Амонашвили. Часть 19

Стр . 130 «А что сказал дядя математик, спустя сколько лет это наступит?»
«Он не успел рассказать историю до конца, он сошел с троллейбуса раньше!»
Вы бросаетесь к карандашам и бумагам и приступаете к вычислениям. Построили
длинные столбики чисел. Ясно видно: разрыв в возрасте сокращается катастрофически. Вы
начинаете путаться в своих вычислениях, пробуете начать все заново – и расходитесь с
намерением продолжить решение задачи дома.
Все это время я вместе с вами вычислял разрыв в возрасте отца и сына, я тоже путался
в цифрах и тоже выражал решимость поработать вечером.
Ты и твои товарищи были заняты вычислениями и на другой, и на третий день,
вовлекли в это дело и других в классе. И, разумеется, в конце концов все пришли к выводу
что надо вычислять, не во сколько раз «молодеет» отец а на сколько лет он старше своего
сына. Вот эта разница никак не может измениться.
Вся эта затея, по моим наблюдениям, напрягла твои умственные способности и дала
тебе еще одну возможность пережить радость познания.
А когда ты был уже в третьем классе, я задал тебе очередную задачу, достаточно
известную из книжек по занимательной математике. Ты, конечно, ее не знал.
«Могу поспорить, что ты не сможешь справиться с одной задачей!»
Ты в это время занят рисованием.
«А какая задача? Почему не смогу справиться?»
«Да потому, что она потребует от тебя большого терпения, точности, внимания».
«Скажи, пожалуйста, какая твоя задача!»
Слушай. Встретился в поезде один богатый человек с нищим математиком и начал
хвастаться, как много у него денег. «Хоть я и не знаю столько наук, сколько ты, но какая же
польза тебе от твоей математики, раз ты такой нищий? – сказал он ученому. – Я разбогател,
зная только простую арифметику сложения и вычитания». «А вы уверены, что хорошо знаете
сложение и вычитание?» – спросил математик. «Еще бы!» – ответил тот. «А не хотите ли вы,
чтобы в течение месяца каждый день я приносил бы вам сто тысяч рублей, а вы взамен в
первый день дали бы мне одну копейку, на другой день – две копейки, на третий – четыре
копейки, на четвертый – восемь копеек...» «То есть ты будешь приносить мне каждый день
сто тысяч рублей, а взамен будешь брать у меня копейки?» – удивился богач. «Да, буду
приносить сто тысяч, а вы взамен давайте мне сумму вдвое большую, чем накануне».
Богатый не хотел упускать случая нажиться и тут же заключил пари. «Давайте начнем с
первого марта» – «Согласен» – «Будем держать пари до марта включительно», – пожадничал
богатый. «Согласен». И они приступили к выполнению своих обещаний, как договорились.
Тебя заинтересовала эта история: «А дальше?»
«А что дальше? Как ты думаешь, кто мог выйти победителем в этом пари?»
«Конечно, богатый... Он ведь каждый раз получал сто тысяч рублей и давал взамен
копейки!»
Но задача заключается в том, чтобы высчитать до последней копейки, кто сколько
получил, сколько выдал и сколько осталось чистой прибыли.
Прошла неделя, и ты со своими одноклассниками в конце концов решил задачу. Ты
аккуратно переписал два столбика цифр. В конце листка твоим крупным почерком было
написано: «Ура математику! За 31 день он отдал богачу 3 100 000 рублей, получил же 20 774
836 рублей 47 копеек. Чистый выигрыш составляет 17 574 836 рублей 47 копеек. Ура
математику!

Учение

Какое оно – учение?
Легкое? Трудное?
Конечно, учение – дело не из легких. Оно и не должно быть легким.

