День 2

Утро выдалось пасмурное. Солнце, поднимаясь над горизонтом, оказалось где-то там, за серой пеленой облаков, окутавших густой лес серым шерстяным одеялом. Верхушки деревьев по привычке потянулись вверх, стараясь поймать первые лучики солнца, но ветер их тут же унял, обдав морозной утренней свежестью, и дал понять, что сегодня солнца им не дождаться. Птицам, однако, отсутствие солнца не было помехой - они пели и перепрыгивали с ветки на ветку, радуясь новому дню. Сегодня их гораздо больше, чем обычно: к красивым голосам певчих птиц присоединился вороний лай. Порой они каркали так, что их голос походил на протяжный крик раненного животного. В другой раз так, будто действительно собака лает. В третий раз прерывисто - когда другая птица, покрупнее, отгоняла их от лакомого кусочка.

Вороны заняли высокую сосну. Сегодня это сосна послужит им большую службу - накормит всю стаю. Они ещё долго будут возвращаться сюда, чтобы обглодать кости. Сперва добыча высокой сосны их пугала: они не видели прежде, чтобы вот так, прямо на дереве, висела железная коробка с человеком внутри. Они привыкли к картонным или деревянным коробкам, внутри которых обычно крупа, семена, хлеб и много чего ещё, что туда могут положить люди. Но чтобы люди положили в коробку другого человека - такого вороньи глаза ещё не видели. И не только вороньи.

- Такого я ещё не видела, - сказала девушка, глядя на сосну снизу-вверх.

- Н-да уж. Семёрка. Обойду-ка я, гляну, что с водительской стороны видно, - сказал один из тех, кто девушку сопровождал.

- Разрешаю, - подтвердила она.

Пока молодой человек, не старше лет тридцати, среднего роста и с кудрявой головой, пробирался через кусты и ели, чтобы обойти сосну с другой стороны, девушка повернулась к остальным. Она посмотрела на самого высокого и крепкого из мужчин с надеждой в глазах. Мужчина этот взгляд понял, протёр неестественно крупной ладонью бритую голову, затем достал покурить и начал расхаживать по поляне в поисках следов.

- Ксения Егоровна, разрешите! - обратился к ней один из тех двоих, что остались стоять на месте.

- Разрешаю.

- Эт, ну... Семёрка-то целая вродь как, - он прищурился, глядя на машину, повисшую на ветке - солнца хоть и не было, а смотреть вверх было больно, - Вон, ветка через окна прошла. Крышу кувалдой подровнять и будет бегать. Надо снимать! Там посмотрим - либо на запчасти, либо побегает ещё, - он говорил с надеждой, будто выпрашивая.

- И как ты себе это представляешь? Ты же помнишь, что лес валить запрещено?

- Это вы мне предоставьте, я знаю как, - седой мужчина выставил вперёд ладони, заверяя девушку в том, что всё пройдёт как надо.

Она с пару мгновений посмотрела на него испытующе, и, к его великой радости, согласилась, и седой вприпрыжку побежал из леса в деревню. Как только он скрылся за деревьями, и хруст его шагов растворился в вороньей брани, Ксения вдруг услышала истошный, утробный возглас. Такой люди издают, когда их рвёт. Тогда она, не выжидая ни секунды, бросилась вслед за кудрявым сквозь кусты. Лысому и ещё одному, на вид бестолковому парню, она знаком дала понять, чтоб оставались на месте.

По другую сторону сосны, за кустами и парой елей, она обнаружила кудрявого. Он согнулся пополам, разглядывая собственный завтрак. С кончика его носа свисала тягучая жидкость, доставая почти до самой земли. Кудрявый весь покраснел, и разгибаться, судя по всему, не собирался. Его ещё подёргивало - позывы не прекратились. Ксения, оскалившись, хотела прикрыть рукавом лицо, чтобы не чувствовать запах рвоты, но в тот же миг поняла, что чувствует совсем другой запах. Более сильный запах - запах мертвой плоти, ещё не успевшей начать гнить. Сладковатый такой запах. Она начала было оглядываться в поисках мертвеца, но кудрявый её опередил, указательным пальцем ткнув в небо. Ксения подняла свой взгляд к висящей на ветке машине и её глазам открылась следующая картина: основная ветвь, сантиметров пятьдесят в диаметре, на которую, как на шампур, налетела семёрка, дала побег поуже, с черенок лопаты. Побег этот, уже переросший в отдельную ветвь со своими собственными побегами, при столкновении вышел через окно водительской двери, выбив стекло и вытащив наружу самого водителя. Ветка, судя по всему, сначала сломалась об кузов машины, а потом вошла водителю прямо под рёбра, разорвав брюхо. А пока ветвь прорывалась через окно, она утащила водителя за собой, и получилось так, что позвоночник его не выдержал и разорвался, а следом разошлась и кожа, как нельзя кстати порванная надломленной ветвью. И теперь туловище водителя повисло на этой ветке: с одной стороны с почти оторванной головой, неестественно вывернутой набок (побег из-под рёбер вышел в районе шеи, вытеснив её набок), а сдругой стороны со свисающими вниз внутренностями, которые сперва дугой уходили вниз, раскинувшись на ветвях сосны, а потом поднимались к нижней части тела, оставшейся внутри салона.

- Порвался... - выдавил из себя кудрявый, наконец придя в себя.

- Порвался? А ты, Плокин, красноречив сегодня, как никогда, - она хлопнула его по плечу, - Привыкай. Такое в нашей службе случается часто. Не будешь же ты каждый раз блевать? Засмеют.

Плокин закивал, но взгляд поднять пока не решился.

- Иди назад. Найди старшего Терешенко, он к нам пошёл, и передай ему, чтоб взял с собой брезент для тела. Снимите с веток, но сразу не уносите - дайте воронам доесть, пусть полежит здесь, за кустами, денёк-другой. Задача ясна?

- С веток снять?.. - взмолился Плокин, осознав, что ему, вместе с Терешенко, придется туда лезть и тело это с дерева снимать.

- Так точно. Тебе пойдёт на пользу. Выполняй.

Плокин выпрямился, отдал честь и ушел. Следом за ним, напоследок ещё раз взглянув на тело, назад вернулась и Ксения Егоровна. Там, на краю поляны, она заметила, что Дмитрий удалился в лес и присел у ствола молодой берёзы. Младший Терешенко, сын того Терешенко, который задумал снять семёрку с дерева, и которого ждал сюрприз в виде порванного водителя, был слегка туповат. Что-то в его голове явно было не то. Порой Ксении казалось, что он остановился где-то там, в возрасте семи-восьми лет, когда отец в очередной раз взгрел его и, видимо, с ударами по голове перестарался. Она сперва подумала отправить его на помощь к отцу, да не стала. Слишком много объяснять придется, пусть уже его здесь дожидается. Тогда она двинулась к Диме.

