Алькина война 27. болезнь и многое еще

У Альки воспалились уши. Как это случилось и почему, он не запомнил. То ли он простудил их, бегая с детьми по скверу перед садиком, то ли в уши попала вода при мятье, - неизвестно. Но вечером в левом ухе начало что-то надуваться, словно в него закачивали воздух, потом в нем стало пульсировать все сильнее и сильнее, отзываясь на каждый толчок нарастающей болью, о затем заболело еще глубже и так сильно, что Алька не выдержал и заплакал навзрыд уже не в силах переносить боль.
Казалось, что глубоко в ухо залез жук, маленький черный жук, каких Алька ловил и рассматривал в траве рядом с бараком, и этот жук, упираясь в ухе своими жесткими лапами, грызет своими челюстями проход внутри уха куда-то вперед, к центру головы, то останавливаясь на мгновенье, чтобы передохнуть, то снова вгрызаясь прямо в мозг. Мама держала Альку на коленях, прижимая его к себе, а Алька, плача и заливаясь слезами, прижимался взорвавшимся ухом к ее груди, потому что так становилось немного легче.
Только к утру боль стала понемногу стихать, и Алька заснул на руках у матери, а когда проснулся, оказалось, что все ухо полно какой-то желтой жидкости, которая текла из него, и Альку понесли к врачу, закутав ухо платком и шарфом.
Врач оказался худым и седым мужчиной с круглым зеркалом на лбу, а зеркало - с круглой дырочкой, чтобы сквозь него смотреть. Врач вставил Альке в ухо блестящюю воронку, так же через воронку посмотрел ему в нос и долго и осторожно чистил ухо через эту воронку ваткой, накрученной на проволоку. Это было не очень приятно, но уху от этого становилось легче, и Алька стоически вытерпел всю процедуру. Врач чистил ухо и одновременно объяснял маме, что у Альки – отит, воспаление среднего уха, что это хорошо, что прорвалась барабанная перепонка, и Альку сразу привели к врачу, а то могло быть и хуже. У детей перепонка тонкая, а у взрослых, если не прорывается, то гной может пойти в мозг, и тогда возникает обширное воспаление мозга, и приходится даже долбить кость за ухом и чистить гной через эту кость. Поэтому ухо нельзя затыкать ватой плотно, нужно ставить компрессы, лучше водочные или спиртовые, но не перегревать и не остужать, часто чистить, если намокает вата, дать к уху доступ воздуха, чтобы кислород убивал микробы и вообще надо беречь ухо от переохлаждения и - обязательно – от воды, потому что в ней содержатся микробы. Из-за этого мыть голову сейчас вообще нельзя, и мыться пока не кончится воспаление тоже нельзя, чтобы не переохладиться, а умываться только теплой водой и вытираться насухо
Алька многого не запомнил из его слов, потому что хотел спать, но ухо в течение жизни болело так часто, что он выучил это, как азбуку. В конце приема врач пофыркал резиновой грушей в ухо каким-то белым порошком, а потом отпустил их, назначив придти еще раз.
Ухо у Альки несколько успокоилось, хотя текло нещадно, особенно под вечер или ночью. Тогда боли возобновлялись и Алька снова мучился и прижимался завязанным ухом к подушке или к маме, но до боли с жуком, слава богу, больше не доходило, пока вместо пожилого мужчины-врача на очередном приеме ни появилась довольно молодая женщина тоже с зеркалом на лбу и блестящей воронкой в  руках.
Она так увлеклась разговором об ушах с мамой, что казалось, сразу стала ее подругой. Посмотрев, наконец, Альке в ухо и в нос, она сообщила, что все идет хорошо, и надо бы промыть ухо борным спиртом. Алька послушно подставил ухо под пипетку и через секунду вспомнил о жуке, но это был уже не жук, а что-то невероятное. Ухо взорвалось такой болью, словно туда запустили огромного жука с клешнями или вбили толстенный ржавый гвоздь. Алька сразу же закричал, голова закружилась, слезы сами брызнул из глаз, и Алька упал на колени к матери, обхватив их руками от боли.
- Что такое!.. Что такое!.. -  сразу же запричитала докторша. – Он наверное испугался!.. Мы всем детям промываем уши и никто не плачет… Алик, скажи, ты испугался?.. Ты просто испугался?.. - А Алька только мотал головой в коленях матери, стараясь утихомирить боль.
