Сиреневый запах единственной любви

 




   Гаснущий огонь любви
   Живет угольком надежды.

     Леонид Сухоруков


                I
 
  Сильвия, как обычно, встала в семь часов. Аккуратно заправив свою постель, она открыла окно и вдохнула свежий утренний аромат цветущей под окном сирени. Было начало апреля. Далеко на востоке начал просматриваться верхний краешек солнечного диска.  Его ослепительный блеск на секунду блеснул искринками в ее прекрасных голубых глазах. Под окном, у которого она стояла на втором этаже двухэтажного каменного дома с зеленою крышею, цвели сирени, давно посаженные ее бабушкой. Встречая новый день, Сильвия ощущала прилив бодрости и энергии от сладостного сознания, что в нее страстно влюблен ее однокурсник по колледжу Себастьян. Неделю назад в городском парке он признался ей в любви, сказав те заветные слова, которые так приятно слышать девушке, особенно, когда эта любовь взаимна.
 - Теперь все в моей жизни изменится, - думала счастливая Сильвия, - бабушка и я не будем больше жить одни в этом огромном и опустевшем доме, нуждаясь по хозяйству в сильной руке и мужской заботе.
   Чуть наклонившись вперед, она нежно притянула к себе ветку сирени и начала вдыхать в себя ее благоуханный аромат. Она ясно и отчетливо представляла себе отдельные картины той радостной жизни, которая ожидала ее и любимую бабушку Патрисию уже в недалеком будущем. И все это было связано с ним – жизнерадостным парнем из образованной и уважаемой семьи, который жил со своими родителями на главной улице города, рядом с городским парком. В прошлом году они вместе поступили в колледж, вместе сидели за одной партой, вместе засиживались в городской библиотеке допоздна, готовясь к учебным семинарам. Ежедневно общаясь друг с другом, они стали замечать, что у них много общего, что их жизненные интересы не только сходятся во многом, но даже и переплетаются. Так их дружба переходила в привязанность, а привязанность в любовь. В тот день в городском парке она дала ему знать, что любит его и хочет быть с ним навеки. Для Сильвии это были не просто слова, которые при желании можно забыть, а нечто большее. Это было вполне осознанное, а не спонтанное решение, так как у нее было достаточно времени убедиться в искренности его чувств. И она верила ему как самой себе.
   В нем было все, что должно восхищать девушку в молодом человеке, - достоинство, честь и надежность.
   Когда Сильвия спустилась вниз, бабушка Патрисия уже сидела в зале в своем кресле-качалке и вязала. Это была женщина лет семидесяти пяти с довольно приятным и добродушным лицом. Несмотря на преклонный возраст, морщины еще не сильно просматривались на ее белом и румяном лице. Красивые ровные зубы, пусть уже и не так плотно прилегавшие друг к другу, сверкали белизной, делая ее улыбку обворожительной и прекрасной. Но особенно выделялись ее голубые глаза, излучавшие особый таинственный блеск.
   Сильвия подошла, опустилась перед ней на колени и, прижав ее ладонь к своей щеке, нежно поцеловала.
 - Дорогая бабушка, я так счастлива, - проговорила она, - что, порою, это даже пугает меня.
   Патрисия нежно, как ребенка погладила ее длинные, цвета старого золота косы и сказала:
 - Так всегда бывает в жизни, Сильвия. Когда нам плохо, мы мечтаем о хорошем, а когда нам хорошо, то и тогда не перестаем думать о плохом.
 - Почему так бывает бабушка?
 - Потому, что человек всегда помнил, хотя и не каждый это сознает, что и за счастье надо платить, ибо оно с такой же легкостью может перейти в несчастье, если не уберечь его.
 - А чем же, бабушка, нужно платить за счастье?
 - Конечно любовью, моя милая, только любовью!
 - Ах, если бы мне хоть капельку вашей мудрости, бабушка!
 - Успеешь еще набраться мудрости, жизнь об этом позаботиться, - смеясь, сказала Патрисия, - а теперь давай завтракать. Кстати, в котором часу обещал придти Себастьян?
 - Он до обеда должен быть у отца в офисе, а в три будет у нас.
   После завтрака женщины поехали за покупками в магазин. Среди прочего, Патрисия купила внучке длинное вечернее платье голубого цвета, о котором та давно мечтала. Когда девушка надела это платье, Патрисия поняла, что Сильвия не зря  долго говорила ей про него, - она выглядела в этом платье как цветок Андалузии.
   Вернуться домой они решили пешком. Чтобы выйти на проспект и перейти мостовую, им нужно было пройти весь городской парк до самых его центральных  ворот.
   В парке было многолюдно. Здесь были и старики, которые обычно рассаживались на скамейках и играли в шахматы, а некоторые читали газеты и обсуждали последние новости; молодежь, в основном, собиралась отдельно, на другом конце парка. Одним из самых излюбленных занятий молодых людей было пение под гитару.
   На скамейке у статуи Венеры Милосской сидел пожилой мужчина в шляпе и черном длинном кашемировом пальто. Он сидел грустный, чуть склонив свою седую голову на трость с серебряным набалдашником. Когда Патрисия с внучкой проходили мимо него, он пристально посмотрел на них…
   Вдруг Патрисия резко остановилась, как будто перед нею появился призрак. На лице ее была тень смятения. Встал со скамьи и мужчина в шляпе. Теперь лицо его сияло от радости, а в глазах, пронзительно печальных, появился юношеский блеск.
   Да, она узнала его, это был он! Она не видела его уже больше полувека!
   «Как он изменился, как постарел! Но где же он был столько лет?» – думала Патрисия.
   - Патрисия! – раздался его приглушенный и до боли знакомый голос, - Патрисия, неужели это Вы?!
   Она не сразу обернулась. В ее душе как будто поднялся огненный вихрь. Поток далеких воспоминаний уносил ее обратно в молодость, и она ничего не слышала из того, что говорила ей с испуганным лицом Сильвия, старавшаяся привести ее в чувство. Эта мучительная пауза стала затягиваться…
   Когда Патрисия, дрожа от волнения, обернулась и взглянула  на друга из своей безвозвратно ушедшей юности, скупая слеза медленно покатилась вниз по щеке.       Старик снял шляпу, и, взяв все еще дрожащую руку Патрисии в свою ладонь, нежно ее поцеловал. Его глаза тоже были полны слез. Патрисия это почувствовала на своей руке.
  - Более полувека я мечтал увидеть вас, дорогая Патрисия, и это мгновение, подарившее мне это счастье, я не забуду никогда! – мягко и отчетливо произнес он.
  - Извините меня, Энрике, - отвечала кое-как пришедшая в себя Патрисия, - я никак не ожидала вас здесь увидеть, да и вообще… когда-нибудь увидеть, - печально добавила она. - При виде Вас, во мне проснулось столько воспоминаний.
  - О, как я вас понимаю Патрисия, и просить прощения должны не вы, а я.
   За все время этой беседы бабушки со своим старым знакомым Сильвия стояла рядом с нею и с интересом прислушивалась к их разговору. Это была одна из страниц биографии ее любимой бабушки, и потому эту встречу, она восприняла как раскрытие еще одной тайны, которую свято берегла в своей памяти Патрисия.
 - Я слышала, что вы эмигрировали в Южную Америку.
 - Да, в сорок третьем я вынужден был покинуть Италию.
 - Давно вы здесь?
 - Два дня назад я вернулся из Бразилии, а вчера вечером приехал из Рима сюда.
 - Надолго?
Энрике, глубоко вздохнув и посмотрев вдаль, ответил:
 - Навсегда.