- Ну что скажешь, мой дорогой следопыт?

- Он был не один, - ответил следопыт, поднимаясь и отряхивая руки.

- Уже понял, значит, из-за чего Плокина вывернуло?

- Он вроде парень крепкий, но мертвецов ещё не видел, так что да. Я так понимаю, он водителя нашёл. А вот здесь, - он указал пальцем на примятую траву и следы от пяток, упертых в землю, где порвался мох, - был его пассажир. Ну ты же понимаешь, что сам бы он после такой аварии вряд ли с дерева бы слез, - Дмитрий провёл по голове ладонью, - Лесник снял. Там вон, - он снова указал пальцем чуть левее, - буквально через пару метров рюкзак выпотрошенный лежит. Видишь? Документов, фотографий - ничего нет. Так, шмотки кое-какие, ну и немного снаряжения.

- Какого снаряжения?

- Ну да, как будто для похода или спуска куда-то. Канаты, фонари, такое вот снаряжение.

- Понятно. Значит, Лесник, - задумчиво подытожила Ксения.

- Прикажешь начать поиски?

- Нет. Нет, не нужно. Пойду к отцу.

Дмитрий понимающе кивнул и глянул на младшего Терешенко. Тот стоял, выглядывая своего отца. Ждал, когда тот вернётся.

- Об этом докладывать будем? - он указал на следы, оставшиеся от пассажира.

- Пока не надо. Если что, вечером сама доложу.

Дмитрий снова согласился, затем отдал честь и двинулся туда же, куда все остальные, заодно толкнув вперёд младшего Терешенко. Тот чуть не свалился, но удержался на ногах, и торопливо зашагал вперёд. Ксения, ещё раз осмотревшись и здесь, тоже направилась в деревню.

***

Площадь здесь была всего одна, да и та небольшая. С одной стороны стоял одноэтажный дом культуры и почти вплотную к нему старый исполком. Дом культуры состоял из небольшой библиотеки, актового зала, выполняющего так же роль спортивного, и пары кабинетов для детских кружков. Исполком был поменьше. В нём просиживали свои жизни те, кто был занят административной работой. Около исполкома из земли торчала доска объявлений - второе по популярности место на площади. На доске жители деревни развешивали объявления о своих ремесленных услугах, продаже и обмене молока, фруктов, овощей, мяса и всего прочего. Это была южная сторона площади, и здания на ней уходили к востоку как раз в указанном порядке. За исполкомом начинался небольшой участок, огороженный высоким забором, почти в два метра. Забор этот заканчивался перекрестком и уходил ровно на юг. На участке в этом месте, ровно в углу, вырос огромный дуб. Он слегка накоренился с годами, свесив ветви, и в жаркий летний день в его тени от жары частенько пряталась молодежь. Западная сторона площади была занята обычными жилыми домами, построенными каждый на свой лад, но всё же в едином архитектурном стиле: треугольные крыши, выделенные ставни, крыльцы и всё прочее, что характерно для русского деревенского домика. На северной стороне, плотно прилипнув друг к другу, расположились три двухэтажных дома: один широкий и длинный, другие два попроще. Те, что попроще, это сельские магазины. Тот, что пошире - местная закусочная. Если доска объявлений была в деревне вторым по популярности местом на площади, то закусочная гордо заняла первое. Площадь имела прямоугольную форму и растягивалась с запада на восток. Чем дальше она уходила к востоку, тем уже становилась дорога. Дорога эта, в конечном счёте, приводила к церкви. Колокольня у церкви была нестандартно высокая и возвышалась над всей деревней подобно смотровой башне.

Ксения свернула на площадь с дороги, идущей по западной части площади с юга на север, и направилась прямо к закусочной. Стоящие у доски местные мужики заметили её и тут же начали размахивать руками и голосить:

- Доброго утра, Ксения Егоровна! Что за чудесный день нам подарил Владыка! - кричали они, улыбаясь так широко, что на секунду могло показаться, что рты у них сейчас треснут.

- Доброго! - отозвалась Ксения, - Да уж!

Трое постовых, охранявших порядок на площади, услышали мужиков и вытянулись по струнке, провожая взглядом капитана. Надо заметить, что не смотреть на неё было задачей не простой, ведь она была молода и хороша собой во всех отношениях. Черный мундир, спускающийся почти до колен, был скроен точно по ней и плотно обтягивал её красивую фигуру. Пшеничные волосы, отливающие золотом в солнечных лучах, волнами спускались чуть ниже лопаток, и когда она шла, они пружинили вверх и вниз. А глаза... глаза её были ярко-зелеными в солнечный день, и темными, как два сапфира, в пасмурный. Почти каждый солдат в казармах, засыпая после отбоя, представлял себя в её объятиях.

Это хорошо понимал её отец, Егор Викторович, который и был владельцем закусочной под названием "Салун Гнутая Шпора". Он знал это, и когда Ксения вошла в заведение, то сразу застучал судейским молотком по стойке в попытке оторвать взгляды гостей от дочери. Громкий стук заставил всех прийти в сознание.

- Так! Своими делами занимайтесь! - хрипло провозгласил он, стуча молотом.

И все послушались. Егор Викторович хоть и был уже в возрасте, но оставался крепок. Историй о том, как он бил морды в драке, по деревне ходило достаточно, и проверять их на правдивость никто не решался. Убедившись, что на дочь уже никто не пялится, он обнял её и шепнул ей на ухо:

- Иди к себе.

Ксения кивнула, не сказав ни слова, и отправилась по лестнице на второй этаж. Егор окликнул своего помощника, молодого парня лет пятнадцати, и велел ему присмотреть за всем. Ему нравилось представлять, что это не закусочная, а именно салун из ковбойских фильмов. Для того, чтобы его и другие таким считали, Егор Викторович приложил немало усилий: сделал распахивающиеся в обе стороны двери, сразу за железными, которые запирал на ночь; развесил по стенам трофеи и картины с изображениями дикого запада; заказал у местных плотников столы и стулья, такие же, как в вестернах, и, наконец, сделал люстру из колеса телеги. Местечко действительно было уютным, и местные толпами просиживали здесь вечера. Был, однако, и один день, когда в салун было сложно кого-либо загнать, кроме трёх-четырёх любителей вестернов. Таких же, как Егор. Всё дело в том, что каждую вторую субботу месяца в закусочную пускали только в ковбойской одежде и при револьвере. Местные, которые обычно Егора называли "Викторыч", в этот день предпочитали называть его "Ковбой, ёбтвоюмать". И всем, кто увлечение Егора Викторовича не разделял, приходилось пить дома - в одиночестве или в небольшой компанией друзей.