Испугалась даже мама и начала объясняя врачихе, что Алька не капризный, и с ним такого никогда не случалось, но докторша, расширив глаза от удивления, не верила, и когда боль постепенно стала утихать, ей хватило ума предложить попробовать промыть ухо еще раз, но тут уже испугался Алька и закричал так, что уже мама наотрез отказалась от борного спирта, а докторша только хлопала глазами под своим круглым зеркалом.
( Тридцать лет спустя в институте «Уха, горла, носа» в Ленинграде выяснилось, почему у Альки часто воспалялись уши, особенно левое, Это был результат его бега вверх по лестнице на своей этаж в квартиру в Челябинске, когда, гонясь за Лорой, он споткнулся и разбил себе нос о каменную ступеньку впереди, отчего у него сместилась носовая перегородка и так заросла, закрыв доступ кислорода к левому уху («…все мы родом из детства!»). Но до этого момента множество врачей смотрели Алькины уши и нос и не считали нужным понять причину его частых воспалений. Они просто «лечили последствия». Ох уж эти взрослые!)
  А тогда в Челябинске ему уже не капали борный спирт. Ухо спасали компрессами, прогреванием синей лампой, иногда фыркали каким-то белым порошком, но ухо болело долго, затем воспаление перекинулось на другое ухо, затем вернулось на первое, и так – месяца два, счет дней которым потерялся в Алькиной памяти. Но за это времени и с Алькой, и с Алькиной памятью что-то произошло.
 Нет, он не потерял ее, но она снова стала отрывочной, как в раннем детстве, с довольно большими пробелами между фрагментами. Возможно это произошло потому, что его организм восстанавливался после сильной встряски, и Алька помногу спал, набираясь сил, или же из-за сильных болей и новых ощущений нейроны его мозга как-то перегруппировали свои связи, перейдя на новую, более экономную ступень сознания, - возможно. Но - главное – он стал серьезнее, и его память теперь отметала мелкие события, оставляя в себе, как и в младенчестве, более необычные моменты его жизни.

… Мама купили ему на базаре зимнюю шапку, но не такую, какую он хотел, как у всех мужчин шапку-ушанку, чтобы поднимать уши и опускать, когда надо, а странную, по форме, как летный шлем, овальную по голове, но с мехом наружу, без очков, конечно, и с не поднимающимися ушами; сказала, что специально для больных ушей, чтобы уши нельзя бы было открывать, а шапку можно было бы надевать даже на повязку на ухе. Шапка оказалась велика даже с повязкой, и тогда мама стала повязывать на голову Альке дополнительно еще и женский платок, чтобы было теплее. Совсем как у девчонок… Но главное – вспотев в этой экипировке, Алька все равно отодвигал платок и оттопыривал ухо шапки в сторону, что вряд ли способствовало укреплению уха.
…Папа принес от кого-то игрушечную легковую машину, отлитую из алюминия, - «Эмку». Машина была не заводная, но все в ней было из этого легкого светлого металла: и корпус, и дверцы, и колеса, а по размеру -больше буханки хлеба. Дверцы у нее открывались, колеса крутились и поворачивались в обе стороны, руль вращался, - как у настоящей машины. Правда «Эмка», была не окрашена в черный цвети, не отполирована, как настоящие машины, и без стекол, и из-за этого выглядела каким-то странным полуфабрикатом. Но зато на нее можно садиться прямо на крышу и кататься по комнате, - выдерживала.

…Новый год. Видимо Алька еще болеет и не ходит в детский садик, потому что никакой новогодней елки он не помнит и сидит у себя в комнате за столом и что-то рисует. Мама заглядывает в комнату и, смеясь, говорит, что пришел Дед-мороз и зовет всех в прихожую. Алька удивлен, что Дед-мороз пришел даже в квартиру, но спрыгивает с табурета и бежит в прихожую, откуда действительно раздаются шум и смех.
В прихожей все дети собрались в круг, родители стоят в открытых дверях комнат, а посредине круга танцует, приплясывая, нечто лохмато-мохнатое в ватной бороде и непонятной шапке, - очень не похожее на Деда-мороза, но чем-то явно знакомое. Ну, конечно, этот бараний мех Алька знает  по полушубку, который всегда висит рядом с дверью Гулиной комнаты, когда ее старшая сестра Флюра уже пришла с работы, и валенки на деде-морозе – Флюрины, и под непонятной шапкой, за ватной бородой и усами  – темные Флюрины глаза.