   Когда Патрисия с внучкой ушли, Энрике еще долго сидел на скамейке, еще более печальный и сосредоточенно о чем-то задумавшийся. Он вспоминал о своей жизни в этом городе, в котором когда-то родился и жил. Каким он тогда был счастливым! Как много любил, и был любим! Вот в этом самом месте, где он теперь сидит, вместе со своим другом Луиджи он играл на гитаре и пел романтические, а перед войной и патриотические песни. Здесь же он познакомился со своей будущей невестой Марией. А вон там под липой, рядом с Апполоном Бельведерским, где теперь бегает за голубем малыш, он впервые познакомился с красавицей Патрисией… О Боже, как она тогда была прекрасна! Ее грация и обаяние могли свести с ума даже людей с каменными сердцами. Почти все женщины этого квартала ревновали к ней своих мужей. Но она предпочла им всем только одного Луиджи, которого страстно полюбила. Эта любовь начиналась счастливо, но продолжалась не долго. Осенью 1941 года Энрике и Луиджи были призваны на военную службу. Им было тогда по девятнадцать лет. После прохождения военной подготовки, их полк весной 1942 года в составе пехотной дивизии направлялся на восточный фронт к границам России. На железнодорожном вокзале, где провожали уходящих на войну, было тогда очень многолюдно. Родственники, близкие и друзья пришли проводить солдат и офицеров туда, откуда уже многим не суждено было вернуться обратно. Незадолго до этого, Бенито Муссолини заявил, что для процветания великой Италии необходимо покорить Россию, от которой, якобы, исходит угроза для всего мира. И они – Луиджи, Энрике, Патрисия, Мария и многие тысячи других молодых итальянских патриотов слепо верили в это. В тот день, на вокзале, на лицах людей были видны, - и радость, и грусть, и слезы. Среди уезжающих были и счастливые. Они видели свое счастье в том, что едут на войну выполнить свой священный гражданский долг перед любимой Италией.
   Луиджи и Энрике прощались с любимыми девушками с тяжелым тревожным чувством, долго держа их за руки. Они были тогда слишком юны и мало знали жизнь. О последствиях несения военной службы и такого верного служения родине в условиях кровопролитной и бесчеловечной войны, они пока еще не задумывались И, тем не менее, обе девушки, своим женским чутьем понимали, что они, может быть, больше никогда не увидят своих любимых. И тогда… Господи, что же будет тогда, как они будут жить?! Ради кого, ради чего! Когда поезд тронулся, и их два красавца махнули им на прощание своими пилотками, на их глаза навернулись слезы. Это был первый плач их душ.
   Этот день, четырнадцатое апреля, изменивший всю их дальнейшую жизнь, запечатлелся в их памяти уже навсегда.   
   Был уже вечер, когда Энрике встал со скамьи и направился к выходу из парка. Немного постояв на мосту, опершись на перила и любуясь закатным блеском заходившего солнца, он сел в троллейбус и отправился домой.

               
                II
 
    Придя домой, Патрисия сразу же ушла к себе наверх и села у окна. Встреча с Энрике разбудила в ней много томительных воспоминаний, которые острым лезвием прошлись по старым ранам ее души. Все они были связаны с ее любимым Луиджи, которого она не дождалась тогда с фронта. В январе 1943 года его родители получили известие, что их сын убит под Сталинградом осенью 1942 года. Через два дня после получения этого известия мать Луиджи умерла. Материнское сердце не выдержало такого удара. Патрисия дважды пыталась покончить с собой. Она сильно исхудала и потускнела в лице. На шее и руках появились темные пятна. На всем ее облике застыла печать скорби и печали. Глаза ее, некогда сверкавшие искрами радости и счастья, воспалились от слез и погасли. Целыми днями она лежала на постели, отказываясь принимать пищу и лекарства. Встревоженные ее состоянием родители приводили к ней и врачей, и психологов, и народных целителей, но она молча отвергала их услуги. По совету врачей, родители были вынуждены согласиться на принудительное лечение в госпитале. Но и это не помогло. Бедные родители, столько настрадавшиеся из-за болезни дочери, потеряли всякую надежду на ее выздоровление.
   Ситуация изменилась, когда отцом Луиджи было получено письмо от Энрике, находившегося в то время в военном госпитале Будапешта, где проходил лечение от полученного под русским городом Воронежом пулевого ранения в голову. В нем он уведомлял его, что они вместе с Луиджи воевали под Сталинградом, и что в начале ноября разведгруппа, в составе которой был и Луиджи, не вернулась из очередного спецзадания, и о ее дальнейшей судьбе пока ничего не известно. Но поскольку на подступах к Сталинграду шли тогда ожесточенные бои, то нетрудно догадаться, что с ними могло произойти.
   «Впрочем, - заключал он, - я тешу себя надеждой, что он попал в плен и все еще жив».
   Когда отец Луиджи показал это письмо Патрисии, на ее окаменевшем от горя лице впервые за все это время засветилась легкая улыбка.
   «Вот видите, Патрисия, - говорил он ей, сам не веря своим словам, - вы здесь страдаете, убивая себя так жестоко, а Луиджи, может быть, еще жив!».
   После этого Патрисия постепенно пришла в себя. Она больше не пыталась покончить с собой. У девушки появилась надежда, хоть и маленькая, но все-таки надежда на то, что ее Луиджи вернется к ней. Вместе с нею начали приходить в себя и ее бедные родители.
   Четырнадцатого апреля, в годовщину отбытия Луиджи на фронт, Патрисия целый день провела на вокзале. Она сидела на скамейке у платформы с букетом сирени в руках. Поезда прибывали и уезжали, а Луиджи все не было…
   Грустная и печальная она вернулась тогда домой. Войдя в комнату матери, она молча обняла ее, прижалась к ней и тихо заплакала…
   С тех пор она никогда и ни с кем не говорила о Луиджи, хотя и продолжала любить его по-прежнему.