Если бы учение стало процессом времяпрепровождения, игрой, ребенок вырос бы
умственно хилым, безвольным существом и к тому же еще беспечным.
Но нельзя, чтобы трудности учения стали заведомо непосильным для ребенка грузом.
Не зная, как справиться с этой тяжестью, поднять которую так пытаются заставить его все,
ребенок начинает ухитряться избегать его. И растет он опять-таки умственно хилым и
безвольным существом.
«Наши школьные программы перегружены!» – слышу я повсюду, читаю в газетах. Мой
опыт склоняет меня вместе с другими возмущаться толстыми учебниками, объемистыми
домашними заданиями. Вместе с другими я жалею детей, которым так трудно успешно
усваивать все школьные предметы.
Почему школьники все больше тяготятся учением?
Почему многие из них считают, что учение – одно мучение?
Неужели детей пугают трудности умственной деятельности, трудности познания?
Нет, дети не из пугливых. Они не могут, они не хотят избегать трудностей, они ищут их
и сами преодолевают.
Но они не хотят, я убежден в этом, чтобы их учили в школе так же, как учили детей в
прошлые века. Они не хотят, действительно не хотят, чтобы им преподносили готовые
знания и им оставалось бы только раскрыть рот и глотать их порциями.
Чего от них требуют учителя?
Внимательно слушать, безошибочно повторять, говорить наизусть, пересказывать в
точности, списывать с доски, отвечать на вопросы, вспоминать пройденное, не
переглядываться, не списывать у товарища.
Но может ли ребенок научиться думать самостоятельно, если нет того, над чем можно
думать, если нельзя поспорить с педагогом о «научных» проблемах, да никто и не даст
повода поспорить. Так проходят годы, и, приученный повторять, подражать, заучивать,
ребенок постепенно оказывается не в состоянии самостоятельно познавать, созидать и
преобразовывать.
Мы как будто этого и ждем, чтобы еще раз ахнуть и мудро проговорить: «Какое
пришло время – учащиеся не хотят учиться... А вот когда мы были школьниками, тогда,
знаете, как мы учились!..» И как истинно заботливые взрослые, решаем ради будущего
благополучия самих же детей принуждать их к учению.
«Детей надо принуждать к учению!» Что это, педагогическая аксиома?
«В ребенке злое начало, и его нужно подавлять силой». И это тоже педагогическая
закономерность?
Нет, в современных учебниках по педагогике этих формулировок я нигде не прочел.
Но, мне кажется, они трансформировались в другие формулировки.
Испокон веков существует уверенность в том, что только сила способна укрощать
строптивый нрав ребенка. Рассмотрите, пожалуйста, поучительный альбом немецкого
ученого Роберта Альта, в котором собраны репродукции рисунков, фресок, барельефов,
росписей, оформления учебников, отражающих типичные сцены процесса обучения и
воспитания, начиная с античной эпохи до позднего феодализма. Они вам объяснят, какое
конкретное и разнообразное воплощение приобрела эта уверенность.
Раздетого мальчика силой удерживают двое его сверстников. Еще двое избивают его
пучками прутьев. Рядом, среди мраморных колонн, учитель преспокойно продолжает свое
занятие.
Бородатый учитель с чувством глубокого удовлетворения на лице тянет за ухо
мальчика с искаженным мучительной болью лицом.
Мальчик со спущенными штанишками просунут между ступеньками лестницы,
приставленной к стене, а учитель бьет его пучком прутьев по ягодицам.
Мальчика, на голову которого надета маска ослика с длинными ушами, посаженного на
осла задом наперед, высмеивает весь класс, а педагог, довольный своим воспитательным

