20 03. Сдохнуть на подъёме

        Рязанов распределил боепитание и огневые средства между бойцов по честности и справедливости, оглядел своё воинство, подал команду двигаться вперёд.
       Сначала мы прошли мимо территории командОсов. Обошли их технику, зарытую в землю, обогнули глинобитную крепость, вошли в широкую лощину.
         По дну лощины с горы ссыпалось огромное количества песка, щебня и крупных камней. Получилась вечно ползущая сыпучка. Рязанов направил голову ротной колонны именно туда, несмотря на то, что немного правее красовалась широкая, удобная тропа.
       Как только мы влезли в сыпучку, наши ноги начали буксовать. Дыхание сбилось, пульс подскочил. Если бы мне в этот момент кто-нибудь сказал, что быть горным стрелком – это хорошо, я немедленно напал бы на него с целью нанесения множественных травм лицевого диска. Потому что подниматься по сыпучке на трёхтысячник с железом на горбу – это такой трындец, что ни в «Ворде» набрать, ни вслух произнести. Никакого мата не хватит, чтобы описать весь ужас подъёма в горы с миномётами. Да ещё по сыпучке. Обойти её было никак нельзя. Тропа, проложенная по верху лощины, была хорошо видна из располаги командосОв, нанесена на наши карты и прекрасно просматривалась на спутниковом снимке. А местные командОсы закидывали гранаты в бани к советникам. Соответственно, им ничего не стоило «не заметить» как душманы заминируют широкую, удобную для подъёма тропу. В сыпучку установить противопехотные мины душманы не могли потому что она постоянно «ползёт», мины сами в ней уничтожатся. Вот Рязанов и повёл роту в этот ужас. Скорее всего такой маршрут выработали на совещании перед началом операции. Как сказал когда-то лейтенант Алексей Ефремов: - «До такого мог додуматься только человек с высшим военным образованием». Подобную логику действий на войне я наблюдал постоянно, поэтому вся моя служба проходила в бесконечном надрыве, мы постоянно лезли в какие-то невероятные гребеня, хрипели лёгкими, падали, давились горной пылью и песком, поднимались, матюгались и снова лезли по самым жутким маршрутам. Наши командиры выбирали самые нелогичные, самые дебильные пути подъёма к цели, установленной боевой задачей. Потому что они берегли наши жизни. А шутка лейтенанта Ефремова, как всегда содержит лишь долю шутки. Потому что в реальности ни один душманский полевой командир ни в каком искаженном сознании не мог «протелепать» в каком месте Рязанов выведет роту из сыпучки. А сыпучку заминировать невозможно. А чтобы обтянуть заградительными минами всю лощину, дык у душманов ресурсов не хватит. Против тактики наших офицеров надо было все горы затянуть путанкой и растяжками, а это невозможно. Поэтому наш горнострелковый батальон пёр по сыпучке, хрипел, задыхался, а я мечтал после службы сочинить лирические рассказы про самопостижение в ауре гордых седых вершин, про мантрамедитацию на фоне завораживающих пейзажей, про симфонию ручьёв и водопадов, поэзию скал и ледников. Но у меня почему-то получилась бесконечная каторга среди пыли, грязи и обезвоживания. Полагаю, что люди, кто были альпинистами, поймут меня, как мать. «Кто хипует, тот поймёт» - говорили пацаны в нашем детском садике.
       После преодоления сыпучки рота полезла на крутой склон. Легче не стало ни на йоту. На крутом склоне подошвы по-прежнему периодически проскальзывали, бойцы падали на колени. Никто не убился и не переломал себе суставы лишь из-за того, что двигались практически на четвереньках. Тогда Рязанов приказал голове колонны идти вдоль по склону, почти параллельно хребту, выдерживать «щадящий» уклон подъёма. Казалось, что теперь должно настать хоть какое-то облегчение, но оно не настало. Мы поднялись достаточно высоко, воздух сделался разреженный, дышать стало трудней, тела солдат физически ослабли. Из-за этого начались приключения.
  Первое приключение, которое угодило в поле моего зрения, сидело на заднице и матюгалось безобразными словами. Это оказался «марат-арембуржэ», то есть, сержант Мухамедгалиев. Он развязал вещмешок, вытащил из него банку с перловой кашей, оскалил зубы, сделал суровые брови, произнёс какие-то жуткие ругательства на татарском языке. Банке сделалось настолько страшно, что после короткого взмаха сержантской руки она полетела от Марата прочь, как от чумы. Отлетела на безопасное расстояние, шлёпнулась где-то на склоне и затаилась. Эта тема так приколола Марата, что на каждом привале он вынимал из вещмешка банку, прежде чем швырнуть, держал перед лицом, две минуты говорил на татарском языке обидные слова:
 - Туйдым сездэн! Туйдым! Ашарлык азык булмадыгыз инде! Богазыма кермисез бит! Курэсе килми бит! Ат тугел бит мин перловка ашарга коненэ 3 мэртэбэ!  Бусы дунгыз ите белэн тагы! Гонах безгэ дунгыз итен ашарга! Мин кяфер тугел! Аллахы мине кичермэс бит гонахларым очен!

