Алькина война 30. дорога и люди

               
Мир снова рванулся вперед неотвратимо и бесповоротно, закрепив в голове у многих: мы – победили!.. война – кончилась!
После глубокого счастливого вздоха окружающее пространство словно проснулось от спячки и начало использовать время с удвоенной скоростью, так что уследить за всеми событиями не хватало времени. В квартире на проспекте Спартака одни уезжали, другие думали оставаться, но расширяться, третьи меняли работу, четвертые уезжали в отпуск.

Родители получили отпуск одновременно, решили съездить к родным, поэтому стали быстро собираться в дорогу, и Алька вдруг обнаружил себя сначала среди чемоданов и сумок в комнате, а затем среди таких же сумок и чемоданов в самой сутолоке вокзала: сначала - в зале ожидания, а затем - на переполненном перроне среди суетящихся людей, кричащих детей, множества вещей, беготни по перронам и проводников, охраняющих двери вагонов от пассажиров, стремящихся сесть не в свой вагон и не на свои места или вообще без билетов.
Папа Гриша должен был уехать по делам в Ленинград, а Алька с мамой направлялись сначала в Харьков за Ритой, а оттуда – к бабушке, в город, где родились мама и Рита с Алькой, и где жили все его многочисленные родственники, о которых он знал только понаслышке.
Поезд подошел, Альку подхватили под мышки, подняли по ступеням в тамбур, провели по вагону, спотыкая о чужие чемоданы, и, наконец, усадили среди вещей и полок в набитом людьми общем вагоне, в одном из отделений, где уже сидело четверо взрослых. Папа и мама сели рядом, а Альку, еще не имеющего нормального билета и места, посадили себе на колени, и он знакомился с обстановкой в весьма неудобной для себя позе.
В отделении кроме родителей оказались пару мужчин среднего возраста, сидевшие у окна, толстая тете средних лет, занимавшая целых полтора места и поэтому чувствующая себя стеснительно и неустроенно, и молодой парень, примостившийся рядом с ней на краю полки. На другой стороне вагона через проход, тоже сидели и стояли люди, засовывали вещи под сиденья и поднимали их на верхние полки, чтобы как-то освободить месте для себя. Одни открывали окна, чтобы проветрить вагон, но окна поддавались плохо, другие наоборот просили не открывать, потому что им будет дуть в дороге. Все были возбуждены посадкой, в поту, с распаренными от жары лицами, и медленно отходили от впечатлений посадки, стараясь успокоиться.
Наконец, раздался долгий и сердитый гудок паровоза, вагон толкнуло пару раз, дернуло и поезд тронулся. В окне очень медленно поплыли крыши вокзальных построек, фонари, ветви деревьев, и кто-то облегченно сказал:
- Ну, кажется, поехали.
     После этого напряжение стало спадать, и пассажиры начали постепенно общаться между собой: кто куда едет, не сорвется ли у поезда расписание, и где кому делать пересадки. 
Альку сразу же заинтересовало устройство вагона: наличие откидных полок для сна, столика, кронштейнов и подножек, - и хотя вагон был старой конструкции, он понравился Альке только потому, что был первым железнодорожным вагоном в его жизни. (Сколько еще перевидит он этих вагонов за свою жизнь было еще неизвестно ...)
Сидеть на чужих коленях с определенного возраста оказалось очень неудобно: то ползешь куда-то вниз, и тебя все время надо придерживать, то затекают ноги у тебя самого, то у того, на ком сидишь. Но сесть куда-то, даже встать было невозможно из-за вещей и ног сидящих, и Алька, вертясь на коленях у мамы, начал изыскивать, что бы придумать, чтобы освободить себя и других от этого положения. И придумал…
Верхняя полка напротив была занята вещами, но не полностью, полка над Алькой – тоже не полностью; он помнил, что туда положила какую-то сумку и коробку мама, когда садились в вагон. Если переложить сумку на противоположную полку и отодвинуть коробку, то для Альки будет вполне достаточно места на верхней полке, никому не мешая.
