Глава 9. Рыжий

               
Андрей Леонидович не разменивался по мелочам. Наполеоновские планы - покорить олимпийскую вершину - разъедали душу, как тысячи рыжих муравьев. Олимпийская мечта имела под собой веское, убедительное  объяснение: плох тот солдат, который не стремится  стать генералом. Плох тот спортсмен, который не мечтает завоевать олимпийскую медаль.
Андрей Леонидович был похож на шахтера. В оранжевой каске, в оранжевом комбинезоне, он пробивал в темной российской реальности  светлую, каменистую дорожку, тоннель к  олимпийской мечте, долбил упрямо и зло, долбил  рыжей киркой по монолитной доисторической породе.
Его не пугали перемены, которые происходили  в стране: Перестройка, переход огромного государства на новые экономические рельсы, провозглашение политики гласности,  развал Советского Союза,  августовский путч 1991 года  и внутриполитический конфликт в сентябре  1993 года -   трагические события, которые ударили по земле российской, как волны времени, как мистическое цунами.
Андрей Леонидович не занимался политикой и не стоял с плакатами на баррикадах. Он ездил на сборы, тренировал на батуте ребят, высматривал в гимнастическом зале и на горнолыжных склонах перспективных, амбициозных, талантливых спортсменов, строил на Воробьевых горах трамплины, рыхлил укатанный  снег на склоне, чтобы акробаты не травмировались на приземлении.
Андрей Леонидович  выплывал на поверхность реальности в любое время, даже тогда, когда  исторические коллапсы,  подобно горным лавинам, казалось бы сбивали с ног самых выносливых обывателей.
Он лавировал на  опасной, непредсказуемой поверхности жизни, как опытный горнолыжник, и его не пугали препятствия. Скорее наоборот – заставляли  сконцентрироваться еще сильнее и пристальнее на поставленной задаче.
Спортсмены не занимаются политикой. Спортсмены – люди мира. Они делают свое дело и счастливы, когда получаются хорошие прыжки, когда над горами светит гордое солнце.  И тогда  на землю спускаются древние боги, чтобы надеть на  плечи победителя лавровый олимпийский венок.
                .              .               .
Андрей Леонидович сказал подождать его у дверей гимнастического зала.
Переоделась. Проверила на всякий случай документы: заявление и паспорт. Успокоилась. Перекинула спортивную сумку через плечо и вышла на улицу.
Знакомая реальность, до боли родное гимнастическое пространство  разъедало сознание, как луковый сок.  Я прищуривалась то ли от яркого солнца, то ли от едких частиц прошлого.  Голубые, благородные  ели  на территории спорткомплекса ЦСКА прятали меня когда-то от людской суеты, от слишком взрослой, чопорной реальности, согревали колючими лапами, оберегали мой ласковый, хрупкий мир, мою вселенную. Я помню, как сидела на корточках возле шершавого ствола под мохнатыми еловыми лапами и была похожа на маленький одинокий гриб, который вдруг выскочил из-под земли навстречу дождю.
Деревья   не выдерживали московской суеты, засыхали, сбрасывали  на  мертвую землю пожелтевшие иголки,  будто бы чувствовали в частицах воздуха трагические для страны перемены.
Деревья стояли теперь одни в центре замурованной земли, покрытые струпьями, -  шершавые, оголенные еловые стволы. Больные, измученные, они хватали ломкими ветвями горячую пустоту. Сухими верхушками  смотрели на небо и плакали - я опустила голову.
Я стояла одна. Девчонки ушли. Я улавливала в их глазах огонек досады и ревности.  Было неловко и в то же время приятно чувствовать со стороны тренера повышенный интерес ко мне. Маша Тарыгина и Оля Королева  принимали новенькую настороженно, как потенциальную соперницу. Они неохотно разговаривали со мной и бросали косые взгляды тогда, когда я прыгала на батуте.
