Конец високосного года 13

В отделении, ещё до «утренника» выясняется и что опасения не беспочвенные, и что грипп не у меня. Вчерашних «контактеров» из изолятора вывести не успели, потому что у Тауба в ночь поднялась температура, и всех оставили на месте. Кэмерон тихо рычит, но не сопротивляется. С утра звонила дочери, долго «висела на телефоне» и вроде немного успокоилась: во всяком случае, благосклонно съела больничный завтрак и попросила принести журналы по любезной сердцу иммунологии. Ли жалуется на горло, но температура у неё нормальная, и гнойных налётов тоже нет. Ничего не значит. Ли – болезненная, фарингит у неё хронический, горло болит в холодное время часто. А вот Тауб меня беспокоит, к тому же он уже почти достиг возраста риска.
- Сколько у него сейчас?
- По цельсию тридцать восемь и пять. В лёгких я ничего не слышу, - говорит дежурный Чейз.
- После «утренника» сам на него взгляну. Что ещё нового?
- Тебе мало?
- Хаус говорил, водителя вчера после аварии к нам доставили – как он?
- Обон? У него перелом таза. Ничего, починили. Как только станет транспортабельным, переведём – он непрофильный.
- Кто чинил?
- Колерник.
- Разве она оставалась на ночь?
- Нет, просто задержалась на пару часов. Не переживай, ей компенсируют. Уилсон…
- Что? – реагирую на изменившийся тон: поворачиваюсь прямо к нему, смотрю в глаза.
- Уилсон, ты катаешь Рики на мотоцикле и всё такое, потому что любишь детей, а своих у тебя нет?
Глубоко и обречённо вздыхаю:
- Чейз, это уже такой старый разговор, что у него не только борода поседела – понимаешь? Марта не изменяет тебе со мной и не планирует. Мы просто друзья.
- И что, ты хочешь сказать, что не предпринимаешь в этом смысле никаких усилий.
- Честно?
Его моя кротость тут же выбешивает:
- Тебе что, Блавски мало? Корвина мало? Ты…
- Чейз, остановись, - прошу, пока его не повело вразнос. – Никакие мои усилия тут не имеют никакого значения. Ну, почему я это понимаю, а ты, её муж, нет?
- Может быть, как раз потому, что я – её муж? Такой вот парадокс, а?
- А ты ведь её не любишь, - говорю.
- А это не твоё собачье дело.
- Не моё. Но ты её не любишь. И никогда не любил. Уступил, пожалел. привязался, затянуло, но…
- Я слышал, услуги дантистов подорожали, - говорит он угрожающе.
- А психотерапевтов?
- Тебе виднее. Я ими не пользуюсь.
- Может, и зря?
Он показывает мне кончик ногтя:
- Вот ни на столько не хочу с тобою ссориться.
- Ну, и не начинай. Пойдём, уже половина девятого.

Но ещё по дороге к кабинету спотыкаюсь о путаницу каких-то кабелей, которые проворно разматывают и растягивают по полу два не наших «голубых воротничка» и два наших уборщика в униформах под руководством Венди и самого господина Бича. Началось.
- Проход оставляйте свободным, - говорю им. – Нужно, чтобы мы могли провезти каталку.
- Конечно, - широко улыбается Бич, и наши уборщики с готовностью кивают, пока не наши «голубые воротнички» выражают мне полное презрение непоколебимыми спинами. И, наверное, что-то остаточное сохраняется у меня на лице, когда я переступаю порог совещательной комнаты, потому что Хаус, уже устроившийся на своём привычном месте в углу дивана, разводит руками:
- Ты сам на это подписался.
Сидящая рядом с ним Марта приветливо улыбается мне, и я затылком чувствую, как напрягается Чейз.
Марта – не глава отделения, но на «утренники» неизменно ходит. Она считает, что это блиц-общение с коллегами что-то даёт её профессиональному росту – ну, и почему я должен её разубеждать? Улыбаюсь ответно – не слишком широко, правда, чтобы не дразнить гусей, всем киваю, сажусь и делаю Чейзу приглашающий жест «на сцену».
Чейз – дежурный врач - делает доклад монотонным голосом заклинателя паствы – упоминает и об автопострадавшем Обоне, и о температуре Тауба, и о карантине.
