Феноменология переживания

Маршрутка размеренно катила по летней дороге. Молодой человек смотрел в окно, глядя на мелькающие пейзажи. Могло показаться, что он студент, но при попытке определить возраст даже самый опытный продавец, продающий алкоголь и сигареты, начинал терпеть неудачи. При желании его можно было принять и за школьника, и за студента, но нет — он даже был не ординатор. Это был психиатр Иван Румянцев и он ехал на работу в психиатрический стационар, находившийся за городом.

Румянцев был полон надежд и решимости. Но он не собирался прозябать на должности врача и до скончания века принимать больных. Нет, он решил взлететь высоко, потому после окончания ординатуры, он пошёл в аспирантуру, чтобы защитить кандидатскую. Без неё нынче никуда.

Профессор удивился выбору Румянцева. Он предупреждал, что заведующая отделением недолюбливает кафедральных, спит и видит, как бы выжить их из отделения. По мнению Морозовой студенты шумели, ассистенты вмешивались в схемы лечения, а профессора прибегали на консультации не очень резво. К тому же кафедра занимала жизненно важные квадратные метры, необходимые для отделения. Однажды она потребовала освободить учебную комнату, чтобы сделать из неё палату. Тогда самому главврачу пришлось делать внушение не в меру ретивой заведующей, и намекнуть, что если она не прекратит свою диверсионную деятельность, то она имеет шансы лишиться не только должности заведующего, но и вылететь из больницы на бреющем полёте. На следующий день Морозова была вежлива даже со студентами и о перепрофилировании учебной комнаты не заикалась. Но нет-нет, в её синих глазах да мелькала затаённая ненависть, не сулившая супостатам ничего хорошего. Тогда она принялась изводить сотрудников кафедры законными методами: запрещала брать истории болезни, препятствовала курации тематических больных, отправляя в день занятий то на УЗИ, то на прочие исследования, науськивала родственников писать жалобы на поведение студентов (вполне обоснованные — кому понравится, как студенты в автобусе смеются над «психом», который является чьим-то отцом, матерью, сыном или дочерью). В общем, умело доводила кафедральных до дёргающегося глаза — недаром она была первоклассным психиатром.

Иван лишь усмехался про себя. Где сотрудники кафедры видели вредную заведующую, он видел возможности. Вражда — точно не выход из ситуации, в конце концов, главными в отделении были всё-таки лечащие врачи. Потому он ещё устроился работать в больницу. Это была попытка усидеть на двух стульях, но Иван верил, что он справится.

— На остановке, пожалуйста! — попросили пассажиры.

Иван сошёл с автобуса и направился к больнице. Стационар находился в историческом здании, и кое-где можно было увидеть мраморные барельефы. Психиатрическая больница была построена на деньги богатого мецената и хранила дух прошлого, когда стены богоугодных приютов для сумасшедших красили в жёлтый дом, дав этому месту ходкое выражение. Старина скользила в деревянных ступенях, крашеных коричневой масляной краской, кованых перилах, гулких шагах по паркету, разносившихся по широким коридорам. Не хватало хрустальных люстр для полноты картины, но вместо них висели ртутные лампы. «Как в Хогвартсе» — сказала одна из студенток, когда впервые очутилась здесь. Когда-то Румянцев проходил цикл по психиатрии, поэтому знал, как добраться до отделения острых психозов или «буйное» отделение, как называли в узком кругу.

Когда он открыл дверь ординаторской, у него впервые возникло сомнение, что пойти работать в больницу — это хорошая идея. За одним из столов сидел Андрей Самойлов.

***

«А я тебе говорил — никогда не помогай родственникам»! — говорил ему куратор из психоневрологического диспансера, где Румянцев проходил ординатуру.

Мало кто из психиатров хотел работать в стационаре, потому что там лечились самые тяжёлые и опасные больные. Куда проще сидеть на амбулаторном приёме, на который приходили более-менее стабильные пациенты. А в свободное время вести психотерапию у невротиков, которыми полнилось общество в наше тревожное время. Андрей же в жизни не променял стационар на диспансер. В больнице он чувствовал себя как рыба в воде, но не только из-за любви к работе он часто задерживался на ней допоздна. В семье у него не ладилось, мягко говоря. Андрей и без того было трудно назвать ласковым и добрым в обращении, а когда он приходил домой, уставший до смерти, внимания и чуткости не приходилось ожидать. Скорее «дайте пожрать и свалите с глаз долой!».

Андрей не был бесчувственным мудаком и знал, что так неправильно. Что надо уделять жене внимание, вести за ужином душевные разговоры, дочку там на ночь целовать, в зоопарк водить. Но чего не мог — того не мог. Привезут под конец дня шизофреника в психозе — изволь осмотреть, решить, что с ним делать, назначить лечение. Не говоря о том, что возня с таким больным отнимала последние душевные силы. Да и почти ежедневные скандалы никак не способствовали желанию приходить домой вовремя.

Жена никак не могла понять, почему Андрей так себя ведёт. Сам Самойлов едко объяснял, что любовь прошла, завяли помидоры, и он «из сдержанного и молчаливого парня» превратился в «бесчувственного чурбана». Жена обвиняла его в изменах, Андрей лишь закатывал глаза. Медсестры, которые работали в отделении были все как на подбор страшные, как атомная бомба, да даже если были бы красивые — у Андрей было правило на работе отношения не заводить, и он никогда его не нарушал.

Когда Юлии исполнилось двенадцать лет, Андрей, наконец, развёлся. У дочки начался подростковый возраст, на который легли гены Самойлова, образовав взрывоопасную смесь. Жена постоянно жаловалась, что Юлия совсем отбилась от рук, постоянно прогуливала школу, ввязывалась в драки, вступила в шайку хулиганов. И просила Андрея повлиять на дочь. Тот лишь бесился про себя — почему-то все думают, что психиатры знают волшебное слово, способное успокоить психов. Но честно пытался поговорить с Юлией. Та посылала его чуть ли не матом. Самойлов лишь махнул рукой и присылал алименты.

Андрей понял, что дело труба, когда Юлия загремела в тюрьму. Да, Яковлев имел опыт работы с трудными подростками, да Шмелев когда-то симпатизировал Юлии, но просить коллег о помощи такого рода было превыше его сил. Тогда он вспомнил о новоявленном родственнике. Иван тогда ещё не был врачом — всего лишь ординатором. Но он согласился помочь в деликатной проблеме, чтобы получить опыт.

Поначалу работа шла хоть и не совсем гладко, но с положительной динамикой — Юлия немного успокоилась, даже регулярно посещала занятия в школе, прогуливая всего два-три урока в неделю. Но потом она стала делать неприличные намёки, что не прочь бы переспать с симпатичным врачом. Такая проблема была среди психиатров, но не настолько часто встречающаяся, чтобы думать, что психиатры только и делают, что спят со своими пациентами. И Иван попросту передал бы больную другому специалисту. Но тут бы пришлось объяснять отцу, да не абы кому, а психиатру со стажем, почему он отказался заниматься с ней.

— Юлия, опусти, пожалуйста, ноги на пол, — вежливо просил психиатр.

Девушка недовольно скривилась, но подчинилась врачу. Юбка была настолько короткой, что было видно нижнее бельё. Румянцев лишь повторял про себя инструкцию по использованию амоксиклава. Когда-то на спор он выучил наизусть её, и теперь использовал как успокаивающую мантру. Не потому что страдал самоконтроль — напротив, его раздражал тот факт, что его принимают за животное, которое бросается на всё что движется.

— Что тебя беспокоит?

— То, что ты отказываешься идти на свидание.

Иван лишь хмыкнул — он от своих пациентов слышал и не такое, так что его трудно смутить подобным признанием.

— И я в сто первый раз повторю — между нами возможны только профессиональные отношения, и я не собираюсь выходить за их рамки. Так что давай перейдём к делу.

— А давай! — Юлия встала с кресла и направилась к врачу.

— Соблюдай личное пространство и не приближайся ближе, чем на один метр! — прошипел Иван, теряя терпение.

— А не то что? — девушка склонилась над столом и уставилась томным взглядом.

— Вызову охрану. Думаешь, я могу только угрожать? Я и в самом деле так сделаю.

Юлия пыталась прыгнуть на него, но Румянцев оказался проворнее.

— С меня хватит! Вон отсюда и больше никогда не приходи ко мне.

Девушка недоверчиво склонила голову.

— Покинь помещение или я вызову охрану.

— Это значит… всё?

Иван занёс руку над кнопкой вызова.

— Это значит всё. Тебе нужно найти другого психотерапевта, потому что я больше не собираюсь с тобой заниматься.

Юлия резко развернулась и, не прощаясь, выбежала из кабинета. Иван потёр виски и бессильно опустился в кресло. «Нет, даром эта история не пройдёт» — думал он про себя, смотря на стрелку часов, отмерявшее время до следующего приёма.

***

В самый разгар приёма, когда очередная пациентка бодро расписывала, как же ей нехорошо живётся и ещё хуже чувствуется – то там стрельнёт, то здесь булькнет, то и вовсе всю припечёт, словно адским пламенем - ворвался разъярённый Андрей Самойлов. Он был в таком бешенстве, что пациентка, не протестуя, послушно покинул кабинет, лишь бы не сталкиваться с этим страшным мужчиной.

— Я тебя урою, мразь! Как ты посмел?! — от рыка мужчины дрожали стены.

— Что посмел? - вежливо осведомился психиатр.

— Юлия сказала, что ты пытался соблазнить её, а на последнем сеансе чуть ли не набросился на неё!

— Вот как, — ответил Румянцев ледяным голосом, — что ж, подобного от неё и следовало ожидать.

— В смысле?

— В смысле в кабинете проводится видеозапись, для демонстрации интересных клинических случаев, разумеется с сохранением анонимности… или для судебных разбирательств. Так давайте посмотрим её, и вы увидите, набрасывался ли я на неё или нет.

Не очень удобно под недоброжелательным взглядом мужчины, готового на жестокое убийство, искать нужный видеофайл, но Румянцев справился с этой задачей. Андрей смотрел на происходящее на экране и стал похож на статую Зевса-громовержца - лицо было совершенно неподвижным, лишь взгляд метал молнии.

— Она меня до инфаркта доведёт, — сказал Самойлов севшим голосом.

***

Румянцев замялся на пару секунд, но очень быстро взял себя в руки и произнёс традиционное приветствие. Он обменялся с коллегами рукопожатием. Андрей не отвергнул жест вежливости и даже не стал сжимать руку до хруста в костях, но в льдисто-голубых глазах Иван отчётливо увидел, что он совсем не рад его видеть.

Напротив Андрея сидел Шмелев Николай — доктор, добродушный на вид. В углу же спрятался Максим Селезнев — он едва скользнул по новичку взглядом и принялся дальше писать историю болезни.

— Вы, кажется, знакомы? — Шмелев обратил внимание на то, какими взглядами обменивались Самойлов и Румянцев.

— Да, познакомились на учёбе, — ни один из них не желал говорить, что их на самом деле связывало. Селезнев приподнял голову:

— А я слыхал, что вы родственники.

— Кисель на седьмой воде, — грубовато ответил Андрей, — только на учёбе и познакомились.

Никто из врачей не удивился резкости Самойлова, — такой он был человек по сам по себе.

— Морозова пока на большой пятиминутке, так что присядь пока.

Николай ненавязчиво расспрашивал — кто такой, чем занимаешься. Иван немного расслабился и вступил в диалог. Самойлов смотрел как сыч, а Селезнев уставился в документацию, словно ничего интереснее не было на свете.

В ординаторскую ворвалась заведующая — молодая женщина, стриженная под каре, в белом халате. «Какой она красивая… Тьфу, не о том, думаешь». Румянцев был слишком взрослый, чтобы смущаться как старшеклассница. Да и профессия как не располагала к излишней стыдливости, потому что больные делятся интимными вещами, иногда в прямом смысле интимными.

— А ты значит, новый психиатр?

— Да. Меня зовут Иван Румянцев.

— Нам не помешает подмога — работы у нас много и ещё немного сверху. Не будем терять время!

Андрей сверлил взглядом спину Румянцева.

***

Пронзительный трезвон стационарного телефона ударил по ушам. «Ну и звонок, так и заикой можно стать» — поморщился Румянцев. Морозова поднял трубку:

— Суицидника привезли! Румянцев, пойдём смотреть!

Психиатрический анамнез отличается от клинического анамнеза, который пишут соматические врачи — медики, лечащие заболевания тела. Капустин являлся клиническим психопатом. Психопаты — не монстры, которых изображают в фильмах, но приятными, в общении их всё равно не назовёшь. Начало жизни выдалось сравнительно гладким. Родители согласились снять квартиру (по правде говоря, чтобы он перестал мотать им нервы). Он устроился на приличную работу. Капустин даже женился. Психопаты могут быть обаятельными, когда им надо. Но потом работодатель почему-то решил, что ему и даром не надо такого ценного работника. Его не устроило, что Капустин постоянно опаздывал, а то и прогуливал работу, дерзил клиентам и он не пожелал прощать такие незначительные грехи. Затем и жена подала на развод, устав терпеть его махровый эгоизм с перспективой обеспечивать великовозрастного детину. Она знала его как облупленного, потому прекрасно понимала, что новую работу он найдёт ещё не скоро, если вообще куда-нибудь устроится. Капустин от такого разочарования пытался порезать вены, но вместо сочувствия получил только маты от ещё не бывшей жены, которой пришлось отмывать полы от крови. Потом он пытался спрыгнуть с крыши. Оттуда его и сняли, и привезли в больницу.

— Я требую отдельную палату!

— Зачем? — спросил Морозова.

— Как зачем? Тут же психи лежат. А мне нужен индивидуальный подход и…

— Значит так, товарищ. Настоятельно не советую называть местный контингент психами даже в шутку. Впрочем, если жить надоело — попробуйте. Результат вас неприятно удивит. И положа руку на сердце — вы пытались покончить с собой. Вам не по фигу где лежать?

Заведующая собралась в отделение:

— Оформи историю болезни и лист назначения. Как закончишь — я покажу тебе твои палаты.

Так и началась привычная, но в то же время надоедливая бюрократия. Дописав последние строки, Иван передал медицинские документы на пост и вернулся в ординаторскую. Там уже поджидала Морозова с папками. Румянцев забрал их и отправился вслед за врачом.

На окнах были металлические решётки, но они не выглядели как тюремные, скорее напоминая узорные конструкции, которыми ставили жители первых этажей, чтобы в квартиру не залезли воры. В коридоре на полу стояли кадки с крупными растениями, а на подоконниках горшки с фиалками.

— Нет ли вероятности, что пациенты могут использовать горшки в качестве метательных снарядов? — спросил Иван.

— Даже самые буйные больные не осмелятся и листочек оборвать, иначе Брунгильда рассердится.

— Кто такая Брунгильда?

— Медсестра процедурного кабинета, она очень любит свои цветы и терпеть не может, когда их портят. Скоро ты узнаешь, кто она такая. У нас есть традиция — начинать обход с мужских палат. Вот сейчас и начнём, — Морозова открыл дверь.

У стен стояли металлические кровати со старыми покрывалами, в изголовье которых находились подушки с цветастыми наволочками. Пациенты тут же оставили свои дела и сели по местам. Только один больной так и продолжал лежать на кровати. Заведующая села на стул и начала опрос:

— Здравствуйте. Как здоровье?

— Нормально, всё хорошо.

— А почему находитесь в больнице?

— Кто-то взял меня сюда.

— При каких обстоятельствах?

— Понятия не имею.

— Считаете правильным Ваше помещение в больницу?

— Неправильным.

— А может быть, действительно Вы больны?

— Вполне возможно.

— Какая же болезнь у Вас?

— Никакой болезни.

— Но Вы допускаете возможность болезни?

— Попить можно? (Берёт стакан, пьёт.) Спасибо.

— Какие у Вас интересы в жизни?

— Интересы? Выписаться.

— А кроме выписки?

— Работать.

— Где будете работать?

— На любом предприятии.

— Вам безразлично, на каком?

— Безразлично.

— Раньше Вы рисовали, кончили даже школу… А сейчас?

— Сейчас я не рисую.

— Почему?

— Закончил школу.

— И рисовать перестали?

— Да.

— Утратили всё, что получили в школе?

— Да.

— He жаль!

— Нет.

— Философией Вы тоже одно время очень увлекались?

— Да, так, увлекался философией по мере развития моего «Я». Организм рос. Я буквой увлекался.

— Буквой или содержанием?

— Сначала буквой, потом содержанием.

— А теперь утратили к этому интерес?

— Утратил.

— Гимнастикой йогов занимались?

— Да нет, тоже утратил.

— Почему Вы всё утратили в жизни?

— А что здесь делать? Только утрачиваешь, ничего не приобретаешь. Просто сумасшедший дом.

— Но Вы утратили ещё дома.

— Дома утратил, а потом сюда привезли; я здесь уже пятый месяц нахожусь.

— Настроение у Вас какое?

— Бодрое.

— Не задумывались, хотя бы иногда, почему так произошло, что Вы ничего не добились, что по существу можете существовать только на иждивении отца?

— Какого отца?

— Своего отца.

— Я же работаю.

— Задумывались, почему так происходит?

— Я задумывался.

— И что?

— Как что?

— К чему пришли?

— Я работаю, на работе мне деньги платят.

— Какова же Ваша работа?

— Плакаты красить.

— Это когда-то было, сейчас ничего не делаете.

— Как ничего? Я всё время работаю дома.

— Какие у Вас желания?

— Никаких желаний. Работать, учиться, кнопки нажимать. Были деньги, сейчас ничего нет.

— К кому-нибудь привязанность есть? Привязанность к отцу, к матери?

— Есть.

— К кому?

— К сестре маленькой.

— А к отцу?

— К отцу нет. Он взрослый человек.

— А к матери?

— У меня нет матери. Матери нет, честное слово — нет, не было, отродясь не было. Бывает так в жизни. У гражданки тоже, может быть, нет матери. Что со мной делать? Только выписать, только на работу, а дальше — вкалывать.

— А не следует ещё полечиться?

— Нет… а вообще — можно.

— Может быть, жить в больнице постоянно?

— Постоянно? Я не знаю, возможно; а это реально?

— Реально. Как Вы к этому относитесь?

— Я лучше дома буду жить. Знаете, почему?

— Почему?

— Да нет, я там привык. Здесь потолок, свод может упасть, этот старый дом, старый кирпич. Я не выношу красного кирпича.

— Почему?

— Раздражает.

— А жить Вам хочется или всё уже надоело?

— Да, да.

— Что да?

— А что спросили?

— Жить хочется? Желание жить есть?

— Вроде имеется.

— Спасибо, до свидания, — Морозова перешёл к следующему больному.

Среди соматических врачей встречается пренебрежительное отношение к психиатрам. Невидаль эка — таблеточки назначить, чтобы сидели смирно и никому не мешали, и чесать языком время от времени. Не работа — мечта! Это тебе не у операционного стола полдня стоять. Или в день принять по пятьдесят хроников на амбулаторном приёме. Да ещё таблеточки не излечивают, только глушат симптомы. И никто не подозревает, что за простым «поболтать» скрывается напряжённая умственная работа, за которым надо выстроить диалог таким образом, чтобы не ранить или оскорбить больного неосторожным словом, завоевать его доверие и побудить поделиться своими переживаниями, а потом сложить крупицы полученной информации.

Обход, назначения, кому вызвать врача на консультацию или назначить обследование: психиатр — он, прежде всего врач, а потом уже психиатр, а значит должен уметь распознать и лечить болезни тела. И у психически больных может подскочить давление или заболеть живот, важно не довести это до критического состояния. Работу в стационаре трудно в здравом уме назвать спокойной. Да и не в здравом тоже. Румянцев не заметил, как наступил конец дня.

— Подожди немного, через неделю Цепов выйдет из отпуска — и станет полегче.

— Здесь есть ещё один врач?

— Да, его зовут Дмитрий Цепов. Пока придётся поднапрячься.

***

Морозова была довольна новым психиатром, хотя и виду не подавала. Толковый, два раза повторять не надо, не лезет в чужой монастырь со своими порядками, но может самостоятельно принимать решения, не спрашивая коллег каждого шага. Даже Селезнев стал с ним здороваться и проявлять подобие благожелательности. Только Андрей по какой-то причине невзлюбил новичка. Белла замечала, каким взглядом он смотрит на Ивана, когда тот отворачивается. Этих двоих явно связывало что-то нехорошее, но Яковлев решил, что это их и только их дело. Открытой враждебности не проявляет и ладно, справляться с эмоциями у Самойлова хватало самообладания.

Когда врачи были готовы дружно завыть на луну, наконец-то из отпуска вышел Дмитрий Цепов. Весёлый доктор с длинными волосами, собранными в хвост, возник посреди ординаторской.

— Ну как вы там, не повесились без меня?

— Да вот собрались занять свободные койки в палатах, — отозвался Николай

— О, даже свободные койки есть? Значит, не всё так плохо!

Доктора поднялись с мест, чтобы передать ему палаты.

— Ребята, не все сразу! Дайте хоть дух перевести!

— Это нам надо дух перевести, так что давай за работу! — Самойлов не желал слышать возражения.

— Даже в честь грядущего дня рождения не пожалеете? Эх вы, свинтусы, а я хотел вас позвать отметить в загородный дом!

— Откуда дровишки? — Селезнев проявил интерес.

— Бизнесмен отблагодарил, — не стал он вдаваться в подробности — так что в субботу берём выпивку, закуску, баб…

— Баб нам не надо, — отрезал Андрей.

— Ну ладно, баб оставляем. Подъезжаем в субботу к пяти и начинаем отмечать. Возражения не принимаются.

— Я, пожалуй, пас, — скромно сказал молодой психиатр.

— Нет, Румянцев, ты тоже идёшь с нами! Должны же мы познакомиться с новым врачом в неформальной обстановке!

***

Психиатры потихоньку подтянулись к месту празднования. Самойлов и Селезнев сгрузили пакеты и пошли в зал развлекать именинника, а Морозова, Шмелев и Румянцев остались на кухне раскладывать по тарелкам, нарезать, в общем — накрывать на стол. Иван искоса смотрел на Беллу — было непривычно видеть её в гражданской одежде. Та давала указания, что и как делать, видимо привычка руководить процессом не отпускала.

— Айда уже за стол, совершенству не будет предела, — Дмитрий схватил первое попавшееся под руку, — если что понадобится — сходим ещё раз.

Все расселись за диваном. Иван оказался между Цеповым и Селезневым. Именинник рассказывал, как он работал в бригаде до того, как перейти на постоянку в стационар.

— Просят забрать клиента из СИЗО, который вышел из двухнедельного запоя. Сначала всё шло без огонька — допрос, запись под диктовку. А потом как он начал заорёт:

— ВОТ ОН!!! СПРЯЧЬТЕ МЕНЯ СКОРЕЕ!!! — клиент шмыгнул под стол, девчата вспорхнули на стол, дежурный усилием воли и мышц сфинктера подавил желание рыбкой нырнуть в дверной проём.

— Ты что орёшь, негодяй? — уняв дрожь в голосе, поинтересовался милиционер.

— Кот! Огромный. Усищи — во! Лапищи — во! В дверь заглянул. Голодный. Мя-аска хочет, гад! — И, на карачках приблизившись к офицеру, доверительно зашептал, крепко держась за брючину: — От самого дома пасёт! Вишь, на косточки, — кивок в сторону девчат, — не позарился, хитрый, ему понажористей кого. А во мне только полезного веса кило на сто потянет… Ты вот что, давай, спрячь меня скорее. ААААА!!! СНОВА ЗАГЛЯНУЛ!!!

В общем, в обезьянник задержанный проследовал бодро, но вскоре его вопли поставили на уши двух его новых соседей. Кот не оставлял бедолагу в покое: заглядывал через решётку (дядечка прятался под лавку), появлялся под лавкой (дядечка лез на решётку), его чеширская улыбка светила из помойного ведра (как-то удалось уговорить ведро не выплёскивать) — короче, играл с ним, как с мышкой.

Сдавали Илью Муромца только разве что без ковровой дорожки. В машине он первым делом прильнул к заднему окошку:

— Ну ты только посмотри! Следит, скот! — И, перебежав вперёд, стал упрашивать водителя гнать что есть мочи.

