Алькина война 29. день победы

Позже Алька много раз видел, как встречали известие о победе и окончании войны в кинохронике перед фильмами, и в самих фильмах о войне, и еще раньше - в фильме «В шесть часов вечера после войны», вышедшем еще до победы. Он видел множество фильмов, где солдаты от радости стреляли в воздух, как обнимались незнакомые люди на улицах, как встречали эшелоны, возвращающиеся с фронта с портретами Сталина на паровозах, усыпанные цветами, и как люди встречали своих победителей и рассказывали о дне победы в их жизни. Но ничего этого не было в жизни Альки, потому что первое сообщение о победе он попросту проспал. И снова – из-за взрослых.
Впрочем, он не очень винил их за это. Ведь никто не знал, когда именно закончится война, когда всем объявят, что наступила победа. Наши войска уже несколько дней были в Берлине, уже водрузили флаг над рейхстагом, и все ждали объявления о конце войны каждый день, особенно по вечерам, когда читали сводки Информбюро, но при этом никто не знал, когда это будет точно. А девятого мая в четыре утра в Челябинске неожиданно зашипело радио, и все, у кого оно было включено, поняли, что будет какое-то правительственное сообщение и уже не выключали репродукторов. И когда родители в шесть утра собирались на работу, радио зазвучало снова, и голос Левитана сообщил о том, что война закончена, что Германия подписала полную капитуляцию, и нами одержана полная победа над немецко-фашисткими захватчиками. При этом день девятого мая объявили праздничным и выходным, а значит можно было не идти на работу и в детский сад. Поэтому родители решили не будить Альку, который так любил поспать утром, а сами, конечно, побежали на работу, потому что не могли удержаться, чтобы не встретить победу с теми, с кем работали и жили все это время. И только когда они вернулись и разбудили Альку, он наконец узнал, что победа уже состоялась.
Правда радио уже не выключали, а наоборот подвернули на полную громкость, и Алька, уже завтракая, сам услышал это сообщение, снова прочитанное уже хорошо знакомым для него голосом  Левитана – и, кажется, не один раз в этот день - объявлявшим о капитуляции Германии, полной победе над фашизмом и салюте в Москве в целых тридцать залпов.
Все жильцы квартиры к этому времени уже разбежались, и Алька с родителями после завтрака тоже отправились к какому-то папиному товарищу из Ленинграда, который жил рядом и с которым они хотели поговорить о новых планах.

 …Папин товарищ жил в таком же доме, как у них, стоящем рядом, в такой же квартире, только на последнем пятом этаже, в комнате, почти упиравшейся окном в крышу их дома. И, посмотрев из этого окна, Алька увидел крышу собственного дома и с удивлением убедился, что крыши их домов не плоские, а именно пирамидальные, но с небольшим наклоном, как он и видел в своем сне, когда летал над городом.
У товарища папы, был сын почти того же возраста, как и Алька. И пока взрослые разговаривали за столом, и товарищ папы упорно уговаривал папу выпить за победу, а папа не хотел пить днем, сын товарища полез под кровать, вытащил оттуда свою гордость: деревянный танк и представил его Альке.
Танк был самодельный, довольно большой, даже больше, чем Алькина «эмка», но грубоватый, с давно облезшей краской, без гусениц и с побитыми деревянными колесами; видимо на нем долго катались верхом. Правда его хозяин в защиту своего танка пояснил, что когда-то у танка все же были гусеницы, но они были из резины, порвались и куда-то потерялись, но в танк можно играть и так. Однако деревянный танк выглядел очень плачевно по сравнению с настоящими танками, которые видел Алька, да еще после встречи с настоящими танкистами, и явно не подходящим для игры в день победы, так что, поговорив из вежливости с хозяином танка некоторое время, Алька стал проситься у родителей на улицу, чтобы узнать, как встречают победу там.
 Родители, увлеченные разговором, легко отпустили Альку (в первый раз одного на улицу), правда велели гулять только рядом с домом. Но Алька был рад и этому, и день победы был отмечен для него этим событием, раздвинувшим для него рамки самостоятельности.
