Картина с балериной

Даце Стежкиной (Столяровой) с благодарностью за вдохновение


…и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.

Белла Ахмадулина
«По улице моей который год…»

Во время празднования юбилея Марии Эдуардовны приглашённая подруга и художница Лилия подарила ей картину, написанную в минуты вдохновения.

Излюбленным сюжетом художницы всегда был балет.

Конечно, картины Лилии не могли сравниться ни с творениями Дега, ни Тулуз-Лотрека, но теме она оставалась верна долгие годы. «Балетных» творений в её галерее было много. Смотришь – и среди снежных зимних пейзажей и цветочных натюрмортов вынырнет пара ножек из-под воздушного и пышного белого великолепия длинной балетной юбки.

Среди прочих изысков она любила писать балерин – в лёгком далёком полёте, стоящими в репетиционном классе у станка, в торчащих в стороны коротких пачках, отрешённо сидящими на полу, напряжённо стоящими на пуантах или застывшими в разного рода поклонах. Иногда её картины были светло-восторженными и красивыми, иногда откровенно безжалостными и почти исповедальными – с истёртыми в кровь босыми пальцами ног тружениц-балерин. Но всегда от её холстов веяло вдохновением и от каждого – особенным настроением.

Это полотно тоже было напоено смыслом.

Усталая написанная маслом балерина стояла у стойки вполоборота к зрителю. Окружали её фигуру разных оттенков тёмные хаотичные пятна фона. Картина казалась тёмно-зелёно-коричневой. А сама балерина – удручённой, просто какой-то разбитой тяжкими мыслями. И в этом не было ничего шокирующего.

Но в целом полотно вызывало мрачные чувства и сразу основательно давило на нервы и портило настроение. И по духу сделано оно было безжалостно – балерина поражала своей вызывающей некрасивостью, бьющей в глаза непропорциональностью, подчёркнутыми и преувеличенными «недостатками» в лице, фигуре, в одеянии и неправдоподобной для балерин выспренней полнотой.

Казалось, что бедняжка чем-то не угодила автору, вызвала желание поиздеваться, досадить и, вообще, изуродовать, превратив её спину практически в перетянутую шнуровкой и упрямо вылезающую из-под стянутых верёвочек бледную сардельку.

И если Мария Эдуардовна впопыхах поначалу отнеслась к изображению довольно равнодушно, то её мужу Павлу Сергеевичу балерина с картины не понравилась с полувзгляда.

Он так и сказал жене дома вечером, прислонив к стене в коридоре завёрнутый в бумагу дар размером метр на метр и не решаясь внести дальше в дом:

– Бегемот бегемотом! И куда мы это денем?

Мария Эдуардовна безмолвно сняла туфли, прошла в ванную, вымыла руки и вернулась в коридор, где Павел Сергеевич, освободившись от груды цветов и пакетов с подарками, уже снял с картины бумагу.

– Так куда? – неодобрительно глядя на изображение, но всё-таки с готовностью выполнить распоряжение повторил он так, как будто ожидал, что его попросят никуда картину не вносить, а каким-то образом избавиться от дара.

Мария Эдуардовна замялась и задумалась. Картина тоже не вдохновила её.

Муж был более прямолинеен.

– Ужас какой-то! – воскликнул он. – Смотреть не хочется – балерина толстая, несоразмерная, как побитая собака, и нога у неё 45 размера. И всё у неё плохо, и жизнь ей не мила.

Марина Эдуардовна повнимательнее вгляделась в полотно, особенно в большие ступни ног танцовщицы.

– Да уж-ж-ж! – оценочно прошептала она, вкладывая в нарочито-долгое жужжание антипатию к художественному объекту.

Изображение на холсте не вызвало у неё эстетического удовольствия, наоборот, оно давило и производило гнетущее впечатление. Героиня в сизо-коричневой пачке заставляла отвести глаза и никогда больше в сторону артефакта не смотреть.

