Нечаянное знакомство Часть 1 Глава 1

  Однажды (это лет 40-45 тому назад) сидел я с приятелем в пивбаре «Ракушка» в районе метро «Юго-Западная», мы уже собирались закругляться, когда  к нам подошла старенькая благообразная женщина в передничке, чтобы забрать пустые кружки и убраться на столе. А мы в это время говорили о выставке Коненкова, которая проходила в вестибюле кинотеатра "Звездный". И вдруг, она, услышав наш разговор, сказала:

- А я знаю Сергея Тимофеевича. — И увидев наше изумление, продолжила:

- Вы допивайте свое пиво, и пойдемте ко мне домой, я живу в этом же доме.

  Пивбар был полуподвальной пристройкой к жилому дому, и мы двинулись вслед за Олимпиадой Олимпиевной, так она нам представилась, пообещав рассказать и о том, почему ее так назвали. На седьмом этаже она открыла ключом дверь и мы попали в небольшую однокомнатную квартирку. На дворе было лето, раздеваться было не надо и мы сняв башмаки, прошли в комнату. Комната была метров 20 с небольшим, в ней натянутыми от пола до потолка шнурами и переплетенными лентами, из которых делают банты первоклассницам,  было отгорожено пространство для деревянной кровати-тахты, а на большой территории стоял журнальный стол и два старых кресла, куда нам и предложено было приземлиться.  Сама она принесла с кухни старенький гнутый венский стул и уселась на него по мужски, просунув сидение между ног, и наклонившись скрещенными руками на спинку.

  – Так вот, молодые люди, расскажу вам про мою жизнь, она так сложилась, что нет у меня на этом свете ни одного живого родственника, кому бы я могла о ней поведать.  Своих родных,  ни отца, ни матери,  я никогда не видела и ничего о них не слышала. Меня оставили, укутанной в пеленки, в подъезде жилого дома, в Петербурге, в районе Малой Охты.
 
  Подобрал меня Иван Иванович Иванов, работавший эквилибристом в цирке. Самое интересное, что он и сам был подкидышем и тоже не знал своих родителей, нашла на улице и вырастила его женщина, работавшая дворничихой.
 Иван Иванович очень увлекался различными видами спорта, а поскольку он меня нашел в конце лета 1900 года, то и назвал меня Олимпиадой Олимпиевной  в честь, проходивших в Париже Олимпийских игр, о которых тогда писали все газеты, а фамилию дал мне свою.

 - Как меня оформляли не знаю, Иван Иванович только говорил, что хорошо угостил околоточного, тот все и оформил. В 1914-ом году Ивана Ивановича забрали в солдаты и он отвел меня в цирк, где договорился с уборщицей, что я поживу у ней, пока он не вернется с войны. Больше я его никогда и не видела. Уборщица тетя Глаша, у которой я жила, говорила, что приходило сообщение, о его тяжелом ранении, где-то в Австрии, а больше не было никаких известий.
 
  Еще с самого раннего моего детства, Иван Иванович брал меня с собой в цирк и вскоре он стал для меня родным,  меня знали все артисты и каждый старался меня чему-нибудь научить. К десяти годам я уже вовсю крутила сальто-мортале, качалась вниз головой на трапеции и жонглировала тремя предметами. Кроме того аккомпаниатор, игравший во время выступлений на рояле, учил меня нотной грамоте и я уже вовсю шпарила гаммы и играла «Турецкий марш».
В школу я не ходила, грамоте меня учил Иван Иванович, а другие артисты в цирке устраивали мне экзамены. Еще через пару лет меня начали помаленьку вводить в небольшие антрепризы, я пела тоненьким голоском песню о ёлочке на немецком языке – O Tannenbaum, o Tannenbaum,  Wie treu sind deine Bl;tter!  ( О рождественская ёлочка, как зелены твои листочки).