               
                III

   Энрике вернулся в Кремону из Будапешта в июне 1943 года. Он был демобилизован из армии по состоянию здоровья. Врачи, опасаясь смертельного исхода, не рискнули вытащить снайперскую пулю, застрявшую в височной стороне его мозга. Он был еще слаб, медленно передвигался и страшно мучился от частой головной боли.
   К этому времени итальянские войска были выведены из России. Бредовые идеи Гитлера и Муссолини дорого обошлись итальянскому народу, потерявшему в войне с Россией девяносто тысяч своих сынов. Лозунг диктатора «За процветание Великой Италии» оказался ловушкой для глупцов. И народ восстал. Волнения охватили и Ломбардию. Несмотря на все еще жесткий политический режим и присутствие немецких вооруженных сил, жители области проводили демонстрации, на которых открыто призывали короля во имя спасения Отечества предать суду военного преступника Бенито Муссолини, поддержать партизанское движение и коммунистическую партию.
   Здесь Энрике ждали не менее серьезные испытания, чем те, через которые он уже прошел на фронте. Его невесты Марии уже не было в живых. Вместе с семьей, в числе других представителей еврейской диаспоры города,  она была расстреляна в мае того года. От своего друга, работавшего в военной комендатуре города, он узнал, что вместе с несколькими бывшими однополчанами проходит по одному уголовному делу, заведенному еще во Львове. Тогда он не выполнил приказ немецкого генерала о расстреле двенадцати львовских коммунистов. Оставаться в городе, да и вообще в стране для него было небезопасно. Военных преступников, к которым причислили фашисты и его, в те лихие годы преследовали и наказывали не щадя. Энрике сначала хотел уехать в нейтральную Швейцарию, где находилась в то время у своей тетушки и Патрисия, но в последний момент передумал, согласившись на предложение своего дяди эмигрировать в Южную Америку.
   Так, в конце июня, после глубоких, тяжелых переживаний из-за потери лучшего друга и смерти Марии, не повидавшись с Патрисией, Энрике покинул на пароходе «Италия» берега своей Родины.
   Патрисия, после двух лет жизни в Швейцарии, вернулась в Кремону в мае 1945 года, за два дня до окончания войны.


                IV

   Когда Сильвия вошла в комнату бабушки, та еще продолжала сидеть у окна с задумчивым видом. Сильвия хорошо знала эту ее привычку. Когда ей становилось плохо и портилось настроение, она уходила к себе и до утра следующего дня не выходила из своей комнаты. Так было и в этот раз. В комнате было темно и прохладно. Через растворенное окно шел ароматный запах цветущей под ним сирени.
   Патрисия попросила внучку не зажигать светильник и присесть рядом с нею.
 - Когда-то очень давно, Сильвия, когда я была в твоем возрасте, - начала спокойным и тихим голосом Патрисия, - я влюбилась в одного молодого человека из нашего города по имени Луиджи Каррера. Ему было тогда девятнадцать лет, а мне – семнадцать. Он был изумительно красив. Многие девушки были от него без ума. Сказать, что он просто любил меня, значит, ничего не сказать. Он обожал меня, как Тристан свою Изольду. Тогда все называли нас Ромео и Джульетта. Многие завидовали нашему счастью. Бывало, ранним утром он придет сюда и встанет вот под этим самым окном. Услышав его родной, зовущий меня голос, я вскакивала с постели, открывала окно и ловила брошенный им в окно букетик цветов. Мне тогда очень нравилась сирень. Весною, когда она цвела, он каждое утро бросал в мое окно сиреневый букет. Наши родители в шутку говорили, что у нашей любви сиреневый запах. Мы думали пожениться в июне 1941 года, но из-за скоропостижной кончины моего единственного брата Бенито, свадьбу пришлось отложить до осени. А осенью, когда был назначен день свадьбы и шли приготовления, Луиджи неожиданно был призван на военную службу. Время было тяжелое, шла война и интересы Отечества для всех нас были на первом месте. В апреле 1942 года дивизия, в которой служил Луиджи, была переброшена на восток для войны с Россией. День, когда мы провожали его на вокзале, я запомнила на всю жизнь. Это было четырнадцатое апреля. Каким он тогда был красивым! Он всегда был красивым, во всем! Сколько раз с тех пор я мысленно представляла себе его, стоящего на перроне в военной форме и улыбающегося мне своей широкой добродушной улыбкой…  С ним отбывал на фронт и его друг Энрике Фабретти – ты видела его сегодня в парке. Луиджи очень дорожил его дружбой. На прощание он подарил мне сиреневый букет как символ нашей любви, который я до сих пор храню как самую дорогую память о нем. У меня также остались письма, которые он писал мне с фронта. Последнее из них я получила в сентябре того года. А в январе следующего года мы узнали, что он пропал без вести.
   Когда Патрисия произносила последние слова, голос ее задрожал, и к горлу подступили слезы. Она встала и минуты две смотрела через открытое окно на звездное небо… Один Бог знает, о чем она при этом думала. Может быть, она вспомнила те далекие времена, когда они с Луиджи были счастливы, - им тогда очень нравилось по вечерам смотреть на звезды, величие и таинственность которых поражали их воображение; или, быть может, она верила, что Луиджи там и, улыбаясь, смотрит на нее; а может, она представила себе Луиджи, который где-то далеко, так же как и она, сейчас, смотрит в небо и думает о ней?
   Патрисия тихо заплакала… Горячие капли слез, одна за другой, отражая в себе мерцающий блеск далеких звезд, падали на румяные щеки…
   Сильвия, как могла, старалась ее успокоить…
   Через полчаса она согласилась лечь на кровать. С материнской заботой и нежностью Сильвия накрыла ее одеялом, поцеловала в лоб и закрыла окно.
 - Знаешь, Сильвия, - произнесла она, открыв глаза, когда та, думая, что бабушка уже уснула, собиралась уходить, - сиреневый запах моей первой и единственной любви я ощущаю до сих пор…