Перевод:
 - Сыт я вами! Сыт! Негодной пищей вы стали! В глотку не полезете же! Не лошадь я чтобы перловку 3 раза в день кушать! Это со свининой еще!  Грешно мне свинину кушать!  Я же не кяфир!  Аллах мне не простит эти грехи!

       Мне было неприятно слушать столь дремучие ругательства, поэтому я обогнал Марата, но тут же наткнулся на следующее «приключение». Ещё один молодой сержант сидел на склоне и тяжело дышал. Это был санинструктор Женька Андреев. После команды «Кончай ночевать, продолжить движение!» он не поднялся.
 - Жека, что случилось? Идти можешь?
 - Димон, трындец, я зрение потерял. У меня с учебки сапоги – врагу не пожелаешь. Я ими гребу-гребу, а они проскальзывают. – Женька поднял ногу, показал мне протектор.
       За неделю до прибытия молодых сержантов, нашей роте выдали новые «эксперементальные» сапоги, а потом прибыли сержанты. Казалось бы – какая мелочь! Какая разница, когда кто прибыл и когда вам выдали барахло! Однако, на войне мелочей не бывает. Любое событие, засчитанное «мелочью», может обойтись солдату в цену жизни. Даже если не случиться трагедия из серии «поскользнулся, упал в пропасть, очнулся – гипс», то солдат вымотается, «сдохнет на подъёме», потеряет зрение из-за обуви, непригодной для походов по сыпучке.
          Рязанов шел впереди с Первым взводом. Мне пришлось ломиться вперёд, догонять его, чтобы доложить тему про сержанта Андреева. Рязанов выслушал мой доклад, принял решение оставить Женьку на том месте, где его застал недуг со слепотой. Склон горы в той точке полностью просматривался снизу, наша броня находилась в прямой видимости. Душманы появиться там не могли, Женьке, вроде бы, ничего не угрожало.  Поэтому Рязанов приказал Андрееву остаться на склоне, а Ване Греку приказал дойти с ротой до хребта, сгрузить с себя миномёты и мины. Затем собрать водителей и старших стрелков, спуститься вниз за Женькой.

