Ведьма

   За отпуск  я так отвыкла от дежурств в отделении, что не сразу втянулась в рабочий график. Глаза бояться – душа помнит. Дней через десять привычка не спать по ночам вернулась. Не скажу, что подобная практика полезна для здоровья. Но мое тело очень быстро перестраивается. Психологическая гибкость - непременное условие для его стабильной работы.

   В августе ушла на пенсию зав.отделением. Место так и осталось вакантным. Никто из лечащих врачей не соглашался брать на себя лишний воз проблем.  Младший медицинский персонал, воспользовавшись относительной свободой, слегка охладел к работе. Одним словом, я вернулась в некую не совсем  привычную, в плане дисциплины, атмосферу и понимала, что первое время будет  трудновато.

    -  Наташа, - я тронула за плечо уснувшую на диванчике в ординаторской  медсестру, - пора пройтись по палатам. Я читаю истории болезней, но еще не до конца в курсе. Что там у нас в 13?

    Дежурная медсестра оторвалась от подушки, села,  опустила ноги в белые сабо и сладко потянулась.

    - Софья Андреевна, что хорошего может быть в палате с таким  номером? Ведьма там живет.

Я покачала головой.

    - Ну, как не стыдно? Будет вам глупости повторять. Поди, Капитолина очередной шабаш придумала?

    - А вы историю-то почитайте. Капитолина тут совсем не причем. Она ее даже жалеет. Ну, в каком-то смысле. Дети у нее. Говорят, мать к себе их забрала. Никто ее не навещает. Злющая такая, мыться не любит.   Космами трясет, других больных пугает.

     - Наташа, 13 бокс отдельный. Кого она может пугать? Ест нормально?

     - Какое там. Тоща, как оглобля.

Я  невольно улыбнулась. Где она видела толстую оглоблю?

     - Пойдем.

     - Софья Андреевна, давайте санитара с собой возьмем. Я, честно, ее боюсь.
 
     - Позовите санитара и приготовьте инъекцию. Вы ее когда последний раз кололи?
 
     - В пять вечера. Двое мужиков еле удержали. Сильная! Откуда что берется?

Она вышла в коридор искать санитаров. Время час ночи. Спят, наверное. Может халат снять, чтобы не пугать белым цветом?

 


   В палате под номером тринадцать горела одна маленькая люминесцентная лампа, защищенная решеткой. По периметру быстрыми шагами ходила изможденная женщина с сухой желтой кожей, которая обтягивала ее оголенные руки-прутья с острыми локтями,  морщинистую шею и очень худые ноги с выступающими коленями.  «Проблема с щитовидной железой», - подумала я как-то сразу.  Она  бормотала,  похрюкивала, будто и впрямь ворожила.  Завидя  меня, резко остановилась. Из под спутанных волос какого-то неопределенного серо-черного цвета на меня с ненавистью  посмотрели выцветшие  глаза.
 
    -  Как у дохлой рыбы, - прошептала за спиной Наташа.

Я нахмурилась, но замечание ей делать при санитаре не стала. Потом поговорю. Женщина, действительно, производила впечатление  сложной больной. Разговоры с ней ни к чему бы не привели. Может быть, когда-нибудь потом?
 
    - Володя, подержите ее, пожалуйста. Наташа без вас может не справиться.
 
    Пока они вдвоем пытались вколоть пациентке снотворное, я осмотрела палату. На тумбочке лежала какая-то очень древняя, потрепанная временем книжка с изображением перевернутого креста на обложке.  Рядом, в металлической плошке, красовались кусочки мха, коры, земли… Прямо смесь для выращивания орхидей. Или дерн с кладбища?  Какие глупости лезут мне в голову по доверенности от Наташи?
 
    Минут через двадцать после инъекции больная женщина задремала. Наташа нашла под матрасом кусок сломанной алюминиевой ложки, осколок зеркала с острым концом и кусок от резиновой клизмы.  Очень странный набор.  Откуда эти вещи?  Медсестра решительно забрала  все  вместе с судном и, сопровождаемая санитаром Володей, поспешила ретироваться из ненавистной палаты.
 
    По правилам отделения мне нельзя было оставаться одной в боксе с такой больной, но ночью начальников нет. О своей безопасности я обычно не думала.  Трудно бояться тех, кого жалеешь от всего сердца. Вот и ее, эту несчастную, мне было искренне жаль. Шизофрения? Нужно внимательно почитать историю болезни. Похоже, она тут не на один месяц задержится.  Спит?  Я подошла к кровати.

    По спине пробежал легкий холодок: на меня смотрели горящие ненавистью глаза, словно снотворного ей не кололи. Она  упала в сон  всего на несколько минут. И впрямь, чудеса.
 
    Запекшиеся  губы скривились в злой усмешке.

    - Ненавижу, - прошептала она как-то слишком искренне для бредовой больной.

    - Я вам верю, - ответила  ей спокойно, -  вам не за что  меня любить. Но и ненавидеть не за что. Разве я лично что-нибудь плохое вам сделала?
 
