Сага о Степанове-60. В думах о девушке из провинци

В думах о девушке из провинции Хэйлунцзян


Господи, как же звали её,
ту стыдливую китайскую переводчицу,
упрямо бежавшую за Степановым следом
сквозь лютое июльское пекло
под крики и свист сограждан
по пыльной центральной улице
приграничного городка Тунцзян?

В том далёком девяносто пятом они, русские,
вовсю разъезжали по Тунцзяну на велорикшах,
хотя Степанов поначалу долго упирался,
припомнив комсомольские мантры
про эксплуататорские штучки,
но таскаться пешком по жаре было немыслимо,
и в итоге он сдался: «Вези!»

Это было незабываемое зрелище —
Степанов, большой толстый русский,
восседал в шаткой коляске,
ощущая себя шейхом или раджой,
а полуголый маленький туземец,
улыбался ему во все зубы, рискуя свернуть себе шею,
натужно крутил педали и тоненько вопил от счастья.

Встречные прохожие-китайцы
что-то весело кричали ездокам,
то ли подбадривая рикшу, то ли издеваясь над гостем,
махали вслед коляске руками,
Степанов делал прохожим алаверды,
негромко матерясь при этом,
и весь невеликий Тунцзян
был в полном восторге от такого важного события.

Это теперь Тунцзян большой
белоснежный шумный город,
а что было тогда того Тунцзяна?
Две длинные грязные улицы,
покрытые выбитым щербатым асфальтом,
маленькое зданьице порта
на заросшем кустами берегу Сунгари,
куда пассажиры переходили
с борта судна по шаткой доске.

Времена были странные —
китайцы с большим интересом
рвались в Россию, совали нос во все щели,
но русским своих китайских тайн
открывать совсем не спешили.
В моде был обмен делегациями,
взаимный интерес возобладал,
Степанов с Ревякиным приехали в Тунцзян
по приглашению приграничной торговой компании,
потратив почти две недели на поиски хорошего товара
добрались до главного города провинции Хэйлунцзян.

То, что на китайских прилавках
выглядело довольно красиво и аппетитно,
после получения в России оказывалось полной дрянью.
Тушёнка «Великая стена»,
в Китае такая вкусная и благоухающая,
в России оказывалась почему-то
отвратительной смесью жира, ливера и воды.
Гости довольно быстро дознались,
что внутренний рынок — это одно,
а внешний — совсем другое,
торговать честно никто с русскими не собирается,
плюс ко всему у китайцев обмануть, смухлевать,
нагреть бестолкового иностранца
считается делом чести, доблести и геройства.

Пиво, лапша, конфеты — этого добра было завались,
но в их случае речь шла
о крупных поставках качественного товара,
а в таких делах без гарантий
обойтись никак невозможно.
На заводы русских гостей не пускали,
в переговоры с ними не вступали,
знакомить с новыми технологиями упорно не хотели,
хоть Степанов пытался пару раз прикинуться немцем,
легко выдавая на-гора заученный в школьном КИДе —
были когда-то клубы интернациональной дружбы —
текст клятвы пионера ГДР.

В общем, от такого расстройства
решили они с напарником с горя напиться в дым,
и вот тут-то как раз всё это дело и завертелось.

От компании «Синотранс», которая их пригласила,
катались с ними по Китаю щуплый переводчик Боря
и толстый Как-его-там-звали, вылитый Мао Цзе-дун.
Ревякин был похож на Ленина,
Как-его-там в кепке — на Мао,
их появление на улице вызывало полный фурор,
а степановского напарника по бизнесу Ревякина
китайцы так и прозвали — Саша-Ленин.

Однако хитрый Как-его-там,
усиленно «валявший ваньку»,
был прост только с виду,
Степанову его хитрые глазки сразу не понравились,
с его подачи гостей стали ни с того ни с сего навещать
«любители русского языка» из местного университета,
нагло приходившие в гостиничный номер,
бродившие за гостями по пятам чуть ли не в сортир —
и без сомнений плотно гревшие уши
на беседах русских между собой.

Решив устроить напоследок
показательный загул по-русски,
русские зверски напоили ханжой
в номере гостиницы города Цзямусы
некрепкого переводчика Борю,
выяснив в процессе довольно интересную деталь —
милейший Боря был выпускником Даляньского универа,
готовившего военных переводчиков,
то есть в случае не-дай-Бог-чего
он допрашивал бы их как «вероятный противник»!

