Сосновские зарисовки

Краткое содержание: Фавн Стефано привык жить в Сосновке и окучивать дачниц... Но однажды он сталкивается с настоящей богиней!

Стефано сидел на краю речного обрыва и залихватски болтал ногами, выуживая одну за другой черешни из пластикового кулька, лежавшего у него на коленях в бейсболке. Черешней на их станции с немудрёным названием Сосновка торговали проводники идущих с юга скорых и пассажирских поездов. Каждая черешенка была круглобокой, крупной и тугой, по цвету — точь-в-точь как глаза Стефано. Он сунул в рот сразу три ягоды, пожевал и зажмурился от удовольствия, а потом в очередной раз выплюнул косточки за край обрыва. Красота!

— Стёпка! Ты бы хоть в разные стороны плевал, что ли, — раздался позади него чей-то надтреснутый сварливый голос, и Стефано, даже не оборачиваясь, немедля узнал деда Матвея, отставного милицейского капитана, который вечно всех учил жить: своих детей и внуков, приезжих дачников и, конечно, Стефано. Тот лишь вздохнул, покоряясь судьбе.

— Понимаешь же, что всё, что ты в землю кинешь, взойдёт и укоренится, — продолжал бурчать дед, крепкий высокий старикан с подстриженными ёжиком седыми волосами, одетый по-молодёжному, то есть в джинсы и футболку, как и Стефано. — На хрена нам на этом берегу столько черешни? Всё равно она мелкая будет и кислая. Солнца тут у нас не хватает, Стёпка, сам знаешь.

Стефано снова вздохнул. Он знал. Под его смуглой щедрой рукой в Сосновке и правда росло решительно всё, вопрос был только в том, каким это «всё» вырастало.

— Ладно, ладно, — пробубнил он. — Понял. Буду плевать веером. Хочешь ягодку? Бери, — он протянул деду бейсболку, и тот подцепил из кулька черешню за тонкий хвостик, сунул в рот, почмокал. И снова заворчал, ничем его, старого пердуна, нельзя было улестить, он, небось, когда в милиции служил, и взяток-то не брал:

— Кепку надень, а то ещё кто из дачников увидит рога твои и в обморок хлопнется. Слышь, Стёпка?

— Да какие дачники, они уже все обвыклись, — вяло возразил Стефано, вытащив, впрочем, кулёк из бейсболки и нахлобучив её на короткие рожки, озорно торчавшие из копны его буйных смоляных кудрей. — Ой!

С его правой ноги от всех этих телодвижений сорвалась кроссовка и закувыркалась по склону обрыва, которому в ближайшее время предстояло стать черешневым садом. Вместо человеческой ступни на свет божий выглянуло мохнатое стройное копыто. Стефано сокрушённо покрутил головой и ринулся вниз, за потерянной обувкой, не выпуская из рук кулька.

— Вот тебе и ой! Новые понаехали! — назидательно продолжал тем временем дед, свесившись с обрыва. — К Симоновне заселились. В городе небось такого, как ты, не видывали, там у них кто, домовые, кикиморы, упыри и прочие городские нечистики. Здесь, в лесах, соответственно, лешие и водяные. Все знакомые. А тебя за чертяку примут, на лбу же у тебя не написано, что ты этот… вафн.

— Фавн! — Стефано запрокинул голову, с упрёком глядя на деда. Тот прекрасно знал, как назывался его народ, но продолжал нарочно перевирать.

— Ладно, фавн, — нехотя согласился дед и отступил. — Эмигрант, итиху мать. Никто тебя тут увидеть не ожидает, короче. Потому и прошу — поаккуратнее.

Стефано присел на камушек и обулся, уже не слушая дедов гундёж. Его «рибоки» были набиты газетами и пупырчатой плёнкой для виду — чтобы копыта ловчее в них умещались. Он потуже затянул шнурки. Новые дачники, значит. Может быть, среди них какая-нибудь красивая цаца имеется? Стефано весело засвистел, прижмуривая глаза на сверкающую озёрную гладь, и тут же ему на плечи из кустов орешника спорхнула пара малиновок, а из травы, фыркая, к кроссовкам выкатился бурый толстый ёж.

