Алькина война 13. Папа Гриша и другие

 
 
 После установления нового отцовства Алька проснулся счастливым. Он был так горд и так польщен тем, что дядя Гриша стал его вторым папой, что сразу же сообщил об этом событии Лоре Городничиной и Вале. Лора радостно чмокнула Альку в обе щеки, тряхнула своими кудряшками и тут же побежала сообщать эту новость своим родителям. Дядя Саша и тетя Валера поулыбались Альке, но, судя по тому, что в их реакции не было большого удивления, эта новость была для них вполне ожидаемой. Закрепив таким образом состоявшийся факт путем оповещения общественности, Алька стал размышлять дальше о достоинствах такого приобретения.
   Мало того, что принимая на себя отцовство дядя Гриша (то есть теперь, папа Гриша), становился по мнению Альки его покровителем и защитником, у папы Гриши, как помнил Алька, был еще сын Миша, а у Альки – сестра Рита. А отсюда получалось, что сын папы Гриши Миша становился Альке и Рите братом. Получалось, что вместе с папой Гришей Алька получал еще и старшего брата в придачу, что было по алькиному мнению – двойным приобретением. Папа Гриша и мама объяснили ему, что такой брат называется сводным, но Альку это вовсе не расстроило: главное, что появился брат и притом старший. Альке хорошо помнилась его дворовая дискриминация по возрасту и коротким штанишкам, и ему вполне логично казалось, что они с Мишей, как братья могут теперь стать гораздо ближе и помогать друг другу: Миша наверняка знает кое-что такое, чего не знают девочки, и научит этому Альку, а Алька расскажет ему то, что знает сам, будет помогать во всем и одновременно защищен в своем дворовом ограничении наличием старшего брата.  Самое главное – будет еще веселее и интереснее жить; так он считал.
Алька не стесняясь выложил свои соображения об этом  маме и папе Грише, они оба вполне согласились с его мнением, и папа Гриша даже сказал, что надо бы привести Мишу к ним в следующее воскресенье, поэтому появление Миши Алька ждал с нетерпением.   Но тут-то и оказалось, что если процедура закрепления отцовства прошла довольно легко, то сам процесс приобретения второго отцовства не так уж прост, как казалось Альке.

Папа Гриша и Миша пришли вместе. Папа Гриша, входя в комнату, сказал: «Вот мы и  пришли», - и начал раздеваться, а Миша зашел в комнату, чуть наклонив голову вперед, снял кепку, сказал «здрасте» и остановился у двери, оглядывая комнату исподлобья и недоверчиво. Ростом он был  с Риту, крепкий, и конечно же в длинных брюках и с настоящим ремнем. Глаза были, как и у отца – карие, но разрез глаз был чуть азиатский, и скулы выдавались вперед больше, чем у отца. Может быть поэтому Альке показалось, что Миша пришел как бы нехотя, только по желанию отца.
Мама пыталась разговорить его, но он отвечал односложно и вовсе не торопился общаться с Алькой. Пока мама ушла на кухню подогревать Мише и папе Грише еду, Алька решил сам начать общение и сообщил Мише, что он теперь его брат, поскольку папа Гриша теперь стал и его, Алькиным папой. Миша воспринял это без удивления, но вовсе не радостно. Он внимательно посмотрел на своего отца, который сидел на своем обычном месте справа от стола, прислонясь к стене, и с интересом смотрел на обоих мальчиков.
- Мой папа, - неожиданно твердо сказал Миша и замолчал.
В подтверждении своих слов он даже подошел к отцу и облокотился на его плечо, показывая всем своим видом, что отдавать отца и делить его с кем-то вовсе не намерен.
           Алька совсем не собирался отнимать у Миши отца и был чуть удивлен его поведением, но терять папу Гришу после такого удачного приобретения он тоже не хотел. Взглянув на папу Гришу и увидев, что тот продолжает улыбаться, Алька снова обратился к Мише и примирительно, но твердо повторил:
- И мой папа тоже.