Выяснив по пути, что в дурдом посторонних не пускают, что на всех окнах решётки и что, идя навстречу пожеланиям трудящихся, администрация ведёт активный отстрел бесхозных кошек, собак и бешеных тушканчиков на всей вверенной территории, пациент успокоился. На всем пути до диспансера он только изредка поглядывал в окно, злорадно ухмылялся и крутил большие фиги.

Но разговоры о работе им быстро обрыдли, и врачи переключились на немедицинские вопросы.

— Слушай, Николай, ты умный, характер у тебя — хоть к ране прикладывай, не куришь, не пьёшь — ну ладно, выпиваешь по праздникам. Почему до сих пор не женился? — донимал Дмитрий.

— Я был бы не против, — мягко отвечал врач, — но услышав, где и кем я работаю, девушки почему-то не приходят на второе свидание.

— Дела обстоят хуже разве что у патологоанатомов или судебных медиков, — добавил Селезнев.

— У нас в отделении счастливые и женатые не работают! — провозгласил Дмитрий Цепов.

— И не надо, — мрачно заключил Самойлов, — я был женат, ничего хорошего не видел.

Получался эдакий остров спасения для врачей с неудавшейся личной жизнью. Тем более обстановка располагала — больница находилась за городом, а порядки в стационаре напоминали не то закрытый пансионат, не то тюрьму. Некому было сочувственно заглядывать в глаза или презрительно кривить губы, узнав, что здешние психиатры влачат жалкое существование. Разве что коллега мог подколоть, и то он был ровно в том же положении. А больных их личная жизнь вообще не касалась.

Иван не хотел напиваться, но Дмитрий и Селезнев вовсе не собирались давать шанс провести вечер частично трезвым. Поведение человека во хмелю — важный показатель, это любой психиатр подтвердит. Так что Дмитрий хитростью споил рюмку крепкого алкоголя:

— Румянцев, а ты чего забавного расскажешь? А то сидишь и молчишь.

— Не думаю, что вам будет интересно услышать, какой стишок я рассказал на детском утреннике.

— Матерный хоть? А ну давай, за моё здоровье! — Цепов налил ещё в рюмку.

— Мне хватит.

— Слышать ничего не хочу! До дна, а то обижусь. Так что ты за стишок рассказал?

Румянцев вздохнул:

— Я учился в первом классе и был слишком доверчивым. Нам задали выучить стишок для новогоднего утренника, знаете там, встать на табуретку и прочитать стишок, чтобы дед мороз вытащил подарок из мешка. Я тогда подошёл к старшекласснику, что лучше выучить, чтобы дед морозу точно понравилось. И тот сказал, что белочки-шишечки — это скучно, такие стихи он сто раз слышал. Вот, я сейчас на листочке напишу, это будет полный фурор. Да, фурор был, только со знаком минус.

— Ну какие это стихи? Не тяни кота за яйца!

Румянцев выпил рюмку и продекламировал:

— Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосёт.
Он попался. Он в капкане.
И теперь он казни ждёт

Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, с топорами
Вивисекторы сидят.

Вот палач к нему подходит,
И, ощупав ему грудь,
Он под рёбрами находит
То, что следует проткнуть

И, проткнувши, на бок валит
Таракана, как свинью
Громко ржёт и зубы скалит,
Уподобленный коню

И тогда к нему толпою
Вивисекторы спешат
Кто щипцами, кто рукою
Таракана потрошат.

Сто четыре инструмента
Рвут на части пациента
От увечий и от ран
Помирает таракан. [1]

— Милые детские стихи, — Самойлов впервые за этот вечер уделяет внимание коллеге.

— Смотрите! Смотрите! Даже Самойлов оценил! — Цепов размахался руками, — это же шедевр, Румянцев! Ты просто талант!

— Хорошо, что он ещё «Жука-антисемита» не подговорил выучить. Вот это был бы скандал, — Румянцев был иного мнения о своей актёрской карьере.

***

«Утро добрым не бывает, утром кофе помогает. Или цианистый калий». Иван больше мечтал о последнем варианте, так как у него болела голова с похмелья. Кроме того, очнулся он в лучших традициях пьяной вечеринки — неизвестно в чьей кровати и неизвестно с кем...

Рядом на животе спала женщина, чьи длинные чёрные волосы разметались по подушке. Иван подумал, что у вселенной извращённое чувство юмора — не так он себе представлял сближение с заведующим. От попыток вспомнить, как он вообще оказался в постели с Морозовой, голова начинала трещать ещё сильнее.

Румянцев максимально тихо слез с кровати и, матерясь, стал искать свою одежду. «Только бы не проснулся, только бы не проснулся» — повторял он про себя, косясь на Беллу.

Морозова проснулась. Из двух зол — выбежать в коридор голышом или иметь неприятный разговор, Иван выбрал неприятный разговор. Женщина морщилась от головной боли — вчера она тоже перебрала.

— Куда собрался?

— Сварить кофе.

— Он будет очень кстати.

Румянцев наконец нашёл одежду. Он собрался выйти, как услышал в спину:

— Что ты вообще делал в моей спальне?

— То же, что и вы, — огрызнулся Иван. В конце концов, они не на работе и отношения «врач-заведующий» на данный момент не действовали, — и я забочусь о вашей репутации, чтобы нас не застали в компрометирующем виде.

— Иди уже кофе варить, — сказал Морозова сквозь зубы.

Потихоньку к кухне стали подползать изнемогающие от ликворно-гидроцефального синдрома мужчины. Иван предусмотрительно сделал кофе на всех.

— Ты наш спаситель! — Дмитрий припал к чашке с живительным напитком.

— Заткнись и без тебя башка трещит! — раздражённо цедит Селезнев.

Николай предусмотрительно принёс аспирин и раздал всем таблетки.

— Кхм, а сочетание кофеина и аспирина не вредно для печени? — Максим с сомнением перекатывал белый кругляш.

— После того, что вчера вытворял, ты говоришь о здоровье печени? — хмыкает Андрей, — если точно, то сочетание большой дозы парацетамола и алкоголя — бюджетный способ суициднуться. Только умирать будешь долго и мучительно от печёночной недостаточности.

— Тебе бы только поумничать, — раздражается собеседник и гордо отказывается от аспирина.

***

Солдат на крепостной стене у самых дальних рубежей империи — настороженно вглядывающийся во тьму, полную опасностей. Ближайший товарищ вне поля зрения. Он не может дезертировать — настанет день, когда его отзовут в столицу. Внутри человека безумствует война. Разум и тело раздираются, раскалываются, разрываются на части, разоряются и опустошаются этими ангелами и демонами в их космическом конфликте, о котором мы даже не подозреваем.

Иван решил задержаться, чтобы не спеша изучить истории болезни.

— Румянцев, конечно, ты тоже почётный член клуба холостяков, но отсутствие личной жизни не помешало им уйти домой вовремя, — в ординаторскую заглянула заведующая.

— У них есть то, чего нет у меня, потому я остался здесь.

— И что же?

— Опыт работы.

Морозова рассмеялась:

— Смотри, не перегори раньше времени. А то на словах готовы здесь дневать и ночевать, а потом сдуваются как китайские резиновые шарики.

— Я энтузиаст, а не сумасшедший. Ночевать предпочитаю у себя дома.

— Ночевать, значит.

Иван откинулся на стуле, позволив себе полюбоваться на врача.

— Не мог бы встать из-за стола?

— Да, конечно, — Румянцев поднялся из-за стола, держа в руках чью-то историю болезни.

— Ты так и не вспомнил, что случилось на дне рождения у Цепова?

— Нет.

— Ты не врёшь.

— Хорошо, что я не помню?

— Жаль, что ты ничего не помнишь.

«К чему этот странный диалог?!» — а заведующая просто нагло втёрлась в личное пространство, встав очень близко. Иван всё так же держал в руках ненужные бумаги, выжидая дальнейших действий. Чтобы оказаться на столе, прижатым сверху.

— Я не говорю, что против. Но скоро мне будет тридцатник, а значит имею все признаки остеохондроза позвоночника, там что предпочёл бы более удобную поверхность.

— Диван в моём кабинете устроит?

— Вполне.

***

На этой неделе Ивану выпало дежурство на субботу. Никто не удивился, что собрался дежурить заведующий — молодой врач был ещё неопытен, чтобы оставаться одному. Можно, конечно, было сидеть дома и при необходимости выехать, если случится форс-мажор, но Морозова решила, что для неё будет проще сидеть в больнице и тут же разрулить происшествие, чем мотаться туда-сюда.

Истинный же мотив заключался за закрытыми дверями. Дежурный врач не проводит обход, он следит за состоянием тяжёлых больных, принимает новых пациентов из дежурного покоя, оказывает неотложную помощь, если кому станет плохо. Проще сказать, дежурство может проходить довольно скучно. Если повезёт. Как раз в это свободное время врачи уединились на диване. Иван, безусловно, предпочёл бы не трахаться в дежурке на продавленном диване, откуда могли бы дёрнуть в любой момент. Но Морозова не приглашала к себе домой и не напрашивалась к Румянцеву на квартиру. Их отношения — если это можно было назвать отношениями — находились под строгим секретом.

Пустоту разорвал рингтон.

— Если это не дело жизни и смерти, я буду убивать. Слушаю! — Румянцев ответил резче, чем обычно. Нет злее мужчины, чем того, у кого прервали процесс за несколько мгновений до оргазма. Затем, выслушав сообщения, со вздохом положил телефон и стал одеваться.

— Всё-таки это дело жизни и смерти.

— Что случилось? — Морозова перевернулась на бок.

— Да одна больная начала буянить. Была стабильная. Говорят, что соседка по палате довела.

— Думаю, ты с этим сам разберёшься.

***

Как не открещивались соматические врачи, люди с психическими расстройствами приходили и к ним. И нет, они не заявляются с очевидными симптомами протечки крыши, заявляя с порога «доктор, голоса мне говорят утопиться в раковине и порезать вены ложкой!». Если бы было просто, как в учебнике для студентов третьего курса, впрочем, обо всём по порядку.

Тихомирова была девушкой тревожного склада. Дело началось с обычного отравления — поела выпечки в сомнительном заведении, бывает. На этом фоне произошло обострение гастрита, что сопровождалось тошнотой и небольшой потерей веса. Обычный человек выздоровел бы и забыл, поругавшись на дурацкое кафе, но только не Тихомирова. Она нервно следила за любым мало значимым симптомом и немедленно заглядывала в справочники, благо интернет щедро предоставлял нужную и не очень информацию. Затем, окончательно запутавшись в массиве данных, она шла к врачу и начинала как бы выразиться помягче, выносить им мозг на тему симптомов и заболеваний, которое надо непременно выявить и вылечить. Врачи терпеливо (или не очень) выслушивали жалобы, назначали обследования, смотрели на безупречные анализы — хоть используй как эталон для обучения студентов и тщетно пытались переубедить, что у неё все в порядке и ничего лечить не надо. На каждый вердикт о том, что у неё нет ни онкологии, ни туберкулёза, ни системной красной волчанки, ни саркоидоза, ни бруцеллёза Тихомирова закатывала столь громкую истерику, что сбегались врачи из соседних кабинетов. Доктора узнавали её по фамилии. После этого потихонечку прикладывались к фляжке с коньяком (если хватало наглости выпивать на работе), когда узнавали, что она будет у них на приёме. Заведующая собралась объявить, что без заключения психиатра её не возьмут на приём, но не успела.

Однажды терапевт внезапно слегла на больничный, и его подменил врач общей практики, грубиян и хам, который на дух не переносил чувствительных людей. «Слова им не скажи — сразу реветь начинают» — говорил он. Тихомирова как всегда начала бесконечный пересказ о неизвестной болезни, которая медленно убивает её день за днём, а невежественные врачи не могут поставить диагноз. Врач общей практики изучил её пухлую амбулаторную карту и в категоричной форме заявил, что она здорова как лошадь. Что на ней пахать надо, и лучше вместо того, чтобы отнимать время врачей своими идиотскими жалобами, лучше бы занялась чем-то полезным. Ранимая натура девушки не смогла выдержать такой обиды, и она набросилась на врача с кулаками. Который был выше на голову и тяжелее в полтора раза. Впрочем, даже имея такое преимущество, он насилу отбился от взбешённой девушки. Дело закончилось госпитализацией.

Лечащий врач не стал помещать в изолятор, отправив в общую палату. Одной из соседок по палате оказалась студентка инженерного факультета, которая слегла после лихорадочного делирия, развившегося на фоне пневмонии. Соколова, напротив, была забиякой, ненавидящим всякие женские штучки. Кроме того, она терпеть не могла разговоры о медицине — её мама работала врачом, потому ей ещё с самого детства до смерти надоели рассказы о болезнях, больных и поликлинике. Так что бесконечное повествование Тихомирова о «безуспешном» диагностическом поиске успело осточертеть ей уже через десять минут. Соколова требовала заткнуться и поговорить о чём-нибудь другом, за что была послана на кудыкины горы собирать помидоры. Девушка затаила зло и попросила маму принести ей бланки для анализов.

— У меня для тебя две новости — хорошая и плохая. С какой начать?

— Давай с хорошей! — сказала Тихомирова.

— Тебя скоро выпишут отсюда!

— Я же говорила, что у меня с головой всё нормально! А плохая?

— Ну… я подслушала разговор медсестёр, и они говорили, что у тебя очень плохие анализы. Смотри, я даже свистнула анализы с поста. Они и правда неважные.

Соколова, несмотря на неприязнь к медицине, всё-таки кое-что в ней понимала. Потому зацепившись за жалобы и те самые бланки с анализами, смогла доказать, что у Тихомирова, вероятнее всего, рак поджелудочной железы последней стадии. Ипохондричка не заметила нестыковки. Она вообще не особо умела выстраивать причинно-следственные связи. Девушка стала кататься по полу и кричать, что она не хочет умирать.

***

— Да, эта Соколова — настоящий доктор Зло.

— Не для всех общение с соседями по палате — это благо, — отметил Морозова.

— Меня другое удивляет — как она до этого додумалась!

— Я всегда говорю, что люди с психическими расстройствами совсем не идиоты, напротив, они очень наблюдательные. Вот и Соколова смогла вычислить болевую точку и понять, как надавить, чтобы получить максимальный эффект.

— Да… Не знаю, за что она так взъелась, но это было очень жестоко с её стороны.

***

Медосмотр — увлекательный квест не для слабых духом. Он состоял из нескольких этапов — пойти к терапевту и получить направление на анализы и список специалистов, которых надо пройти. Если не организовать всё правильно, то получение желанной подписи «допущен к работе» может растянуться на всю неделю. Всё-таки врачебный статус давал кое-какие преимущества, поэтому Румянцев просто заходил к знакомому терапевту и получал направления, а утром приходил натощак, сдавал необходимые анализы и так же пользуясь статусом медработника, проходил всех специалистов без очереди. Потому к десяти часам Румянцев уже закончил с медосмотром, но недоставало важного пункта — флюорографии. И по закону подлости, именно маленький пункт грозился испортить всю малину.

— Результаты флюорографии выдают после часу, — сказала рентгенлаборант.

— Но я поеду на работу, я не могу сегодня зайти снова. Неужели рентгенолог не делает срочные заключения, если есть необходимость?

— Когда подозрение на пневмонию или грипп — делает конечно. Если такая срочность, попробуйте попросить, может он сделает для вас исключение.

— Где найти рентгенолога?

— На пятом этаже в 527 кабинете.

Иван поднялся на этаж и постучался в дверь.

— Войдите! — раздалось неласковое. Румянцев вошёл и увидел хмурого врача в зелёном хирургическом костюме. Перед ним лежала стопка карточек со снимками, а одна плёнка висела на негатоскопе. Длинная чёлка нависала над карточкой, в которую она стремительно строчила, а серёжки в виде клубничек болтались в такт движений руки.

— Добрый день. Можно получить результаты флюорографии?

Ручка замерла над тетрадью, а врач резко повернула голову и стала сверлить пронзительным взглядом. «У рентгенолога и взгляд рентгеновский» — подумал Иван.

— Вы читать умеете? — спросил она строго.

— Умею.

— Что написано на двери?

— «Результаты флюорографии выдаются после 13:00».

— Я не буду смотреть вашу флюорографию! У меня полно работы, и я ничего не успеваю! — она махнула рукой на подоконник, где тоже лежали снимки.

Румянцев сделал вывод и понял, что давить на него бесполезно — тот из принципа заставит ждать до часу.

— Пожалуйста, — Иван применил самую обаятельную улыбку, — сделайте исключение для коллеги, мне на работу надо.

Та лишь закатила глаза, не выдерживая умоляющего тона. Врач на самом деле не злая, просто нервная и действительно завалена работой.

— Ладно, давайте медкнижку, только прекратите строить казанскую сироту.

Иван склонился, подавая документ и прочитал надпись на бейджике. «Аврора Нестерова» — так звали рентгенолога.

— Кем вы работаете? — спросил та, водя мышкой, чтобы компьютер вышел из спящего режима.

— Психиатром, — ответил Румянцев, смотря, как Нестерова забивает фамилию в поиск и на экране высвечивается снимок. Люди по-разному реагировали на его профессию, но как правило, негативно. Терапевты и хирурги презрительно усмехались, мол, болтологией занимаетесь и таблетками пичкаете, правда так они думают до первого шизофреника в обострении. Вот тогда спасите-помогите, заберите этого психа. Нестерова лишь одобрительно хмыкнула, что вызвало у Румянцева подозрение.

— Где работаете?

— В стационаре в отделении острых психозов, — и снова Аврора не дёрнулась, услышав место работы, хотя для непривычного человека даже звучало жутко.

— Передавайте привет Морозовой.

— Обязательно.

***

— Вы не знаете рентгенолога по фамилии Нестерова?

— Знаю, — ответила Морозова, — почему ты спрашиваешь о нём?

— Она вам привет передавала.

— Кхм, — психиатр задумалась, — вам интересно, откуда я его знаю?

— Да.

— Она мой пациент.

— Знаете, меня это немного смущает.

— У неё синдром Аспергера. Надеюсь, ты знаешь, что это такое?

— Расстройство аутистического спектра? То-то у него необычное поведение.

— Но она хороший специалист. Можно сказать — гений лучевой диагностики и моя гордость.

— Вы смогли ей помочь?

— Да. Ко мне пришла молодой ординатор с нервным истощением. Плакала, что ненавидит медицину и больных. Я за ним понаблюдал и заметил, что у неё своеобразная речь. Ей не даётся зрительный контакт, и она не очень хорошо понимает шутки, хотя иронизирует — не дай бог ей на язык попасть. Прогнал через тест RAADS-R — высокая вероятность. Потом ещё пообщался и ещё больше утвердился в наличии РАС. И сказал честно — не выйдет из тебя хорошего врача, не потому что мало стараешься, а потому работа с людьми — вообще не твоя стезя. Она подумала и решила переучиться на рентгенолога. Потому и горжусь этим случаем, вместо посредственного клинициста, ненавидящего свою работу, получился первоклассный диагност.

— Я ищу пациентов с РАС для научной работы… Тем более такой интересный случай.

— Попробую уговорить посодействовать.

***

Открылась дверь, и вошёл пациент. Нестерова была одета в белую футболку с принтом на груди. Принт представлял собой чёрно-жёлтый знак радиоактивной опасности. Внизу были потёртые джинсы, с металлической пряжкой на ремне в виде черепа с розой в зубах. Возле кармана висели каскадом несколько цепей. Она обратил на него суровый взгляд. Иван, впрочем, сразу понял, что это не было проявлением недоброжелательности, просто Аврора чувствовал себя не в своей тарелке. Он решил рассказать случай про шизофреника в обострении.

— …он так далеко ушёл в сказочный лес с гномами-матерщинниками и феями-нимфоманками, что установить, с каких это шишечек его кукушечка дала высокий взлёт не представляется возможным. Шишечки и всё тут.

Аврора хохотала до слёз:

— Если честно, феи-нимфоманки вызывают у меня большее опасение, чем гномы-матерщинники.

— Это гномы просто сквернословят, а у одного алкоголика в делирии так вообще они половыми органами размахивали, он схватил ружьё и попытался их перестрелять.

— Как психически больные относятся к рентгену?

— Боятся до ужаса. Их и так злые соседи облучают из психотропных генераторов, а тут добровольно пойти облучиться… Это довольно плохо, потому что среди нашего контингента очень часто встречается туберкулёз.

— Да уж, псевдогаллюцинации, синдром Кандинского-Клерамбо…

— Ого! Откуда ты так прошарена в психиатрии?

— Кто лучше психа будет разбираться в психиатрии? — Нестерова скривилась.

— Ты не псих, тем более работаешь с рентгеновским излучением.

— Это куда проще, чем с человеческими отношениями.

Иван присмотрелся к Авроре:

— Что же тебе так тяжело даётся?

— Меня спрашивают «жить буду?». Вот и пойми, чего ты хочешь. Это бессмысленная фраза, на которую не стоит обращать внимания? Или просьба о поддержке? Или тебе интересно моё мнение, будешь ли ты жить? И у меня сразу несколько вариантов ответа. А на каждый вариант ответа — несколько вариантов предполагаемой реакции. А там уж начинаются непроходимые дебри, в которых аутисту затеряться — легче лёгкого. Как ответить, чтобы не обидеть, не восприняли как психа? Смешно, скажешь? Мне вот совсем не смешно.

***

— Значит, поэтому ты не испытывала влечения?

— Решил в Зигмунда Фрейда поиграть? — Аврора ощерилась — да, я не испытывал влечения ни к мальчикам… ни к девочкам, ха-ха. Я помню, как подружки притащили журналы для взрослых. Как они хихикали и отпускали пошлые шутки, рассматривая фото. Я же не чувствовала ничего — ну голые люди, некоторые из них красивые — и что с того? Я не стеснялась ничьей наготы, и меня было невозможно смутить — я сама могла засмущать кого угодно, рассказывая об особенностях спаривания животных или о брачных обычаях африканских племён.

«Зайцу птицей не летать, врачу больных не е…» — понятно, чего не делать. Врачебная этика и всё такое. Если бы Морозова увидела, как он заигрывает с пациентом, то точно бы врезала, но Аврора намёки не понимала, на счастье Ивана. Единственное, что у неё обострённая эмпатия, и она чувствовала, что что-то не так. Но сеансы психотерапии сами по себе не были лёгкими и приятными, так что небольшой дискомфорт не вызывал удивления.

Иван думал, как сблизиться с Авророй. Пригласить на свидание? Ага, придёт, как же, в гробу она видала все эти отношения. Она говорила, что Темпл Грандин, профессор животноводства, знаменитая женщина с аутизмом, соблюдала целибат, и ей это тоже совсем не надо.

***

— Подойди ко мне.

Аврора сделала несколько шагов.

— Ближе.

Ещё шаг вперёд.

— Ближе.

Иван даже начал злиться от своей безнаказанности — другой бы уже заподозрил неладное. Или не понимает, или умело притворяется, но в случае Нестеровой вероятнее первый вариант. Даже не вероятнее, а точно. Даже когда Иван усадил на стол, тот лишь хмурил брови, не понимая, что творит психиатр.

Иван поцеловал Аврору. Губы были сухие и горячие, словно она температурил. Нестерова пыталась отвернуться, не понимая, что это вообще такое. Приятно? Неприятно? Иван не дал отстраниться, продолжая атаковать губы, пока та не сдался. Затем он перешёл на шею, проходясь по пульсации сонной артерии. Нестерова бы сказала, что место выхода ветвей шейного сплетения проецируется на середине заднего края грудинно-ключично-сосцевидной мышцы. Если бы была способна связно думать.

Сначала он ощутил мокрое пятно, расползающееся по одежде. Аврора была брезглива и терпеть не мог пачкаться. Потом он увидел полу белого халата. От осознания, что с ней вытворял психиатр, её заполнили жгучий стыд и гнев

— Ты совсем охренел?! — и толкнула в грудь. Нестерова подняла руку, чтобы влепить затрещину, но Иван ловко перехватил её в воздухе.

