Тоска по Норвегии

Мне снятся норвежские скалы,
 Приливы, моря, ледники.
 Медвежьи и волчьи оскалы,
 Олени у быстрой реки.

Андрей Ёлгин


   Я стоял в гостиной и рассматривал фотографии на стене, помещенные в красивые рамки. Дорогие сердцу лица на этих старых фотографиях глядели на меня из прошлых, давно минувших лет. Они заставили меня вспомнить разные времена моей жизни – детство, отрочество и раннюю юность. Я никогда раньше не мог смотреть на них равнодушно, потому что они вызывали во мне ностальгические чувства. Так как прошло уже три года, как я жил за границей, и мои душевные раны постепенно стали заживать, то тоска о прошлом уже не только не возникала, но я даже мог спокойно, словно на них был изображен совсем посторонний для меня человек, разглядывать их. Только при виде родительских лиц, я опустил глаза и задумался…
   Отдавшись воспоминаниям о тех далеких счастливых годах, проведенных в родном доме, когда были живы родители, я не заметил, как вошла сестра и присела рядом со мной. Она тихо положила свою ладонь на мою руку и улыбнулась своей доброй спокойной улыбкой, точь-в-точь, как улыбалась мама в былые времена. Я тоже улыбнулся ей в ответ.
   - Знаешь, сестра, - сказал я, смотря на стену, где висели фотографии, - я сейчас мысленно вернулся в то последнее предвоенное лето 1994 года, когда отец купил машину, и мы всей семьей ездили навестить наших родственников. Ты ведь помнишь это? Нас с тобой еще водили в парк, чтобы купить мороженое и покатать на каруселях.
   - Конечно, помню, - сказала сестра, немного погодя. – Ты тогда зацепил за гвоздь и порвал свою новую рубашку. Когда мы это узнали, ты подбежал к дереву и спрятался за ним, чтобы не расстроить маму, а она не только не поругала тебя, но даже вытерла слезы с твоих щек и поцеловала.
   - Да-да, - засмеялся я, вспомнив этот давно забытый случай из моего безвозвратно ушедшего детства. – А ты упала с лодки в воду и кричала на весь парк, что не умеешь плавать. Ты тогда изрядно напугала всех лебедей в пруду, что некоторые даже вышли на берег и с опаской поглядывали в нашу сторону.
   - Ах, ты еще не забыл эту мою глупую выходку, - сестра замахала рукой, как будто смущаясь. – Ты всегда дразнил меня этим, а мне было так обидно.
   - И мне здорово доставалось из-за этих насмешек, - напомнил я.
   - Да, тебе всегда удавалось больно меня уколоть.
   - Ты так и не объяснила, почему, умея плавать, ты предпочла барахтаться в воде и орать на всю ивановскую?
   - Я настолько тогда перепугалась, что забыла о том, что умею плавать, - сестра не удержалась и захохотала вместе со мной, - но мне было стыдно признаться в этом. – Она вытерла платком выступившие на щеках слезы и задумалась. Лицо ее мгновенно приняло печальный вид. – Кто тогда мог подумать, что впереди война, в которой страшной смертью погибнут наши бедные родители, – вымолвила она чуть охрипшим голосом, глядя на пол. - Когда я прихожу в наш старый полуразрушенный дом, мне кажется, что я слышу их голоса… С тех пор прошло двадцать лет, но воспоминания о той ужасной ночи еще так свежи в моей памяти, как будто это случилось вчера.
   Сестра не смогла сдержать подступившие слезы и, положив голову на мое плечо, разрыдалась. На моих глазах тоже появились слезы. Последний раз мы плакали так шесть лет назад, перед моим отъездом в Карелию. Вообще, мы с сестрой много слез пролили за родителей, погибших в новогоднюю ночь тридцать первого декабря, когда в Грозном шли ожесточенные бои и до наступления 1995 года оставались считанные минуты. Мы все сидели в подвале нашего дома, где нам предстояло провести всю ночь. Там было сыро и холодно. Из-за начавшейся канонады, мы не успели захватить с собой теплые одеяла, и отец решил подняться в дом и принести их. Стрельба все еще продолжалась, и был слышен грохот разрывающихся снарядов, хотя и не так близко и громко, когда мы спускались в подвал. Отец почему-то не возвращался. Мы начали беспокоиться. У матери были плохие предчувствия. Она не могла больше ждать, и пошла за отцом, запретив нам следовать за собой. Через две минуты раздался сильный взрыв, и волна откинула деревянную дверь в подвал и она разлетелась в щепки. Мы с сестрой быстро побежали наверх и в двух метрах от входа в подвал увидели мертвых родителей с одеялами в руках… Наверное, отец замешкался из-за того, что не мог найти одеяла, и когда они с матерью шли обратно, в них попали осколки от упавшего во дворе снаряда. Им не хватило всего лишь несколько секунд, чтобы добежать в подвал. Мы с сестрой перенесли их вниз и всю ночь плакали над ними. Невозможно передать словами то, что мы испытали в ту злосчастную ночь наедине с трупами родителей в объятом пламенем войны городе. Эта трагедия наложила на нас глубокий отпечаток, определивший нашу дальнейшую судьбу на много лет вперед.
