Сага о Степанове-102. Саркофаг для гаджета

Телефон совсем не планировал умирать.
Маленький, синий, надёжный,
заботливо укутанный в полиэтилен,
он был упрятан так,
что найти его было практически невозможно —
кто полез бы в мешок с негашёной известью,
который валялся среди десятка собратьев
в углу кладовки на первом этаже СИЗО.

В те странные времена раннего Путина
с телефонами боролись беспощадно,
усматривая в них угрозу для следствия —
дабы арестанты не предупреждали подельников.

Телефон прислали с воли в мешке
долговязому баландёру Шурику,
обладавшему на воле кучей полезных знакомств,
случилось это всё довольно просто —
у СИЗО, как обычно, не имелось средств,
даже лампочку купить бывало не на что,
а побелка была крайне необходима
в преддверии очередной проверки.

Когда сидельцам тонко намекнуло начальство:
«Живёте тут, мля… как коты за пазухой!»
Шурик неохотно предложил свои услуги,
позвонил из кабинета начальника старому другу,
тот моментально просёк тему —
и вскоре баландёр получил «посылочку»,
аккуратно упрятанную среди комков извести.

Шурик был человеком доброжелательным,
но умным, осторожным и очень замкнутым,
на воле он плодотворно работал юристом,
обслуживая добрую половину города,
хранил мрачные тайны, за что его и ценили,
собственно говоря, и друзья, и враги,
с уважением звавшие Шурика
не иначе как «наш чёрный адвокат».

Сел Шурик за взятку, которую клиент
поручил ему передать приставу
для последующей передачи в Москву начальству,
пристав взятку передать передал,
но оказался слегка с прибабахом,
начал казниться угрызениями совести,
заливать сомнения крепким алкоголем,
проболтался ненароком — и оба сели,
поскольку органы давно точили на Шурика зуб.

Одевавшийся на воле всегда с иголочки,
раскатывавший по городу на новом «лексусе»,
в СИЗО он безропотно таскал бачки из пищеблока,
и вообще вёл себя вначале индифферентно,
но увы, ключ от кладовки был у Степанова,
а позвонить Шурик мог только из камеры —
так у телефона появился кроме Степанова
ещё один «клиент», сосед Шурика по нарам,
слегка заполошный потомственный пролетарий,
известный всем под именем Серёга.

В хозобслуге СИЗО народу было немного —
они, трое «красных мужиков»,
да ещё два весёлых «петуха» с Будукана,
задиристые и бестолковые молодые шныри,
день и ночь почём зря матерившие друг друга
и неохотно выполнявшие в СИЗО
всю грязную и стрёмную работу.

Ничего не предвещало серьёзной беды,
телефон исправно переходил из рук в руки,
вечерами Степанов беседовал с женой,
свидания давно закончились,
а передач уже не принимали —
приговор вступил в законную силу,
но Степанов запасся так,
что полковник однажды с ужасом
пнул ботинком его мешки и заорал:
«Это что, мля, закрома Родины, что ли?
Ты тут что, магазин открывать собрался?!»

«Хозяин» был хороший мужик, с юмором,
Вот только долго не мог понять,
кто Степанов такой и откуда взялся,
поскольку просили за того такие люди,
что сомнений в том, Степанов явно
как минимум незаконный сын Путина,
даже не оставалось — наконец полковник решил,
что Степанов «бывший сотрудник»,
и значит, как ни крути, человек свой,
сидеть тому оставалось по сути немного,
он безропотно крутил гайки и лампочки,
не лез на глаза и выделяться не старался.

Прошёл уже месяц, потом второй,
они втроём потихоньку позванивали домой —
беда подкралась незаметно.
Упёртый парень Серёга попросил отца
привезти ему настоящий горячий плов.
В тюрьме так бывает — перемыкает парня,
заклинивает на какой-то там ерунде,
и начинает арестант пороть несуразицу,
слепо отдаётся забурлившим чувствам,
в итоге совершает глупые поступки.