 - Грек, ты всё понял? Повтори мой приказ! – Обратился Рязанов к Ване.
       Ваня всё в точности повторил. После этого рота двинулась дальше, а Женька остался на склоне.
       Поднимались на хребет мы очень туго, молодые сержанты выбились из сил и «сдохли на подъёме». Водители и старшие стрелки тоже. По-другому быть и не могло. Если человек не прошел горную акклиматизацию, то его организм не научился вырабатывать дополнительные эритроциты в крови. А без них в разреженном воздухе кровь недостаточно снабжает кислородом мышцы, а самое главное - мозг. Без необходимого количества кислорода мозг работать не станет, это является обстоятельством непреодолимой силы. Даже если человек мускулистый и выносливый, как северный олень, в разреженном воздухе у него в башке погаснут лампочки, в глазах потухнет свет и будет лежать он на склоне молодой и красивый, целенький, как говорится, только без весла.
       Рота карабкалась на гору очень медленно. В какой-то момент майор с накачанными ногами забрал у Вани трубу, то есть ствол от миномёта. У этой злополучной трубы оторвался ремень, на котором её следовало переносить. Труба превратилась в чудовищную, уродливую гаргару, которую можно было нести только на плече. Склон был очень крутой, подниматься по нему возможно было лишь на «полном приводе» (на четвереньках). А у Вани на плече оказалась огромная неудобная и тяжелая хреновина. Она упиралась в склон, толкала Ваню, да ещё руку занимала. В общем, Ваня был уже зелёный от напряжения. Было очевидно, что ему не хватает кислорода, что он карабкается по склону только на морально-волевых качествах и вот-вот потеряет сознание. Майор заметил это, забрал трубу. Отдал Ване что-то взамен, я не видел, что именно, но что-то попроще, чем ствол от миномёта. Все наши пацаны прониклись к майору уважением. К Ване тоже. Потому что он прошел какое-то расстояние, отдышался, привёл своё лицо в нормальный цвет, затем догнал майора, забрал у него свою жуткую трубу. А она была неудобная – трындец. На ней не было ни ручек, ни ножек. Ухватиться было не за что, хоть кидай её нахер под ноги, садись и плачь.
       Ваня трубу не кинул, кряхтел-сопел, но лез вперёд. Когда выполз с этой долбаной железякой на хребет – сбросил её с плеча на камни. Она звякнула, а Ваня упёрся обеими руками в огромный валун, стоял лицом вниз, дышал.
  - Ну что, Грек? – Рязанов залез на хребет раньше Вани, он уже успел отдышаться, теперь сидел на камне бодренький такой, с сигареткой в руке, подъегоривал Ваню: - У меня есть бутылка водки. Ставлю. Ты говорил, что за бутылку миномёт дотащишь вот до того бугра.
  - Да ну её НА-А-А-А@УЙ!!! – Ваня, стоял лицом вниз, упирался руками в камень, как будто решил его покатить. Он выкрикнул наболевшее очень громко и очень искренне. Даже было как-то странно, что так громко матом солдат разговаривает со старшим по званию. – Я лучше трезвенником всю жизнь буду!
  - А-ха-ха-ха! – Рязанов закатился смехом. – Ваня, вот и не пей, раз трезвенником собрался быть! Я тоже не алкоголик, я - бабник. Вот если бы на ту горку поставили голую бабу! - А-ха-ха-ха!
       Потом мы сделали фотографию. Рязанов всегда в горах заставлял солдат рассредоточиться, но для создания батальной сцены разрешил нам сойтись, сфотаться, затем разогнал всех по позициям. В центре композиции Рязанов держит сигаретку черной перчаткой. Рядом с ним без шапки усатый Старцев. Над головами Рязанова и Старцева запечатлен черноволосый лик Сакена Сеитахметова (тоже без шапки). Над левым плечом Старцава видна моя голова. По правую руку от Рязанова комсомолец батальона прапорщик Удовика, Комбат Есипенко в чёрном бушлате и лейтенант Олейник в постовом тулупе с поднятым воротником.
         После того как вся рота вползла на карачках на хребет, мы скинули миномётные мины в одну кучу на землю. Точнее, на снег. Его на хребте было навалено выше, чем по колено. Миномётчики вытоптали площадку для боеприпасов, наши водилы и стрелки сгрузили с себя мины, сложили пирамидкой на ту площадку. Мы, офигенные егеря, тоже под шумок ломанулись и покидали свои мины в общую кучу. Она получилась большая, почти как терриконик. Смотрел я на эту Джомолунгму, думал, что мы сильные, раз смогли затащить всё это «счастье» на трёхтысячник.
       Потом водилы потопали вниз. Рязанов ещё раз проинструктировал Ваню, что как только найдут Андреева, то сразу бегом к броне и по 123-ей радиостанции сообщить, что прибыли, что всё в порядке и что наш санинструктор жив и «непокобелим». Водилы покивали головами, пошагали вниз.

       В конце темы про ужасный подъём хочу подчеркнуть грамотность наших в офицеров в плане выбора маршрута для выдвижения на господствующий хребет, нависающий над душманским логовом в ущелье Аушаба. В качестве иллюстрации приведу ряд цитат из рассказа «Афган. Операция в ущелье Коклами» за авторством моего боевого товарища Блинковского Дмитрия Антоновича. С разрешения автора, разумеется. Дмитрий Антонович очень доходчиво объяснил, что бывало с подразделениями, которые пытаюлись ходить по удобному маршруту.
Не знаю, будет ли включена данная цитата в «бумажную» книгу «Руха», но на «Прозе.ру» у меня есть такая возможность, поэтому я ей воспользовался.