- Нет мой, - так же твердо ответил Миша. 
     Но тут вмешался папа Гриша.
- И твой и его, - сказал он Мише, - мы так договорились… И вы теперь братья, не родные, а сводные, потому что у вас разные матери. Алик - младший, а ты – старший.
       И тут Миша уже ничего не сказал, а только недовольно сжал губы и потупился. Видимо ему вовсе не хотелось иметь Альку в качестве младшего брата, но возражать отцу он тоже не хотел.
        Здесь вошла мама, принесла им еду, и они начали есть, а Алька поглядывал на них, со стороны и даже на колени к папе Грише уже не полез, чтобы не раздражать недовольного Мишу. Мечты о старшем брате-защитнике видимо надо было пока отложить подальше, но папу Гришу для себя Алька все-таки отстоял, хотя Мишина обида была ему совсем не понятна. Алька был бы вовсе не против, если бы у него, например, появился младший брат, было бы даже интересно. А почему это не нравится Мише было неясно.
       Впрочем папа Гриша сразу заметил Мишино настроение и потом сказал маме, что Миша просто отвык от него и от семьи. Надо просто им всем пожить вместе какое-то время, пока Рита не приедет из лагеря, и все образуется. Так и решили.
        Миша пришел с маленьким чемоданчиком и расположился на Ритином сундуке. Он по-прежнему с недоверием поглядывал на Альку и не заводил с ним разговоров, словно не совсем понимая, как с ним теперь следует общаться, но с мамой был вежлив и даже на всякий случай поглядывал на отца, словно проверяя у него, так ли он, Миша, все делает. Видимо папа Гриша дал ему некоторые наставления перед приходом.
       Мама все время улыбалась Мише и расспрашивала его о школе и его жизни у Митрошиных, так что Миша постепенно оттаял и даже начал охотно отвечать на ее расспросы, но после обеда он отпросился на улицу гулять и прогулял до самого вечера. На ночь ему постелили на  Ритином сундуке, подставив к нему для удлинения табуретку.
      Ночь прошла спокойно, хотя Алька все время ворочался в кровати из-за того, что ему снилось какие-то сны, а под утро приснился мотоцикл, но не такой взрослый, как ездили по улицам, а маленький, детский, как раз по размеру для Альки, но совершенно настоящий, с небольшими колесами, рулем и мотором, чуть больше самоката. Он стоял за тумбочкой, что расположилась в углу комнаты справа от окна, и ждал Альку. Алька видел его так ясно и точно во всех деталях, что предположил, что это папа Гриша и мама купили ему такой мотоцикл вместо обещанного велосипеда и специально поставили его за тумбочку, чтобы Алька обнаружил его утром, и Альке только надо вылезти из кровати и броситься к нему, но именно этого у него никак не получалось. Он дернулся один раз, второй, третий и наконец проснулся. Уже перелезая через стенку кровати, Алька почувствовал что-то неладное: тумбочка показалась ему явно слишком маленькой, чтобы за ней мог уместиться мотоцикл пусть даже такой небольшой, как был нужен для Альки, но Алька все равно вылез и подбежал к тумбочке и заглянул за нее. Конечно никакого мотоцикла там  не было, значит ему все это только приснилось. Мамы и папы в комнате не было, а Миша, уже одетый, сидел на сундуке и с удивлением наблюдал за Алькой.
       -  Мотоцикл, - огорченно сказал Алька, еще раз соизмеряя размеры тумбочки и приснившегося ему мотоцикла, и поплелся к своей кровати одеваться.
- Какой мотоцикл? – подозрительно спросил Миша.
- Маленький, настоящий, - грустно ответил Алька и, разводя руками, показал какого размера, - детский.
     Миша подумал немного и солидно возразил:
- Таких мотоциклов не бывает.
На это Альке нечего было возразить и он только отозвался:
- Жалко, что не бывает, -  а про себя подумал: « как жалко, что взрослые не делают таких интересных вещей для детей».