приемом, размахивает палкой, пугая ребенка.
Мальчик, стоящий перед учителем на коленях, зубрит что-то по книге.
Педагог учит своих учеников, держа в левой руке раскрытую книгу, а в правой – пучок
прутьев или палку.
Это последнее и есть суть портрета средневекового педагога: в левой руке – раскрытая
книга, а в правой – пучок прутьев. Его нельзя представить без палки, без прутьев, без ремня,
без других средств наказания.
Выросли из этих корней ростки некоторых современных способов обучения.
Изменилось, конечно, очень многое, причем резко, бесповоротно. Однако для многих
учащихся учение все же не превратилось в страстное увлечение, многие дети не находят в
нем свой жизненный смысл.
Мне кажется, педагоги больше умеют заставлять детей учиться, чем побуждать их к
учению, больше знают, как передавать знания, нежели – как вводить учащихся в «царство
мысли».
Почему так получилось? Не в той ли дотянувшейся до нас уверенности, что ребенка
можно обучать только путем принуждения, следует искать причину?
Перечитываю один за другим учебники по педагогике, ищу в них пытливых, веселых,
неугомонных шалунов, ищу в них малышей, сдружившихся с Карлсоном, с Питером Пеном
со своей шумной компанией, Пеппи Длинныйчулок, с Томом Сойером и Гекльберри
Финном, устраивающими ночные прогулки на кладбище, ищу наших девочек и мальчиков,
юношей и девушек, спорящих о философии жизни в узких подъездах домов и укромных
уголках дворов. Я знаю, их много, очень много, они составляют треть нашей страны. Хочу
прислушаться к их звонкому голосу и песням, их шепоту. Хочу узнать об их стремлениях,
радостях, огорчениях. Хочу заглянуть в их духовную жизнь. И, наконец, хочу получить от
них откровенный ответ на вопрос: «Ради чего на свете отдались бы вы со всей свойственной
вам страстью учению, этому необходимому, обязательному и высочайшему делу?»
Ищу я этих мальчиков и девочек, юношей и девушек в учебниках педагогики.
Но почему в этих храмах воспитания так холодно и зябко?
Почему здесь такое безмолвие?
Почему в них разгуливает педагог, нахмурив брови, в сопровождении легиона отметок?
Почему в этом саду, где круглый год должна царствовать весна, постоянно
господствует зима?
Где птички, цветы, дети?
Где дети, ради которых создан этот сад и написаны эти учебники?
Мне кажется, что я нахожусь в саду Великана-эгоиста, оградившего от детей свой сад
высокой изгородью и повесившего на ней вывеску: «Вход строго воспрещается». И только
потому, что Великан изгнал из своего сада всех детей, в этом саду весны и радости вдруг
воцарилась зима, замерзло все, далеко улетели птички. За изгородью кипела обычная жизнь,
шалили дети, пели птички, менялись времена года. В саду же Великана властвовала мертвая
зима. Раз Великан, грустивший о весне и не ведающий о причине вечной зимы, услышал
пение птички и увидел поразительное зрелище в своем угрюмом саду: в стене ограды в
одном месте дети обнаружили маленькое отверстие и через него пробрались в сад, и только
на этом месте вместе с детьми заиграла весна, каждое дерево, на которое удалось детям
взобраться, начало цвести прекрасными цветами, на них сидели птички и заливались
радостным пением. Но как только дети заметили подкрадывающегося к ним Великана, они
страшно перепугались и сразу же убежали из сада, и в нем вновь воцарилась зима. Только
один маленький мальчик не успел покинуть сад, ибо не увидел Великана.
В этой чудесной сказке Оскара Уайльда все кончается оптимистически. «Вот,
оказывается, какой я злой!» Великан расчувствовался до слез. «Теперь-то я понимаю, почему
весна не приходила сюда. Я посажу на дерево этого беднягу малыша, а потом разрушу
ограду, и дети у меня в саду будут веселиться всегда».

Великан горько раскаивался о прошлом. Он подкрался к мальчику сзади, нежно поднял
его и посадил на дерево. Дерево сразу покрылось цветами, и птицы слетелись к нему и
начали заливаться песнями. А маленький мальчик протянул ручонки, обнял Великана и
поцеловал. Остальные дети, увидев, что Великан больше не злой, вернулись, а с ними
пришла и весна.
«Теперь это ваш сад, мои милые детишки!» – сказал Великан. Он взял огромный топор
и разрушил ограду.
Так брали топоры и разрушали ограды великаны мировой педагогики.
Витторино да Фельтре в начале XV века построил для детей «Дом радости».
Ян Амос Коменский в XVII веке строил «Великую дидактику», гарантирующую
учителям и учащимся приятное, радостное обучение и основательные успехи.
Иоганн Генрих Песталоцци в XVIII–XIX веках в своих воспитательных учреждениях в
Нейхофе, Станце, Бургдорфе и Ивердоне стремился к возбуждению ума детей, к активной
познавательной деятельности, этому учил он родителей.
Константин Дмитриевич Ушинский в XIX веке призывал к обучению, в котором
серьезные занятия стали бы для детей занимательными, советовал учителям завоевать
любовь своих учеников, изгнать из класса скуку и не оставлять ни на одну минуту ни одно
дитя без дела.
Яков Семенович Гогебашвили создал увлекательные учебники и книги для чтения, до
сих пор являющиеся одним из светлых источников духовного мира нации.
Януш Корчак продемонстрировал суть и огромное значение истинной педагогической
любви к ребенку в его преобразовании и воспитании, возможность направления детей на
самовоспитание и самосовершенствование.
Василий Александрович Сухомлинский своей «школой радости» вселил в нас веру во
всемогущую силу радости познания, во всемогущую силу утверждения в каждом школьнике
успехов в познании, чувства доверия к своим способностям.
Каждый день в газетах пишут о творческих педагогах, о них рассказывают по радио и
телевидению, – учителя эти творят современные чудеса на своих сорокаминутных уроках,
они вводят детей в глубь науки, разжигают в них страсть к постоянному самообразованию,
возбуждают в них любовь к учению.
И как было бы хорошо, если бы были созданы учебники по педагогике, в основе
которых лежали бы принципы гуманного воспитания и обучения. Они, наверное, были бы
пронизаны пафосом педагогической любви и уважения к детям, пафосом утверждения в них
радости познания, пафосом нашего доверия к ним, нашего сотрудничества, совместного
поиска, совместных открытий.
Я верю в силу воспитания и обучения, то есть воспитания и обучения с позиций самих
же детей, с позиций гуманистических начал.
И еще верю, что в таком образовательном процессе, в котором ребенок окажется и в
школе, и в семье, он полюбит учение, и трудности в учении и познании приобретут для него
совершенно иной психологический смысл – они станут условиями переживания радости
успеха.