               
                V
   
   На следующий день пришел Энрике. Он хотел подарить Патрисии букет сирени, так как знал, что это были ее любимые цветы, но, боясь, что этим может вновь разбудить в ней тяжелые для нее воспоминания о прошлом, принес гвоздики.
 Патрисия поставила цветы в вазу на маленьком столике в гостиной и села в кресло напротив гостя.
 - Странно, - сказал Энрике, оглядевшись, - в доме мало что изменилось с тех пор, как я был здесь в последний раз.
 - Я предпочла не делать капитальных изменений и сохранить прежнее убранство комнат, - ответила Патрисия, - единственное, что вы не могли видеть раньше на фасадной стороне дома – это кусты сирени в палисаде.
 - Да, я заметил сирени под окнами, - задумчиво произнес Энрике.
   После минутной паузы Патрисия расспросила о его жизни в Бразилии.
   Энрике вкратце рассказал ей все, что посчитал нужным сообщить о своей довольно одинокой жизни в городе Сан-Паулу, где он со времени приезда в Бразилию почти безвыездно прожил пятьдесят пять лет. С его слов, Патрисия поняла, что в эмиграции у него была безрадостная жизнь.
  - Вы спрашиваете, любил ли я, – повторил он ее вопрос, - как вам сказать? Я был дважды женат, но любви, равной той, которая была у меня здесь, я больше никогда не испытывал.
 - А у вас есть дети, Энрике?
 - Нет, Бог не послал мне детей.
 - Вы, наверное, сильно тосковали по Италии?
 - Не было ни одного дня, когда я не вспоминал Италию, Кремону, свою погибшую любовь, вас и … - Энрике не докончил, он  посмотрел на Патрисию, и, опустив голову, глубоко вздохнул.
   На несколько минут воцарилось молчание.
   При всем своем желании, Энрике понимал, что не может в беседе с Патрисией обойти разговор о Луиджи, - то единственное, что их когда-то связало и связывает до сих пор.
   Он встал, подошел к окну и поглядел вдаль. Только сейчас он заметил, что там, где жил Луиджи, стоит теперь большой многоэтажный дом.
 - Когда-то была мечта, которая называлась Италия, - как будто про себя проговорил  Энрике, - и нужно было ее осуществить. Мы верили в это и боролись с тем, чему не суждено было сбыться. Идеология фашизма оказалась далека от интересов итальянского народа, и будь навеки проклят тот, кто заставил нас в нее поверить.  Но наступило благоразумие, и туман рассеялся… Сколько загубленных и искалеченных судеб! И ради чего? Я понял все это со стыдом.
   Находясь в госпитале Будапешта между жизнью и смертью, - продолжил он после кашля с чуть охрипшим голосом, – я выжил лишь только потому, что меня ждала здесь Мария. Любовь к ней возродила меня к жизни. Но, узнав о ее смерти, я потерял интерес к жизни и возненавидел все: свой народ, Ломбардию, фашистов, евреев, церковь, всю Италию. Не ради спасения жизни я уехал в Южную Америку в 1943 году, а потому, что не мог больше жить в этой стране после всего пережитого, после потери всех близких мне людей. Но, живя там, на чужбине, эта ненависть скоро прошла, и я еще сильнее полюбил Италию. Но вернуться не мог, ибо знал, что все здесь будет напоминать мне о прошлом, которое даже там не давало мне покоя. Я приехал теперь, когда силы мои на исходе, чтобы лечь в могилу здесь, на родной земле под голубым небом Италии.
   Все это Энрике проговорил стоя у окна и смотря куда-то вдаль, опираясь ладонями рук на подоконник. Он был сильно взволнован. Его некогда могучие и жилистые руки дрожали как осиновые листы, а ноги непроизвольно сгибались и заметно слабели.
   Он тяжело опустился в кресло, наклонил голову назад и глубоко вздохнул.
 - Потрепала нас жизнь, Энрике, - сказала не менее взволнованная Патрисия, - одно лишь утешает, что мы не вечны и нашим страданиям придет конец.
   Окно гостиной, в которой сидели Патрисия и Энрике, было приоткрыто. Из него вместе с нежным ароматом апрельского воздуха до них доносились со второго этажа звуки приятной мелодии. Это была музыка известного итальянского композитора Эннио Морриконе «Ветер плач»,  которую на рояле играла Сильвия. В течение нескольких минут старики наслаждались этими упоительными звуками, каждый думая о своем…
 - Это играет на рояле моя внучка Сильвия, - сказала Патрисия, когда музыка стихла, - она скоро собирается в Милан на конкурс молодых исполнителей музыкальных произведений.
 - Она мне так напоминает вас, Патрисия.
 - Так многие говорят.
 - А где ее родители?
 - Они погибли в автокатастрофе семь лет назад.
 - Бедная девочка!
 - Мать Сильвии Беатрис была моим единственным ребенком.
 - А кто был отцом Беатрис?
 - Его звали Антонио Беллуччи. Он был родом из Неаполя.
 - Вы любили его?
 - Антонио был замечательным человеком, надежным и верным другом. А что касается любви, то в моей жизни была только одна любовь – Луиджи.
   Когда Патрисия провожала Энрике, входная дверь открылась, и на пороге появился молодой человек лет двадцати. Это был жених Сильвии Себастьян, - высокий и красивый брюнет. Он почтительно с ними поздоровался и поднялся наверх к Сильвии. А Энрике, попрощавшись с Патрисией, ушел, обещав еще придти.


                VI

   Через неделю Сильвия уехала в Милан для участия в конкурсе на лучшее исполнение музыкальных произведений итальянских композиторов двадцатого столетия.
   Оставшись одна Патрисия начала ощущать сильный прилив ностальгических чувств. Неожиданное появление Энрике и беседы с ним давали им новую благоприятную почву.
   В последнее время она редко выходила из дома. Но, однажды утром, чтобы хоть как-то развеяться от нахлынувших на нее воспоминаний о прошлом, она решила пройтись по бродвею.
   Надев свой белый демисезонный плащ и фетровую шляпу с крепом, она вышла на улицу. Погода была чудесная. Высокое голубое небо с плывущими по нему белыми, как снег облаками, чистый прохладный апрельский воздух, благоуханный аромат распускающихся цветов, пение птиц ласкали воображение и вселяли любовь к жизни.
   Прогуливаясь по бродвею без всякой цели и любуясь прекрасной погодой, Патрисия почувствовала большое облегчение от томивших ее душу мыслей и чувств.
   «Давно мне не было так хорошо» - подумала она, сидя на скамейке в небольшом сквере возле картинной галерее.
   Рядом с нею сидели парень с девушкой. Молодой человек, видно иностранец, при помощи разговорника старался заговорить с девушкой на итальянском языке. Но пока что успехи его были невелики, так как после произнесения им некоторых фраз девушка смеялась.
   Глядя на них, Патрисии тоже стало весело. Вдруг, в одно мгновение, лицо ее омрачилось… Она вспомнила, что на этом самом месте, где она теперь сидит, Луиджи впервые признался ей в любви. Это было весной 1941 года. Она возвращалась домой из библиотеки. В руках у нее тогда были две книжки. Одна – «Сент-Ронанские воды» Вальтера Скотта, название другой Патрисия не помнила. Луиджи сидел здесь на скамейке, и, когда она проходила мимо, загородил ей дорогу. После его настойчивых просьб она согласилась присесть с ним на одну минуту. Он сказал, что давно любит ее, сходит по ней с ума, не знает, как жить дальше, и что если она откажется выйти за него замуж, он покончит с собой. А она, впрочем, уже давно не равнодушная к Луиджи, ответила, что ей нужно время, чтобы проверить свои чувства и узнать мнение родителей. Потом, когда пошел сильный дождь, Луиджи накинул на нее свой пиджак, и они побежали к трамвайной остановке…
   Это воспоминание вместе с доносившейся из картинной галереи французской песней «Non, je ne reqrette rien» мысленно унесли ее в те далекие времена…
… Патрисия вздрогнула и открыла глаза. Ей показалось, что кто-то назвал ее имя. На противоположной скамейке сидели две женщины и о чем-то оживленно разговаривали по-английски. Они были от нее на расстоянии не более пяти шагов, так что она могла их хорошо слышать. Патрисия не придала бы этому никакого значения, если бы еще дважды не услышала свое имя, а чуть позже до нее дошли такие слова, как «Луиджи», «Россия», «война». Патрисия хорошо знала английский язык, - ее мать была англичанкой. Она внимательно прислушалась к беседе двух женщин и то, что она потом услышала, сильно ее поразило. Не было сомнений – они говорили о ней с Луиджи, об их любви и разлуке…
   Вся бледная от волнения, она тихо подошла к ним…
  - Я… я… Патрисия Бонати, мне показалось, что вы говорили обо мне.
   Женщины удивленно переглянулись и встали. Одна из них, высокая стройная брюнетка лет сорока пяти, внимательно вгляделась в лицо Патрисии, и, как будто что-то сообразив, улыбнувшись, сказала:
  - Здравствуйте, Патрисия, меня зовут Белла, я – дочь Луиджи Каррера.
   Патрисию мгновенно обдало холодом, внутри у нее словно зашумела буря, перед глазами все закружилось и потемнело. Она упала в обморок…