    - Сделала, - прохрипела она, - ты родилась. Этого достаточно. На горе мне родилась.
 
     Откровенно выраженная эмоция. И, похоже, сознание не замутненное. Решила дальше  не провоцировать.
 
    - Вы отдохните немного. Я зайду к вам часа через два. Если увижу, что спите, беспокоить не стану.  Может быть, вы кушать хотите?

    -  Ну, да, - прошипела  она, - все так и должно быть. Так и предсказывали.  Гадина, змея, лиса, тварь! Думаешь,  я поверю в твою доброту? Сдохни вместо меня, тогда я подумаю.

    Нет, совершенно точно это был не бред. Но продолжать разговор в таком тоне для нее было не полезно. Я видела, как  она сама себя возбуждает.  Вот интересно, лечащего врача она ненавидит столь же яростно?
 
   - Доброй ночи. Поспите, пожалуйста.

Так все-таки шизофрения?  Пойду читать историю.
 
   Мы никогда не поворачиваемся спиной к пациентам. Выходим задом наперед из палаты, когда нарушаем категорический запрет входить к буйным без санитаров. Она не была буйной. Однозначно.  Ее ненависть была настоящей.  И разрушающей личность.  Никаких сомнений в этом быть не могло.
 
   Подойдя к двери,  я услышала, как она снова начала бормотать себе под нос что-то темно-сказочное. Именно такой я и представляла себе в детстве бабу Ягу.  Софья Андреевна, милая моя,  за такие мысли тебя бы хорошо лицензии лишить.
 
   Но она не дала  шанса уйти спокойно. В меня полетела подушка, а следом  я опять услышала  шипение:
 
   -  Ненавижу!
 
Я тихо  прошлась по отделению. Все спали. Вернулась в ординаторскую. Наташа выложила мне на стол историю болезни Татьяны. Так звали бабу Ягу. Татьяна – самое обычное имя. И никакой тебе мистики.


 Я сдавала дежурство своему коллеге – Георгию Николаевичу. Мы работали вместе уже лет десять. Он тоже был клиническим психологом, но больше походил на психиатра.  Прекрасно разбирался в препаратах, практически безошибочно  ставил  диагнозы. Имел особый подход к больным – строгий (почти жесткий) и при этом сохранял доброту.  И они это чувствовали, как дети. Капитолина говорила:
 
   - Николаевич идет по коридору, а за ним доброта стелется.
 
И, конечно, мое дамское сердце не могло не замечать его мужской  брутальной красоты. Высокий брюнет с сединой на висках, сероглазый, смуглый, с военной выправкой и  правильным выбором мужского одеколона (или туалетной воды?). Всегда в идеальном кипельно-белом халате с бейджиком на кармашке. Нам не разрешалось носить их на шнурках.  Пациенты могли неслышно подкрасться сзади и затянуть петлю… Ох, милая работенка.
 
   - Ты сегодня очень устала? – Спросил  Гоша, листая процедурные листы.

   - У меня  три дня впереди, чтобы отоспаться. Как твои дела?
 
   - Как всегда: Зинаида в истерике. Теща на даче, Татка в саду пытает воспитательниц.
 
   - А почему Зинаида в истерике?

   - Квартира маловата. Ей хочется отдельную комнату.

   - Понимаю.

   - Я тоже понимаю, но взять негде. Так что будем компенсировать истерики бюджетными  подарками. Слушай, как себя вела Яга из тринадцатой?

   - Плохо. Не спала совсем. Она себя изнутри изводит. Прямо суицид подсознательный. Что с диагнозом?

   - Скорее психопатия. Я поговорил с ее матерью. У них там в роду невесть кого  намешали. Короче, деградирующая ветвь.  Но вот что интересно: они этим гордятся. Представляешь?  За силу принимают болезнь.
 
   - Жалко. Очень. Она ведь не совсем старая?

   - Она совсем молодая. Да, жаль. Но наука здесь бессильна. Тут отчитка нужна. А ее мать про отчитку и слушать не хочет.  Будем  выписывать, пока она тут  сестер и Капитолину до инфарктов не довела.

   Я решила, что ослышалась. Как выписывать? В таком жутком состоянии? Она же опасна для обычных людей. У психопатов, социопатов,  действительно,  есть серьезные отклонения в злобу, зависть и жестокость. Им нравится причинять людям боль, причем, чем изысканнее, тем  отраднее. Доминировать, извлекать для себя выгоду, унижать  - это их лекарство.  Без подобного проявления они засыхают, как цветы без полива.  Слава Богу, что по последней статистике их чуть более десяти процентов от общего числа населения.  Но беды они могут натворить много.  Нашу Ягу нельзя выписывать!
 
   Гоша кинул на меня быстрый взгляд:

   - Ты, мать Тереза, не все знаешь. Она умрет и так, и так. Причем скоро.

   - От чего?

Он достал папку с анализами.

   - Сестры совсем разболтались. Третий день анализы по историям разложить не могут. Вот смотри.

Он передал мне результаты обследования. Я села изучать.