  Гликерии Власьевне (тете Глаше), к которой привел меня и оставил Иван Иванович, было в то время немного за сорок, была она высокой дородной женщиной с удивительно синими глазами, родом она была из Псковщины, приехали они с подругой в Петербург еще молоденькими девицами, брались за любую работу, которую им предлагали, а потом подруга устроилась домработницей в богатый дом торгового человека Алексея Гавриловича Козина, отца будущего знаменитого певца Вадима Козина.  
  Тете Глаше удалось получить работу уборщицы  и угол для жилья в цирке Чинизелли.  У нее была своя дочка, результат знакомства с моряком из Кронштадта, который поматросил с ней, да и бросил. Девочка прожила чуть больше трех лет и умерла, не сумев оправиться после воспаления легких.  Тетя Глаша очень тосковала по ней, потому без особых раздумий, а даже с радостью взяла меня к себе.
Во время войны представления в цирке стали очень редкими, труппа разъехалась, гастролеры тоже почти не приезжали, и тетя Глаша отвела меня в церковно-приходскую школу на Кабинетской улице. Там я и проучилась до самой революции, а потом тетя Глаша решила уехать на время в свою родную деревню недалеко от железнодорожной станции Дно в Псковской губернии.

  Мать с отцом у тети Глаши к тому времени умерли, а с сестрой отношения сложились не очень хорошо и в конце 1919-го  года мы вернулись в Петроград.  В Петрограде было ужасно. Был голод, холод, грязь и неубранность, жуткая безработица, а тем, кто работал на заводах и фабриках, зарплаты были урезаны до минимума, раз в пять меньше, чем было до революции. Нам тогда очень сильно помогла та подруга тети Глаши, которая была в услуге у Козиных.
  В первые же годы после революции, семья Козиных практически лишилась всего своего благополучия. Им оставили только две комнаты в огромном доме, а домработницу, чуть не принудительно заставили переехать из флигелька, где она жила, в комнату в хозяйском доме. В этот же дом вселили и еще одну семью рабочего из типографии неподалеку. Она и приютила у себя тетю Глашу и меня. У Козиных было пять детей, Вадим и еще четыре сестры. Вадиму в это время было семнадцать лет и он тоже был вынужден ходить подрабатывать грузчиком, где придется, где находилась работа. Особенно плохо им стало, когда в 22-ом умер отец, Алексей Гаврилович.
  Тем не менее, молодость брала свое и по вечерам я бегала с Вадимом в самодеятельный клуб, который организовали в бывшей церкви молодые типографские рабочие. 
У меня был опыт пения в цирке, а мать Вадима была цыганкой и пела в цыганском хоре, поэтому до революции в их доме бывали на музыкальных вечерах знаменитые певцы и певицы, особенно часто приезжали Анастасия Вяльцева и Юрий Морфесси. Вадим получил хорошее музыкальное образование и здорово играл на рояле. Через некоторое время, ему удалось устроиться  тапером в кинотеатр, размещавшийся  в  Народном доме, играть музыкальное сопровождение к немым фильмам. Там же в дивертисментах после фильмов  состоялся дебют Вадима, как певца.

  Я продолжала ходить в клуб, петь там в хоре и участвовать в инсценировках. Потом наши пути разошлись, но не очень надолго, в начале 30-х мы случайно встретились уже в Москве, когда Вадим был уже достаточно известен, как певец.
  А тогда в 22-ом году я попала с нашим хором на слет художественной самодеятельности в Москву и там после концерта, где я солировала в хоре с песней «Липа вековая», ко мне подошла Лидия Русланова, уже достаточно хорошо известная в Москве. Как она мне рассказала, ей тоже очень нравилась эта песня и она ее часто пела. Узнав в короткой беседе о моей судьбе, она воскликнула:

  – Как же у нас с тобой все, Липочка похоже. У меня ведь тоже отец с войны не вернулся, только еще с русско-японской. Послушай, давай я тебя здесь оставлю, договорюсь в Центральном Красноармейском доме, я сейчас там солистка в хоре.
 Она тут же подбежала к руководителю нашего хора и попросила, чтобы меня оставили в Москве на три дня у нее погостить. Так у меня круто поменялась судьба.
Тут Олимпиада Олимпиевна спохватилась, за окнами было уже совсем темно, нам давно уж пора было уходить, но мы не смогли прервать ее удивительный рассказ. Отпустила она нас, только напоив чаем с вареньем и взяв с нас слово, что мы позвоним ей по телефону, когда захотим узнать, что было дальше.