Боря оказался (по китайским меркам)
вполне себе порядочным парнем,
он симпатизировал русским, был женат, и всё такое, но…

Тут Боря разговорился и стал спьяну плакаться —
дескать, в «Синотрансе» его не ценят,
а вот Как-его-там, между прочим, «казачок засланный»,
а попросту говоря, чужак, которого интересует не торговля,
а что-то совсем-совсем иное.
Захочет Боря совет гостям дать, а Как-его-там одёргивает,
нельзя, мол, а сам знай себе лыбится и кивает.
В общем, надоели Боре эти шпыньки,
поскольку он, как человек тонкой душевной организации,
от всего этого вранья уже основательно устал.

Казалось, что песенка гостей теперь уже точно спета,
собрали они свои манатки, поехали в Тунцзян обратно,
Борю им немедленно заменили на Иру,
фарфоровое существо женского пола,
не подымавшее глаз и лепетавшее только: «Да… Нет…»

Оставалась всего-то пара дней,
бизнесмены вернулись в Тунцзян почти своими,
их даже соизволил пригласить в гости к себе на квартиру
местный партийный вождь,
что было делом неслыханным —
китайцы вообще крайне редко приглашают к себе домой —
из чего гости сделали вывод, в «Синотрансе» понимают,
что уезжают они в Россию не солоно хлебавши,
но хозяева не хотят портить отношения,
а потому отпускают гостей всё же не без уважения.

После неловкого постного ужина
и дежурной фотосессии с Лениным
они решили напоследок предаться грехам —
Сашка-Ленин, как бывший пограничник,
человек простой, но упорный, вдруг захотел на «массаж» —
в такие моменты остановить его мог только танк —
а Степанов решил продолжить банкет.
«Стюардесса» Ира пришла в полное замешательство —
«массаж» был в одной стороне города,
«выпить и перекусить» — в противоположной,
а кабриолет ждал гостей только один.

И тут из электрического свечения —
тунцзянские фонари горели так,
что можно было только едва-едва различать дорогу —
на рикше появился он.
Рубашка, брюки, кислая рожа —
спустя много лет Степанов увидел
до боли похожего персонажа среди героев «аниме»,
такой же был красавчик, циничный, злой и наглый,
разбиватель сердец, этакий китайский Цой…

Через пять минут Ленин уехал с переводчицей
инспектировать местный бордель,
Ма — так назвался красавчик —
взял Степанова на борт своей коляски,
и несчастный усталый рикша,
кряхтя и тонко подвывая от натуги,
медленно покатил повозку в ночь.

Ломаный английский, несколько русских слов —
они легко нашли общий язык,
но после бутылки ханжи,
совместно распитой в ближайшей чифаньке,
стали понимать друг друга почти без слов,
вполне хватало жестов и интонаций.

Ма оказался чиновником довольно высокого ранга,
сам родом из Тунцзяна,
недавно возглавлял большую делегацию в Хабаровск,
и там с ним случилось страшное.

Явно через силу, скрепя своё китайское сердце,
излил он русскому собутыльнику
всю боль своей усталой души —
на каком-то сто пятом по счёту фуршете в России
он так ужасно напился, что «потерял лицо».
Это было сказано Ма с таким отчаянием и горечью,
что Степанов понял — дело всерьёз пахнет харакири.

Выпытывать долго не пришлось.
Ма выпил ещё ханжи, и его попёрло на исповедь.
Оказывается, в пьяном виде
он приставал к русским дамам,
говорил всякую ахинею, подрался с каким-то уродом —
словом, жизнь Ма заканчивалась,
толком даже не начавшись,
поскольку без поездок в Россию
карьере Ма приходил конец.

Ничего в жизни своей не умел Степанов делать так,
как успокаивать всех болящих и страждущих,
а если надо — словом простым
повергать массы в уныние или подымать их в атаку —
нужное выберите сами.
«В попы тебе надо было идти!» —
говорили ему с уважением ещё в те далёкие времена,
когда работал он, семнадцатилетний,
вахтёром женского общежития,
стены которого были насквозь
пропитаны девичьими слезами.