- Флюра!.. Флюра! – радостно кричит Алька, понимая, что так все решили развлечь его, и из благодарности бросается обнимать ее ноги, потому что выше он достать не может, а Флюра, хватает его за руки и, продолжая петь и танцевать, кружит его по прихожей среди детей, которые тоже весело прыгают вокруг, такие же радостные и счастливые, , как и он.

…Он вместе с новым приятелем из группы бегает во время прогулки по заснеженным дорожкам в сквере перед детским садиком, а потом, не зная чем бы заняться, они решают делать из сугроба под кустом снежную крепость. Сугроб уже сам по себе похож на крепость – такой большой, поэтому у них и возникает такая идея, но теперь они делают в нем бойницы, укрепляют склоны, утрамбовывая снег валенками, и делают даже площадку для себе под самыми ветвями кустов, чтобы оттуда стрелять во врага. Но самое интересное – это даже не сама крепость, новый приятель Альки с открытыми серыми глазами, такой быстрый и сообразительный, с которым так легко все делается, с которым они понимают друг друга почти без слов, словно были знакомы уже давно, и поэтому крепость вырастает почти на глазах, так похожая на брустверы окопа, которые они оба видели в кино. Правда воспитательница, следившая за ними, запрещает им лезть в снег под сугроб, чтобы они не вывалялись в снегу и не промокли, но они вполне удовлетворяются своим строительством, представляя как бы было хорошо поиграть здесь в войну. Вот только эта новая зимняя шапка, из-за которая мешает слышать, и из-за которой все время потеет голова… Ох, уж эти женщины…

…Опять – Флюра… Вечером, после работы, она вбегает в квартиру и, не сняв полушубка, распахивает дверь в Алькину комнату и кричит:
- Тетя Аня, тетя Аня! Посмотрите, что делается, - и убегает в свою комнату, оставляя все двери открытыми.
Мама бежит за ней, а Флюра, на ходу сбрасывая валенки и полушубок, рассказывает соседям:
- Напротив ехал грузовик и у него раскрылся борт, и из него посыпалась капуста и покатилась по сторонам, а люди бросились ее собирать и уносить с собой. Некоторые даже по два качана хватали! А шофер выскочил из машины, бегает, хватает из руки и плачет: «Отдайте, не берите! меня же под суд отдадут! Меня же под суд отдадут!..»
Алька вместе с соседями бежит во Флюрину комнату, протискивается к подоконнику, мама поднимает его выше, и он видит, как внизу на проезжей части действительно стоит грузовик с открытым задним бортом и раскатившимися по снегу кочанами. Шофер крутиться у грузовика, стараясь закрыть борт, чуть в стороне уже стоит милиционер в синей шинели, у него в руке – револьвер, прикрепленной на цепочке к поясу, и какой-то человека  подносит и складывает у его ног раскатившиеся вокруг качаны капусты. 
- Вот, уже милиционер поймал кого-то, - говорит кто-то из женщин у окна.
- Да, видимо поймал, заставил собирать, - соглашаются с ней.
Позже мама рассказывает Альке, что шофера действительно могут отдать под суд и потом даже посадить в тюрьму, потому что он плохо закрепил борт грузовика. Но, может быть, это воры специально прицепились к грузовику и на ходу открыли борт, чтобы капуста рассыпалась и ее можно было украсть, и, видимо, милиционер поймал одного и заставлял его собирать капусту в одну кучу, угрожая револьвером.   
Так Алька узнает, что есть некий суд, и что такое тюрьма, куда сажают преступников, что сейчас, во время войны отдают под суд не только за воровство или плохо закрепленный борт машины, а даже за небрежность на работе или только за опоздание на десять минут. И Алька начинает понимать, почему его так рано будили, торопливо одевали и порой бегом несли в ясли, несмотря на то, что ему утром всегда хочется спать.
Но была еще одна картина, почти целое сценическое действие, которое Алька запомнил очень хорошо, потому что никогда еще не получал так много приятных впечатлений с момента переезда на проспект Спартака.       