Впрочем ей и не надо было этого делать, на следующий день встретившись утром на работе, мы  одновременно выпалили друг другу:

  – Ну, когда пойдем! — Решили, что на завтра возьмем библиотечный день. Ближе к концу рабочего дня мы позвонили. Олимпиада Олимпиевна уже пришла домой, и узнав, что завтра мы можем придти пораньше, пообещала тоже освободиться поскорее. Чтобы нам синхронизовать время с ней, мы решили встретиться опять в пивбаре и там ее подождать.

  На следующий день, видимо еще с ночи, небо затянуло густой пеленой облаков, и с утра заморосил мелкий, но густой дождь. Несмотря на наличие зонтов, пока мы дошагали от метро до пивбара, брюки до колена были, хоть выжимай. В полуподвальном помещении пивбара были открыты окна и нам сидеть с мокрыми штанинами было довольно прохладно.  Пить холодное пиво, как-то не очень и хотелось, но все-таки мы заказали по кружке и еще горячих креветок, в надежде согреться хоть от них.
  В зале царил полумрак, за соседним столом парень с двумя девицами отчаянно дымили сигаретами, но даже сквозь этот смог, висевший в воздухе, нам показалось, что все вокруг осветилось, так широко разулыбалась увидев нас, появившаяся в зале наша вчерашняя знакомая. Уже при первом взгляде на нее мы не могли не заметить, произошедших изменений в ее внешнем виде.
  Волосы, вчера схваченные канцелярской резинкой в пучок, были уложены в красивой прическе, а вместо рубашки и джинсов, на ней было одето красивое  платье,  терракотовый трикотаж, с воротником стоечкой и маленьким трапециевидным декольте, а слева из под лямки фартука выглядывала, очень симпатичная брошь, в виде сделанной из серебра бабочки с яркими эмалевыми заполнениями на крыльях. Она не подошла, а просто подлетела к нашему столику:

  — О. вы не представляете, как я рада вас видеть, мои дорогие! ( Не забывай читатель, что на календаре был 1977-ой год, а стало быть, до её 80-летия оставалось только три года).
  
  — Сейчас должна подойти моя сменщица, я с ней договорилась, и мы пойдем.

  Позавчера, я не упомянул, чем были заняты наши глаза, когда мы сидели и слушали её.
 Помимо стола и двух кресел, в комнате находились три деревянных этажерки, непременных атрибута, квартирного интерьера 50-60 –х, с точеными из дерева стойками и полками из толстой фанеры, покрытыми лаком вишневого цвета. Так вот все эти полки были заняты поделками из лесных находок, необычной формы. Это были сучки, корешки, наросты, которые в лесу никогда бы не бросились вам в глаза, но точно угаданные фантазией Олимпиады Олимпиевны и дополненные небольшими резными изменениями, стали похожими на реальные изображения разнообразных зверюшек и всяких странных на первый взгляд, изображений людей. Такими же скульптурными поделками, были увешаны практически и все стены. Кого там только не было, узнавалась масса разных литературных героев. Ведущие позиции в коллекции занимали сказочные персонажи. Я так ругаю себя, что тогда не пришел к ней с фотоаппаратом, чтобы запечатлеть, все это пиршество её фантазии.
Как только мы оказались в квартире, Олимпиада Олимпиевна, сказала:

 – Давайте пока я не перешла к рассказу, немного перекусим и выпьем немного вина, я утром отнесла на кухню в пивбар сырую курицу и мне её там поджарили, а бутылка вина у меня стоит уже давно в надежде, что когда-нибудь пригодится. Десертное вино оказалось удивительно вкусным, да и курица тоже. На теплой кухне мы окончательно высохли и прогрелись.

