Сага о Степанове-53. Смутные времена

Степанов лежит на операционном столе и страдает.

Больше всего ему сейчас хочется встать и убежать,
смыться куда подальше из этого хирургического рая,
с его чистотой, ярким светом, вниманием персонала,
звяканьем инструментов и жужжанием аппаратуры,
бежать прямо так, в пакетах, надетых на ноги.

Впервые в жизни Степанов видит всё это — бахилы,
чистоту, красоту и доброжелательность повсюду.
В прошлом году приехала в их город бригада врачей
из офтальмологической клиники Святослава Фёдорова
обследовать работников их секретного предприятия,
а потом посыпались приглашения на операцию.

Оказалось, что ехать надо недалеко, в краевой центр,
главный механик Костя Шереметов рванул первым,
вернулся растерянным и счастливым, без очков,
рассказывал всем по многу раз о том, что пережил,
уверяя, что видит теперь белку на той стороне Амура.
Такой медицины в начале 90-х никто ещё не видывал.

Пришла открытка и Степанову, однако вышла заковыка —
его новый начальник, заместитель директора Матвеенко,
приглашённый директором лично с соседнего завода,
вдруг воспылал к Степанову странной ненавистью,
которая неожиданно полезла изо всех щелей —
а щелей у любого снабженца за спиной бывает немало.

Заводские удивлялись — в коллективе было не принято
воспитывать своих сотрудников вот так, прилюдно,
тащи виновного в кабинет и разбирайся сколько хочешь,
но ябедничать директору на собственного подчинённого,
язвить на совещаниях в его адрес, заваливать текучкой —
это уже нездоровая ситуация, тут попахивало клиникой.

Сбитый с толку Степанов пребывал в полном недоумении.
Коллеги на заводе не раз вразумляли молодого наглеца,
сбивали с него спесь — но это были внятные претензии.
Матвеенко валил его без объяснений, жёстко и беспощадно,
то ли присмотрел кого-то взамен, то ли опасался за себя.

Если бы директор, который в своё время был парторгом,
не дал Степанову когда-то рекомендацию в КПСС — край.
Партия за три августовских дня накрылась медным тазом,
парторг стал директором, хотя и поддержал ГКЧП, как все,
но такие вещи не забываются — ручались тогда не за всех.
В общем, кое-как отпустили Степанова на операцию.

Теперь Степанов лежит, вцепившись пальцами в металл,
глаз его вынут из глазницы и видит всё вокруг — ух ты! —
Степанов возбуждённо хохочет, доктор тоже смеётся —
завтра будешь выть от боли и двигаться ощупью по стене,
спасибо тем, кто придумал поручни на неё присобачить.
А что делать? Всё по уму в этой удивительной клинике…

Степанов едет домой, слушая стук колёс скорого поезда.
Для удобства оперированных прямо в больнице есть касса,
какая благодать для несчастных ослеплённых пациентов!
А ещё прямо от крыльца на вокзал ходит микроавтобус.
Дома хорошо, жена укладывает его, слушает и ахает —
неужели где-то есть такие чудеса и эти… бахилы, вот.

Через пару дней Степанов идет на осмотр к окулистам,
те качают головами и продляют больничный на две недели.
Матвеенко в ярости, он уверен — Степанов «шлангует»,
отдел без начальника лихорадит, Матвеенко дёргает всех,
сыплет угрозами, оскорблениями — народ в панике.
Надо что-то предпринимать, но что? Полузрячему?

Степанов садится сам за печатную машинку «Ятрань»,
вставляет листы, копирку и начинает вполглаза стучать.
Стучать натурально и стучать в переносном смысле —
он печатает протокол собрания трудового коллектива,
который «выказывает недоверие методам тов. Матвеенко»,
отныне переходя в подчинение «лично ген. директору».

Коллектив в снабжении немаленький, подписывают все,
Матвеенко успел насолить многим по мелочи, походя,
то нахамит и сам не заметит, то накажет не пойми за что.
Степанов отдаёт документ в приёмную, ждёт директора,
но тот даже не желает его замечать, Матвеенко усмехается,
секретарша грустно качает головой — похоже, дело плохо.

Степанов множит и распространяет свою прокламацию,
через пару часов о ней знает весь завод и полгорода.
Тогда, в 92-м, для почтового ящика В-8712 это бомба.
Степанов ужасается содеянному, директор безмолвствует,
но вечером звонит куратор из Москвы, сам Калмыков:
— Что у вас там эти демократы, мать их так, вытворяют?

Степанов всю ночь не спит, бродит по дому, пугая жену.
Нет, нужно найти что-то ощутимое, сочное, фактурное.
Как сейчас принято говорить, триггер для директора.
Как там называли удава бандерлоги? Земляным червяком?