 
Когда Алька спустился по лестнице и вышел на улицу, она была почти безлюдна. Было тепло, грело солнце, на деревьях распустились молодые листочки, и серые ветви деревьев в этих зеленых листочках выглядели очень празднично, словно кто-то, как бабушка Городничина, нацепили на кривые веточки крохотные зеленые бумажки.
Но людей на улице почти не было. Двое взрослых мужчин на противоположной стороне улицы, весело разговаривая, спешили куда-то,  и рядом с Алькой по тротуару быстро прошла молодая женщина, зато из приоткрытых окон домов то там, то здесь раздавались голоса, музыка патефонов и возгласы - видимо все праздновали победу уже за столами.
Во дворе Алькиного дома тоже не было ни детей, ни взрослых, и Алька снова вернулся на улицу, размышляя чем бы заняться. Тут он заметил, что к нему по тротуару идет незнакомая девочка, чуть старше, чем он. Девочка тоже заметила его, приостановилась, осторожничая, а потом уверенно пошла в сторону Альки, видимо собираясь ему что-то сообщить. Девочка была довольно приятная, с косичками на голове, в легком платьице и сандалиях, и, заинтересованный ее решительностью Алька был вовсе не против пообщаться с ней, тем более, что общаться больше было не с кем.
-  Здравствуй,  – сказала девочка очень вежливо и даже с улыбкой, - а меня зовут… -  и назвала себя. - А тебя как?
Алька поздоровался и ответил, не очень зная о чем говорить с незнакомой девочкой дальше, не о танках же!.. а девочка посмотрела на него искоса, словно проверяя стоит ли продолжать разговор с таким молчаливым собеседником и видимо решила, что все-таки стоит.
- А ты в этом доме живешь? - спросила она.
Алька ответил утвердительно, и тогда она снова спросила:
- А хочешь, я покажу тебе свой секрет? – и снова внимательно посмотрела ему в глаза, явно ожидая какой-то реакции.
Алька знал, что секрет – это, что-то тайное, что скрывают от других и не выдают, но зачем она решила раскрыть ему какую-то свою тайну в такой день, он не понимал, и поэтому согласился, тем более, что не знал, как можно показывать секреты.
Девочка постояла немного, размышляя о чем-то, словно уже сомневаясь в своем предложении, но потом решительно пошла вдоль дома, остановилась у стены и обернулась на Альку, проверяя тут ли он. Алька был тут, и тогда она подошла к стене, подняла с земли щепку и начала неизвестно зачем ковырять ею землю рядом со стеной.
- Вот, - сказала она гордо, отодвигаясь от стены и давая разглядеть Альке то, что копала.
Алька посмотрел и увидел, что в маленькой ямке, прямо на земле лежали два цветных осколка стекла: синий и красный, а под ними – сложенный в квадратик красный фантик с серебристой подложкой от конфеты, - все это естественно в пыли и песке. Девочка вытащила стеклышки из земли, отерла прилипший к ним песок и на ладони поднесла Альке. Стеклышки были неплохие, Алька уже видел такие и даже смотрел через них на небо, но почему она решила их зарыть, а не хранить у себя дома, если они ей так нравились, и почему решила показать этот «секрет» ему, Алька не понимал. Чтобы не обижать девочку, он из вежливости подержал в руках стеклышки и вернул их девочке, но видимо недоумение все же отразилось у него на лице, и это не очень понравилось девочке, ожидавшей другой реакции, поэтому что она молча отвернулась, уложила стеклышки и фантик снова в ямку и засыпала ее, затоптав сверху землю ногой.
То, что это захоронение в земле она называет секретом, Алька понял, но почему она решила показать его Альке, рассекретив свой «секрет», и снова зарыла его на том же месте, Алька так и не мог понять, и стоял в легком недоумении, надеясь, что девочка что-то объяснит. Но в этот момент подошли его родители и позвали его домой, а девочка, ничего не сказав, побежала куда-то дальше по улице, даже не попрощавшись и навсегда унося с собой тайну женских «секретов».