— Ты меня не ударишь, — Иван сказал твёрдо, глядя в глаза. Аврора отвела взгляд, не выдерживая зрительного контакта.

— Ты домогался до меня.

— Скажи, что тебе не понравилось.

Ой, не стоило это говорить… Аврора спрыгнула со стола и стала спешно поправлять одежду.

— Да, это был неофициальный приём, мол в свободное время что хочу, то и делаю. Хочу — облапаю аутиста, который в силу своего расстройства слабо понимает, что дела приняли неправильный оборот. Вот только я могу сказать Морозовой, а он знает, что я врать не буду!

Только врождённое самообладание, позволило Румянцеву не выдать страх. Если Нестерова скажет Морозовой, что Иван домогался до её пациента — слово «большие неприятности» будет слишком слабым, чтобы описать, что его ждёт.

— Впрочем, я не хочу скандалов и разборок, — Аврора тут же отменила свой приговор, — сделаем вид, что ничего не произошло. Но к тебе я больше не приду, понял?

— Понял.

— Надеюсь, мы больше не встретимся, — Аврора от души хлопнула дверью. Иван смотрел вслед ей с тоской.

***

Пятничный приём у Самойлова был бойкий, плотный, слегка напоминающий картину массовой эвакуации гражданского населения под лозунгом: «Бросай мешки, паром отходит!». И то, что впереди всего лишь пара выходных, ажиотажа не уменьшило. Андрей уже начал жалеть, что рук всего две, а не четыре, как у Кали. Одной — выписывать рецепты, другой — строчить дневники в амбулаторных картах, третьей — заполнять статталоны, а четвёртая — опционально: для томика Конфуция или просто трубку телефона поднять.

— Войдите! — пробасил Андрей, параллельно заполняя очередной документ. Он едва поднял глаза, отметив, что следующий пациент — молодой мужчина лет тридцати, высокого роста и крепкого телосложения. Значит, пришёл за допуском к работе.

— Дядя Андрей?

Только тогда психиатр соизволил посмотреть на парня. Неужели…

— Дядя Андрей, неужели не помните меня?!

— Ну почему же, я не забыл тебя, Прохоров Сева.

Всеволод хотел ринуться обниматься, но Самойлов жестом остановил его, храня на лице сдержанную улыбку.

— Обращайся ко мне «Андрей Анатольевич», всё-таки мы на работе.

— Вы всё такой же зануда, Андрей Анатольевич.

— А ты всё такой же шумный и не расстаёшься со своей причёской.

— Что ты там вякнул про причёску?! — и расхохотался, — да ладно вам, мне уже не шестнадцать лет, чтобы кидаться из-за причёски.

— Ты здесь какими судьбами?

— Меня перевели в другое отделение и заставили заново проходить психиатра.

— Значит так, Всеволод, я бы с тобой поболтал, но очередь под дверями видел? Видел. И тебя эта толпа немедленно линчует, если засидишься здесь, потому давай зайдёшь ко мне часов в шесть, а пока я напишу заключение, что к службе допущен.

— Не буду отнимать твоё время, — Всеволод откланялся и ушёл, а Андрей продолжил принимать людей.

***

После развода Андрей переселился в холостяцкую берлогу — однокомнатную квартиру. Но берлогой она называлась не потому что там было не убрано и грязно — напротив, своё жильё он содержал в чистоте и порядке, просто жил в гордом одиночестве. Посему неожиданный визит Всеволод не застал его врасплох, и он не спеша приготовил ужин.

Ровно в шесть часов постучались в дверь. Андрей впустил Всеволод, который принёс с собой вино и закуску. Андрей проворчал, что не стоило так стараться. Поначалу шла неторопливая беседа ни о чём.

— У вас как жизнь, дядя Андрей? Я слышал, что вы тоже развелись, так что можно сказать, мы братья по несчастью.

— В разводе нет ничего сверхъестественного. Счастливые браки до гроба встречаются так же редко, как комета Галлея. Так… что значит слово «тоже»?

— Да как сказать… Я развёлся недавно, потому сюда и перевёлся.

«Что?!» — если про Андрея можно было сказать, что он растерян, то это было подходящим словом для описания его душевного состояния. Да, (зацензурено), хороший из тебя друг, Прохоров оказывается уже развёлся, а ты только сейчас узнал.

— Я женился на Свешниковой.

— Ого.

— Мне неудобно тебя грузить, наверняка на работе приходится это выслушивать.

— Неудобно спать на потолке. Рассказывай.

Самойлов думал, что в его случае развод был предрешён, как финал группы Linkin Park после суицида Честера Беннингтона. Он вообще не понимал, зачем женился. Потому что так надо — заключить брак, продолжить род. Вот его дедушка с бабушкой прожили душа в душу пятьдесят лет. Ага, конечно, чтобы потом выяснилось, что Иосиф имеет внебрачного сына. Тогда Андрей пришлось участвовать в семейных разборках. Когда он узнал Всеволода, то теперь не понимал — что у него могло пойти не так? Добрый, весёлый, за своих порвёт, как тузик грелку — лучшего мужа и придумать нельзя.

Кто был знаком с Валерией, лишь охал и мысленно желал Всеволоду терпения. Даже Олег, напившись на мальчишнике, сказал, что Сева, я тебя не отговариваю, совет да любовь. Сможешь быть с ней счастливым — я только рад буду. Зря ты только в это ввязался, надеюсь, я буду не прав.

Первые года семейной жизни прошли безоблачно, и у Олега, прекрасно знавшего характер Свешниковой, отлегло от сердца. Хотя мужчины описывают бывших подруг исчадиями ада, всё-таки по правде сказать, Валерия далеко не ангел, хотя при знакомстве может произвести благоприятное впечатление.

Как принято говорить, дальше всё пошло к чертям, когда у них появился Алексей. И проблема не в неизбежных трудностях, которые случаются при рождении ребёнка. Есть хорошая присказка — никогда не выходи замуж, если хотя бы не поклеишь обои с этим человеком. Сможешь ли справиться с дерьмом, которое непременно вылезет из человека при ослаблении самоконтроля? Если для самого индивидуума знакомство со своей неприглядной стороной оказывается неприятной неожиданностью, то для посторонних людей — тем паче. Так и Свешникова показала свою истинную сущность, но и Всеволод смиренным и спокойным характером не отличался. Скорее наоборот — буйный был детинушка. Руки не распускал, но на разбитых и сломанных вещах они бы точно разорились, не умей бы Castle of Glass чинить всё в мгновение ока. С тех пор и пошло: скандалы да примирения. Можно сказать: милые бранятся — только тешатся, но до Всеволод доходила пугающая правда: Свешникова являлась деспотом, желавшим полностью подчинить себе мужчину. Несмотря на это, Всеволод стремился сохранить брак. В своё время Сократ сказал: «Женись непременно. Попадётся хорошая жена — станешь счастливым. Плохая — станешь философом». Но Валерия, почувствовав, что Прохоров ей не по зубам, сама подала на развод.

— Если человек хочет уйти, ты его не удержишь, — сказал Самойлов.

После развода Алексей остался с матерью. Всеволод жалуется, что больше не из-за развода переживает, а то, что Лера настраивает Лёшу против него.

— Я думаю, он парень умный и сам поймёт, что к чему.

— А что же вас гложет, дядя Андрей?

— Что моя дочь — шлюха! — вырвалось у мужчины.

— Ого! — Всеволод помнил Юлию, милую и озорную девчушку. Что же Юлия такого натворила, что отец называет её шлюхой?

— Да не в том плане, что она спит за деньги или трахается с парнями! Проблема в том, что она думает (зацензурено)!

Когда Андрей вспоминал, как Юлия пыталась домогаться до Ивана, он стискивал челюсти так, что зубы болели. Вряд ли Румянцев специально устроился в отделение чтобы своим видом напоминать об эпизоде. Он сам был растерян, когда понял, что ему придётся работать с Самойловым. Но факт оставался фактом — Иван был живым экспонатом грехопадения его дочери.

Самойлова прорвало, и он стал рассказывать, как он отправил Юлию к психиатру и что это мероприятие едва не закончилось плачевно. Андрей чуть не вышиб мозги своему родственнику, ладно ещё тот нашёл способ доказать свою невиновность.

— Никогда не думал, что со мной такое произойдёт, но мне тогда хотелось от стыда провалиться под землю. А этот пройдоха смотрит так понимающе, вы ни в чём не виноваты, папаша, это её сознательное решение. Мне даже ненавидеть его не за что.

— Ну что вы, дядя Андрей. Не казните себя так.

И во второй раз Самойлову стало стыдно.

***

У Румянцева опустел холодильник, и он собрался на оптовую базу, чтобы закупиться на неделю. «Таковы хитрости врачей-нищебродов». Пересекая узкую проулку, он едва не сбивает прохожего, который решил пересечь улицу в неположенном месте.

— Глаза разуй! — высовывается он из окна автомобиля.

— Простите, — прохожий оборачивается.

Длинная чёлка, дурацкие серёжки, футболка с принтом знака радиоактивной опасности. Но теперь она представлял собой лишь бледную тень раздражительного и энергичного специалиста. Аврора двигалась деревянной походкой и явно не следила куда её несут ноги, раз чуть не угодила под машину.

— Что случилось? На тебе лица нет.

— Мне (зацензурено). Коллегам по работе (зацензурено). Всем (зацензурено).

— Давай, садись в машину, я тебя отвезу.

— Нет, я не сяду в машину. Я пойду пешком.

— Ну чего ты вредничаешь? — Иван скрестил руки на груди.

— А ты совсем башкой долбанулся, раз собираешься посадить в свою машину человека с туберкулёзом?

— Что?!

— Что слышал. Я из тубдиспансера как раз шагаю.

— Ладно, стой здесь, я машину оставлю.

***

Нестерова заболела бронхитом и неделю провалялась дома. Она проигнорировала навязчивый кашель, проигнорировала слабость, не обратила внимание и на то, что вечером температура становилась тридцать семь с хвостиком.

— Это остаточные явления, — отмахивалась она, — пройдёт.

Заведующий — бывший пульмонолог, всё-таки настояла на снимке.

— Может это пневмония? — Аврора спросила с надеждой, глядя на затемнение.

Коллега лишь посмотрела задумчиво.

— Завтра приходи на КТ.

«Вдохнуть и не дышать» — механическим голосом говорит аппарат. Нестерова лежит, подняв сложенные руки. Затем она соскакивает со стола и надевает верх от хирургического костюма.

— (Зацензурено) — комментирует она.

Множество мелких очагов, сливающиеся в пятна. Если бы Аврора увидела у другого человека такую же картину, она бы не задумываясь, написала бы туберкулёз.

Только она смотрела на свой снимок.

— Собирайся в тубдиспансер, не затягивай, — сказала заведующая.

***

— Это точно, — Аврора мнёт справку из тубдиспансера напечатанную на дешёвой типографской бумаге.

Мнительные пациенты закатывали истерику из-за неосторожно сказанного слова, из-за «страшного» термина в заключении. Заведующая рассказывала, как ей пришлось дежурить в детском отделении, хотя она ни разу не педиатр. Нет, с осмотром детей она справилась, но по привычке изъяснялась привычными терминами, как «сухие хрипы», и потом нервная мамаша вцепилась в неё мёртвой хваткой, пытаясь выяснить, насколько это опасно.

«Инфильтративный туберкулёз S1+2 правого лёгкого. МБТ (-)».

Серьёзный диагноз.

Очень серьёзный. Инфекция, которая может сделать инвалидом или привести к летальному исходу.

— Это излечимо, только делай всё, что скажет врач.

— Да, конечно, — заторможено отвечает, — что я, враг самому себе, чтобы не лечиться?

Слезинка скатывается по щеке. Иван прижимает к себе. Лоб горячий на ощупь. У Авроры температура. Когда жизнь начала налаживаться, судьба отправила в нокаут жестоким ударом. Психиатрия и фтизиатрия — стигматизированные специальности. Считается, что туберкулёз — болезнь бомжей и алкашей. Никто не спорит, что именно они чаще всего заболевают, но чахотка не щадит никого — болеют бизнесмены, адвокаты и далеко не в последнюю очередь — сами врачи.

— Всё будет хорошо. Ты поправишься и вернёшься к работе. У тебя же не запущенная форма?

— Нет, поймали на ранней стадии. Но лечиться всё равно придётся долго. Полгода как минимум. Ты не мог бы взять мои книги на хранение? Я не возьму их с собой в больницу, они довольно дорогие.

— Так, стоп. Тебе негде жить?

— Я не смогу работать, а тех денег, которые будут платить по больничному, мне не хватит, чтобы оплачивать квартиру. Вернее, хватит, но не останется на еду и лекарства.

— А родители?

— Я скорее на улицу пойду бомжевать, чем буду жить у них.

Румянцев еле заметно скривился. Перед внутренним взором пронеслись вспоминания о своей «семье», так что вероятнее всего он поступил бы так же, как Аврора.

— Переезжай ко мне.

Нестерова крутит пальцем у виска.

— Может тебе самому у психиатра провериться? Тащить туберкулёзника к себе квартиру.

— Слушай, может показаться, что я ничего не смыслю в медицине, но в заключении написано, что ты не заразная.

— Ещё не все анализы готовы…

— Ты не хочешь жить со мной?

— Я не хочу быть приживалкой.

— Можешь отдавать часть денег за аренду, если это так смущает.

***

Тело искалеченное, изорванное в куски, стёртое в порошок, израненные конечности, потерянное сердце, перемолотые кости, тошнота в клубах пыли. Желание выблевать лёгкие. Повсюду кровь, куски плоти, мышцы, кости — осатанелые, обезумевшие. Снаружи всё спокойно, тихо, как всегда. Сон. Смерть. Выгляжу нормально.

Аврора лежит на диване, закрыв глаза. Иван прикасается губами ко лбу.

— Ты горячая.

— Очень научный способ измерения температуры. А главное — точный.

Иван еле заметно улыбается — Нестерова не теряет присутствия духа, хотя ей нехорошо.

— Может тогда градусник?

— Я уже мерила. Тридцать семь и два.

— Ты что-нибудь ела?

— Да.

— Врёшь. Ты даже к еде не притронулась.

— Меня тошнит. Если я поем — я выблюю таблетки.

— Да судя по всему, одними таблетками и питаешься.

Иван стало не по себе, когда он в первый раз увидел количество таблеток, выданных на сутки. Изониазид — таблетка кремового цвета. Рифампицин — две красных капсулы. Этамбутол — две белых таблетки, очень противных на вкус — Аврора каждый раз собиралась с духом, чтобы проглотить их. Идентичного размера, похожие на жаропонижающее, — это пиразинамид.

— И ты всё это выпьешь? — Иван тоже выписывал несколько сильнодействующих препаратов, но психотропные были крохотными таблетками и выглядели не так пугающе. Со стороны смотрелось, словно Аврора собиралась покончить жизнь самоубийством, отравившись насмерть.

— Придётся. Я тоже не в восторге.

Острая игла втыкается в руку. Аврора отворачивается, кусает губу. Красная вязкая жидкость, похожая на кровь, медленно капает в вену, хотя капельница открыта на всю скорость.

— Давай, подставляй задницу, — Иван собирается делать церукал.

— Что, прям так сразу? — Нестерова поворачивается на живот и приспускает брюки, — а как же предварительные ласки?

— Будут тебе и предварительные ласки.

Аврора дёргается от укола. Сделав манипуляцию, Румянцев пытается поцеловать, но он отворачивается.

— Раз я должен есть из отдельной посуды, то точно не стоит обмениваться со мной слюнями.

— Перестало тошнить? Может попробуешь съесть что-нибудь?

Румянцев незаметно подсыпает нейролептик в чай. Он собирается поступить непорядочно.

— Спасибо, — Аврора принимает чашку и растерянно улыбается.

Он выпивает весь чай. Иван продолжает рассказать про интересный случай, когда замечает, что Нестерова трёт глаза.

— Что-то ты выглядишь уставшей.

Девушка встала и качнулась в сторону. Иван едва успел подхватить. Он и забыл, что у аспи слабая координация движений, а после препарата её вообще развезло.

— У меня давление как у трупа. Только трупы не ходят и не разговаривают.

— Давай приляжешь? — Иван разжимает руки и ведёт к дивану.

Нестерова медленно моргает, борясь со сном. Ивану на секунду становится неловко — снова воспользовался доверием. Пока не вспомнил, зачем он это делает.

Аврора наконец-то закрывает глаза и через десять минут крепко спит. Иван приподнимает футболку, и над ним нависает золотистый Потенциал. Он кладёт руки на грудь.

Иван заставляет бактерии закончить свой цикл. Он восстанавливает повреждённые лёгкие.

Аврора плачет от боли, но не может проснуться.

— Ну же, не плачь, всё позади, — и целует в безвольные губы. Иван тут же вспоминает, что Аврора не может его слышать.

***

Толща воды давит на грудь многотонной плитой. Нечем дышать. Поверхность воды — казалось, рукой дотянись, но в то же время она недостижима как звезда. Лёгкие горят огнём, кажется, они разорвут грудную клетку, раздробят рёбра на мелкие осколки, чтобы вывернуться наизнанку и всплыть окровавленным пузырём. Мышцы сведены судорогой в последней попытке вытолкнуть тело. Воздух стайкой серебристых пузырьков вырывается изо рта. Неужели конец?

Крепкая рука хватает за безвольную ладонь. Тянет наверх, ослепительное солнце освещает меркнущее сознание. Аврора спасёна.

***

Врачи терпеть не могли планёрки, считая, что начальство отнимает у них время на свои раглагольствования, вместо того, чтобы заниматься чем-то по-настоящему полезным. Но своё мнение они предпочитали держать при себе — во избежание. Сегодня на конференцию пригласили фармпредставителя. Энергичный мужичок со склонностью к гипомании тут же начал расписывать, как он просто счастлив работать на компанию, которая выпускает столь замечательную продукцию. Дмитрий Цепов просто не смог удержаться:

— Здравствуйте! Я представляю известную всем компанию «Такой-то и Такой-то». Поднимите руки, кто из вас курит? — начал тараторить фармпред.

— Сейчас достанет фонарь, посветит в глаза и скажет: «Колись, сука!», — вмешался психиатр.

— Наша компания выпускает наборы средств для тех, кто хочет бросить курить.

— Алан Карр в комиксах и муляж лёгких курильщика с хрипелкой-кашлялкой.

— Это ингаляторы, жевательные резинки и пластыри.

— На весь рот.

— В ингалятор вставляется картридж, заряженный никотином…

— Одна лошадино-летальная доза, сорок восемь взорванных хомячков…

Румянцев еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Медсестры хихикали уже в открытую. Самойлов сидел с каменным лицом, как у ацтекской скульптуры.

— Видите, ингалятор очень похож на сигарету, чтобы облегчить процесс отвыкания от этой пагубной привычки.

— Страшно подумать об истинном предназначении фаллоимитатора в свете только что сказанного.

— Цепов, хватит! — шикает начмед — красивая дама, из-за пухлых щёчек и сурового взгляда немного похожая на хомячка-убийцу. Но неугомонный психиатр только разогрелся.

— А вот жевательная резинка. Можете попробовать. Только не разжёвывайте все сразу, чтобы не вызвать…

— …чудовищный никотиновый приход.

— …массовое высвобождение никотина. Это методика «Жуй и откладывай за щеку».

— Да-да, впервые подсмотрена у тех самых хомяков-смертников, но ввиду конфликта с обществом защиты хомячков переключились на сусликов-укурков.

— Для них все вышеперечисленное следует сочетать с никотиновым пластырем, который восполнит недостаток никотина. Стоит налепить и крепко прижать пластырь…

— Стойте, дайте мы сами догадаемся, куда!

— …на плечи или бедра…

— У мсье никакой фантазии…

— …как начнёт выделяться никотин, который свяжется с никотиновыми рецепторами…

— А можно немножко того самой ганджи, который вы в своей компании поголовно курите? Никотиновые рецепторы… Ну и приходы у вашего фармаколога!

— … и смягчит симптомы. Есть вопросы?

— Только один. Вы от кокаина такой энергично-взвинченный, или это эндогенное?

— Цепов, да сколько можно! - рявкнула начмед.

Врачи покинули конференц-зал, весело посмеиваясь. Да, на этой планёрке стоило присутствовать. Иван спешно побежал в учебную комнату — его ждали студенты, обязательная нагрузка аспиранта.

Когда врачи узнали, что Румянцев учится в аспирантуре, они уже делали ставки, как скоро коллега будет писать заявление об увольнении. Всем была известна неприязнь Морозовой к кафедральным и в частности, к студентам. Правда, если они знали об истинной причине лояльности заведующего, то не обобрался бы шуток от Дмитрия Цепова. Не сказать, что Иван горел желанием афишировать отношения, особенно перед Самойловым. Румянцев был слишком зрелым, чтобы страдать от неразделённой любви как старшеклассница, поэтому он покорно принимал, что Морозова решала нужным ему давать.

Теперь, оказавшись в шкуре учителя, Иван понял, за что преподаватели их недолюбливали в своё время. И проблема даже не в том, что студенты были ленивыми жопами, которые не хотели учиться. Скажите на милость, кто, будучи студентом только и делал, что читал книги? Нет, не это было головной болью Румянцева. Вроде студенты старших курсов, уже объездили все больницы, неоднократно писали истории болезни, но на деле им приходилось повторять элементарные правила поведения не то что для первокурсников — для дошкольников.

— Итак, чем отличается бред от заблуждения? Ведь муж действительно может заподозрить жену в измене. И может оказаться, что его подозрения беспочвенны. Что теперь, у него бред ревности?

— Нет… — отозвался один из студентов.

Иван смотрел на них, как мать на сына-имбецила: ласково, но устало и с лёгкой укоризной. Пара отличников-зубрил, которые благополучно забывали всё выученное после экзамена, серая масса, прячущиеся за спины друг друга, и пара лодырей, неизвестно каким образом не исключённых из университета.

— Бред от заблуждения отличается тем, идеи и ощущения психотического уровня крепче железобетона, и В ПРИНЦИПЕ не поддаётся переубеждению и психотерапевтическим приёмам.

— Ну, а теперь, я продемонстрирую больного с параноидной симптоматикой ощущения чего-то инородного в организме. И огромная просьба — не хихикать, не отпускать якобы остроумные комментарии. Да, для вас это выглядит идиотизмом, да простят меня учителя за слишком вольное использование термина, для неё происходящее абсолютно реально. Кроме того, да, психическое расстройство — искажает восприятие, но не делает их умственно отсталыми. В отношении того, что не касается бредовых идей — они совершенно адекватны. Да и так же все прекрасно понимают. Ещё как понимают, поверьте. Для особо боязливых — людей, которые представляют опасность для медперсонала и других больных естественно никто не пустит гулять по коридору. А чтобы они на вас не набросились — соблюдайте элементарные правила этикета и будет вам счастье. Вообще-то это и вне психиатрической больницы прекрасно работает.

Вошла больная в байковом халате. Студенты нестройно поздоровались, затем женщина присела на стул.

— Добрый день, Колесова, как вы себя чувствуете?

— Хорошо.

— Расскажите, пожалуйста, что вас беспокоило при поступлении?

— У меня по венам плавают рыбы.

Взгляд Иван, излучавший доброту, теперь превратился в ледышки — только попробуйте засмеяться. Кто-то нервно закашлялся, но в целом, обошлось без эксцессов.

— Что вы при этом чувствовали?

— Странный вопрос, доктор. А что ещё можно чувствовать, когда эти скользкие создания извиваются и щекочут своей чешуёй? Мне это жутко мешало.

— Сейчас у вас есть улучшения?

— Да, доктор, теперь никто не плавает.

— Да, рыбок может и вывели, а вот икру они могли отложить, — брякнул один остряк.

«…не нужно ничего принимать близко к сердцу, нужно стоять выше страданий, отчаяния, ненависти, смотреть на каждого больного как невменяемого, от которого ничего не оскорбительно» — Иван повторял про себя эти слова, как мантру, сдерживая желание немедленно придушить этого студента.

— Доктор, а ведь и правда — вдруг они икру отложили.

— Колесова, не беспокойтесь, мы дадим вам таблетки, которые убивают зародыши, и они не вылупятся из неё. Спасибо за разговор, можете быть свободны.