Егор нагнал дочь, когда та уже стояла в спальне.

- Ты прости, что я в твою кровать его, у меня просто ремонт идёт, а гостевые заняты все, - начал оправдываться владелец салуна, вытирая руки полотенцем, висящем на плече.

- Что, все четыре? - удивленно спросила она, обернувшись.

- Да. Видимо, часть одного из внешних приходов добралась, - ответил он, - Все блаженные, поголовно.

Ксения хмыкнула, улыбаясь, обошла кровать и присела на край. Перед ней лежал молодой человек. По лицу это понять было сложно - оно всё было разбито и сильно отекло, особенно рассеченный поперёк лоб. Парень лежал как мертвый. Только грудь еле заметно приподнималась на вдохе. Ксения заглянула под одеяло - голый. Отец кашлянул, прочищая горло, и Ксения невинно посмотрела на него.

- Что?

- Одеяло опусти, нечего тебе там смотреть.

- Ой, ладно тебе, - она подмигнула отцу и тот сразу размяк и потеплел, - Расскажи лучше, как он к тебе попал в таком состоянии.

Отец взял стоящий у стола стул, подвинул его к противоположной стороне кровати, сел на него наоборот, сложив массивные руки на спинку, и твердо заявил:

- Сначала ты.

Ксения поняла, что спорить бессмысленно, поэтому начала первой.

- Ночью с окраины пришли, из тех, что у воды живут. Сказали, что почти половину ночи со стороны леса гул слышали, как будто машина сигналит. Мы и пошли. Я, Димка, Плокин и Терешенко оба. Начали в лесу искать, нашли быстро, - Ксения подняла брови, и взгляд её приобрёл такие черты, как когда смотришь в пустоту, погружаясь в мысли или воспоминания, - Там семёрка на сосне повисла.

- Да ладно?! - удивленно вставил Викторыч.

- Да. Зашла ровно на ветку лобовым стеклом и повисла, держась крышей. От ветки побег там, где-то с лопату толщиной...

- С лопату? Или с черенок?

- Ну, с черенок я имею ввиду, да. Он надломился, водителю под рёбра зашел и вышел вместе с ним через водительское окно. На две части мужика порвало. Ноги внутри остались, туловище на ветке. Ветка через шею вышла - голова набекрень.

- Кошмар какой, - Егор отвёл взгляд.

- Это ты ещё не видел гирлянды из кишок, которые от одной части к другой на ветках растянулись...

- Всё, заканчивай. Давай к делу. И вообще, ты так спокойно об этом рассказываешь, как будто каждый день видишь!

- А ты как будто сам не служил и такого не видел, да? Пусть не каждый, но частенько на мертвецов смотришь.

Егор Викторович тяжело вздохнул. Ксения продолжила.

- Димка следы нашел и рюкзак с вещами. Этот вот, - она качнула головой в сторону молодого человека, лежащего на кровати, - скалолаз какой-то, видимо. Там у него фонари, канаты.

- Исключено. Хилый для скалолаза, руки слабые, - он указал ладонью на парня.

Ксения посмотрела на руки.

- Ну да. Подросток, что ли?

- Лесник сказал, что ему восемнадцать, - коротко доложил Егор.

- Откуда знает? - оживилась Ксения, подавшись в сторону отца.

- Говорит, документы нашел, но себе оставил. Мне ничего не передал. Он его ночью приволок, - отец развёл руки в стороны, мол, не знаю ничего.

- Хоть как зовут-то сказал?

- Сказал. Андрей.

Ксения снова посмотрела на парня. Что-то внутри неё проснулось при виде раненного мужчины, лежащего на кровати. Безсознательный, весь израненный, он как бы молча просил её о том, чтобы она о нём позаботилась, выходила его и привела в порядок. Ксения хмыкнула.

- Андрей, значит... Ты ему дал уже?

Егор промолчал. Она повторила.

- Ты дал ему?

Отец встал, убрал стул на место и пошел к комоду, который стоял у дальней стены, как раз ровно напротив той, у которой изголовьем стояла кровать с лежащим Андреем. Егор Викторович выдвинул первый шкафчик, достал два пузырька и поставил на стол, строго глядя на дочь.

- Что во втором?

- Расскажу, когда ты, наконец, обсудишь со мной наши "семейные дела", - последние слова отец выделил так, чтобы Ксения с первого раза поняла, о чем речь.

Ксения вздохнула, спрятав лицо в ладонях, в них же и пробубнила.

- Хорошо, хорошо. Я зайду вечерком, под закрытие. Ты пока за этим присмотри, чтоб не проснулся. Поговорим и я потом доложу деду.

- Добро, - коротко ответил Егор и вышел, оставив Ксению наедине с Андреем.