- Приказываю, - говорю негромко, приподняв ладонь, чтобы он на мгновение прервался. – Всем сотрудникам сообщать о признаках респираторной инфекции, проводить ежедневную термометрию перед контактом с больными. Ответственная – доктор Ма...рта Чейз. Выбираю её, потому что знаю, что добросовестно измерит всем, включая Хауса и Блавски – эта парочка равно склонна саботировать такие вещи, но если с другими у них прокатит, то с Мартой – ни-ни. А вот то, что я чуть не сказал «Мастерс» - косяк и то самое «дразнение», которого хочу избегать.. Нужно следить за собой.
- У нас теперь в больнице куча посторонних деятелей искусства, - говорит со шкафа Корвин. – Им температуру тоже нужно будет мерить?
- Ох, чуть не забыл про них - спасибо, доктор Корвин. Да, им тоже. И автографы вместо термометрии не принимаются.
Лояльные сотрудники снисходительно хмыкают.
- Ней, завести журнал, мне на подпись каждое утро до начала обхода. Продолжай, Чейз.
Всё, как обычно: оставленные под наблюдение, плановые операции, плановые консультации, амбулатория… - я отвлекаюсь и теряю нить, поэтому вздрагиваю, осознав, что повисла пауза и все смотрят на меня.
- Прости?
- Конфиденциальная консультация без записи в карту, - говорит Чейз. – Разве это не против правил?
- О чём ты?
- О пациенте, чьи мазки на цитологию Буллит смотрел по вашему направлению. Если это – частный клиент, то они должны быть оплачены через кассу, а если это – страховой случай, то…
Ох, чёртов ревнивец! Нашел, чем зацепить!
- Это – частный клиент, Чейз, и смотрел мазки главным образом я, а не Буллит. Просто второе мнение. По моей личной просьбе.
- А, - говорит Чейз, и в этом «а» так много, что у меня возникает нелепое желание встать и дать ему леща по затылку, как зарвавшемуся мальчишке. Но тут он добавляет: «Тогда у меня всё», - и с торжествующим видом садиться.
Понятно, что не жалко ему ни времени Буллита, ни денег больницы, и не принципиальность толкнула его задать мне неудобный вопрос о препаратах, которые я притащил невесть откуда и не записал в журнал, а лишь единственно – мелкопакостное желание слить Хаусу очередной уилсонов «секретик» для препарирования и, возможно, даже публичного препарирования, если Хаус будет в настроении. А интересно, на папу Эрика шаржей не рисует? Я бы взглянул.
 
Коллеги расходятся по рабочим местам, и у меня возникает зудящее желание улизнуть, пока Хаус не подступил ко мне. Мне удобно это сделать – стол у самой двери, а ему ещё выбираться с дивана и ждать, пока Марта и Блавски освободят ему проход, но в дверях застряли Чейз с Корвином – случайно или запланировано – и пробиваться через них мне не хочется. Поэтому я беру папку дежурного врача, оставленную Чейзом на столе, и просматриваю записи, как будто мне это, действительно, зачем-то нужно.
- Ну, и что за препараты?
Вот оно.
- Ты предсказуем. И, что должно быть тебе ещё обиднее, предсказуем уже даже Чейзом.
- Это не предсказание, - говорит он. – Это подстава. Что ты ему сделал?
Из комнаты уже почти все вышли, поэтому можно и ответить:
- Катал его дочь на мотоцикле.
Хаус красноречиво изгибает бровь.
- Мечтая переспать с его женой, - со вздохом добавляю я
- Это он так думает?
- Ну, не я же.
- А ты… нет?
Я снова вздыхаю.
- Как совершенно справедливо заметил Чейз, с меня хватит Блавски и истории с Корвином. Прыжка Чейза с крыши больницы в порядке самоубийства я уже не выдержу.
- И если бы не это…
- Ха-аус!!!
- Так чьи были препараты?
- Моего пациента. Амбулаторного. Запущенный рак простаты с прорастанием в прямую кишку – ничего интересного. Обычная стариковская хворь.
- И ты сам смотрел препараты вместо того, чтобы провести, как положено, по амбулатории?
- Он – мой знакомый.
- Серьёзно? Я всех твоих знакомых знаю. Кто это?