                VII
 
    Патрисия очнулась в машине скорой помощи. Ее везли в больницу. Рядом с нею были медсестра, Белла и тот молодой человек в сквере, который пытался говорить по-итальянски. Патрисия назвала свой адрес и попросила отвезти ее домой, так как чувствует себя уже лучше.
   Дома ее уложили на диване в гостиной. Медсестра, сделав еще один укол и дополнительно дав ей попить какие-то успокоительные таблетки, ушла. 
   Белла села рядом с нею и спросила, не желает ли она чего-нибудь. Патрисия покачала головою и спросила, кто она и что ей нужно.
   У Беллы на глаза навернулись слезы. Она закрыла глаза ладонями и тихо заплакала…
  - Я плачу от счастья, - проговорила она сквозь слезы, - ведь я выполнила завет отца.
   Успокоившись, Белла рассказала Патрисии все, что произошло с Луиджи с тех пор, как он пропал без вести в разгар Сталинградской битвы поздней осенью 1942 года…
   Она рассказала, что в конце 1942 года под Сталинградом во время выполнения спецзадания по минированию мостов его отряд попал в плен. Их содержали в каком-то лагере в сосновом лесу. Летом 1943 года эта местность подверглась бомбардировке. Из-за начавшегося всеобщего смятения нескольким военнопленным удалось сбежать. В числе беглецов оказался и Луиджи. Спасаясь от преследований, через леса они бежали на юг. Когда беглецы вышли на Дон, из них остались в живых Луиджи и один румын. Там в лесу они встретили двух красноармейцев, которые дезертировали с фронта и направлялись домой на Кавказ. Вместе с ними, преодолев невероятные и подчас стоившие им жизнь трудности, исхудавшие и голодные они, наконец, прибыли в Чечню. Жители одного горного аула, откуда были два дезертира, очень тепло приняли гостей и обещали им со своей стороны полную безопасность и покровительство. Через два дня румын умер, а Луиджи остался жить среди приютивших его чеченцев. Зимой 1944 года чеченский народ был депортирован в Среднюю Азию. В Казахстане Луиджи жил в Алма-Атинской области. Он сильно тосковал по Родине, но под недремлющим оком НКВД у него не было никакой возможности даже известить о себе своих родственников. Так и пришлось ему смириться со своим новым положением.
 - В 1949 году, - продолжала свой рассказ Белла, - отец, которого чеченцы после принятия мусульманской веры называли Джамалом, женился на моей матери Медни. Через год у них родился сын Азамат, а в 1952 году родилась я. У нас была очень дружная семья, в которой всегда царили любовь и гармония. В 1960 году мы вернулись в Чечню и стали жить в городе Грозном. В 1986 году умерла мама. Отец до самой смерти в 1988 году оплакивал ее кончину. Когда он заболел и слег, он написал к вам письмо на своем родном языке, которого никогда не забывал. Он тогда рассказал нам с братом о своей любви к вам, о том, как вы с ним были счастливы и как расстались во время войны. Рассказывая нам о своей далекой Родине, он плакал, как ребенок, а об вас говорил восторженно и с большой любовью. Это письмо он передал нам и взял с нас слово, что мы обязательно, как только появится возможность, отправим его в Италию.
   Патрисия молча, без всяких движений и глядя в одну точку на люстре, слушала Беллу. Спокойное выражение ее лица было загадочным. Нельзя было понять, о чем она думала и какие чувства испытывала в тот момент.
   Кончив говорить, Белла достала из своей сумки черную шкатулку, а из нее – то письмо, о котором она говорила и передала его Патрисии.
   Взглянув на пожелтевшее от времени письмо, и сразу узнав почерк Луиджи, Патрисия тихо промолвила:
  - Если бы вы знали, как долго я его ждала.
   Сказав это, она встала и молча, поднялась по лестнице наверх. Присев у окна в своей комнате, она несколько минут рассматривала письмо, на котором маленьким, красивым и до боли знакомым почерком были выведены слова: Патрисии Бонати от Луиджи Каррера.
   Дрожащими руками, со слезами на глазах она аккуратно вскрыла конверт и вынула сложенный вдвое лист почтовой бумаги, на котором прочитала следующее:
«Моя дорогая Патрисия, когда ты будешь читать это письмо, меня, наверное, уже не будет в живых. Даже не верится, что нам уже более шестидесяти лет. В той страшной битве на Волге в 1942 году по воле Господа мне удалось выжить. Полгода я провел в лагере для военнопленных. Потом бежал. После долгих и мучительных испытаний оказался на Кавказе. Здесь есть один райский уголок, где живет удивительно добрый, гостеприимный и мужественный народ. Это место называется Чечней. Чеченцы приютили меня, защитив от врагов и взяв под свое крыло. Благодаря им я вновь возродился к жизни и дожил до шестидесяти пяти лет. Их нравы и обычаи очень близки нашим традициям. Они ценят честь и свободу больше, чем все остальное на свете. Живя среди них, я пережил вместе с ними самые худшие и самые лучшие времена в их истории. Здесь я многому научился, и многое понял о жизни. Но не было ни одного дня за эти сорок шесть лет, когда я не вспоминал тебя, и сердце мое не рвалось бы к Италии. Я никогда не переставал любить тебя и продолжаю любить до сих пор моя дорогая, милая, нежная Патрисия. Но как бы сильно я не хотел вернуться, это было невозможно. А когда мог, было бы слишком поздно что-либо изменить. В 1949 году я женился на очень благородной девушке по имени Медни. Мы прожили с ней вместе долгих тридцать лет. У нас родились два замечательных ребенка, которые повзрослели и стали достойными людьми.
Теперь, когда я пишу это письмо, на дворе январь 1988 года. Я уже старик. Мне шестьдесят пять лет. Я серьезно болен и вряд ли доживу до весны. В последнее время мне часто снится Италия. Я закрываю глаза и вижу себя стоящим на берегу реки По, в водах которого отражается красивый вечерний закат. Иногда вижу себя еще мальчишкой, когда, бывало, солнечные лучи проникали в мою маленькую комнату и нежно будили меня. Сквозь приоткрытую дверь до меня доносится манящий запах из кухни, где обычно по утрам мама пекла душистый хлеб и булочки.
Помнишь, милая Патрисия, тот апрельский вечер в парке, когда мы впервые поцеловались? Я тогда считал себя самым счастливым человеком на свете. А на следующий день я пришел с букетом цветов и, перепутав окно, бросил его в комнату твоего отца прямо на его рабочий стол.
О, если бы можно было увидеть тебя, поцеловать твою нежную ангельскую руку и сказать, что всем сердцем люблю тебя и любил всегда, то и приближающаяся смерть не смогла бы омрачить мое счастье!
Здесь, на Кавказе, я познал человеческое счастье, а с тобой – божественное.
Прошу тебя, поклонись за меня нашей очаровательной реке По, парку, в котором мы были так счастливы, и могилам моих бедных родителей, которых я никогда, как и тебя, не забывал. Если еще жив Энрике, то передай ему, что я всегда гордился тем, что у меня был такой великодушный и верный друг.
Прощай, дорогая Патрисия и прости, если заставил тебя страдать.
Да пребудут с тобой Вера, Надежда и Любовь!
Да благословит тебя Господь!».
                Твой Луиджи

