Василий

Василий, так зовут нашего героя, о котором пойдет речь, проснулся оттого, что его голова просто раскалывалась и пылала, как огонь, а вдобавок к этому еще было желание, желание зудящее и захватывающее все его существо, хоть чем-то опохмелиться. Как уже и много раз подряд, он вчера не рассчитал своих скромных сил и перебрал в компании с друзьями – такими же бедолагами, как и он сам, хотя и держался до последнего, контролируя себя, опрокидывая стопку за стопкой и стакан за стаканом. И вот теперь он наедине с одной лишь мыслью – где бы выпить, мыслью, его целиком поедающей, чрезвычайно навязчивой и говорящей, что, мол, Василий, нужно что-то делать, а иначе делать будет уже некому навеки…

Немного отступлю, дорогой читатель, для того, чтобы рассказать тебе о самом Василии, совсем кратенько, дабы не утрудить и так отбить охоту прочесть до конца этот незамысловатый, но по-своему интересный рассказ. Ведь, как думается, наш Василий тобою уже заочно осужден за пристрастие, его мучащее. Прости, если я не справедлив к тебе и заблуждаюсь, но прошу, не делай этого, прояви милосердие, а лучше выслушай, как он пришел к этому пагубному во всех отношениях пристрастию.
Василий, как и почти все его сверстники, в лихолетие 90-х занялся своим делом, тогда это было просто модно. И если у большинства его друзей со временем все погорело, то он, на удивление всем, долго держался на плаву и не просто держался, но и понемногу набирал обороты, благо был малый смышленый и смекалистый; ну, конечно, без темных пятен не обошлось, но не об этом.

Так вот, наш Василий через некоторое время стал полноценным предпринимателем: машины, точки на рынке, отдых за границей и прочее и прочее; появилась семья, дети, - одним словом, жизнь наладилась и казалась просто сказкой. Но в один из дней все это кончилось полным фиаско. Я не буду вдаваться в подробности, по той простой причине, что толком их и сам не знаю. И поэтому, чтобы не соврать, скажу лишь, что мне доподлинно известно.

А известно мне то, что от него ушла жена, не сказав ничего: ни слова, ни полслова, - просто взяла и ушла. Это он уже потом узнал, что пока он налаживал свое дело, она обзавелась кем-то, дабы не скучно было одной. И в один из дней Василий обнаружил отсутствие и ее, и дочки, и вещей, а еще нашел записку примерно следующего содержания: «прости, разлюбила, так дальше жить не могу, я не могу тебя обманывать…». И больше ничего… И первое, что сделал Василий, это выпил свой дорогой виски, который хранил у себя в кабинете, выпил до дна. И все. С этого момента закончилась одна полоса в его жизни, а началась другая, никоим образом не похожая на предыдущую; охарактеризовать её можно только, как беспробудное пьянство. Кто-то скажет, что, мол, слабак, не справился, кто-то и пожалеет, а мы же продолжим дальше. Ушла жена, а у него тем временем появилась другая женщина – бутылка… бутылка  и друзья, имеющие такое же пристрастие к этой страшной во всех отношениях женщине. Бизнес сошел на нет, чего и следовало ожидать, появились долги, продажа имущества с молотка на торгах, так как его объявили банкротом и почти все, за исключением скромной суммы, чудом оставшейся у него, ушло на погашение этих самых долгов кредиторам. Был продан и огромный особняк, когда-то предусмотрительно оформленный на его маму, да и все, что нажито действительно непосильным трудом, ради чего и не досыпалось, и не доедалось, и нервничалось. На вырученные деньги он купил себе скромный домик в поселке, у себя на Родине, где прошло его детство и юность, а остальные же потратил на квартиру в Москве, которую подарил уже взрослой дочери. Благо, как-то сообразил это сделать. Жена не хотела его знать, а дочь приезжала навестить все реже и реже, ссылаясь на занятость. В итоге он остался совсем один (не считая «друзей»).

И вот наш Василий, проснувшись от очередного угара, бурно проведенного накануне дня, пошел искать, где опохмелиться. Он вышел на улицу. Это было летнее утро, где-то около восьми и двинулся нетвердой походкой, слегка покачиваясь, по направлению к рынку, там, по его расчетам, можно было чем поживиться. Утро же было хмурое и вот-вот грозился пойти дождь, что и случилось, когда наш Василий проходил мимо церкви. А поскольку дождь усиливался и не собирался прекращаться, то он решил туда зайти, чтобы переждать непогоду.