Алька немедленно поделился своими соображениями с мамой, но мама, как всегда, забеспокоилась, что Альке надо будет лезть на полку, а ему это сложно и опасно. Алька тут же возразил ей, что ничего сложного в этом нет, и даже объяснил, куда надо ставить ногу и за что браться рукой, чтобы не упасть. Присутствующие, за неимением других развлечений, живо заинтересовались этим разговором, а мужчины даже стали улыбаться, когда Алька приводил свои доводы. Тема таким образом стала всеобщей, и папа не возражал против Алькиного проекта, но мама боялась, что Алька скатиться с полки при толчках. Но у Альки тут же нашелся аргумент; он хорошо помнил, что папа на всякий случай взял с собой запасные ремни для чемоданов, - два длинных ремня, соединенных между собой рукояткой, чтобы удобно было нести чемодан, даже если у него оторвется ручка: эти ремни как раз лежали в той сумке, что стояла на верхней полке.
 Алька немедленно сообщил об этом маме и сказал, что он возьмет эти ремни и привяжется ими за ручку, которая находится над полкой на стенке, и будет, как летчик в самолете, привязан ремнями и никуда не денется даже при толчках и поворотах. Тут уже маме нечего было возразить, а мужчины даже посмеялись, и кто-то из них сказал, что падать в этой тесноте даже некуда, и все с интересом стали наблюдать за действиями Альки.
Из сумки достали ремни, сумку поместили на противоположную полку, коробку подвинули, и Алька под взглядами всех довольно ловко залез на полку. Ему подали ремни, и он начал привязываться, лежа на широкой для него полке и путаясь в длинных ремнях. Мужчины с удовольствием следили за его эквилибристикой, папа и мама проверили, как он привязался к ручке, и только одна полнотелая тете, сидевшая напротив, поглядывала на все эти действия недоверчиво и даже осуждающе.
Тем не менее цель была достигнута. Алька теперь мог делать что угодно: лежать на спине, поворачиваться на живот, смотреть в окно и даже упираться ногами в верхнюю неподвижную полку, где стояли чьи-то чемоданы, что он и проделал немедленно, осваивая пространство. Как оказалось, интереснее всего было лежать на животе и, положив голову на руки, смотреть в окно, чем он и занялся. За окном плыло, как в кино, и разворачивалось, то, что Алька любил больше всего – пространство. То мелькали кусты и телеграфные столбы с проводами, то открывалось поле, уходившее куда-то вдаль, то проезжали какой-нибудь поселок с домиками и палисадниками, то снова разворачивались поля. А внизу по земле - бежали , рельсы, шпалы, километровые и стометровые столбики, от которых даже рябило в глазах. Рябило, рябило, и Алька, утомленный событиями дня, уснул, а события продолжали разворачиваться дальше.
В дороге, как известно, тоже хочется есть, но в поездах военного времени с общими вагонами, набитыми людьми, ни то что вагонов-ресторанов, но и обычных буфетов не было, и люди питались тем, что взяли с собой, и когда им этого захочется.
Первыми перекусили мужчины, сидевшие у окна за столиком: достали из-за спины сумку, разложили газету и быстро перекусили, аккуратно закатав мусор в ту же газету. Затем перекусил парень, сидевший рядом с тетей. Он просто достал сумку, стоящую у него над головой, сел, повернувшись ногами в боковой проход, поставил сумку себе на колени и с хрустом съел пару огурцов, посыпая их солью и заедая хлебом. Возможно этот хруст возбудил желание и в тете, потому что после того, как парень поел, она немного поерзала на месте и решила поесть сама. Еда, как она вспомнила, находилась в сумке, которая стояла совсем недалеко, в ногах между ней и папой Гришей, и очень мешала ему тем, что он не мог разогнуть больную ногами долгое время. Но, чтобы достать еду надо было сначала нагнуться и залезть в сумку, а это для тети было уже сложнее. Она пошевелила сумку и  попросила папу подвинуть ноги, чему папа был даже рад, а тетя поерзала немного, двигаясь к краю полки, повздыхала от неудобства и с трудом наклонилась над сумкой. Но в этот момент поезд шатнуло, вагон сильно дернулся, словно он споткнулся о какое-то препятствие, и на тетю сверху обрушился коварный удар.