   Мы жили у дяди, у которого тоже было двое детей – мальчик и девочка. Он был к нам добр и хорошо заботился о нас. Но, тем не менее, мы с сестрой понимали, что мы чужие в этой семье, и что дядя с тетей никогда не заменят нам наших родителей. Веселая и общительная по характеру, сестра легче переносила наше горе, хотя долго была молчалива и задумчива. Я же рос замкнутым и одиноким. В школе я всегда сторонился сверстников и сразу, как заканчивались уроки, бежал домой. Из-за моей угрюмости никто со мной не дружил, даже за парту никто не хотел со мной сесть. Поэтому я почти всегда сидел один. Одноклассники не дразнили меня, так как знали, что я сирота. Учителя тоже были не так строги и взыскательны, несмотря на мою плохую успеваемость.
   Однажды на мероприятии, посвященном международному женскому дню, я должен был спеть в школьном хоре детскую песню «Руки наших матерей».
Мы встали в несколько рядов, и под музыку, которую играла учительница на пианино, начали петь. Помню, как мой голос задрожал, ощущение комка в горле затрудняло дыхание, а глаза начали наполняться слезами при каждом слове «мама»…  Не в силах больше сдержать рыдания, я выбежал в коридор и побежал к сестре, которая была на уроке. Поманив ее рукой наружу, я бросился к ней в объятие и зарыдал. Этот случай навсегда остался в моей памяти.
   Окончив школу, я поступил в техникум на агрономическое отделение. Это был не мой выбор. Дядя настоял на том, чтобы я получил хоть какую-то профессию и сам понес мои документы в техникум. Я же хотел уехать куда-нибудь на заработки. Один мой знакомый звал меня в Карелию, где его отец имел свой бизнес на пилораме. Я не смог убедить дядю, что я вполне взрослый и могу зарабатывать. Пришлось три года отмучиться на учебе в техникуме, к которой у меня не было никакого интереса и никакого желания работать впредь по выбранной специальности. Считаю, что это были потерянные годы. Они ничего мне не дали. Я иногда любил читать книги, да и учиться мог успешно, если бы захотел и видел в этом для себя какой-нибудь смысл. Сестра с детства проявляла интерес к медицине и знала, кем она будет во взрослой жизни. Она стала офтальмологом и с большой любовью относилась к своей работе.
   После учебы она советовала мне поступить в институт, так как у нее появилась возможность устроить меня туда. Я отказался и, не дожидаясь получения диплома, уехал в Карелию. Там я провел два года, работая на пилораме. Сначала мне было очень скучно, даже жалел, что не послушался родных и отбыл в такую даль, но постепенно, как это обычно бывает, стал привыкать. Работа мне нравилась, и я с большим увлечением ей отдавался. Вся моя жизнь ограничивалась территорией пилорамы, и каждый день я видел и делал одно и то же. Только один раз, и то по настоятельной просьбе друга, я поехал в город, где мне ничего не понравилось. Может быть, это было связано с погодой, так как стояла поздняя осень, или я слишком заработался и не представлял свою жизнь без досок - не знаю, но мне не терпелось как можно скорее уехать из Петрозаводска в наше место, где меня ждала свежая, недавно привезенная древесина, чтобы под моими мозолистыми, сплошь усыпанными ранами и царапинами руками, превратиться в доски. Много я сделал  их за это время. Зарабатывал немного, но мне хватало, и даже была возможность копить. Неизвестно, сколько еще бревен я распилил бы на доски, если бы не смерть моего работодателя, который умер от инфаркта. Мой друг вынужден был продать бизнес отца и вернуться домой. Я не хотел возвращаться. Слишком много у меня было душевных ран, которых я тщетно пытался залечить под неустанным шумом пилорамы, но так и не смог. 
   Работавший со мной бывший моряк по имени Ярослав, приехавший из Заполярья, предложил мне поехать с ним в Мурманск. «У нас в порту всегда найдется работа. Много, конечно, не заработаете, но, чтобы поддержать себя, всегда найдутся крохи» - сказал он. Так как у меня были кое-какие сбережения, я решил поехать. «Ведь все равно с голоду не умру, - решил я. – Куда угодно, лишь бы не в Чечню».
   В Мурманске я прожил ровно год. Работал грузчиком в порту - транспортировал различные грузы на рохлях внутри нашей базы, а также отгружал и принимал товары с огромных фургонов, которые заезжали кузовом прямо под крышу склада. Жил я на территории порта, в небольшом вагончике, с одним русским парнем, как и я приехавшим на заработки. Работа была не трудная, люди были доброжелательные и отзывчивые. Меня часто спрашивали, почему я выбрал эту работу, когда можно было бы найти более подходящее занятие в Чечне, которая быстро и стабильно развивается. Я всегда отвечал, что захотел сменить обстановку и посмотреть, как живут и работают люди в других уголках России.
