Водяная крыса

                А. Староторжский

                …Водяная крыса.

            … Я проводил гостей до калитки, и постоял там немного, прислушиваясь к их голосам… Расходились они шумно, весело, и очень неохотно. Кто- то предложил идти купаться «голышом и всем вместе», кому –то загорелось посидеть на крыше, кого – то потянуло в лес «к очаровательным нимфам и дриадам». Наконец – то стало тихо.
    Над черным, неподвижным и как – будто очарованным лесом, низко висела огромная, пугающе красная луна…
  Казалось, что внутри ее, - прозрачной и гладкой, - льются, льются, и никак не могут остановиться, густые, плотные массы багровых дымов…Или нет, больше она похожа на слепой глаз какого – то злого бога, вытаращенный в припадке дикой ненависти…
- Ужасная вещь, луна! – подумалось мне.
Что –то зашуршало. Я опустил голову, - посреди дороги сидела большая, мохнатая, собака и смотрела мне в лицо. Черная морда в темноте казалась безглазой…Мне стало жутко. Я бросил сигарету и пошел в дом, пытаясь понять, зачем вся эта чертовщина портит мне вечер.
- Андрей Иваныч! – тихо позвал кто –то…
Я обернулся. У калитки, сгорбясь, стоял профессор Антонович, мой недавний сосед по даче.
-Простите меня, ради бога, дорогой Андрей Иваныч, - смущенно забормотал он, входя в комнату:
- Вы, наверное, спать хотите, а я опять приперся…Сердитесь на меня? – и улыбнулся так жалко, так растерянно, что я мгновенно перестал злиться и сказал, что всегда рад его видеть.
Он усмехнулся и сказал басом:
Да уж…Рады…Какая там радость…
И тут же быстро и взволнованно:
- Вы видели, какая луна? Ужас! Совершенно не могу один находиться, когда такая луна! Лег в постель и не мог уснуть. Тревожно как – то словно жжет через крышу!
Я предложил ему выпить. Он закивал: Да, да, да…И вытянул из кармана бутылку коньяка. Я засмеялся, и спросил, как ему удалось так ловко положить в карман бутылку, что ее и не видно.
 Он нахмурился:
-Никакой ловкости. Просто я …основательно худею, и одежда болтается на мне, как на вешалке…
Он нахмурился еще гуще и прибавил тихо:
- Жизнь коротка, слишком коротка…
Я разлил коньяк. Антонович мрачно посмотрел в окно, где на темно – синем фоне неба, трагически изламываясь, чернели ветви яблонь, потом на коньяк и неожиданно весело пробасил:
-Все! (хлопнул ладонью по столу) Амба! Хватит нудить!  Лучше выпьем! Хотите я вам кое –что расскажу? –и, склонив к плечу голову, лукаво всмотрелся в меня. Разумеется, я согласился слушать.
- Ни черта вам не хочется меня слушать, дорогой мой, ни черта! Но, поскольку есть коньяк, а луна дикая, а вы терпеливы, я все –таки заставлю вас выслушать кое – что!
Он жадно и рассеянно выпил коньяк, помолчал…Я тоже молчал, пытаясь понять, на кого он сейчас похож: рост гигантский, плечи костлявые и широкие, на голове – громадной и тяжелой, - остатки седых волос, как перья…Подбородок остро торчит. Щеки впали. Углы прямого, крепко сжатого рта безнадежно опущены. Глаза, - черные, острые, - смотрят из - под очков, грозно и скорбно…
-Мефистофель…Старый, больной Мефистофель, - убежденно подумал я и предложил ему еще одну рюмку.
Он кивнул:
- Давайте, давайте…
Осторожно потягивая коньяк, оглядел комнату. Углы рта опустились еще ниже:
- Гости…Черт их возьми…Натоптали и ушли…( Глотнул. Острый кадык поднялся и опустился по жилистой шее.) Вы знаете, ужасно я хотел вмешаться в их болтовню о любви…Ужасно…(поставил рюмку на стол, замолчал…)
- Ну и почему же не вмешались? – спросил я.
- Не вмешался потому, что слишком печально все это, а они лепетали, лепетали, как утренние птички…
Я рассмеялся. Он с шутливой строгостью посмотрел на меня, погрозил длинным, узловатым пальцем и сказал:
- Смеетесь все, молодой человек, смеетесь…А знаете ли вы, что видите перед собой человека, который своим счастьем, да и несчастьем тоже, обязан крысе? – и прожег меня глазами.
-Ну и взгляд, черт возьми, - подумал я, а вслух сказал:
- Как это, крысе? Самой обыкновенной крысе?
Он усмехнулся, наслаждаясь моим растерянным видом:
- Что, писатель, заинтересованы? Да. Самой обыкновенной крысе. Впрочем, не совсем обыкновенной…Разольем по рюмочке?
