Сага о Степанове-87. Песня про опричника Шмакова

Милицейский капитан Павел Сергеевич Шмаков
служил в Энске начальником ОБЭПа —
Отдела борьбы с экономической преступностью.
Происходил «борец» сам из местных жителей,
закончил Новосибирское училище МВД,
был по натуре человек простой и незлобивый,
худощавый, немного цыганистый на вид —
как говорится, страшноват, но безобиден.

Хотя звёзд с неба капитан Шмаков не хватал,
зато умел всегда держать нос по ветру,
выполняя важные приказы со рвением,
а не особенно важные — безо всякого старания,
никакой дурной инициативы не проявляя.

Не то что бы преступников в Энске было мало,
но ведь за ними приходилось набегаться,
при этом не имея никакой твёрдой гарантии,
что прихватишь нужного человечка на горячем,
а его завтра — бац! — не отмажут родственнички.

Сколько ловили знаменитого жулика Герцмана,
обнёсшего полгорода на сахаре и бензине,
с трудом поймали, водворили в СИЗО, и что?
Герцман стал нужным, зверствовал в пресс-хате,
кошмарил, жировал, а дело его разваливалось.

Так вот и жил Шмаков в режиме овчарки,
которая только и ждёт команды «фас»,
чтоб ворваться куда надо и покусать кого прикажут.
Больших резонансных дел ему не доставалось,
а сам что-то учинять Паша как-то побаивался.

Была у капитана Шмакова одна проблема —
ело его обострённое чувство пролетарской ненависти,
выросшее из зависти к людям успешным,
которая отравляла его и без того серую жизнь.
Все этим пользовались — стоило шепнуть Пашке
в нужный момент про кого-то горбатое слово,
как рвение его увеличивалось стократно.

Но однажды Паше Шмакову крепко подфартило,
поскольку ввели его в состав следственной группы,
которая раскручивала самого олигарха Дубова,
был в Энске такой, сам из бывших военных,
жёстко руководил заводами-пароходами,
творя непонятные простому народу делишки,
пока не разругался в клочья с губернатором.

К самому Дубову операм было не подобраться,
куда ни сунься, везде у него только пара акций,
директор любой его фирмы — лицо подставное,
как зиц-председатель Фунт в романе про Бендера.
Таких сажай пачками хоть каждый день,
но нитей к самому Дубову не потянется.

К братьям Матвеевым, работавшим на Дубова,
органы присматривались давно, но впустую —
материала на них набрали вроде бы много,
да был он весь какой-то туфтовый — одни легенды.
Но если сверху дают команду «приземлять»,
тогда в ход идёт всё, даже полная чушь —
авось в суде при аресте что-нибудь да прокатит.

Шмаков с операми сунулся было на завод,
которым командовал старший брат Матвеев —
вот про кого понарассказывали Пашке гадостей!
Сущий барин — рожа сытая, кулаки крепкие,
голос зычный, замашки эксплуататорские —
увидал его капитан и затрясся от одного только вида.

Однако арестовать старшего Матвеева,
человека семейного и всем в городе известного,
директора крупного областного предприятия,
за чей-то мелкий грязный навет не получилось,
дело не выгорело — суд с ходу отказал,
пришлось операм убраться не солоно хлебавши.

Но тут Шмакову неожиданно повезло —
прокололся на какой-то полной ерунде
Матвеев-младший, улыбчивый франт,
которому симпатизировали даже лютые враги.
Он был личным юристом неуёмного Дубова,
выполняя все его деликатные поручения,
вот и отвёз как-то деньги в пакете приставу,
чтобы ускорить одну важную процедуру,
а тот возьми да проболтайся дружкам —
дескать, совесть совсем бедолагу замучила.

Взятка была странная, что и говорить.
Никто ничего не видел, всё на словах,
деньги-то передали, но они ушли в Москву
на взятку для приставов повыше чином,
операцию санкционировал сам губернатор,
который забрал потом свои слова назад —
если ты, Дубов, враг, то вот тебе закон!

Милицейские, понятное дело, обрадовались —
когда виновные назначены, дорога легче.
Суд Матвеевых немедленно арестовал —
старший брат ссудил деньги младшему,
младший их получил и приставу отнёс —
дело ясное, что дело тёмное!

Вот тут-то капитан Шмаков и сорвал охотку,
вдоволь покопавшись в чужом белье,
насладившись страхом и смятением,
показав при обысках всю свою силу и власть —
ах, с каким наслаждением Пашка Шмаков
затягивал на пухлых ручках железные браслеты…

Но следует признать, что был он всё-таки
человеком честным и справедливым,
закрыл врага — и хватит, и достаточно,
главное было в том, чтоб заставить себя уважать.
Потом можно было жить с этим как-то дальше…

Эх, излишне поверил в себя олигарх Дубов,
когда затеял большую и ненужную войну,
обрекая в итоге братьев Матвеевых на заклание,
словно священных баранов в древнем Риме.
Он посчитал братьев своей собственностью,
пешками, готовыми лечь за него под любые пули,
но совершенно забыл, что они обычные люди.