Сразу скажу, что отношение к церкви у нашего Василия было особое, суть которого сводилась к следующей выкладке: да, что-то безусловно есть, пусть это называется Богом, и оно или Он у меня в душе! А значит мне не нужен ни поп, ни тем более поп, если он жлоб! И все! И наш Василий всегда так и жил с этой догмой, будучи спокоен совестью, наученной молчать еще в лихие девяностые.

Так вот далее. Василий зашел в церковь, как раз в тот момент, когда там только начиналась служба. (Скажу по секрету) он пренебрежительно относился ко всему, что связано с домом Божиим, как наш герой его иногда называл, разбавляя фразу изрядной долей сарказма; его всегда конфузило от осознания того, что какой-то там поп может решить его судьбу отпущением каких-то там грехов, в сути которых он так и не разобрался, хотя однажды и пытался, во время очередного запоя, когда спорил с Иваном, своим старым дружком, о том, что согрешат они или нет, если закусят колбасой очередную литру водки? А дело было Великим постом. Я правда, не знаю, чем такое отношение было обусловлено, да и не хочется лезть в такие подробности, касающиеся только Господа Бога и непосредственно нашего Василия. Мы обойдем это молчанием и на том успокоимся.
И первое, что ему бросилось в глаза, когда он оказался внутри храма, а точнее, в нос – запах ладана, от которого повеяло стариной и чем-то таким далеким-далеким, из детства. Почему-то тут же вспомнилась ему его бабушка и ее куличи: такие ароматные и пышные, всегда замысловато украшенные, румяные, со свечой наверху, которые они ходили освящать с нею в этот храм, где он сейчас стоял. Василию вспомнилось, как он с нетерпением ждал, когда их окропят святой водой, так это называлось, и ими можно будет разговеться, не съесть, а именно разговеться, но только на следующий день, а точнее рано утром, когда закончится служба. И что-то было в этом таинственное и трепетное, по-детски сказочное, но уже такое далеко-далекое, что и память боится туда уходить, в страхе заблудиться среди прочей, уже прошедшей и везде наваленной в кучу, жизненной кутерьмы.
- Эх, когда это было? – подумалось Василию.
- О, Василий, тебя-то как сюда занесло, каким ветром? Водка что ли на белом свете закончилась, и ты пришел с горя сюда её искать? – вдруг ошарашило Василия и тут же вывело из забытья.

Это был сосед, Анатолий Степанович или святоша, как часто его называл наш герой в компании своих горе-друзей, обсуждая очередную неприятную ситуацию с ним, тем или иным образом связанную. Но странным здесь было то, что где-то в глубине души, Василий был к нему все же более тепл, нежели холоден. Это, наверное, оттого, что в лихие дни, когда заканчивалось дома все съестное, а это часто случалось особенно зимой, этот самый святоша его выручал, хоть и бранил изрядно, видя стоящего на пороге и всего дрожащего Василия, но выручал. У них были особые отношения – соседские.
Василий, ничего ему не ответив, отошел в сторону, в глубь храма, забыв при этом перекреститься, что иногда, но все же делал, особенно, когда уже тяжко было пить горькую, но хотелось.
– И тут покоя не дает! – подумалось вслух Василию. – Там надоел и тут еще привязался! Водка закончилась! Дождь начался, а не водка закончилась! – уже совсем хмуро произнес наш бедолага, став у окна, как раз недалеко от алтаря.
– Посмотрю концерт, – подумал про себя он. Так он называл службу в храме. – Как раз и улицу видно и дождь; когда он только закончится? Что ему неймется сегодня? Эх! – вздохнул Василий и уставился туда, где уже что-то вот-вот должно было начаться. В храме до этого постоянно что-то читалось.

Стоял он почти один, так как всех вокруг распугал обильный запах перегара, исходящий от него, и даже аромат ладана был бессилен что-либо сделать: лишь короткое время торжествовало благоухание кадильное, когда священник проходил рядом с ним, а потом перегар. И если для окружающих ладан был желанным к обонянию, то для Василия, как раз наоборот – не привык он к этому угару!