Спасают Степанова, как ни странно, детские кубики.
Выпускают их тогда в обязаловку, выбора у завода нет,
покупают пиломатериал и делают из него наборы для игр,
поскольку придумать что-то иное, рентабельное, не могут.
Директор «кухню» хорошо знает, но спуску не даёт —
сказано, значит, сделано, план никто отменять не будет.

Матвеенко, человек новый, от такого расклада охреневает,
у него в голове не укладывается — зачем делать кубики?
Начинается у него на эти милые детские радости аллергия,
а однажды он приходит с совещания таким взбешённым,
с пеной повелевая саботировать выпуск чёртовых игрушек,
мол, нету хорошего пиломатериала и не предвидится.

Степанов вспоминает об этом утром совершенно случайно,
встретив Илюшу Кочина, отвечающего за пиломатериал.
Другого такого шанса может больше не случиться,
поскольку Кочин раздолбай, плут, алкаш и флюгер тот ещё,
они директора прямр у ворот, выкладывая всё с ходу.

Директор зыркает на Кочина, тот вытягивается во фрунт —
Илюша служил прапорщиком и дисциплину знает туго:
— Было, Кочин? — Так точно, было, товарищ директор!

Потом будет другой разговор за директорским столом,
Степанов обомлеет — Матвеенко достаточно всё отрицать,
но тот устраивает спектакль, усмехается, прячет глаза,
на вопрос директора отвечая иначе: — Пусть докажут!

Директор распускает совещание, остаётся с замом наедине.
Через полчаса Матвеенко собирает свои вещички,
проклиная Степанова чём свет стоит — «кокнули вожачка»,
так говорил герой фильма «Оптимистическая трагедия».
Его преданная секретарша мечется, изображая жертву.

Глаза ещё побаливают — всё-таки восемь швов не шутка.
Но Степанов с азартом бросается в работу, зажигая людей.

Матвеенко подаст на него в суд за клевету, будет весело —
Степанов приведёт в суд добрую половину своего отдела,
народ припомнит мучителю всё, добавив кучу деталей —
использовал, гад, служебное положение в личных целях.

Матвеенко выглядит на суде совершенно по-дурацки,
он хохочет, несёт ерунду, бормочет что-то под нос,
а суд ещё тот, советский, с народными заседателями.
Один из них не выдерживает, требуя прекратить балаган —
все слушают решение суда, Матвеенко сбегает из зала.

Вскоре Степанов встречает коллегу с соседнего завода:
— Это вы нашего Матвеенко уделали? Молодцы какие!
Он же на всю голову больной… Его вторая жена бросила!
Ему лечиться надо, у него реально проблемы с головой…
— А чего ж ты молчал про это, когда я спрашивал, Витя?
— Так он был зам директора, мало ли узнал бы, нагадил…

Жаль, но добра без худа тоже никогда не бывает,
новый заместитель директора Лузин совсем не лучше,
он не производственник, а торгаш, ему всё невпротык,
безвольный и никакущий, ругает так, как будто просит,
зато склоняет всех и вся к фантастическим прожектам.

Через месяц в тесном номере гостиницы «Новосибирск»
Степанов с ужасом слушает басни пьяного брокера,
какого-то отставного чекиста с крутыми связями,
в прайсе которого можно найти всё на свете —
самолёты, подводные лодки и даже крейсер.

— Ёшкин кот! На… Зачем нам самолёт, Андрей Иваныч?
— Дык на рыбалку летать будем! — радуется жизни Лузин.
— А подводная лодка заводу на какой… чёрт?
— Дык я ж говорю, на рыбалку! Рыбу будем искать!

Степанов вздыхает и понимает, что мир сошёл с ума.

Через месяц он спутается с брокером Володей Смирновым,
продаст соседнему заводу через того какие-то рукава,
получит свой первый бакшиш — пакет лохматых долларов,
испещрённых полумесяцами и странными знаками,
плюнет на родной завод и поедет искать удачу.

Директор обзовёт его предателем, отберёт 13-ю зарплату.
А через год Степанов видит в газете — «ИП В.М.Аксёнов».
Директор стал индивидуальным предпринимателем?!
Степанов смеётся — «есаул, есаул, что ж ты бросил коня?»
Да, ненадолго пережил его на заводе товарищ директор.

Вспомнит, как покупал ему, в то время ещё парторгу,
прошлой зимой доллары в чиновничьей Москве,
тогда обменников никаких не было,
продавали полутайком, побаивались бандитов,
приходишь в банк — я от Иван Иваныча, вот пароль.
Страшно — вдруг тут заметут или на улице укокошат.
Словно подпольщики в годы революции, понимаешь!

Хрен их поймёт, всех этих «пламенных коммунистов»…



 На фото знаменитая Лужа — московский стадион Лужники, вокруг которого в 90-е шумела ежедневно огромная барахолка.