Шалопут Серёга, развивший бурную деятельность,
вроде бы всё предусмотрел, всё просчитал,
со всеми заблаговременно договорился,
но — грёбаный случай,
подменилась на приёме передач Викуся,
весёлая разбитная жена опера соседней колонии,
подменила её всем известная «белокурая Жози»,
контролёр Светлана Николаевна из главного корпуса,
дама язвительная, злонравная и весьма вредная,
которая наотрез отказалась
принимать передачу из принципа:
— Да кто ты такой, чтоб тут плов жрать!

Отец маячил с большой кастрюлей за воротами,
Серёга то и дело бегал в «кандейку» звонить,
в итоге забегался, пропёрся и ляпнул принародно:
— Пап, ты иди, я ж тебе всё только что объяснил!
Пьяный запах свободы в который раз
сыграл свою неизменную злую шутку
с очередным «профессором Плейшнером».

Сонный дежурный по кличке Витя-Тупой
привычно сделал вид, якобы ничего не заметил,
но оргвыводы всё-таки вскоре последовали —
в СИЗО вдруг устроили феерический «шмон»,
но ничего запретного так и не обнаружили.
Степанов дивился логике оперов —
в его кладовке запретным было всё,
от ножа или отвёртки до пилы-«болгарки».

Серёга, воспылавший лютой ненавистью
к Светлане Николаевне, всё-таки не сдержался,
остановил контролёршу вне камер
и что-то ей такое сказанул,
отчего она в панике примчалась в дежурку
немедленно катать на Серёгу рапорт:
«угрожал, дерзил, обещал зарезать».

Серёгу немедленно отправили в карцер,
и тут до Степанова с Шуриком наконец-то дошло,
что этот юноша может их легко сейчас сдать,
его обещали вернуть назад, на Будукан,
возвращаться Серёге туда не хотелось —
у него случился там конфликт с «чёрными»,
поэтому ничего хорошего там его не ожидало.

В тюрьме все так или иначе постукивают,
с «операми» приходится быть лояльным,
инфа хорошо меняется на преференции,
Серый мог доторговаться с «хозяином»,
и тогда ехать на Будукан
пришлось бы уже Шурику и/или Степанову.

Сколько раз Степанов убеждался
за все эти страшные годы,
что верить никому нельзя, а в тюрьме тем более,
сколько раз на его глазах вполне приличные люди,
кто по доброй воле,
а кто-то — став жертвами обстоятельств,
предавали его, доносили на него,
врали ему и обманывали его.

Однажды бывший «опер» РУБОПа,
показав Степанову в хорошем настроении
заведённое на того оперативное дело —
толстенную пухлую папку, набитую доносами,
захохотал: «Проще сказать, от кого их здесь нет!»
Наивный Степанов тосковал,
прикованный наручником к батарее,
пытаясь найти слова для собственного оправдания,
ему шили что-то откровенно несуразное,
он с ужасом понимал, что все доводы его напрасны,
что всё за него кем-то где-то и давно уже решено,
и что бы он ни сказал — «Будешь сидеть! Я сказал!» —
эта беспощадная рубленая жегловская фраза,
до сладостной дрожи в гениталиях
обожаемая всеми ментами,
была адресована теперь и ему.
Не зарекайтесь!

Серёга вырос шустрым, но шебутным и бестолковым,
да что такое двадцать три года — один ветер в голове,
он вырос в рабочей семье, никакого труда не чурался,
исполнял любой приказ, даже самый бессмысленный,
до звонка ему оставалось ещё целых три долгих года.