Тем временем недалеко от него зажглась какая-то большая люстра с огромным количеством лампочек на ней, и оттого стало необычно светло вокруг.
- Вот это прожектор! – подумалось Василию.
Перед иконостасом стал, как его здесь называли, иеродьякон Ипполит. Но Василий знал его, и для него он был просто Санек, с которым он в свое время делал дела: и пили, и кутили, и чего только не было. Но что примечательно, сколько его знал наш герой, столько на него и удивлялся: все он о каких-то материях высоких рассуждал, особенно изрядно перебрав. А однажды вообще перепугал не на шутку, спросив: «Вася, а Вселенная конечная или же у нее края есть?» Василий не знал, что ему ответить, но, посмотрев на рюмку водки, рассудил: «Если у рюмки есть края, значит и у Вселенной они тоже должны быть!?» – и важно кивнул головой, мол, есть, Сашка, края у Вселенной и опрокинул эту самую рюмку, помогшей ему разрешить сложный космический вопрос. Потом Саньку поставили диагноз рак и отправили куда-то лечить, и он пропал. Это потом уже Василий узнал, что Сашка проходил курс лечения в какой-то поликлинике при каком-то монастыре в Краснодаре, где он и пристрастился к церковному делу и пристрастился не на шутку, что даже иподьяконом стал. Но что удивительно, Сашка каким-то чудом выздоровел, хотя его отправляли умирать. Да и они с друзьями иногда, не знаючи, его заупокой поминали, через день, правда: день за упокой, день за здравие. А он выжил!? И вот теперь он уже не Сашка, а иподьякон Ипполит. Чудно!? Когда он вернулся, Василий его и знать не хотел, после того, как ему сообщили о том, что он вступил в мафию церковников, как часто наш герой называл всех, кто ходил в церковь. Стал даже его ненавидеть в глубине души, да так, что из этой глубины часто вырывались не совсем хорошие слова в адрес Сашки-Ипполита. Да и сам Сашка после очередного разговора со старым другом понял: разные они с ним и так далеко друг от друга отстоят, что и не докричаться. Так они и разошлись, оставшись каждый при своем, сокровенном.

И вот Сашка-Ипполит вышел и стал перед иконостасом. Поднял руку вверх с каким-то поясом и громко так, то ли пропел, то ли прокричал своим знакомым Василию басом:
- Благослови, Владыко!
И из алтаря уже послышался голос тески нашего героя - протоиерея Василия:
- Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков.
И тут грянул хор:
- Аминь!
И так мощно грянул, что Василий невольно перекрестился и выпрямился. Этот «Аминь» заставил его напрячься внутренне, так как он почувствовал, что здесь творится что-то странное и непросто странное, но великое и для него непонятное. И именно эта непонятность заставила нашего героя невольно задуматься и начать рассуждать про себя, даже, я бы сказал, философствовать…
- Кто же этот Отец и Сын и Святой Дух? Не тот ли Бог, Который у меня в душе и о Котором мне в детстве рассказывала покойница бабушка? Интересно! Допустим это и есть Тот самый Бог и, действительно, Он у меня в душе! То почему же я тогда пью эту горькую и не могу остановиться, хотя хочу и сильно хочу, но не могу? Ведь Бог, Он Святой и точно водку не заставляет пить, мне так бабушка говорила. А может у меня и нет никакого Бога в душе? А как же так: душа, получается у меня без Бога что ли? – последняя мысль просто ошарашила Василия, да так, что его даже бросило в пот.

А Сашка-Ипполит тем временем продолжал дальше:
- Миром Господу помолимся.
И хор, подхватывая тональность иподьякона Ипполита, выводил каждое слово, каждую букву в нем, красивейшим мелодичным разноголосием, собранным воедино:
- Господи, помилуй.
- А что тогда в моей душе есть кроме, как только мысли опохмелиться? – продолжал размышлять Василий и эта мысль обожгла его, он растерялся, даже потерялся от ужаса, его охватившего. Он понял, что в его душе нет Бога, что он один-одинешенек. Его там нет, а он думал все это время, что Он там есть, а оказывается, Его нет! Он жил этим и был спокоен. Вот поэтому он, наверное, и хочет все время пить, пить и пить эту проклятую горькую, потому что в его душе нет Святого Бога, Того самого Бога, о Котором ему рассказывала бабушка, когда они шли святить ароматные пасхи в этот храм, где он стоит сейчас.
- Господи, неужели это так? Этого не может быть, это неправильно, я же умру от одиночества! Ведь кому я еще нужен, кроме Тебя?
Тем временем Сашка-Ипполит продолжал:
- О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их, Господу помолимся.