Многое могла бы ожидать женщина средних лет и увеличенной полноты, не предполагавшая ничего дурного от сидящих вокруг людей, но чтобы ей нанесли удар по спине, да еще в такой неловкой позе, когда она с трудом склонилась над сумкой, желая удовлетворить свои естественные потребности, она никак не ожидала. И единственное, что чисто рефлекторно сумела сделать она в такой ситуации -  это испугаться и закричать. И она закричала, и слезы обиды и страха брызнули у нее из глаз, и этот крик и слезы было первое, что услышал и увидел Алька, неожиданно проснувшийся на руках у папы, вместо полки, на которой мирно заснул.
А окружающие хохотали, не в силах сдержать себя, потому что видели всю картину со стороны от начала и до конца.
Как там на полке привязывался Алька, путаясь в ремнях, было неизвестно, но пока он спал, вертясь на широкой полке под стук колес и подергивание вагона, ремни развязались, и в тот момент, когда тетя, поерзав на сиденье, склонилась над своей сумкой, а вагон шатнуло и дернуло, словно он споткнулся о какое-то препятствие, Алька по инерции скатился с полки прямо тете на спину, прокатился, по этой мягкой спине назад, и угодил прямо в руки папе, который – чисто рефлекторно - его подхватил. Все выглядело, как ловкий акробатический кульбит, специально поставленный для развлечения зрителей, и зрители хохотали.
Алька ничего не понимал, оказавшись в руках папы, и только хлопал расширенными со сна глазами на тетю в слезах, а окружающие смеялись еще больше, глядя на Алькино лицо, и пораженного этим каскадом папу.
Чего не бывает в дороге?..
Тетю начали успокаивать, Альку поздравляли с благополучным приземлением, и объясняли, как он оказался на руках у папы. Старались не смеяться, но смех упорно вспыхивал снова, снова, и было очень трудно убедить обиженную тетю, что смеются не над ней, а скорее над ситуацией и над Алькой, который так удачно полетал, как летчик.
Чего не случается в дороге?..

…Ночь пассажиры перемучились, кто как мог: одни – головами на столике, парень – на половине третьей полке, не занятой вещами, а Алька полулежа с мамой на коленях у полулежащего папы. А утром на станции, где они делали пересадку и разделялись с папой, папе удалось закомпостировать билет для мамы и Альки в купейный вагон скорого поезда, и он, договорившись с проводником, сумел посадить их в поезд еще до подачи эшелона на посадку, и передал их на попечение двум совсем молодым лейтенантам, только что окончившим училище. Лейтенанты тоже договорились с проводником, потому что отстали от своего эшелона и пытались догнать его этим скорым поездом, и с радостью взялись  помочь женщине с ребенком, тем более, что проводник выделил им четверым отдельное купе. Видимо проводник имел неплохие приработки на таких случайностях и с удовольствием пользвался каждой возможностью.
 Лейтенанты были в новеньких погонах, хотя без кобур и пистолетов, но оказались веселыми ребятами, были очень довольные новым знакомым и сразу начали налаживать в купе быт, определяя вещи мамы и Альки в ящики под нижние полки. Нижние полки они безоговорочно уступили маме с Алькой, а верхние – себе, и хотя проводник запер их купе снаружи, чтобы они не высовывались до посадки, эти лейтенанты моментально показали, как можно открывать запертую снаружи дверь изнутри и снова закрывать ее при помощи двух чайных ложек, предоставленных мамой, чем развлекли и маму, и Альку.
 Так, не открывая дверей, они переждали всю посадку, несмотря на настойчивые стуки желающих проникнуть в купе, и в относительном комфорте ехали весь день и ночь. Лейтенанты рассказывали маме, как они отстали от своего эшелона, выскакивали на станциях покупать себе еду и возвращались обратно, открывая и закрывая купе, когда им было нужно. Они видимо были друзьями, очень веселые, и Алька, глядя на них и маму, подумал, что они наверняка не поссорятся из-за женщины.