* * *

Между тем дед Матвей, сосредоточенно размышляя в том же направлении, что и Стефано, то есть что представляют из себя новые понаехавшие, степенно спустился с обрыва по тропке и прошёл к пристани, к своей лодке-казанке, повозился там, обустраиваюсь, и наконец завёл мотор. Его ждала любимая заводь и несколько часов тихой рыбной ловли.

Однако не тут-то было. Едва он причалил к собственноручно сколоченным там на берегу крохотным мосткам, как немедля обнаружил на них трёх почти что обнажённых краль в узеньких разноцветных бикини, при виде которых он только крякнул. Над заводью стоял воистину русалочий хохот, тем более что две загорелые девицы болтали в прозрачной воде стройными длинными ножками, а третья — покрытым голубоватой чешуёй хвостом.

— Дядя Мотя! Дядя Мотя! — наперебой загалдели они при виде пришвартовавшейся казанки, и Матвей сердито покраснел.

— Цыть, дурёхи! — крикнул он, когда треск мотора и девичий гвалт оборвались. — Какая я вам Мотя? Товарищ капитан, вот я кто, как будто вы не знаете.

Сказано это было совершенно зря, потому что галдёж начался с удвоенной силой, а рыженькая Верка, внучка бабки Филиппихи, ещё и запела своим серебристым контральто, благодаря которому год назад заняла первое место в краевом конкурсе «Голос»:

— Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка — это флаг корабля…

— Бля, — простонал Матвей, хватаясь за голову. Ясно было, что рыбалка на сегодня накрылась медным тазом.

Но тут, на его счастье, заводь взбурлила, вода всплеснулась, окатывая сырой песок стремительной волной, и из глубин показались: внушительный загорелый торс, расписанный синими татушками типа «Люби меня, как я тебя» и якорями, седовласая растрёпанная голова и могучие ручищи, тоже все в наколках. Матвей выдохнул с облегчением. Старинный друган пришёл к нему на помощь. Точнее, приплыл.

Девки мгновенно умолкли, а Киря, вернее, Кирилл Ефимович, водяной «хозяин», пригладил широкой ладонью мокрые волосы, отжал бороду и гаркнул:

— Здорово, кэп!

— Здравия желаю, браток, — солидно отозвался Матвей, продолжая покачиваться в своей казанке, в борта которой била поднятая водяным волна. — Как живёшь-можешь?

— Не жалуюсь, — прогудел Киря, с прищуром разглядывая девиц. — Перед грозой суставы только крутит, падла.

Матвей сочувственно поцокал языком, такая беда и с ним периодически приключалась, хоть он и не сидел постоянно по шею в холодной воде, как Киря.

— Ай, ладно, — махнул лапищей тот. — Рыбалкой, штоль, прибыл побаловаться, кэп?

— Да вот, хотелось бы… — дипломатично отозвался Матвей, косясь на заметно приунывших девиц, избравших ту же заводь для своих солнечных ванн.

Водяной снова подёргал себя за бороду и облокотился на борт казанки:

— Давай новое место тебе покажу. Рыбное — страсть. Жалко дурёх прогонять.

— Спасибо, дядя Киря, — защебетали приободрившиеся дурёхи, а лодка едва не перевернулась, когда великан подтянулся и плюхнулся на сидушку, обдав Матвея веером брызг. Свой могучий хвост с плавниками-лопастями он застенчиво спрятал под эту самую сидушку.

— Светка, — окликнул он русалку, каковая и в самом деле приходилась ему двоюродной племянницей. — До ночи тут не болтаетесь, а то мало ли, вдруг городские тоже захотят порыбачить. — И, дождавшись послушного лепета «Да, дядя Киря», он величественно кивнул Матвею — запускай мотор, мол.

— Они небось только городских и ждут здесь! — крикнул Матвей, едва лодка пересекла заводь и снова пошла по течению.

Но водяной усмехнулся в усы и смолчал. Девки-то были уже совершеннолетние, в самом соку. Пусть их побалуются, коли охота. Но острастить охальниц было его прямой обязанностью.

