Женщины Роме не верят

Рома был мужем женщины и отцом сына.
Несмотря на это, он являлся довольно экзальтированным и даже жантильным мужчиной.

Он сидел после работы, а иногда и даже на работе в соцсети в большой группе по рукоделию. Там заправляли всем женщины, а Роме было обидно, чем он хуже. Да ничем, во всяких новых техниках вязания и вышивания разбирается лучше их, вона какие полотна вяжет спицами и крючком, как Марья-искусница.
Он поставил цель превзойти женщин и стать богом этой группы. Мужик сказал, мужик сделал. Роман превзошёл женщин.
Но какой ценой?!

— Рома, ну не плачь, ну что случилось? — жена гладила его по затылку, пока Рома всхлипывал, уткнувшись в сложенные на столе руки.

— Пап, ты чего? — пятнадцатилетний сын неловко перетаптывался рядом, видеть плачущего отца стало слишком сильным потрясением для подростковой психики.

— А-а-а, они… а-а-а… они приняли меня за-за-за женщину-у-у! — зарыдал пуще Рома, как и всякий человек, которого утешают и рядом с которым неловко перетаптываются.

— Кто, Рома? Кто принял тебя за женщину? — недоумевала жена, которой и в страшном сне не могло привидеться, что её высокого, широкоплечего, очень мужественного мужа можно принять за женщину.

— Они-и-и, же-же-женщины, — всхлипывая, сумел объяснить Рома.

— Женщины приняли тебя за женщину? — изумилась жена.

— Это роффл, — сообщил сын.

— Да-а, а-а-а! — залился Рома, сотрясаясь от рыданий.

У жены округлились глаза.

— Да, что же это за женщины такие глупые? — возмутилась она, — Как они посмели?

— Да, пап, как они посмели, кек, — поддакнул сын, внимательно развесив локаторы, история-то вырисовывалась интригующая.

— Да-а, они, они сказали, что я же-женщина на самом де-деле, — трясясь от всхлипов, объяснил Рома.

— Да они тебе завидуют, стервы! — воскликнула жена, — Как можно такого красавца принять за женщину?!

— Они, они сказали, что я, я на самом деле не Рома во-вовсе, а, а Маша какая-нибудь, — пожаловался Рома и опять зарыдал, — А-а-а!

— Маша?! — всплеснула руками жена, — Пусть глаза разуют, мерзавки! Я бы им волосы повыдёргивала, чтобы знали, как моего мужа оскорблять!

— Но я же не Маша-а-а, я Ро-рома-а-а!

— Конечно, ты Рома! — подтвердила жена.

— Да, папа, ты Рома, ты не Маша, однозначно, лол, — сказал сын, сгорая от любопытства, почему его отца приняли за Машу, может, он переодевается тайком в Машу, ну труселя там и все дела, платюшки всякие.

— М-м-мне очень оби-идно-а, — пожаловался опять Рома, подняв зарёванное лицо.

— Конечно, обидно, Рома, — жена погладила его по встопорщившимся вихрам, — покажи мне их завтра, этих мерзавок, я им глаза-то их косые подобью.

— Да, а я посмотрю на это, лол, — обрадовался сын.

— Зачем завтра? — удивился Рома, почти успокоившись, — Сейчас покажу.

— Зачем сейчас, Рома? Пойдём лучше обедать. Я, знаешь, какие вкусные пирожки напекла. Да и выходной сегодня, погуляем потом. А морды этим женщинам я завтра набью.

— Да, кек, а я посмотрю, — заулыбался сын.

— Да это недолго. Вот, — Рома открыл свой профиль в соцсети и зашёл в группу.

Под одним постом, где красовалось фото роскошного вязаного Ромиными руками одеяла 2;2, было около трёхсот комментариев. Рома повернул ноутбук к жене. Она подвинула себе стул, села и принялась читать.
По мере чтения её лицо вытягивалось. Закончив, она повернулась к мужу с круглыми глазами.

— Что там, что там, мам? — сын нетерпеливо подпрыгивал на месте, пытаясь заглянуть через материно плечо в комменты.

Она отодвинула его рукой, не глядя, и сказала мужу с огромным изумлением в голосе:

— Рома, а что ты хотел?! Я бы тоже приняла тебя за женщину! Ты же настоящий бог вязания! Я бы тоже не поверила, что ты Рома, и подумала, что ты Маша! Ты же так вяжешь и так разбираешься в этом, сыплешь терминами, слёту объясняешь всё! Рома, это высочайший уровень! Мужчина не должен так вязать! Мужчина должен вязать плохо или вообще не уметь! Я же не знала, что ты свои вязанки выкладываешь на публику, а то бы не позволила тебе позориться! Понимаешь, Рома?! Ты настоящая женщина!

— Да, пап, лол, кек! — поддакнул сын, который был материной шестёркой.

— И ты! — зарыдал Рома, вновь падая лицом в сложенные на столе руки, — И ты тоже.