был профессор В.С. Ведров. Но многого Шогин добился сам – ценой самообразования и неустанного труда. При том, как бы высоко он ни поднимался (а он участвовал в самых высоких партийных форумах страны),
Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе Ю.А. Нагаев, Н. Шогин, Р.Овсянников на МАКСе
558
он всегда оставался простым, доступным, отзывчивым. Человек глубокий, остроумный, признанный формальный и неформальный лидер, Шогин умел предметно разговаривать с кем угодно – с высшими партийными руководителями страны, с академиками, генеральными конструкторами, с зарубежными коллегами, с прорабом на стройке, милиционером...
Однажды в бытность его первым секретарем Жуковского горкома партии, мы возвращались из Москвы на его машине. Он был за рулем и необычайно живо рассказывал о своем визите к одному из неприступных заместителей министра – в связи с безотлагательными городскими заботами. На довольно свободном тогда Садовом кольце мы подъехали к пересечению с широкой улицей, и Юрий Николаевич, к моему изумлению, вдруг остановился перед только что загоревшимся зеленым светом светофора. При этом он продолжал увлеченно рассказывать, как ему удалось убедить несговорчивого поначалу чиновника и выбить нужное для города «Дождавшись» красного сигнала, он тронулся навстречу поперечному потоку машин – на виду у онемевшего милиционера с жезлом, который поджидал нас с квадратными глазами за перекрестком. Юрий Николаевич, сосредоточившись, наконец, и благополучно «просочившись» сквозь «поперечные» препятствия, остановил машину у обочины и пошел к стражу порядка. Минут через пять он вернулся. «Сколько?» – спросил я у него. «Ни копейки! Я рассказал ему о наших городских проблемах. Он проникся…»
Шогин был собран и принципиален в главном. Он не был трафаретным «бойцом партии», он был Бойцом. Он бывал нередко резок, тверд в своих убеждениях. Но вместе с тем не терял гибкости в суждениях, оценках, отношении к сложным проблемам. Ему было непросто, когда он, представляя власть города авиационной науки практически отвечал, как он сам понимал, за состояние дел в отрасли. Ему стало особенно сложно (но он никак не потерялся), когда, существенно понизив «градус своей общественной жизни» и будучи избранным депутатом городского совета, он оказался, по сути, в оппозиции к власти.
Многие из нас далеки от политики, хотя бы потому, что слабо информированы в истинных фактах, на которых она выстроена (так, к тому же, проще оправдать собственную пассивность). Но трагедия вырубки нашег
Ю.Н. Шогин, 2010 Шогин, 2010 -е годы е годы
559
о леса на какое-то время сделала политиками всех, кто не терпит варварство, наглость, ограниченность. Эту дорогу и поныне пытаются рядить в благообразные одежды. Шогин был одним из немногих, кто громко и взвешенно, горячо и нервно протестовал (может, потому болезнь его и обострилась). Он выступал не против дороги. Он ратовал за поиск имевшейся альтернативы, при которой сохранится вековой реликтовый лес, ниспосланный как бесценный дар природы – не только нам, но и будущим поколениям.
Шогин никогда не был белым и пушистым, он не был соткан из одних достоинств. Многие годы он был активным участником непростых, противоречивых событий. У него, человека прямого, было, конечно, и немало оппонентов. Но сколько же – единомышленников и признательных ему людей. Многие, очень многие, помнят всё то доброе и значительное, что связано у нас с именем этого яркого и «своего» человека.