То, что услышал Василий, его еще больше ошарашило. Ведь он откровенно ненавидел Сашку-Ипполита, а тот за него молится. Молится Тому Святому Богу, Которого нет у Василия в душе и он, как уже понял, потому, наверное, и страждет.
- Я его терпеть не могу, ненавижу, а он за меня просит Бога, Которого у меня нет и… никогда не было…

Василий оглянулся вокруг и невдалеке от себя увидел сосредоточенное лицо Анатолия Степановича, который в это время осенял себя крестным знамением.
- «Господи, кому я нужен то кроме Тебя? Кому, Господи!? Не оставь меня пьяницу, не оставь. Все сделаю, чтобы Ты только был со мной, чтобы только не один, чтобы быть нужным, если не дочке и бывшей, то Тебе. Я брошу ради этого пить, ведь Ты Святой и потому не можешь быть в моей душе. Я брошу пить, только помоги мне, ведь Ты же видишь, что не могу уже оставить эту горькую, не могу, хочу, но не могу. Хочу, потому что страшнее одиночество, чем бутылка, страшнее. Помоги мне, Господи, помоги мне грешному, помоги! – последнее просто вырвалось из глубины сердца Василия. И, вдруг, он почувствовал, что все прошло! Что ему не нужно идти на рынок за очередной порцией спиртного, потому что все прошло.

Последнее ощущение себя было для него настолько необычным, что он даже начал сомневаться: а он ли это или не он? А вдруг это белая горячка началась? – рассудилось ему. Внезапность произошедшей внутренней перемены просто выбила Василия из колеи, в которую ему совсем не хотелось возвращаться, и одновременно, вне которой уже стало страшно из-за элементарной непривычности для него вновь обретенного состояния свободы от желания опохмелиться. Он просто уже не понимал, в чем суть нормального состояния: когда хочешь выпить или когда не хочешь? Да, ему только что было противно от самого себя, тошно, а теперь страшно, страшно за самого же себя, но уже не того Василия, которого он знал и ощущал несколько минут назад. Нет, тот Василий просто растворился, а точнее превратился в нового, обновленного Василия или… или Василий возвратился назад, туда, где была семья, и не было белой, опостылевшей водки. Но и тут он оказался не прав, ведь семьи-то не было и это он знал точно, как и то, что именно сейчас он стоит в церкви, в которую ходил со своей бабушкой в детстве. Так что же тогда произошло – исцеление? Бог меня услышал? Ведь по-другому это просто ну никак нельзя было назвать. Василий вернулся в то далекое прошлое, с той лишь разницей, что в этом прошлом-настоящем не было семьи, а была свобода, свобода от истерзавшей все его внутреннее существо мысли о том, что нужно опохмелиться, её не было. Он ясно ощущал, что свободен от похмелья и, одновременно, свободен для Бога, Который теперь точно будет с ним. В последнее Василий не просто верил, но был убежден до самой последней глубины своего сейчас трепещущего сердца.

И вот наш Василий стоял весь погруженный в себя и никого уже не замечал. Его сосредоточение дошло до того, что он даже не обращал внимание ни на то, что происходило вокруг него, ни даже за окном, около которого находился, и за которым уже давным-давно прекратился дождь, и уже во всю светило солнце, пробираясь иногда сквозь мерно плывущие белые с оттенком серого горы-тучи, какие бывают только летом.
Тем временем служба закончилась. Погас большой прожектор, умолк и хор, все почти уже разошлись; он остался один с уборщицей, протиравшей полы большой шваброй, выше ее чуть ли не в полтора раза, немного поодаль от него. Ему чрезвычайно хотелось хотя бы с кем-то поговорить о том, что с ним произошло и так его поразило, но с кем он не знал. Вдруг из алтаря вышел отец Василий. Он был весь такой торжественный и нисколько не уставший, как будто вовсе ничего и не делал, а только что проснулся и был бодр и румян.