***

В лесу, тем временем, уже кипела работа. Старший Терешенко, Плокин и Дмитрий вернулись на поляну в компании двух десятков товарищей. Толпа уставилась на висящую на дереве семёрку.
- Ну и как мы её снимем, Толь? - послышался хриплый, осевший голос откуда-то из глубины толпы.
- Да просто всё. Вон на ту сосну повяжем канаты за ствол, перебросим, протянем под крышей, так же как она на ветку села, скинем вниз. Человек десять за канат потянут, а может и всем придётся навалиться, там видно будет, машину приподнимем и с ветки сдвинем. Добро?
- Что-то не нравится мне твой план, Анатолий Семёныч, - отозвался кто-то из молодых.
- А тебя не спрашивают - нравится, не нравится - ты делай, что говорят. Лучше вон, - он указал на соседнюю сосну, - На вон ту сосну полезай, - и всучил умнику один конец каната.
- Эх... - осознав свою ошибку, парень привязал канат к щиколотке, поверх ботинка, и начал взбираться.
- А ты, Плокин, со мной полезешь. Надо пока тело на землю сбросить. Обе части.
Плокин весь покрылся мурашками. Он был готов тянуть канат до потери сознания и кровавых мозолей на руках, но возвращаться к разорванному водителю - ни за что. Всё утро, всю дорогу до части и обратно, этот мужик стоял у него перед глазами. Иногда с воспоминаниями начинал играть шокированный разум, и Плокин представлял, как вороны клюют мужику глаза, как в глазницах его пустых шевелятся белые, толстые черви. Как кишки его вываливаются из туловища и с всплеском разбиваются об землю. В конце концов дошло до того, что он начал представлять, что это он обгладывает его кости под сосной. Об этом он предпочел ни с кем не делиться. С психическими расстройствами в деревне никто разбираться не станет. Проверят на крепость рассудка и в воду, если что-то не понравится.
- Я туда не полезу, - твердо заявил он, опустив взгляд.
- Что такое? - обернулся к нему Терешенко, - Ещё не отошёл?
Плокин помотал головой, тряся черными кудрями.
- Ладно, добро. Лёха! Тогда ты со мной.
Лёха согласился без лишних слов, ведь он ещё не видел разорванное тело, поклёванное воронами. Терешенко об этом решил умолчать. Плокин, почувствовав, как с его плечей сбросили целую гору, снял куртку и аккуратно повесил её на ближайшую ветку. Остальные, кто должен был тянуть канат, поступили так же. В стороне остался только Дмитрий. Он спрятался в тени высокой ели, оперевшись плечом на берёзовый ствол, курил и наблюдал. Его мундир немного отличался от всех остальных, хоть и был такой же черный. Шеврон у него был другой. Все этот шеврон знали, но никто при этом не знал, что означает символ, нарисованный на нём. Тем не менее, все понимали, для чего таких как он привязывают к отрядам, поэтому старались вести себя как можно "нормальнее".
Минут через десять, когда Терешенко, с Лёхой напару, уже почти добрались до автомобиля, с другой сосны донёсся крик.
- Готово! Обвязал добротно, морским узлом, как батя учил!
- Добро! - отозвался Терешенко.
Всего через минуту и он был у основания широкой ветви, на которой повисла машина. Лёха, нагнав его, уставился внутрь салона и туда, куда уходил побег, на котором повисло туловище Сергея, водителя семёрки. Лёху начало мутить, тело его передёрнуло в рвотном позыве и тогда Терешенко, предвидя будущее, крикнул стоящим внизу:
- Разойдись!
Те, кто стоял у сосны, торопливо рассеялись в разные стороны. Тут же вниз полетела, расплёскиваясь, рвота. Терешенко, подтягивая канат, который он так же, как и парень с той сосны, обвязал вокруг ноги, злорадно захохотал.
- Салаги! - прохрипел он голосом киношного пирата.
Плокину, стоящему внизу, смешно не было. Кое-кто из отряда тоже начал посмеиваться, но кудрявый посмотрел на них так, что те сразу поняли - дело не в Лёхиной слабости духа, а в том, что он наверху увидел. Смех прекратился.
Когда канат был протянут под крышей, Терешенко скинул другой его конец вниз, обмотав вокруг ствола и направив через другую, такую же мощную, ветвь.
- Навались! - скомандывал он, и парни, ухватившись друг за другом за верёвку, начали тянуть.
Перетягивание каната длилось долго: то силы не хватало, то ветки мешали, то ещё что-нибудь. В итоге, машину сняли с дерева только через час, и хоть и старались сделать всё аккуратно, но без повреждений снять не вышло. Канат оказывал большее давление на крышу авто, из-за меньшей площади соприкосновения, чем ветвь, из-за чего её выгнуло треугольником. Кузову досталось не меньше: передок гармошкой, дыра в радиаторе, обе фары выбиты, капот порван, переднюю ось повело от удара и много ещё чего по мелочи.
Первым к машине подошел Дмитрий. Он открыл пассажирскую дверь пошире, отодвинул сиденье как можно дальше и залез внутрь. Кажется, наличие половины водителя в салоне его совсем не тревожило. Остальные окружили машину на расстоянии. До них уже дошёл ароматный шлейф, а безмолвный намёк Плокина оказался правдой. Первым делом он сорвал с панели иконы и сложил их, как бумажку, пополам, а затем спрятал в карман. Потом осмотрел бардачок: внутри лежали сигареты, перцовый балончик, куча бумаг и кое-какие документы на машину.
- Копылов Сергей Владиславович, шестьдесят третьего года рождения, - прочитал Дмитрий, свернул документы в трубочку и сунул во внутренний карман.
Затем он проверил карманы Сергея. Те, что были на нижней половине его тела. Ничего, кроме старого, кнопочного телефона. Его Дмитрий тоже спрятал, предварительно сняв аккумуляторную батарею. Убедившись, что больше ничего не упустил, он выдернул ключи из зажигания и направился к багажнику.
- Снимайте туловище! - крикнул он звучным басом куда-то наверх, пока шел от двери к багажнику.
- Не хочет! - отозвался Терешенко, - Зацепился чем-то, - сверху вниз донесся голос мужчины, а с ним и звуки глухих ударов сапога по бездыханному телу.
Плокин закрыл глаза и начал наминать переносицу. Перед глазами снова появилось проклятое тело. Он тут же открыл глаза, чтобы не видеть страшных картин, и поймал на себе взгляд Дмитрия. Тот замер, придерживая одной рукой крышку багажника, а другой упираясь в его край. Кудрявый опустил глаза.
В багажнике не было ничего интересного, кроме инструментов, запаски, просроченного огнетушителя и прочего хлама, какой возят в своих багажниках водители. Тогда он силой захлопнул его, отряхнул руки друг о друга и дал команду толкать машину в расположение части. Все два десятка бойцов немедленно приступили к выполнению задания. Дмитрий же, подозвав Плокина, предложил помочь ему растянуть брезент для тела.
- Ты не переживай, брезент раскатаем, а с телом мы сами справимся, - говоря это, Дмитрий пытался поймать бегающие глаза Плокина, положив свою огромную руку на его плечо, - Ты как, нормально?
Этот вопрос в миг заставил Плокина собраться. Взгляд его стал ясным и сосредоточенным: он кивнул, и вместе они потащили тяжелый рулон через кусты на соседнюю поляну. Когда всё было готово, они вернулись назад, но направились в разные стороны - Плокин побежал толкать семёрку, а Дмитрий пошел вытаскивать из машины нижнюю часть Сергея Владиславовича.
Вскоре они втроём, Терешенко, Дмитрий и Лёха, уже стояли вокруг тела Сергея, обретшего, наконец, часть былой целостности. По-крайней мере, расстояние между туловищем и ногами теперь не было таким внушительным. Лицо его уже было обглодано до костей, глазницы опустели, шея и грудь тоже заметно пострадали. Дмитрий, снова закурив, прервал тишину.
- Ты как себя чувствуешь, Алексей?
- Д-да... Нормально, в общем-то. Не ожидал просто такого, - он неловко дернул рукой в сторону тела.
- Надо было мне его предупредить, Дмитрий Иванович. Не бери в голову, парень молодцом. Так, рефлекс сработал.
Дмитрий взвесил всё сказанное, отдал честь, развернулся и отправился вслед за парнями. Терешенко помолчал немного, помолчал, а потом сказал:
- Завтра вернёшься, с брезента его скинешь, протрёшь, свернёшь и на склад. Добро?
- Добро, - отозвался Лёха.