* * *

Стефано, надвинув бейсболку на лоб, бодро пылил по центральной улице Сосновки, почему-то носившей имя пролетарского писателя Максима Горького, хотя Горький тут сроду не бывал. Зато бывал на родине Стефано.

Свернув в проулок между деревянным зелёным забором слева и блескучим металлическим справа, Стефано приблизился к цели своего визита — обитому свежим сайдингом дому тётки Симоновны, половину которого она сдавала приезжим. Сосновка вообще являлась излюбленным местом дачного отдыха горожан: через железнодорожную станцию ходят поезда и электрички, рядом с посёлком — озеро, блага цивилизации в виде спутникового ТВ и сотовых операторов имеются, плюс дары садов и огородов… что ещё надо? По мнению Стефано, не хватало только свежего общения — для него и для понаехавших, возможно, молодых и хорошеньких дачниц. Всех поселковых он уже успел узнать с самой что ни на есть наилучшей стороны. Как и те — его. Обоюдно, в общем.

Он расслабленно оперся лопатками на фонарный столб — ещё одно благо от местной администрации, освещены теперь были даже проулки, — уткнулся в свой мобильник и принялся терпеливо ждать, когда же приезжие распакуют вещи и вылезут на солнышко. Всё, что творилось во дворе, засыпанном прозрачной каменной крошкой, ему было преотлично видно через более низкую, чем забор, калитку. Тётка Симоновна, прилежно срезавшая овощи и зелень в огороде, Стефано, конечно, заметила, но не шуганула, а, наоборот, приветливо ему кивнула. Она преотлично знала, кому обязана роскошным урожаем на своих грядках. С появлением Стефано в Сосновке из земли всё так и пёрло. А ведь он сошёл с поезда практически наугад. Просто поманила его маячившая за станцией деревенька.

Ничто под этим солнцем и этой луной не случается зря и просто так, глубокомысленно подумал Стефано… и тут сердце у него ёкнуло: с деревянного скрипучего крыльца, легко переступая красными сабо, спускалась новая дачница.

На ней был развевающийся сарафан того же цвета, что и сабо, соломенная шляпа с широкими полями, затенявшими правильное породистое лицо с надменно сжатым ртом и миндалевидными тёмными глазами. Пшеничного цвета волосы были собраны на затылке, из-под шляпы выбивались кокетливые прядки на висках. На вид ей можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь.

Стефано немедля сделал охотничью стойку — внутренне, конечно, внешне оставаясь таким же расслабленным. Женщина была как раз того типа, что нравился ему больше всего: холёная, знающая себе цену и разбиравшаяся в плотских радостях, чего нельзя было сказать о неопытных, хоть и спелых малолетках, за слишком тесное общение с которыми можно было от их папаш и по хребту огрести. Он и огребал, редко, правда, но метко.

На плече у женщины висела сумка из белой плетёной соломки. Она явно не собиралась усаживаться в шезлонг, заботливо расставленный для неё тёткой Симоновной под раскидистой грушей. Нет, она не спеша огляделась и так же не спеша направилась к калитке — то есть прямиком к Стефано.

— Ирина Леонидовна, вы в магазин? — приветливо окликнула тётка постоялицу, и та на ходу царственно кивнула в знак согласия. — Так вон местный мальчик может вас проводить.

Симоновна явно собиралась рассчитаться со Стефано и за урожай будущего года.

Он сунул мобильник в карман джинсов и улыбнулся вышедшей за калитку дачнице — не искательно улыбнулся и не снисходительно, просто приветливо. И тут же получил в ответ такую же лёгкую улыбку, ни к чему не обязывающую.

— Здравствуйте, — проговорил Стефано.

— Добрый день. Вы можете меня не провожать, просто укажите направление.

Указать ей направление? О да, он бы показал, ещё какое! Он едва не прыснул.

Тёмные глаза взглянули на него в упор, и под этим взглядом Стефано враз растерял всю свою смешливость и пыл. Эта дачница… эта Ирина Леонидовна словно просветила его взглядом насквозь. За один миг! Просветила и вынесла решение.

— Почему ты не носишь венка, фавн? — продолжала она глубоким бархатным голосом. Тёмные глаза её откровенно смеялись. — И где твоя свирель?