  — Ну вот, — сказала хозяйка,  —  я заметила, что вы уже начали рассматривать мои лесные находки, поэтому давайте и сегодняшний рассказ я начну с того, когда у меня появилось такое увлечение. Это произошло при моей второй встрече с Сергеем Тимофеевичем Коненковым. Она случилась в 1965-году. Я прочитала в газете, что будет его персональная выставка, в зале на Кузнецком мосту. С огромным волнением я туда отправилась. Со дня нашей первой встречи в 1922-ом году, прошло столько лет, что я боялась не узнать его.
Выставка была грандиозной, на ней были представлены большинство из его знаменитых работ. Была и та «Лесная серия» на которую я обратила внимание в далеком 22-ом. Она только стала значительно больше, в нее добавились работы, сделанные в Америке, и уже после возвращения в Советский Союз.
  Опасения мои не сбылись. Сергея Тимофеевича я узнала сразу, он конечно постарел, но черты лица остались неизменными. И энергия от него исходила такая же, как в далекие 20-е.
Он меня, конечно не признал, это было не удивительно, через его жизнь прошло столько людей, только одних знаменитых, не считая всех остальных. Но когда я ему напомнила некоторые детали нашей встречи, он оживился, обрадовался и мы почти час увлеченно вспоминали события тех дней. Потом он показал мне всю выставку и я заметила, что особенно приятно ему было говорить о работах, сделанных из дерева. Все таки дерево это живой материал, поэтому и скульптуры из него получаются теплыми, как будто в них есть жизнь. Вот после этой встречи у меня и появилось это, как сейчас принято говорить хобби. Тут она прервалась и предложила перейти в комнату. Там она долго рассказывала о том, где она сделала свои лесные находки, как при помощи специальных резцов по дереву, раскрывала увиденную, но еще скрытую для других глаз, суть.

  Потом мы снова уселись в кресла, а она опять села на стул, платье мешало принять ей вчерашнюю позу и она сидела подняв ногу на ногу и немного откинувшись на спинку стула. Наше предложение сесть кому-то из нас на стул, а её усадить в кресло, она сразу отвергла.

  – Теперь давайте по порядку событий, как они происходили.
На второй год мировой войны, в город стали привозить много раненых. Для них в Народном доме на Лиговке, недалеко от Волкова кладбища, был организован лазарет. Кроме того, там выдавали небольшую денежную помощь для нуждающихся семей, где главного кормильца взяли на фронт. Сперва я бегала туда за этой помощью, а потом стала оставаться в лазарете, чтобы помочь санитарным сестрам ухаживать за ранеными и помогать стирать белье и бинты.
  Там я познакомилась с одним раненым, которому видимо понравилось, как я пою, когда однажды по просьбе, я спела несколько песен. Ему пушечным снарядом оторвало кисть правой руки. Рана уже подживала, но сильная боль видимо очень мучила его и он просил меня посидеть рядом и что-нибудь рассказывать или петь, тогда он говорил, боль отпускала.
  Рассказывал он и о себе. Звали его Петром. Родился он на Смоленщине недалеко от Ельни в деревне Караковичи в 1886 году, в той же самой деревне,  где родился Сергей Тимофеевич Коненков, на 12 лет раньше. Только семьи у них были разного достатка. У Коненковых была большущая усадьба и много родни. В семье у Петра, тоже кроме него было еще четверо детей и все младшие, поэтому когда Петр подрос, его отправили в Петербург, где в типографии работал его дядя.  Уже с 16 лет дядя стал брать Петра на рабочие собрания, а в конце 1904, он был уже активистом рабочего движения и вошел в Совет рабочих депутатов. В декабре 1905 был направлен Советом в Москву для координации забастовочного движения и во время декабрьского восстания в Москве принимал участие в боях на Пресне, где на баррикадах и встретил Сергея Коненкова, своего земляка. 

  Коненков к тому времени закончил  училище живописи, ваяния и зодчества, за выпускную работу скульптуру «Камнебоец»   был награжден малой золотой медалью и Третьяковской премией, которая давала возможность годичной поездки за границу. Он посетил Германию, Италию и Францию, где в Париже познакомился с Роденом, произведшем на него неизгладимое впечатление. Тогда Коненков понял, что ему не хватает художественного образования и по возвращению в Россию поступил в Петербургскую художественную Академию. 
Когда в воздухе запахло революцией, и самые разные люди заговорили о свободе, он для выпускной работы изваял скульптуру «Самсон, разрывающий свои цепи», которую во время событий 1905 года, руководство Академии распорядилось уничтожить, чтобы не будоражить умы студентов.
  И вот когда началось восстание в Москве, Коненков купил в магазине партию револьверов, раздал их рабочей дружине и вместе с ними был на пресненских баррикадах. После восстания их пути разошлись, Петр вернулся в Петербург, где стал заниматься революционной работой уже профессионально. И отправляясь на фронт в 1914-ом году, имел задание от Комитета рабочих и крестьян, вести среди солдат агитацию. 

