30 декабря 1836 г
Не загородили бы каретный сарай!
Подошел к окну.
Нет. Карету уже выкатили.
Написать отцу про поваренка. Да и Новый год уже!
Сел за стол, достал лист почтовой бумаги.
«Il y a bien longtemps que je n’ai eu de vos nouvelles. Веневитинов m’a dit qu’il vous avait trouv; triste et inquiet, et que vous aviez le projet de venir ; P.b. Est-ce vrai? j’ai besoin d’aller ; Moscou, en tout cas j’esp;re bient;t vous revoir. Voci la nouvelle ann;e qui nous arrive – Dieu donne qu’elle nous soit plus heureuse que celle qui vient de s’;couler.…
Уже довольно давно не получал я от вас известий. Веневитинов сказал мне, что вы показались ему грустным и встревоженным и что вы собирались приехать в Петербург. Так ли это? мне нужно съездить в Москву, во всяком случае я надеюсь вскоре повидаться с вами. Вот уж наступает новый год – дай Бог, чтоб он был для нас счастливее, чем тот, который истекает. Я не имею никаких известий ни от сестры, ни от Льва. Последний, вероятно, участвовал в экспедиции, и одно несомненно – что он ни убит, ни ранен. То, что он писал о генерале Розене, оказалось ни на чем не основанным. Лев обидчив и избалован фамильярностью прежних своих начальников. Генерал Розен никогда не обращался с ним, как с собакой, как он говорил, но как с штабс-капитаном, что совсем другое дело. У нас свадьба. Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерна, племянника и приемного сына посланника короля Голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестру, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской. Веневитинов представил доклад о состоянии Курской губернии. Государь был им поражен и много расспрашивал о Веневитинове; он сказал уже не помню кому: познакомьте меня с ним в первый же раз, что мы будем вместе. Вот готовая карьера. Я получил письмо от Пещуровского повара, который предлагает взять назад своего ученика. Я ему ответил, что подожду на этот счет ваших приказаний. Хотите вы его оставить? и каковы были условия ученичества? Я очень занят. Мой журнал и мой Петр Великий отнимают у меня много времени; в этом году я довольно плохо устроил свои дела, следующий год будет лучше, надеюсь. Прощайте, мой дорогой отец. Моя жена и всё мое семейство обнимают вас и целуют ваши руки. Мое почтение и поклоны тетушке и ее семейству.
… Mon journal et mon Pierre le Grand me prennent bien du temps; cette ann;e j’ai assez mal fait mes affaires, l’ann;e suivante sera meilleure ; ce que j’esp;re. Adieu mon tr;s cher p;re. Ma femme et toute ma famille vous emb et vous baisent les mains. Mes respects et mes amiti;s ; ma tante et ; sa famille.
Перечитал.
Да, надо надеяться, что новый год будет лучше.
Запечатал и надписал адрес.
Позвонил.
Сказал вошедшему Никите:
– Я сейчас еду в Академию…
Протянул письмо.
– Отнеси на почтамт. Вот – деньги.
Никита взял письмо и деньги и вышел.
Посмотрел в окно.
Лошадей уже запрягали.
Надо собираться.
Постучавшись, снова вошел Никита.
– Господин Краевский.
– Проси.
Поздоровались.
– Чем обязан?
– Вот, Александр Сергеевич, корректура первого номера новых «Литературных прибавлений», с Вашим «Аквилоном». Не хотите посмотреть?
– Некогда, некогда, Андрей Александрович, надобно ехать в публичное заседание Академии наук. Хотите? Поедем вместе: посм;трите, как президент и вице-президент будут торчать на моей эпиграмме.
Краевский невольно улыбнулся. Он знал, о какой эпиграмме идет речь. Он-то первый увидел ее у Пушкина прошлым летом. Пушкин передавал ему листок с «Тучей» для «Московского наблюдателя», а на обороте Краевский и увидел: «В Академии наук заседает князь Дундук…». Пушкин заметил и листок отнял. «Тучу» переписал. А потом эпиграмма разошлась в публике. Пушкин от нее отказывался. Но Краевский-то знал.