Больная закрыла за собой дверь.

— Поздравляю, она только стабилизировалась, а ты мне только что похерил всё лечение. Вопрос на засыпку — с какого раза ты сдашь экзамен по психиатрии?

— Но вы же сами говорили, что бред не передаётся переубеждению?! Что я такого сделал?!

— Скажите, а вы из принципа игнорируете здравый смысл или у вас к нему личная неприязнь?

Румянцев вздохнул — у аспиранта на самом деле нет власти, чтобы добиться исключения студента. Но всё-таки у преподавателя есть совершенно легальные способы превратить учёбу в ад — было бы желание. Он знал, какие вопросы обычно задают студенты перед предстоящим циклом. И так-то на кафедре по психиатрии довольно лояльные порядки. Но если разозлить препода, то... Он может заставить приходить к восьми ноль-ноль. Опоздания не прощаются. Опоздал - на занятие не пришёл, а значит должен пойти в отделение и отработать там часы, плюс персональная беседа с ним. Держать на занятиях до часа дня и ни минутой раньше. Зачёт принимать, как следует, а не просто расписаться в зачётной книжке.

— Ты же не станешь просить больного с бронхиальной астмой нюхать цветы или танцевать сальсу со свеженаложенным гипсом? Так почему же ты, потерянное звено эволюции, решил дать нездоровому разуму новый повод для болезненных переживаний?

***

Звонок телефона разбудил в пять часов утра. Только самоубийца-мазохист мог позвонить Андрею в такое время, потому психиатр понял, что случилось что-то нехорошее. На экране был номер Морозовой.

— Самойлов на связи.

— Мельникова нашли повешенным в палате.

— Чёрт! Сейчас же буду.

— Можешь не спешить — я сейчас тоже не в больнице.

— Надеюсь, больных перевели в другие палаты? Не думаю, что нахождение рядом с трупом полезно для здоровья.

— Всех вывели, никого туда не пускают.

Самойлов начал собираться. После таких новостей о спокойном сне не могло идти и речи.

***

Отец матери странный, «романтик», писал стихи, ушёл с цыганами, где-то погиб. Мать больного легкомысленная, увлекающаяся, непрактичная, рассеянная; покинула мужа, оставив ему сына. С четырёхлетнего возраста больной жил с отцом, мать не интересовалась его судьбой. Отец больного по характеру живой, общительный.

Больной родился в срок, развивался нормально. Был подвижным, непоседливым, разговорчивым, общительным, послушным. Жил с бабушкой, был к ней привязан. С пятилетнего возраста воспитывался в детском саду. В новой обстановке быстро освоился. Воспитательницы его любили, он охотно участвовал в детских играх, пел, танцевал, хорошо рисовал. Всегда был в компании детей, охотно посещал детские утренники, спектакли, об увиденном и услышанном живо рассказывал, любил фантазировать, мечтал о сказочном.

В первые годы жизни ничего о матери не знал, ему говорили, что её нет. Но когда ему было шесть лет, мать навестила сына в детском саду. Рассказал об этом бабушке, но скоро забыл. Учиться начал с семи лет, успевал хорошо. В первых классах был отличником. Оставался общительным, озорным. В десятилетнем возрасте, в третьем классе, познакомился с мальчиками, заставлявшими его воровать деньги у отца, которые он тратил с ними на покупку сладостей и развлечения. После того как отец узнал и наказал его, перестал воровать. Мог пропускать занятия в школе, гулял с друзьями в парке. Учиться стал хуже, ленился. Хорошо рисовал, часто рисовал карикатуры на учеников, преподавателей, потешал этим весь класс. Преподаватели называли его способным, но «лентяем». Интересовался всем; сам в третьем классе поступил в музыкальную школу, там занимался неровно: то с увлечением и помногу, то совсем забрасывал учёбу. В одиннадцать лет стал посещать конькобежную секцию, затем увлёкся плаванием, но все увлечения быстро проходили. С пятого класса перешёл в художественную школу для одарённых детей, сам хлопотал об устройстве в эту школу, прошёл конкурс. Нравилось модно одеваться. Охотно посещал школьные вечера, танцы, проявлял интерес к девочкам.

В 15 лет заинтересовался философией, но читал в этой области мало и несистематически. С того времени стал дерзким, раздражительным. Зимой того же года больного навестила мать, был взволнован её приходом. Забыл о встрече с ней, происшедшей в шестилетнем возрасте; не знал, что у него где-то есть мать. Болезненно относился к критическим замечаниям родных о матери, требовал, чтобы её не оскорбляли. Виделся с ней несколько раз, а позже переписывался. Отцу на замечания заявлял, что не может обойтись без матери. В школе в то время стали обращать внимание на его рисунки, в которых появились диспропорции, странные линии. Преподаватели сообщили об этом отцу и рекомендовали показать мальчика психиатру. В 15 лет он был показан психиатру, но тот не обнаружил отклонений от нормы. По возвращении после каникул родные заметили, что он стал ещё более странным, равнодушно относился к занятиям, пропускал их; ранее очень привязанный к бабушке, стал к ней безразличен.

Начал увлекаться библией, философским учением Толстого, Достоевским, много читал. При обращении к нему заявлял, что занят «метафизическими размышлениями», что наслаждается словом и мыслями Евангелия. Познакомился с учением йогов, видел в нём «простоту человеческого тела, духовную красоту, умение владеть собой». Во всём стал следовать учению йогов. Усиленно занимался гимнастикой, спортом. Утверждал, что философские мысли нашли подтверждение у него в голове. Постоянно занимался дыхательной гимнастикой, подолгу стоял на голове. Пил холодную воду, часто через нос. Отцу доказывал свою правоту; раздражался, когда старались его переубедить. Оставил занятия в школе. Много времени проводил в библиотеке, где интересовался «этикой греков», индийской философией. Несмотря на пропуски занятий и плохую успеваемость, был аттестован и получил диплом об окончании художественного училища. Друзей растерял; охладел ко всем развлечениям; у него осталось только два товарища, таких же странных, как и он. В 17 лет, после консультации психиатра, его предложили ста-ционировать, но отец отказался. В течение года больной оставался дома. Все дни читал книги об исследованиях космоса, истории Индии. Тратил много денег на покупку трудов индийских философов. Заявлял, что философия для него — главная цель жизни. Говорил, что современное мировоззрение дисгармонирует с его философскими взглядами, поэтому его поступки кажутся странными. Пытался найти «проблески красоты», применить их к себе, для этого придумал особую «греческую причёску». Мечтал стать дровосеком, чтобы «приблизиться к природе». Себя называл выдающимся философом, родных — глупцами. Дома был злобным, раздражительным, рисовал вычурные рисунки, часто изображал фигуры египтян, Будды. Решил уехать в Индию, написал об этом в посольство Индии письмо, в котором просил дать ему индийское гражданство. Не мог объяснить, зачем ему надо ехать в Индию, говорил: «Там видно будет». Во время призыва на военную службу консультирован психиатром и по просьбе отца направлен в психиатрическую больницу.

В больнице: неряшливо одет, заявлял, что одежде не придаёт значения, «лишь бы красиво смотрелась голова», свою причёску назвал «свободно греческой». Боялся, что под влиянием лечения могут искусственно извратить его мировоззрение. Говорил о том, что основной целью жизни является «познание самого себя, понимание красоты жизни и близость к природе». Держался высокомерно, настроение было приподнятым, ел мало, объясняя, что «аппетит — дурная привычка». Не брился, тщательно рассматривал лицо в зеркале, уделяя особенное внимание своей причёске. Когда ел, то делал вычурные движения. Был малообщителен. Много писал, делал выписки из старых религиозных книг, постоянно читал, преимущественно учение йогов. Заявлял: «Это учение — моё существо». Отцом устроен в художественную мастерскую по оформлению витрин, но там проработал месяц. Дома оставался бездеятельным, постоянно читал, писал, либо подолгу сидел на корточках в «позе йогов», закатив глаза. Стал неряшливым в одежде, редко мылся. По-прежнему делал вычурную причёску. Днем не ел, ночью съедал большое количество пищи. Часами сидел один, просил, чтобы ему не мешали, так как у него «интересная мысль». Вновь стал говорить о поездке в Индию.

Повторно стационирован в психиатрическую больницу, где держался высокомерно, резонёрствовал, неадекватно улыбался; суждения его были вычурными; порой над чем-то смеялся, иногда цинично бранился, кому-то угрожал. Заторможен, речь с элементами разорванности. В книгах, газетах делал вычурные пометки, придавал им особое значение. Заявлял, что кто-то руководит его мыслями, действиями, поступками. После лечения инсулином в сочетании с аминазином стал спокойнее; поведение упорядочилось. Без критики относился к своим высказываниям. После выписки работал художником в различных мастерских, часто меняя места работы; в мае уехал к товарищу, больному шизофренией, где ничего не ел, на пляж ходил в зимней одежде, оброс. Вновь помещён в психиатрическую больницу.

Был дурашлив, беспричинно смеялся. Введённый в кабинет для беседы, сидел, развалясь на стуле, часто менял позу, поправлял длинные волосы, задумывался над простыми вопросами, при этом щурил один глаз, говорил детским голосом. При этом ответы его были резонёрскими — постоянно говорил о физическом совершенстве. Последующее время лежал в постели, беседы избегал. Рисовал фигуры женщин в египетском стиле. В течение восьми месяцев проводилось лечение аминазином, резерпином, далее — стелазином. Стал более приветливым, напевал индийские мелодии. Постоянно настаивал на выписке. По настоянию отца выписан. Был устроен художником в клуб железнодорожников, но вместо порученной работы поднимал штанги, бродил без цели.

Стационирован в психиатрическую больницу, где говорил, что врачи — следователи, что в больнице установлен магнитофон, нет еды; прятал вещи, застывал в однообразных позах. Отмечалась подозрительность: считал, что врачи враждебно к нему относятся, отказывался от аминазина. Выписан по настоянию матери; находился дома около месяца и был возвращён в психиатрическую больницу.

При поступлении негативистичен, напряжён, подозрителен, к чему-то прислушивался, говорил, что ему подсказывают мысли. В отделении держался в стороне, рисовал стереотипные фигуры женщин египетского профиля, часто был дурашливым, гримасничал. Лечился стелазином (до 70 мг в сутки). Перед выпиской стал более последовательным в беседе, принимал участие в наружных работах.

После выписки три месяца находился дома. Был бездеятельным, замкнутым. Не выходил из дома, подолгу лежал в постели. Если удавалось уговорить его выйти, то менял рубашку, прихорашивался. Временами становился злобным, раздражительным, гримасничал. Спрашивал отца, почему тот подозрительно на него смотрит, следит за ним. Временами озлоблялся, баррикадировал дверь, отказывался от еды, не спал ночами, бродил по улице.

Вновь помещён в больницу, где и находится по настоящее время. При поступлении манерен, от беседы отказывается, себя считает здоровым, своё поступление в больницу объясняет тем, что живёт не с родными, а с «однофамильцами». Отказ от еды объясняет тем, что «дома мясо пахнет мертвечиной». Говорит, что он «выдохнул весь воздух», который был у него в голове. На вопрос часто отвечает вопросом, ничего общего не имеющим с темой беседы.

В последующие дни манерен, гримасничает. Речь с чертами резонёрства. В поведении — черты дурашливости. Избегает общения с кем-либо. Отказывается от свидания с отцом, говоря, что у него никого нет. Бездеятелен, большую часть времени проводит в постели, ни с кем не общается, пассивно подчиняется персоналу. На вопросы не отвечает или говорит быстро, не обращая внимания, слушают ли его. Высказывания отрывочны: «Галактика не система, её создал черт… Бог не система. Нужно вернуться в Америку, в Индии нечего делать». Или: «Мозги не работают… Храм науки… Ветер, монастырь… Вам купить бутылочку вермута?» На вопрос, чем он занят, отвечает: «Косточка… Трамвай около кладбища… Привет ключу…». Когда к нему обращаются, отказывается отвечать, называет на «ты», требует, чтобы его оставили в покое. Лежит укрывшись с головой. После пункции заявил, что у него извлекли «микрокосмос». Во время перерыва в лечении возникло возбуждение с бессвязностью. После начала лечения стелазином в сочетании с аминазином по-прежнему вял, бездеятелен, неряшлив. Иногда ходит грязный, просит у больных покурить, собирает окурки. Большую часть времени проводит в постели, лежит в пижаме; постель в беспорядке. Пребыванием в больнице недоволен, так как считает себя здоровым, просит выписки, говорит, что ему нужно пойти погулять. При отказе равнодушно уходит. В настоящее время остаётся несколько дурашливым, бездеятельным, неряшливым. К окружающему безразличен, с больными не общается, лишь просит дать ему папиросы. То лежит без дела, укрывшись с головой, то делает из бумаги самолётики и кораблики; ходит по коридору, смеётся и что-то говорит, обращаясь к сделанным им корабликам. Интереса к беседе с врачами не проявляет. Смеётся, подмигивает, сидит в небрежной позе. Себя считает здоровым, повторяет в одних и тех же выражениях, что прежде он был болен от воздуха, который находился у него в голове, что воздух давил на все пять органов чувств. Объясняет, что попал к нему в голову давно. По одной причине — он неправильно дышал. И ведь это бывает у многих людей, которые неправильно дышат. Отмечает, что у него это также было, но этим летом в Виннице его научили ребята. Благодаря этому смог выдохнуть воздух через нос, да так, что тот ушёл из головы. Заявляет, что теперь он здоров; что будет делать — не знает: может быть, работать, а может быть, учиться, а может быть, отдыхать — ему всё равно.

***

Когда Румянцев устроился на работу, каждый из врачей передал ему палату. Потом главврач дал распоряжение отправить кого-нибудь из отделения на конференцию. Командированным оказался Румянцев, и его палаты опять перешли обратно врачам.

Андрей ворвался в отделение. В ординаторской уже была Морозова — кто, как не заведующий ответственен за всё? Она уже беседовал с полицейским.

— …у него терминальная стадия злокачественной шизофрении, считай глубокая умственная отсталость. Так он был совершенно безобидным, мухи не обидит.

Полицейский обернулся:

— Добрый день, Андрей Анатольевич.

(Зацензурено). Прохоров. Кто угодно, но только не он!

— Так значит вы лечащий врач Мельникова?

— Как сказать, вообще-то эту палату ведёт Румянцев, но до того, как он устроился на работу, я длительное время наблюдал его.

— Мне нужна его история болезни.

— Сейчас будет, — Самойлов начал перебирать папки.

Как назло, эта чёртова история болезни исчезла в неизвестном направлении. Самойлов пошёл в кабинет заведующего.

— Белла Александровна, вы не брали историю болезни.

— Нет, но… — заведующая прищурилась, — я знаю, где она может быть.

— Только не говори, что её взяли на дом…

— Боюсь, что так оно и есть.

Самойлов выругался вполголоса.

— Скажи полицейскому, что история болезни на проверке. Я съезжу и заберу её обратно.

— Благодарю.

Только когда Морозова рванула из больницы, она поняла, насколько это тупая идея. Если Иван на конференции, то ему никто не откроет квартиру и не подаст историю болезни. Как назло, Румянцев не отвечал на звонки и сообщения. Призывая на голову молодого врача все кары небесные, Морозова судорожно вспоминала, где должна была пройти конференция. От отчаяния она направилась к его квартире, хотя знала, что Иван живёт один и вряд ли кто ему откроет. «Может у соседки оставил ключ, чтобы полить цветочки. Не знаю!». Вот только как она будет уговаривать соседку открыть дверь, если он и в самом деле оставлял ключи. Всё-таки она постучалась в дверь. Морозова даже и не надеялась, что что-то получится из этой затеи, но она услышала шаги и голос:

— Белла Александровна?

— Да, это я. Открой мне, пожалуйста.

Голос показался знакомым. Пока Белла пыталась вспомнить, щёлкнул замок и перед ней встала Аврора собственной персоной.

— А что ты тут делаешь?

Нестерова зависла, пытаясь понять, что от него хотят и как ответить на вопрос, чтобы это звучало приемлемо.

— Ладно, у меня мало времени. Румянцев взял историю болезни, чтобы заполнить её. Мне нужно забрать её.

— Румянцев знает об этом?

— Нет, не знает! Я битый час пытаюсь с ним связаться, но он не отвечает! Потому извини, но мне сейчас не расшаркиваний!

Аврора по-прежнему не торопилась впускать в квартиру.

— Я заведующая отделением и имею право в любой момент затребовать к себе документацию, тем более врачам запрещено выносить истории болезни за пределы лечебного учреждения! Ты же работала в отделении и знаешь порядок.

Нестерова быстро отошла в сторону и провела к рабочему столу, при этом он зорко следила, чтобы Морозова не трогала другие бумаги.

— Что ты делаешь в квартире Румянцева?

Аутист помедлила, прежде чем ответить.

— Я… снимаю с ним квартиру на пару.

— Почему ты не на работе?

— Я на больничном.

Нестерова что-то не договаривала и стремилась выпроводить нежданного гостя.

— Скажи мне, в каких ты отношениях с Румянцевым?

— Я не желаю это обсуждать!

— Твоя вспышка гнева очень даже красноречива.

Но и аспи был непроста.

— Белла Александровна, вы не мой доктор, а я не ваша пациентка, потому я не обязана обсуждать с вами свою личную жизнь. Кроме того, я пустила вас в квартиру и позволила забрать истории болезни, хотя я могла не делать это.

— Заступаешься за Румянцева? А ты уверен, что этот человек заслуживает доверия?

— Вы хотите сказать, что вы позволяете работать в своём отделение человеку, которому вы не доверяете?

«У аутистов есть убийственная черта — задавать вопросы в лоб». Нестерова, сам того не подозревая, озвучила то, что тревожило Морозову.

— Я… думал, что ему можно доверять. Мой добрый совет — держись от Румянцева подальше.

***

— Иван Румянцев, ты можешь друзьям не отвечать, своей маме не отвечать, но мне ты обязан ответить в любом случае, даже когда если в этот момент онанируешь сидя на унитазе! — разорялась заведующая. Морозова не сочла нужным соблюдать минимальные приличия и отчитывала подчинённого прямо в ординаторской, что говорило о крайней степени бешенства, — в конце концов, это твой больной повесился посреди палаты! Или уехал из больницы — и всё, после тебя хоть потоп? Если ты так относишься к своей работе, то лучше собирай манатки и занимайся своими недоразумениями, по ошибке названые «студенты-медики»! И не смей больше уносить истории болезни домой, хоть в больнице ночуй, а заполнять будешь их здесь.

Самойлов искоса смотрел на «любимого» родственника. Выражение лица Ивана было безмятежным, «плюнь в глаза — всё божья роса».

— Как же вы тогда забрали историю болезни Мельникова?

— Ты ещё смеешь спрашивать? Радуйся, что твой сосед по комнате находился на месте и отдал её мне!

Иван на секунду утратил беззаботность. Селезнев обратил внимание — до этого Румянцев не говорил, что живёт с кем-то.

— Значит, ты сегодня не приходил ночевать?

— Почему вас это интересует?

— Потому что ты бы знал, что я был у тебя дома. За работу! — Морозова вышла в коридор.

Тут же зашёл Прохоров — ещё один внебрачный сын.

— Доктор Румянцев, что вы можете сказать о Мельникове?

— Есть разные виды шизофрении. Есть такие, при которых человек пьёт нейролептики, но в целом ведёт нормальный образ жизни, разве что у него небольшие странности в поведении. А есть тяжёлые формы, которые не поддаются лечению и приводят к распаду личности. У Мельникова как раз-таки тяжёлая форма.

— Он мог покончить жизнь самоубийством?

— В его случае говорить про суицид, скажем так, не совсем корректно. Он низведён до уровня животного — ест, спит, радуется жизни, он не испытывал моральных терзаний или сожалений.

— А не могло ли по какой-то причине… сорвать крышу?

— Не совсем вас понимаю. Да, у таких больных могут быть галлюцинации, это могло быть объяснимо при поступлении, но он уже лежал месяц и был стабилен.

— Но вас подменял Самойлов, не могло ли это его… взволновать?

— Ещё раз повторюсь — это не тот человек, который склонен к рефлексии или переживаниям и это ещё мягко сказано. Думаю, вряд ли бы он заметил конец света, не то что смену лечащего врача.

Даже Прохоров находил происходящее весьма неоднозначным, а будь бы на его месте более въедливый или вредный полицейский, тяжко бы пришлось нервным клеткам Румянцева. Не говоря о том, что пришлось весь день успокаивать пациентов и их нервных родственников. Шутка ли — психиатрическая больница, последний оплот надежды людей, впавших в такое сильное отчаяние, которое перекрывает даже инстинкт самосохранения. И тут больной повесился, прямо посреди палаты! После кошмарных историй, когда психиатров изображают безжалостными садистами, хлебом не корми — дай поиздеваться над беззащитными больными, которым тем более никто не верит. Естественно будешь бояться оказаться в их власти… или отдавать своих близким им на расправу.

— Да пусть хоть всех возьмут, нам же меньше работы! — Цепову тоже настоиграло переубеждать родственников не забирать больных.

— Зато в поликлиниках завоют. Да и мы тоже завоем, когда их обратно привезут, — отозвался Румянцев.

— Слушай, а что за сосед у тебя?

— Самый скучный, которого можно себе представить — врач-рентгенолог.

— Наверняка старый сморчок.

— Да нет, она старше меня всего лишь на год.

— Такая молодой, а уже рентгенолог? Это же скукота страшная, а не работа.

— Ну да, ну да… — Иван представил себе реакцию Нестеровой на заявление Цепова. «Если кто скажет, что у рентгенолога спокойная работа — приведите этого человека ко мне, чтобы я ему лично в рожу плюнула!».

«Почему он мне не написала, что приходила Морозова? Да, она не лезет в чужую жизнь, но не до такой же степени!».

***

Аврора встретила его настороженным взглядом. «Раньше она проявляла больше радости. Что ей наговорила Морозова?».

— Что-то случилось?

— Да больной повесился.

Нестерова хихикнула.

— Я не шучу, он действительно повесился.

— Ой.

Иван сообразил, что не стоило с ходу ошарашивать новостью.

— Просто как в тупой шутке — колобок повесился. У него была депрессия?

— Нет, злокачественная шизофрения в терминальной стадии.

— Тогда это очень-очень странно. С какой стати идиоту вешаться?

— Ты очень тактична, Аврора.

— Эм… кажется я говорил, что я не очень люблю людей. А его уже вскрывали?

— Да.

— Можно ознакомиться с результатами вскрытия?

Иван скинул фото протокола:

— …перелом ножек дуги II шейного позвонка, поперечный разрыв передней продольной связки на уровне между II и III шейными позвонками, смещение атланта и тела эпистрофея кпереди. Это перелом палача, впервые был описан у повешенных, но также встречается при ДТП. Таким образом, можно сделать вывод, что смерть наступила в результате повешения, а не к примеру, попытки выдать удушение за повешение.

— Тебе бы в судмедэксперты пойти.

— Нет, я не хочу быть судмедэкспертом.

— Почему ты не сказала, что приходила Морозова?

— Я… я не знаю.

«Ладно, попробуем по-другому».

— Морозова что-то тебе говорила.

— Она зачем-то спрашивала, почему я не на работе и в каких я с тобой отношениях.

— И что ты ответила?

— Я сказала, что не обязана это обсуждать.

— Да, Аврора, с тобой бы я в разведку не пошёл…

— Не надо на меня наезжать! Она меня застала врасплох!

— А что она ещё сказала?

Аврора начала мяться. Теперь Иван решил воспользоваться тем, что Нестерова не умеет врать. Нет, конечно она понимала социальную необходимость лжи, но делала это довольно неуклюже, особенно в стрессовых ситуациях.

— Не молчи.

— Она… сказала, чтобы я не доверяла тебе. Почему она так сказала?

— Видимо, после того, как мой пациент повесился посреди палаты, у неё возникли подозрения.

— Нет, дело не в этом. Про то, что кто-то повесился он ничего не сказал, зато зачем-то спрашивал про отношения.

Иван досадливо подумал, что может Нестерова в чём-то и наивна, как дитя, но проницательнее, чем от неё ожидаешь.