   - Анализируй  и иди домой. Я пойду проведаю, как у нас там дела в отделении.

В этот момент влетела Наташа с вытаращенными глазами:

   - Софья Андреевна, Георгий Николаевич, Яга на полу валяется и вопит.

Мы быстро пошли к тринадцатому боксу. Татьяна действительно валялась на полу. Да, именно валялась, корчилась , царапала его  поломанными когтями и подвывала.
 
   - Быстро на привязь, - скомандовал Гоша.

Два могучих санитара водрузили ее на постель и пристегнули руки и ноги. Наташа уже несла шприц.

 



   Я поспала. Дома стало, наконец,  тихо. Ремонт в соседней квартире приостановили и  можно было выспаться  в свое удовольствие. Готовить не хотелось от слова «совсем». В холодильнике томился йогурт, сыр, коломенский батончик с отрубями, два яблока и пачка сливочного масла.  Набор холостяка. Нет, хуже. У меня даже яйца и те кончились. Нужно ехать в Метро.
 
   Приготовила тонизирующий зеленый чай, вышла с чашечкой  на балкон, глянула вниз. Машина стояла, обряженная в камуфляж  осени.   Выходить из дома не хотелось. Моросил дождь, вечер хмурился, народ вот-вот начнет возвращаться с работы, в кассы выстроятся очереди…   Включила комп и оформила доставку продуктов. Обещали привезти через три часа. Вот и славно.
 
   У меня из головы не шла наша баба Яга. Я не ошиблась: согласно анализам она страдала  Базедовой болезнью, гипертрофией и гиперфункцией  щитовидной железы. Отсюда глаза навыкате, как у рыбы,  повышенная возбудимость, худоба и все остальные «прелести».  Но главной причиной ухудшающегося состояния было все-таки  не это. Ее организм отказывался сбалансировано работать. В нем полетели все   системы, словно кто-то навел порчу на саму ведьму. Никакой наукой объяснить этот внутренний хаос было просто невозможно. Опухолей нет, хроническая патология есть, но не в конечной стадии.  А  анализы показывали смерть в самом ближайшем будущем. Мистика какая-то.
 
   Я подошла к книжному шкафу и на полке о славянской культуре нашла книгу Александра Асова.  Стала читать и ужаснулась.  Как все перепутано, перекрещено в этом мире. Здоровье тела, душа, гордость демоническая, тщеславие глупое, злоба лютая смешаны с обычным человеческим желанием жить счастливо… Отчего-то вспомнились слова Булгаковской  Маргариты о том, что жила-была  женщина, у которой счастья не было и стала она злая, злая, как ведьма...


   Продукты привезли через полтора часа. Вот спасибо! Поела, но думы окаянные  из головы не выходили. Неужели нет способа облегчить состояние этой  страдалице?
 
   Позвонила Наташа.

   - Софья Андреевна, как только вы ушли домой, она снова истерику закатила. Представляете? На нее уколы не действуют. Совсем. Георгий Николаевич выглядит спокойным, но чувствую, что он вот-вот что-то предпримет. Жалко, что костры отменили.

   - Наташа, чтобы я от вас про костры больше никогда не слышала. Вы знаете, что такое профессиональная непригодность? Это когда мы перестаем быть милосердными.

   - Она который час орет: «Дай!». А что ей дать мы не знаем. И еще, я вам позвонила, потому что она мне про вас сказала. Я не хотела говорить, но подумала, а вдруг она и на вас порчу наведет?
 
   - Глупости не говорите. Что она сказала?
 
   - Она сказала, чтобы вы пришли и дали себя за руку подержать, потому что вы добрая.
 
   - И все?

   - И все. Только в эту минуту, ну, когда она говорила, у нее какая-то гадость в глазах притаилась. Я не вру.

   - Ну, хорошо. Спасибо, что позвонили. Я выйду на работу по графику.

   Что хотела от меня Яга? Зачем ей была нужна моя рука? И спросить-то не у кого.


 Я решила съездить  в  свою деревню, к нашей знаменитой травнице, моей подруге, которая лечила всю округу с благословения Владыки, и поговорить с ней о Татьяне. Может травку какую даст для облегчения ее мучений. За оставшихся два выходных дня надеялась  обернуться туда и обратно.
 
   В будни пробок меньше, поэтому, встав с рассветом  на следующий день после дежурства, я отправилась в дорогу. Звонить предварительно не стала, Веруня  никуда надолго не отлучалась. Хозяйство было большое, живность присутствия требовала, да и  необходимые травы она  давно  собрала.   Теперь запасы висели в мешках под потолком на втором этаже избы и ждали тех, кому они сгодятся для лечения. А сама хозяйка, скорее всего,  в эти последние теплые  дни  пчел к зиме готовит. Мешать  я не намерена. Поговорю, посоветуюсь  и вернусь назад в город.
 
   Калитка в заборе была распахнута настежь и меня чуть с ног не сбили две огромные собаки, которые, проявляя любовь и радость,  облепили чумазыми лапами мое  новое голубое кашемировое  пальто.
 