       Примерно так они и продолжали общаться с Мишей: редко и коротко. Миша чаще всего проводил время на улице, а Алька продолжал дружить с Лорой и Валей и при Мише не лез на колени к папе Грише.

Вскоре вернулась Рита из своего долгого пионерского лагеря, но она  повела себя еще более странно, чем Миша. Во-первых, она заметно подросла и стала еще более независимой и решительной, чем раньше, так что Алька сразу даже не совсем узнал ее. И приехала она явно чем-то недовольная; сначала не хотела ехать в лагерь и была недовольно,  а теперь приехала из лагеря и снова была недовольна. Она вовсе не бросилась целоваться с Алькой, как делала это Лора, возражала маме по каждому пустяку, критически отнеслась к виду комнаты, особенно к своему сундуку, дожидавшемуся ее у левой стены перед окном, и молча села пить чай. Мама зачем-то вышла на кухню, а Алька немедленно стал рассказывать ей про радио, Сеню и карту, про свою кровать и что теперь у них с Ритой - два папы, потому что дядя Гриша согласился быть их папой тоже, и поэтому у них теперь появился сводный брат Миша. На все эти сообщения повзрослевшая Рита только посмотрела на него сверху вниз и спросила:
- А папа Леня?
-   И папа Леня, и папа Гриша, - объяснил Алька. - Два папы.
-  Дурак, - отрезала Рита. -  Двух пап не бывает, - и отвернулась от Альки в сторону, словно не желая с ним разговаривать.
 -   Бывают! – сразу же возразил Алька, уже понимая, что за папу Гришу надо бороться, и в подтверждении своего мнения добавил, - мама сказала!
     Здесь вошла мама, и Алька сообщил ей о том, что говорит Рита про двух пап.  Рита сразу опустила глаза в кружку, а мама стала выговаривать ей, чтобы она не говорила глупостей, если не знает, и вообще Рита слишком уж развинтилась в своем пионерском лагере и ведет себя нехорошо. Маме Рита уже не возражала, но по всему ее виду было заметно, что она осталась при своем мнении и соглашаться с мамой не намерена.
При этом Рита очень быстро нашла общий язык с Мишей, когда он появился, и даже ушла с ним гулять, не взяв с собой Альку, а потом вовсе ушла провожать его к Митрошиным.
Зато Сеня, зашедший к ним, чтобы починить патефон, отнесся к произошедшему событию, как к должному: поздоровался с Алькой,  поулыбался на то, что он называет папу Гришу папой, подправил катушку в радио, чтобы она не застревала и даже показал и объяснил Альке, как устроен патефон, как он работает, и как нужно правильно затачивать иголки, чтобы они не портили пластинки.
Мама перешла на другую работу, ближе к дому. И в доме начало появляться то, что Алька пока не видел и не знал: то мягкая булка, то бублики, поэтому маму теперь ожидали после работы с двойной радостью: вдруг что-нибудь принесет вкусненького. Однако Рита, продолжала вести себя по-прежнему. Когда папа Гриша возвращался с работы, здоровалась с ним и сразу же уходила на свой сундук читать книжку, а когда Алька лез к папе Грише на колени разговаривать и целоваться, демонстративно отворачивалась, словно видеть это ей было неприятно.
Так продолжалось несколько дней: папу она папой не называла, говорила с ним неохотно и все время отворачивалась от него, словно он был в чем-то виноват. Алька думал даже, что папа Гриша обидится на нее, и получится что-то вообще нехорошее, но папа Гриша отнесся к ее поведению довольно спокойно,  словно и не замечал его, а мама делала ей замечания и однажды без папы Гриши устроила ей хороший выговор, объясняя ей, что она многое еще не понимает в жизни, совсем распустилась, думает, что она уже взрослая… что вежливые и культурные люди никогда так не поступают: не отворачиваются от собеседника, не говорят сквозь зубы и вежливо отвечают на все вопросы. И, если она, Рита, этого не поймет, то придется приложить к ней руки…
 После этого Рита стал везти себя с папой Гришей чуть вежливее, но по мнению Альки вовсе недостаточно по отношению к такому человеку. И все это продолжалось до тех пор, пока Рита ни села на гвоздь.