   Я ни разу не пожалел, что уехал туда. Время, проведенное в этом заполярном городе, несмотря на все испытанные трудности, было одним из лучших в моей жизни. Я о многом там передумал. Я любил сидеть по вечерам на бетонной плите, обрывающейся в море, и наблюдать, как садится в воду красное солнце, а также за чайками, которые покружившись над складами, подлетали рядом и делили со мной мою тихую грусть…
   Однажды, сентябрьским вечером, когда я возвращался с прогулки, трое подростков преградили мне путь и стали требовать денег. Когда я отказался, они начали со мной драться. К тому времени я уже был не хилый подросток, которого любой мог побить, а широкоплечий двадцатичетырехлетний  парень с мускулистым телом и с накаченной грудью (Рядом с портом был тренажерный зал, и я в свободное от работы время захаживал туда). С двумя я разделался довольно легко, но третий, под два метра ростом, откуда-то добыл арматуру и сзади больно ударил меня по затылку, от чего я сразу потерял сознание. Очнулся я уже в машине скорой помощи. По заключению врачей, у меня произошло сильное сотрясение мозга, и мне пришлось несколько дней провести в больнице. Навещали меня Ярослав и мой сожитель по вагону Толик. Бывший моряк даже прослезился, увидев меня на больничной койке, и крепко, словно родной человек, жал мне руку, уходя. Тронутый такой заботой, от которой давно отвык, я тоже тихо заплакал в подушку, когда гости ушли. Я вспомнил свое далекое детство, и самое дорогое существо на свете, которое его освещало – маму… «Если бы она осталась жива, - думал я, - то моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Я был бы дома, рядом с ней, и это было бы для меня огромным счастьем. Почему люди, при живых родителях, мечтают о счастье, когда оно совсем рядом, когда стоит его только заметить и понять, что другого счастья, равного ему, никогда в жизни больше не будет». Я считаю, что родители нужны всегда, в любом возрасте. С их смертью теряется что-то очень святое, обрывается некая духовная связь, которая соединяла с этим миром. Человек ко всему привыкает, и к потере родителей тоже. Но провидение всегда напоминает нам, как счастливы и довольны мы могли бы быть, если бы они были с нами, и какою беззаботною и красивою была бы тогда наша жизнь.
   В больнице я познакомился с одним чеченцем по имени Шарип, который лежал в соседней палате. Он со своей семьей направлялся на границу с Норвегией, чтобы пересечь ее и попросить в этой стране статус беженца. Их путь лежал через Мурманск. Здесь у него неожиданно воспалился аппендикс, и путешествие в Скандинавию пришлось приостановить. Ему было сорок пять лет. Он работал директором одной из грозненских школ. Как он рассказывал, его уволили с должности самым незаконным и возмутительным образом. Искал защиты и правды, но не нашел. Жить в республике стало невыносимо, и он решил продать все свое имущество и уехать в Норвегию, где уже давно жили его знакомые. «Вы представляете себе, Заур, что за страна Норвегия? – спрашивал он меня, когда мы сидели на лавочке. - Это фантастическая страна с богатейшей и разнообразной природой. Она обладает огромными запасами энергоресурсов, а их разумное освоение делает норвежцев чрезвычайно обеспеченной нацией. Там каждый чувствует себя человеком и может стать тем, кем может стать; там каждый равен королю, там все совершается во имя человека. Я очень жалею, что не уехал туда раньше».
   Он мог часами говорить об этой стране, о которой я почти ничего не знал. Когда я рассказал ему о себе, он сразу же предложил мне уехать с ним в это сказочное Королевство. «Соглашайся, Заур, и знай, что тебе чрезвычайно повезло, - убеждал он меня. – Ты еще молод, у тебя вся жизнь впереди. Ты мог бы получить там прекрасное образование и сделать хорошую карьеру. Для этого у тебя будут все возможности, ты лишь должен ими воспользоваться. Жить среди культурных людей – это великое благо, которое не всем достается. Со временем ты поймешь, как это важно».
   Я сначала колебался, но хорошо обдумав свою жизнь, я пришел к выводу, что мне следует что-то предпринять, чтобы попытаться хоть что-то исправить в ней, изменить ее к лучшему. Загранпаспорт у меня уже был, за что я мысленно благодарил дядю, который позаботился об этом, когда я еще был студентом. Выписавшись из больницы, я уволился с работы и начал готовиться к отъезду: купил рюкзак, теплую одежду и всяких других вещей, которые могли пригодиться в дороге. За день до отъезда, когда я проезжал мимо порта, я увидел из окна автобуса своих бывших коллег, которые разгружали рыбу, и мне стало невыразимо грустно от того, что я покидаю это место, которое за этот год стало для меня почти родным. Над портом тревожно кружили чайки, с которыми я мысленно делился своими переживаниями. Мне показалось, что мои пернатые друзья о чём-то кричат мне вслед…
   Не стану описывать подробности нашего путешествия, потому что чем правдивее я буду стараться это делать, тем невероятнее у меня будет выходить. Эта история могла бы стать хорошим сюжетом для голливудского кино. Там было все: и задержание, и побег, и погоня, и драка, и холодные ночи в лесу, и как итог – счастливое избавление от препятствий и благополучное прибытие к месту назначения. Наши опасения о депортации оказались напрасными. Для этого бывший директор грозненской школы не оставил миграционным властям Королевства ни единого шанса. Он сумел убедить их, что на Родине нам угрожает большая опасность, что за нами чуть ли не бандиты гнались с топорами, что Норвегия – это самая первая страна в мире, в которой появилась настоящая демократия и прочее и прочее…
   Три года в стране викингов прошли, как в раю. Для меня, так много страдавшего и так мало знавшего настоящую жизнь, Норвегия действительно была раем. В этом суровом, холодном, но необыкновенно красивом крае я возродился к новой жизни. Я забыл свое горе и после долгих лет вновь обрел веру – веру в себя, в людей, в жизнь. Никогда еще я не чувствовал себя таким свободным и беспечным, как там, под голубым небом Норвегии, которая стала для меня второй Родиной.
   Мы жили во втором по величине городе Норвегии - Бергене. Это удивительно красивый город на берегу Северного моря, который называют воротами, открывающие путь в знаменитые норвежские фьорды, и где много исторических памятников, старинных узких улочек, маленьких деревянных домиков, многочисленных музеев и прекрасных окрестностей. Жители города в шутку прозвали Берген столицей зонтиков, потому что здесь очень часто идут дожди. Благодаря этому зонтики стали своеобразным символом города.