Через день или два, в воскресенья они все вместе смотрели великолепный фильм-сказку «Багдадский вор». Папа объяснил им, что этот фильм – трофейный, английский, снят еще до войны, но попал к нам из Германии, как трофей, и показывают теперь всем. Альку заинтересовал сам фильм, цветной, с необыкновенными городами, хаосом и роскошью востока, с красивыми женщинами и мужчинами в невиданных нарядах, со страстями, обманами и  хитростями, с чудесными полетами на ковре-самолете (почти как Алька в своих снах), сказочным джином, исполняющим желание, и еще множеством разных и интересных людей. И  главное, что привлекло его внимание – это мальчик, который и был багдадским вором: ловкий и умный, который, как обезьянка карабкался на стены, лазил по крышам и деревьям, помогал влюбленным и вместе с ними низверг злого и жадного эмира. Под впечатлением этого фильма Алька находился несколько дней, жалея, что вокруг Челябинска нет никакого Багдада, куполов, слонов, минаретов и прочей экзотики, присущей востоку. Но экзотика, правда вполне челябинская, предстала перед ним уже через пару недель.

…Это был жаркий летний день. Детский сад уже не работал, деревья на проспекте Спартака стояли в полной листве, светило солнце, и папа Гриша вез Альку и маму на озеро к реке Миасс, где можно было купаться, плавать и вообще «провести целый день на природе», а не в душном городе.
Алька в первый раз выехал «на природу», но дорогу почти не запомнил, потому что выехали рано, в дороге он заснул и проснулся только перед выходом из автобуса, не очень соображая куда он попал, так было кругом зелено, просторно и многолюдно.
Все пассажиры из автобуса потянулись куда-то вперед, и только когда толпа приезжих стала раздаваться в стороны, Алька увидел блестевшую под солнцем поверхность озера и берег с рассыпанными по нему отдыхающими.
Озеро было великолепно: оно простиралось куда-то вдаль и искрилось под солнцем. Пологие травянисто-песчаные берега раздвигались влево и вправо, легкая рябь пробегала по воде, а весь берег был уже заполонен отдыхающими, то лежащими, то стоящими, то плывущими по воде, то выходящими из него. Женщины в трусиках и лифчиках, некоторые – в сохраненных «с до войны» купальных костюмах; мужчины – в трусах, а некоторые - даже в плавках на пуговицах, дети – кто в чем, а малыши – просто голышом   бегали по траве, полоскались в мелкой воде и с удовольствием, ковырялись в песке. Полное разнообразие форм, поз и движений. И все это - под солнцем, ярко, свободно и весело звеня голосами.
Чуть в стороне на берегу стоял длинный светло-зеленый пароход, почти такой как Алька видел в фильме «Волга-Волга»: три этажа, обнесенные прогулочными галереями, только без трубы, и непонятно, где нос, а где хвост, - и то и другое было одинаково круглым. Когда Алька указал на этот пароход папе, пытаясь понять, как этот пароход сумел заплыть на самый берег, папа засмеялся и объяснил, что это не пароход, а такой дом, выстроенный прямо на берегу, дом отдыха военных. Дом стоит на берегу у воды, он действительно обнесен галереями, как палубы на пароходаех, но в нем живут и отдыхают люди. Вот люди на галереях - это и есть отдыхающие, а окна и двери это не каюты, как на пароходе, а номера - комнаты для жилья. «Интересно, - подумал Алька. - Чего только ни придумают эти взрослые!.. почти, как в Багдадском воре…».
Мама расстелила покрывало недалеко от воды, папа поставил сумку, Альку раздели и отпустили к воде, предупредив не заходить далеко, только по колено, но Альке и этого было достаточно. Малыши сидели в воде и шлепали по воде руками, другие прыгали, взметая кучу брызг, третьи бегали от счастья по воде вдоль берега, визжа от радости, а четвертые – плескались чуть погруженные в воду, изображая плаванье. Гвалт стоял невообразимый, все творили всёе, что хотели, все праздновали настоящую свободу, и даже крики родителей, вмешивающиеся в детские игры, не мешали никому. Все были в полном восторге.