К сожалению комфортные условия закончились утром, когда лейтенанты догнали свой эшелон и выскочили из купе, едва успев попрощаться. В освобожденное купе проводник немедленно заселил новых пассажиров: мужа и жену со взрослым ребенком и большими чемоданами, которые пассажиры долго и бережно устанавливали под сиденья и наверх, чувствуя себя в купе хозяевами и смотревшие на маму и Альку, как на досадные помехи, с которыми, к сожалению, придется соседствовать.

Конечно купейный вагон понравился Альке гораздо больше, чем общий. Можно было сидеть у окна и смотреть в него, выходить из купе, стоять у окна в коридоре, или даже пройтись по всему вагону от тамбура к тамбуру, если в коридоре было не много пассажиров. Но в узком коридоре все время кто-нибудь находился,  в купе постоянно сидели те неприветливые пассажиры, а Альке хотелось двигаться, и мама все чаще выпускала Альку в коридор побегать, а Алька все чаще пролезал в тамбур и даже в соседний вагон, который оказался таким же, как и его, только повернутым наоборот.
Дальше он не пошел, чтобы не запутаться среди одинаковых коридоров и дверей, а вернулся в тамбур. Здесь стук колес был громче, чем в вагоне, за окном пролетали поля и холмы, и дорога, движение вперед ощущалось сильнее, чем внутри вагона. Можно было стоять у окна вагонных дверей, переходя от одной двери к другой и даже посидеть на откидном стуле, если уставал стоять, и снова возвращаться к окну и смотреть на пространство, текущее перед глазами.
Простор завораживал.  Многие из курящих, заходя в тамбур открывали двери вагона, чтобы проветрить его, и тогда стук колес, шум идущего состава и слова людей врывались в тамбур с новой силой. Кто-то из куривших, ушел из тамбура, и, забыв об Альки, оставил дверь вагона открытой, и окружающее пространство потянуло Альку с новой силой. Он подошел ближе к открытой двери и взявшись за ручку стал в метре от проема дверей, стараясь видеть и слышать больше. Он понимал, что это несколько опасно, но он держался крепко, а взамен - сколько пространства он охватывал теперь сразу? Карта страны словно сползла со стены их комнаты и разворачивалась перед его глазами в движении и реальности, и Алька повторял теперь движение флажков на карте с запада на восток.
Перед ним проплывали реки, отражая небо и облака, грохотали на стыках мосты, мелькая перекрестиями ферм, раскрывались поля, то распаханные, то уже заросшие зеленью, рябили перед глазами листвой и стволами деревьев леса, проскакивали придорожные поселки и проплывали города с трубами заводов – совсем так, как рассказывал папа Гриша. И снова выстилались поля, холмы и пригорки, и запах земли и зелени наполнял легкие. И все это было рядом, близко, и свобода неба над головой казалась бесконечной.
Пространство покоряло его снова, как тогда в первый раз, на рельсах у барака. Он еще не думал о нем, он только ощущал его всем телом, как любой организма ощущает свободу и пространство, всегда желая его и несколько опасаясь. Стуки колес поезда давали четкий ритм, этот ритм
сливался с окружающим пространством и порождал музыку, которая пробивалась у Альки в груди, знакомой мелодией полюбившейся ему песни, которую он раньше слышал в кино, и недавно снова по радио. И он запел, тихо, про себя, а потом чуть громче:
«Каховка, Каховка, родная винтовка, горячая пуля лети!.. – пел он, едва шевеля губами, - Иркутск и Варшава, Орел и Каховка – этапы большого пути…».
«Гремела атака, и пули звенели, и ровно строчил пулемет…» (совсем как колеса на стыках рельсов), - пел Алька уже громче, - и девушка наша проходит в шинели, горящей Каховкой идет…»
Песня звучала в нем, и он радостно пел всей открывавшейся перед ним земле, выражая этим свой восторг: «Под солнцем горячим, под ночью слепою немало пришлось нам пройти… Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути…»
И все это было – благодаря Победе, так думал он.