   Прочитав письмо, Патрисия прижала его к груди и зарыдала. Что могла она чувствовать в эту минуту? С одной стороны мысль о том, что где-то, неведомо для нее, жил Луиджи, любил и был любим, жгла ее сердце. Несмотря на все его признания, полные любви к ней и причины, по которым он не смог вернуться в Италию, ей все-таки трудно было с этим смириться. С тех пор, как она решила ни с кем не говорить о нем, ее любовь к Луиджи ничуть не ослабла. Как-то, еще до его отъезда на фронт, она призналась своей подруге Марии в том, что любит его до боли сердечной. Эти слова оказались пророческими. Иногда, даже по прошествии десятилетий, при воспоминании о нем, у нее начинало болеть сердце. Патрисия была замужем, но никогда не любила своего мужа. Понятия любовь и Луиджи давно слились для нее вместе. С потерей Луиджи любовь к нему в ней не погасла, а продолжала жить своей жизнью. Она стала для нее источником существования, и все эти годы поддерживала в ней огонь жизни, определяла ее смысл и назначение.
   Она никогда не верила, что потеряла Луиджи навсегда. Вся ее внутренняя сущность противилась верить в это. Патрисия просто ждала его, как Пенелопа ждала своего Одиссея, как никто никогда еще не ждал. Она верила, что он вернется, напишет ей письмо или каким-нибудь другим образом узнает, что он выжил и где-то живет. С тех печальных времен эту веру Патрисия пронесла через всю свою жизнь.
   С другой стороны, она была счастлива, так как уже точно знала, что ее предчувствия не обманули ее, что вопреки всем жизненным невзгодам сохранила свою любовь и не напрасно ждала его все эти годы.
   И это новое чувство, открывшееся ей теперь, вносило смысл и порядок в ее жизнь.
   Вытерев слезы, она подошла к шкафу, и, открыв сейф, достала оттуда портрет и шкатулку. Это был портрет Луиджи, нарисованный ее братом Бенито. А в шкатулке она хранила все, что осталось у нее в память о нем: кольцо, фотокарточка, засохший сиреневый букет и сорок шесть писем.
   Патрисия взяла в руки фотокарточку. На ней рядом с велосипедом, обхватив его обеими руками за руль, стоял очень красивый молодой человек в фуражке и с сигаретой во рту. Красивые и тонкие черты на чуть продолговатом лице с ямочкой на подбородке, широкие густые брови, пышные и черные как смоль волосы, гордая осанка придавали ему несравненно-привлекательный вид, достойный кисти величайших итальянских мастеров живописи эпохи Возрождения.
 - Мне не за что прощать тебя Луиджи, - произнесла она, продолжая смотреть на фотографию, - ты подарил мне самую чистую, самую благородную, самую возвышенную, самую божественную любовь, которая сделала меня навеки счастливой и огонь которой горит во мне пятьдесят восемь лет. И этой великой и могучей любовью мы были обласканы, - разве этого мало, пусть даже и на всю оставшуюся жизнь?
   Положив вещи обратно в шкатулку вместе с последним письмом Луиджи, Патрисия, довольная и счастливая, вышла из комнаты.



                VIII
   
   Когда Патрисия спустилась вниз, Белла по-прежнему сидела в гостиной. Войдя в комнату и взглянув на стоящего у окна молодого человека, Патрисия остолбенела. Только теперь она заметила, что он был точной копией Луиджи. Те же карие глаза, волосы, черные густые брови, те же самые осанка и рост.
 - Господи, как вы на него похожи! – сказала она через минуту, опомнившись и подойдя к нему поближе.
 - Совсем забыла вам его представить, - сказала Белла, подходя к окну, - это - мой сын Анзор.
 - Не трудно догадаться – с умиленным видом, улыбаясь, прошептала Патрисия.
   Все сели. Патрисия расспрашивала Беллу о России, ее матери и брате, о ее собственной семье и о том, как она очутилась в Италии.
 - До войны я работала в Грозном преподавателем английского языка в институте, - отвечая на вопросы Патрисии, говорила Белла. - Брат Азамат был архитектором. Он участвовал в русско-чеченской войне и погиб зимой 1995 года. А я с мужем и сыном весной 1996 года эмигрировала во Францию. С тех пор мы и живем там, в городе Ницца.
 - Как это все печально, - с грустью сказала Патрисия.
 - Письмо отца мы с братом не отправили к вам потому, - продолжала рассказывать Белла, - что не были уверены в том, что оно дойдет до вас. Отец очень хотел, чтобы вы прочли его. Это было его последнее желание перед смертью, которое мы обещали исполнить. Я взяла его с собой в Европу в надежде, что если смогу найти вас здесь, то передать вам его лично в руки. Так как мы приехали сюда как беженцы, много времени у нас ушло на обустройство. Но я всегда помнила, что должна выполнить свой долг перед отцом. Мне очень хотелось и с вами познакомиться. Я сразу узнала вас потому, что именно такою вас себе и представляла. В Ницце я работаю в библиотеке. Одна моя коллега дала мне адрес своей сестры, которая работает в местном туристическом бюро и сказала, что она поможет мне здесь найти вас. С нею вы и видели меня сегодня в парке. Но найти вас оказалось гораздо проще, чем мне казалось – с улыбкой добавила Белла.
 - Вы даже и не представляете себе Белла, как сильно осчастливили меня своим появлением. Я никогда не верила, что Луиджи погиб. Мое сердце отказывалось в это верить. Я никогда не теряла надежды, ожидая его возвращения. Хотя он и не вернулся, но зато вместо себя прислал вас, - свою замечательную дочь и внука, так похожего на него. Для меня и это  огромное счастье.
 - Знаете, Белла, - продолжала она, вытирая слезы, - когда Луиджи уезжал на фронт, он был примерно в таком же возрасте, в каком теперь ваш сын. Таким я его и запомнила. У меня такое ощущение, что он вернулся и сидит рядом со мной.
   Молча сидевший Анзор вдруг встал, подошел к Патрисии, и, поцеловав ее руку, сказал:
- Я очень рад, уважаемая Патрисия, что мы с мамой смогли доставить вам эту печальную радость, которую вы даже называете счастьем.
   «И даже руку целует, как он» - подумала про себя удивленная Патрисия.