Было пасмурно. За окнами кареты порхал снег.
Краевский повернулся к Пушкину.
– Видите, как «Современник» с вашей «Капитанской дочкой» раскупается?! Не зря мы с Враским вас уговаривали.
Пушкин улыбнулся:
– Посмотрим, посмотрим…
Помолчали.
Пушкин усмехнулся:
– Слышали? – на Луи-Филиппа опять покушались. Вчера французские газеты пришли.
– Да, сегодня уже и в «Ведомостях» есть.
– Надо же! С шести шагов промахнуться! – Пушкин засмеялся. –Наверное, руки тряслись.
Карета простучала по настилу Исаакиевского моста, съехала на набережную и скоро остановилась у здания Академии наук.
Раздевшись, пошли к залу заседаний. В передней комнате перед залом встретился Греч. Николай Иванович поблескивал очками и, как всегда, улыбался. Увидев Пушкина, радостно всплеснул руками, устремился навстречу и низко поклонился.
– Батюшка, Александр Сергеевич, исполать вам! Что за прелесть вы подарили нам! Ваша «Капитанская дочь» чудо как хороша! Только зачем это вы, батюшка, дворовую девку свели в этой повести с гувернером... Ведь книгу-то наши дочери будут читать!…
– Давайте, давайте им читать! – ответил, улыбаясь, Пушкин.
Войдя в зал, он тут же начал раскланиваться со знакомыми.
– Александр Сергеевич, – обратился к нему Краевский, – не буду вам мешать. Я вряд ли буду до конца. Мне еще в типографию надо. Я здесь, с краю, сяду.
Пушкину уже призывно махал рукой Тургенев.
– Хорошо, Андрей Александрович. Газету посмотрю, когда выйдет.
Они распрощались, и Пушкин направился к Тургеневу, рядом с которым было свободное кресло. Недалеко увидел и приветливо кивнувшего головой Жуковского.
Сел. Огляделся.
За столом, на председательском месте в министерском мундире с золотым шитьем, при орденах, с красной александровской лентой через плечо, сидел Уваров, по-хозяйски осматривая зал и поглядывая на лежавший перед ним брегет. Дондукова-Корсакова не было видно.
Уваров нажал кнопку брегета и по залу разнесся мелодичный звон. Часы пробили половину первого.
Зал быстро затих.
Уваров встал: «Дамы и господа…».
Закончив краткую приветственную речь, он предоставил слово Фусу, непременному секретарю Академии наук. Тот подошел к стоявшей рядом со столом кафедре и положил на нее толстую стопку листов бумаги.
– Кажется, надолго, – шепнул Пушкин. Тургенев улыбнулся.
Фус говорил часа полтора, перебирая свои листочки.
Пушкин отметил для себя сообщения о двух совсем недавних смертях – Захарова и Ленца.
Химика Захарова встречал на заседаниях Российской Академии. Он был уже старый. А Ленц ведь совсем молодой. Ему, кажется, и тридцати не было. Встречаться не приходилось, но, говорят, был талантливый востоковед.
Наконец, Фус закончил отчет, и зал удовлетворенно захлопал, когда он унес свои листочки.
Уваров предоставил слово академику Грефе.
Словесник, греческим занимается. Интересно: о чем он будет говорить?
Тот почему-то заговорил по-немецки. Что-то об образовании и сравнении языков.
Почему по-немецки, а не по-русски или хотя бы по-французски?
Посмотрел на Тургенева. Тот слушал с интересом.
Слава Богу, Грефе говорил не так долго, как Фус, и его тоже проводили аплодисментами.
В заключение Фус назвал новых почетных членов Академии наук.