У Альки воспалились уши. Как это случилось и почему, он не запомнил. То ли он простудил их, бегая с детьми по скверу перед садиком, то ли в уши попала вода при мятье, - неизвестно. Но вечером в левом ухе начало что-то надуваться, словно в него закачивали воздух, потом в нем стало пульсировать все сильнее и сильнее, отзываясь на каждый толчок нарастающей болью, о затем заболело еще глубже и так сильно, что Алька не выдержал и заплакал навзрыд уже не в силах переносить боль.
Казалось, что глубоко в ухо залез жук, маленький черный жук, каких Алька ловил и рассматривал в траве рядом с бараком, и этот жук, упираясь в ухе своими жесткими лапами, грызет своими челюстями проход внутри уха куда-то вперед, к центру головы, то останавливаясь на мгновенье, чтобы передохнуть, то снова вгрызаясь прямо в мозг. Мама держала Альку на коленях, прижимая его к себе, а Алька, плача и заливаясь слезами, прижимался взорвавшимся ухом к ее груди, потому что так становилось немного легче.
Только к утру боль стала понемногу стихать, и Алька заснул на руках у матери, а когда проснулся, оказалось, что все ухо полно какой-то желтой жидкости, которая текла из него, и Альку понесли к врачу, закутав ухо платком и шарфом.
Врач оказался худым и седым мужчиной с круглым зеркалом на лбу, а зеркало - с круглой дырочкой, чтобы сквозь него смотреть. Врач вставил Альке в ухо блестящюю воронку, так же через воронку посмотрел ему в нос и долго и осторожно чистил ухо через эту воронку ваткой, накрученной на проволоку. Это было не очень приятно, но уху от этого становилось легче, и Алька стоически вытерпел всю процедуру. Врач чистил ухо и одновременно объяснял маме, что у Альки – отит, воспаление среднего уха, что это хорошо, что прорвалась барабанная перепонка, и Альку сразу привели к врачу, а то могло быть и хуже. У детей перепонка тонкая, а у взрослых, если не прорывается, то гной может пойти в мозг, и тогда возникает обширное воспаление мозга, и приходится даже долбить кость за ухом и чистить гной через эту кость. Поэтому ухо нельзя затыкать ватой плотно, нужно ставить компрессы, лучше водочные или спиртовые, но не перегревать и не остужать, часто чистить, если намокает вата, дать к уху доступ воздуха, чтобы кислород убивал микробы и вообще надо беречь ухо от переохлаждения и - обязательно – от воды, потому что в ней содержатся микробы. Из-за этого мыть голову сейчас вообще нельзя, и мыться пока не кончится воспаление тоже нельзя, чтобы не переохладиться, а умываться только теплой водой и вытираться насухо
Алька многого не запомнил из его слов, потому что хотел спать, но ухо в течение жизни болело так часто, что он выучил это, как азбуку. В конце приема врач пофыркал резиновой грушей в ухо каким-то белым порошком, а потом отпустил их, назначив придти еще раз.
Ухо у Альки несколько успокоилось, хотя текло нещадно, особенно под вечер или ночью. Тогда боли возобновлялись и Алька снова мучился и прижимался завязанным ухом к подушке или к маме, но до боли с жуком, слава богу, больше не доходило, пока вместо пожилого мужчины-врача на очередном приеме ни появилась довольно молодая женщина тоже с зеркалом на лбу и блестящей воронкой в  руках.
Она так увлеклась разговором об ушах с мамой, что казалось, сразу стала ее подругой. Посмотрев, наконец, Альке в ухо и в нос, она сообщила, что все идет хорошо, и надо бы промыть ухо борным спиртом. Алька послушно подставил ухо под пипетку и через секунду вспомнил о жуке, но это был уже не жук, а что-то невероятное. Ухо взорвалось такой болью, словно туда запустили огромного жука с клешнями или вбили толстенный ржавый гвоздь. Алька сразу же закричал, голова закружилась, слезы сами брызнул из глаз, и Алька упал на колени к матери, обхватив их руками от боли.
- Что такое!.. Что такое!.. -  сразу же запричитала докторша. – Он наверное испугался!.. Мы всем детям промываем уши и никто не плачет… Алик, скажи, ты испугался?.. Ты просто испугался?.. - А Алька только мотал головой в коленях матери, стараясь утихомирить боль.