В открытое окно донесся крик какой -то ночной птицы. Антонович вздрогнул и завозился в кресле:
- Черт, как кричит…Пронзительно и жалобно…Было это, милый Андрей Иванович, страшно давно…Сразу после войны…
- Вы воевали? - спросил я. Антонович опустил глаза:
-Нет, не пришлось. У меня врожденный порок сердца…Ну, вот…Я тогда еще учился в медицинском…После четвертого курса поехал отдыхать…Какие это были годы! С каким наслаждением мы дышали, ели, валялись на солнце…Любили с какой- то особенной жадностью…В доме отдыха нас в комнате было шесть человек, но это никому не мешало. Кругом лес, поля, стога! Прекрасное житье! Наташа – ее звали Наташа- приехала вместе с матерью через два дня после меня…Отец ее был крупнейший военачальник и, разумеется по этому их поселили в прекрасный двух местный номер…
Антонович как-то невесело усмехнулся и забарабанил пальцами по столу:
- С одной стороны хорошо, конечно, что папа крупный командир, а с другой…не очень. Мужчины почти все воевали и сохранили священный ужас к папиной фамилии…Не дай бог дочка пожалуется! Тогда…Страшно подумать!
Он улыбнулся и вдруг лицо его стало строгим:
-Знаете ли, как только я увидел ее, мое сердце кто –то сжал, мягкой, но неумолимой лапой…Вот так…
И показал, - медленно сжал у сердца большую красную руку и, разжав, вяло бросил ее на стол:
- До чего хороша была… Представьте себе: не очень высока, но стройна и гибка необычайно… Тонкая талия при высокой, развитой груди, золотистые, пышные волосы…И глаза…Изумительные глаза! Сплошь черные и как – будто переливающиеся черными, влажными искорками…И еще, казалось, что, что- то там дрожало… лукавое, опасное…Что это было, я понял в последствии…
Антонович бросил на меня рассеянный взгляд и тут же опустил глаза:
- Н- да…И еще чудесный загар… И походка…очень быстрая…И нос! Маленький, тонкий, чуть с горбинкой, хищно – красивыми ноздрями. Ну и рот, разумеется…Все в ней было красиво…
Из леса опять донесся протяжный, и как будто умоляющий звук. Антонович вздрогнул. Я предложил закрыть окно. Антонович испуганно замахал руками:
-Нет, нет, что вы…Бог с ней, с этой птицей…Ладно! Дальше! Познакомились мы с Наташей как -то очень просто…Я тогда недурно играл в волейбол и часто появлялся на площадке. Она тоже любила поиграть, но не столько мячом, сколько мужскими сердцами. На площадке она вела себя очень смело…Сама выбирала себе команду: вы, вы, нет, не вы…И вообще любила распоряжаться.
И передразнил тонким голосом:
-Товарищи офицеры! И так далее…Меня она просто взяла за руку и увела из другой команды, и им – тоже за руку- отдала маленького, рыжего лейтенанта Кононенко…Разумеется, я играл как зверь, и мы выиграли у всех…Что усмехаетесь? Неужели вы думаете, что тридцать лет тому назад, эта рука не могла хорошенько ударить по мячу?
И поднял над головой длинную, как весло, жилистую руку. Я поспешил объясниться:
-Павел Сергеевич, поверьте, что усмехаюсь я над ее генеральскими замашками. Таких женщин я знаю и отношусь к ним немного иронически…
Антонович улыбнулся, закурил и сказал:
- И правильно делаете…Ну вот… Выиграли мы у всех…Она взяла меня за руку и сказала…Паша, с этого дня вы должны все время играть в моей команде. Вы даете мне слово? Я разумеется дал…Надо сказать, что выбрала она меня – а она именно выбрала – не только за то, что я хорошо играл в волейбол… В те времена я еще не был похож на ощипанного птеродактиля… (Антонович дернул костлявыми, широкими плечами). И рост, слава богу, под два метра и сложение ничего. И женщинам я нравиться тоже, кажется, умел…Но вот с ней у меня, ничего не получалось. Увижу ее и столбенею, как последний идиот.  Представляете себе? Здоровенный, двухметровый мужик улыбается, молчит и смотрит восторженно и испуганно…
Я перебил его:
-Ей это нравилось, наверное?
Прямые, жесткие губы Антоновича перекосились насмешливо:
-Нравилось? Да, нравилось. Два дня нравилось, а потом надоело. Ей нужны были страстные поцелуи, объятия, проклятия…Ей нужна была страсть в клочки, а я вел себя как истукан… Господи! Что она только не делала, чтобы расшевелить меня! (Антонович усмехнулся, помотал головой). Идем по лесу, слушаем, как птички поют.   Я - счастлив  до  безумия.  А она вдруг остановится, возьмет меня за руку, посмотрит в глаза и скажет- нежно, так, томно…Павлик, я устала, давайте полежим в траве, вон там, за тем деревом…Там кажется тень, и как – то скрытно, уютно…И ведет меня…От этих слов у меня так колотилось сердце, что слышно было по всему лесу…Приведет меня и ляжет… Да как! Раскинется на траве в такой призывно –ленивой, красивой позе, локтем закроет лицо, а из- под локтя, сверкает сердитый, черный глаз! Ну, что же вы не ложитесь, Павлик? Вы, наверное, устали? Я, ни жив, ни мертв, садился рядом и думал: приду домой, застрелюсь…У Кононенки возьму трофейный – и застрелюсь. Мучился я страшно…Знал, как нужно поступить, а не мог. Вот полежим мы так, полежим… Она поворочается, поворочается и вдруг вскочит, как бешеная, и молча идет к дому, а я, как дурак, плетусь следом, смотрю как мелькают в траве ее ноги, и в башке одна мысль: застрелюсь!