Андрей Леонидович увидел во мне силу, потенциал, особенность. Я прыгала  мощно и размашисто. Я  чувствовала полет и вдохновение, когда послушная батутная сетка подкидывала меня на приличную высоту и принимала мягко и покорно обратно в свое  лоно.  Я видела, как вспыхивали радостно глаза тренера, с каким азартом он обучал меня держать правильно корпус и руки  во время прыжка…
«Хм, ну и что с того, -  буркнула Оля в раздевалке. – Прыгать на батуте – еще  ничего не значит. Трамплин – это не батутная сетка. Это намного страшнее. Посмотрим на тебя, как ты станешь прыгать с трамплина».
Я промолчала - не хотела ссориться. Я была непосвященной, не акробаткой, не горнолыжницей. Девчонки держали дистанцию.
                .             .              .
Андрей Леонидович устроил меня спортивным инструктором на полставки. В бухгалтерии при спорткомплексе ЦСКА  оформили трудовую книжку.
Лыжная акробатика стала моей первой работой, моей непосредственной обязанностью.
                .                .                .
Я сидела в машине тренера. Советский жигуль рыжего цвета продирался по Ленинградскому проспекту сквозь дебри автомашин. 
Андрея Леонидовича распирало. Он пыхтел, стучал пальцами по рулю,  качал головой, изобретая на ходу заковыристые ругательства. Тесная кабина жигуленка  не позволяла ему выругаться от души, на полную катушку, выплеснуть праведный гнев, обругать с мужской злостью русские дороги и  русский дураков, которые гнали нашу страну неведомо в какую даль и не понятно по каким дорогам.
Круглые красные щеки тренера раздувались,  будто  кузнечные меха, нагнетая в кабине машины раздраженные частицы воздуха, а рыжие усы шевелились под носом, как  жесткая щетина пылесоса.
Жара, выхлопные газы, сотни бестолковых железяк толпились на дороге и мешали – мешали жить, мешали двигаться вперед, расти, развиваться, карабкаться на вершины, парить, наконец, над  землей распахнутыми крыльями души.
Рыжая волна гнева выплескивалась на бедный жигуленок, который, конечно,  был ни в чем не виноват и покорно, обреченно, рвался вперед, как взмыленная очумелая лошадка на ипподроме, подгоняемая жестоким  наездником.
Андрей Леонидович высадил меня, наконец, у метро Белорусская. И я выскочила на улицу, как ошпаренный веник, который получил в железной бочке  порцию кипятка. Уф, наконец-то - жалела, что согласилась на предложение тренера подвести меня до метро.
 Жигуль отчаянно скрипнул. Рыжий трудяга рванул по Тверской улице к центру, наматывая километры пути. Подчиняясь огненной воле хозяина,  лавировал между машин, крутился серпантином по автодорожной трассе, как по горнолыжному склону.
В  центре столицы час-пик. Измученные, вялые москвичи, выжатые за восьмичасовой рабочий день, как обмякшие лимонные дольки, спешили домой.  Ручейками стекалась муравьиная людская дорожка к метро Белорусская. 
Я присела на лавочку, глотнула воду из бутылки, и вскочила, не позволяя себе расслабиться.
Времени было мало. Катастрофично мало. Я должна была бежать вместе со всеми в этой муравьиной стране, бежать наперегонки, пересекая параллельные пространства, расталкивая впереди бегущих, расплескивая себя по капле. Каждый секунду я высыхала частичками души на расплавленном асфальте.
Едкая, дорожная пыль в центре города душила все живое. Деревья застыли, будто пластиковые статуэтки.
Сквозь пустынную городскую пелену я видела мираж - северная гора возвышалась передо мной где-то совсем близко, и дышала, гудела, грохотала, поднимая каменную грудь, сбрасывая  непосильную ношу -  тугие, многотонные лавины.
Невольно я  закрывала  глаза и протягивала руки, мечтая потрогать  шершавое тело горы.
Чопорные, неуклюжие пассажиры переваливались, как пингвины, на мраморном островке перед эскалатором, и ждали своей очереди, чтобы нырнуть с головой  в лабиринт столичного метрополитена.
Я стояла на ступеньке эскалатора, который погружал меня неторопливо,  с равнодушной покорностью  на глубину московского подземки.