- Мы… вместе учились.
- Он – врач?
- В школе.
- Значит, ему лет пятьдесят пять-пятьдесят шесть? А ты говоришь «стариковская».
- Хаус, отстань!
- Вот почему, интересно, каждый раз, когда я тебя ловлю на вранье, ты начинаешь грубить?
- Потому что, как ты сам говорил когда-то, никто не врёт без веских причин.
- Я тебе вообще не вру.
Моя очередь двигать бровями.
- Ну, хорошо, вру, но крайне редко.
- И я тебе нечасто.
- «Нечасто» и «крайне редко» – разные понятия.
- Что, будем понятиями теперь меряться? Пусти, мне идти надо.
- Куда?
- Работать – вот куда. Я руковожу серьёзным учреждением, у меня забот полон рот, я пекусь о твоей же прибыли, между прочим.
Про прибыль – это я зря. Мы, конечно, кое-что зарабатываем, но и сжирает больница много, так что не скоро Хаус выбьется в миллионеры. Впрочем, его эта сторона, похоже, и не интересует – он бы и на инвалидское пособие жил, если бы не сходил с ума по своим медицинским ребусам. Когда-то в детстве я прочитал у Артура Конан-Дойла, как его Холмс жалуется: «Мой мозг без дела, словно перегретый мотор, вот-вот разлетится в куски». Мне кажется, у Хауса что-то похожее. Отсюда, кстати, и патологическое желание совать нос в чужие дела. Надо найти ему какую-нибудь задачу, не то он меня начнёт препарировать – в своём стиле, тупым ножом. Но, поскольку он по-прежнему стеной стоит, загораживая мне проход к двери, конкретизирую:
- Хочу взглянуть на Тауба – мне не нравится эта его температура.

Кадди позвонила, когда я был на дороге в изолятор – и тут же поступил внутренний, из аппаратной, поэтому, поднося к уху телефон, я уже знал, что услышу:
- Уилсон, Джордж Наймастер отяжелел, мы его переводим в реанимацию на искусственную вентиляцию. Я сообщила вам на пульт, мы его браслет отключаем и, соответственно, из программы он, наверное, тоже выбывает.
- Да, - говорю, выражая не столько согласие, сколько присутствие.
- Нарастает дыхательная недостаточность, мы повторно взяли тест. Как там твои «контакты»? Здоровы?
- Не уверен. У Тауба температура – иду его смотреть сейчас.
- Лучше возьми у них тесты тоже.
- Возьму.
- А что твои телевизионщики? Может, их не стоит пока пускать?
- В изолятор их никто и не пустит, а закрывать больницу пока нет оснований. К тому же, отказ от запланированных съёмок - это деньги. Большие. Я знаю, что в контракте прописан форс-мажор, но это пока не форс-мажор.
- А Хаус что думает?
Меня немного уязвляет это постоянное апеллирование к Хаусу, как будто я – просто какое-то к нему приложение, вроде секретаря. И тем более уязвляет, наверное, потому, что где-то так оно и есть.
- Хаус пока ничего не думает, потому что ты мне звонишь, а при всей его проницательности напрямую к моему мозгу он пока не подключен.
- А я ему уже позвонила.
Вот так. Лови, главврач Уилсон, пулю. И – не успеваю придержать язык – срывается:
- А мне тогда зачем звонишь?
- Ну… ты всё-таки главный там, - слышу непрозвучавшее «номинально». Нет, похоже, мне пора к Марте на сеанс психотерапии, что бы там Чейз об этом ни думал.
- А Хаус-то что сказал?
Смешок…
- Да, примерно то же, что и ты.
- Тогда зачем спрашиваешь меня, что он думает, раз он тебе уже сказал «то же самое»?
- Потому что «сказал» и «думает» - не одно и то же.
Да, поднаторели мы в словесных играх со смыслом.
- Я тебе экстрасенс?
- Потому что «сказал» мне куда дальше от «думает», чем «сказал» тебе, - поправляется она.
Действительно, поднаторели – предельно чёткая формулировка. Но мне почему-то приятно. Тем более, если помнить про среды. Такие встречи, как у них по средам, повышают откровенность между встречающимися, и всё-таки, значит «куда дальше». Ну что ж, это хорошо.
- Спрошу.