На прощание с Юрием Николаевичем пришел весь город: и те, кто был всегда вместе с ним, и те, кому он вольно или невольно когда-то и в чем-то противостоял. Добрые, признательные слова говорили и те, и другие. После всех официальных ораторов попросила слово женщина, далекая от микрофона. Она говорила о самом простом и – особенно проникновенно: «Уже говорилось о том, как Юрий Николаевич любил молодежь, как много и творчески он общался с ребятами гимназии № 1. Никто этого не знает, но долгие годы Юрий Николаевич своими сбережениями и добрым, отцовским вниманием очень помогал совсем маленьким детям – нашему детскому дому…» Позже, на отпевании отец Николай Струков, с которым Юрия Николаевича связывала давняя духовная дружба, скажет о том же: о многих добрых делах Юрия Николаевича никто никогда не узнает. Потому что он их делал негромко…
Не помнится, чтобы кто-то еще в последнее время удостоился в нашем городе таких искренних прощальных почестей, таких слов благодарности за за столь яркий пример бескорыстного служения людям, профессии, городу, стране. И не было у нас еще такого, чтобы кто-то еще, кроме героев-летчиков, удостоился столь редкой чести – прощального пролета истребителя над городом…
Полвека рядом с нами жил и работал светлый, мужественный, красивый, человек, истинный Гражданин – города и страны. Потеря большая – не только для родных, близких, друзей Юрия Николаевича. Невосполнимая потеря – для всей отечественной авиации, для которой он сделал немало в пору ее расцвета и за которую боролся в ее трудные времена – вплоть до последнего своего часа.
560
Надежды мало, но, может быть, повторится нередкое в нашей истории чудесное «благо»: своих пророков и мудрецов мы начинаем слышать, когда они перестают говорить…
Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас Ю.Н. Шогин с внуком Андрюшей; пожелаем ему в будущем более чистого неба, чем у нас сейчас
561
Заключение
Наш народ (и в Армении, и во многих странах в мире, куда он вынужден был эмигрировать, избегая притеснений и физического уничтожения), в отличие от его по-своему умных, хитроумных и коварно целеустремленных врагов, оказался разобщенным, пассивным, дезорганизованным, лишенным дальновидных, гибких и самоотверженных лидеров, политических, военных, хозяйственных… – в условиях, когда над страной и над всем армянством нависла реальная, неуклонно возрастающая угроза исчезновения. Несмотря на обилие глубоких политологов, журналистов, влиятельных общественных деятелей в сытой, размагниченной диаспоре, несмотря на то, что объективное международное право явно на стороне Армении (но никак не Турции, Азербайджана), мы проигрываем нашему беспредельно лживому, но более организованному, циничному и жестокому, более многочисленному и гораздо лучше нас вооруженному противнику.
А он уже почти открыто провозгласил своей глобальной задачей – уничтожение армян на их исторических (уже присвоенных и присваиваемых каждодневно) землях – для создания Великого Турана – от исторического Константинополя до Якутии.
Вольно или невольно этому в последние сто лет способствует великая страна, которой Армения всегда, ценой неисчислимых жертв, была верным союзником, – Россия. Выстраивая свои отношения с Турцией, руководители России последних ста лет словно забыли слова русского генерала, участника одной из множества Русско-турецких войн, 1877-1878 годов, генерала от инфантерии Леонида Николаевича Соболева: «Турцию нам следовало бы истощать, а не поддерживать, ибо с этой державой всякие уступки вредны и ошибочны».
Проигрываем мы сегодня не только на поле боя, но и в информационной войне, в которой с нашей стороны принимают активное участие лишь отчаянные и бесстрашные, патриотично настроенные единицы (в том числе из диаспоры). Богатый противник не жалеет средств на чиновников, политологов, историков, журналистов-фальсификаторов у себя в стране и за рубежом для создания негативного образа армян, их истории и географии и формирования антиармянских настроений – ежечасно, по всему миру.
К горькому сожалению, мы не используем завидный системный опыт, по крайней мере, двух древних и мудрых, трудолюбивых и изобретательных народов, израильтян и японцев, их весьма и весьма эффективную систему
562
выживания, консолидации, жизни и процветания в сложнейших условиях. Нельзя не изучить и применить у себя опыт нейтральных стран – той же Швейцарии, Финляндии, Австрии – это ли не еще один пример для Армении. Наш противник на протяжении десятилетий виртуозно сидит на двух, а то и трех политических стульях. Вот и сейчас, когда против России воюет (на ее братском, украинском поле) практически весь Запад, она, естественно, крайне заинтересована в поддержке члена НАТО Турции и Азербайджана. В свою очередь, Европейский Союз, стремящийся к независимости от российских энергоносителей, усиленно «обхаживает» Азербайджан и Турцию. Евросоюз, как и Россия, как и США, знают о свободном референдуме в самоопределившемся Арцахе (Карабахе), знают о том, что международное право на стороне нелегитимно раскроенной и ограбленной в начале XX века Армении. Но Америка не может простить Армении того, что она входит в военный и экономический союз с Россией. Да и России, как и Европе, крайне ослабленная после развала Советского Союза Армения, с ее некогда мощным научным и оборонно-промышленным потенциалом, не нужна в такой мере, в какой и ей необходим нефтеносный и газоносный Азербайджан.