   Для семьи Шарипа была выделена очень уютная трехкомнатная квартира в центре города на берегу залива, а я жил на улице Брюгген в исторической части города в семье служащего рыболовецкой компании. Рядом со мной находилась знаменитая Генезийская набережная - визитная карточка Бергена, откуда все туристы начинают свои экскурсии по городу. Когда, прогуливаясь по этой набережной, я видел над морем чаек, мне часто вспоминался Мурманск, где по вечерам любил ходить на берег и кормить моих пернатых друзей хлебом и мелкой рыбой.
   А в Бергене я любил ранним утром подниматься на каменную башню Розенкранца со смотровыми площадками, откуда открывался потрясающий вид на город и гавань. В окрестностях города находилось множество озер, из них самым крупным было озеро Каланнваннет. Я часто ездил туда кататься на лодке вместе со своей знакомой. Она была дочерью местного архитектора, очень хорошо знала свой город и тоже собиралась стать зодчим. Дагни была красивая девушка с длинными светлыми волосами и большими глазами голубого цвета. Когда я с ней познакомился, ей было семнадцать лет, и она еще ходила в школу. У них был небольшой домик за городом, расположенный в очень живописном месте, почти в лесу, около моря. Дагни часто приглашала меня туда на выходных. Летом, когда природа тех мест раскрывалась во всей своей красе, когда зеленели луга и пастбища, когда песни рожков нежно ласкали слух, когда из леса доносился спокойный перезвон колокольчиков, а шум прибоя звал в чудесную морскую даль, мы оба, взявшись за руки, гуляли по этим сказочным местам и были до того счастливы, что чувствовали себя Адамом и Евой в этом земном раю. Мы общались через английский язык, который я знал плохо, но для влюбленных язык не так важен, - наши чувства и мысли выражали глаза. Там, где глубоко врезаются в берег причудливые, как мечты, морские заливы, где на берегах приютились живописные рыбацкие селения и деревеньки, где северное небо отражалось в синих бездонных озёрах, я нашел то, что сделало меня одним из самых счастливейших людей на свете – любовь.
   Много раз я благодарил судьбу за то, что она забросила меня сначала в Петрозаводск, затем в Мурманск, а после привела в Норвегию. Я благодарен Шарипу, этому доброму и отзывчивому человеку, которого несправедливость заставила покинуть родные места в поисках лучшей доли. Не случись он тогда в мурманской больнице, неизвестно, как сложилась бы моя дальнейшая жизнь.
   Я вернулся в Чечню, которую покинул шесть лет назад, чтобы повидать родных и объявить им, что собираюсь жениться на Дагни, без которой уже не мыслю свою жизнь. Меня удивила и огорчила холодность, с какой дома встретили эту весть. Дядя Юсуп отказался благословить мой брак с христианкой, если она не перейдет в мусульманскую веру. Все мои близкие родственники его поддержали. Одна лишь сестра с пониманием отнеслась к моему решению. Возможно, она почувствовала, насколько для меня дорога Дагни, о которой я с таким восторгом рассказывал ей при нашей первой встречи у дяди в день моего приезда.
   - Вчера дядя Юсуп снова сказал мне, что насчет твоей женитьбы на этой девушке не может быть и речи, - осторожно произнесла Румиса после паузы, словно боясь меня расстроить. В ее глазах все еще были слезы. – Ты знаешь, я не разделяю его мнение. Для меня важно другое – твое счастье. Когда ты рассказывал мне об этой Дагни, я видела, как твои глаза сияли. Они сияли так, как тогда, в детстве, когда мы вместе играли во дворе. Я и сейчас замечаю в них много волнения и счастья. С тех пор, как не стало родителей, я тебя таким не видела. Ты изменился. Ты стал лучше. На такое способна только истинная любовь.
   - Ты все правильно поняла, сестра, - сказал я, взяв ее руку в свои ладони. – Там, в Норвегии, рядом с Дагни, я чувствовал себя очень счастливым человеком. Мне казалось, что все эти горы, леса, заливы, озера, даже потрясающее по красоте явление - северное сияние, прелестнее которого я ничего в жизни не видел, принадлежат мне; что вечно и неумолчно шумящее море зовет меня туда, где сошлись все блаженства света; что лазурное, чистое небо все время пытается доказать мне, что чудо есть, и что оно рядом со мной; что от моего головокружительного счастья мне подвластно все.
   Сестра улыбнулась и крепко пожала мою руку.
   - Если бы ты знал, Заур, как я рада слышать из твоих уст эти слова. Ты был очень грустным юношей, и мне порой бывало больно смотреть на тебя. Я даже не чаяла, что жизнь в Норвегии так благотворно на тебя повлияет.
   - Так ты не осуждаешь мой выбор, как наши родственники? – спросил я и почувствовал, как внутри меня нарастает неизъяснимое волнение.
   - Я не вправе осудить тебя за любовь, которая дается нам свыше. К тому же, мне кажется, что это настоящая любовь, а она, если верить некоторым людям, бывает только раз в жизни. Я понимаю тебя, брат. Первые взаимные чувства, первое необыкновенное состояние души, щемящие сердце волнения, когда море по колено и все кругом в розовом цвете, возвышают и делают человека лучше, но, - Румиса подняла на меня свои красивые карие глаза и, слегка коснувшись рукой моей щеки и сделав жалостный вид, добавила: - первая любовь редко или почти никогда не оставляет людей вместе.