Испугалась даже мама и начала объясняя врачихе, что Алька не капризный, и с ним такого никогда не случалось, но докторша, расширив глаза от удивления, не верила, и когда боль постепенно стала утихать, ей хватило ума предложить попробовать промыть ухо еще раз, но тут уже испугался Алька и закричал так, что уже мама наотрез отказалась от борного спирта, а докторша только хлопала глазами под своим круглым зеркалом.
( Тридцать лет спустя в институте «Уха, горла, носа» в Ленинграде выяснилось, почему у Альки часто воспалялись уши, особенно левое, Это был результат его бега вверх по лестнице на своей этаж в квартиру в Челябинске, когда, гонясь за Лорой, он споткнулся и разбил себе нос о каменную ступеньку впереди, отчего у него сместилась носовая перегородка и так заросла, закрыв доступ кислорода к левому уху («…все мы родом из детства!»). Но до этого момента множество врачей смотрели Алькины уши и нос и не считали нужным понять причину его частых воспалений. Они просто «лечили последствия». Ох уж эти взрослые!)
  А тогда в Челябинске ему уже не капали борный спирт. Ухо спасали компрессами, прогреванием синей лампой, иногда фыркали каким-то белым порошком, но ухо болело долго, затем воспаление перекинулось на другое ухо, затем вернулось на первое, и так – месяца два, счет дней которым потерялся в Алькиной памяти. Но за это времени и с Алькой, и с Алькиной памятью что-то произошло.
 Нет, он не потерял ее, но она снова стала отрывочной, как в раннем детстве, с довольно большими пробелами между фрагментами. Возможно это произошло потому, что его организм восстанавливался после сильной встряски, и Алька помногу спал, набираясь сил, или же из-за сильных болей и новых ощущений нейроны его мозга как-то перегруппировали свои связи, перейдя на новую, более экономную ступень сознания, - возможно. Но - главное – он стал серьезнее, и его память теперь отметала мелкие события, оставляя в себе, как и в младенчестве, более необычные моменты его жизни.

… Мама купили ему на базаре зимнюю шапку, но не такую, какую он хотел, как у всех мужчин шапку-ушанку, чтобы поднимать уши и опускать, когда надо, а странную, по форме, как летный шлем, овальную по голове, но с мехом наружу, без очков, конечно, и с не поднимающимися ушами; сказала, что специально для больных ушей, чтобы уши нельзя бы было открывать, а шапку можно было бы надевать даже на повязку на ухе. Шапка оказалась велика даже с повязкой, и тогда мама стала повязывать на голову Альке дополнительно еще и женский платок, чтобы было теплее. Совсем как у девчонок… Но главное – вспотев в этой экипировке, Алька все равно отодвигал платок и оттопыривал ухо шапки в сторону, что вряд ли способствовало укреплению уха.
…Папа принес от кого-то игрушечную легковую машину, отлитую из алюминия, - «Эмку». Машина была не заводная, но все в ней было из этого легкого светлого металла: и корпус, и дверцы, и колеса, а по размеру -больше буханки хлеба. Дверцы у нее открывались, колеса крутились и поворачивались в обе стороны, руль вращался, - как у настоящей машины. Правда «Эмка», была не окрашена в черный цвети, не отполирована, как настоящие машины, и без стекол, и из-за этого выглядела каким-то странным полуфабрикатом. Но зато на нее можно садиться прямо на крышу и кататься по комнате, - выдерживала.

…Новый год. Видимо Алька еще болеет и не ходит в детский садик, потому что никакой новогодней елки он не помнит и сидит у себя в комнате за столом и что-то рисует. Мама заглядывает в комнату и, смеясь, говорит, что пришел Дед-мороз и зовет всех в прихожую. Алька удивлен, что Дед-мороз пришел даже в квартиру, но спрыгивает с табурета и бежит в прихожую, откуда действительно раздаются шум и смех.
В прихожей все дети собрались в круг, родители стоят в открытых дверях комнат, а посредине круга танцует, приплясывая, нечто лохмато-мохнатое в ватной бороде и непонятной шапке, - очень не похожее на Деда-мороза, но чем-то явно знакомое. Ну, конечно, этот бараний мех Алька знает  по полушубку, который всегда висит рядом с дверью Гулиной комнаты, когда ее старшая сестра Флюра уже пришла с работы, и валенки на деде-морозе – Флюрины, и под непонятной шапкой, за ватной бородой и усами  – темные Флюрины глаза.