  После выписки из лазарета, Петр опять подключился к работе, его направили на Путиловский завод, где он вошел в рабочий профсоюз. Меня он не забывал, приходил в наш самодеятельный клуб и смотрел наши выступления. А когда мы поехали в Москву на слет, он поехал с нами, чтобы показать мне Москву. Вот тогда он и отвел меня в мастерскую к Коненкову, где они встретились уже, как старые знакомые, а Коненков поглядывая на меня, предложил попозировать ему для портрета. Такой и была наша первая встреча с Сергеем Тимофеевичем, тогда я впервые увидела его замечательные работы из «Лесной серии».

  Тогда оставшись в Москве на три дня, я и понятия не имела, как сложится моя дальнейшая жизнь. Лида Русланова увезла меня вечером к себе домой, сказав, что я пока поживу у нее. Она в то время была замужем за чекистом, звали его кажется Наумом. Познакомилась она с ним, когда ездила с гастролями по Украине, а он там был в командировке.
  Весь вечер и почти всю ночь мы с ней проговорили. Она расспрашивала меня и рассказывала о себе. Ей было шесть лет когда умерла мать, так что мы с ней были полные сироты. Она уже была во втором браке, несмотря на то, что мы с ней были ровесницы, обе с 1900-го года. С первым мужем она познакомилась, когда ездила с санитарным поездом еще в 16-ом году. Был он по ее рассказу очень красив, она родила от него сына, а потом мужа увела цыганка, похитив через некоторое время и сына. Забегая вперед скажу, что детей своих у нее больше не было, была приемная дочь от четвертого брака с генералом Владимиром Крюковым.  Пришлось ей, как и мне учиться в церковно-приходской школе, также петь в церковном хоре. Данный ей природой голос и удивительная любовь к народным песням (она даже бросила консерваторию в Саратове, где ее преподаватель хотел из нее сделать оперную певицу) вели её по всей жизни.

  К моменту встречи со мной она уже знала множество известных людей. Кто-то однажды привез её и в мастерскую скульптора Коненкова, которая была местом для сборища знаменитостей. Там бывали Есенин, Мариенгоф, Шаляпин, Кончаловский, дочь которого Наталья, помогала Коненкову в организации выставок. Он в это время был женат вторым браком на Маргарите Воронцовой, которая служила натурой для многих его скульптур. В 23 году Коненков уехал с выставкой своих работ в Ригу, а оттуда в Америку, где и оставался до осени 45 года.

  В следующий раз наша встреча состоялась только через неделю. Мне надо было поехать на три дня в командировку в Ленинград.
  Перед отъездом я позвонил Олимпиаде Олимпиевне, сказал, что уезжаю в Ленинград, поэтому встретимся после возвращения. Она минуточку помолчала и я даже переспросил, слышит ли она меня.

  — Слышу дорогой мой, слышу, у меня дух перехватило, так захотелось поехать вместе с тобой, поклониться могилам. У меня ведь ни одной живой души там не осталось, только могилы. Голос у нее предательски задрожал и она, чтобы окончательно не расплакаться в трубку, быстро попрощалась, наказав сразу позвонить по приезду.

  Уезжал я с каким-то смутным чувством вины,  приехав постарался все дела закончить, как можно скорее, и в пятницу смог уехать не вечером, как собирался, а утренним сидячим поездом. Позвонил сразу с вокзала и только когда услышал её голос в трубке, ослабла какая-то натянутая струна в душе…
 
 — Сможете завтра приехать? И услышав мой утвердительный ответ:

 — Так я вас завтра жду, я все время дома, поэтому приходите в любое время, как вам удобно.
 Со Славкой договорились на два часа дня.
Шли мы в гости с подарком. Когда Олимпиада Олимпиевна рассказывала о том, как она обрабатывает лесные находки, она посетовала, что нигде не может найти, как она объяснила, такую электрическую машинку, похожую на бормашину у зубных врачей, с электродвигателем и гибким тросом, с патроном для зажима сверл,  разных фрез и шарошек. Мы вспомнили, что на работе у нас есть, такая штука. Называлась она эл.машинка для гравировки  «Гном». Я попросил нашего снабженца списать её, если возможно, чтобы подарить  Олимпиаде Олимпиевне. К счастью срок амортизации позволил это сделать и теперь Славка нес её в руках, а у меня был привезенный  «Ленинградский» торт и букет белых хризантем.