   - Может, нам с Дагни повезет, и нас разлучит только смерть, - поспешил я ответить на это лишнее, как мне тогда казалось, замечание.
   Сестра о чем-то задумалась. Как бы она ни старалась, ей было трудно смириться с тем, что женой его единственного брата станет иностранка, да еще с христианской верой. Она словно хотела мне что-то сказать, но не решалась. Я догадывался, что ее беспокоит.
   - Ты думаешь о том, как бы отнеслись к этому наши родители?
   Румиса сделала усилие, чтобы не всплакнуть. Она сдержала подступившие к горлу слезы и мило улыбнулась, как тогда, в школе, когда на меня, словно горный поток, нахлынули воспоминания о маме, и я побежал к ней, а она вытерла платком мои слезы и прижала к себе.
   - Я уверена, что во имя любви, они простили бы тебя и благословили бы на  брак с Дагни, - вымолвила она, сама не веря своим словам. – Ты так долго был несчастлив и одинок, что заслужил свое счастье. Если судьбе было угодно увезти тебя в Норвегию, чтобы ты нашел его там, то самое правильное, что мы можем сделать, это покориться ей. Твоя улыбка, твоя радость, твои  наполненные жизнью глаза для меня важнее всего, и ради них я готова покориться всему, - лишь бы ты, Заур, лишь бы ты был счастлив. В том, что говорит дядя Юсуп, есть и правда, и мудрость, но ты тоже прав, так как не хочешь потерять свое счастье, которое наконец-то обрел, пусть и не на нашей земле. У каждого своя правда. Чья правда сильнее, пусть рассудит время.
   Я горячо обнял сестру и вышел. Во дворе играли два моих племянника. Я подошел к малышам и на радостях расцеловал их, затем по очереди подбросил в воздух, и с мальчишеским задором выбежал на улицу. Был теплый июньский вечер. Небо было голубое и чистое, ни одной тучки. Оно поражало своей торжественностью и величием. Я остановился, чтобы полюбоваться им. Меня ничего не тревожило. Я не думал ни о делах, ни о проблемах, да их вовсе и не было у меня. Они остались в прошлой жизни, с которой я уже свел все свои счеты. Задрав голову высоко вверх, я стоял и думал, что там, в далекой и сказочной Норвегии, под таким же голубым и прекрасным небом живет человек, который навеки озарил мою жизнь волшебством негасимой любви. Я уже не боялся потерять это счастье. Оно было моим. Я верил, что Всевышний послал мне его в награду за мои горькие страдания, которые не раз заставляли меня сожалеть о том, что я когда-то появился на свет. Стоило пройти через эти испытания, чтобы в конце пути получить от судьбы этот величайший из подарков, о котором я раньше и мечтать не мог.
   Одна женщина остановилась и спросила, что я так внимательно разглядываю на небе. Я словно очнулся от блаженного успения и ответил, что я очень счастлив, и что мне хочется взлететь в эту упоительную синеву навстречу своей мечте.
   - Смотрите, не упадите! – сказала незнакомка с ухмылкой и пошла дальше.
   - Не упаду, - тихо произнес я и побежал по улице.
   Я бежал и бежал мимо людей и домов, не чувствуя никакой усталости. Некоторые оглядывались на меня. Может быть, им пришла в голову мысль, что я бегу не на помощь кому-нибудь, и не вовремя куда-то успеть, а так, от радости, что я существую и живу в этом лучшем из миров…
   Во дворе, рядом с машиной, стоял дядя Юсуп. Когда я подошел и поздоровался, он положил руки на капот и взглянул на меня сияющим, исполненным гордости взглядом.
   - Я всю ночь не сомкнул глаз, думая о тебе, - произнес он, пристально глядя мне в глаза. – Знаешь, я никогда никому не рассказывал об этом… Когда я находился в заключении в Хабаровске, я влюбился в одну русскую девушку, осужденную за убийство соседа, который до полусмерти избил ее отца. Я знал, что это был грех, так как она была христианкой, к тому же и не жена мне вовсе, но я очень любил ее, и ничего не смог с собой поделать… Она родила двух мальчиков-близнецов, которые умерли при рождении. Через неделю скончалась сама – слишком тяжелыми оказались роды. Я долго и горько оплакивал ее. Возможно, это было наказание свыше за мое грехопадение. Да простит меня Аллах, но я никогда не жалел о том, что любил ее и был с ней счастлив почти целый год. Я начал делать намаз, когда мне не было и семи лет. Я молился всю свою жизнь, даже в тюрьме, но никогда в своих мольбах не просил Всевышнего прощения за этот грех. Любовь к этой девушке было самое лучшее, что было в моей жизни. Ни до, ни после, я не был так счастлив и полон жизни. Вскоре я попал под амнистию и вернулся домой. Усердно трудился на заводе, построил дом, нашел хорошую невесту из приличной семьи, нажил детей, но никогда больше не знал того счастья, которое испытал на Дальнем Востоке, среди сильных морозов и снега.
   Старик покачал головой, словно ему было трудно заставить себя продолжить разговор. В уголках его глаз блеснули слезы. Отвернувшись, он схватился за грудь, задергался и несколько раз всхлипнул. Мне стало невыразимо жалко его, и, набравшись решимости, я осторожно дотронулся до его плеча. Дядя потер глаза ладонями и тихо обернулся. Лицо его вмиг из печального приняло доброе ласковое выражение. Он обнял меня и крепко прижал к груди. Его изборожденные морщинами щеки были влажными от слез.