— Он беспокоится за тебя.

— Зачем ему за меня беспокоиться? У него куча пациентов, он не может беспокоиться за каждого.

— Она гордится тобой.

***

Случай, что произошёл на днях, был новым словом в вопросах транспортировки. Вызвала спецбригаду мама больного, который в последнее время перестал принимать лекарства, отчего стал буйным, и окружающим пришлось задуматься об обеспечении собственной безопасности. Приехали как можно быстрее, мама дверь открыла, вошли, а больного нет. Спрашивают, где, мол, страдалец, а мама отвечает, что сбежал, но глаза у неё испуганные. Аккуратно пытаются расспросить, и тут осеняет догадка: никуда он, хитрец, не делся, а тут где-то прячется и ждёт, покуда гости уйдут не солоно хлебавши. То-то женщина так боится. Началась игра: один спрятался, остальные водят. Может, в ванной? Нет, не в ванной. А в шкафу? А нет ничего, даже моль не водится. Может, под кроватью? Чисто под кроватью. Ку-ку, мой мальчик! Остановились, призадумались. В тишине слышно дыхание заядлого курильщика. Ага… а что это за вместительный сундук стоит? Фельдшер, подкравшись на цыпочках, произвёл диагностическую перкуссию сапогом по крышке. Сундук в ответ поведал много интересного об особенностях сексуальной ориентации прибывших и об их родственниках, а также выдал азимут и координаты, с пожеланиями бригаде немедленно выдвинуться туда всем составом. Поразмыслив и испросив разрешения у матери пациента, молодцы подхватили сундук-матерщинник и, подбадриваемые заковыристыми напутствиями, понесли в машину. Надо отдать должное пациенту — он не переставал материться, даже вылезая из сундука в приёмном покое и выпрямляясь в свои почти два метра роста, непонятным образом поместившихся в недрах этой антикварной мебели.

Психиатрическая больница отличается от обычной сроками госпитализации. Если в соматической полегчало — гуляй, Вася, на выписку, а когда больной залёживается, то это становится поводом для разбирательств, то в психиатрической больные могут лежать месяцами. Ну, а чем заняться, если выпал из жизни на довольно долгое время? Разумеется, разговаривать! Так начинается дружба, которая продолжается и после выписки, а может быть и любовь.

Безусловно, врачи не возражают против социальных связей, напротив — общение является показателем динамики, кроме того, оно само по себе обладает психотерапевтическим действием. Но при этом нередко возникали конфликты «Ты мне больше не подружка, ты мне больше не дружок! Не играй в мои игрушки и не писай в мой горшок!», давая «прекрасную» возможность почувствовать себя воспитателем детского сада.

Две соседки по палате не поделили жениха, и одна из них решила отомстить соседке. История умалчивает, как ей удалось заманить соседку в сундук. В конце концов, службе спасения приходится помогать людям, засунувшим голову в кастрюлю или инородное тело в прямую кишку. Но так или иначе, замок защёлкнулся, и теперь приёмный покой заполнился пронзительными воплями и стуком по крышке. Выручать из беды пришлось Морозовой, так как Цепов, который мог взломать замок, уехал в больницу на консультацию, Самойлов занимался тяжёлым больным, а Селезнев, ну как бы сказать — не царское это дело всяких дур спасать. Заведующий спустилась на этаж.

— Руис, успокойтесь, пожалуйста, я скоро вас вытащу.

Но больная и не думала сохранять спокойствие. Понять было можно — отсутствие света, замкнутое пространство и невозможность выбраться до жути напоминал сюжет фильм ужасов о заживо погребённых. Тут разве что спецназовец не запаникует, и то не факт.

И тут произошло то, что заставило бы наблюдателя усомниться в собственной адекватности. Морозова расстегнула молнию на замке, располовинив на две части.

Ещё раз — Морозова расстегнула молнию на замке, располовинив на две части. Крышка сундука взвилась вверх, выпустив пленницу, которая тут же стала метаться по комнате, как испуганная лань.

— Эй, кто-нибудь, помогите мне!

В кабинете подозрительно быстро появился Румянцев, который помог изловить напуганную женщину. Яковлев вызвал медсестру со шприцем, куда был заправлен транквилизатор. Распорядившись, чтобы больную перевели в другую палату, он обратился к Румянцеву.

— Оставь Нестерову в покое!

— Не понимаю, о чём вы.

— Всё ты прекрасно понимаешь, — Морозова нависла над ним, — сначала говоришь, что этот пациент нужен тебе для научной работы, а через некоторое время она живёт в твоей квартире. Какой вывод напрашивается?

— Прикажете вышвырнуть на улицу? Она серьёзно больна, и я приютил у себя.

— Я скорее поверю в то, что апельсины можно выкапывать из земли, как картошку, чем в твой альтруизм. Ты держишь его у себя как домашнее животное!

— Я думал, что Аврора взрослый и самостоятельный человек, способная позаботиться о себе. Вот значит вы какого о ней мнения?

— У неё нарушение психического развития, а ты психиатр. Тебе не кажется, что вы немного в неравных отношениях?

— Позвольте задать вопрос — а мы в каких отношениях, Белла Александровна?

***

— Да тебе в художественный надо, а не в медицинский! — ещё на младших курсах студенты не скрывали восхищения и зависти, когда видели альбомы для рисования Максима Селезнева. Гистологический препарат зачатка зуба или мутации дрозофил смотрелись так реалистично и аккуратно, что хоть бери и иллюстрируй ими учебники. Рисунки Максима выделялись среди розово-фиолетовых каляк-маляк других студентов.

Селезнев прекрасно понимал, что его хобби не может дать стабильный заработок. Если внимательно прочитать биографии художников, то они жили либо на деньги меценатов или богатых родственников, либо прозябали в нищете. Максим не хотел прозябать или жить в положении иждивенца, потому решил сосредоточиться на получение профессии врача, а рисовать можно и в свободное время.

На старших курсах он увидел рисунки психически больных. Это настолько его впечатлило, что предопределило выбор будущей специальности. Кроме того, Селезнев вдохновился на написание комикса — психологического, а местами — и психоделического триллера. Первое время он складывал рисунки в папку, но, как и любому творцу, ему хотелось поделиться результатами своего труда. Когда он завёл страницу на DeviantArt, то долго думал, какой ему псевдоним взять. В конце концов, Селезнев остановился на докторе Роршахе из «Хранителей» Алана Мура.

Пользователи интернета восприняли комикс на ура, и доктор Роршах стал безумно популярным. Самоназванные детективы тщетно пытались разузнать настоящее имя автора, но терпели безуспешные попытки. Эта таинственность только подогревала интерес к нему, заставляя строить теории, кем бы мог быть доктор Роршах в реальной жизни.

У доктора Морозовой складывалось стойкое впечатление, что Максим видит в своих больных лишь подопытных крыс. Но хорошие психиатры на дороге не валяются, а хороших психиатров, согласных работать в стационаре днём с огнём не сыщешь. Приходилось терпеть, время от времени напоминая об основных принципах деонтологии.

До поры до времени Селезнев зарабатывал на донате от своих пользователей, тратя полученные деньги на свои нужды и принадлежности для рисования. Издательства пытались связаться с ним, чтобы напечатать комикс, на что Максим выставлял условия — его личность не раскрывать, сроки не ставить, так как он занятой человек и не может бросить работу, чтобы заниматься исключительно рисованием. На фоне легиона художников, готовых бросить работу, жену и прочие дела и только рисовать, рисовать и рисовать Максим Селезнев смотрелся заносчивым ублюдком. Но он стоял на своём — популярность приходит и уходит, а кушать хочется всегда.

Однажды и ему улыбнулась Фортуна — одно издательство согласилось сохранить его анонимность, сделав фирменной фишкой. Психиатр всё-таки старался соблюдать регулярность, но, если случался наплыв больных — извиняйте, уважаемые, не до комикса мне.

Селезнев взял скетчбук и перьевые ручки, чтобы порисовать на природе. В парке на облюбованной скамейке уже сидела молодая девушка и читала книгу. Прогнать её не было никакой возможности — та могла бы просто послать и была бы права. Максим поджал губы и стал водить пером по бумаге. Девушка по-прежнему разглядывала иллюстрации в книге, не пытаясь даже искоса посмотреть, что рисует художник. Селезнева обычно раздражало внимание, но теперь злило поразительное равнодушие к его действиям. Вот такая противоречивая натура у человека.

— Что ты читаешь?

Девушка моргнула, но ничего не ответила.

— Я к тебе обращаюсь!

— Рентгенодиагностика заболеваний органов дыхания, — явно надеялась, что, услышав название книги, от неё отвалят.

— А ты не настроена общаться как я погляжу.

Девушка захлопнула книгу и взглянула на странного незнакомца.

— Что ты думаешь об этом рисунке?

— Похоже на стиль доктора Роршаха.

— A Place for My Head!

«Аврора Нестерова. Бывший травматолог, сейчас рентгенолог. У неё синдром Аспергера. Больна туберкулезом. Соблюдала целибат, пока Румянцев не переспал с ней, хе-хе. Ненавидит лук и зелёный чай. Даже психи бывают скучными. Тьфу на тебя» — Селезнев написал на листе «я не помню, что на мне применяли Потенциал» и отозвал A Place for My Head.

— Значит ты тот самый доктор-аутист?

— Не смейте меня так называть! И вообще, кто вы такой?

— Я коллега доктора Морозовой и Румянцева, психиатр Максим Селезнев.

Аврора отодвинулся от него на край скамейки и демонстративно не смотрел в глаза. Селезнев отложил блокнот в сторону.

— Значит ты живёшь с Румянцевым?

— Да, снимаю с ним квартиру.

— Просто снимаешь квартиру?

— Если вы настолько испорчены, что даже в совместном проживании на одной площади умудряетесь видеть сексуальный подтекст — ничем не могу помочь!

— Заметь, не я первым заговорил о сексуальном подтексте.

— Но зато тонко намекали.

Теперь у Селезнева появился садистский интерес ребёнка, тыкавшего палкой в привязанную собаку.

— Ну раз ты действительно просто снимаешь квартиру, думаю, тебя не расстроит тот факт, что Румянцев трахается с Морозовой

— С вашим паршивым характером, я удивлён тем, что вам ещё не понадобился ЛОР, чтобы вправить сломанный нос! — Аврора вскочила со скамейки и, как ужаленная, помчалась по дорожке.

***

«Не избегай своих эмоций, — говорила Морозова, — не пытайся их игнорировать. Это не злые демоны, призванные разорвать душу. Хотя даже в эзотерике написано, что, если сможешь позвать демона по имени — он подчинится тебе и будет служить». Но сейчас в той эмоциональной мешанине, в которой утонула лимбическая система невозможно было вычленить что-то однозначное. Перемешалась ревность, но не к Румянцеву, а к Морозовой — она воспринимала своего психотерапевта, как мудрую мать, а Румянцев посмел осквернить её образ, обида, растерянность…

Гляди в оба. Будь начеку. Будь внимателен. Спокоен. Осторожен. Не бери на себя слишком много, не расходуй всё. Помни своё место в иерархии, не возмущайся, не кричи, не думай, что выйдешь сухим из воды, ты уже по уши в дерьме, не ищи оправданий. Нечего брыкаться.

Звонок.

— Аврора Яковлевна, поступила больная с пневмонией, на КТ лёгких непонятно что.

— Пришли мне файл на почту, я дома посмотрю.

Работа — лучшее средство от душевных страданий. Так ведь?

***

Румянцев увидел Аврору, сидящей за экраном ноутбука.

— Добрый день, это лечащий врач Самойловой? Я врач-рентгенолог Нестерова и хочу задать несколько вопросов. Одышка есть? Какая у неё сатурация? На кислороде? Вы брали кровь на ВИЧ? Нет ещё? Значит так, изменения на КТ подозрительно похожи на пневмоцистную пневмонию. Обязательно возьмите анализ на ВИЧ. Описание КТ скину позже.

— У Юлии Самойловой ВИЧ-инфекция?

Нестерова выключила телефон.

— Это тебя не касается. И ещё — я ухожу от тебя.

— Почему? Что случилось? Тебе же жить негде!

— Это только мои проблемы.

— Аврора, в чём дело? — Иван встал посреди дверного проёма, загораживая путь.

— Ты был со мной нечестен. Я не могу тебе доверять.

— Когда это я был с тобой нечестным?

— С меня хватит! Мне надоели эти подковёрные игры, скрытые смыслы, двойное, тройное дно! Можешь и дальше плести свои интриги, а меня оставь в покое!

Выдержке Иван настал конец. Отношения с Морозовой и до этого не были тёплыми и доверительными, а теперь Белла смотрит на него как на врага народа. Аврора отчасти права, да Иван был с ней нечестен и может быть со временем смог бы объясниться, но Нестерова и слушать его не собиралась. Как известно, аутисты очень упрямы, и их практически невозможно заставить делать то, что они не хотят, что в равной степени казалось и варёного лука, и человека, с которым они решили порвать.

— Ты никуда не пойдёшь! — и повалил на диван, заломив руки. Аврора не ожидала такой эмоциональной вспышки от обычно сдержанного человека, потому она не пыталась ударить, лишь вырывалась из хватки, испуганно голося: «Иван, не надо!», «Иван, мне страшно!», «Иван, прекрати!». Но беспомощный страх лишь подстегнул противника, Румянцев впился в шею, оставляя болезненные засосы.

Сбоку прилетел сильный удар по скуле, от чего Румянцев полетел на пол. Он мгновенно вскочил на ноги, и увидел скелет, стоящий во весь рост, который тут же ощерился при попытке приблизиться к нему. Иван инстинктивно сделал шаг назад.

— Ты тоже его видишь?

***

Депрессивная картина открылась перед глазами Андрея, когда он переступил порог отделения. В коридоре койки стояли штабелями, загораживая и без того узкий проход, больше напоминая военный госпиталь в самый разгар боевых действий. Самойлов, двигаясь боком, направился к посту. Узнав, где лежит его дочь, он направился в палату.

Юлия лежала на спине, равнодушно глядя в потолок, в её нос были вставлены кислородные трубки. Над её головой шипел кислородный аппарат. Тёмно-каштановые волосы, обычно собранные в замысловатую причёску, теперь в беспорядке раскиданы по всей подушке. При виде своего отца она не изъявила радости или злости что несомненно было дурным признаком, говорящим о тяжести состояния. Андрей был бы рад, даже если бы она послала его на мужской половой орган.

— Как ты чувствуешь себя?

— Хреново, — ёмко выразилась Юлия.

— Что у тебя?

— Двусторонняя пневмония.

— Тебе хоть немного лучше от лечения?

— Нет.

— Давай я договорюсь о переводе в областную больницу.

— Не надо.

Юлия наконец-то повернула голову в сторону Андрей. Во взгляде была усталость… и отчаяние?

— Там хорошая больница и опытные врачи.

— Я сказала не надо! Ничего мне не надо! Убирайся отсюда! — и стала дышать глубоко и часто, как выброшенная рыба. Даже от этого действия была нехватка воздуха.

Когда посреди ординаторской возник огромный мрачный мужчина с убийственным выражением лица, врачи как-то съёжились и пытались спрятаться за экранами компьютеров.

— Кто лечащий врач Самойловой?

Один из врачей явно выдохнул от облегчения и, схватив с собой фонендоскоп и тонометр, перепёлкой выскочил в коридор.

— А вы кто ей будете? — спросила одна из врачей.

— Андрей Самойлов, её отец.

— Ну что ж, господин Самойлов, у вашей дочери двусторонняя пневмония. Учитывая объём поражения лёгочной ткани, у неё имеется дыхательная недостаточность, но мы делаем всё…

— Ни хрена вы делаете! — рявкнул мужчина, — ей не становится лучше!

— Она получает несколько видов антибиотиков и увлажнённый кислород, но пневмония — не ОРВИ, так просто не лечится.

— Дайте мне историю болезни. Я тоже врач!

— Какой специальности, позвольте узнать?

— Психиатр.

— Раз вы работаете врачом, то должны понимать, что мы не можем дать историю болезни. Это медицинская тайна.

Краем глаза Андрей заметил папку с номером палаты. Мгновенным движением он схватил папку и отыскал историю болезни Юлии. Врач тщетно пыталась вырвать документы, но что сделает против Самойлова женщина ростом метр шестьдесят?

«…сатурация 78%, на кислороде — 95%…»

«…участки консолидации по типу «матового стекла».

Анализ крови на ВИЧ — красная печать на бумаге «задержано в иммуноблоте».

«Задержано в иммуноблоте».

Самойлов встал как истукан, и врачу, наконец, удалось выхватить папку. На фоне раздавались гневные крики с угрозами вызвать охрану, но Андрей отключился от реальности.

Потому что отметка «задержано в иммуноблоте» значило, что у Юлии обнаружили антитела к ВИЧ.

***

— Вижу. И чувствую, — Иван потёр ушибленное место, — у тебя хорошо поставлен удар.

— Поработаешь с буйными алкашами — и не такому научишься. Шучу, — Нестерова вскочила на диване, — так ты не собираешься вызывать спецбригаду?

— Спецбригада нужна нам обоим, если в науке существуют случаи синхронных галлюцинаций.

Иван уже невозмутимо смотрел на Потенциал, который мог напугать только по принципу дешёвых ужастиков «Скелеты — это страшно», где нервные барышни падали в обморок, завидев истинное содержимое богатого внутреннего мира. Румянцев, как медик, к скелетам относился спокойно и даже отметил анатомическую точность Потенциала. Только он стоял в угрожающей позе.

— Он тебя слушается?

— Не понял?

— У него нет своей воли?

— Нет, он делает только то, что я прикажу.

Иван взял Потенциал за руку. На ощупь был… как кости. Скелет грозно скалился, но не пытался напасть — значит и в самом деле не имеет своей воли.

— Эй, я чувствую прикосновение к своей руке, — Аврора встряхнула ладонью, пытаясь убрать ощущение.

— Все манипуляции со Потенциалом передаются его владельцу. В том числе и повреждения, — Иван ткнул пальцем по ребру. Аврора ойкнула, потирая грудь.

— Полегче! — прошипела Нестерова, — так это называется Потенциал?

— А ты не знала?

— Нет. Я сначала думала, что я сошла с ума, но больно странная галлюцинация, которая полностью подчиняется моей воле. К тому же других признаков психических болезней у меня не было. Тогда я решила, что это аномалия, не объяснимая современной наукой. Насекомые видят ультрафиолетовое излучение, рептилии — инфракрасное.

— А ты что видишь?

— У меня рентгеновское зрение, как у Супермена. Я могу видеть сквозь стены, если они не покрыты свинцом или баритовой штукатуркой. [2]

Аврора взглянула с подозрением:

— Почему ты видишь мой Потенциал? Я как-то пыталась продемонстрировать его, но никто не видел.

Иван замер посреди комнаты. «Ты был со мной нечестен!» — звучало в ушах.

— Потому что… у меня тоже есть Потенциал.

— А что он может?

Иван взял в руки листок бумаги и превратил в несколько голубых бабочек

— У тебя… красивый Потенциал, — Аврора любовалась бабочкой, сидящей на пальце — это же морфо анаксибия?

Бабочки вспорхнули и стайкой расселись на скелете.

— Откуда ты знаешь?

— Я изучала биологию.

— А как ты назвала Потенциал.

— X-ray.

— Как оригинально, однако. Я думаю, ему бы больше подошло название Skillet.

— Мне нравятся некоторые песни этой группы, но я не настолько по ней фанатею, чтобы в честь неё называть мой Потенциал.

***

В своё время Самойлов не стал корчить лицемерного ханжу, который делает вид, что люди не занимаются сексом и объяснил дочери, что такое презервативы и как ими пользоваться.

— Если будет настаивать без резинки — посылай его на хрен. Потому что, когда подцепишь заразу или залетишь — проблемы разгребать тебе и только тебе. Если всё-таки залетела и понимаешь, что ещё не готова становиться матерью — делай аборт и посылай на хрен тех, кто будет отговаривать. Поверь, таких людей будет очень много.

— Может, тебя послать на хрен, папочка? — Юлия склонила голову, заглядывая в глаза на манер гопника, — с чего ты сейчас озаботился моим воспитанием?

— (Зацензурено), дочка, — Андрей провёл рукой по лицу, — прошлое уже не исправить, потому может сейчас постараешься не похерить своё будущее?

Не пошла наука впрок.

Не пошла.

Снявши голову, по волосам не плачут. Нет смысла гадать, кто и когда налажал. Сейчас имело значение лишь то, что у Юлии тяжёлая пневмония и её лёгкие не в состоянии поддерживать необходимый уровень кислорода.

Звонок в тишине.

— Чего тебе надо, мама?! — прорычал мужчина и тут же осёкся, что Софья плачет.

— А-Андрей.

— Мама, что случилось? Мама, не плачь, пожалуйста. Мама, дыши глубоко. Вот так. Скажи мне пожалуйста, что случилось.

— Анатолий подаёт на развод.

— Почему?

— Он сказал, что больше не видит смысла в нашем браке.

Андрей сжимает телефон так, что экран едва не трескается. Анатолий Самойлов, джазовый музыкант, присутствовал в жизни Андрея лишь номинально, постоянно пропадая на концертах. Его сын не без оснований подозревал, что отец не только играл на концертах, но вёл вполне такой разгульный образ жизни, а Софья Самойлова, добрая, но из песни слов не выкинешь, глуповатая женщина была лишь прикрытием. Чтобы всё было как у людей — учиться, работать, жениться, родить ребёнка.

Чтобы всё было как у людей. Выучился на врача, устроился в психушку, женился, породил дочь. Итого: Андрей разведён, а Юлия ВИЧ-инфицирована и находится на грани жизни и смерти.

Андрей — сжатые до боли зубы.

Андрей — напряжённые мышцы.

— Мама, ты ни в чём не виновата. Ты самый замечательный человек на свете, а мой отец мерзавец, который тебя не достоин. Не стоит из-за него убиваться. Ничего сегодня не делай, посмотри какой-нибудь фильм, прими тёплую ванну.

***

Брунгильда взревела как раненый слон, когда обнаружила, что сделали с содержимым аптечного склада. На её крики прибежали начмед и заведующий буйного отделения.

— Ах ты (зацензурено)! — заверещала начмед и потом грязно выругалась. Морозова не была согласна с формой выражения эмоций, но солидарна с сутью. Мелкие осколки ампул были раскиданы по всему полу, словно кто-то не просто уронил их, но ещё и от души потоптался ногами. Белая россыпь таблеток перемешана с осколками и, естественно, были не годны для употребления.

— Это вредительство! Это диверсия! За это расстреливать надо! Нет, заставить сожрать всё это вместе со стеклом!!!

— Я вызову полицию, — сказала Морозова, — когда будет следующая партия?

Начмед — тот самый хомяк-убийца, резким движением поправила очки.

— Я попрошу главврача как можно быстрее провести закупку, но это всё равно будет не быстро. Минимальный срок — несколько недель.

— Но сейчас осень и скоро будет наплыв больных, а у нас лекарства на исходе… Нам просто нечем будет снимать острые состояния. Это всё равно что пульмонология без антибиотиков или кардиология без гипотензивных, — Морозова прикинула размеры (зацензурено), который их ожидает и похолодела, хотя она была не из трусливых.

— Да знаю я! Но лекарств нет и не будет в ближайшее время. Значит придётся оставшееся препараты поберечь на экстренные случаи, а всех остальных просить покупать.

— Покупать?! Это немыслимо! Родственники и так нас за фашистов держат и привозят только тогда, когда больной уже по потолку бегает, а мы ещё и будем просить покупать лекарства? Нас завалят жалобами!

— Белла Александровна, у нас нет другого выхода.