И тут Василию подумалось:
– А что, если ему рассказать? – хотя он и не доверял вообще попам, но желание поделиться все же было сильнее недоверия, и Василий, с некоторой натугой внутри себя, выдавил своим хриплым голосом:
– Отец святой, хочу вас спросить?
– Ну, вообще-то я не святой, а как и все, а может быть, в чем уверен, и более всех, грешный. Вот, например, преподобный Серафим Саровский, икона которого как раз около вас лежит на аналое, вот он точно святой, а я грешный. Но, не смотря на это, с великим удовольствием уделю вам сколь-нибудь времени, что у вас?
Ответ отца Василия несколько смутил нашего героя, что он даже немного растерялся, но спустя время пришел в себя, в себя обновленного и начал понемногу буквально выдавливать из себя же поразившее его недоумение, рожденное обновлением.
– А как мне к вам тогда обращаться? – спросил Василий.
– Да как удобно: хоть отец Василий, хоть батюшка, хоть протоиерей Василий – как назовете, так назовете, – ответил он, немного улыбаясь доброй и располагающей улыбкой.
– Ну а вас как звать величать? – спросил уже отец Василий.
Василий несколько ободрился, в голове у него стало яснеть и он ответил:
– Друзья кличут Ваською, можете так и называть.
– Значит тезка! – ответил отец Василий. – Но Ваською я тебя называть, конечно, не стану, мне как-то это неудобно, потому что знаю одного такого святого, тоже наш тезка, зовут его Василий и непросто Василий, а Василий Великий, святитель. Был очень благочестив и чрезвычайно умен. Вот поэтому буду и к тебе обращаться, как к Василию, если ты, конечно, не против? Ведь мама тебя Ваською же не называла?
– Что ж, зовите как хотите, только выслушайте.
– Хорошо, – ответил отец Василий и несколько сосредоточился, это стало заметно по его лицу, принявшем чуть строгое выражение, которое растворялось все той же светлой и добродушной улыбкой, от чего серьезность лица нисколько не смущала нашего героя, а скорее, наоборот, располагала высказаться.
Василий начал с самого начала своей сумбурной и запутанной жизни. Рассказал и про сгоревшее дело, и про дела против совести, и про жену, и про то, что было после и, наконец, дошел до самого главного… Рассказ его разгорячил и увлек, увлек до того, что у него стерлась грань между тем, о чем не следует говорить совершенно постороннему человеку и что сказать можно. Он элементарно потерял чувство недоверия к отцу Василию и уже ему доверял больше, нежели не доверял. Последнее же произошло оттого, что Василий просто, как и указывал выше, потерялся в себе; он не понимал, кто он есть теперь настоящий.
– …понимаете, отец Василий, я был полчаса назад, как бы вам сказать так, помягче…, – Василий на секунду задумался, – я был страстным любителем выпить, ну очень страстным, а сейчас точно знаю, что мне этого не нужно вообще. Мне не хочется больше пить, не хочется до отвращения. И… и отец Василий, а теперь Бог будет со мной? Ну, если я пить больше не буду, будет?
– Конечно, будет, дорогой. Раз Он тебя, бедалагу, услышал, то непременно будет. Хотя и всегда Он рядом с нами находится, да и внутри нас тоже бывает, когда совесть чиста. Молитву помнишь Святому Духу?
– Нет, – ответил Василий.
– Тогда напомню: «Царю небесный, Утешителю, Душе истины иже везде сый…» Слышишь, «…иже везде сый…», то есть Бог везде, Вездесущий. Вот мы с тобой сейчас тут сидим, а Он рядом с нами.
– Как это рядом с нами? – удивленно спросил Василий.
– Самым настоящим образом. И вот Этот Самый Бог, Который рядом с тобой и мною, тебя исцелил, чтобы уже быть не рядом с тобой, а внутри тебя! Ты же пить то больше не будешь?
– Нет! – твердо ответил Василий.
– Ну, вот и молодец! Ты бы поблагодарил Его лучше, чем со мною грешным разговаривать. Ведь кто-то годами просит, просит, а не получает, а ты разочек вздохнул и на тебе – здоровехенек! Чудо, да и только. Ну пойду я помаленьку, можно? А то еще к вечерне готовиться – с доброй улыбкой спросил отец Василий и начал вставать, чуть крехтя – сказывались годы.
– Да, да, конечно… – немного растерянно ответил наш герой и тоже встал.
Отец Василий стал удаляться, Василий же остался на месте, мало-помалу приходя в себя от произошедшей в нем перемены.
– Надо же Бог меня услышал. Значит, Он теперь будет у меня в душе и я буду не один!? Да, ведь я же больше не хочу пить. Господи, как же я Тебе благодарен! – последнее было сказано им с чувством искренней благодарности, идущей из самого сердца и он заплакал, заплакал самым настоящим образом, навзрыд, как когда-то в детстве, заплакал и опустился на колени, потому что понял, что ему нечем было отблагодарить того Бога, Который ему помог, и Который теперь непременно будет в его душе и он для этого сделает все.
– Какой же ты великий Бог! – и вот эта благодарность и одновременно чувство свободы от еще недавнего, неразрешимого, казалось бы, никоим образом недуга, поставила его в начало нового пути, который только-только забрезжил у него в уме, пути обретения Бога в душе.