– Давай сразу выбросим! – прямолинейно и решительно предложил супруг.

– Как-то неловко, Павлик, – возразила ему Мария Эдуардовна, с неприязнью глядя на картину.

– Что же тут неловкого! – воскликнул он в ответ. – Дома не оставишь, передарить никому нельзя – все её видели и запомнили, на дачу не отвезёшь. Остаётся выбросить.

– Нет, так нельзя, у неё же, наверное, есть художественная ценность, – засопротивлялась Мария Эдуардовна. – Лилька ведь не просто так, она что-то этим сказать хотела, что-то искала, выразить пыталась.

– Я не знаю, Маш. Ну какая в этой балерине ценность? А ты – Плюшкин, – сделал обобщающий вывод Павел Сергеевич, – вот почему ты никогда ничего не выбрасываешь?

– Прекрати! – пресекла давний спор Мария Эдуардовна.

– Зачем тебе твои школьные почётные грамоты? – вытащил из сундука старый аргумент ворчун Павел Сергеевич.

– Они тебе, что, мешают? – запальчиво спросила Мария Эдуардовна.

– Но зачем ты хранишь всякое барахло? – продолжал развивать любимую тему Павел Сергеевич.

– Грамоты – это память о детстве, – парировала Мария Эдуардовна и остановила препирательства. – Куда картину денем?

– В мусорник! – был категоричен Павел Сергеевич.

– А когда Лилька в гости придёт? Что мы ей скажем? – принялась размышлять Мария Эдуардовна. – Где картина? Подарила ведь! А мы её…

– Чем же она так ей насолила? – засмеялся Павел Сергеевич.

– Кто? – спросила Мария Эдуардовна.

– Балерина, – вздохнул он, взглянул на картину ещё раз и с отвращением даже как-то хрюкнул. – Нет! Смотреть невозможно. Давай я её на помойку отнесу!

– Нет! – вздохнула Мария Эдуардовна и горестно добавила. – Но деваться некуда. Придётся в спальне повесить – больше негде.

И поскольку в квартире не нашлось другого подходящего места для шедевра, картину с тучной балериной повесили в спальне.

Иногда по вечерам Мария Эдуардовна, нехотя бросив взгляд на вызывающее полотно, принималась вдумываться в идею и пыталась объяснить:

– Она, Паш, просто вызов обществу бросает. «Вот вы все хотите идеала и красоты на сцене, а для меня это тяжкий труд. И мне всё это надоело. И идите вы все лесом. Захотела – и растолстела. И улыбаться больше не могу. Делаю, что хочу, и выгляжу, как хочу. И работа эта мне давно не в кайф».

– Ну-ну, – отвечал ей муж, стараясь не смотреть на картину.

Через месяц пригласили Лильку в гости и продемонстрировали балерину, с необъяснимой тоской взирающую на хозяйское семейное ложе.

Художница оценивающе окинула глазами дело рук своих и осталась довольна.

Спустя пару недель, пробудившись поутру и увидев висящую напротив него картину на стене, Павел Сергеевич простонал:

– Я больше так не могу! Только проснёшься, глаза откроешь, а тут это чудище! Давай, Маш, решать. Лилька твоя свою мясистую балерину у нас уже видела, должна успокоиться. Сейчас встану и вышвырну её без разговоров!

Марии Эдуардовне тоже вконец надоели неопределённые мрачные пятна фона, землистое унылое лицо, вычурные складки жира на талии и синие ноги с чётко прорисованной тёмно-фиолетовой сеткой вен.

– У меня тоже настроение от неё портится, – согласилась она. – Сними, Павлик! Сколько можно! Я её куда-нибудь дену.

– И куда ты её денешь? – иронично поинтересовался Павлик, с наслаждением снимая картину и прислоняя её изображением к стене, изнанкой наружу. – Давай сразу в мусорник!