Раздражающий трезвон стационарного телефона теперь звучал как похоронный звон — поступил больной. Как на подбор — все проблемные. Если двигательная активность — то выраженное психомоторное возбуждение. Будучи в обострении, пациент зачастую демонстрирует нечеловеческую силу и выносливость. Кажется, он попросту не задумывается, что ему что-то не по силам, что он способен испытывать боль или уставать. В результате старушка-одуванчик вполне способна запросто спустить вас с лестницы, а тщедушный олигофрен может дать деру от служителей Фемиды с двумя чугунными крышками от люков в каждой руке (металлолом ведь!). Если галлюцинации, то не сравнительно безобидные в виде говорящих животных, а императивного характера, с гомицидными или суицидными тенденциями. В переводе с врачебного на русский — голоса приказывают больному совершить самоубийство или убить своих детей, родителей, соседей. Если психоз, то тяжеленный, не поддающийся даже комбинации нескольких нейролептиков. Болезнь — такая штука, она не всегда интересуется нашим мнением относительно того, как себя вести и каким лекарствам поддаваться. Более того, у неё десяток фиг в карманах и полтонны нездорового сарказма наготове.

Запасы лекарств стремительно таяли. Пятиминутки в ординаторской напоминали военный совет. Каждый день медсестра подсчитывала ампулы и таблетки, и говорила врачам, сколько их осталось, а психиатры решали, на кого их потратить.

— Попов не купит стелазин, а родственников у него нет, — отчитывался Николай.

— Но его и так шесть больных получает! Такими темпами скоро у нас ничего не останется, — возразила Брунгильда.

— Я купил стелазин, — психиатр выложил на стол пачку, — берите и дайте больному.

— Боже, какое благородство, — нервно хихикает Селезнев, — теперь на свои деньги лекарства покупаем? Давай работать за бесплатно, чего уж мелочиться!

— Я лучше куплю стелазин, чем буду отлавливать Попова по всему отделению.

Работа превратилась в цикличный онейроидный кошмар. Подобные галлюцинации представляли собой мир, в котором нельзя комфортно существовать (то есть вообще никак нельзя, по большому счёту), потому что он мгновенно подстраивается под каждую мысль назло тебе так, чтобы причинить максимум боли, унижения, отчаяния в каждом новом «сеттинге». Упасть на кровать, уснуть мёртвым сном, проснуться и пожалеть, что не сдох. Прийти на работу и разбираться с бесконечными происшествиями по типу «не понос, то золотуха», которые сыпались как из рога изобилия. Кроме возни с больными приходилось иметь дело с недовольными родственниками, которых просили покупать лекарства. Некоторые категорически отказывались это делать, и врачам по примеру Николая приходилось покупать препараты за свой счёт. К тому же врач УЗИ уволился, и обследовать больных стало ещё проблематичнее, потому что теперь их надо было возить в соседнюю больницу, а далеко не все больные были «выездными». Кроме того, врач из той больницы и без того был загружен, потому установил лимит исследований, которые он может сделать. Насколько было плохо без УЗИ, врачи узнали, когда у одного больного заболел живот. Самойлов прописал ему омепразол, но от омепразола ему не стало лучше, напротив — под вечер больной лежал в позе эмбриона, скорчившись от боли. Пришлось в экстренном порядке машиной скорой помощью отправлять в хирургическое отделение, где выяснялось, что у него был некроз поджелудочной железы.

Задержаться допоздна. Уйти домой затемно. Психиатры щеголяли тёмными кругами под глазами, как у панды. Даже обычно весёлый Цепов приуныл, а его шутки всё больше тяготели к «убивать всех человеков».

— Придётся переехать жить сюда.

— Вы нужны мне психически здоровыми, так что ночевать будете дома и только дома, — возразила Морозова.

Кроме того у Ивана были занятия со студентами, проводить которые он не успевал чисто физически. Он пытался попросить кафедру освободить его от них, но там выразились однозначно — либо успевай как хочешь, либо увольняйся с работы.

***

Аврора молча ставит на стол разогретый ужин.

— Ты похож на Эдварда Нортона из «Бойцовского клуба», — говорит он Ивану.

— Думаю, после ночных дежурств в травматологии ты тоже выглядела не лучше.

— Пожалуйста, не напоминай.

«…опять привезли алкаша с резаными ранами на руках и ногах. Нестерова весь день провела в операционной, потом несколько часов он делала записи в истории болезней и прилегла пятнадцать минут назад. В дверях мнётся молодой интерн — хрупкая девушка. Она боится больного.

«Какого (зацензурено) ты тогда пошла на травматолога? Думала, что тут розами усыпано?» — Аврора хочет спросить, но молчит и покорно идёт в приёмный покой. Не бросать же девушку ростом полтора метра и весом пятьдесят кило на растерзание злодею. Алкаш орёт, матерится и грозится всех порешить. Аврора в ответ выдаёт длинную тираду, где в красках расписывает что она ему отрежет и куда пришьёт, а куда засунет, если тот не заткнётся и не будет вести себя смирно и цензурными словами были только междометия.

Первое, чему ты учишься в травматологии — это заковыристо материться, что даже бывалые вояки присвистывают с уважением. Быдло не понимает вежливого обращения, оно понимает только угрозы и мат.

Буйный молодец вроде успокоился, и интерн, наконец, смогла приступить к первичной хирургической обработке ран.

— Я бы без обезболивающего зашивал, чтобы неповадно было — комментирует Аврора.

— Наживую?!

— Да, наживую. А какой смысл хоть так иголкой тыкать, хоть так. К тому же мне жалко тратить лидокаин на такое отребье.

Нестерова всё-таки остаётся рядом — вдруг опять полезет в драку. Когда она говорила Иван, что ей приходилось успокаивать агрессивных алкашей, она на самом деле не шутила — ей приходилось пускать в ход кулаки. Наконец-то пьяного переводят в отделение, и Аврора возвращается в дежурку.

— Аврора Яковлевна! — через полчаса.

Открытый перелом бедренной кости со смещением. Осколки костей торчат из ушибленной раны. Больной ни на что не реагирует, низкое артериальное давление. Инструменты, больше похожий на пыточный набор средневекового палача — пилы, молотки, остеотомы, распаторы, металлические штифты. Интерн ей ассистирует.

— Аврора Яковлевна!

Больной стало плохо. На ленте ЭКГ — фибрилляция желудочков. Вызов дежурного кардиолога, перевод в реанимацию. «Умеешь писать переводной эпикриз?».

— Аврора Яковлевна!

Приёмный покой — бомж с травмой грудной клетки. Нестерова распоряжается сделать рентген. На снимке — переломы рёбер без смещения. Но кроме этого…

— Я не возьму в отделение больного с туберкулёзом лёгких!

Терапевт возмущается, говорит, что не будет лечить больного с травмой у себя. И вообще у него не туберкулёз лёгких, а пневмония, а пневмонию можно лечить и в травматологии. Изолятора для инфекционных больных нет? Да пусть в коридоре лежит, ширмочкой прикройте, делов-то. А если все-таки в мокроте найдут палочку? Переведёте в тубдиспансер, это же элементарно! Ничего, что в отделении оперированные больные, которые будут подвергаться риску заражения?

Нестерова угрожает позвонить начмеду, и терапевт нехотя госпитализирует в изолятор. Надо самой в тубдиспансер сходить провериться, может даже пройти химиопрофилактику. Да некогда, некогда…

— Аврора Яковлевна, авто!

Авто на сленге врачей — автотравма, когда привозят фарш из переломанных костей, размозжённых мышц и разорванных внутренних органов и это надо собрать во что-то жизнеспособное. Аврора несётся, сломя голову, в шоковую операционную.

Запах сырого мяса, как на бойне. У операционного стола стояли анестезиолог, хирург с ассистентом, нейрохирург, операционная медсестра.

— Остановка! Все прочь от стола! — анестезиолог достаёт дефибриллятор.

— Разряд! Разряд! Разряд!

Теперь в воздухе пахнет палёным мясом. Аппарат назойливо пищит, выдавая прямую линию.

— Запишите кто-нибудь, что время смерти пять часов сорок семь минут, — устало говорит хирург, стягивая перчатки.

Аврора дописывает свою часть и уходит в дежурную комнату. Головная боль сдавливает череп тисками, а ноги тяжёлые, словно налиты свинцом. Ради этого она корпела над учебниками, резала трупы в анатомическом кружке, часами тренировалась вязать узлы, пока пальцы не сводило судорогой, унижалась перед врачами, чтобы позволили хоть швы наложить? Ради того, чтобы задерживаться на работе допоздна и убиваться на ночных дежурствах, когда именно в это время привозят отборную жесть? Ради того, чтобы оказывать помощь агрессивным пьяницам, которые то и дело норовят почесать о тебя кулаки? Да и так называемые цивилы ничем не лучше — не так посмотрел, не то сказал, посмел задержаться в операционной и не прибежать на первый зов его величества — и получи скандал, а то и бегают жаловаться начальству.

Нестерова делает работу хорошо, но ненавидит её. Нестерова желает всем больным мучительной смерти.

«У меня болит голова».

У Авроры постоянно болит голова, она каждый день пьёт обезболивающие. А также кофе литрами.

«Когда мне уже отдадут выписку?! Сколько можно ждать?!».

Когда она закончит писать посмертный эпикриз и отправит историю болезни на вскрытие, направления на продления больничного, предоперационный осмотр, вызовы в палату…

«Почему вы так грубо разговаривали с моей мамой?!».

Потому что у неё полные палаты больных и ещё в коридоре лежат, и ей некогда отвечать на сотню вопросов.

Аврора сползает по стенке и плачет навзрыд…».

***

— Аврора, у меня будет просьба.

— Да?

— Ты не мог бы провести занятия у студентов?

— Я не совсем понимаю, что ты хочешь. Какие занятия?

— По психиатрии.

— Нет… Нет, нет, ни за что! — Аврора в волнении размахивает руками.

— Пожалуйста, Аврора, я вообще ничего не успеваю, а без студентов не видать мне кандидатской как своих ушей.

— Но я не могу. Я могу учить травматологии, рентгенологии, на худой конец пропедевтике внутренних болезней, но никак не психиатрии! Это вообще не моя специальность!

— Ой, хоспаде, можно подумать, на других кафедрах прям профессора проводят. C нами чуть ли не санитары занимались, забыла?

— Я не понимаю, ради чего ты стараешься? Какую цель ты преследуешь?

Иван опустил чашку со стуком и встал во весь рост.

— Тебя устраивает положение дел в медицине?

— Допустим, нет.

— Медицина превратилась в бизнес. Власть имущие наживаются на лечении, вытягивая из обычных врачей все соки. Я хочу изменить положение дел.

Нестерова потягивает чай из своей кружки:

— Флаг тебе в руки и барабан на шею.

— Да, ты умеешь подбодрить.

— Я не говорю, что это плохое дело. Затея, безусловно, блестящая, но как ты собрался это провернуть?

— Рим не один день строился.

Аврора вздыхает:

— А я просто буду описывать рентгеновские снимки.

— Такие люди как ты тоже нужны.

— Только ты забыл один момент — у меня туберкулёз лёгких. Я могу быть опасна для людей с ослабленным иммунитетом.

— Нет у тебя туберкулёза.

— В смысле?

— Я его вылечил.

— Ты врёшь!

— Если не веришь, можешь сделать рентген в частной клинике и убедиться, что лёгкие чистые.

Аврора начала ходить взад-вперёд.

— Но даже если ты сделал это при помощи Потенциала, то как я этого не заметила? У меня был поражён целый сегмент.

— Да ты прав — лечение довольно болезненное. Но я добавил в твой чай снотворное.

— ЧТО?! Как ты посмел?! Иван, (зацензурено), ну это же полный (зацензурено)!

Психиатр был невозмутим:

— Я же не знал, что у тебя есть Потенциал. А как бы я тебе объяснил, что это работа Born with Nothing, Die with Everything?

Аврора хихикает:

— Только не говори, что воспользовался моим беспомощным положением.

Иван выразительно молчит.

— Всё, у меня закончились слова, в том числе и матерные!

— И в благодарность за крышу над головой и лечение я прошу тебя об услуге — провести занятия у студентов.

— Иван, да я как посмотрю, ты тот ещё нахал.

Румянцев усмехается:

— Не без этого, разумеется,

— Ладно, я попробую поучить твоих гавриков психиатрии. Но только без демонстрации больных — у меня и со здоровыми не особо получается общаться.

***

За столом преподавателя сидела молодая девушка в зелёном хирургическом костюме. Студенты оробели, увидев её суровый взгляд, и даже легкомысленные серьги в виде клубничек не смягчили её облик. А когда она начала вести занятия — юные лоботрясы собрались умолять Румянцева вернуться. И проблема не в том, что Нестерова была плохим преподавателем. Если аутист задастся целью изучить какую-нибудь тему, он будет знать её до мельчайших подробностей. А потом этими подробностями насиловать мозг незадачливых слушателей. Потому она исправно мучила студентов конфабуляциями и псевдореминсценциями, спрашивала, чем отличается онейроидная от люцидной кататонии, что такое мусситирующий делирий.

— Что такое гиперестезия? — с упорством инквизитора, решившего добиться признания в занятиях колдовством, спрашивала Аврора.

Студенты бледнели, краснели, прятали взгляд, шуршали тетрадками и конспектами.

— Ну… это… повышенная чувствительность.

— Окей, я не люблю музыку, долбящую из колонок. У меня гиперестезия?

— Нет…

Нестерова вздыхает про себя — есть у неё гиперестезия, и ещё какая. Естественно, она этим хвастаться не собирается.

— При действии обычных или даже слабых раздражителей ощущения возникают яркие, вплоть до дискомфорта и даже болезненности. По тому, какие органы чувств задействованы, выделяют гиперестезию оптическую, акустическую, вкусовую, обонятельную и тактильную или гиперестезию кожного чувства. Соответственно, первым в глаза фонариком не светить, на вторых не кричать, третьим и четвертым не давать чеснока, пятых не щекотать. И не перепутать!

У Авроры акустическая и тактильная гиперестезия. Потому она и вела занятия в хирургическом костюме, что в халате ему было неудобно, хотя Румянцев пытался возражать насчёт её внешнего вида.

— Хорошо, как называется антипод гиперестезии? — а сам задумалась, знают ли студенты слово «антипод».

— Гипестезия…

— Молодец! А можно расшифровать?

— Пониженная чувствительность…

— Гениально. Если с чем и можно сравнить, то с сексом в гидрокостюме: непонятен смысл всех этих физических упражнений…

Последняя фраза произносится монотонным голосом, и до студентов не сразу доходит, что препод только что пошутил. Открывается дверь, и в комнате появляется больной.

— Что вам надо? — раздражённо осведомляется Аврора.

— Вы ведь доктор?

— Да я доктор, но я не… — Нестерова осекается, поняв, что едва не выдала себя, — не работаю здесь. Я только преподаю у студентов.

— Доктор помогите мне, пожалуйста. Голоса в моей голове говорят, чтобы я убил врачей и медсестёр, но я не хочу это делать.

Студенты захихикали, за что получили грозное шиканье.

— Это пример слуховых галлюцинаций императивного характера, они, кстати, самые опасные потому что…

— Голоса могут приказать причинить вред себе или убить себя, или кого-то другого, — ответила студентка.

— Да всё правильно. Молодец, что вы не слушаетесь их, — Нестерова обращается к больному, — давайте сходим к лечащему врачу и попросим таблетки от голосов.

***

И снова звонок. Андрей против своей воли дёргается — в последнее время незамысловатый рингтон означает лишь плохие вести.

— Мама?

— Андрюша, сыночек.

Голос мамы звучит хрипло и надтреснуто, как испорченный инструмент. Случилось что-то очень плохое.

— Папа…

— Что с дедом?

— Папа… попал в больницу с инсультом… — каждое предложение сопровождалось всхлипом.

— Мама не молчи! Что с дедом?

— У него обширное кровоизлияние…

Всхлип.

— Врачи не смогли спасти…

Всхлип.

— Он умер сегодня утром.

Иосиф Грачев. Шумный как трёхлетний гиперактивный ребёнок, неуёмный, как больной биполярным расстройством в маниакальной фазе, что только депрессивная фаза всё никак не хочет наступать. Иосиф Грачев выбешивал Андрея до стиснутых кулаков, до сжатых зубов. От старости он оглох и почти ослеп, был серьёзно болен.

Почему так больно?

Андрей роняет телефон. Экран смартфона разлетается на мелкие осколки.

— Доктор Самойлов!

В дверях стоит незнакомая девушка в зелёном хирургическом костюме, который держала под руку больного.

— Стой здесь и никуда не уходи! — говорит та больному и входит в комнату.

Псих жалобно скулит:

— Может не надо?

— Надо! — не терпящим возражения тоном отвечает Нестерова и решительно подходит к Андрею.

— Чего тебе надо?! — рычит Андрей. От подобного голоса даже у заядлых хулиганов начинали дрожать поджилки, но странная девушка и не думает отступать.

— У больного галлюцинации императивного характера и…

Андрей хватает Нестерову за грудки и припечатывает его к стенке. Псих визжит от ужаса и убегает прочь.

— Так это тебе надо?!

— Ему надо подкорректировать лечение, он опасен для окружающих.

Андрей ударяет по стене кулаком рядом с головой, отчего разлетается штукатурка. Аврора висит над полом, удерживаемая одной рукой.

Из неоткуда возникает X-ray и кусает за нос. Самойлов коротко вскрикивает и отпускает Нестерова. Тот пытается унести ноги, но разве можно убежать от Face Fisted, который движется со скоростью триста метров в секунду? Потенциал сбивает его с ног. Аврора переворачивается на спину и закрывает голову руками, но не кричит. Face Fisted заносит кулаки…

— Андрей, какого (зацензурено) ты творишь?!

В ординаторской стояли Яковлев и Румянцев. Рядом наготове висели Between Angels and Insects и Born with Nothing, Die with Everything…

***

— Нестерова с тобой всё в порядке?! — врачи одновременно подбежали к лежащему.

— Со мной ничего страшного, а вот с ним точно не всё в порядке, — Аврора встаёт на ноги.

— Андрей Анатольевич, как прикажете это понимать?!

Как заткнуть пустоту, затыкающую пустоту? Как втиснуть ничто во всё это дерьмо? Как проскочить в уже исчезнувший мир? Все пропало, осталась только последняя отчаянная попытка крепче ухватиться. Вернуться в минувшее Уверяю тебя. Худшее уже произошло.

Я смотрю вокруг. Жалкие внутренности и зародыши-выкидыши, засоряющие аккуратные сточные канавы. Вот этот, например, похож на сердце. Он пульсирует. Начинает двигаться на четырёх коротких ножках. Вид у него отвратительный и гротескный. Похожий на собаку сгусток сырой красной плоти, он ещё жив. Глупый освежеванный зародыш-пёс всё ещё цепляется за жизнь. А ведь он просит меня только о том, чтобы я позволил ему любить себя. А может, даже и этого не хочет.

Изумлённое сердце, любящее нелюбимое сердце, сердце бессердечного мира, безумное сердце умирающего мира.

— Постойте! — Аврора машет рукой. Морозова и Иван замирают.

— Доктор Самойлов, вы устали… вы находитесь на грани… я чувствую вашу боль, и она сильна.

Нестерова встала напротив Андрея.

— Аутист способен к эмпатии?! — недоумевает Максим.

— У людей с синдромом Аспергера на самом деле очень развитая эмпатия. Но они её практически не контролируют и чужие эмоции захлёстывают их с головой.

Осколки смартфона хрустят под ногами.

Толща воды давит на грудь многотонной плитой. Нечем дышать. Поверхность воды — казалось, рукой дотянись, но в то же время она недостижима как звезда. Лёгкие горят огнём, кажется, они разорвут грудную клетку, раздробят рёбра на мелкие осколки, чтобы вывернуться наизнанку и всплыть окровавленным пузырём. Мышцы сведены судорогой в последней попытке вытолкнуть тело. Воздух стайкой серебристых пузырьков вырывается изо рта. Неужели конец?

— Я знаю, что это такое.

Шаг вперёд.

— Я через это проходил.

Шаг вперёд.

— Вам нужна помощь, доктор Самойлов.

Аврора обнимает Андрей. Мужчина стоит неподвижно, никак не реагируя.

В воздухе возникает скелет. Он тянет к нему руки. Уже ничего не страшно — если это смерть, то пусть забирает его. Потому что жизнь — это боль, и ничего кроме боли не осталось. Но ходячее воплощение смерти обхватывает костлявыми руками. Стены становятся прозрачными, и он видит всё, как сверкают металлические спицы аппаратов для скелетного вытяжения, как движутся грудные клетки в такт дыханию, как сокращаются сердца.

Андрей вдруг стискивает Нестерову в медвежьих объятиях. Иван и Владимир тревожно вскрикивают. Нестерова смотрит в глаза, хотя не выносит зрительного контакта. Хотя рёбра готовы затрещать, она не подаёт виду.

По неподвижному лицу Андрей текут слёзы.

***

— Начмед сказала верно — это вредительство, — отмечает Морозова.

— Но кто же тогда мог пойти на это? Доступ к ключам только у среднего медперсонала!

— Мы со здешними медсёстрами прошли огонь, воду и медные трубы, — говорит Андрей, — кроме того, без лекарств пациенты будут представлять опасность. Так что уничтожать препараты — самому себе вредить.

— Тогда надо искать среди людей, которые не работают с больными, — лениво тянет Селезнев.

— Что касаемо Мельникова, если это работа Потенциала, то мы можем искать хоть до дождичка в четверг, — говорит Николай, — владельцем Потенциала может оказаться кто угодно, даже пациент.

— Если это больной, это должен быть психически стабильный человек, у которого случилось временное помрачение сознания, — заявляет Нестерова.

— С чего ты решил?

— А вы представьте шизофреника в галлюцинозе и он видит перед собой это, — рядом с Авророй возникает скелет, который скалится во весь рот, — как отреагирует больной и что с ним сделает?

— Попытается напасть, а учитывая, что все повреждения Потенциала передаются носителю… — говорит Румянцев.

— Или может приказать Потенциалу убить себя. Или Потенциал выйти из-под контроля и убить владельца, — Нестерова продолжает мысль.

— Сомневаюсь — возражает Самойлов, — когда у меня появился Потенциал, я подумал, что одержим злым духом. Но Face Fisted не пытался на меня напасть, напротив — защитил меня, когда я пытался выстрелить себе в голову.

— Как тебя с такими наклонностями взяли психиатром… — комментирует Селезнев.

— Хоть мысль и нестандартная, но имеет право быть. Но если мы кого-то заподозрили, то как заставим признаться? — присоединился Цепов.

— У меня есть Потенциал A Place for My Head. Я смогу прочитать человека как книгу и мне даже его согласие не потребуется.

— Только не говори, что ты применял его на больных! — шипит Морозова.

— Ну применял. И что ты мне сделаешь?

— У нас нет времени пикироваться. Но учти, как закончим расследование, я ещё поговорю на эту тему.

Селезнев томно повернул голову с видом хулигана, которого в очередной раз вызывают к директору. «Опять эти нравоучения».

— Что, если дверь на склад тоже открыли при помощи Потенциала? — предположил Цепов.

— Сомнительно. Психиатрическая больница может и не военный объект, но здесь не позволят шастать посторонним. Это кто-то из сотрудников. Из бухгалтерии или отдела кадров, — возражает Морозова.

— Нам всё равно понадобится помощь со стороны. Даже если что-то и выясним, мы не сможем проверить звонки, счета, круг общения, чтобы выйти на заказчика… — говорит Иван.

— Это прерогатива полиции. Я свяжусь с Прохоровым, он там работает, заодно и скажу, что его отец умер.

— Его… отец? — переспросил Нестерова.

— Да, у деда был внебрачный сын.

— Тогда давайте я своих гавриков по домам отправлю, пока они кабинет не разнесли, потом посмотрю истории болезни и составлю список подозреваемых, — Аврора направился к дверям.

— Каких ещё гавриков? — Морозова подозрительно прищурилась.

— Э-э-э, не надо на меня так смотреть! У меня нет галлюцинаций. Гавриками я студентов называю, но по правде говоря, они меня бесят своей тупизной. Ну я пошла, — Нестерова закрывает за собой дверь.

— Румянцев, ты хочешь сказать, что она вместо тебя ведёт пары по психиатрии?

Тишину в воздухе можно было нарезать ножом.

— Твою мать, Румянцев, чего ещё я о тебе не знаю?!