   - Если считаешь, что будешь с ней счастлив, то женись, -  с легкой хрипотцой в голосе произнес он, - в этом деле я тебе не судья. Теперь в нашей жизни не так уж и много вещей, ради которых стоит жить, но любовь, это святое, возвышающее нас чувство, безусловно, в их числе. Береги себя и не забывай, что ты все-таки чеченец и мусульманин. Постарайся, чтобы и дети твои выросли в духе наших традиций и религии. Знаю, что это будет трудно, но постарайся… постарайся, Заур…
   В эту ночь я ни на минуту не сомкнул глаз. Все думал о Дагни. Я представлял себе нашу совместную жизнь, в которой не будет места для печали и горя, а будет лишь семейная идиллия, овеянная лучами нашей вечной любви. В этих «лучах», словно ангелы, озаренные божественным светом, в мое воображение врывались едва различимые силуэты наших детей. «О, если Всевышний наградит нас с Дагни этими цветами жизни, - думал я, - нашему счастью не будет конца. Мы воспитаем их в понятиях духовности, раскроем их внутренние таланты, отбросив при этом все лишнее и наносное. Она сама настояла на этом. Как девушка, выросшая в горах, где еще сохранились древние обычаи викингов, так похожих на наши адаты, она имеет те же самые понятия о чести, достоинстве и долге, что и мы, живущие в Норвегии вайнахи. Когда они подрастут, мы привезем их сюда, чтобы они познали землю, на которой веками жили их другие, не менее воинственные по сравнению с викингами предки – чеченцы».
   Одно лишь огорчало меня в этих размышлениях – все проходит. Эти слова, некогда сказанные пророком Сулейманом, я часто вспоминал в годы моего одиночества. Тогда от них становилось немного легче, они давали маленькую надежду на лучшее будущее, а теперь, когда я счастлив, от них становится грустно...
   Утром я попросил у дяди машину и поехал на кладбище, чтобы навестить могилы родителей. Последний раз я был там шесть лет назад, перед моей поездкой на Север. Могилы находились в опрятном состоянии. Чурты были покрашены в зеленый цвет. Сверху их венчали кованые козырьки, защищающие их от дождя. На земляных холмиках росла густая зеленая трава, из которой выглядывали голубые незабудки и своим нежным цветом напоминали мне кроткие, голубые глаза мамы, которая почивала смирно, без всяких снов, под одним из этих зеленеющих бугров. Я постоял перед ними около получаса, вспоминая безвозвратно ушедшие дни моего детства.   «Мои бедные родители, - думал я, роняя слезу за слезой, - если бы вы были живы, не было бы на этом свете человека, счастливее меня. Я так и не привык жить без вас. Хотя я и нашел свое счастье в этой жизни, но место, которое вы занимали в ней, все равно будет пустовать, и его никем и ничем не заполнить. Оно всегда останется пустым, но в моей памяти вы всегда останетесь живыми, добрыми и заботливыми родителями, которые дали мне возможность появиться на этот свет и жить, страдая, мечтая и любя… Я уезжаю, но сердцем я остаюсь вместе с вами в нашем маленьком доме под двумя кленами, из которого так беспощадно вытолкнула нас жестокая война…».
   Возвращаясь домой, я попал в аварию… Машина дважды перевернулась и вылетела в кювет. Меня извлекли из дымящегося автомобиля и увезли в больницу. Я пришел в сознание на третий день и не сразу заметил, что мне ампутировали правую руку, и что все мое лицо изрезано шрамами. Мне также предстояло узнать, что из-за перелома позвоночника я больше никогда не смогу ходить…
   Я издал ужасный крик, эхом отозвавшийся во всей больнице…
   
   Наступила поздняя осень. По серому беспросветному небу плывут густые свинцово-черные облака. Крупные хлопья снега безмятежно падают на землю. Еще только полдень, а на улице уже темно. Я сижу у окна в инвалидной коляске. За пять месяцев, что прошли после того рокового дня, я превратился в живой скелет. После трех тяжелых операций меня выписали из больницы лишь в начале октября. Дядя Юсуп с сыном все время были рядом со мной. Моя бедная сестра страдала вместе со мной, но через два месяца у нее обнаружили рак сердца, и теперь она находится на лечении в Москве. Я позвонил и сам рассказал Дагни о случившемся. Она плакала навзрыд, умоляла меня не предаваться унынию и обещала приехать в Чечню. В августе она навестила меня. Я еще лежал тогда на койке после второй операции и не мог двигать ни одной частью моего тела, кроме руки. Две сутки подряд она провела около моей постели, лаская и подбадривая меня. Она говорила, что современная медицина творит чудеса, что я обязательно встану на ноги, что появился протез, управляемый силой мысли, который вернет мне потерянную руку. Иногда, едва сдерживая рыдания, она выходила из палаты. Когда она возвращалась, ее глаза бывали красными и опухшими от слез. Я не мог больше выносить эту муку, которая удесятеряла мои страдания, и попросил ее уехать. «Все кончено, Дагни, - сказал я отяжелевшим голосом, с трудом выговаривая слова и испытывая мучительную боль в спине, которая не прекращалась ни на минуту, - ничего уже не вернешь. Я любил тебя всеми силами своей души, любил так, насколько способно любить человеческое сердце. Теперь мои чувства к тебе не имеют никакого значения. У меня впереди ничего, кроме инвалидной коляски и одиночества. Мои мысли о прошлом и есть мое будущее. У тебя же вся жизнь впереди. Ты еще найдешь того, кто будет достоин тебя. Благодаря тебе, я узнал, что такое любовь, и был счастлив этим величайшим из всех человеческих чувств. Оно возвысило меня так высоко, что я чувствовал себя Богом. Но судьба решила иначе. Возможно, я был слишком счастлив для этих мест, где погибли мои родители, где я пролил много слез, где все еще слышны отголоски той страшной войны. Уезжай, Дагни, мне больно видеть в тебе мое погасшее счастье. Уезжай, и будь счастлива. Я желаю тебе всех земных благ. Я тебя никогда не забуду. Норвегия всегда останется в моих мечтах, как и ты…».