Мама тоже все время подбегала к Альке: то проверяла не холодная ли вода, то надевала на голову панаму, чтобы он не перегрелся, но все это не мешало Альке бегать по воде, наслаждаясь свободой, и так же, как и все, забыв о времени. Война - кончилась, и на лицах детей и взрослых читалась радость освобождения, словно с душ был сброшен какой-то груз, и все смогли наконец вернуться, к тому, что было «до войны», как тогда в театре, и жить весело и радуясь жизни.
Папа и мама разделись, и папа пошел плавать. Он плыл очень интересно, выбрасывая обе руки вперед и разводя их в сторону, отгребая воду, и тогда его тело выскакивало из вода почти наполовину. А потом он снова сводил руки, тогда тело погружалось в воду почти полностью, даже с головой, но он снова разводил руки, и тело снова выскакивало из воды. как сказал папа, когда вышел на берег, этот стиль называется «Брасом», и объяснил, что, так можно плыть долго, на большие расстояния и обещал Альке, что научит его, когда тот подрастет. А мама плавало просто, как почти все женщины, махая ногами и подгребя под себя руками, но смотреть на нее с берега тоже было интересно.
Когда они вытерлись от воды, мама разложила на покрывале любимые Алькины бутерброды: кусочки булки, смазанные маслом, и колечки вареного яйца на булке, пахнущие одновременно и булкой и желтком, - единственно, что Алька ел с удовольствием, и папа даже засмеялся, наблюдая, как Алька, набегавшись по воде, уплетает эти бутерброды.
- Это он из-за свежего воздуха, - смеясь сказал он.
- Наверное, - согласилась мама. – Пусть ест, никак не приучить съедать все, что положено в тарелку.
И здесь со стороны дома отдыха раздались два хлопка.    
В общем гомоне, стоящем на берегу, Алька даже не очень обратил на них внимание: один негромкий хлопок, потом второй, - но папа Гриша тут же оторвался от бутербродов, поднял голову и с интересом посмотрел в сторону дома отдыха, и Алька заметил, что некоторые взрослые  тоже повернули головы и смотрят в сторону дома отдыха.
- Стреляют, -  сказал папа Гриша и добавил, - из пистолета...
       Здесь и Алька посмотрел в сторону дома отдыха и увидел, что на галереи второго этажа две фигуры, одетые в гимнастерки, но без поясов, бросаются друг на друга, размахивая руками и крутятся, словно борются друг с другом.
    Мама тут же схватила Альку за руку, а другой рукой потащила покрывало с едой по траве в сторону от дома отдыха, но папа остановил ее.
- Не надо, Аня. Пуля от пистолета сюда не долетит. Здесь метров двести, триста, - но сам почему-то начал одевать брюки.
     Между тем на галерее начали распахиваться двери, выскочили другие люди, один военный даже без гимнастерки. На ссорившихся набросились, схватили их за руки, видимо отнимая пистолеты, и хотя они продолжали дергаться и размахивать руками, растащили их в сторону. Откуда-то со стороны к дому отдыха побежали еще трое военных: двое солдат в пилотках и офицер в фуражке с красной повязкой на рукаве.
- Куда ты, Гриша? – забеспокоилась мама.
- Надо пойти, разобраться, что там, - ответил папа.
- Не надо, Гриша, - возразила мама, - там же стреляют…
- Ничего страшного, - уверенно ответил папа, - больше не будут. Вон уже патруль прибежал… Я не надолго, - и уверенно пошел в сторону дома отдыха, словно разбираться во всем было его прямой обязанностью. Алька даже подумал, что именно таким был он и на войне.
        Алька даже подумал тогда, что папа, оказывается, тоже любопытен.
На галереи тем временем события несколько успокоились. Ссорившихся Ссорящихся увели по лестнице куда-то вниз, двери номеров еще то открывались, то закрывались, видимо отдыхающие продолжали обсуждать происшествие, но постепенно все затихло. Папа тем временем дошел до дома отдыха и поднялся по мосткам на первую галерею. Некоторое время его не было видно, а потом он вышел и неторопливо направился обратно.
- Так что?.. Действительно стреляли? – спросила мама, когда он подошел.