Доставленный в СИЗО после приговора спецэтапом,
Степанов просидел один три месяца в большой камере,
не отвечая на крики малолеток — а зачем? —
наблюдая за местной жизнью и делая свои выводы.
Когда в октябре его впервые вывели на работу,
Серёга уважительно спросил Степанова:
«Чё, много душ загубили, да?» —
«Каких ещё душ?»
Тут выяснилось, что контролёры зло пошутили,
сказав назойливым наивным малолеткам,
что дядька из «два ноль», дескать, людоед,
держат его здесь тайно, чтоб до суда не убили,
а кто будет шуметь, того враз к дядьке тому и подсадят…

Вечером радостный и смущённый Серёга
притащил Степанову «косячок» —
ему по молодости лет не давал покоя вопрос,
кто же из них станет бригадиром,
опытному Степанову было фиолетово,
они дунули в дворике папироску на двоих
и с тех пор работали без вопросов,
всегда дружно, споро и весело.

Отбывать наказание в колонии
за сто вёрст в тайге никому не хотелось,
там, где маются и колобродят полторы тысячи зэков,
порядка ожидать никогда не приходится,
поэтому запретный телефон
превратился в немалую проблему.

Серёга в карцере ждал этапа на Будукан,
«петухи», активно гревшие везде
свои большие красные оттопыренные уши,
тоже начали вдруг о чём-то перешёптываться —
похоже, кум зарядил их на поиски телефона,
они стали частенько просить ключ,
шариться у Степанова в кладовке,
но тут как раз подвернулся хороший случай —
в камере на первом этаже нашли очередной «кабур».

Сорванцам-малолеткам, ожидающим суда в СИЗО,
заниматься в камерах было совершенно нечем,
книг малолетние преступники не читают,
всей радости у них — напакостить заведению,
что-нибудь расколупать, разбить или спалить,
по их понятиям, всё тюремное — западло,
поэтому подлежит немедленному уничтожению.

У взрослых тюрьма — дом родной,
всё ценится, сберегается, быт благоустраивается,
а эти, безмозглые, свернут башку унитазу,
разобьют стекло, спалят лампочку,
потом сидят впотьмах посреди говна,
дрожат от холодрыги и знай себе орут:
«Начальник, в натуре, не имеешь права!»
Или начинают прокладывать тоннель
в соседнюю «хату» — тоже мне графы Монте-Кристо! —
кирпич в стенах старый, цемент крошится,
дурное дело нехитрое, когда времени полно…

Тут было дело срочное и серьёзное,
поскольку тоннель был проложен в пекарню,
где «шахтёры» первым делом замутили бражку.
«Кабур» полагается немедленно заделывать,
Шурик, переживавший за судьбу телефона
вызвался помочь Степанову,
они вскрыли полы, натаскали цемента,
замесили раз, другой —
вот и пришло время похоронить телефон,
спрятав его на глубине —
кто же потом всё это раздолбит?

Наступила самая драматическая минута.
На улице не на шутку разыгралась метель,
они старались не смотреть друг другу в глаза,
телефончика было жалко — до слёз, до крика,
в тюрьме одна радость — новости с воли,
шепчешь любимой вечерами нежные слова,
слышишь ответный шепот,
похожий на звёздный зов Аэлиты,
и на душе всю ночь потом так хорошо и покойно,
что все невзгоды тебе до полного фонаря.

Может быть, они слишком перестраховывались,
не таков был Серёга, чтоб сдавать своих,
но случай с ним стал всем хорошим уроком —
расслабился немного парнишка, и ку-ку.
А не было бы у него возможности звонить,
глядишь, и перетерпел бы свои желания.
Всё тайное всегда становится явным,
Степанову оставалось полгода, Шурику год —
нет, проблемы им были совсем не нужны.

Став коленями прямо на грязный пол,
дрожащими пальцами Шурик вынул
из кармана заветный свёрток,
Степанов торжественно кивнул,
бетонная жижа приняла тело их синего «друга»
и навеки сомкнулась над его головой.
Степанов закрыл глаза и прижался к холодной стене,
не в силах удержать набежавшую слезу,
Шурик тоже отвернулся, якобы что-то увидав в окне…

Через пару недель гениальный юрист Шурик,
нашёл всё-таки хитрую лазейку в законе,
рванувшись очертя голову
в это рискованное предприятие первым.
Они вышли из зоны комфорта —
ужасная потеря связи с родными и близкими
как будто перевернула в них что-то важное,
лишила якорей, сорвала с уютной отмели.