  Вот ведь сколько лет миновало, а до сих пор в душе становится тепло, когда вспоминаю те встречи. Олимпиада Олимпиевна радовалась нашему «Гному», как ребенок. Она тут же попросила нас научить с ним обращаться и быстро все поняв, крепко нас расцеловала.
 
 — Это то, о чем я мечтала, обращаться с резцом и стамесками, у меня уже не хватает силы в пальцах, а с такой техникой, я еще многое смогу, говорила она, счастливо улыбаясь.
  
 — А какие цветы! Как ты догадался, что я больше всего люблю хризантемы! А настоящий «Ленинградский торт! И она снова расцеловала нас. 

 — А я испекла для вас рыбный пирог! Меня научила его печь подруга тети Глаши, она пекла его для гостей Козиных.   К нам, в наш пивной ресторан, привезли с Севера мороженую пелядь, это то, что надо для рыбного пирога.
 
  Пирог действительно удался, такого я не ел, с тех пор, как умерла моя бабушка. Тонкая, хорошо пропеченная корочка и начинка из риса с луком, накрытая сверху пластами рыбы. Олимпиада Олимпиевна не могла нарадоваться, смотря, как мы уплетаем, приготовленное ею чудо. 

 — А знаете, что ребята, чего мы в такой день будем сидеть дома, пойдемте в наш тропаревский лесок, там я и продолжу свой рассказ, а потом вернемся и попьем чайку с тортом.
 
  Денек и правда был на загляденье. Небольшие облака попеременно на некоторое время прикрывали жаркое солнце, дул еле заметный ветерок, добавляя свежести в воздух. А в лесочке, на берегу сохранившегося маленького озерца, было вообще здорово. Мы удобно устроились на поваленных березовых стволах, уложенных в форме квадрата, видимо отдыхавшей здесь когда-то, компанией.

 — Вот так получилось, что следующие несколько лет моей жизни прошли рядом с Лидой Руслановой. Видели бы вы ее в то время. Казалось это какой-то сгусток энергии, не иссякающий ни на минуту. Она постоянно была окружена самыми разными людьми, от простых  рабочих московских заводов, до людей, уже о себе заявивших, своим творчеством.  Её  необыкновенно сильный грудной голос привлекал к себе всех.
 В свободное от концертов время она ни одного дня не сидела дома, то были походы в театр, она уже была лично знакома с Таировым, Коонен, Мейерхольдом, мы ездили в гости к Василию Ивановичу Качалову, ходили на поэтические диспуты в кафе, ей очень нравились Маяковский и Мариенгоф, иногда она затаскивала меня в рестораны, когда в Москве открылось первое ночное кабаре со странным названием «Не рыдай»,  мы побывали и там.
  После голодных лет в Петрограде, я будто попала в другой мир. Но видимо у меня был немного другой характер и я стала уставать от этой постоянной суматохи. К тому же у меня обнаружилась страсть к чтению. В квартире у Руслановой, благодаря её усилиям была уже собрана хорошая библиотека и начав читать, я никак не могла оторваться. Результатом был хронический недосып. Так как Лида, ни в какую не хотела брать с меня деньги за жилье и еду, мне удалось накопить довольно приличную сумму.

  Я уже три года не была в Петрограде и только переписывалась с тетей Глашей, поэтому решила наконец-то поехать. Вот так получилось, уехала я из Петрограда, а вернулась уже в Ленинград. После смерти Ленина, город переименовали. НЭП хоть и не в такой степени, как Москву, но преобразил город очень сильно.
Петроград-Ленинград тех лет изменялся буквально на глазах.
  Почти во всех домах на первых этажах пооткрывались всякие магазинчики, разные мастерские, ателье и маленькие кофейные, рюмочные забегаловки. Заработали и большие магазины. Не в полной мере, но уже работали заводы и фабрики, сильно пострадавший город восстанавливался после военной и революционной разрухи. Пока я была в Москве, возобновил работу цирк и тетя Глаша, вернулась на свое рабочее место. Интересно, что директором цирка стал Вильямс Труцци, которого я запомнила, когда еще была 12-летней девчонкой.