***

Когда Ксения вернулась к отцу, в салуне уже было пусто. Он поначалу её не заметил. Натирая рюмки и стаканы до блеска, Егор Викторович уставился на экран, из которого доносились звуки стрельбы, топот копыт, ржание лошадей и вопли ненависти, перемешанные с криками боли. Салун был прибран и готов к следующему дню: пол сырой, стулья подняты, везде и во всём порядок. Ксения улыбнулась, вспомнив, как в детстве она не любила помогать отцу наводить здесь чистоту, но любовь к нему не позволяла отказать ему в помощи.
Натерев последний стакан до блеска, отец поставил его на широкое полотенце кверху дном, вытер руки и, навалившись на стойку, уставился на экран.
- Пап, - тихо сказала она, испытывая слух отца, но тот и ухом не повёл, - Пап! - сказала она уже громче, но не громче, чем орал телевизор.
- Да он глухой уже давно, - донеслось из-за спины.
Ксения обернулась и увидела Никиту с двумя тряпичными мешками в руках. Жилистый, темноволосый, кареглазый мальчик. Это он теперь помогает Егору Викторовичу с делами - он носит еду посетителям, он моет полы и поднимает стулья, он бегает в кладовую за съестным, он же остаётся за главного, когда отца нет на месте.
- Знаю я его, притворяется наверное, - Ксения обернулась, поймала взгляд Никиты и подмигнула ему.
Никита тут же расстаял, щеки его налились багровым румянцем, и парень как-то подзавис. Ему всего пятнадцать, но бушующие гормоны дают о себе знать. Ксения много раз замечала, как подросток заглядывается на неё. Она приподняла его подбородок и ласково погладила щеку большим пальцем.
- Спасибо тебе, что папе моему помогаешь, - и она снова подмигнула ему, зная, что после такого он точно всю ночь глаз сомкнуть не сможет.
Мальчик, растерявшись, застыл как статуя с открытым ртом.
- Никита! Давай сюда! - прогремел голос отца.
Мужской голос мигом расколдовал мальчишку. Никита неловко улыбнулся и, довольный собой, понёс мешки в кладовку, не решаясь ещё раз взглянуть на девушку. Ксению отец отправил наверх, в её комнату. Дочь послушалась отца, и, поднимаясь, поймала себя на мысли, что в его глазах она такая же как Никита - всего лишь ребёнок.
В комнате всё осталось на своём месте. Отец, кажется, так и не заходил сюда. Пузырьки, с виду одинаковые, стоят на столе. Ждут своего часа. Ждут, когда состоится разговор, который решит судьбу одного из них. Никуда не делся и чужак, лежащий в её кровати. Ксения остановилась у спинки кровати, со стороны ног, навалилась на неё и уставилась на Андрея.
- Андрей, - ласково протянула она, - Андрюша!.. Андрюшенька, просыпайся.
Но Андрей не ответил. Капитан даже попробовала подёргать его за ногу - никакой реакции. Тогда она украдкой глянула в коридор через приоткрытую дверь. Убедившись, что отец ещё внизу, она приподняла одеяло, прикусив нижнюю губу, и стала рассматривать, что там у Андрея под одеялом было.
Послышались шаги, заскрипела лестница.
Ксения резко опустила одеяло, стараясь успеть положить его точно так же, как оно лежало, будто отец заметит разницу и разозлится.
- Разговор нам предстоит долгий, - начал отец, едва возникнув в двери, - Ты присядь, отдохни. Устала наверное, уже ночь скоро.
Отец принёс с собой две кружки ароматного чая. Кофе Егор Викторович не жаловал - слишком психику возбуждает. "А вот чай, если его правильно приготовить, - всё время говорил он, - наоборот, успокаивает". Ксения от предложения отказываться не стала. Села в мягкое кресло, закинула ногу на ногу, взяла кружку и поднесла к лицу. От аромата глаза закрылись сами. Она ещё не успела глотнуть, а по телу уже разлилось приятное тепло.
- Осторожно, кипяток, - предупредил отец.
Он всё мешкал, не зная как начать разговор. Егор Викторович не был силён в общении с женщинами, особенно когда дело казалось серьёзных обсуждений. Но женщины обычно ему это прощали, ведь он с лихвой компенсировал это неумение железным характером и редким набором внутренних и внешних качеств.
- Ты как, нормально?
Ксения открыла один глаз и покосилась на отца, усмехнувшись.
- Знакомый вопрос.
- Это откуда? - поинтересовался отец, возмутившись.
- От Димы. Он этим вопросом постоянно рядовых в чувства приводит.
- Это я, - он ткнул себя в грудь большим пальцем, - Я так рядовых в чувства привожу. Приводил, - поправил он сам себя, - А Димка, я тебе напомню, всё, что знает, у меня получил. Ты на вопрос не ответила.
- Нормально, пап. Ты же знаешь, по нам не расползается.
- Я-то знаю, - задумчиво протянул Егор, - есть за что спасибо деду сказать, да?
- В том числе и за это, да. Ты только за этим меня позвал?
Вот сидит она - капитан, и он - хозяин забегаловки. Однако, всякая общественная иерархия остаётся там, снаружи этого здания. Здесь, перед отцом, она всего лишь девочка, которая вредничает, когда её просят помыть пол в салуне. Ксению осознание этого факта всегда подбешивало. Чего бы она не добилась, отец всегда будет считать её своей дочкой, всего лишь маленькой девочкой. Другое дело - дед. Дед общается с ней и относится к ней как к капитану, доверяет ей дела, порой даже связанные с риском для жизни. И каждый раз, пусть внешне этого не показывая, радуется её достижениям, её росту.
- Нет, - прервал размышления Ксении отец, - Поговорить надо о другом, - и он исподлобья уставился на Андрея.
Ксения этот взгляд перехватила и поспешила высказаться.
- Тут говорить не о чем, пап. Путей всего три: в воду, к нам, или в деревню. Ты же знаешь.
Отец неодобрительно глянул на неё.
- Это когда ты такой послушной стала? - уколол он её, - Есть ещё вариант, четвертый. Его-то я и хочу обсудить.
- Четвертый вариант? - с удивлением на лице спросила Ксения.
- Да, и тебя он тоже касается.
Отец поднялся, подошел к столу и взял один из пузырьков. Снова сел в кресло и поболтал стекляшку в ладони.
- Посмотрим, как откровенен с тобой дед. Знаешь, что это?
- Понятия не имею, я химией не занимаюсь, Егор Викторович.
Егор Викторович испытующе посмотрел на Ксению.
- Ну... один из составов?
Отец кивнул.
- Если я тебе расскажу что-то, чего тебе знать нельзя, он об этом узнает? Ответь честно, пожалуйста. Мы с ним давно не общались, и я не знаю, в каком он сейчас... состоянии.
Ксения на минутку задумалась, надеясь найти ответ на свой вопрос внутри, в архивах памяти. Замечала ли она, что дедушка когда-нибудь знал наперёд то, чем она хочет поделиться? А если и знал, то мог делать вид, что не знает, пока Ксения сама не расскажет? Ответа на отцовский вопрос у неё не оказалось.
- Я не могу сказать твёрдое нет. Ты же знаешь, что он себе на уме. Как он вообще может читать мои мысли?
Егор Викторович поднял брови, выражая крайнее удивление. Язык чесался начать снова объяснять, кто на самом деле её дед, но он знал, что на этом разговор закончится и начнется ссора с криками, девичьими слезами и обидами на две-три недели.
- Он хорошо чувствует людей и их мотивы, - коротко ответил Егор, - Ладно. Слушай внимательно, и, я прошу тебя, это даже Диме нельзя рассказывать. Поняла меня? Это очень важно, пожалуйста, дай мне слово, - он строго посмотрел на дочь.
- Даю слово, что никто, кроме нас с тобой и Андрея, этот разговор не услышит.
- Тебе всё шуточки, да? Он не проснётся, пока я не захочу, - твёрдо развеял все подозрения Егор Викторович, - Дело было тогда, когда мы здесь ещё и года не прожили. Мой отец, твой дед, много времени проводил с местным врачом, который наблюдал одного больного головой человека, возомнившего себя пророком. Пророк этот... Я, кстати, имени его так и не узнал, да и никто не узнал. Тогда говорили, что он из-под земли вылез. В общем, пророк этот был, как бы это мягко выразиться... - Егор замешкался, - Ксюш, послушай, ты знаешь, я рассказывать истории из прошлого не люблю, да и плохо умею, вот. Если я говорю, что кто-то жуткий или страшный, это значит, что если его увидишь, то бояться будешь так, что с места сойти не сможешь. Это животный страх называется, поняла?
Ксения кивнула, нахмурившись. Она не могла понять, что происходит и к чему ведёт отец. Что такого он хочет ей рассказать, что объясняет ей такие явления как животный страх?