   Я знаю, она любила меня по-настоящему. Даже ее приезд сюда доказывал это. Ее слова были искренни, когда она говорила, что останется со мной на все время моей реабилитации, а потом увезет меня в Норвегию, где мне сделают протез и поставят на ноги. Я покачал головой и снова повторил ей уже сказанное. «В том мире, в который ты меня зовешь, для меня уже нет места, - прибавил я в конце, стараясь не смотреть ей в глаза, из которых капали горючие крупные слезы. - Я словно израненная птица, которая отстала от стаи и еле машет крыльями, чтобы не упасть. Должно случиться чудо, чтобы она поправилась, окрепла, воспрянула духом и догнала далеко ушедших сородичей. Вряд ли это чудо произойдет со мной. В моем случае оно просто невозможно».
   Она не стала меня больше умолять. Для нее все было ясно. Поцеловав меня в лоб долгим, горячим, прощальным поцелуем, она тихо ушла…
   По ночам мне часто снится Норвегия. Я вижу домик в лесу, стоящий около моря, а рядом с ним девушку с сияющими голубыми глазами, которая в легком развевающемся платье катается на качелях из веревки, напевая какую-то грустную песню. Вижу озеро с чистейшей водой и зеленые луга, на которых пасутся олени, эти великолепные грациозные звери, а чуть дальше начинаются горы, великие и неприступные. Я легко поднимаюсь на самую вершину одной из них, сажусь на холодные камни и обращаю свой взор на долину внизу. Я чувствую пустоту и одиночество. Мне кажется, что я остался один во всем мире. В долине я вижу зверей и птиц, но людей там нет, они как будто исчезли с лица земли. Вдруг небо заволакивается черными тучами, гремит гром и сверкает молния, туман заполняет всю долину и мгновенно наступает тьма. Гора дрожит до основания, и с нее сыплются камни. Я ощущаю, что она уходит из-под моих ног. Я со страшным криком падаю вниз… и просыпаюсь.
   На днях меня навестил Шарип. Увидев меня в инвалидной коляске, вернее то, что от меня осталось – живой однорукий труп с бледным и безжизненным лицом, он сначала содрогнулся, а потом глядел на меня, словно не веря своим глазам. Наконец, ничего не говоря, он опустился на колени, облокотился на подлокотник коляски, и тихо заплакал. Я медленно погладил его по голове и закрыл ладонью лицо. Я не мог плакать, потому что уже выплакал свои глаза. Лишь одна скупая слеза скатилась по моей впалой щеке…
   Он сказал, что часто видит Дагни, и что с тех пор, как она вернулась отсюда, она стала грустна и задумчива. «Когда она идет по улице к трамвайной остановке, - говорил Шарип, - мне кажется, что вот-вот увижу и тебя рядом с ней, как это часто бывало».
   Уходя, он крепко пожал мне руку, и обещал, что как только закончится реабилитационный период, он вернется и заберет меня в Норвегию, чтобы там продолжить лечение. Он умолял меня не поддаваться отчаянию и всегда помнить о том, что из моего положения есть выход. Когда Шарип вышел, я подкатил коляску к окну и смотрел ему вслед, пока он не скрылся за переулком. Мысль о том, что через несколько дней он будет в Бергене, среди тех мест, которые так дороги моему сердцу, где увидит Дагни, идущую по бродвею с задумчивым лицом в своей красной беретке и белом плаще, до боли сжимала мое увядающее сердце. «О, если бы не эта трагедия, - думал я, дрожа всем телом, - я бы сейчас был там, вместе с ней. Почему, почему это случилось со мной, и в такое время, когда я готов был обнять всех людей на земле, когда весь мир считал своим? О Аллах, зачем ты допустил это? Неужели я мало страдал? Где была твоя святая справедливость? За что, за что Ты так сурово наказал меня?».
    Я медленно угасаю. Жизнь превратилась в ад. Раньше, когда бывало плохо, всегда утешала надежда, а теперь и ее нет. Я знаю, что помышлять о самоубийстве – это великий грех, и оно ничем не может быть оправдано. Постигшее меня горе - это большая трагедия, но ведь есть же на свете люди и без рук, и без ног, и слепые, и навеки прикованные к постели. Они живут и радуются жизни, несмотря ни на что. Некоторые даже достигают больших успехов в творчестве, спорте, саморазвитии. Но мне ничего этого не надо. Для этого нужен какой-нибудь стимул, а у меня его нет. Любовь к Дагни давала мне безграничные возможности для самосовершенствования, она могла бы сделать меня намного лучше, успешнее, сильнее. До аварии я чувствовал, что смогу покорить весь мир, а теперь не могу без посторонней помощи пересесть с коляски на кровать. Вместе с Дагни я потерял смысл своей жизни, и его больше ничем не вернуть. А ведь мне всего лишь двадцать семь лет! Мое будущее – это коляска, четыре стены, в которых я задыхаюсь, а также эта тетрадь, в которую  записываю свои мысли, и в которой не могу прочесть ни одно предложение  без душевной боли. Без себя, каким я был прежде, без своей потерянной любви, я не хочу, и не буду жить. От меня больше никакой пользы, а влачить жалкое существование, став постоянной обузой для родственников, это не по мне.