Непонятно, какое отношение к наукам имеет командующий Отдельным Кавказским корпусом генерал Розен. Вот француз Де Барант и вправду – достойная фигура.
Уваров объявил заседание закрытым, и в зале шумно задвигали креслами и заговорили.
К Пушкину и Тургеневу подошли Жуковский и Блудов, поздоровались.
Тургенев спросил:
– Как вам Грефе? По-моему, много умного и прекрасного, но слишком гоняется за сравнениями и уподоблениями.
Пушкин засмеялся:
– Это вопрос к Василию Андреевичу. Для него немецкий – второй родной язык. Он уже всех немцев перевел.
Вдруг увидел направлявшегося к ним Уварова.
Повернулся к Тургеневу:
– Александр Иванович, подвезти вас до Демута?
– Спасибо! Я сейчас – в Английский клуб. Собрались там с Икскулем отобедать.
– Тогда простите, господа, должен вас покинуть.
Сделал общий поклон и ушел прежде, чем Уваров приблизился.
Вышел. Ни ветра, ни снега не было, но было пасмурно, и темнело. Пока доехали до дома, стало совсем темно. На лестнице уже горели лампы.
Раздевшись, вошел в кабинет.
Следом зашел Никита и зажег свечи.
На столе лежали свежие газеты.
Снял фрак и жилет, сел в кресло, развернул «Санктпетербургские ведомости».
Да, действительно, в иностранных известиях уже есть про покушение на Луи-Филиппа.
А вот интересное объявление в приложении:
"Правление Общества Царскосельской железной дороги имеет уведомить публику, что:
в Субботу, 2-го Января 1837
в Воскресенье, 3-го Января и
в Понедельник, 4-го Января,
будут ходить паровозы между Павловском и Кузьминым.
Из трех принадлежащих Обществу паровозов будут употреблены при сем случае два, и чтобы показать публике возможность перевозки посредством оных всяких транспортов, 3-го Января будут перевозимы, кроме пассажиров, предметы разного рода и живой скот".
Да, пожалуй, самое время в следующем «Современнике» дать статью Волкова о железных дорогах.
Отложил газеты, встал, открыл дверь в детскую.
Дети толпились около Наташи, которая что-то им читала. Увидев отца, подбежали к нему.
Присел на корточки, всех перецеловал.
– Что в Академии?
– Думаю, в следующий раз не поеду.
Наташа отложила книжку, встала и подтолкнула ребятишек.
– Идите к няне.
Пошла в кабинет, Пушкин направился за ней.
Вошла, плотно прикрыла дверь.
– Хочу перед тобой повиниться.
Засмеялся:
– Ну что же, винись жена перед мужем!
– Помнишь? – ты мне писал из Михайловского, что, если нам не поможет с деньгами граф Канкрин, то у нас еще есть "граф" Юрьев, и адресовал меня к нему. Тогда это не понадобилось, а сегодня я подписала Юрьеву вексель на три тысячи девятьсот рублей до тридцатого марта.
Помолчал.
– Это Катерине на свадьбу?
– Должна же я ей что-то подарить.
Еще помолчал. Наташа виновато смотрела на него.
Вдруг улыбнулся.
– Ладно, душа моя, что сделано, то сделано. Одним векселем больше, одним векселем меньше… На днях Онегин должен мне оброк доставить, мой самый справный мужик. «Современник» теперь, надеюсь, лучше пойдет. А там, глядишь, Петра закончу – царь даст денег на издание. Уж если на Емельку Пугачева дал!
Засмеялся:
– Повинную голову меч не сечет.
Притянул Наташу, поцеловал.
Она радостно улыбнулась:
– Спасибо!
– Иди к детям, а я посижу, поработаю. Да напомни сестрицам, что вечером едем к Карамзиным.
Наташа засмеялась:
– Об этом они лучше нас с тобой помнят.
2022 г.
Свидетельство о публикации №222103100637