– А когда Лилька опять в гости придёт? – затуманилась Марина Эдуардовна. – Как ей объяснить? Неудобно!

– Что, мне снова повесить её сюда? – возмутился супруг.

– Ну а куда деваться! – ответила Мария Эдуардовна.

– Так и будем всю жизнь с этой балериной мучиться! – в сердцах предрёк Павел Сергеевич, оставил танцовщицу прислонённой к стене и уехал на работу.

Мария Эдуардовна обвела глазами комнату, посмотрела на картину, прикинула, куда бы её пристроить, и не нашла лучшего выхода, кроме того, чтобы просто засунуть балерину под кровать.

Вернувшийся вечером домой Павел Сергеевич быстро взглянул на освободившуюся от огромного угрюмого пятна стену, с облегчением вздохнул и сразу успокоился. В целом его не очень интересовал интерьер. После ужина он улёгся на кровать, водрузил ноутбук на живот и с увлечением уткнулся в него.

Так он впоследствии ничего и не замечал, и вопросов не задавал, тихо радуясь исчезновению опостылевшей художественной обузы.

Эйфория от освобождения продолжалась довольно долго и неожиданно закончилась скандалом.

Как-то утром, собираясь на работу и застёгивая рукав рубашки, Павел Сергеевич уронил запонку. Та с лёгким стуком шлёпнулась на пол и отскочила куда-то под кровать.

Павел Сергеевич нагнулся и заглянул под неё в поисках закатившейся золочёной вещицы.

Первое, что он увидел под кроватью, была совсем не вожделенная запонка, а уже изрядно подзабытая мрачная картина с пресловутой корпулентной дамой на пуантах. Запонка лежала на раме и озорно, даже как-то ехидно посверкивала.

Павел Сергеевич взял запонку двумя пальцами, положил на прикроватную тумбочку и с негодованием извлёк шедевр за свет.

– Маша! – неприлично громко завопил он на весь дом. – Что это?

Причём он вложил в интонации столько страсти, возмущения и гнева, что бедная Маша, не на шутку перепуганная, прибежала в комнату с кухни – прямо с кофейной туркой наперевес.

– Это что такое? – вопил Павел Сергеевич, держа в руках покрытый пылью извлечённый из-под кровати шедевр.

– Тьфу! – сказала предполагавшая было всё самое нехорошее и вмиг успокоенная Маша. – Что ты так кричишь?

– А что она здесь делает? – разоблачительно вопрошал Павел Сергеевич.

– Лежит, – просто объяснила Маша и пожала плечами.

– Почему здесь? – продолжал неистовствовать супруг.

– Ну, здесь лежит, – никак не могла вразумительно объяснить местоположение артефакта Маша.

Но Павел Сергеевич чувствовал себя оскорблённым до глубины души.

– Во-первых, почему ты мне ничего не сказала? – продолжал он на повышенных нотах.

– Ну, не сказала, – в том же своём тоне отвечала ему всегда флегматичная супруга. – Ты, Павлик, так орёшь, как будто невесть что там под кроватью нашёл, прямо как минимум любовника.

– Это получается, что я на ней почти два месяца спал?! – пропустил мимо ушей замечание Маши о любовнике Павлик.

– Ни на чём ты не спал. Она просто там лежала. И никаких не два месяца, а полтора, – зачем-то уточняя срок, пыталась оправдываться Маша.

Пререкания супругов закончились тем, что Павел Сергеевич в разгар споров взглянул на настенные часы и со словами «У меня же встреча!» с горем пополам вставил запонки на место, надел пиджак и, не выпив утреннего кофе и не съев бутерброда, убежал.

Мария же Эдуардовна быстро нашла выход. Она тоже уехала на ту же работу, поскольку супруги владели одной фирмой. Но уехала не одна, а вместе с ненавистной балериной.