  Сперва Труцци был жокеем в конных номерах, а потом во время одной из пантомим, переодетый в пышный наряд французской баронессы, зацепился платьем за стремена, потерял равновесие и неудачно упав, сломал себе руку и ногу. Продолжать карьеру наездника он уже не мог и освоил профессию циркового дрессировщика.
 Когда я его увидела, он с труппой отца приезжал в Петербург, и у него был номер с четырьмя индийскими слонами.  Иван Иванович рассказывал мне, что семья Труцци одна из старейших цирковых династий, начало которой положил итальянский вельможа маркиз Антонио Франкони, который из за дуэли с сыном венецианского дожа, вынужден был бежать из Италии во Францию, где не имея средств к существованию прибился к бродячим цирковым артистам. Когда в России произошла революция, Вильямс был в Севастополе, где у отца был собственный цирк и большая конюшня. Из за начавшегося голода труппа распалась, большая часть лошадей и слоны погибли. На последней оставшейся лошади, Вильямс добрался до Одессы, где подрабатывал извозчиком, пока не пришла Красная Армия в которую он и вступил, вместе со своим конем. У него было итальянское подданство, но он решил остаться в России, ставшей ему второй Родиной.
  
  Подходя к цирку, я очень волновалась перед встречей с тетей Глашей. Она сильно рассердилась и обиделась на меня, что я решив остаться в Москве, не удосужилась приехать попрощаться с ней. Она долго не отвечала на мои письма, и только после моего письма её подруге, та уговорила тетю Глашу мне ответить. Я везла целый баул подарков и вкусностей, но не очень-то надеялась, что они смягчат тетю Глашу. Она видимо тоже готовилась к нашей встрече, решив встретить меня, как можно более сурово, но увидев, забыла про все и обняв меня расплакалась, улыбаясь при этом и приговаривая,

 — Ну, какая же ты мерзавка! 
Две недели я наслаждалась ничегонеделанием, отсыпалась, смотрела цирковые представления, гуляла по городу, сходила с тетей Глашей в Пассаж, там купили ей теплое пальто, ввиду приближающейся зимы. А потом решила навестить Петра и поехала на Путиловский завод.
  Завод, как и город поменял название и стал называться «Красным путиловцем». Петра я на работе не нашла, он отъехал куда-то по делам, я оставила ему записку в профкоме. Вечером он приехал к нам домой.  Я привыкла, что он раньше ходил всегда в гимнастерке, а зимой в кожаной куртке и не сразу узнала его в длинном сером пальто. Мальчишеские черты совсем исчезли с лица, он выглядел уже совсем взрослым и уверенным в себе мужчиной. Когда я ему об этом сказала, он засмеялся:

  —  Я ведь теперь начальник, возглавляю профсоюзную организацию завода и вхожу в партийный комитет, поэтому должен выглядеть солидно.  Ну да ладно, об этом поговорим позже, рассказывай, чем в Москве занималась, поди новым буржуям песни в кабаках пела.
 
  —  Как в кабаках?!  — встрянула в разговор, встряхнув руками, тетя Глаша. 

  —  Да ну слушай ты его, тетя Глаша, мы с концертами в домах культуры выступали, на заводах пели, на фабриках, в воинских частях, успокоила её я.  Я же рассказывала тебе уже, а по вечерам с интересными знаменитыми людьми встречались с поэтами, писателями, артистами. 

  —  И Маяковского видела? – спросил Петр. 

  —  Видела и не один раз, и разговаривала с ним.
 
  —  Вот это, да, вот бы его к нам на завод пригласить…. 
 
  — Ну и пригласите, что вам стесняться, он по всей стране ездит выступает, и к вам приедет.
 
  — Липа, а с Горьким не встречалась? 

  —  И с Алексеем Максимовичем встречались и с Алексеем Николаевичем Толстым тоже. 

  —  Здорово! А ты «Аэлиту» читала?
   
  —  Читала конечно, и «Похождения Невзорова, или Ибикус» читала, он Руслановой сам книжку подарил.
 