   -  Вы что тут бушуете? – Услышала я голос Веруни.  – Вон оно что! Не успела съехать, да вернулась. А я слышу мои скулят. Гостей не жду, а тут радость приключилась. Хотя...  Погоди, я же сегодня во сне видела, как у меня в саду твои любимые колокольчики расцвели. Вот, думаю, чудо, так чудо. Сонькины весенники под зиму повылазили. Мне бы додуматься, что это к твоему приезду. Не додумалась.   Ну, здравствуй, подружка.

   От платка Веруни исходил  запах парного молока, трав и теплого хлеба из печи.  Она всегда пахла   именно этими "духами". Вкусно пахла!  Есть такие люди, от которых исходит доброе человеческое тепло. Вот, вроде бы, и не скажет ничего, улыбнется только, а на душе потеплеет.

   - И с чего же ты, радость моя, пожаловала? Не захворала?  Я  тебе опять петрушки веник собрала. Так ты не оставь его снова. Глянь какой косматый!

Она весело указала на «стог» из жирной зелени петрушки, которого бы хватило на всю зиму любому московскому ресторану.
 
   - Только что срезала. Ангел нашептал.
 
   - Почему она у тебя такая выставочная получается?

   - А вот не скажу. А то научишься сама растить не хуже. А я люблю тебя одаривать. Пойдем в дом. Пальто не трогай. Пусть сохнет, я потом крахмалом всю  землю  сниму.

И обращаясь к собакам, которые путались под ногами, напоминая о себе, строго сказала:

   - Вон что натворили! Зачем лапами по хорошему пальто прошлись? Не подумали, что человека обидели?
 
Собаки весело махали хвостами и никакой вины за собой не чувствовали. Веруня махнула на них рукой, но в дом не позвала.

    - Ступайте зайцев гонять!
 
И они поняли ее сразу. В минуту этих чумазых и лохматых не стало.
 
    - А откуда у тебя зайцы-то?

    - Ох, Соня, неужто ты думаешь что я и, правда, их за зайцами посылаю?

 


   В доме пахло дымком от печки, мятой и чабрецом. На плите что-то уютно булькало в кастрюле. Над столом светилась лампа, похожая (только по виду) на керосиновую. Веруня торжественно  достала из шкафа скатерть, собственного производства из ниток краше. Она  всегда ее стелила, когда мы собирались чаевничать вдвоем. На «гипюр» она поставила чашки с блюдечками, вазочки для варения и меда.

   - Тушу вот овощи с травами. Это нам с тобой  на обед.  Рассказывай, что у тебя случилось. Напою, накормлю, послушаю.
 
И я рассказала ей про Татьяну со всеми подробностями, стараясь ничего не упустить и не забыть.
 
   Веруня не перебивала.. Но с каждой новой подробностью ее лицо становилось все строже.  Когда я поставила точку, подруга некоторое время молчала. А потом (я не знала, что она может быть настолько суровой) сказала очень твердо:
 
   - Добрых ведьм не бывает. Потому как любовь и доброта – дары Божьи. А  Ведьма  водит шашни с бесом. Нападает на невинных, наводит порчи, легко  шлет проклятия, все одно, как блины печет. Ей обижать – в радость.  Такие люди, с  колдовской силой,  не могут что-то хорошее сотворить. Что бы не творили, в итоге  все злом оборачивается. Они не развиты душевно. Понимаешь? У них душа не доношена. И где бы они себя не проявляли, хоть в искусстве, например,  чем бы не занимались, не могут они найти чего-то главного, важного, нужного. Оно же в Боге. А он им не ведом.  Поэтому практически всегда живут без  профессии, да за чужой счет. Ну, а успех имеют разве что на Лысой горе с себе подобными.  А если дело серьезности требует, то это не к ним.  Шастают поверху, как водомеры.
 
   Я совсем сникла. В мою голову не укладывалось, как человек сознательно может хотеть быть мерзким. Как? Тихо  сидела и слушала мудрую травницу, Божью избранницу, верную, которую не сбить с дороги не красивыми лукавыми словами, не ласковыми обещаниями. Веруня  не любила города. Редко приезжала ко мне в Москву. Раза три за все время и была-то. Говорила, что потом месяц в себя приходила.
 
   -Ведьмы  часто рождаются в испорченных родах, где уже побывали им подобные. И не вздумай мне говорить, что есть ведьмы белые, черные, в горошек и в крапинку. Черные все. И точка.

   - Да я и не буду говорить. Что я об этой гадости знаю? Ничего.  Но делать-то что? Мучается женщина. Может, травы какие есть от ее хвори? Понимаешь, на нее не действует ни один из препаратов. А боли у нее страшные.  Как ей смерть облегчить?
 
   - А никак. Ничего не подействует. Это они пока в силе думают, что неприкасаемые. А потом, все такие боли получают, что нам, грешным, и не приснится. Никакая химия и никакая трава на нее не подействует. Всякой ведьме свой срок отпущен. И не мы его определяем. Ведьма  перед смертью начинает разлагаться изнутри.  Туда им всем и дорога. Господи, даже говорить противно.
 