— Кто ты? — взмолился Стефано, проглотив слюну, а женщина ещё раз неторопливо оглядела его от скрытых под бейсболкой — но не от этого взгляда! — молодых рожек до обутых в «рибоки» копыт.

— Со временем, возможно, ты это узнаешь, — загадочно ответила она. — Скажу пока только, что мы с тобой одной крови, фавн. Итак, где же здесь магазин?

Ещё раз судорожно сглотнув, Стефано указал в сторону яркой вывески за поворотом, которую она отлично видела и сама. Улыбнувшись уголком пунцовых губ, женщина легко провела тёплыми тонкими пальцами по его щеке и чуть причмокнула, будто смакуя это прикосновение, от которого внутри у него всё запылало.

И пошла — полетела — вдоль по пыльной улице своим невесомым шагом, и ни одна собака не посмела тявкнуть на неё из-за створки ворот.

— Церера? — пролепетал Стефано онемевшими губами, продолжая стоять столбом, хотя ноги у него дрожали и подкашивались.

Но она услышала и на ходу, смеясь и полуоборачиваясь к нему, качнула головой.

— Дерзай, мальчик, — обронила она через плечо. — Дерзай.

* * *

Дерзать Стефано пока что не посмел. Вечером того же солнечного долгого дня он сидел на корточках возле мангала в просторном дворе егеря Лёхи и время от времени меланхолично переворачивал шампуры с нанизанными на них кусками телятины и четвертинками луковиц.

О том, как он на сей раз влип, егерю он уже доложил — уныло, но с неизменной ухмылкой. Падать духом фавн не привык.

— Ну, никаких таких богинь у нас тут сроду не водилось, — рассудительно заметил Лёха, невысокий, но богатырски сложённый, с выпуклой широкой грудью, слегка кривоногий, будто бы сызмальства привык сидеть в седле. Он и сидел, только в седле «Ямахи» — сейчас его байк смирно стоял в проёме гаража, видневшегося за домом.

— Может, она того… — продолжал Лёха, задумчиво склоняя набок русую растрёпанную голову и почёсывая заросшую щетиной щёку. — Цену себе набивает, строит из себя? Видела красивого пацана, ну и…

— Я не пацан, — пробубнил Стефано. — И она сразу сказала, кто я такой. Понимаешь? Как будто узнала. Или знала, что я тут.

Лёха кашлянул и утешающе похлопал гостя по плечу.

— Ты, главное, не дрейфь. Хочешь, я потом схожу, посмотрю сам на эту твою… Ираиду Леонидовну.

— Ирину, — автоматически поправил фавн.

— Ну Ирину. Толку от меня будет мало, я с богинями сроду не водился, всё с нашими местными водяницами да древесницами, но посмотреть мне дюже любопытно. Как думаешь, поймёт она, кто я такой? Я же не вашей крови.

— И правда прикольно было бы, — хмыкнул Стефано, распрямляясь. — Сходи, и я к тебе прицеплюсь, подожду, чего ты скажешь. Всё, жарёха готова, давай поедим да пойдём.

Невзирая ни на какие любовные или окололюбовные сложности, хорошая еда была для фавна что солнечные лучи для его подопечных растений.

…Та, о ком они толковали — дачница, назвавшаяся Ириной Леонидовной, — стояла возле раскрытого окна, рассеянно глядя на летающих повсюду светлячков. На её полных губах играла задумчивая полуулыбка. Она слышала каждое произнесённое двумя собеседниками слово так, словно стояла в шаге, а не в километре от них.

Её фавн — Стефано — был смешным. Так же, как и второй фавн — этот Лёха.

— Лё-ша, — нараспев произнесла она и тихонько рассмеялась, будто колокольчик прозвенел.

Леший.

Как же всё это будет забавно. Славно. Несмотря на пролетевшие над нею тысячелетия, богиня Диана, богиня лесов, не утратила вкуса к жизни. Обычной человеческой жизни и человеческим же радостям.

И вкуса к охоте.

Она потянулась всем своим округлым стройным телом и прикрыла раму. Комары налетят.