Антонович замолчал, налил себе полстакана коньяка и выпил залпом. Глядя в окно, буркнул:
- Где же эта птица? Почему она не орет? Вы не знаете?
Я сказал, что не знаю. Антонович, шутливо гневаясь, пробасил:
- Писатель не знает, а доктор должен знать! Ну что же! Я объясню!
Все очень просто, дорогой мой! Птица съела какую – нибудь мышку и легла спать, довольная собой и жизнью вообще! Кстати о мышке! Как- то забыли о ней! Коньяк, видно, хороший! Ну далее!  Где -то перед самым нашим отъездом Наташа пришла ко мне в комнату. Офицеры играли в карты и пили пиво. Когда она вошла, Кононенко вскочил и заорал, товарищи офицеры, смирно! Она, бросив на него благодарный взгляд, подошла ко мне, взяла за руку, вытащила на улицу и там таинственно прошептала:
- Павлик, идемте купаться! Я удивился. Ночь на дворе! Впрочем, больше испугался чем удивился. Сердце просто остановилось. А она нахмурилась и посмотрела так презрительно… Словом через десять минут мы подошли к озеру… Озеро очень большое, черное. Кругом лес, тихо. Она разделась быстрей меня и осторожно ступая, вошла в воду. Так она была грациозна в этот момент, так прельстительна, что я замер, любуясь каждым ее движением, каждым шагом…Ну, наконец, добралась до воды, и, плывя, закричала: Паша, Паша! Какой же вы копуша!
И тут я заметил, что недалеко от нее, что- то быстро движется по направлению к берегу. Это была водяная крыса. Я крикнул Наташе: посмотрите в каком прелестном обществе вы купаетесь! Она, весело: А что такое? И я указал ей на крысу, которая почти добралась до берега. Услышав слово «крыса», она так дико завизжала, что я испугался и бросился к ней. Из воды вынес ее на руках. И когда нес, с удивлением заметил, что она не дрожит, и не стучит зубами, как это было бы со всяким, смертельно испуганным человеком. И только став на ноги, она затряслась и будто бы в припадке безумного страха, обхватила меня за шею и тесно прижалась ко мне всем своим голым, мокрым и упругим телом…Совершенно обезумев, я швырнул ее на землю…
Немного помолчав, Антонович сказал тихо: Такого счастья я не испытывал больше никогда…
Он глубоко откинулся в кресле, и замолчал, глядя невидящими глазами куда –то выше меня.
- Ну а что было потом? - спросил я.
-Потом? –Антонович быстро поднялся и, сгорбясь,
заходил по комнате.
- Потом, дорогой мой, было вот что…Были клятвы, обещания, сумасшедшие дни и ночи…Все было… И еще было…Однажды я взглянул в ее глаза и отчетливо увидел, как в их черной и бездонной   глубине, мелькнуло что – то… Такое скользкое и блестящее, как спинка змеи…Теперь я знаю, что это был дьявол…Пожалуйста, не смотрите на меня, как на сумасшедшего, я знаю, что говорю…
Я спросил:
- Но почему именно дьявол? А не что – нибудь другое?
Антонович криво усмехнулся и махнул рукой:
- Называйте, как хотите. Не в этом дело. А дело в том, что через неделю за ней приехал папаша, и увез домой, на большой черной машине. Разумеется, я поехал следом за ней, эдакий пылкий Ромео. Услышав в трубке ее голос, я чуть с ума не сошел от счастья. И знаете, что она ответила на мои «когда, где и как можно скорее»? Она совершенно спокойно заявила, что встречаться со мной не желает, категорически запретила звонить, и посоветовала не придавать большого значения нашей, как она выразилась «историйке».
- Какая жестокость – пробормотал я. – Ну, а вы - то, как же вы?
Антонович улыбнулся и, проходя к креслу, ласково коснулся моего плеча:
- Я? Что я… Я делал операции…Делал, делал… Случайно я узнал, что она вышла замуж за известного эстрадного певца. Я видел его. Маленький, чудовищно жирный человек. Кудрявый. Глаза как маслины, рот пухлый…Синие восточные щеки…Через год они оба погибли в авиационной катастрофе…   
  27.5.1979 г.