«Афган. Операция в ущелье Коклами» Блинковский Дмитрий Антонович
http://proza.ru/2020/10/17/1132
...............
Операция оказалась провальной, из-за погоды, или еще по каким-либо не известным мне причинам. Но и на этой операции мы вышли на свою задачу. Мы всегда выполняли свои задачи. Ползком, на пузе, на четвереньках, да хоть раком, хоть боком. Батальоны пехом вышли и дошли на свои позиции по обе стороны ущелья. А вот вертушки, из-за резкой смены погоды и сильного ветра, не смогли доставить боевые группы в ущелье. С рассветом нам поступила команда, отходить со своих позиций и двигаться обратным маршрутом к выходу из ущелья. Ночью хотя бы не видно было, где идем, а тут, блин, вниз даже взглянуть страшно. При дневном свете маршрут оказался вообще ужаснейшим – пропасти, обрывы, голые скалы.
        Одна из групп, состоявшая из молодых бойцов и лейтенанта, тоже недавно прибывшего в Афганистан, решила упростить себе задачу. Молодые бойцы уговорили такого же молодого лейтенанта, нарушить приказ и спустится вниз. И преодолеть этот путь по равнине, по гладкой дорожке, в тени ветвистых деревьев, среди «гостеприимных» кишлаков, без особых препятствий. Нарушение приказа в условиях войны, привело к неисправимой трагедии. Внизу группу ждала засада. Мы, то есть минометчики, начали спуск первыми. Группа, которая попала в бой шла сзади нас, на некотором расстоянии. Бой был слышен. А вот где, не разберешь. Ущелье огромное. Эхо в горах при стрельбе очень сильное. Они вроде даже и координаты свои не успели передать, видно рацию душманы повредили сразу. Кстати, во время пути вниз, у кого-то из нашей группы, тоже созрела «умная мысль» – а не пойти ли нам понизу? На эту тему произошел довольно жесткий спор, почти что с рукоприкладством. Сторонниками идти маршрутом, установленным командованием, были два дембеля – Юра Дубовицкий и я. Остальные бойцы группы, включая офицера, склонялись к иному мнению. Свое мнение мы отстояли, и группа пошла, не отклоняясь от маршрута.
        Услышав стрельбу, мы повернули обратно. Бежали, если это слово вообще применимо в тех условиях. Предприняли попытку, хоть чем-то им помочь. По стрельбе было понятно, что где-то идет бой. Но мы-то бежали по установленному маршруту к предполагаемому месту боя. По рации связывались с разными группами и командованием. Установили минометы и ждали приказа куда стрелять. Но вскоре все затихло. Бой длился не более получаса. Нам по рации передали приказ отходить обратно. И отходить как можно быстрее. Обстановка непонятная, одна из групп вообще не выходит на связь. Марш-бросок в предполагаемую точку стрельбы, нас изрядно вымотал. Но приказ был отходить, не снижая темпа.
................
Возвращаясь к операции в ущелье Коклами, скажу, что остальные группы вышли из этой операции без потерь. Но нагрузки перенесли неимоверные. Следующей ночью к нам на батарею вышли два бойца из погибшей группы. Они и рассказали, что там произошло. Как только они спустились с гор в ущелье и поравнялись с одним из кишлаков, их сразу накрыли плотным огнем. Лейтенант Гаврилюк и радист с рацией погибли от первых же пуль врага. Да и оставшиеся в живых, практически все были ранены. Они не смогли долго держать оборону. Нападение было слишком неожиданным, и бойцы, уставшие от ночного перехода, не смогли дать достойный отпор. И как я говорил ранее, все были молодые, необстрелянные, без опыта боевых действий. Какое-то время они еще отстреливались. Но сопротивление было сломлено довольно быстро. Потом душманы вышли из укрытий и добили раненых. Бойца с АГС, тоже раненого, забрали с собой.
………..
Через пару дней из ущелья пришли местные жители и сказали: «В речке плескаются тела, похоже ваши бойцы». Трупы бойцов оттуда вытаскивала полковая разведка. Ребята были очень изуродованы. Пулевые ранения, сломаны кости. От лежания в воде, трупы распухли, посинели, места переломов из-за воды приобрели белый цвет.
………..
А пацанов, которые вышли из боя ночью, забрали в штаб дивизии. И они там отсидели полгода. Я попал на губу из-за нашего комбата в Баграм, в штаб дивизии. Там и увидел Кольку Колесникова. Он раньше был белокурый весельчак. А превратился в седого старика. Их уже отпустили, когда мы ушли на дембель. Он был на полгода младше призывом. Ребята говорили, стал нелюдимым и угрюмым. Мог часами сидеть в стороне ни с кем не разговаривая. Он рассказывал, что они вели бой, пока группа не погибла и у них самих начали заканчиваться патроны. Потом заползли за валуны, затаились. Видели, как с гор спустились духи проверили, остался кто-то жив или нет, собрали оружие и ушли. А пацаны дождались темноты и уже вышли к своим.
………..
Конец цитаты из «Афган. Операция в ущелье Коклами».


Вывод напрашивается сам собой: «сдохнуть» на подъёме гораздо приятней, чем впереться в заранее спланированное и установленное минное поле, или в заранее организованную засаду.