   - Она меня зовет и просит ее за руку подержать. Это может помочь?

Веруня впервые посмотрела на меня испуганно.

   - Не вздумай, слышишь меня? Не вздумай, голова твоя садовая! Она тебя своей преемницей хочет сделать!

   - Бог с тобой, Веруня.  Шутишь?

   - Нисколько. Она же, стерва, помереть не может, покуда свою силу через руку кому-нибудь не передаст. Вот и мучается. А дураков нынче нет. Никто ей руки не даст. Разве что какая-нибудь подобная ей дрянь. У вас в клинике есть такая?

Я перекрестилась. Откуда мне знать? Пока вся эта бесовщина явно не проявится, понять ничего нельзя. Некоторое время мы сидели молча. Я не могла охватить душой, как человек может передать в аренду бесу свое тело… Как?

Очередное дежурство. Я в ординаторской  одна. Ночи  холодные. Иду  закрывать  фрамугу, потом накидываю халат. Осень движется к естественному финалу.

                Фонарям дождь осенний
                Листвой промывает взгляд.
                Снег уснул в облаках
                И мириться с дождем не хочет.
                Отпускаю слова на волю –
                Пускай по ветрам летят
                Из предсердия – днем
                И из сердца -  бессонной ночью.

   Моя Наташа куда-то запропастилась. Вечерний обход через час. Успею просмотреть новости: симптоматику, анализы, заключения. Сажусь за компьютер. Тихо, как мышонок, в ординаторскую проникает Лидочка, старшая медсестра из другой смены.
 
    - Софья Андреевна, здравствуйте, я с вами сегодня вместо Наташи.

    - Хорошо. Что-то случилось?

    - Больная из тринадцатой ей руку прокусила.

Морок продолжался.

    - Рассказывай.

    - Она тут кричала страшно. Прямо на визг переходила.  Видно боли ее истерзали, а лекарства не работали.  Ну, вот…  Наташка у нас добрая душа, всем известно, боялась ее очень, но все таки пошла кормить через зонд. И санитары с ней были. Да и Татьяна эта на привязи лежала. Как она ухитрилась ей руку прокусить? Ума не приложу. Санитары говорили, что  пока Наташа капельницей рядом с ней занималась, та с нечеловеческой  силой приподнялась,   руки освободила.  Мужики  не успели отреагировать, так все быстро произошло. Ведьма  вцепилась своими клыками в запястье Наташи и прокусила ее до кости. Хорошо, что Георгий Николаевич еще не ушел. Ей быстро жгут наложили и в хирургию. А там операцию делали три часа. Она ей сосуды порвала. Ну, вот Георгий Николаевич Татьяну  завтра на выписку отправляет. Он сказал, что у нас тут не богадельня для ведьм. Пусть ее в другом месте в чувство приводят.

    Боже милостивый… И да бегут от лица Твоего ненавидящие…  А, может быть, Гоша прав? И это племя до последней минуты земной жизни старается людям вредить?  Но у меня  никак  не получалось состыковать  средневековую мистику с реальными медицинскими знаниями. Что-то внутри сопротивлялось всем этим  сказочным сценариям.  Да еще слова Веруни засели в мозгу: «Добрых ведьм не бывает. И точка». При шизофрении человек может верить в свою избранность. Я за годы практики видела и  Наполеонов, и  Мерлинов.  В клинике даже  с Сократом встречалась из пятой палаты. Так себе Сократ, не всамделишный. Поговорить с ним было не о чем. Нес бред и сам в него верил. Все, как диагнозом  предписано. Но чтобы так войти в образ Ведьмы? На людей бросаться? Хотя… Кто-то из классиков описывал подобный случай. Вот только там была  неконтролируемая  одержимость. А тут осознанность. Она себя не просто контролирует. Она в себе власть чувствует. Не из Божьего мира эта власть, но отчего-то ей попущено тут быть…  Я не удивлюсь, если узнаю, что она верит в то, что приносила пользу. «Сократ» из пятой палаты   тоже верил, что он  великий.  Мне понятна ненависть  ведьмы к тем, кто ее избранности  не признает. Гоша прав, нет там шизофренического бреда. Злоба есть к тем, кто не из ее стаи. Безбожие  есть.  А вот бреда – нет. Ее  бред  больше похож на убеждения… 

   Лидочка мышонком стояла у стола, пока я распутывала внутри себя  клубок противоречий. После дежурства поеду в монастырь к отцу Николаю. Пусть он на всю эту историю посмотрит с Божьей стороны. Другого выхода не вижу. Я человек светский, самый обычный психотерапевт, каких в каждой клинике можно найти поштучно. Веруня, и та понимает в  мистике больше моего.

    - Ты оставайся здесь. Я к ней войду одна. Санитаров оставлю за дверью.
 
    - Да вы что, Софья Андреевна? – У Лидочки глаза округлились от возмущения.

    - Лидуша, я тебя прошу. Очень хочу понять, что же происходит на самом деле.
 