Через полчаса несчастный Ма сиял, словно именинник.
Степанов поведал своему новому другу,
что в России напиться до состояния поросячьего визга
есть дело не просто нормальное,
но архиважное и даже нужное,
элемент политической субкультуры,
ибо ещё император Пётр Великий
учредил Всепьянейший Собор
для того, чтобы понять, что творится в умах его бояр,
которых именно для этой цели и спаивал.

Под ханжу и пельмени в опустевшей чифаньке,
где Ма, затаив дыхание,
слушал бурную «лекцию» Степанова —
тот показывал китайцу в лицах,
как русский император рубил головы
и самолично заспиртовывал их в банки.

Он говорил о том, что Ма, показал себя правильно,
продемонстрировав российским партнёрам,
что вот он, Ма, вот он весь —
пусть китаец, вчерашний враг,
но зато человек широкой души,
прост, понятен, эмоционален,
пришёл на Русь Великую без всякого камня за пазухой.

Утерев рукавом рубахи слезу надежды и просветления,
воспрянувший духом Ма в свою очередь,
вопросил Степанова, почему нет на лице того счастья
после пребывания в их прекрасной стране.

Вот тут-то Степанов всё и выложил —
про Синотранс с Как-его-там-зовут,
про отсутствие хорошего товара,
в общем, излил свою душеньку.

Ма слушал гостя и хмурился, гневно глядя куда-то вдаль,
лицо его обрело чеканный профиль,
он что-то угрожающе прошептал в сторону,
потом вежливо простился и ушёл.

На следующее утро власть, как говорится, переменилась.
Ни свет ни заря к русским примчались
похороннолицые синотрансовцы:
— Надо срочно, срочно ехать товар смотреть!

Через час русские бизнесмены обалдели —
им показали отличную тушёнку,
великолепное казённое пиво —
не стану утомлять читателя перечислением вкусных чудес,
которые через пару недель Саня-Ленин
выгружал на таможне в Нижне-Ленинском порту.

Тот, кому они были обязаны сделкой,
появился в жизни Степанова ещё целых два раза —
первый раз на людском заторе в тесной таможне Тунцзяна,
где все тамошние сержанты,
которых по простоте своей и незнанию
Степанов ошибочно посчитал
из-за огромных звёзд на погонах как минимум майорами,
вдруг вытянулись по стойке «смирно»
перед появившимся Ма —
явно большим начальником местного масштаба.
Ма царственно махнул рукой
в неопределённом направлении —
ровно через минуту русские гости оказались на борту судна,
но как — до сих пор не понятно.

А второй раз Степанов увидел Ма
в сюжете новостей Первого канала,
в составе китайской делегации,
которую принимал российский премьер,
где Ма выглядел далеко не последним лицом.

Больше Степанов ничего о нём не слыхал.
Да собственно, рассказ вовсе не о Ма,
а о той китайской переводчице,
которая в самый последний момент
ринулась за гостем на поиски термоса для тёщи —
сувенира, без которого поездка в Китай в те времена
была просто немыслима.

Был вечер, садилось солнце,
купив термос, они медленно шли назад,
Степанову вдруг захотелось узнать,
что так громко кричат им вслед
нетактичные жители Тунцзяна,
он спросил Иру об этом,
но она вдруг смутилась:
— Это неприлично! Они говорят…
— Что они говорят?
— Они говорят, мне повезло.
Большой русский, много спермы будет…

Кровь ударила в лицо Степанова.
Не за себя ему стало обидно и больно,
а за эту тихую женщину,
которая таскается за ними
по борделям и чифанькам,
пытаясь услужить и помочь,
слушает их русские матюки
да всякую грязь от тупых соотечественников —
зачем, ради чего?

Ответить ей было Степанову нечего,
нужно было брать в ладони нежное печальное личико,
целовать безвольные губы,
пытаться согреть своим телом…
Так и уехал «большой русский» в Россию,
пронзённый навсегда нежной стрелой
её печального взгляда.

Но память о ней осталась,
Степанов изредка пытался вспомнить
её настоящее, китайское имя.
Вот только зачем ему это было надо,
сам он никак не понимал…


Вверху — прогулка на знаменитое озеро Сиху в Ханчжоу.
Внизу — вкусный обед с товарищами в Харбине.