…На гвоздь Рита села в сквере в следующее воскресенье. К этому моменту она уже хорошо познакомились и даже подружилась с Лорой и с другими девочками из двора, поиграла с ними в прятки и в скакалки, а в воскресенье они решили вместе пойти в сквер рядом с их домом.
 Алька сразу начал упрашивать Риту взять его с собой, но Рита брать его не хотела, ссылаясь на то, что за Алькой надо следить, и он будет им мешать играть и бегать, хотя Лора была совсем не против взять и его. Алька говорил, что за ним уже следить не надо, машин в сквере нет, бояться нечего, и он мешать не будет. Рита продолжала отказываться, но тут вмешалась мама и обязала Риту взять Альку с собой, потому что им с папой Гришей надо заняться делами, а Альке тоже надо идти и дышать воздухом. Рите пришлось подчиниться, и они все вместе со старшими девочками и Лорой отправились в сквер, где росли кусты и стояли скамейки.
Рита демонстративно не замечала Альку, рассказывала что-то смешное девочкам, а девочки весело болтали с новой подружкой, не обращая внимание ни на что кроме самих себя. Как только они пришли в сквер, девочки моментально распределились, как они будут играть в прятки, прятались за кустами, бегали по дорожкам и хохотали неизвестно над чем, а Алька бегал за ними, не очень понимая, чему они так веселятся и над чем хохочут. Веселье продолжалось не очень долго, потому что уже на второй игре Рита со смехом вылетела из кустов, убегая от кого-то, промчалась по дорожке мимо Альки и с размаху села на скамейку. И тут Рита взвыла.
Она именно взвыла,  не заплакала, не закричала, а именно взвыла, причем так неожиданно, что Алька даже не понял, может быть она так по-новому смеется. Но Рита уже не смеялась, у нее на глаза выкатились слезы, и она а громко завыла и так со слезами и воем, взмахивая руками, начала подниматься со скамейки. Выбежавшие из кустов девочки, окружили ее, тоже ничего не понимая,  а она, захлебываясь слезами, что-то говорила им,  а потом, не глядя на Альку и вообще забыв о нем, медленно направилась к дому вместе с девочками, встряхивая руками и продолжая плакать.
Она шла прихрамывая в своем нарядном светлом платье с маленькими зелеными цветочками, вокруг нее крутились девочки в похожих летних платьицах, пересказывая что-то друг другу, а брошенный Алька бежал за ними, ничего не понимая; он вообще подумал, что Рита разбила себе руку, с размаху садясь на скамейку. И только сообразительная Лора, подхватила его за руку и начала объяснять ему, что какие-то хулиганы вбили в скамейку гвоздь снизу вверх, так что он прошел сквозь скамейку наружу, и Рита села именно на этот гвоздь.

  Дома, конечно, всполошились, и мама, и дядя Гриша, и соседи. Риту уложили на мамину кровать на живот, и дядя Гриша, то есть папа Гриша, сказал, что надо немедленно осмотреть рану и выдавить кровь, чтобы не было заражения. Но Рита, как только услышала, что надо выдавливать кровь, заплакала еще громче. Мама и папа Гриша, склонились над ней, а папа Гриша, объяснял, что кровь надо выдавливать, чтобы кровь унесла с собой все микробы из раны, так делают всегда, - иначе может быть заражение крови, и от этого можно умереть. И еще надо обязательно обработать рану спиртом или йодом; если этого не сделать, заражение может пойти по всей ноге. На каждой его фразе Рита всхлипывала  громче и громче, не желая ничего выдавливать, пока мама даже ни прикрикнула на нее, и, наконец, немного успокоилась и ее уговорили показать попу. Но тут оказалось, что она не хочет снимать трусы при папе Грише и Альке - тут уже мама совсем рассердилась, -  и они с папой Гришей все же спустили ей трусы и начали осторожно выдавливать из раны кровь. Алька все пытался заглянуть через них на Ритину попу, чтобы увидеть, какая там дырка от гвоздя и как выдавливается кровь, но его к Ритиной попе не допустили, заявив, что смотреть здесь нечего, так что этой дырки он так и не увидел.