- Пророк был жуткий. Смотреть на него было тяжело. Глаза сами прятались. Вроде хочешь посмотреть, начинаешь, и тут же начинает тошнить, голова кружится. Просто сдохнуть хочется, понимаешь? Какое-то естественное к нему отвращение было. Это я таким его запомнил, а батя и врач тот, они войну прошли. Много смерти видели, и на мужика этого смотрели без страха. Но не без удивления. А удивить ему их удалось, - он поднял брови и хлебнул подстывший чай, - Отец хотел с доктором местным, не помню сейчас уже как его зовут, скооперироваться здесь, чтобы продолжить научную деятельность, а сам доктор хотел Пророка в чувства привести. Вернуть ему здравый рассудок. Я сейчас уже точно это объяснить не смогу, не моя специальность, но, кажется, когда Пророк первый раз отца увидел, он так возбудился, что врач его потом неделю пытался угомонить, а когда угомонил, тот начал постоянно отца звать. Врача умолял: "Приведи его мне, приведи его мне, приведи его мне" - по кругу это повторял, не замолкая ни днём, ни ночью. Он, кстати, не спал. Вообще никогда. Мне тогда это ещё странным казалось, даже противоестественным, но потом, сама понимаешь...

Ксения молча согласилась. Понимает.

- Так вот. Когда он увидел отца, то начал ему на ухо через решетку цифры шептать. Смешно смотреть было - как ребёнок себя вёл. Шептал так громко, но на нас с доктором все посматривал, чтоб мы не слышали. Мы всё слышали. Пророк шептал ему на ухо, а отец всё в блокнот записывал. Он там по кругу числа гонял в определенном порядке. Отец сразу понял, о чем речь идёт - удельная масса элементов, или как там она называется?.. В общем, он дал ему порядок элементов, отец эти элементы в том порядке смешал, и в руках у него оказалась первая колба с тем добром, - он кивнул на стоящую на столе в пузыре жидкость.

- Но ве, - Егор Викторович оборвал Ксению на полуслове.

- Подожди, все вопросы потом, если останутся. Всё, что я говорю - истинная правда, мне выдумывать ни к чему. Когда всё было готово, мы пошли с этой жидкостью назад, к двинутому. Я отнекивался, идти не хотел, но отец настаивал. Пришлось пойти. В общем, когда батя ему колбу показал, тот попросил её понюхать. Вонь от жидкости была такая, что лошадь на ходу б с ног сшибла, но он ароматом насладился от души. Начал в клетке кувыркаться, орал, смеялся. Сейчас это может забавно звучит, но на деле такое лучше не видеть никогда. Не знаю, как этот доктор за столько времени не свехнулся с этим Пророком. А хотя, может и свехнулся... Иногда не понять с первого взгляда. Вот. Значит, попрыгал он, повертелся, и опять к отцу. Показывает ему, мол, пей давай, жидкость эту. Услышишь Его, говорит. И это вот "Его" так выделил, будто это настолько важно, так важно, что до мурашек пробрало.

Егор Викторович остановился. Сидит, пузырьком играется, а сам в пустоту смотрит. Куда-то сквозь Ксению, сквозь стену за её спиной, сквозь землю и небо, сквозь вселенную. А Ксения видит, что на глаза ему слёзы наворачиваются. Ей не по себе стало - не знает, куда деться. Обнимать отца или сидеть на месте. Застыла, как Никитка внизу, когда она его щеку приласкала.

- Папка долго исследования проводил, - вдруг продолжил отец, - месяц из кабинета не вылезал. Всё книги свои читал, испытания на животных ставил - подохнут они от водички этой, или нет. Сами по себе, по отдельности, говорит, элементы эти ощутимого вреда нанести в таких пропорциях не могут, но нужно выяснить, как влияет на живое существо их смесь. Все дворняги, которым он жижу подливал в еду, некоторое время спустя кверху брюхом в пруду оказывались. Крысы сперва сбегали куда-то. Туда же, наверное. Пойди их, в траве и камышах найди. А вот кошки и собаки побольше будут. Их мы находили. Они с доктором их вскрывали. Тот не ветеринар, конечно, но тоже что-то понимал. Говорил, что они умерли не от отравления, а от воды в лёгких. Воды нахлебались и утопли. Отца этот вывод удовлетворил полностью, даже обрадовал. После очередного эксперимента, когда бездомные собаки и кошки в деревне кончились, батя собрал вещи, взял колбу и пошел к доктору. У того ещё одна комната была с решетками. Вот в ней он и заперся. Жижу эту выпил и начал свои ощущения записывать и доктору докладывать. Тот следил за его состоянием. А Пророк всё хохотал, остановиться не мог. Чувствовал как будто. Вот. День, два, три - ничего. На четвертый день отец вышел из палаты, а Пророк ему давай опять числа диктовать. Надиктовал пару последовательностей, и снова давай волчком по камере скакать. В общем, снова начались эксперименты. С этими составами начались проблемы. Если с первым всё ясно было - даёшь собачонке, та пьёт и в воду, то с другими нужно было понять, как их применять. Но он как-то догадался, отец-то. Чем дольше пытался понять, тем чаще я его заставал за монологами, когда он один был дома. Я заходил, и разговор прекращался. Я, говорит, сам с собой беседую, это думать помогает. Он в это правда верил, я тебе скажу, что он сам с собой говорит. Поначалу.