    - Бесовщина тут происходит. И нечего ее понимать. Да еще своей жизнью хотите рисковать ради ведьмы. А если она вам в горло вцепится?

    - Не вцепится. Вот увидишь. Володя с Колей сегодня санитарят?
   
    Лидочка кивнула и очень недовольная пошла звать ребят.



    В палате жил все тот же приглушенный свет, как в морге. Татьяна лежала на привязи. Но, похоже,  к ней со вчерашнего дня никто не подходил.
 
    - Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Что-нибудь нужно?

 Она процедила сквозь зубы:

    - Чтобы ты сдохла.
 
    - А больше ничего?  Вы позволите вас одеялом прикрыть? Прохладно в палате, Когда вам в последний раз предлагали судно?

    - Ты не видишь в каком дерьме я лежу?
 
    - Вижу. Поэтому и предлагаю помощь.

Я позвала санитаров и попросила мне помочь. Татьяна не сопротивлялась.
 
    - Хотите я провожу вас в душ?
 
    - А ты не боишься?

    - Я не боюсь вас. Просто хочу помочь как женщина  женщине.
 
    - Ну-ну, юродивых не люблю.

    - И не надо меня любить. Я не прошу. Помоемся, переоденемся, проветрим помещение. Только и всего.

Я понимала, что она позволяет производить над собой все эти  санитарные  «мероприятия» только потому, что преследует  непонятную мне, но очень понятную ей цель. Мы наблюдали друг за другом пристально: за каждым движением и взглядом.
 
    Через полчаса Татьяна лежала в чистой сорочке,   укрытая теплым одеялом, но по-прежнему пристегнутая к кровати.
 
    - Я принесла вам сок. Хотите?

    - Отравленный?

    - В каком-то смысле, да. Он из магазина. Я не знаю, насколько его состав соответствует слову «сок».
 
И вдруг она скривилась в каком-то подобии улыбки.

    - Какая же ты стерва, - сказала баба Яга. Но в ее устах это звучало, как похвала. Кажется, она пыталась понять, насколько я близка к ней, насколько я из ее мира.  Но, к счастью,  я была совсем из другой вселенной.  И чем больше я наблюдала за этой погибающей душой, тем глубже и глубже игла сострадания проходила сквозь  сердце.
 
    - Посиди со мной, - вдруг попросила она.
 
    - Посижу.

    - Санитаров отпусти и развяжи.

    - Развязать могу. Санитаров отпустить не имею право. Меня уволят за нарушение техники безопасности.

Она опять скривилась. Может быть, удастся научить ее улыбаться?  Я отстегнула ремни. Она села в кровати. Я поправила ей подушку и подала стакан с соком.
 
    - Боль отпустила?

    - Я к ней привыкла. Когда пойдет новой волной, буду орать.  Твой мужик хочет выписать меня завтра. Ты ему не давай этого сделать.

    - Ну, во-первых, он не мой мужик. А во вторых -  курица петуху не начальник.

    - Твой. Ты просто, дура, ничего об этом мире не знаешь. Его жена давно с другим мужиком снюхалась. А дочка ему не родная. Она вообще от заезжего молодца. Теща  обо всем  знает и молчит.
 
    - Скверно.

    - Обычное дело.

    - А откуда у вас все эти сведения?

    - Сведения – в полиции. А я вижу насквозь. Тебя  тоже вижу. Не святая ты совсем. Больше наша, чем ихняя.
 
Куда она клонит?  Я наблюдала.  Мне было бесконечно жаль Татьяну. Или кто она там на самом деле? И если бы не грозное предупреждение Веруни, я дала бы ей свою руку.

    - Уже знаю, что не дашь, - сказала  баба Яга.  -  Верка, зараза такая, вовремя подсуетилась. Пока новое тело не найду, помучаюсь. Он меня не отпустит.
 
    - Он?
 
    - Не суй нос, куда не просят. Иди. Устала я.
 
    - Мне еще зайти?

    - Гошке,  скажи, чтобы не выписывал. А то дочка заболеет.
 
    - Хорошо. Я скажу. Не надо, чтобы дочка болела.
 
Я вышла из палаты. Санитары стояли у входной двери по стойке «смирно».
 
    - Софья Андреевна, вы что, слово знаете?

    - Да мы почти и не говорили.

В ординаторской  смиренно ждала Лидушка.
 
   - Все вопросы потом, хорошо?
 
Она кивнула.


 Отец Николай встретил меня в монастыре после дневной трапезы.
 
   - Благословите, отче.

   - Бог тебя благословит. Что случилось?

И я рассказала ему про Татьяну, про то, как ездила к Веруне, про то, что узнала о Георгии Николаевиче, одним словом, про все.

   Он слушал внимательно, не перебивал вопросами.

А когда я закончила рассказ, остановился (мы гуляли по дорожкам монастырского двора) посмотрел на меня  и спросил:

   - А от меня ты что ждешь?

   - Помощи.

   - Кому?

   - Татьяне. У нее скоро новые приступы начнутся. Нужно  что-то делать. И потом, я не могу говорить Георгию Николаевичу правду. Вот просто не могу и все.