 К счастью  с попой все обошлось. Рита вскоре успокоилась, только подвывала немного, пока ей обрабатывали рану, и через пару дней уже ходила, не хромая, и даже начала бегать, хотя мама ругала ее за то, что она носится, как угорелая, поэтому и напоролась на гвоздь. Но с этого случая жизнь у них в доме стала протекать в  относительном согласии: Рита уже спокойнее относилась к папе Грише, хотя папой его так и не называла, стала менее категоричной и меньше возражала маме. Зато теперь она начала жаловаться на свой сундук, который она переросла, и по какой-то причине стала больше придираться к Альке,  словно это из-за него она села на гвоздь или спит теперь на сундуке с приставленной табуреткой.
Папа Гриша и мама пообещали ей, что достанут ей какую-нибудь небольшую кровать, чтобы она помещалась в комнате, или даже папа Гриша закажет сделать ее у себя в цехе, тому самому хорошему модельщику, у которого работал Сеня.
  Алька же долго размышлял о том, почему так повел себя Миша, хотя Алька его ничем не обижал и вовсе не хотел отнимать у него папу, и почему Рита так восприняла папу Гришу, хотя он так много хорошего сделал для них.  Ведь Алька так хорошо все продумал: папа Леня – в командировке, зато папа Гриша здесь, Миша - старший брат, Рита - старшая сестра,  Алька - младший брат, и все дружат между собой. А еще есть Сеня, который так смешно рассказывает про жизнь в общежитии и умеет чинить радио, и веселая Лора, которая так полюбила Альку, и старшая сестра маленькой Гули Флюра, которая уже кончила школу и теперь тоже пошла работать, и еще - умные Городничены. Разве это плохо, когда все живут рядом и дружат друг с другом?..
   Но почему-то Миша и Рита думали по-другому и объяснять этого ему не считали нужным. Рита стала вести себя приличнее, но теперь чаще убегала во двор к ребятам без Альки, продолжала бегать за молоком к Митрошиным, а Миша вскоре стал приходить к ним в гости и еще больше сдружился с Ритой,  но с Алькой они по-прежнему общались мало, и это было несколько обидно. Зато папа Гриша начал часто приносить с работы газеты, и вместе с ним Алька с удовольствием разглядывал портреты Сталина и Молотова и смешные картинки на Гитлера, Гебельса и Геринга, которые папа Гриша называл Кукрыниксами, - очень смешные и запоминающиеся образы. Правда папа потом объяснил, что эти картинки называются не Кукрыниксами, а карикатурами, а рисуют их Кукрыниксы, которых так называют потому, что это не один художник, а целых три, и  слово составлено из фамилий всех трех художников... Так и получились Ку-Кры-Никсы.
   Алька по-прежнему дружил с Лорой и Валей, и по-прежнему мечтал побыстрее вырасти. Каждый вечер они всей семьей слушали последние известия и сводки с фронта, и папа Гриша каждый вечер передвигал флажки на карте. Харьков, а затем Брянск и Людиново, где жила бабушка Альки и их родственники освободили от немцев еще осенью, блокаду Ленинграда окончательно сняли зимой. А сейчас флажки все ближе передвигались к границе страны. Но Алька все чаще возвращался к мысли о «несовсем-разумности» людей. То что у людей, даже детей  появляется чувства собственности и ревность, Алька уже начал понимать, но почему люди не понимают, что лучше делиться тем, что у них есть, и дружить всегда вместо того, чтобы обижаться друг на друга, ссориться и даже ругаться, он никак понять не мог.
 Впрочем вскоре его философские размышления отошли на второй план перед неожиданно появившейся и очень неприятной проблемой.