***

Иосиф Грачев был похоронен дважды. В первый раз это произошло после смертельной битвы с бандой, когда оказалось, что Иосиф не убит, а серьёзно ранен. Он долго восстанавливался в больнице, а Маргарита Грачева забыла отправить телеграмму родственникам, и те похоронили его. Иосиф потом шутил, что ему удалось обмануть смерть, и теперь она долго за ним не придёт.

Теперь всё было по-настоящему. Погода плевала на планы людей — день был возмутительно солнечный. Хотя, может быть, Иосифа такой расклад устроил бы больше — он не любил унылости. Маргарита Грачева и Софья Грачева — пока всё ещё Самойлова, но скоро перестанет ей быть, — стояли в траурных нарядах, обнявшись. Поодаль находился Всеволод в чёрном костюме, без своего помпадура. Мимика была скупой, а из глаз не пролилось ни слезинки. Мать Всеволода решили не звать — жизнь человека, даровавшего ей сына уже давным-давно прошла мимо неё, и вряд ли законная вдова будет рада видеть любовницу своего мужа. Неожиданным гостем на похоронах стал Иван Румянцев. Тот стоял с приличным к случаю печальным выражением лица.

— А почему Юлии нет? — спрашивает Софья.

— У дочери тяжёлая пневмония, она не может дышать без кислорода.

— Боже, Андрей, почему ты раньше не сказал?!

Тело искалеченное, изорванное в куски, стёртое в порошок, израненные конечности, потерянное сердце, перемолотые кости, тошнота в клубах пыли. Желание выблевать лёгкие. Повсюду кровь, куски плоти, мышцы, кости — осатанелые, обезумевшие. Снаружи всё спокойно, тихо как всегда. Сон. Смерть. Выгляжу нормально.

— Не хотел грузить, тебе и так несладко приходится.

На следующий день после похорон мама должна была поехать на судебное заседание. Для мерзавца-папаши даже смерть тестя не стала уважительной причиной, чтобы отложить развод.

— И ты решил тащить всё на себе? Андрей, так нельзя!

«Вам нужна помощь, доктор Самойлов».

***

Софья осталась в доме Маргарита Грачева, чтобы поддерживать её, но она старалась навещать Юлия в больнице. У младшей Самойлов снизилась температура, но оксигенация по-прежнему падала без увлажнённого кислорода.

— Я знаю, что у Юлии пневмоцистная пневмония, — говорит Иван.

— Откуда?

— Я случайно узнал — Нестерова консультировал по поводу её томограммы. Она самым первым заподозрил ВИЧ-инфекцию.

— Умная девушка, однако.

— Я могу вылечить пневмонию.

Андрей бросает тяжёлый взгляд.

— От вируса я не излечу, но смогу восстановить лёгкие.

— И как же ты вылечишь? Наложением рук, как Иисус Христос?

— У Нестеровой был туберкулёз лёгких. Он выглядел немногим лучше Юлии — не задыхалась, но у неё не снижалась температура, не вставала от слабости и почти ничего не ела.

— С какой стати ты решил помочь ей? Она тебя подставила, да и я тебя чуть не ухайдокал.

— Потому что вы хороший человек.

Нестерова просмотрела все истории болезней и выписал фамилии больных, которые до поступления не страдали психическим расстройствами. Одним из подозреваемых оказался студент психологического факультета, у которого был гнойный плеврит и поступил в больницу с лихорадочным делирием. Кроме того, он лежал в одной палате с покойным Мельников. Селезнев прочитал его при помощи A Place for My Head — и у него действительно оказался Потенциал, вызывающий чувство вины, который и вынудил шизофреника повеситься в палате. Кроме того, Прохоров проверил всех сотрудников и узнал, что на счёт секретаря из отдела кадров поступила крупная сумма денег, источник которых вроде выглядит легальным, но наводит на определённые мысли.

Когда выписали Юлию, Самойлов и Прохоров оставили её на попечении у Софьи и отправились в дом психиатра.

— Иван — настоящий кудесник! Даже я так не могу!

— Да, он поставил мою дочь на ноги… — будто бы нехотя признал Самойлов и открыл дверь холодильника. За всеми заботами он забросил готовку, питаясь подножным кормом, потому решил перетрясти холодильник, чтобы выкинуть испорченные продукты.

— Скажите мне, Андрей Анатольевич…

— Можно Андрей, ты уже давно не школьник, вон даже сыном обзавёлся.

— Ладно, Андрей, но я всё равно должен задать этот вопрос. У тебя есть враги?

Брокколи пролетела мимо мусорного ведра.

— С чего ты решил, что у меня есть враг?

— Погиб ТВОЙ больной, которого ты лечил много лет, хотя и безуспешно. Выглядит, как предупреждение. И ещё ты не находишь, что слишком много дерьма на тебя свалилось в последнее время? Можно бы было сказать, что пришла беда — отворяй ворота, но вообще-то есть люди, причастные к твоим несчастьям, двое как минимум.

— Если у меня есть враг... То я понятия не имею, кто он и когда я ему перешёл дорожку.

— Не связано ли это с вашей работой? Там хотел человек от тюрьмы откосить, а вы его признали адекватным и отправили его на нары?

— Всеволод, судебно-психиатрическая экспертиза отличается от экспертизы на водительские права, мягко говоря. Это жёсткое порно против мягкой эротики, если переходить на язык наглядных сравнений. К тому же её проводит не один человека, а целая комиссия. Принудительное лечение — вообще не курорт, могу уверить. Как-то один убивец пытался закосить под дурачка. Сначала собрались расколоть, а потом решили, ну раз так настаивает, отправим его в психиатрическую больницу подлечить расшатанные нервы. Он и двух недель не продержался, стал проситься обратно в тюрьму.

— Но у вас была… бурная молодость.

— Это верно, но тогда я решил, что лучше прожить долго и скучно, чем весело и быстро.

— И всё-таки есть ли человек, который может так сильно ненавидеть тебя?

Андрей закуривает сигарету.

— Есть. Но он давным-давно лежит на кладбище.

***

Круги от капель дождя расходятся по поверхности луж. Свинцовые облака заволокли небо. Несмотря на то, что разгар дня, в окнах горит свет.

Мужчина закуривает сигарету на лестничной площадке. Эвелина не выносит запаха сигаретного дыма, потому он не курит в её присутствии. Измождённая девушка спит на диване.

Метастатическая меланома. Один из агрессивных видов рака — быстро метастазирует и практически не поддаётся лечению.

Неоперабельная. Химиорезистентна. Радиорезистентна.

Каждое слово звучит как смертный приговор.

Но современная медицина не стоит на месте, и у них забрезжила надежда. Изобрели таргетный препарат Зелбораф — ингибитор чего-то там, язык сломаешь. Вызывает запрограммированную гибель клеток опухоли, не затрагивая здоровые ткани. На фоне лечения метастазы значительно уменьшились в размерах, а некоторые пропали вовсе. Есть вероятность, что получится выйти в ремиссию.

Было только одно, но — цена препарата. Две тысячи долларов за одну пачку в пятьдесят шесть таблеток не хотите? Сколько уходит на неделю лечения. Кроме того, нужно было принимать не менее дорогой препарат, Котеллик, чтобы лечение было более эффективным.

Не в деньгах счастье, говорите?

— Петя?

Мужчина оборачивается. Эвелина стоит, опираясь о косяк.

— Опять думаешь, где достать деньги?

— Нет, я просто устал.

Ложь. Пётр в долгах, как в шелках, естественно он не может не думать об этом.

— Пётр, пожалуйста, я ценю всё, что ты для меня сделал. Но я не могу смотреть, как ты убиваешься.

Только не это.

— Я устала от анализов, осмотров, больниц. Давай просто проведём оставшееся время вместе.

Эвелина решила сдаться.

— Даже не думай! — рычит мужчина, — ты вылечишься и забудешь этот грёбаный рак как страшный сон. И мы встретим старость сидя в креслах-качалках в окружении детей и внуков.

— Думаешь, после химиотерапии я смогу иметь детей? — на лице девушки скепсис.

— Можно усыновить. Или вовсе прожить без них.

Ему бы эту уверенность, с которой он произносил эту речь. Но должен быть сильным ради Эвелины, внушить уверенность в хорошем исходе. Хотя она не дура и прекрасно понимала, что её жизнь зависит от зелёных хрустящих бумажек, которых нужно очень-очень много.

***

Маленький, тесный бар, провонявший кабаком и пролитым пивом. Из китайских колонок звучал дешёвый шансон. Тарасову не хотелось здесь находиться, а ещё меньше — разговаривать с местными посетителями, которые сидели в тёмном углу. Но всё-таки он пересиливает себя и перешагивает порог.

Два мафиози — про себя Тарасов зовёт «Мордоворот» и «Хитрец». У «Мордоворота» грубые черты лица, словно срисованные с гориллы и умом он явно не блистал. «Хитрец» был чем-то похож на Чарли Чаплина, улыбается, изображает участие, но мимика насквозь фальшивая, и тот видимо даже не пытается играть правдоподобно. Завидев его, они отодвинули стул.

— Я хочу пойти под венец с моей невестой, то есть я бы никогда с вами не связался, если бы это не было так важно.

Пётр старается сохранить достоинство. Это не те люди, перед которыми можно выглядеть жалко. Хотя и он и мафиози прекрасно понимали, что он в патовой ситуации.

— Мы всё прекрасно понимаем, — говорит «Хитрец».

Ложь. Ложью он дышит и питается на завтрак. Плевать он хотел на Петра и его умирающую подружку.

— И раз я хочу жениться, то точно не собираюсь в тюрьму. Вы уверены, что мы сможем выйти сухими из воды? И что никто никогда не догадается о моём участии в этом деле?

— Не волнуйся друг, мы позаботимся о тебе. Просто нам нужно, чтобы ты обеспечил доступ к грузу.

Ложь. Никто ничего не гарантирует и в случае непредвиденных обстоятельств его бросят на произвол судьбы. Эвелина точно бы не одобрила. Не потому что это незаконно — если что-то пойдёт не так, Пётр может оказаться в тюрьме. Тогда он точно не сможет пробыть с ней последние дни, не то что заработать денег.

Тарасов колеблется.

— Слушай, ты хочешь вылечить подружку?

— Нет-нет, конечно вы правы.

— Ты должен устроиться электриком в фонд и втереться в доверие.

«Мордоворот» кладёт перед ним сумку. Тарасов некоторое время смотрит на неё, прежде чем взять себе.

Петр соглашается. Назад пути нет.

***

— Ради чего ты меня оторвал от подготовки к экзаменам?

— Да не переживай ты так, с твоими мозгами поступить — как не фиг делать! — Иосиф небрежно отмахивается.

Парню хочется врезать по этой довольной роже. Дедушка мог устроить беспроблемное поступление, но Самойлов считал это нечестным. Только конкурс на медицинский был просто ошеломляющим, и Андрею надо было напряжённо учиться, чтобы успешно сдать вступительные экзамены.

— Значит так, — Иосиф мигом стал серьёзным, — археологи из фонда нашли каменную маску, возможно последнюю на всём белом свете. И кое-кто очень заинтересован, чтобы заполучить её.

— А меня это каким боком касается? Уничтожьте её и дело с концом!

— Проблема в том, Андрей, что мафия прознала, что маску должны привезти на этой неделе.

— Всё ещё не вижу страшной беды. Да, дело стало геморройным, но не из разряда «миссия невыполнима».

— Не всё так просто. Мы должны обеспечить безопасность информатора, который рисковал жизнью, чтобы сообщить нам эти сведения. Так что мы не можем дать понять, что нам это известно.

Андрей зажигает сигарету.

— Боже мой, ты вообще меня слушаешь?

— Слушаю внимательно. Люди из мафии предпримут попытку украсть каменную маску, и мы должны предотвратить кражу, действуя в обстановке полной секретности.

— В точку! Мы должны соблюдать секретность ещё потому, что в фонде могут работать «подсадные утки».

— Ладно, дед, какой у тебя план?

***

— Пётр, (зацензурено), бросай всё и мухой лети сюда! — кричали в телефон.

Сердце Тарасова ухнуло в пятки. Что-то явно пошло по (зацензурено), потому что изначально его участие ограничивалось отключением охранной системы — и только. Внутренний голос кричал, чтобы он уносил ноги, но вместо этого он лишь положил телефон в карман и побежал вниз.

— Пётр, хватай пистолет и стреляй в этого мудозвона!

«Но я не собирался убивать, я только…» — Тарасов хотел возразить, но бандит кинул оружие, и он рефлекторно поймал его в полёте. Тем временем появился тот самый «мудозвон» — здоровенный парень ростом под два метра.

— Стреляй!!! — орёт бандит не своим голом.

Пётр нажимает на курок. В живот ударяет нечто не меньше, как стенобитный таран. Тарасов отлетает и врезается головой в стену. Он теряет сознание, и когда открывает глаза, рядом с парнем видит духа, похожее на злобное ацтекское божество в набедренной повязке. На него обрушивается град ударов.

***

— Пётр Тарасов, незадачливый сообщник, который попал под горячую руку. Он и на дело пошёл, потому что его невеста Эвелина Кузнецова умирала от меланомы, и ей потребовались деньги на дорогостоящее лечение. Собственно, пока проходило расследование, она умерла. Тарасову есть за что меня так ненавидеть, вот только он мёртв.

— Ты уверен в этом?

— После таких травм никто не смог бы выжить.

— Давай помянем отца, что ли…

— И деда.

— И прадеда, ха-ха

***

Боль, бесконечная боль, огненной лавой наполняет жилы. Если это не ад, то что же тогда? Господи, прости меня грешного.

Неизвестно, сколько времени прошло, дни, часы, может быть годы, но боль из жгучей становится просто невыносимой. Тогда он и слышит врачей, которые желают ему быстрее сдохнуть, потому что вряд ли у этого нищеброда будет страховка, чтобы оплатить лечение. И, естественно, не дают наркотические анальгетики. Хотя если человек без сознания, это не значит, что он не чувствует боль. Чего уж врать — он и сам хочет, чтобы его страдания закончились. Человек то молится, то шлёт проклятия богу.

Но каким-то чудом он миновал внутрибольничную пневмонию, которая косит таких больных. Его перевели из реанимации в палату. Тогда открыл глаза и понял, что ослеп на один глаз и утратил слух на одно ухо.

— Как тебя зовут.

— Виктор.

Виктор не помнит своё настоящее имя, да даже если бы помнил, то не стал бы его называть. Он спрашивал у врача, вернётся ли к нему зрение и слух? Врач говорит, что при таких травмах удивительно то, что он как вообще остался в своём уме. Насчёт утраченных функций — вероятнее всего это необратимо.

Виктор скрипит зубами и через страшную боль встаёт с кровати. Никто и не собирается с ним возиться, кормят-убирают, а так лежит целый день он как бревно. Мышцы, суставы, кости горят огнём, по вискам стекает горячий пот, но он стоит, опираясь о спинку кровати.

К нему приходят полицейские. Он ничего не может сказать. Зато копы сказали, что его выловили из воды.

Виктор делает несколько шагов к туалету. Ноги не слушаются, норовят подломиться под тяжестью тела. Значит, господь хочет, чтобы он жил, правда пока ему не ясно, для какой цели. Но он обязательно узнает.

Каждый день — дойти до туалета и вернуться обратно. Каждый такой поход — как покорение Эвереста. Но никто его не вытащит, никто, кроме упорства и желания жить. По ночам ему снится дух, похожий на злое ацтекское божество и его грозный клич.

Когда Виктору удаётся встать на ноги, он сбегает из больницы.

***

— Андрей Анатольевич, мне удалось кое-что выяснить. Секретарь из отдела кадров в прошлом была тяжело больна, но ей помог благотворительный фонд «Остров надежды». И студент психолог работает там волонтёром.

Всеволод показывает фото:

— Тебе знаком этот человек?

На фотокарточке — немолодой мужчина в повязке на один глаз.

— Врать не буду — рожа кажется смутно знакомой, будто я её где-то видел, только не могу вспомнить, когда.

— Это Виктор Думов, глава фонда.

— Не знаю такого.

— Но может всё-таки…

— Всеволод, мне сорок пять лет. Скажи на милость, сколько я перевидал людей за всё это время? Может я на научной конференции его видел или в салоне самолёта, потому и запомнил.

— Но этого маловато для смертельной вражды.

— Я нахожусь в здравом уме и ясной памяти. И если я говорю, что меня не связывают никакие отношения с этим человеком, значит так оно и есть.

— Может это как-то связано с вашей работой?

— И ещё раз повторюсь насчёт своей работы — профессия психиатра не та, чтобы «благодарные» родственники потом с топором бегали. По статистике люди с психологическими расстройствами намного реже совершают преступления, чем условно нормальные, скорее наоборот — они чаще становятся жертвами преступления. Да, во время обострения они могут быть опасными, но они в жизни не станут строить планы мести против врача, когда придут в относительно адекватное состояние. Так что среди пациентов можешь даже не искать.

— Должен же быть какой-то мотив. Тем более Думов не похож на сумасшедшего!

— Мотив есть… Обрати внимание на это — показывает на повязку на глазу, — такие травмы мирным путём не получают. Может у него для мира и есть официальная версия, мол, авария или ещё какой несчастный случай — не верь. Нужно точно узнать, как он лишился глаза.

***

Виктор Думов с металлической пластиной в черепе, зверскими головными болями при смене погоды, ослепший и оглохший наполовину, дёрнулся всем телом, словно через него пропустили разряд электрического тока. Он потянулся к повязке для дефектного глаза и собрался на кухню, чтобы промочить пересохшее горло. Память так и не вернулась к Виктору, но он и не стремился узнать своё прошлое, подозревая что там мало хорошего. Вот только отголоски минувшего так и норовили потревожить покой.

Виктор просыпается по будильнику. Сегодня должна быть хорошая погода — голова была спокойной. Нет, в аптечке наготове находились противовоспалительные, антиконвульсанты, препараты против мигрени, а врачи были готовы выписать и наркотические анальгетики, вот только зависимость от психоактивных веществ — не лучшая рекомендация для бизнесмена и учредителя фонда «Остров надежды».

Теперь это не имело никакого значения, когда на него дуло пистолета притягивало к себе взгляд, как чёрная дыра. Кроме увечий из прошлого остался иррациональный страх перед огнестрельным оружием. У него был партнёр, который любил коллекционировать пистолеты. Думов, приходя в гости, каждый раз задавался вопросом, почему надо коллекционировать оружие?! Почему не книги, марки, фарфоровые фигурки или даже кукол? Даже насчёт ножей и мечей он не был против — была в них особая красота и можно было воображать себе, как древние воины проливали пот на тренировках, чтобы овладеть мастерством. Но партнёр любил пистолеты и исправно водил на импровизированные экскурсии, а Виктору приходилось делать вид, что вся это коллекция механизмов, плюющихся смертью, не ввергает его в тихий ужас. Партнёр знал всё о калибре, смещении центра, дальности стрельбы, различных модификациях. Думов только радовался, что тот не предлагает подержать в руках тот или иной экспонат.

Боже, спаси меня.

Боже, пусть всё это быстрее закончится.

Прогремел выстрел.

Голова перестала болеть. Это и есть смерть?

Нет, солнце по-прежнему норовило выжечь глаза. Едкий пот каплями стекал по его коже.

Но налётчик стрелял в упор. Он не мог промахнуться с такого расстояния.

Рядом с Виктором парило что-то, похожее на рыцаря в красно-фиолетовых доспехах. На шлеме, наплечниках, нагруднике и перчатках были дуговые магниты.

Я умер?

Рыцарь отрицательно покачал головой.

— Какого чёрта?!

Точно не умер. Снова выстрел, но на этот раз Думов увидел, как рыцарь взмахом руки изменил траекторию пули.

«Пётр…» — женский голос.

Его звали Пётр? Некогда думать. Неизвестно откуда, но у него есть сила, которая может остановить бандитов. Теперь пули ему не страшны.

— Стреляй! — орёт напарник.

«Стреляй!!!» — вечность назад кричали ему. Почему именно сейчас накрывают флешбэки?!

— В него пули не летят!

— Что за бред ты несёшь?! Дай сюда, рукожоп!

«Это не бред» — Виктор направился к ним. Ещё один выстрел, который опять не достиг цели. Рыцарь вырывает пистолет и осыпает градом ударов. Он совершенно безмолвен. Он хладнокровно расправляется с налётчиками, не издав ни звука. Это же…

Эвелина, нет.

Эвелина!!!

***

Максим Селезнев решил поделиться тем, что он нарыл в ходе расследования:

— Вы были правы насчёт того, что травма головы — информация не для общего пользования. В открытых источниках нет внятных сведений. Тогда я стал просматривать криминальные хроники и нашёл кое-что любопытное.

— Давай уже, не тяни кота за кишки! — Цепов взвился в нетерпении.

— В 197… году опубликовали, что разыскивается некий Виктор, которого вытащили из реки с пробитой головой. Ничего не помнит, к тому же ослеп на один глаз и оглох на одно ухо. Сбежал из больницы. Внешность, особые приметы, бла-бла-бла, если вы что-то знаете о нём, просьба обратиться в полицию.

— То есть ты хочешь сказать, что он и есть Виктор Думов? — спрашивает Николай.

— Если ты знаешь других ополовиненных мужиков — то может быть и не он, — сварливо отмечает Селезнев.

— Что-нибудь ещё удалось узнать? — осведомляется Морозова.

— Что можно узнать от человека с тотальной амнезией, который ещё и смылся в неизвестном направлении? Наверняка решили, что бомж какой-нибудь, над которым поиздевались отморозки, вот и не старались особо, — сказал Селезнев.

— Так что его настоящее имя — точно не Виктор, — говорит Морозова.

— Ну, а кто же тогда?! — восклицает Цепов.

И тут Самойлов молвит:

— Тарасов.

— Что? — недоумевает Цепов.

— Его имя — Пётр Тарасов. Хотя нет, бред какой-то. Как он смог выжить?

— Потенциал, — говорит Иван.

— Что? — теперь очередь Самойлов «чтокать».

— С пробитой башкой можно выжить при помощи Потенциала, — повторяет Румянцев.

— У Тарасова не было Потенциала, иначе бы он атаковал при помощи него, — возражает Самойлов.

— Значит Потенциал пробудился позднее под влиянием стресса. Тарасов очень хотел жить — и он смог выжить, — Румянцев гнёт свою линию.

Картина «Недоумение».

— Ну, а как же… вскрытие? Если он мёртв, то ему должны были сделать вскрытие, потому что труп криминальный, чтобы выписать справку о смерти. Или тогда признать пропавшим без вести. Но не мёртвым, — Аврора отмечает неувязку.

— Боже, Нестерова, думаешь все всё делают по букве закона? Срать они хотели на этого Тарасова. Признать пропавшим без вести — надо тогда проводить поисковые мероприятия. Куда проще написать, что травмы несовместимы с жизнью, труп не найден — и так похоронить, без тела. Тем более вероятность выживания ноль целых фиг десятых, — Максим снисходительно смотрит на аутиста, как на наивного дурачка.

— Но этот фиг десятых взял и выстрелил…

Картина «Прохладный разговор».

— И этот Думов, Тарасов и как его ещё там выбрал весьма изощрённый способ мести за смерть Эвелины Кузнецовой, — говорит молодой психиатр.

— Румянцев, он схватил пистолет и наставил его на меня, потому прости за невольный цинизм, но наличие подружки, умирающей от меланомы было последним в списке того, что меня волновало. Сидел бы и не отсвечивал — быть может, фонд узнал бы о его ситуации и нашёл бы способ помочь. Но он сам сделал свой выбор.

— Пётр так не считает.

Картина «Резонный вопрос».

— Ребята, а что мы будем делать с тем, что сейчас только что узнали? — спрашивает Цепов.

— Я не думаю, что получится остановить Тарасова… ненасильственным путём, — думает Нестерова.

— Я не могу это так просто оставить. Он причинил много зла моей семье, — Андрей сжимает кулаки.