Как ни пытались нанятые олигархом адвокаты
сделать братьев послушными болванами,
но старший быстро просчитал ситуацию,
подставлять свою голову не захотел,
поскольку креста на верность не целовал,
а потому рискнул, сделал ставку и выиграл —
договорился со следствием напрямую,
обеспечив себе вполне свободную жизнь.

Шмаков наблюдал за Матвеевым-старшим,
натурально раскрыв рот и вытянув шею —
он никогда ещё не видел таких виртуозов,
которые весело болтают с генералами милиции,
ведут переговоры, напоминающие фехтование,
легко решая при этом вопросы жизни и смерти.

Пристёгнутый к Матвееву наручником,
«капитан Паша» был восхищён —
на его глазах происходило то,
о чём потом расскажут тысячи раз,
он стал живым участником легенды,
поражаясь тому, как воля и разум
помогают победить тому,
кто без пяти минут уже был никем.
«Он уважать себя заставил,
и лучше выдумать не мог…»

Теперь Пашкина роль сменилась кардинально.
Вместо цербера, готового «тащить и не пущать»,
он получил лично от генерала тайное задание
стать отныне матвеевским телохранителем,
и если хоть один волос падёт у того с головы…

Пришлось срочно менять всю концепцию —
а между тем старший Матвеев уже сидел в пресс-хате,
где только и ждали команды взять его в работу.
Не то чтобы капитан Шмаков переобулся —
но ненависть к Матвееву сменилась симпатией,
Паша возил тайного узника домой помыться,
поскольку в СИЗО организовать душ не получалось,
видел весь нехитрый директорский быт,
угощался простым обедом со стола семьи,
любил пообщаться с женой Матвеева, медичкой,
на всякие доверительные мужские темы.

Он с большим вниманием слушал Матвеева,
открывая для себя много нового и полезного,
благо времени совместного ожидания допросов
в коридорах прокуратуры было предостаточно.
Матвеев-старший был интересным рассказчиком,
имел свою житейскую философию, большой опыт,
просвещал капитана насчёт политики и экономики,
заставляя смотреть на мир немного иначе:
«Богатство, Павел, совсем не порок.
А вот бедность — это очень большое свинство…»

Стокгольмский синдром сделал своё дело,
они вполне себе подружились с Матвеевым,
в шутку называя друг дружку соответственно
«матёрый жулик» и «кровавый опричник режима»,
Иногда даже пьянствовали в безлюдных местах,
откуда частенько «жулику» приходилось
переть «опричника» домой на себе.

Всё прямо как в фильме «Служили два товарища».

Но ситуация понемногу накалялась —
позабытый всеми Матвеев-младший,
слегка пообтёршийся на тюремных нарах,
почему-то вдруг решил поиграть в «урку» —
секи сюда, начальник, я делов не знаю.

К тому же он попал в приличную камеру,
где старшим оказался крепкий паренёк Егор,
попавший под арест по реальному произволу.
Егор стойко боролся, писал день и ночь жалобы,
говорят, дошёл даже до Европейского суда —
поэтому Матвеев-младший вдруг наивно поверил в то,
что сможет так же противостоять Системе.

На деле же «укреплять» таким образом Матвеева
Егора попросил их совместный адвокат,
нанятый не км иным, как олигархом Дубовым.
Поскольку Матвеев-младший был юрист хороший,
то упираться и вредить следствию мог долго и грамотно.

Вообще-то людям в погонах нет никакой разницы,
каково там спится их клиентам на шконке в СИЗО.
Но жалобы арестантов прокуроров весьма раздражают.
Однако тут была совсем другая проблема —
Дубова вот-вот должны были арестовать,
а ценность любого свидетеля для следствия
всегда зависит от скорости его лояльности.

Младшему Матвееву пора было определяться,
на чьей стороне он будет участвовать в суде —
на стороне защиты или на стороне обвинения.
Он не понимал, что его молчание затягивается,
приговор уже вынесен, и воевать никакого смысла нет.

Однако Паша проникся темой, упросил следователей
разрешить Матвееву поговорить со старшим братом,
их вывезли по одному в неприметный Пашин кабинет,
подвезли чай-курить, нарезали бутербродов.

Тут-то и выяснилось, что младший Матвеев,
словно осёл, упёрся всеми четырьмя копытами —
он, как товарищ Сухов, «желает помучиться»,
наивно намереваясь проплыть в одиночку
между Сциллой и Харибдой,
не понимая, что сейчас не тот случай,
чтоб и овцы, и волки могли остаться довольны.

Матвеев-младший ничего не желал слушать,
он понимал происходящее по-своему, юридически,
собираясь остаться этаким стойким самураем,
до гроба верным своему сюзерену —
слушая это, «государевы люди» вдруг засомневались,
что всё напрасно, что всё уже потеряно.

Тогда Матвеев-старший вскипел окончательно.
Опера, до поры деликатно наблюдавшие
за разговором братьев из смежной комнаты,
являлись людьми, скажем так, подготовленными,
но даже спустя много лет после тех событий
Шмаков не мог без дрожи вспоминать то шоу,
которое устроил младшему Матвееву старший брат.