Выбросить картину давней подруги она не могла. Держать её дома тоже стало «опасным». Поэтому она решила повесить её где-нибудь в офисе. Причём подальше от собственных и Павла Сергеевича глаз. Но чтобы в любой момент картина оказалась под рукой. И перед автором в случае чего можно было легко оправдаться, и предъявить арт-объект.

На работе Мария Эдуардовна повесила картину в бухгалтерии, куда обычно Павел Сергеевич не заходил.

Главный бухгалтер Дина Марковна в восторг от редкостного полотна не пришла, но тихо смирилась с соседством и старалась на него не смотреть.

Вечером Павел Сергеевич с опаской и нехорошими предчувствиями заглянул под кровать и мгновенно утихомирился. Балерина исчезла, и всё встало на свои места.

Прошёл месяц, о картине не вспоминали. Но в один прекрасный момент рабочие дела занесли-таки Павла Сергеевича в бухгалтерию.

Он открыл дверь, вошёл в кабинет и со словами «А что у нас с аудитом?» уселся напротив Дины Марковны. Та, нацепив очки на нос, открыла на экране необходимые документы и с готовностью и энтузиазмом рассказала боссу о делах с благополучно завершившейся проверкой. Через некоторое время довольный Павел Сергеевич поднялся и пошёл к двери. И тут… И тут глаз его наткнулся на сине-зелёно-коричневую грузную балерину с сорок пятым размером ноги.

Надо ли говорить о реакции?

Нет, крика не было. Павел Сергеевич сдержался. Но он почувствовал себя чуть ли не загнанным зверем. Рок в лице массивной обиженной на целый свет балерины упорно преследовал его. Призванная на место событий Мария Эдуардовна, не стесняясь, хохотала. По ходу дела она думала о том, что хорошо, что муж никогда не заглядывает к ней в телефон – в нём она сохранила изображение, сфотографировав его, – так, на память. Она представила себе, что вдруг как-нибудь эта виртуальная балерина «всплывёт» пред светлые очи Павла Сергеевича, и начала вздрагивать плечами не в силах унять смех и остановиться.

Для Дины Марковны пришлось в общих тонах обрисовать ситуацию.

Павел Сергеевич, не обращая внимания на реакцию супруги, лично снял картину.

– Пойду на помойку отнесу, – пообещал он ей и покинул офис.

Во дворе стояли переполненные контейнеры для сортировки мусора. Ни в один из них массивная балерина формата 100,00 х 100,00 см не влезла бы.

И тут взгляд Павла Сергеевича наткнулся на двух бомжей, направлявшихся к контейнерам.

– Мужики! – пошёл им наперерез Павел Сергеевич и настойчиво предложил. – Возьмите картину!

Два немолодых маргинала в довольно приличной одежде с чужого плеча остановились и посмотрели на шедевр, от которого хотел избавиться человек из офиса.

– Не-е, не нужно, – отказался один. – Куда мы её денем?

– Жирная какая! – безжалостно и прямолинейно оценил бедную Лилькину a-ля кустодиевскую по формам героиню другой.

Павел Сергеевич не знал, куда можно пристроить артефакт.

– Может, продадите кому, – неопределённо предположил он.

– Да кому она нужна! – сказал один.

И в этот миг Павел Сергеевич явственно осознал всю бренность бытия, а заодно и искусства.

Он минуту постоял у жёлтого прямоугольного контейнера, под завязку забитого бумагой и картоном, думая, что в руках у него отнюдь не бумага, а холст в деревянной раме. Потом он взглянул на синий контейнер для бытовых отходов. В его душе шевельнулись гуманистические настроения, и он не решился опустить в него Лилькино творение-откровение. В конце концов, Павел Сергеевич прислонил не укладывающуюся ни к в какие рамки балерину к стоявшему рядом похожему на зелёный колокольчик контейнеру для стекла и с чувством выполненного долга быстро пошёл к офису.

На следующий день картина исчезла.

«Комментарии к частным беседам». – Рига, 2022.