Выдающиеся ученые, инженеры, политические и деловые люди, военачальники, деятели культуры, которыми народ Армении (и в значительной мере это Арцах) щедро одарил прежде всего свою союзницу Россию и свою большую Родину Советский Союз, – эти мудрецы, как сейчас оказывается, мало что значат на весах истории. Их роль в обороноспособности, социальном и экономическом благополучии великой страны легко забывается ее власть предержащими. И уж во всяком случае недооценивается (и «равноудаленным» русским народом), что Россия потеряет, если она (как и Армения) потеряет Арцах, а вслед за ним и Армению.
К сожалению, не всем очевидно, что сегодня «мирный договор», которого добиваются от побежденной во второй карабахской войне Армении, естественно, на своих, коварных условиях, Азербайджан и Турция, означает с неизбежностью «освобождение» Арцаха (а вслед за ним – лишь с отсрочкой по времени – и нынешней территории Армении) от армян. Эта нацистская, по сути, технология отработана в Карсе, Ардагане, Эрзеруме, Нахичеване… Она реализована сегодня, в частности, в моем родном селе Азох, в городе Шуши. Армяне, жившие там веками, дали миру несколько выдающихся героев этой книги. В течение 44 (!) дней малочисленная боевая группа добровольцев Арцаха героически противостояла вооруженной до зубов (Турцией, Россией и Израилем) армии Азербайджана во главе с турецкими советниками, подкрепленной наемниками с Ближнего Востока. В
563
итоге «победы» над крошечным Арцахом «победители» громогласно добились сегодня изгнания армян Азоха и Шуши из родных мест. Мир и не заметил нашей трагедии…
Как же сложно политическим лидерам будущей Армении! Ведь необходимо в таких условиях при всей первостепенной важности для нас столь прагматичной (до слепоты!), по сути, отвернувшейся от нас сегодня России, налаживать и использовать добрые отношения также и с США, Ираном, Францией, Китаем, Индией, арабским миром… – с тем, чтобы в дальнейшем (не сегодня, не завтра, но послезавтра обязательно) наладить необходимые конструктивные, равноправные отношения со столь агрессивными сегодня, могучими соседями.
Умыла руки (по большому счету) сытая, разобщенная, весьма равнодушная к судьбам исторической Родины диаспора. Закрыла глаза сегодняшняя прикормленная, припугнутая, прирученная внешними силами, разрозненная политическая, военная верхушка в самой Армении. Чувство безысходности охватило значительную часть бедствующего в стране без ясных перспектив экономического, социального, политического развития населения – прежде всего в Арцахе. И в такой обстановке надежда на возрождение Армении, на цивилизованное будущее страны, ее народа, как мне представляется, только на самих себя, на горстку соотечественников-мудрецов, способных, объединившись, пробудить народ в Армении и в диаспоре, поднять его волю к сопротивлению, боевой дух, уровень политического видения, образования, экономического, социального, военно-оборонного развития и как итог добиться главного – решимости выстоять, чтобы не исчезнуть как государство, чтобы жить – мирно и достойно.
Эта книга благодарно обращена к той спасительной горстке самоотверженных, видящих нашу национальную проблему гораздо глубже, чем я, мудрецов: политиков, ученых и деловых людей, экономистов и журналистов – с признательной благодарностью за само стремление к конструктивному решению проблем неотложных, тактических и, главное, – стратегических, фундаментальных проблем отдаленной перспективы. Книга эта обращена к тем, кто готов поддержать эту героическую горстку патриотов. Большая надежда в этом – на активную, мыслящую молодежь, в ком пробудится не только чувство гордости за свою нацию, чувство гордости за ее выдающееся прошлое в мировой истории, за ее былые достижения в мировой науке, образовании, культуре, но и боль, озабоченность из-за нависших над страной угроз, стремление и готовность лично, по мере своих сил быть полезным своей многострадальной Родине – государству Армения.