Директорами заводов становятся люди серьёзные,
но обученные профессии во времена Советской власти
могли поднимать одним своим словом в атаку полки
или разгонять тысячные митинги — на выбор.
Ошарашенные опера сами толком не поняли,
как легко и ненавязчиво в самом начале беседы
Матвеев-старший выставил их за дверь.

Теперь он то взмывал чёрным коршуном,
угрожая младшему брату страшными карами,
то припадал к нему, полубесчувственному,
нежно поглаживая того с придыханием —
Паша за дверью заворожённо слушал действо,
понимая, какая трагедия разыгрывается на его глазах.

Капитан Шмаков прекрасно знал сам,
как всё это случается порой в жизни.
Один маленький неверный поступок
влечёт за собой все остальные действия,
логика движения камня с горы становится неумолимой,
и человек, зависая в очередной раз
между короткими выдохами «да» или «нет»,
в один прекрасный момент понимает —
всё, финиш, больше нет выхода.
Поздно, сражение за собственное будущее проиграно,
повторить ничего уже нельзя.

Чай давно остыл, бутерброды засыхали.
Старший Матвеев тяжело вздохнул,
потом встал и подошёл к двери.
Наступал решающий момент разговора.
Старший брат изначально играл на публику,
отслеживая и продумывая все свои движения —
надо было войти в комнату без браслетов,
чисто вымытому, выбритому, с «воли»,
пахнуть вкусным домашним обедом,
самому распоряжаться ходом событий,
говорить уверенно и вести себя по-хозяйски —
это был высший пилотаж игры.

Он играл, спасая упрямого младшего брата,
понимая, что через полчаса тот будет обречён,
что взбеленятся седаки и потянут его по этапам
пропитываться тюрьмой всерьёз,
а там последует долгий и неправый суд.
Жалко матери — мать никогда не простит ему,
что он не вытащил этого наивного идиота…
— Ну, ладно, пока, братуха! Увидимся в суде!
Матери-то что от тебя передать? —
Старший Матвеев взялся за ручку двери.

Опера в соседней комнате замерли,
с ужасом ожидая непоправимого.
Младший Матвеев молчал,
гипнотизируя стакан с нетронутым чаем.

Ручка двери скрипнула, проворачиваясь,
пуля и ствол навсегда расходились —
больше в этой тоскливой и дурацкой истории
ничего нельзя будет изменить.
В этот момент Матвеев-младший встрепенулся,
громко прокашлялся и хрипло спросил:
— Так как насчёт помыться? Дадите?

…Через час радостные и счастливые опера
увезли Матвеева-младшего домой на побывку,
все основные вопросы его быта были улажены.
Паша и Матвеев-старший долго курили в кабинете —
спешить им было больше некуда, да и незачем.
— Ну, тебе только в милиции работать! —
капитан с жаром восхищался блистательной вербовкой.
Однако старший брат не радовался победе,
Матвеев осунулся, сник и как-то помрачнел,
безысходность свинцом легла на его плечи.

— Ты чего? Ты же уговорил его? Ну, ты даёшь…
Это была самая настоящая мясорубка, слушай!
— Уговорить человека — дело нехитрое, Паша.
А может, мой брат всё-таки в чём-то прав?
Вот сломал я его сейчас, а что будет дальше?
Пройдёт время, а Дубов договорится — и что тогда?
Разве можно верить всем этим вашим генералам?
Они сегодня есть, а завтра мне где их искать?
Вот это, Павел, и называется — ответственность…

Не раз и не два вспоминал потом Паша эти слова.
Олигарх Дубов сопротивлялся долго и яростно,
но этим в итоге нажил только всеобщую ненависть,
разговаривать с одиозным узником было невозможно —
ему, недоговороспособному, никто больше не верил.
Дубова судили два года и всё-таки посадили,
заводы-пароходы его мгновенно порастащили,
жена с ним развелась и уехала за границу —
отсидев срок, он так и не нашёл себя снова,
с иронией представляясь «вольным стрелком»,
а в третью волну неожиданно умер от ковида.

Братья Матвеевы переехали жить в Москву.
Тот самый Егор, писавший в Европейский суд,
получил в итоге оттуда ответ и был освобождён,
потом сделал серьёзную карьеру в политике.
Шмаков получил за дело Дубова медаль,
но переходить в полицию не стал,
уволился на пенсию, благо выслуга лет позволяла.

Решив бороться за счастье народа
всеми доступными законными средствами,
Павел Сергеевич вступил в ряды ЛДПР
и даже стал депутатом Областной Думы.
Теперь он рассказывает молодёжи о том,
как служил Родине в её трудные годы,
поздравляет Матвеевых с праздниками,
втайне надеясь, что они когда-нибудь вернутся,
влипнут опять во что-нибудь нехорошее —
вот тогда он им обязательно снова поможет,
как тогда, в самые лучшие дни своей жизни.



На фото - «кровавые опричники режима» (вверху) и их «невинные жертвы» (внизу).