Несправедливо мир устроен

После того как Танин муж вернулся домой, отслужив два года в армии, перед семьёй Левитиных во весь рост встала проблема жилья. В начале 70-х в Кишиневе не сдавалось практически ничего. Таня с Лёвой почти месяц прожили в однокомнатной квартире Лёвиных родителей, на кухне (в квартирке не было даже коридора). Уже замучились искать, когда Танина свекровь их наконец обрадовала. Одна из ее клиенток (свекровь была портнихой, шила на дому), жившая на той же улице, сдавала времянку — меблированную комнатку с крохотной кухней, пристроенную к дому. Таня с мужем тут же, не раздумывая, согласились.

Комната была метров 15, кухонька — три метра от силы, а то и меньше. Последняя была проходная, в нее вела дверь с улицы, а из нее было два выхода — во времянку и на хозяйкину половину. Отопления во времянке не было — печка была в хозяйкиной кухне, в комнату Левитиных эта печь выходила одним боком, так что у них было тепло, только когда хозяйка топила свою печь. Разумеется, ни воды, ни туалета в доме не было (все во дворе). Хозяйка предупредила: на кухне ничего ни жарить, ни тушить нельзя — она не любит запахов в доме, так что еда допускается только вареная. Белье в доме не стирать, не кипятить и, разумеется, не сушить — от этого может появиться сырость, а где сырость — там и плесень, этого она допустить не может, так что все, что касается белья — только на улице. Погода значения не имеет, у нее на улице есть сарайчик, там можно стирать и в мороз, Кишинёв — не Сибирь, больше десяти градусов мороза и не бывает. Ребенок должен вести себя тихо, она не любит шумных детей — у нее от них голова болит. Ну, и так далее, был оглашен целый свод правил, практически тюремных, но у Левитиных не было выбора.

Вот так Таня с Лёвой и перебрались к Анне Михайловне. Таня научилась готовить так, что квартирной хозяйке не к чему было придраться. С бельём тоже всё утряслось: цветное белье Таня стирала на улице, белое — Лева таскал к матери, там замачивал, отец его потом кипятил, приходя с работы в 4 часа, а Таня после работы (в 7 вечера) полоскала и утаскивала домой. Такая была отработанная технология.

Трехлетнему ребенку было куплено два конструктора: один типа лего, другой с настоящими болтиками и гаечками, он очень любил с ними играть, мог часами в одиночестве что-то строить из них, когда Таня была занята (например, стирала на улице или готовила еду на кухоньке), так что однажды Анна Михайловна даже спросила её:

—У тебя ребенок-то нормальный? Что-то он вообще голоса не подает и во дворе не играет.

— Все согласно вашим пожеланиям, Анна Михайловна, — ответила Таня. — Вы ж хотели, чтоб наш ребенок тихо себя вел, вот он и ведет себя тихо — строит из конструктора. А гуляет он в садике и у дедушки с бабушкой во дворе, где шуметь не возбраняется.

Да, Таня строго придерживалась установленных Анной Михайловной правил, чтобы не давать повода квартирной хозяйке к чему-нибудь придраться, но это не помогло.

Где-то через год она вдруг "обрадовала" Левитиных. Сказала: "Все, вы живете только до конца месяца, с первого числа комната мне нужна, сын из Риги приедет, освобождайте". Таня попыталась с ней договориться, взывала к её совести, ведь идти им было некуда, за неделю найти другое жилье невозможно, но куда там. Анна Михайловна была непреклонна, стояла на своем, твердила как заведенная: "Это не мои проблемы, освободите комнату, она мне нужна". Свекровь Танина тоже попыталась с ней поговорить, приятельницы все-таки - ничего не вышло. Пришлось Тане с Лёвой (в этот раз уже со всем нажитым за год скарбом, типа телевизора и холодильника) опять переезжать в однокомнатную квартиру к Левиным родителям.

Потом, со временем, выяснилось, в чем там было дело. Анна Михайловна, оказывается, нашла жильцов, которые были согласны платить ей на десятку больше — 45 рублей в месяц, в то время как Таня с Лёвой платили только 35. Это было так несправедливо, так бесчеловечно... Тане даже в голову не пришло, что весь сыр-бор этот — из-за лишней десятки. Левитины же с ней не торговались, что ей стоило сразу запросить больше, или, если она чувствовала, что продешевила, сказать им об этом позже, разве ж они стали бы спорить? Но нет — почему-то поднять плату за квартиру ей было стыдно, принципы не позволяли, а вот согнать жильцов с насиженного места — это было в порядке вещей. Странная логика. Должно быть, она думала, что об истинной причине ее поведения никто не узнает. Но надеяться на это было глупо: от соседей же ничего не скроешь, правда рано или поздно всплывет, все свои, заводские, кто-нибудь, да донесет до Таниной свекрови. Так и случилось. Свекровь была оскорблена до глубины души, оборвала с ней все контакты, даже перестала здороваться. Анна Михайловна пыталась восстановить отношения — ведь она лишилась не просто приятельницы, а портнихи, которая шила ей долгие годы почти задаром. Но ничего не вышло — Танина свекровь чувствовала себя оскорблённой до глубины души и так ее и не простила.
***
Но история на этом не закончилась. Буквально через неделю после возвращения Тани с Лёвой в родительский дом освободилась комната в общежитии таксомоторного парка, в которой жил Танин сотрудник Коля Колесников. У него умерла мать, оставившая ему в наследство домик. И Тане предложили эту комнату. Конечно, она согласилась: в той ситуации, в которой оказались Левитины, они были согласны на любую крышу над головой. Хуже, чем у Анны Михайловны, все равно ничего быть не может, справедливо рассудили они.