- Флюра!.. Флюра! – радостно кричит Алька, понимая, что так все решили развлечь его, и из благодарности бросается обнимать ее ноги, потому что выше он достать не может, а Флюра, хватает его за руки и, продолжая петь и танцевать, кружит его по прихожей среди детей, которые тоже весело прыгают вокруг, такие же радостные и счастливые, , как и он.

…Он вместе с новым приятелем из группы бегает во время прогулки по заснеженным дорожкам в сквере перед детским садиком, а потом, не зная чем бы заняться, они решают делать из сугроба под кустом снежную крепость. Сугроб уже сам по себе похож на крепость – такой большой, поэтому у них и возникает такая идея, но теперь они делают в нем бойницы, укрепляют склоны, утрамбовывая снег валенками, и делают даже площадку для себе под самыми ветвями кустов, чтобы оттуда стрелять во врага. Но самое интересное – это даже не сама крепость, новый приятель Альки с открытыми серыми глазами, такой быстрый и сообразительный, с которым так легко все делается, с которым они понимают друг друга почти без слов, словно были знакомы уже давно, и поэтому крепость вырастает почти на глазах, так похожая на брустверы окопа, которые они оба видели в кино. Правда воспитательница, следившая за ними, запрещает им лезть в снег под сугроб, чтобы они не вывалялись в снегу и не промокли, но они вполне удовлетворяются своим строительством, представляя как бы было хорошо поиграть здесь в войну. Вот только эта новая зимняя шапка, из-за которая мешает слышать, и из-за которой все время потеет голова… Ох, уж эти женщины…

…Опять – Флюра… Вечером, после работы, она вбегает в квартиру и, не сняв полушубка, распахивает дверь в Алькину комнату и кричит:
- Тетя Аня, тетя Аня! Посмотрите, что делается, - и убегает в свою комнату, оставляя все двери открытыми.
Мама бежит за ней, а Флюра, на ходу сбрасывая валенки и полушубок, рассказывает соседям:
- Напротив ехал грузовик и у него раскрылся борт, и из него посыпалась капуста и покатилась по сторонам, а люди бросились ее собирать и уносить с собой. Некоторые даже по два качана хватали! А шофер выскочил из машины, бегает, хватает из руки и плачет: «Отдайте, не берите! меня же под суд отдадут! Меня же под суд отдадут!..»
Алька вместе с соседями бежит во Флюрину комнату, протискивается к подоконнику, мама поднимает его выше, и он видит, как внизу на проезжей части действительно стоит грузовик с открытым задним бортом и раскатившимися по снегу кочанами. Шофер крутиться у грузовика, стараясь закрыть борт, чуть в стороне уже стоит милиционер в синей шинели, у него в руке – револьвер, прикрепленной на цепочке к поясу, и какой-то человека  подносит и складывает у его ног раскатившиеся вокруг качаны капусты. 
- Вот, уже милиционер поймал кого-то, - говорит кто-то из женщин у окна.
- Да, видимо поймал, заставил собирать, - соглашаются с ней.
Позже мама рассказывает Альке, что шофера действительно могут отдать под суд и потом даже посадить в тюрьму, потому что он плохо закрепил борт грузовика. Но, может быть, это воры специально прицепились к грузовику и на ходу открыли борт, чтобы капуста рассыпалась и ее можно было украсть, и, видимо, милиционер поймал одного и заставлял его собирать капусту в одну кучу, угрожая револьвером.   
Так Алька узнает, что есть некий суд, и что такое тюрьма, куда сажают преступников, что сейчас, во время войны отдают под суд не только за воровство или плохо закрепленный борт машины, а даже за небрежность на работе или только за опоздание на десять минут. И Алька начинает понимать, почему его так рано будили, торопливо одевали и порой бегом несли в ясли, несмотря на то, что ему утром всегда хочется спать.
Но была еще одна картина, почти целое сценическое действие, которое Алька запомнил очень хорошо, потому что никогда еще не получал так много приятных впечатлений с момента переезда на проспект Спартака.