Он пел, и перед ним пролетала вся его короткая жизнь и люди, которых он узнал и которым он навсегда останется благодарен за то, что они были в его жизни.
Он думал о том, что едет теперь туда, где были немцы, где жили под немцами близкие ему люди, которых он никогда не видел, но обязательно хотел увидеть и узнать.
Он думало том, что мир распахнулся теперь перед ним, как двери этого вагона, и будет распахиваться перед ним еще больше своими знаниями и открытиями, а значит будет более радостен и интересен, чем был. А войны больше не будет никогда, просто – никогда. Потому что она никому не нужна. А если взрослые снова ошибутся, он обязательно поможет им, когда вырастет, и объяснит им все то, что они не понимают и даже не замечают, но вместо них замечают дети…А дети - замечают
… И все это – благодаря Победе, благодаря тому, что Мы – Победили, и война кончилась. Так думал Алька.
Наивный Алька…
Он еще не знал того, что будет с ним даже в недалеком будущем.
Он не знал, что в его жизни совершится многое, о чем он мечтал и гораздо большее, чем он предполагал, но далеко не так, как он предполагал.
Он не знал, что будет сам сочинять музыку, писать стихи, играть на сцене, станет военным инженером, проедет свою страну с запада на восток и с севера на юг, поражаясь ее огромности и неосвоенности и расскажет об этом в своей первой книге «Энтропия начал».
Из-за своего вечного стремления все познавать и понимать, он совершит немало ошибок, за которые заплатит дорогую цену, и разрушит много своих иллюзий, но никогда не откажется от принципов искательства и экспериментирования, понимая, что только с ними - в том числе и через ошибки - возможно познание мира и его совершенство.
«Вся наша жизнь - сплошной эксперимент», - напишет он во второй своей книге, в которой попытается совместить любовь и политику, искусство и философию…
 когда поймет, что жизнь в природе вселенной - это всегда выбор между добром и злом, как мы его понимаем, ложью и истиной, желаемым и возможным и только в людях, в их  взаимодействии с природой и другими людьми заключена движущая сила развития и совершенства человечества. 
И только тогда, сопоставляя достижения и ошибки искусства и техники, человеческих заблуждений и открытий, пересматривая историю  борений и страданий человека и свою жизнь, он придет  к пониманию людей в их постоянных связях и желаниях: детей и взрослых, мужчин и женщин, созидателей и потребителей, искателей и ленивцев, авантюристов, болтунов и провидцев, народов, правительств, общества и государства…
- к тому, что составляет человечество с его разнообразием потребностей и интересов, проб и ошибок, возможностей и достижений.

Наивный Алька…
Стоя перед открытой дверью в пространство и думая о вечном мире в мире людей, он не знал, что откроется ему в жизни вскоре:   
…Что война еще не закончилась для него; что она не закончилась ни для него, ни для всех людей, живущих на планете, и будет продолжаться еще долго, переливаясь из страны в страну, из одной войны в другую, охватывая весь земной шар и выходя за его пределы,
…Что война – это крайнее выражение борьбы, постоянно текущей ради жизни, а жизнь – это движение вперед, к совершенству, всегда влекущее и всегда недостижимое, как любое совершенство и как многие утопии, к которым стремилось, но которые так и не смогло достичь человечество, 
…Что эта борьба за совершенство и справедливость, как и все в природе, подчиняется  всеобщему закону мироздания - колебательному движению материи и духа и не кончится никогда, потому что она – суть жизни, такой же закон природы, как и другие,
…Что уже сейчас, в окончании этой войны против его страны начинается новая, еще не известная людям война, и в истории человечества будут еще войны: экономические и информационные, потребительские и манипуляционные, гендерные, логистические, психологические, сетевые, и многие другие, названия которым еще не придумано.

И его, именно его личная Алькина война в этой борьбе за познание и совершенство мира только еще начинается...


                КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