Таня получила на руки решение профкома о выделении ей этой комнаты. Два переезда в течение месяца — это круто, считай, Левитины пережили один пожар. Да после того, как они съехали от Анны Михайловны, они и чувствовали себя погорельцами. Было неловко, как будто они в чем-то провинились, ужасно неприятно и обидно до слёз.

Таня, такая всегда уравновешенная, непробиваемая, стала нервной, взвинченной. Муж успокаивал: "Я понимаю, тебе трудно пережить такую несправедливость. Но пойми, жизнь вообще несправедливая штука, никогда не знаешь, чего от неё ждать".

А тут — о, какое счастье, комната в общежитии! Где все равны, где никто не будет указывать, варить картошку или жарить, где зимой не придется стирать на улице, где ребенок сможет не только разговаривать, но даже песни петь, не боясь потревожить квартирную хозяйку!

Через пару недель Коля освободил комнату, и Левитины туда въехали. Не до конца, правда — мебели-то у них еще никакой не было, только перетащили часть своего скарба в коробках  в общагу (они очень мешали в родительской квартире), да в ближайшую субботу начали там небольшой ремонт: побелку, покраску.

И тут их поджидал очередной сюрприз. В дверь вдруг, без стука, ввалилась толпа мужиков. Это были таксисты, общежитие-то принадлежало таксомоторному парку. Колесников, считали таксисты (так и было, как выяснилось), был там временный, чужой, он ушел — всё, комната опять вернулась к законному хозяину — таксомоторному парку. Тане и Лёве доходчиво объяснили, что они должны сделать с решением своего профкома, что именно им подтереть, показав им точно такую же бумажку с решением профкома таксопарка о выделении этой комнаты их сотруднику. И начали заносить его вещи. Что им было делать, не драться же с таксистами?

Они ушли, побросав кисти и краску. По дороге Таня рыдала:

— За что? Ну за что нам такое?

Лева её успокаивал:

— Что-нибудь придумаем.

— Ну что мы можем придумать?— сквозь слезы отвечала Таня.

— Ты пойдешь в понедельник и поговоришь со своим начальством, это же их вина, они должны были все уладить через министерство до того, как выдать тебе эту филькину грамоту профкомовскую. Это мы не знали, а они-то должны были быть в курсе дела, чья это комната и кому она принадлежит.

Неделю они промыкались у родителей, практически без вещей, которые остались в общежитии. На работе Таня пыталась говорить со всеми: с председателем профкома, с обоими заместителями директора (сам директор был в отпуске), объясняла ситуацию. Все обещали, что постараются утрясти, решить вопрос, но до конца недели дело так и не сдвинулось с мертвой точки. В понедельник появился директор, Таня зашла к нему перед планеркой, попыталась с ним поговорить, но он, конечно, слушать её не стал, сказал:

- Я в курсе, мне Никитин с Кранкером все уже рассказали, потом поговорим, обмозгуем, а сейчас у меня планерка.

Таня вернулась в отдел, позвонила мужу, сказала едва сдерживая слезы:

— Ничего мне от него не добиться, пустой это номер, все бесполезно...

— Не плачь, — ответил ей муж на удивление бодрым решительным голосом, — все будет хорошо, сейчас я ему позвоню и поговорю с ним.

— Да не будет он сейчас с тобой разговаривать, у него планерка.

— Будет, будет, — сказал муж, — вот увидишь.

Через десять минут Наталья Константиновна, начальник Таниного отдела, вернулась с планерки, которая обычно занимала не меньше часа. Все дружно стали ее спрашивать, что случилось.

— Кто-то позвонил директору, он с ним поговорил и после разговора перенес планерку на завтра. Сам остался только с замами. А в чем дело — мы не поняли.

Таня зашла к секретарше директора Елене, спросила, у себя ли Вадим Петрович.

— Нет, — ответила Елена,— уехал в министерство, вместе с Кранкером и Никитиным.

Таня позвонила мужу, рассказала, что директор с замами уехал в министерство, надо понимать — решать их проблему.

— Что ты сказал ему такого, что он так переполошился? — спросила Таня мужа.

— Да ничего особенного. Я сказал только, что если до конца дня он ничего не предпримет, я погружу свои вещи в машину и переселюсь с семьей в его приемную. На кабинет я не претендую, нам так много места не надо, а приемная нас вполне устроит. Нас всего-то трое, ребенок у меня спокойный, мешать не будет, ну, немного придется ему потесниться, пару шкафов освободить — под одежду там, под посуду, плитка электрическая и чайник у нас есть. Конечно, жить так — не сахар, но все же лучше, чем под открытым небом.

— И он тебе поверил? — изумилась Таня.

— Конечно, поверил, — ответил Лева. — А что ему еще оставалось? Я старался быть максимально убедительным.

— А что мы будет делать, если он не сможет ничего добиться в министерстве, если нет никаких свободных комнат и взять их негде?

— Как что? Будем жить у директора в приемной. Я привык выполнять свои обещания, ты же знаешь. Там, кстати, туалет далеко?

— Да нет, туалет рядом, — растерянно ответила жена.

— Вот и хорошо, — сказал Лёва.

Через два часа директор вызвал Таню к себе. Вручил бумагу за подписью замминистра, где было написано, что ей выделена комната в министерском общежитии. Сказал: "Поезжайте туда прямо сейчас, с комендантом общежития уже все обговорено".

Таня поехала. Общежитие было у черта на рогах, на улице с непроизносимым названием Салкымилор, она про такую и не слышала. Комендант Вася был занят уплотнением, расселял жильцов — освобождал для Левитиных комнату. Комната была маленькая, всего 12 метров, да еще с нишей, но Тане было наплевать. Она была счастлива: наконец-то у них будет своя личная крыша над головой.