Чай в кружках закончился. Во рту у Егора Викторовича начало сохнуть и он решил сделать паузу, разбавить своё повествование. Ксения сидела молча, но откуда-то снизу, из желудка, вверх пробирался ком.

- Компотику будешь? Вишневый, вкусный. Кисловат правда, но вкусный.

- Буду. Пап, слушай.

- Ммм?

- Мне страшно. Мне кажется, что то, что ты хочешь мне рассказать, может мне же и навредить. И тебе. Ты уверен?

- Ты подожди, это ещё только начало, - он открыл банку, которую только что достал с верхней полки пристенного шкафа, и разлил по кружкам компот, - на вот, попей. Кислый, взбодрит.

Егор Викторович поставил банку в сторону, уселся обратно и продолжил.

- А, я забыл сказать. Я начал замечать, что он спит мало. Я спать, а он работает. Я просыпаюсь, а он работает. И кровать заправлена. Ну, я думал, может он просто раньше меня встаёт и позже ложится. Кровать то заправить не сложно уж, казарменного опыта много у него. Но нет. Я начал ночью просыпаться от его разговоров, причем чуть ли не каждую. Отец просто перестал спать. А потом оказалось, что он продолжает тот первый состав принимать ежедневно, как лекарство для профилактики. Собак ему начали возить из соседних деревень, он за них деньги платил, а кому и лекарства делал. Вот и скажи мне, подмешивал он им состав в лекарства, или нет? К нам потом многие из соседних деревень переехали. В общем, собак у нас во дворе жило штук двадцать, не меньше. Всё было в дерьме. Убирать мне приходилось. Он сначала давал им первый состав, и делил контрольную группу на три подгруппы. Первая ограничивалась приёмом первого состава, и в конце концов уходила в воду. Вторая подгруппа получала второй состав. В воду они не уходили, да и в целом с ними ничего не происходило - собаки как собаки. С третьим составом тоже были проблемы. Если сначала отец давал первый состав, потом второй, и потом третий, то ничего не происходило. Если первый, а потом третий, то псина топилась. Но! Однажды нам раненую псину привезли, всю в гнойниках, мерзкую такую. После комбинации всех трёх она была как новенькая. Всё зажило. Со шрамами, но зажило! - с немалой долей восхищения повторил Егор Викторович, - Тогда отец сменил подход. Он построил вольер, поместил туда в раздельные ячейки по собаке и начал их пичкать первым составом ежедневно. Когда собаки начали рваться наружу, чтоб убежать к воде, он стал давать им второй состав. И чем дольше собака принимала первый, тем более бурной становилась реакция на второй. Теперь стало понятно, что второй состав был нейтрализатором первого, только вот... - отец замялся.

- Что? - спросила Ксения.

Она уже начинала понимать, о чем идёт речь. В руках у отца был второй состав. Там, на столе, первый. А у неё в кармашке на ремне, рядом с обоймами, третий. На случай ранения.

- Нейтрализация проходила бесследно только для тех собак, которые получили первый состав не позже, чем неделю назад. Отец на тот момент принимал первый состав уже больше трёх, кажется, месяцев. Собаки, которые месяц принимали, и если им потом батя второй состав давал, мучались так, что смотреть было больно. Какие-то умирали, какие-то с ума сходили. Сошедшая с ума собака - самое душераздирающее зрелище, какое я видел. Знаешь, когда людей мертвых видел, не так было жалко, как собак этих. Они начинали хромать, не имея ран. Постоянно головой трясли, будто стряхнуть хотели с себя что-то, как они, знаешь, воду отряхивают с себя, да и взгляд у них пустой становился. Прямо насквозь смотрели, - глаза Егора Викторовича снова стали мокрыми, - Он меня их заставлял убивать. Чтоб не мучились. Инъекцию им делал. Сколько их у меня на руках погибло. А мне тогда лет-то было... Одиннадцать? Я ночами не спал. Он там, в кабинете, а я у себя в кровати, в подушку, - он зажмурился и прикрыл глаза ладонью.

Теперь слёзы навернулись и у Ксении. Она уже хотела встать, обнять отца, но Егор её остановил.

- Ладно, нормально всё. Вспоминать тяжело просто. Нормально. В общем, долго всё так продолжалось, пока в один прекрасный день, под самый рассвет, отец не ворвался ко мне в комнату с перекошенным от паники лицом, красными глазищами и весь зарёванный был, знаешь, как ребёнок. Он орал, понимаешь? Вот как когда истерика случается настоящая, вот так орал. Это не я, кричит, это не я! Я испугался, к стене прижался, ноги подобрал. Спрашиваю, мол, что не ты? А он мне: это не я говорю. Я тогда чуть сам с ума не сошёл. Страшно было так, что в туалет захотелось, и я не стерпел. Прямо так, на кровать, и... Я это тебе рассказываю, чтобы ты полностью могла осознать, что я испытывал тогда. Понимаешь? - Егор дождался ответа дочери и продолжил, - Он меня потащил за руку в кабинет и всучил дневник свой. Там страница была, а на ней как будто разговор, на каждой строчке реплика. И он начал объяснять, что это не он говорит, не его мысли, он этого не знает и не знал никогда, того, что там написано. А что там написано, я разобрать не успел. Числа, слова, какие-то рисунки. Жутко всё. Я начал рядом с отцом себя чувствовать так же, как рядом с Пророком. От этого ещё страшнее стало. После этого отец взял себя в руки, схватил меня за плечи, и начал на ухо шептать мне, как когда-то ему Пророк нашептывал, точно так же. Возьми, говорит, второй состав, добавь мне в еду и приготовь печку в подвале. Я туда, говорит, пойду. Печкой он обогреватель называл, советский такой, электрический. Да ты его видела, он и до тебя дожил. Вот тот, что в старом доме нашем был, когда я служил ещё, помнишь? Вот. В общем, в подвале, без еды и воды, он промучался неделю. Ночевал я у доктора. Он же отца каждое утро вместе со мной осматривал. Всё записывал. Ночами отец орал, пока голос не сорвёт или не успокоится. "Выйди, выйди, уходи" - такое вот. Есть не мог. Спать не мог. На утро восьмого дня он мне показался слишком спокойным. Сидел в углу, у печки, когда я к нему спустился. Он мне, говорит, всё объяснил. Мне поплохело. Я спрашиваю, что объяснил? А он мне отвечает, что есть у него только два выхода из сложившейся ситуации. Первый - выпить первый состав и услышать Его, но уже на совершенно ином уровне. Второй - не выпить, говорит, первый состав, и сегодня ночью Он разорвёт мой разум и я умру. А потом добавляет: если мы хотим жить, нам нельзя уезжать, Егор. Нельзя. И вырубился. Доктор ему что только не колол - разбудить мы его не смогли. И когда уже он ушел, посоветовав мне просто дождаться, когда отец проснется, я, напуганный ребёнок, дал ему первый состав. Он очнулся сразу. Очнулся и посмотрел на меня таким ясным и осознанным взглядом, которого я не видел с тех пор, как мы первый раз Пророка увидели. Это я его привёл к тому, чем он стал сегодня, - и тут отец не сдержал слёз и зарыдал.