564
Давно известна простая и конструктивная истина: в поисках виноватого начни с себя. Самокритично, вновь и вновь, надо признать, что во многих наших бедах виноваты, прежде всего, мы сами.
Вспоминаю свои столь разные встречи с соотечественниками.
На давней уже, 1960-х годов, студенческой шабашке в сибирской глубинке рядом с нашим строительным отрядом работали «бичи» из Армении. Отличные строители, непьющие, в отличие от непросыхающих местных, хорошо зарабатывавшие, отсылавшие трудовые деньги родным в Армению, где умелым труженикам не находилось столь же прибыльной работы. Больно было видеть, что некоторые завели здесь вторые семьи…
Другая встреча. На неожиданном празднике, примерно году в 2017-м, местной армянской общины во дворце культуры в соседнем городе Раменском. Еще недавно армян в нашей округе можно было пересчитать по пальцам. Самым известным и авторитетным был начальник крупного строительного треста Агаси Арутюнович Саакян, распределенный сюда, как и все известные мне соотечественники, после окончания института. Так вот, поразило то, что теперь огромный зал оказался полным, полным незнакомых мне молодых, крепких, преуспевающих мужчин с женами, с жизнерадостными детьми, к которым со сцены обращались спонсоры с призывом не забывать родной язык и культуру…
Третья встреча в Лос-Анджелесе. Моя дочь, родившаяся в России, окончившая МГУ, волею судеб оказалась там с семьей. Во время редких командировок мне было приятно видеть, что ее и ее детей окружают замечательные армянские семьи и друзья: видные педагоги, врачи, ученые… Они регулярно тепло встречаются, и круг их доброго общения постоянно расширяется… за счет родных из Армении.
В моем родном городе Жуковском мои армянские друзья, распределенные в его научные центры после окончания различных институтов, также регулярно встречаются – уже в наши дни – для конструктивного обсуждения всё более и более обостряющихся проблем Родины-матери – Армении.
Что общего в этих моих встречах с соотечественниками?
Нам всем хорошо, тепло и сытно!
Но когда матери плохо, плохо до безысходности, дети стараются быть рядом с нею. В моем кругу в прошлом оказался лишь один человек, вернувшийся на Родину. После Спитакского землетрясения это был выдающийся строитель Агаси Арутюнович Саакян.
565
И вот в наши уже дни, после 44-дневной войны, на Родину перебрался один из моих младших товарищей родом из Арцаха, ученый, выпускник знаменитого «Физтеха» Роберт Гургенович Джангирьян. Добрый пример одного из мудрецов, о которых эта книга! Эти люди не только осознают, что наше спасение зависит только от нас самих, от нашей сплоченности, политической мудрости и гибкости, мужества, готовности на самопожертвование, трудолюбия, наконец. Они действуют.
Мне 85 лет. Я не нужен своей стране – Армении – как боец с ружьем или как землепашец… Но как же хотелось быть ей полезным…
И как же хотелось быть полезным моей России. Так же, как ей были полезны преданные (ей и ею) мудрецы нашей книги…
Сейчас над нашей родиной – Арменией нависла беда. Беда эта, повторяюсь, прежде всего, – в нас самих. Мы словно забыли старую истину, что стая львов во главе с бараном слабее стада баранов во главе со львом. Но первая наша задача – это даже не обретение, наконец, достойного национального лидера. Это мобилизация всех наших главных исторических резервов, позволивших нам выстоять в веках. Это неустанное налаживание работы экономики, в частности, инновационной оборонной промышленности, всемерное повышение уровня образования, медицины, культуры, это расширение круга союзников, создание мощной и умной оборонительной армии. Мы не можем надеяться в этой труднейшей работе на кого-либо. У всех – свои интересы, и никто не должен за нас делать то неимоверно трудное, что мы должны сделать сами, чтобы выстоять – и сегодня, и завтра, и послезавтра.