                IX
   
   По просьбе Патрисии Белла и Анзор остались гостить у нее на неделю. За это время они познакомились с Сильвией и Энрике, который, выслушав рассказ о Луиджи, плакал, прикрыв глаза рукой, словно стесняясь. Вернувшаяся из Милана Сильвия, занявшая на конкурсе первое место, была поражена такой кульминацией в истории любви своей любимой бабушки.
   Шестнадцатого апреля, в день рождения Луиджи, Патрисия вместе с Беллой и Анзором ездила на городское кладбище к могилам родителей Луиджи. Они привели их в опрятный вид, очистив от сора, и выправили развалившуюся от времени и непогод железную ограду вокруг них.
   А вечером того же дня все сидели за столом в большом зале дома Патрисии и вспоминали человека, который объединил их вместе.
   Когда Энрике встал и произнес: «В память  Луиджи!», все выпили и помолчали. Каждый стоял с рюмкой в руке, склонив голову вниз. Воцарившееся молчание было прервано выстрелом из старой пушки на центральной площади города, означавший заход солнца.
   Все сели. По желанию бабушки Сильвия, выглядевшая обворожительно в своем длинном вечернем платье голубого цвета, выключила свет и зажгла свечи. На старом граммофоне тихо звучала музыка. За окном постепенно сгущались сумерки.
   Весь вечер говорили о Луиджи. При этом все заметили, что говоря о нем, Патрисия не печалилась и не плакала. Она находилась в каком-то удивительно-радостном и беззаботном состоянии, в котором даже Сильвия ее никогда не помнила.
   Патрисия говорила также о любви, - великом, могучем и святом чувстве, которым во всей его красе и силе природа наделила только человека.
   «Любовь – это единственная радость в нашей жизни, - говорила она, - а может быть, и смысл ее».
   После того, как Сильвия исполнила на рояле две музыкальные композиции Гоффредо Петрассии, Патрисия по просьбе Энрике взяла в руки скрипку и сыграла музыку к песне «Besame mucho», которая очень нравилась Луиджи…
   В десять часов все разошлись, кроме Сильвии и Анзора, которые перешли в гостиную. Здесь, у рояля, между ними происходил следующий разговор:
 - Играть на скрипке и рояле меня сначала учила бабушка, - говорила Сильвия своему собеседнику, а после смерти родителей она отдала меня в музыкальную школу.
 - Я заметил, что кремонцы очень любят играть на скрипке.
 - О да, это часть традиций нашего города, недаром его называют родиной итальянской скрипки.
 - А вы, какую музыку предпочитаете?
 - Я увлекаюсь классикой – Моцарт, Бах, Паганини, а также произведениями современных итальянских композиторов.
 - Мне очень нравится музыка Морриконе.
 - Бабушка тоже от нее без ума.
 - А что вы изучаете в колледже?
 - Право. Я хочу стать юристом.
 - А музыка?
 - Музыка – это больше для души, можно сказать, хобби.
 - Но ее можно сделать и профессией. Из вас, мне кажется, вышел бы хороший композитор.
 - В Милане мне предлагали поступить в консерваторию, но это не для меня. Я всегда мечтала стать адвокатом.
   В эту минуту с улицы донеслись крики, громкие возгласы и свист… Анзор и Сильвия открыли окно и увидели толпу людей, большею частью молодежь, с шумом, шедших по бродвею.
 - Кто они? – спросил Анзор.
 - Футбольные фанаты. Сегодня был матч, кажется, наша команда выиграла.
  Сильвия вновь села за рояль. Разложив перед собой ноты, она спросила:
 - А красиво там, в России?
 - Да, очень.
 - Россия такая большая, словно часть света.
 - Что ты о ней знаешь?
 - В прошлом году я читала роман Толстого «Война и мир».
 - Понравилось?
 - Скорее да, чем нет. Бабушка его очень любит. Она говорила, что во время войны, когда Отечество было под угрозой, с надеждой читала эту книгу.
 - Сильвия, - с задумчивым взглядом произнес Анзор, - я должен кое о чем спросить тебя.
 - Я тебя слушаю, - сказала Сильвия, начиная играть музыку Чайковского.
 - Я хотел спросить, - опять неуверенно и робко произнес Анзор, - у тебя… есть парень?
  Сильвия, не любившая выражения в роде «мой парень», «моя девушка», подняв голову и перестав играть, ответила:
 - У меня есть жених.
 - А почему ты покраснела, Сильвия?
 - Уже поздно. Мне пора идти. Доброй ночи!
  Сильвия встала и быстро вышла из гостиной. Через минуту Анзор, пробежав пальцами по клавишам и глубоко вздохнув, тоже отправился спать.


                X
 
    На следующий день Сильвия и Себастьян возвращались из колледжа. Себастьян шел мрачный и задумчивый. Он редко бывал в таком состоянии, но когда это случалось, для этого должны были быть серьезные причины.
 - Что случилось, Сильвия,  – спросил он ее наконец, - с тех пор, как ты вернулась из Милана, я тебя не узнаю?
 - О чем ты, Себастьян?
 - О том, что пора поговорить о наших отношениях.
 - Я не понимаю тебя.
 - Ты не такая, как прежде: все время молчишь, разговариваешь со мной как с деканом факультета, постоянно торопишься домой.
 - Не выдумывай, Себастьян. Ты же знаешь, скоро олимпиада, экзамены, вот я и готовлюсь.
 - Послушай, Сильвия, - остановившись и пристально посмотрев ей в глаза, произнес Себастьян, - или успех в Милане вскружил тебе голову, или…
 - Или что?
 - Или дело в вашем госте из России.
 - Прошу тебя Себастьян, перестань, - сказала Сильвия сердито, - это уже не смешно!
 - Я ведь все вижу, Сильвия. У вас в семье все какие-то военные драмы, письма, сирени. Дождались наконец-то. Да-да, это очень романтично, ничего не скажешь, когда любовь дедушки и бабушки продолжают внуки. Но с меня довольно. Жених и дурак, Сильвия, это не одно и то же.
 - Ты, наверное, сильно переутомился, рисуя свои картины по ночам, и бредишь, сам не зная что, - повысив голос, произнесла Сильвия, - иди домой и отоспись, потом поговорим.
   Сказав это, Сильвия вскочила в трамвай и поехала домой.