Вот здесь я, дорогой читатель, и принужден обстоятельствами закончить этот небольшой рассказ. Признаться, мне не известна дальнейшая судьба нашего героя, правда, не знаю: что с ним и где он; не знаю так же и того, успел ли он тебе полюбиться или нет, но скажу точно одно: Василий никогда больше не касался этой самой горькой, которая для него стала действительно таковой. Именно стала, а не всегда была горечью его жизни.
Сначала Василий пил оттого, что горше ему было, если он этого не делал, поскольку трезвая действительность его удручала и тяготила более, нежели действительность жизни навеселе. И все потому, что память, каким-то чудным образом, до сих пор хранила остатки скупых воспоминаний правильной жизни, той светлой полосы, что уже была похожа на какие-то грезы, будто бы и не проживал все то, что прожито в те дорогие сердцу дни. И поначалу для него это было самым главным бедствием, ставшим таковым от понимания своей ненужности и оставленности…, нет, даже брошенности. Он воочию убедился, что не нужен никому, что он одинок в этом многолюдном мире. И вот именно это понимание и разрывало его на части, когда приближалось состояние просветления ума, от которого то он и бежал на всех парах в бутылку, бежал, чтобы хоть как-то сохранить мир в своей страдающей от несправедливого одиночества душе.

Потом и жизнь навеселе превратилась в сплошной кошмар. Превратилась после того, когда он понял, что пьяный недуг поработил его и поработил окончательно. Он вынужденно признал, что с тяготами похмелья ему теперь предстоит бороться до конца и… не победить. Признал, что горечь пьянства теперь всегдашний его спутник. Ему теперь было плохо и в редкие минуты трезвости и в частые часы черного, беспробудного пьянства. Его жизнь превратилась в одну действительность, действительность, где царил уже всегда хаос страдания. И единственное, что хоть как-то согревало его и давало сил жить – это была мысль от том, что он нужен Богу, Который у него в душе, Который его никогда не оставит. Это было его сокровищем, за которое Василий был готов драться до смерти, поскольку понимал, что лишившись его, неизбежно бы умер, умер от полного одиночества. Василий знал правду о том, что одинок людским одиночеством, поскольку оставлен людьми, которые все еще упрямо жили в его сердце; они оставили его, а он их нет, он их по-прежнему любил. Но он также знал и правду, что не оставлен Богом. И эта правда с ним была, пока Василий не осознал свою богооставленность, пока не понял, что правда превратилась в ложь, а точнее всегда была таковой. Когда он понял всем себя, что у него нет Бога в душе, пусть по-своему представляемого, но все же Того, Кто всегда был с ним и никогда не покидал, Кто для него всегда был свят, он испугался до холодного пота, испугался от полного и окончательного одиночества. Именно когда он почувствовав богооставленность, то ясно осознал, что пропал и потому нужно бросить пить, поскольку может быть с Богом, если сделает этого, в противном случае – смерть. Именно в этот момент он закричал о помощи, закричал тому самому Богу, Которого у него, как он понял, не было, закричал, чтобы только Он был с ним, ведь он больше никому не нужен, кроме как Ему, только тогда и так он не будет одинок. Василий все это осознал до последней глубины своего сердца. И болезнь оставила его.

Наш герой, как и писал выше, больше никогда не вернулся к прежнему, пьяному образу жизни и я тому искренне рад. Но одновременно удручен тою мыслью, что сколько таких вот Василиев страдает и мучается от этого страшного недуга, буквально захлестнувшего нас. Сколько уже пропало и сколько пропадет еще этих несчастных бедолаг? Сколько элементарно сопьется таких вот Василиев и не столько от постоянного желания выпить, хотя и от него тоже, а сколько от боязни своего одиночества и ненужности, которые окружают их давящей стеной в редкие моменты просветления ума, сколько их – Бог весть. Да, только Бог весть! Тот Самый Бог, «иже везде Сый», могущий исцелить всякого, кто к Нему обращается с искренней молитвой о помощи, о помиловании, о прощении, они Ему только и нужны: придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас (Евангелие от Матфея 11:28).


Рецензии
Превосходно написано произведение.
Подниму в рейтинге для читателей.

Виктор Николаевич Левашов   19.10.2023 00:28     Заявить о нарушении
Виктор, искренне благодарю Вас за проявленное внимание! Всегда, и когда время позволяет здесь бывать читаю Ваши прекрасные, легкие и одновременно глубокие стихи-размышления.

Виктор Кособоков   20.10.2023 14:53   Заявить о нарушении