Ксения бросилась его успокаивать. Таким она отца увидела впервые. Он ни разу за всю её жизнь на её глазах не уронил ни слезинки. Всегда был твёрд, как скала. Непоколебим. А тут... В объятиях дочери Егор Викторович быстро успокоился.

- Почему раньше не рассказывал? - тихо спросила Ксения.

- Незачем было.

- А сейчас что изменилось?

С ответом отец замешкал. Он посмотрел Ксении в глаза так, будто не хотел ей говорить то, что сказать обязательно нужно. Будто нет у него выхода.

- Ну, говори!

- Говорю, говорю, - пробубнил отец, - тяжело говорить. Но я должен, понимаешь? Это ради тебя, ради будущего твоего.

Ксения прищурилась. По привычке. Она знала, какой разговор начинается с этих слов. Но теперь, после отцовского откровения, злость уже не накатывала. Она расслабила веки и поняла, что в этот раз хочет его выслушать полностью.

- Вот этот парень, Андрей. И вот два состава. Тебе нужно сделать выбор, от которого зависит и твоя дальнейшая судьба, и его. Если ты дашь ему только первый состав, то его, действительно, ждёт три пути: вода, служение или деревня. Отсюда он уже домой не вернётся. Это действие в глазах твоего деда будет актом преданности. Он узнает, будь уверенна. Но если ты дашь ему и второй состав, - он протянул ей пузырёк, который весь разговор держал в руках, - То он останется восприимчивым, но никаких "распологай моим нечистым телом, Ахнаир" уже не будет. Со временем, чем дальше он отсюда уйдёт, тем скорее исчезнет и его восприимчивость. Это действие, это решение, уже в моих глазах будет актом... Преданности мне.

В Ксении начала всё-таки закипать злоба.

- Ты сейчас меня заставляешь между вами двумя выбирать?! - прошипела она.

- Да, доча, - и он отвёл взгляд, уставившись в пол, - скоро всё начнёт очень стремительно меняться. Дима мне рассказывает порой кое-что... Приготовления начались.

- К чему приготовления?

- Этого я сказать не могу, это напрямую на твоё решение повлияет, - он резко встал с кресла, - Тебе обязательно нужно сделать выбор, Ксения. Обязательно. Другого способа нет, - и он вышел.

Ксения осталась наедине со своими мыслями. В этот раз всё иначе. Раньше он просто пытался её отговорить, убедить в чём-то, в чём она сама ещё не была до конца уверена. Она тоже поднялась, взяла со стола первый состав, села к Андрею и уставилась на пузырёк. Она не знала, как ей понимать рассказ отца. В конце концов, в нём не было ничего сверхъестественного. А что если состав - просто психоактивное вещество, как она всегда и предполагала? Да, бьёт по психике. Да, некоторые от "прихода" топятся в пруду. Почему только именно в пруду, она никогда догадаться не могла. Когда она присягала на верность и принимала состав, для неё ничего не изменилось, да и на детей он не действует так, как на взрослых. У детей в голове рамок меньше. А может, отец ей тогда второй состав подмешал? По коже побежали мурашки. Что, если отец ей второй состав подмешал? И только поэтому она не в воде. Что если... Ксения закрыла глаза и выдохнула, сжимая пузырёк. От "если" в голове только путаница. Сейчас нужно было выбрать сторону. Но как выбрать между отцом и дедом? Дать один состав, и отец может отвернуться от неё. Тогда она останется наедине с дедом, и нечто важное случится уже очень скоро, если верить отцу. Отец не врёт. И он найдёт в себе силы отречься, в этом она не сомневалась. Дать два состава, и отец останется на её стороне, но тогда всё, чего она добилась, может в один день рухнуть. Вся её власть, её сила, её жизнь целиком. Её жизнь! Не отца, и не деда. Её!

Ксения открыла первый состав, приоткрыла перекошенный рот Андрея и залила жидкость ему в рот. Рефлекс сработал, парень проглотил жидкость.

- Теперь вторая... - прошептала она, взявшись открывать второй пузырёк.

Но пузырёк никак не хотел открыватья. Оказалось, что для того, чтобы его открыть, недостаточно просто открыть крышку. Нужно ещё и титаническое усилие воли. Усилие, которое заставит её отречься от всего, чего она добивалась столько лет. Когда второй состав окажется внутри, Ксения потеряет весь свой блеск, который даёт ей её положение в деревне.

- Неужели нет другого выхода? Нужно подумать. В конце концов, дед не такой, каким его видит отец. Много он понимает? Дедушка хороший, мудрый человек, который дал надежду и путь многим людям здесь, внутри деревни, и снаружи тоже. Он поймёт мой шаг. И примет его. Он меня выбирать не заставит, - и она резко, решительно открыла второй состав и влила его Андрею в рот, а потом и третий, - Пора бы тебе проснуться, Андрюшка, - она похлопала его по животу, встала и направилась к двери.

У самой двери Ксения замерла. Дело уже было сделано, но её вдруг одолели сомнения. Сомнения и страх. Сомнения касательно того, правильный ли выбор она сделала. Если опустить семейные связи, то она, капитан, кому осталась верна? Владельцу закусочной или своему командованию? Кажется, первое. И кажется, она ошиблась. Это и послужило причиной страха.

За дверью её встретил отец. Его взгляд спрашивал: "Ну что, кого выбрала?". Она сунула ему три пустых пузырька. Отец засиял, даже полез обниматься, но она остановила его и, гася сияние, сказала:

- Я выбираю третий вариант: акт преданности себе, - и ушла.

Отец ещё долго стоял, смотря ей в след и пытаясь понять, что его дочь имела ввиду.