Всё было против них —
Шурик рассказывал после,
что ожидая в коридоре суда, узнал вдруг о том,
что ни один судья не хочет брать его дело,
такого прецедента ещё нигде не случалось,
а быть новаторами судьи не любят — опасно.
Но тут случилось чудо — та самая судья,
которая когда-то выписала ему целых шесть лет,
неожиданно забрала его дело в канцелярии
и решила весь вопрос так,
как ему и было надобно,
заменив меру наказания более мягкой.

Наверное, решила помочь парню —
на исходе длинного процесса
её обвинили адвокаты в том,
что она не имеет права вести этот процесс —
когда-то Шурик оформлял сделки её мужа,
это был хороший повод для отвода,
суд затягивался ещё минимум на год,
судью ждали неприятности —
но благородный арестант предпочёл отмолчаться.
В ответное благородство верилось ему
почему-то с большим трудом…

Шурик вернулся из суда в полном раздрае,
он никак не мог понять, как это случилось —
произошло самое реальное волшебство,
ведь всего месяц тому назад
им обоим дружно отказали в УДО —
Степанов с ужасом услышал на суде
премилое резюме дамы-психолога,
после долгой беседы отрекомендовавшей его суду
крайне опасным типом —
хитрым, расчётливым,
умеющим руководить и манипулировать людьми,
не признавшим вину
и главное — так и не раскаявшимся.
Поэтому досрочно освобождать Степанова
было, действительно, как-то совсем не логично.

Его ходатайство по замене меры наказания
рассматривали следом, через два дня,
он выцыганил у полковника благодарность,
тот отвёл Степанова в сторонку,
угостил сигаретой и сочувственно сказал:
«Как офицер офицеру говорю —
мне сказали знающие люди,
что лично тебе ничего в суде не светит.
Ну, ты извини, если что…»
Что нужно было сказать ему в ответ?
Степанов улыбнулся, поблагодарил полковника
и полез в холодное брюхо автозака.

Через месяц, уже на воле,
они с Шуриком устроили весёлые пьяные поминки
по ушедшему навсегда телефону,
понимая в глубине души, что именно его смерти
обязаны своим спонтанным освобождением,
не зря же древние римляне приносили жертвы богам,
так и они — убили свой телефон, и дело сдвинулось,
а был бы он цел — сидеть бы им ещё да сидеть…

Серёгины следы навсегда потерялись из виду,
а вот с «петухами» вышла трагикомическая история —
их неожиданно освободили по УДО
(наш закон таких очень любит),
они сразу же отказались чистить от снега двор,
стали вести себя дерзко и агрессивно,
кинулись качать немедленно права,
«кум» купил им билеты, простился на вокзале,
перекрестившись и думая, что расстаётся навсегда —
ан нет, наутро ему сообщили из горотдела,
что один прямо на перроне отобрал у кого-то айфон,
а второй устроил в вагоне кровавую драку.
В общем, недолго музыка играла…

Полковник встретился Степанову
как-то ранним летним утром,
он вёл в садик за руку маленькую дочурку,
увидел бывшего зэка и заметно оторопел:
«Ты, мля?! Во, мля!
Устроился куда-нибудь?
Ааа, кого я спрашиваю…
С такими-то подвязками, как у вас с этим, как его?..
Ну, ты заходи, если что!» —
«Нет, лучше уж вы к нам!» —
полковник радостно засмеялся,
Степанов в ответ тоже —
никаких претензий у обеих сторон не имелось.


На фото — переход в корпус СИЗО (сооружён при участии автора).