- Стреляли, - ответил папа, видимо удовлетворенный, что догадался правильно. - И уже с усмешкой добавил: – Выпили, повздорили и начали стрелять в воздух… Хорошо, что никого не задели…
 -  Применение оружия не в боевой обстановке, - констатировал он, размышляя сам с собой, - да еще в пьяном виде... Это - вплоть до разжалования… - и осуждающе и даже как-то презрительно повел головой.
- А из-за чего поссорились? – спросила мама.
- Говорят, из-за женщины… Не поделили… - насмешливо и неприязненно ответил папа, а затем добавил, словно оправдывая: – Молодые, выпили лишнее… - и замолчал, садясь на покрывало и беря бутерброд. И мама больше не задавала вопросов.
        «Из-за женщины?.. Не поделили?.. - подумал Алька – Она – что? бутерброд?». Он, конечно, понял, что в ссоре была замешана какая-то женщина, но когда он спросил у родителей, как это - «не поделили женщину»? мама стала говорить что-то туманное, отвлекая его в сторону, как говорила когда-то про царицу Тамару, а папа предложил ему снова побегать по воде, пока солнце еще высоко, и Алька понял почувствовал, что они что-то не договаривают и не хотят говорить с ним на эту тему. ему этого.
Альку это сразу же заинтересовало еще больше, но кругом снова шумели люди, с озера летели брызги и детские крики, мужчины и женщины входили в воду, плыли по-разному и выходили, стряхивая с себя воду. Свобода и природа никуда не исчезли, и Алька, отложив свой интересный вопрос на будущее, снова побежал к воде, стараясь наверстать упущенное.
Только к вечеру, когда они уже уходили с пляжа, и Алька снова взглянул на необычный дом-пароход на берегу, он вспомнил о произошедшем и задумался об этих непонятных офицерах на галерее.
Он уже понимал по поведению взрослых, что между мужчинами и женщинами существуют какие-то особые и не простые отношения. «Но почему они так часто не понимают друг друга? - думал он. – Почему спорят, иногда ссорятся, словно дети, даже хотят убить один другого, как в «Багдадском воре»?.. А эти военные на галерее?..  Ну – выпили, ну – молодые, - думал он. – Не поделили… это, как мальчишки мячик в футболе, или Ленка в детском садике – сломанный грузовик?… Но стрелять из пистолетов, из личного оружия, которое им выдано для боя?.. Нет, его танкисты никогда бы так не поступили… Из пистолетов… из-за женщины, пусть даже в воздух… И чего они там не поделили?..». Он уже знал, что взрослые способны совершать не меньшие по глупости поступки, чем дети, что люди разнообразны и даже не предсказуемы, но он никак не мог понять, как люди становятся предателями, почему они воруют чужую капусту, или как эти офицеры, стреляют из пистолетов из-за женщины.
И Ленка, которая ябедничала совершенно неизвестно для чего, и эта странная девочка в день победы с ее «секретом», который она почему-то захотела ему рассекретить и ушла ничего не объяснив, и страсти в «багдадском воре», и папа с мамой, не захотевшие объяснить ему, что офицера делили не могли поделить в женщине, сливались у него в голове в какой-то новую загадку, которую очень хотелось разгадать, но как он ни крутил в голове образы, приходившие из памяти, как ни связывал эти события вместе, у него пока ничего не получалось, хотя он и чувствовал, что эта  связь существует, что она не случайна, и, возможно – раз ее скрывают - серьезнее, чем все, с чем он сталкивался до сих пор.
Он конечно не подозревал, что этот вопрос, который он даже не мог сформулировать: вопрос причин человеческих поступков, – станет для него когда-то настолько остро, что ради ответа на него он отложит в сторону многие другие вопросы, и этим вопросом в дальнейшем будут пронизаны все его остальные стремления и увлечения в жизни: и тяга любовь к музыке, к технике, поэзии, искусству, и стремление к философии, и желание быстрее вырасти и стать взрослым, и  даже любовь к женщинам и детям тоже.
Если бы он знал, что этот вопрос взаимоотношений людей и их взаимоотношений с природой тревожит людей с начала их появления на земле, и они, несмотря огромность своих знаний и опыта, все еще не могут ответить на него просто и ясно, было бы ему в жизни тогда на много легче?.. И в этом – тоже вопрос…