Бывший министр иностранных дел Азербайджана Тофик Зульфугаров заявил 15 мая 2022 года: «У Армении сейчас очень серьезные проблемы: 10 миллионов азербайджанцев с одной стороны, 80 миллионов турок с другой, ослабленная Россия, занятый своими проблемами и не имеющий здесь серьезных основ Запад, недавно убежавший из Афганистана. Армяне реально видят перед собой азербайджанского солдата и турецкого солдата. И если они не одумаются и будут продолжать слушать своих «доброжелателей», то их ждет нехорошее будущее».
Хотелось бы верить, что ни угрозы Армении новоявленных строителей Турана, ни равнодушие цивилизованного мира к подобным угрозам, не сломят армянский народ, и он, собрав воедино все свои силы, гений своих мудрецов сможет защитить и свои земли, и свое будущее. Армян не удалось ассимилировать и убрать с мировой арены ни просвещенным древним грекам с их культурой, ни высокоорганизованным римлянам с их почитанием закона, ни гибким персам с их коварством. Надеемся, это не удастся и
566
целеустремленным туркам с их ненасытной кровожадностью. Норвежский ученый, Лауреат Нобелевской премии Фритьоф Нансен писал: «История армянского народа – сплошной эксперимент на выживание… Резня, которая началась в 1915 году, не имеет аналога в истории человечества. Действия младотурок планировались методичнее, следовательно, были опаснее. Погромы Абдул-Гамида кажутся пустяками по сравнению с резней, осуществленной современными турками. Дух армянского народа невозможно сломить никакими бедствиями и гонениями».
Нам сегодня жизненно важна срочная системная перестройка всего армянства. Только так мы сможем быть достойными наших предшественников (и в их числе мудрецов-героев нашей книги), сделавших так много в самых разных областях во благо Армении, России, Советского Союза, мира. Только так мы сможем оправдаться перед последующими поколениями за допущенные нами ошибки, потери, поражения последних десятилетий своей многотысячелетней истории. Помимо необходимости оперативной мобилизации на системной основе всех интеллектуальных, экономических, политических, духовных ресурсов Армении, жизненно важна также резкая активизация повседневного взаимодействия эффективно организованного Ядра диаспоры с Родиной. Как первый практический шаг на долгом и трудном пути к жизненно важным для Армении переменам представляется необходимым и естественным, опираясь на историческую, гуманитарную, правовую справедливость, официально обратиться к мировому сообществу, к его авторитетным, независимым международным институтам для легитимного разрешения цивилизационного конфликта и установления долгосрочного достойного мира на Южном Кавказе. Только так, мы сами, изменившись коренным образом, сможем и должны сказать уверенно: «Наше будущее – в наших руках».
567
Оглавление
Вступление 3
Соотечественники 30
Сурен Иванович Агаджанов 30
Иосиф Григорьевич Акопян 58
Матрена Ивановна и Ашот Хачатурович Арутюновы ...................................... 64
Константин Константинович Арцеулов ............................................................. 73
Аветик Игнатьевич Бурназян 82
Эдуард Ваганович Елян 92
Рубен Татевосович Есаян 108
Андpоник Гевондович Иосифьян 112
Pафаил Иванович Капрэлян 144
Гурген Рубенович Карапетян 184
Жасмин и Анатолий Куроповы 205
Константин Иванович Малхасян 237
Андрей Арсенович Манучаров 251
Анастас Иванович Микоян 261
Артем Иванович Микоян 265
Степан Анастасович Микоян 268
Алексей Анастасович Микоян 291
Вано Анастасович Микоян 295
Михаил Сергеевич Минасбекян 327
Артур Асланович Мкртчян 357
Гурген Мкртичевич Мусинянц 364
Авиаконструктор Владимир Михайлович Мясищев и его армяне ................ 420
Валентин Вазгенович Назарян 440
Станислав Владимирович Петросянц ............................................................ 459
Александр Георгиевич Поповьян 463
Вартан Никитович Сагинов 468
Михаил Арменакович Степанян 484
Академик С.А. Христианович и его армяне ..................................................... 494
568
Сергей Александрович Худяков (А. Ханферянц)............................................ 511
Елизавета Аветовна Шахатуни 534
Юрий Николаевич Шогин 552
Заключение 561