Последний Поступок

Она пришла с работы как обычно. Около семи часов вечера. Дома была «гробовая тишина». Литературное клише она прокручивала в своей голове. «Гробовая тишина». Она сразу поняла, что произошло, как только вошла.

Когда они были ещё друзьями, они откровенно разговаривали и он вдруг спросил у неё:

— Как бы ты хотела умереть?

Она легкомысленно сказала:

— Красиво.

А затем, увидев его реакцию, что он явно не хотел так поверхностно подходить к такому вопросу, что это для него важно, она решила ответить честно:

— Не знаю. На самом деле, наверное, главное, чтобы это было безболезненно.

— А я знаю, как хотел бы умереть.

— Да? И как же, интересно?

— Совершить самоубийство.

Да, такой поворот сразу обернул разговор в трагическую атмосферу, поэтому он поспешил объясниться:

— Нет, нет, ты не подумай, это не что-то вроде депрессии или мрачных мыслей. Нет! Мне просто кажется несправедливым, что жизнь чаще всего не оставляет нам право выбора. Я просто хочу иметь возможность самостоятельно принять решение, а не оставлять всё на волю случая.

Когда их дружба переросла в отношения, они не раз возвращались к этой теме. Как он не пытался бы казаться сильным духом, нервы были ни к чёрту. Он и сам это признавал.

Он приводил в пример писателей. Есенин, Маяковский, Хемингуэй, Джек Лондон, Хантер Томпсон и так далее, имён было не сосчитать. Все такие сильные. Уверенные. Могучие. Великие. Но каждый из них самоубийца.

— Может, — говорил он, — наоборот, это слабаки никогда не решатся на настолько отчаянный шаг?

Они идеально нашли друг друга.

Её воспитывали в строгих традициях, где всегда говорилось, что нет страшнее греха, чем самоубийство. Но очень быстро птенец, выбравшийся из гнезда, начал понимать, что всё не так, как того хотели бы его родители.

Она начала впитывать его мировоззрение. Понимать, откуда идут корни его взглядов. Это не было обидой на жизнь, не было разочарованием в ей, не было отчаянием. Он просто понимал, как бы мы не пытались скрыться от грустных мыслей поисками религиозных или философских убеждений, жизнь куда проще и прозаичнее. Мы неизбежно умрём. И всё вокруг неизбежно бессмысленно.

В какой-то момент она признала, сказав:

— А знаешь, ты прав. Даже спорить с тобой не буду. Я и сама совершила бы самоубийство, не будь у меня кишка тонка. Просто это табу, которое у меня из-за воспитания, заставляет меня не только отрекаться от мыслей о смерти, но и ужасаться, когда кто-то так легко о ней говорит.

Они договорились. Они пообещали друг другу. Дали торжественную клятву без свидетелей. Что уйдут из жизни вдвоём. Это было бы их финальным штрихом. Уверенной точкой в настоящих отношениях. Как в сказке. «…и умерли в один день».

И вот в один из дней она зашла домой. И всё поняла.

Его тело висело в петле на кухне. Он повесился на крюке, торчащем возле вытяжки, на какой-то тонкой лапидарной верёвочке.

Она села посреди кухни, смотрела на него и сказала:

— Как ты мог?

«Наверное, он оставил предсмертную записку», — подумала она.

Посмотрела вокруг: ничего. В спальне она тоже ничего. Всё было также, как до её ухода. Пошарила по рабочему столу. Также безуспешно.

А была ли вообще предсмертная записка?

Последние четыре месяца его неврологическое состояние стремительно ухудшалось. Он пару раз сходил к неврологу. Тот выписал какие-то таблетки, которые он вскоре перестал принимать. Разведя руками, она предлагала ему:

— Может, к психологу?

— Да? А зачем? Чтобы мне выписали очередные таблетки? Или того хуже, отправили в стационар? Может быть, я сумасшедший, но регистрироваться им официально не хочу. Это ни к чему не приведёт, кроме осложнений.

Она пыталась его переубедить, но в каком-то смысле это не было патологией. У него были проблемы с нервами. Но они лишь вскрывали лишь его рациональный взгляд на жизнь. Пускай это была нервная рациональность. Правда от этого не менялась.

— Знаешь, — говорил он. — Все так жалеют наркоманов. Но когда посмотрю интервью с ними, я ловлю себя на мысли, что куда чаще согласен с ними, чем с теми, кто пытается их убедить в обратном.

— Но они же потом сами говорят, какими были они дураками, когда такое говорили, если, конечно, их удалось спасти.

— Да? Это как шестилетний мальчик, который впервые на рояле. В двадцать шесть он будет играть виртуозно. Посмотрит на себя шестилетнего и скажет, каким он был неуклюжим. Но разве от этого музыка становится чем-то иным? Разве это лишь не набор звуков?

— Они так не рассуждают.

— Наркоманы? Рассуждают.

Подобные мысли в последние несколько месяцев всё чаще посещали его. Она догадывалась, что момент истины наступал всё ближе. Поэтому даже не подымала такой вопрос как: не стоит ли пересмотреть свои взгляды и жить дальше?

Она не тревожила его и просто ждала в надежде, что он хотя бы решится признаться и пойти на такой шаг с ней вместе.

И вот она ищет повсюду предсмертную записку. Теперь её надежда в том, что он хотя бы объясниться за то, что совершил.

Но нет…

Теперь она уже точно сама никогда не решится на такой шаг. Хотя и жизнь кажется ей куда более обречённой, чем раньше.

Или в этом и был смысл?