Это он убил Иосифа. Это он способствовал разводу Софьи. Это он устроил заражение Юлии ВИЧ-инфекцией. Можно сказать, что Иосиф и без того был стар, только от этого убийство не перестаёт быть убийством. Достаточно было подменить таблетки от давления на пустышки — и артериальное давление подскочило бы до небес, вызвав инсульт, который в его возрасте значит верную смерть. Анатолий Самойлов — можно было подкупить, он и до этого не особо дорожил браком, а уж развестись с этой дурой и ещё деньги за это получить. Что касаемо Юлии, то Андрей знал, каково на самом деле жить с ВИЧ-инфекцией. На словах всё гладко — просто пей таблеточки и будет всё окей. Только таблеточки — совсем не конфеточки, это Нестерова подтвердит. Конечно она принимала противотуберкулёзную химиотерапию, а не высокоактивную антиретровирусную терапию или сокращённо — ВААРТ, которая переносится куда тяжелее. Вот только каждые три месяца надо сдавать кровь и мочу, проверять не размножается ли вирус, хватает ли организму защитных клеток. Инфекционист отныне — твой лучший друг. До конца твоей жизни. Зато от других врачей хорошего отношения не жди. Зря ли устраивают пикеты, добиваясь соблюдения деонтологии или чтобы банально не отказывали в медицинской помощи?! В крупных городах не посмеют — тут же засудят, но где-нибудь в сраной глуши со средневековыми предрассудками могут выгнать пинками. И хочешь того или нет — это стигма. Люди считают, что ВИЧ болеют наркоманы, шлюхи и педерасты. А они, порядочные граждане, которые чистят зубы два раза в день, ходят на работу каждый день, отмечают со своей семьёй рождество — никогда не заразятся. Хотя большинство пациентов СПИД-центра — не наркоманы, шлюхи и педерасты, как принято считать, а именно те самые чистенькие и порядочные граждане. Уже не получится жить беззаботно, отныне придётся всё делать с оглядкой на ВИЧ. Создать семью? Значит, надо предупредить партнёра. Родить ребёнка? Значит, надо проводить профилактику, чтобы не заразить ребёнка. Уехать в поездку? Значит, надо запастись таблетками. Семья — смогут ли принять с диагнозом или оттолкнут? Друзья. Коллеги. Неспроста психиатрам приходилось лечить таких больных от депрессии, ой неспроста.

— Говорю сразу — я не собираюсь участвовать в открытом столкновении, — заявила Нестерова.

— О, ты решил взять самоотвод? — Селезнев не преминул вставить колкость.

Картина «С трудом сдерживаемый гнев».

«Не поддавайся на провокацию! Ему нравится бесить людей. И как же такая мразь работает с больными?»

— Потому что, — чувствуя полыхающую ярость в груди, — боевые характеристики моего Потенциала, скажем так, не впечатляют, впрочем, как и твоего тоже. В открытом бою мне нечего противопоставить противнику. X-ray оказался бесполезен против Face Fisted. А у этого Тарасова Потенциал наверняка ничуть не слабее Face Fisted.

— Откуда тебе это знать?

— Считайте это предчувствием. Тарасов смог выжить после смертельной травмы. Он смог подняться с самого дна, будучи калекой. Он точно не слаб духом. Как вы думаете, что за Потенциал может быть у этого человека?

Картина «Оглушительная тишина».

— Я не покидаю вас, чем смогу — помогу, но не ждите, что я буду бросаться грудью на амбразуру.

***

— Чего ты волнуешься? Будешь в машине сидеть и командовать, а если станет совсем жарко — дашь по газам и свалишь, — Цепов пытался развеселить хмурого соседа.

— Знаешь, у меня паскудное чувство, как тогда в интернатуре, когда куратор сказал, давай спустись в приёмник, там несложный больной, вот только «несложный больной» оказался студентом, который (зацензурено) с четвёртого этажа общежития.

— Ух, жёстко, однако для интерна.

— Ага, оскольчатый перелом костей голени, компрессионный перелом тела третьего поясничного позвонка, разрыв селезёнки, закрытая черепно-мозговая травма средней степени тяжести.

— И ты его спасла?

— Нет, конечно, заведующий вставил звездюлей куратору, и тот студент был спасён от вмешательства доктора-недоучки. Потому, когда говорят, что проще пареной репы, я всегда напрягаюсь, потому что в реальности пустяковое дело оказывается стодвадцатикилограммовой целлюлитной жопой.

Автомобиль ехал в направлении старого кладбища, где покоились останки Эвелина Кузнецова. Специальный человек из фонда выяснил у местных жителей, что раз в год сюда приезжает одноглазый мужчина. Сегодня была годовщина смерти. Пётр Тарасов не мог не приехать. Цепов за легкомыслием прятал волнение — охота на мастера Потенциала действительно не обещала быть похожей на прогулку на лугу с ромашками. Тем более они понятия не имели, что это за Потенциал. Нестеровой досталась роль координатора, которой он был не рад, но больше было некому — вовлекать ещё людей в это дело было слишком рискованно.

— А как он вообще умудрился выпасть из окна?

— Решил на подоконнике посидеть, ножки свесив, вот только одна незадача — промилле в крови. Судя по анамнезу травм, создаётся впечатление, что большинство людей идиоты, которые только чудом всё ещё живы.

Нестерова молчала о снедавшей тревоге — грех было жаловаться, когда досталась сравнительно лёгкое поручение. Можно бы было сказать, что смешно чего-то бояться после того, как работал травматологом. Вот только раны и кровь пугают лишь на первых порах, далее становясь лишь рутинной работой. Просто собрать пазл. Нет, это конечно совсем не просто, отношение к этому меняется. Наверняка тот пугливый интерн теперь усмиряет алкашей одним только грозным взглядом и бодро отдаёт распоряжения в приёмном покое. Если, конечно, не сбежала, теряя тапки на ходу.

— Выдвигаемся, — командует Морозова, и первая приземляется на землю.

— Рации включили? — спрашивает Нестерова.

— Да, сигнал есть.

— Распределяемся по квадратам.

Иван замаскировал автомобиль при помощи Born with Nothing, Die with Everything, и теперь Аврора сидел в полумраке, набрасываемой растительностью. На пейзаж ему было плевать. Самойлов шёл к квадрату С — там была могила Эвелины. Некоторое время рация молчала, пока не послышался треск и вслед за ним — голос Андрей.

— Добрый вечер, Пётр Тарасов.

***

— Что это за Потенциал, черт подери, от него шары отлетают! — кричали в рацию.

— И фонит очень сильно, прямо по ушам бьёт. Кажется, я знаю, что это за Потенциал.

— И какие у тебя соображения?

— Он управляет магнитными полями. Этот принцип используется в аппаратах МРТ — измерении электромагнитного отклика атомных ядер, а именно, на возбуждении их определённым сочетанием электромагнитных волн в постоянном магнитном поле высокой напряжённости…

— Это всё замечательно, но мне то что делать?!

— Против него металл бесполезен, так что остаётся только одно — рвать когти.

— Твою мать!!!

Аврора связался с Морозовой.

— Я разгадал Потенциал Тарасова. Он управляет магнитными полями.

— Насколько это плохо?

— В аппаратах МРТ создаётся магнитное поле от полутора до трёх тесла. Этого достаточно, чтобы сорвать клипсы с кровеносных сосудов. Самойлов и Цепов ранены.

— Так… передай остальным, чтобы спасали свои задницы, а сам уезжай и зови людей на подмогу!

— Вас понял.

Нестерова завела машину и нажала на газ, но машина почему-то не ехала вперёд, словно забуксовала, да ещё рация опять начала кошмарно фонить. «Откуда здесь Тарасов?! Он только что был в квадрате G! Хотя… физикам удалось заставить лягушку парить в воздухе при помощи магнитов мощностью двенадцать тесла. Что ему стоит левитировать при помощи магнитного поля? Плохо дело… Очень плохо» — Аврора спустила стекло и выскочила из окна машины.

— Стоять! — раздалось с неба.

— Да пошёл ты! — Нестерова не собирался подчиняться.

Металлический штырь ударил по ногам, и Аврора врезалась в землю, сдирая ладони. Ссадины ещё некритично, а вот то что кости обеих ног раздроблены в костяную кашу — очень даже…

— Ты с ними заодно? — рядом с парящим мужчиной завис Потенциал — рыцарь в красно-фиолетовых доспехах с дуговыми магнитами.

Аврора молчал. Ноги ниже места удара превратились в сплошную боль, словно их оторвало. Было страшно опустить глаза и увидеть кровавые обрубки. Кроме того, её должны убить с минуту на минуту. Дела не просто плохи — это полный (зацензурено). Просто посидеть в машине? Ну-ну.

Тарасов не понимал, почему пострадавшая начала громко ржать.

— Что тебя так насмешило?

— Вот и настала жирная целлюлитная жопа, — и Нестерова начала смеяться по новой.

— Не понимаю, о чём ты.

— Не обращай внимания — так, между нами друзьями. Без контекста не поймёшь.

— Не стоило вставать на моём пути.

Тарасов приземлился рядом с Нестеровой.

— А я просто хотела описывать снимки.

— Ты хочешь сказать что-нибудь напоследок?

Как назло, в голове было пусто. Мозг решил объявить забастовку и отказался выдавать что-то дельное, хоть цитату из классики или глупый стишок, только бесконечные страницы из специальной литературы и чёрно-белыми картинками. Как-то не хотелось умирать с классификацией Келлгрена-Лоренса на устах.

X-ray возник сам по себе, без команды хозяина и из его глаз ударили лучи. Тарасов отшатнулся и рухнул на землю.

— Сейчас у тебя кружится голова, сильная слабость и тошнота.

— Ч-что это? Что ты со мной сделал?!

— Знаешь, почему профессия рентгенолога считается вредной? Потому рентгеновские лучи не только обладают высокой проникающей способностью, они представляют опасность для жизни.

— Что ты несёшь?!

— Ещё на заре открытия помощник Кондрада Рентгена узнал, что загадочные X-лучи вызывают ожоги. Притом узнал он в прямом смысле этого слова на своей шкуре. Первооткрыватель лучей урана Анри Беккерель тоже ощутил их воздействие на себе, когда положил в карман ампулу с радиевой солью, чтобы показать её своим студентам: кожа вокруг ампулы покраснела и стала болезненной, а затем образовалась долго не заживавшая язва. При поглощённой дозе более шести зиверт погибает костный мозг, более десяти зиверт — тотальный некроз кишечного эпителия, более двадцати зиверт — отёк головного мозга. Поглощённая доза более десяти зиверт является абсолютно смертельной. Так что тебе лучше сейчас умереть от отёка мозга, чем две недели разлагаться заживо.

— Господи, за что?!

Аврора не собиралась встревать в отношения человека и высших сил, потому промолчала.

— X-ray, обезболь и останови кровотечение.

Потенциал облучил нервные окончания и прижёг кровеносные сосуды. Это совсем не лечение, нет, и было рано праздновать победу. Да, противник повержен, но сама Нестерова нуждалась в медицинской помощи, которую ещё надо было как-то обеспечить. Поэтому она поползла к машине, и при помощи упорства и волшебных слов (не будем говорить, каких) взобралась в салон.

— Всеволод, мне нужна помощь, я ранена.

— А как же Тарасов?

— О нём ты можешь не беспокоиться.

— А может это его уловка? — полицейский не спешил доверять.

— С его Потенциалом он мог бы спокойно перебить нас всех по одному без всяких там уловок.

— Жди, скоро буду.

Нестерова привалилась к креслу. То самое чувство, когда до окончания дежурства ещё далеко, а он уже вымотан. К счастью, полицейского не пришлось ждать долго, и он восстановил искалеченные ноги.

— Благодарю, а то я думал, что до ампутации дойдёт.

— Где Тарасов?!

— Вот он, — Аврора указал на лежащее тело.

— Что с ним?

— Ему сейчас не до нас — он умирает от лучевой болезни.

— Добрый ты человек, Нестерова…

— Нам надо спешить — Самойлов и Цепов серьёзно ранены. Думаю, что Самойлов досталось больше всех, так что в первую очередь разыщем его.

Рядом с Нестерова завис Потенциал.

— Не обгоняй его, чтобы не облучиться.

— Облучиться?

— Думаешь, я шутила, когда говорил, что вижу при помощи рентгеновских лучей?

Всеволод последовал за ним. Предметы, на которых падал луч X-ray, просвечивались насквозь в чёрно-белом спектре.

Полицейского настигла ужасная догадка.

— Ты убила Тарасова?

— Да.

— Но я думал, что ты можешь только смотреть насквозь.

— Я не хотела это афишировать.

— Ты уже убивала?

Аврора продолжал бежать.

— Дело было так: возле мусорных баков поселилась стая бродячих собак. Кроме того, что они разводили грязь, они вели себя агрессивно — лаяли и кидались на людей. Мы обращались в коммунальные службы — мало того, что нельзя спокойно выкинуть мусор, мимо баков проходила дорога, по которой ученики шли в школу, и естественно, начали бояться, что собаки могут наброситься на ребёнка. Но ЖКХ ничего не предпринимало, и собаки по-прежнему терроризировали весь двор. Тогда я решила разобраться с проблемой и заодно проверить возможности Потенциала. Н-да, так себе эксперимент получился.

— Почему?

— Потому что потом всю ночь не могли уснуть от адского воя, а после работы я увидела мёртвых собак с выпавшей шерстью и язвами по всему телу. Тогда я пообещала себе, что больше никогда использую свой Потенциал для убийства — это слишком жестоко.

— Но пришлось нарушить обещание.

— Что-то я не вижу Самойлова, — Потенциал вертелся как прожектор.

— Господи…

На дереве висел Андрей, проткнутый множеством металлических штырей. Нестерова почему-то вспомнил старинную гравюру «Израненный человек». Выглядело это столь неестественно, что казалось отвратительной инсталляцией, где в главной роли была кукла, очень похожая на Самойлова.

— Андрей!!! Что он с тобой сделал, ублюдок?!!!

Castle of Glass ударил, в мгновение ока вытаскивая штыри и восстанавливая тело. Вот только до Нестерова наконец дошло, что было не так. В режиме рентгеновского зрения у Андрей не сокращалось сердце и не дышали лёгкие.

— Андрей, пожалуйста, очнись, я тебя вылечил, открывай глаза, ну же, — Всеволод бессвязно бормотал, тормоша за плечи.

— Всеволод, беги к Цепову, а я попробую его реанимировать.

— Но Андрей…

— Всеволод, будь мужчиной. Здесь ты уже ничем не поможешь, но Цепова можно спасти. Поторопись.

Запрокинуть голову. Сцепить руки в замок. Поставить руки на грудину. Начать нажатия на грудную клетку. Руки в локтях не сгибать.

— Всеволод, мы теряем время! — рявкает Аврора. Скорбящие родственники были отдельным бичом на работе. Не умела она их утешать, да и просто не знала, что с ними делать. И сейчас надо было как-то убедить этого кретина пойти спасать Цепова, который имел все шансы присоединиться к Самойлову.

Тридцать надавливаний. Два вдоха. Повторить. На грудь Андрей падают солёные капли.

Всеволод всё-таки уходит.

— Раз, два, три, четыре… — считает вслух, чтобы не сбиться. Трещит ветка. Аврора вздрагивает и оборачивается, но страх уходит, когда он узнаёт Ивана и Морозову.

— Андрей мёртв, — говорит Иван, — почему ты пытаешься его реанимировать?

— Я знаю, — Аврора садится на пятки, — я обещал Всеволоду.

— А где он?

— Отправил выручать Цепова. Только бы не оказалось поздно.

— Аврора, вставай, — Иван тянет за руку, — надо идти.

До конца дежурства ещё шесть часов.

***

— В чём разница между компьютерной и магнитно-резонансной томографией? [3]

Студенты опасливо жмутся и толкают друг друга локтями. Аврора закатывает глаза. Зачем она вообще решила поступить в аспирантуру? Жила себе и не тужила, нет же — Иван подбил, что она просто обязана получить кандидатскую. Вот теперь возись с балбесами, словно на психиатрии не хватило.

— Что такое конфабуляции?

Сорвалось с языка и на него тут же уставились взгляды, полные недоумения.

— В психиатрии так называют ложные воспоминания. Причём тут психиатрия? С вашим уровнем подготовки можно с одинаковым успехом разговаривать хоть о нарушениях памяти, хоть о физических основах лучевых методов диагностики.

И болезненно поморщилась — последняя фраза неприятно резанула, странным образом напомнив о событиях на старом кладбище

Жизнь в психиатрическом стационаре вернулась в привычную колею. По коридору шли Морозова с Цеповым:

— Надо убавить дозу нейролептиков, — говорит заведующий

— Он не начнёт на потолке танцевать?

— Активность ему не повредит. И родственники будут меньше жаловаться, что его пичкают лекарствами.

— Угу, если было так хорошо, то что он делает здесь?

На стене ординаторской висит портрет Самойлова с траурной рамкой. Кое-где в историях болезни можно было увидеть записи, выведенные твёрдым, но аккуратным почерком и подписью «Доктор Самойлов».

Его звали Андрей Самойлов. Ему сорок пять лет. Теперь уже навсегда.

Нестерова не пришла на похороны. Он сказал, что боится Всеволода, потому что обманула его, убедив, что Андрея можно спасти. И хотя речь шла о жизни Цепова, и было не до того, чтобы церемониться с чужими чувствами — осадок наверняка остался. Никто не настаивал — Аврора и Андрей не были близкими друзьями. Всеволод не смог справиться с горем, и его пришлось вытаскивать из тяжёлой депрессии. Лечащим врачом Прохорова стал Николай. Румянцев отказался — не только и не столько из-за истории с Юлией. Слишком хорошо он понимал чувства Всеволода. Нестерова могла оказаться на месте Самойлов, если не её «бесполезный» Потенциал. Психиатр должен быть устойчив, чтобы противостоять болезненным переживаниям пациента, а не втянуться в них. Иван же понимал, что не сможет быть беспристрастным.

Румянцев вспомнил картину, как X-ray играл с бабочками. По сравнению со Face Fisted он проигрывал в силе и скорости, и не казался особо опасным. Как и ампула с радием выглядит безобидно, вот только трогать голыми руками — заведомое безумие.

Аврора Нестерова — повелительница радиации. Она не ощущал себя героем, хотя и не терзалась муками совести. Ей просто не оставили выбора — или убьёшь ты, или убьют тебя. Потому дело обставили так, словно Андрей убил Тарасова. С мёртвых уже не спросишь, а вот живые имели все основания опасаться мести.

Позже Александр встретил Юлию он встретил позже, когда гуляла в парке.

— Как твои дела?

— Вирусная нагрузка не определяется[4] , количество CD4-клеток — 800[5] .

— Неплохо! Что ты сейчас делаешь?

— Живу у бабули, ей тяжело пришлось.

Через полгода после похорон Иосифа умерла Маргарита Грачева. Юлия осталась поддержать Софью, которая похоронила родителей и сына.

— Извини за то, что вела себя, как мразь. Пока жизнь по башке не поколотит — не поймёшь.

— Я принимаю извинения. Твой отец любил тебя.

— Папа… Поверить не могу, что его убили. Я бы сама придушила этого мерзавца голыми руками, если бы он не был уже мёртв!

«Это вряд ли» — подумал Румянцев, вспомнив о могущественном Потенциале Magneto, владельца которого удалось победить лишь по счастливой случайности.

— Знаешь, в группе поддержки для ВИЧ-инфицированных я познакомилась с интересным парнем. Его зовут Денис. Выглядит как хиппарь, думаю, папа бы спустил его с лестницы, если бы узнал, что я с ним встречаюсь.

— Главное, чтобы тебе было с ним комфортно.

***

— Аврора, ты что, комиксы читаешь? — Иван увидел томик авторства доктора Роршаха.

— Не комиксы, а графические романы, — раздражённо чеканит Нестерова.

Как ему надоели шутки о «книжках с картинками». Лучше бы вспомнили художника Херлуфа Бидструпа, который рисовал остроумные карикатуры в виде комиксов. Что графический способ описания ничем не хуже, а может даже и чем-то лучше текста, так как даёт возможность передать настроение при помощи раскадровки, цветовой гаммы, зрительных эффектов. Чтобы написать хороший комикс, мало уметь рисовать — надо ещё и грамотно построить сюжет.

— Ладно, не злись — Иван примирительно поднял руки, — но ты до этого не покупала комиксы.

— И не купила бы, если бы не показалось подозрительным. Неизвестно, когда появится в свободном доступе, а проверить надо сейчас.

— Что именно проверить?

— Понимаешь… Можно завернуть про коллективное бессознательное, откуда все творцы берут сюжеты, вот только история, описанная в этой главе, подозрительно напоминает события, которые случились в больнице.

Никто из докторов не был похож на человека, у которого вода в заднице не держится. Да, Пётр Тарасов был мёртв, но было слишком много людей, которые пожелали бы отплатить за его смерть.

— Ты уверен?

— Как бы сказать… Нет прямых указаний на конкретные места и людей, герои даже не врачи, а автомеханики. Не получится припереть к стенке при всём желании. Вот только создаётся впечатление, словно доктору Роршаху рассказал историю, и он… вдохновился ей.

Ни минуты покоя. Никто не должен знать, кроме них, что тогда произошло, никто… Аврора снова всмотрелся в страницу. Трудно было описать стиль доктора Роршаха. Реалистичный? Весьма, но в тоже время была эфемерность, словно художник не давал забыть, что эта очередная фантасморгическая галлюцинация. И какой-то фрагмент рисунка он уже видел, только где? В предыдущих томах его точно не было. Черновик? Нет, доктор Роршах никогда не выкладывает черновики, разве что в эксклюзивных изданиях.

— Что ты думаешь об этом рисунке?

— Похоже на стиль доктора Роршаха.

— Скажи мне, а что Яковлев думает о Селезневе?

— Ну… По правде говоря, он его недолюбливает. Селезнев отличный специалист, но ведёт себя по отношению к больным как вивисектор к лабораторным крысам. Владимир не раз напоминал, что бы он проявлял гуманное отношение.

— Вивисектор, скажешь тоже. Подумать только — доктор Роршах на самом деле работает в психушке и берёт оттуда сюжеты для комиксов! Какая он всё-таки сволочь!

— Селезнев — доктор Роршах?!

— Он хвастался своим рисунком, по стилистике похожим на доктора Роршаха и применил на мне свой Потенциал. К тому же вряд ли его коллеги читают комиксы, так что некому сказать, что очередная история подозрительно похожа на недавний клинический случай. Но кроме этого, он разгласил историю, о которой никто не должен знать, кроме нас!

— Аврора, успокойся. Мне кажется, он поступил очень умно и нам не о чем переживать.

— Не понимаю.

— Лучший способ что-то спрятать — это выставить у всех на виду. Вот и если кто-то услышит что-то похожее на нашу историю, то подумает, что просто прочитал её у доктора Роршаха.

— Можно попросить об одной услуге?

Иван наклоняется.

— Я хочу, чтобы ты намекнул Селезневу, что знаешь, кто такой доктор Роршах. Заставь его нервничать.

— Какая ты коварная!

Аврора улыбается.

— У тебя учусь.

[1] Стихи Николая Олейникова.
[2] Материалы, не пропускающие рентгеновские лучи. Вот только свинец хоть сравнительно недорогой металл, но делать из него защитные экраны всё равно выйдет в копеечку. Кроме того, он довольно токсичный, поэтому стены рентгеновских кабинетов покрывают баритовой штукатуркой - штукатуркой с высоким содержанием сульфата бария.
[3] Если даже практикующие врачи не знают, в чем принципиальная разница этих методов, какую информацию можно получить в ходе обследования и самое главное - что эти методы НЕ МОГУТ, то боюсь, объяснить нюансы несведущему человеку крайне проблематично. Могу сказать, что говорить МРТ лучше КТ - крайне некорректно. Каждый метод по-своему хорош, имеет свои преимущества и ограничения
[4] Вирусная нагрузка — количество копий РНК вируса на миллилитр плазмы крови. В идеале при достаточном лечении она не должна определяться.
[5] CD4 клетки – норма от 500 от 1200 клеток/мл. Чтобы не читать длинную лекцию о классах лимфоцитов, поверхностных антигенах и антителах и не превращать повесть в медицинский справочник, скажу кратко - это клетки иммунитета. Если их слишком мало, организм становится беззащитным перед инфекциями, даже респираторный вирус, от которого здоровый человек посопливит неделю, может вызвать у них пневмонию.