   - Правду?  Какую еще правду?  А с чего ты решила, что бес тебе правду открыл? А если он тебя морочил? Представляешь, кабы ты сразу побежала рассказывать, какой лопух твой доктор? Что бы у него в семье началось? Камня на камне бы не осталось. А ведьма твоя рада была бы по самые уши.
 
   Я в таком развороте и не думала. Спасла природная осторожность. Ужас какой!
 
   - Твоя доверчивость иногда мне напоминает глупость. Ты не обижайся на меня, но взрослой женщине, которая с людьми работает, помогает им, быть такой наивной грешно.
 
То-то и оно… Прав отец, ох, как прав...

   - А про Татьяну Веруня правду сказала: белых ведьм не бывает. Это они сами про себя такие сказки придумывают, чтобы людей неразумных к себе заманивать. У них, поди там, тоже свое плановое хозяйство имеется. Чем больше народу адепты  приведут, тем лучше для  их демографии.
 
   Увидев  мое совсем поникшее настроение, добавил:

    - Да не унывай ты! Не успела глупостей натворить. И ладно.
 
    - Так вы к Татьяне не приедете?
 
    - А она меня разве звала?

    - Нет. Не звала.

    - Так чего же ты вместо нее стараешься?

    - Не знаю.
 
Я сказала правду.   Почему у меня за эту женщину так болела душа? Но она болела.

    - Вот и я не знаю. Если позовет, приду.

    - Она не позовет. Я зову ради нее.




Дома опять не было еды. Нет, она, конечно жила в холодильнике отдельно взятой от меня жизнью, но вся в первозданном варианте: картошку нужно было  чистить и варить, котлеты размораживать и жарить. Я ограничилась кефиром с плюшкой «улиткой», чувством вины и обещанием с понедельника ужинать только кабачками, причем вареными. (Фу!)

    Сегодня дежурил Гоша. А что если мне его навестить? Вдруг он и, правда, уже отправил Татьяну на выписку? Решила сначала позвонить.

    Голос у него был странно-грустный, словно чужой, отдаленный.

    -  Сонь, ты можешь меня подменить на ночь?

    -  Конечно, могу. Что-то случилось?

    -  Жена ушла и дочку с собой забрала. Теперь у них будет по комнате. У него, понимаешь ли, сеть пиццерий.

    -  Я сейчас приеду. Ты дождись меня. Не уходи.

    -  Конечно, дождусь. Ягу нужно к выписке на завтра приготовить. Хотел сегодня, а у самого все из рук валится.


    
    Когда я вошла в ординаторскую, там  сидела одна Лидочка и разбирала пришедшие результаты анализов.

    - А Георгия Николаевича вызвали в терапию на консультацию, - сообщила она.
 
    - Поняла. Как там наша тринадцатая палата?
 
    - Прямо и понять не можем, что с Татьяной сделалось. Не орет на все отделение, даже суп протертый в обед съела.
 
    - Лежит?

    - Да. Видно бегать по палате уже сил нет. Ее сегодня разные специалисты смотрели. Говорят прогноз не утешительный. Одна почка уже отказала, вторая с горем пополам работает, глотательные рефлексы снижены, ЭКГ отвратительная... Одним словом, идет ухудшение.
 
    - Схожу к ней.

    - Я сейчас санитаров вызову. Погодите.
 
    - Пусть к палате подходят.

Татьяна лежала на боку, спиной к входной двери.

    - Приперлась? Зачем в монастырь ходила? Попу душу изливать, меня во лжи уличать? И кто прав оказался? Поп или я?
 
    - Здравствуйте. Как это вы меня увидели?

Она повернулась на спину. Лицо осунулось еще больше. Хотя, куда больше? И без того великоватый и некрасивый нос заострился и выглядел не очень... Губы, обкусанные, с запекшейся  на них кровью скривились.

    - Какая же ты дура непроходимая. А знаешь, была бы ты поумнее, я бы, наверное, тебя не пожалела.  А с дуры что взять?

    - Татьяна, давайте я вас опять помою и кровать перестелю. Как вы на это смотрите?

Она опустила глаза на свои голые исхудавшие ноги, потом перевела взгляд на ступни, на пальцы с отросшими ногтями. Снова усмехнулась.

    - Ну, помой, если не брезгуешь.
 
Мы повторили вчерашнее купание. А потом, когда она легла под одеяло, я вдруг ни с того ни с сего спросила :

    - А вы хотите, чтобы я вызвала к вам маникюршу?

    - Хочу, - сказала она, словно я каждый день   вызывала к ней  мастеров из салона красоты.


 
 
Когда Георгий Николаевич вернулся в отделение, ему доложили, что я в тринадцатой палате обслуживаю Татьяну вместе с парикмахерами из салона "Кэрри".  Можете представить его лицо?

 
   
    Домой доктор так и не ушел. Остался дежурить вместе со мной. Я рассказала ему о своем походе к отцу Николаю, о том, что принесла в сумке красивую ночную сорочку для Татьяны. А потом очень мягко, но настойчиво попросила его не выписывать ее на завтра.
 