   При всей моей любви к родственникам, особенно дяде Юсупу, его жене и сыну, которые были рядом все это время и заботились обо мне без единого упрека, Румиса – это единственное существо, которое заставляет еще биться мое сердце. Она не выдержит моей кончины. Она больна, очень больна. Ей предстоит сложная операция, и шансы на ее благоприятный исход невелики. Я знаю, она заболела из-за сильного нервного стресса, перенесенного из-за меня. Мне невыразимо жаль ее. Ее светлое и доброе лицо всегда стоит у меня перед глазами. Я каждый день молю Аллаха о ее выздоровлении. Моя смерть неминуемо будет означать и ее смерть. Если бы не это, то я давно свел бы счеты с судьбой, которая так жестоко обошлась со мной.
   С каждым днем мое сердце все сильнее изнывает от тоски по Норвегии. Она не дает мне ни минуты покоя. Она как навязчивая идея, как тень, как демон, что приходит по ночам. Ее я боюсь больше, чем смерти, к которой приближаюсь. Мое сердце рвется к озерам, долинам, горам, среди которых я впервые обрел смысл жизни и нашел самое драгоценное сокровище, что делает человека счастливым и богатым. Когда это чувство овладело мной, заполнив всю мою душу, я начал смотреть на мир другими глазами. Во мне словно вселился другой человек и стал управлять мной, как кукловод марионеткой. Я ощущал никогда не испытанный прилив сил и энергии. Передо мной как будто рассеялся туман, мешавший мне видеть мир во всей его красоте и загадочности. Бывали минуты, когда мне казалось, что я не иду, а парю над землей, и что рай здесь, на земле, а не где-то в потустороннем мире.
   Я еще не могу поверить, что потерял все это, потерял навсегда и безвозвратно. Просыпаясь ночью от кошмарных снов, я неустанно задаю себе вопрос: «Неужели это случилось со мной? Неужели моя жизнь уже кончена? Неужели я обречен на погибель от тоски и одиночества?». Голова раскалывается от этих тягостных дум, которые причиняют и моральную, и физическую боль. Сердце стучит так сильно, что, кажется, я не доживу до утра. Я плачу без слез. Как мучимый жаждой в пустыне мечтает о глотке воды, так и я желаю, чтобы поскорее забрезжил рассвет. Но бессонная ночь, этот верный спутник моих суровых и одиноких дней, превращается в вечность…
   Тоска по Норвегии -  это тоска по самому себе, каким я был во времена моих самых лучших и счастливых дней; это тоска по умершей любви, которая, словно комета, недоступно и ярко прошла надо мной; это тоска по людям, которых вижу все реже и реже; это тоска по медленно угасающей во мне жизни.
   «Первая любовь редко или почти никогда не оставляет людей вместе» - я часто вспоминаю эти слова, сказанные Румисой. Тогда они не имели для меня никакого значения. Я и мысли не допускал, что мы с Дагни когда-нибудь расстанемся. Мне казалось, что любовь, которая зажгла сердца, должна соединить влюбленных на всю жизнь. Как глубоко я тогда ошибался. На следующий же день я потерял не только свою первую и единственную любовь, я потерял все. Судьба не оставила мне ни единого шанса, чтобы вновь возродиться к жизни. Пусть у меня вырастит рука, пусть я встану на ноги и буду даже бегать, как бежал накануне того ужасного дня, пусть в моей жизни снова появится любовь, но без моей любви к Дагни это будущее будет пусто, как пуста теперь моя жизнь, и я от него отказываюсь. Без прошлого нет будущего. Дядя Юсуп признавался, что в его жизни была одна-единственная любовь, потеряв которую, он никогда больше не был счастлив. Жить просто ради будущего, каким бы оно ни было, для меня непосильное бремя. Как бы ни сложилась жизнь, я всегда останусь калекой, на всю оставшуюся жизнь прикованный к постели.
_____________________
   
   Вчера в московской больнице скончалась Румиса. Операция была долгой и сложной. Врачи не смогли спасти ее жизнь… 
   Холодные капли дождя медленно стекают по окну. Гремит гром и сверкает молния. Ветер нещадно гоняет по двору опавшие листья… По радио звучит музыка Эдварда Грига, посвященная дочери лесника… Как много раз я слушал ее в Бергене. Мне казалось, что в ней великий композитор воспел мою любовь к Норвегии и к Дагни. С этой мелодией я засыпал каждую ночь и говорил себе, что завтра я опять увижу ее там, среди сказочных эльфов и троллей на берегу волшебного фьорда. А теперь говорю: сейчас начнется ночь, и станет она долгой и томительной, каким долгим и томительным был мой путь к счастью, которое навсегда потерял. Сколько еще осталось у меня впереди этих бессонных ночей, в страшной темноте которых я ощущаю неизмеримую глубину моего одиночества, неустанно думаю о смерти, и мечтаю, хотя бы на час избавиться от нее – от этой мучительной и бесконечной тоски по Норвегии…