  — Липа, ты должна выступить в нашем Доме Культуры и рассказать об этих встречах, да и вообще, какие у тебя планы на будущее?   Давай приходи к нам на завод, будешь работать или у меня в профкоме или иди в ДК, мы давно хотим заводской хор организовать, от желающих отбоя не будет.
Мы проговорили весь вечер, я проводила Петра до трамвайной остановки. Прощаясь, он крепко взял меня за руку: 

  —  Липа, я так рад, что ты вернулась, я очень по тебе скучал.

  Идя к дому я думала, а действительно, что мне дальше делать, как жить. В Москве меня отпустили на месяц, но у меня на душе скребли кошки, тетя Глаша стала частенько побаливать, сказались голодные и холодные годы, и в голове возникали мрачные мысли. Дома убрав посуду, я завалилась спать, решив, что время на раздумья у меня еще есть. На следующий день я помогла тете Глаше намыть полы в подсобных помещениях цирка, а потом отправилась навестить своих подруг по хору в Народный Дом.
  Из прежнего состава осталось всего шесть человек, часть разъехалась в разные стороны, несколько девушек вышли замуж и видимо домашние хлопоты не позволяли продолжить прежние занятия.  Наш старый руководитель тяжело переболел тифом и оставил работу. Новая руководительница, бывшая певица Мариинского театра, к которой меня привели подруги, сказала, что если я хочу вернуться, мне надо будет пройти прослушивание.
  Мозги у меня были, что называется враскоряку и я поехала к Петру на завод. Такая спокойная уверенность исходила от него, и одновременно я чувствовала, что я ему не безразлична, в общем у женщин так бывает, мне захотелось, чтобы кто-то помог мне принять окончательное решение.

  —  Да, Липа, не простой выбор надо тебе сделать, даже не знаю, правильно ли с моей стороны будет, давать в этой ситуации советы, — задумчиво протянул Петр, выслушав все мои сомнения.
  
  —  Давай-ка, мы с тобой попытаемся проанализировать все возможные варианты.  Смотри, вот допустим,  возвращаешься в Москву.  Ты живешь у Руслановой, судя по твоим рассказам, у вас весьма разные характеры, она всегда настаивает на своем, сможешь ли ты всегда и во всем ей уступать?  В конце концов и время не простое, мало ли чего может случиться, а у тебя там нет своего угла. Кроме того, ты оторвана от самого тебе близкого человека, тети Глаши, сама же говоришь, что со здоровьем у ней не все в порядке. Итак в этом случае мы имеем плюс, в виде соблазна интересной московской жизни, но и несколько минусов, которые мы разобрали и к которым надо прибавить еще один не менее существенный, ты всю жизнь собираешься петь? Какие-то мысли о другой профессии, об учебе чему-то новому, о создании своей семьи, у тебя есть?  Видишь сколько вопросов…   
 Теперь давай посмотрим на второй вариант, ты остаешься в Питере. У тебя опять есть выбор, можешь восстановить свои позиции в хоре Народного Дома, а можешь не оставляя любимого занятия, организовать хор в нашем заводском ДК, подыскать достойного руководителя с хорошим хореографическим образованием, мы тебе поможем. Кроме этого ты сможешь пойти куда-то учиться, хорошая профессия тебе всегда пригодится.  Ну и еще один важный момент, тетя Глаша рядом с тобой, и я тоже…
   
  — Да,да не улыбайся, я хоть и без руки, но инвалидом себя не считаю!  И ты даже не представляешь, сколько у меня хороших товарищей, работают в самых разных организациях в Питере, которые помогут в трудную минуту. 
 
  —  Все Петр, ты меня убедил, пойду домой писать письмо Лиде Руслановой, что остаюсь в Ленинграде.
Олимпиада Олимпиевна на минутку задумалась. 

  — Ну вот, ребята, я подошла к концу рассказа о моем детстве и юности. Впереди у меня была взрослая жизнь с гораздо более суровыми испытаниями, выпавшими на мою долю.  Мне очень хочется вам рассказать обо всем, если у вас не пропало желание меня слушать и я вам не надоела, то приходите еще, я буду очень рада.
 С озерца уже потянуло вечерней прохладой, садившееся в ведро за верхушками деревьев, солнце, красиво подсвечивало редкие ажурные перистые облака и мы молча, каждый со своими думами, тронулись обратно…

P/S   Продолжение здесь: http://proza.ru/2022/10/31/56