    - Если хочешь, я неделю подежурю и за себя и за тебя.
 
    - Нет, не хочу, -  ответил Гоша. –  Что я дома один буду делать?  Сопьюсь к этой самой матери. А вот ты приходи и сама сиди со своей Ягой. Я ее выписал для себя.

    - Спасибо тебе.

    - Сонька, тебя саму лечить надо от юродства.
 
Я ничего не сказала, потому что не знала, что нужно говорить в таких случаях.

    Ночью, когда Гоша заснул в ординаторской, я выключила свет, чтобы не мешать ему отдыхать и пошла к Татьяне.

    - Не спится? Мужик под боком, свободный, красивый, а эта дура опять ко мне прется. Что тебе надо?

    - Я вот тут ночнушку красивую купила. Ваш размер. Давайте примерим?

    - В розовых слониках?
 
    - Нет. Посмотрите.

Ночнушка была из натурального шелка темно синего, почти черного цвета. Без кружева, без дешевых украшений.  Только на плече (ручная вышивка) вверх к небу летела белая птица.
 
    - Надень ее на меня. – Приказала Татьяна.
 

    Теперь она лежала на чистой постели с расчесанными волосами, ухоженными ногтями на руках и на ногах, в красивой сорочке.
 
    - Ты сейчас уходи, боль возвращается. Потом придешь. Мне легче ее одной терпеть.

    Когда я подходила к двери палаты, она сказала:

    - Если я буду орать «дай», ты мне ни в коем случае руки не протягивай. А теперь пошла вон. Он просыпается. Пошла вон! – закричала Татьяна.
Санитары испугано вбежали в палату, но я, взяв их под руки, увела за собой в коридор.

 Прошло четыре года.  Я вспоминаю эту историю каждый раз накануне  смерти бабы Яги из тринадцатой палаты. Она ушла в иной мир (какой?)  в ту самую ночь, когда выгнала меня в коридор и вскоре покинула эту землю в страшных муках, так и не передав своего «темного дара» никому. 

   Помню, как сидела в ординаторской. Как спал на диванчике Гоша. Как кленовый лист из больничного парка ветром задуло через  открытую фрамугу. Я помню, как меня позвала Лидочка. Я вышла к ней. Навстречу, накинув белый халат, шел отец Николай в полном облачении. Его лицо было строгим и печальным.
 
   - Уведи отсюда всех, - сказал он, показывая на санитаров и сестер, которые жались к стене и боялись даже  двинуться в сторону тринадцатого бокса.
 
Я отвела их всех в ординаторскую и попросила не будить Георгия Николаевича. Сама же вышла в коридор. Но отца Николая в нем уже не было. Он прошел в палату, откуда раздавались глухие стоны и вскрикивания Татьяны. Потом я услышала голос священника, который  начал громко читать молитву. Я такой молитвы не знала. Наверное, она была не для мирян.  Жужжала и мигала люминесцентная лампа, часы, подвешенные под самым потолком, показывали  час ночи. Потом два часа, потом три...
 
   В какой-то момент я увидела в  приоткрытую дверь, как в палате вспыхнул яркий голубой свет и тут же пропал. А дальше стало очень тихо. Ни голоса отца Николая, ни стонов Татьяны...  Помню, как  вошла в палату.  Батюшка убирал в небольшой черный чемоданчик требник или молитвослов, не знаю... Удивительно, но я увидела на столике кропило и бутылочку со святой водой.
 
   Она лежала ровно, вытянувшись в струну, и казалась выше, словно выросла за одну ночь. Руки не были сложены на груди, они покоились просто вдоль тела, но пальцы, собранные в кулаки от боли,  она так и не разжала. Глаза смотрели в небо: сквозь потолок палаты,  сквозь третий этаж хирургического отделения, сквозь крышу, сквозь облака... Она смотрела спокойно и с надеждой, так и не передав никому ту сущность, которая мучила ее столько лет и вместе с ее душой ушла из этого несчастного тела. Куда? Бог весть.
 
   Я по-настоящему и до конца не знаю историю этой женщины. Почему ее дорога  стала такой тернистой и темной. Мне попустили увидеть лишь последние дни ее жизни. На моих глазах она снова проживала свой путь, только в обратном направлении: от смерти к рождению.  Что за свет сверкнул тогда в палате?  Я не спросила отца Николая, а он сам не сказал. Где теперь ее душа? Была ли она крещена при рождении? Можно ли о ней молиться в Храме? Скорее всего, нет. Но я о ней помню.  Сегодня  думаю, что  в моей практике это была  самая назидательная история жизни человека, который до последней минуты делал свой выбор.



Рассказ  написан в октябре 2015 года и опубликован на ресурсе «Посеем семена добра». Я не знаю, почему решила перенести его на Прозу.ру.  Возможно для того, чтобы новые читатели узнали историю бабы Яги начала двадцать первого века. Она была совсем не сказочным персонажем.