                XI
   
   Был первый час на исходе, когда Сильвия вернулась домой. В гостиной ее встретила Белла. На вопрос Сильвии о том, «Дома ли бабушка?», она ответила, что Патрисия полчаса назад вернулась с прогулки и, сославшись на усталость, поднялась к себе. Сильвия быстро пошла наверх в комнату бабушки. Она чувствовала, что что-то необъяснимое и странное происходит с нею за последние дни. Поэтому она решила сегодня же, не откладывая более, поговорить с бабушкой, мудрость которой не раз помогала ей разобраться в своих чувствах.
   «А ведь он был прав» - промелькнуло в голове у Сильвии перед тем, как постучаться в дверь бабушки.
   На ее стук никто не ответил.
   «Наверное, спит» - подумала Сильвия и направилась в свою комнату.
   Вдруг она остановилась… Ей показалось странным, что бабушка, всегда имевшая обыкновение уходить в свою комнату на послеобеденный отдых не раньше трех часов, в это время спит. У Сильвии появилось странное предчувствие. Она тихо открыла дверь и вошла в комнату…
   Через несколько минут Анзор, только что пришедший с прогулки и сидевший в гостиной, и Белла, готовившая обед в кухне, услышали крики и громкие рыдания Сильвии, доносившиеся до них со второго этажа. Анзор и Белла быстро побежали наверх. Войдя в комнату, они увидели Патрисию, сидевшую в кресле перед окном с закрытыми глазами и с опущенной на правое плечо головой, а на полу у ее ног Сильвию, которая громко плакала, всхлипывая и целуя руку бабушки.
 - Она не дышит, она мертва! – кричала отчаянным голосом Сильвия, как в мольбе протягивая к ним руки.
   Анзор быстро подбежал к телефону вызывать скорую. Белла пощупала пульс и, убедившись, что Патрисия действительно мертва, при помощи Анзора перенесла ее на кровать и накрыла одеялом. Сильвию вывели из комнаты.
   Приехавшие врачи констатировали факт смерти из-за внезапной остановки сердца. Земная жизнь Патрисии Бонати завершилась. Это печальное событие произошло семнадцатого апреля 1999 года.


                XII
                Эпилог
 
    Был теплый июнь 2010 года. На марсовом поле у знаменитой Эйфелевой башни в Париже только что закончился гала концерт «Созвездие России».
   Анзор и Сильвия специально приехали сюда из Милана посмотреть выступление чеченского государственного ансамбля песни и танца «Вайнах».
   Прошло одиннадцать лет с тех пор, как они вместе. За это время они во многом преуспели в жизни. Скоро после женитьбы летом 1999 года они переехали жить в Милан. Здесь, в уютной и просторной четырехкомнатной квартире, у них началась полная семейной гармонии счастливая жизнь. Сильвия не стала адвокатом, как того хотела. Любовь к музыке оказалась сильнее. Она успешно окончила консерваторию и стала профессиональным музыкантом. Свое первое музыкальное произведение «Жемчужина Ломбардии» она посвятила памяти своей любимой бабушки. Анзор стал архитектором. Он работал в одной известной миланской строительной фирме и уже был автором проектов нескольких архитектурных сооружений.
   У них было двое детей: сыну было десять лет, его звали Луиджи, а девочку – Патрисия.
   Уже начало смеркаться, когда Анзор и Сильвия вышли из концертного зала. На площади было многолюдно. Здесь стояли люди разных национальностей. Среди них встречались и чеченцы. Анзор узнавал их не только по речи. Ему было очень приятно видеть их и говорить с ними. Несмотря на то, что он четырнадцать лет жил далеко от своей малой родины и говорил на родном языке в основном с родителями, он горячо любил и уважал свой народ и его культуру. Чувство радости и гордости переполняло его душу, когда он смотрел на блестящее выступление ансамбля «Вайнах».
   «Раз жива культура, - думал он, - значит, у моего народа есть будущее».
   Все на площади перед концертным залом начали расходиться. Но Анзор и Сильвия не торопились уходить. Они подошли и присели на первой свободной скамейке. Была уже ночь. На небе ярко светили звезды. Перед ними открывалась прекрасная панорама ночного Парижа. Сколько ярких и разноцветных огней! А Эйфелева башня? Какой изящный и величественный вид! Ради нее одной стоит побывать в Париже.
 - Тебе не холодно? – спросил Анзор, и, сняв свой пиджак, накинул его на плечи Сильвии.
 - Одиннадцать лет назад, когда была жива бабушка, и я любила Себастьяна, - словно про себя произнесла Сильвия, - я боялась своего счастья. А теперь, - Сильвия склонила голову на плечо Анзора и мило улыбнулась, - я настолько привыкла к нему за эти одиннадцать лет, что без него и не мыслю свою жизнь.
   Где-то далеко стартовал салют…
 - Я так благодарен судьбе за то, что встретил тебя, Сильвия, - сказал Анзор. - Я даже и не предполагал, собираясь с родителями сюда, какое огромное счастье меня здесь ожидает. Одиннадцать лет вместе с тобой я живу в мире счастья и любви. Ты – праздник моей жизни, ты – моя судьба.
  Обхватив обеими руками за талию, Анзор нежно прижал ее к себе.
 - Тебя послал мне Бог, мой милый Анзор. Своей любовью и музыкой, на которую меня вдохновил, ты навеки согрел мою жизнь. С тобой я не знала ни грусти, ни тоски, ни печали. Ты открыл передо мной то прекрасное, чем должен жить человек.
 - Бедная моя бабушка, - сквозь слезы проговорила она после минутного молчания, - как трудно ей, наверное, было жить, еще в молодости потеряв свою единственную любовь.
 - То же самое можно сказать и про моего дедушку.
 - Я часто думаю, Анзор, что если бы Луиджи вернулся тогда с фронта и они с бабушкой поженились, ни нас с тобой, ни нашей любви не было бы.
 - Видно, тогда сам Бог позавидовал их любви и намеренно дал ей погаснуть, а потом, чтобы исправить свою ошибку, свел нас вместе.
 - Посмотри, Анзор, как ярко светит Венера! – сказала Сильвия, когда они подходили к отелю.
 -  Но не ярче нашей любви – ответил Анзор и нежно поцеловал ее.

   На следующий день Анзор и Сильвия покинули город влюбленных и вернулись в Милан. А в начале августа, взяв с работы отпуск, вместе с детьми и родителями Анзора они вылетели из Ниццы в Москву. После пересадки в Москве их самолет поднялся в воздух и взял курс на Грозный.
   Через месяц они вернутся и их мирная, счастливая европейская жизнь продолжится.