Карлсон

Первое письмо от Карлсона, который живет на крыше, ты получил в день твоего
рождения, 20 февраля. Ты был тогда во втором классе.
О захватывающей дружбе Малыша с Карлсоном, живущим на крыше, ты уже знал. В
течение двух-трех недель, пока мы читали тебе книгу о них, ты жил жизнью Малыша и
мечтал иметь друга с пропеллером. Ты готов был верить, что Карлсон действительно
существует, что он живой человечек.
В семье в твои обязанности входило открывать наш почтовый ящик и доставать оттуда

письма и газеты. На этот раз твое внимание привлек необычный конверт, раскрашенный в
красный и желтый цвета. С его лицевой стороны на тебя смотрел веселый человечек с
пропеллером на спине. На конверте крупным и нескладным почерком было написано:
«Паате. Секретно! Секретно! Секретно! Карлсон с крыши».
Дома была только бабушка, и это облегчило твое положение: ты положил газеты на
обычное место и со своим письмом от Карлсона залез под письменный стол.
Карлсон писал тебе: «Я Карлсон. Хочу дружить с тобой. Как только найду
возможность, прилечу к тебе. Я же самый занятый человек в мире. Поздравляю с днем
рождения. Вчера я решил поступить в первый класс, прямо без прохождения нулевого. Я же
самый талантливый, самый умный в мире. Хочешь, проверь: пришли три самые сложные
задачи, я их сразу решу и пришлю обратно. Жду от тебя письма. Напиши, какую сказку ты
читаешь. Пусть нашим паролем будет „Плим“. Письмо я должен получить послезавтра.
Положи его в такой же красочный конверт, как мой. Заклей его, напиши сверху адрес: „На
Крышу. Карлсону. Секретно. Паата». А теперь до свидания. Карлсон. Плим“.
Слова были написаны разноцветными фломастерами, строки шли зигзагами, буквы
были то крупные, то мелкие, искаженные.
Спустя полтора года переписка с Карлсоном прекратилась. Он сообщил тебе, что
срочно улетает далеко-далеко по очень важному делу. «Я вернусь когда-нибудь. Я ведь
возвращаюсь всегда!» Некоторое время ты скучал по своему другу, по своей засекреченной и
увлекательной игре.
Ты, конечно, вовсе не думал, что имеешь дело с настоящим Карлсоном, хотя как-то мы,
напуганные твоим внезапным исчезновением со двора, нашли тебя на крыше нашего дома.
Ты не открыл нам тогда своего секрета – зачем поднялся на крышу, что тебе там было
нужно. «Так. Хотел посмотреть, что там!»
Ты мечтал иметь Карлсона – друга, тебе нужны были происшествия с секретами и
паролями. Ты знал, что вся игра, длившаяся полтора года, – игра воображения.
Но могу поклясться, ты переживал все как настоящее и со всей серьезностью относился
к каждому письму с Крыши, аккуратно отправлял Карлсону-невидимке свои письма.
Если тогда сказали бы тебе, что все это – шутка, и показали, кто бросает в наш
почтовый ящик письма от Карлсона и достает оттуда твои письма Карлсону, ты огорчился
бы, наверное, не на шутку, обиделся бы до глубины души.
Почему ты получал письма именно от Карлсона?
Зачем засекреченная игра именно с паролями?
И вообще, какова была цель всей этой затеи?
Эти вопросы ты никогда не задавал нам и, может быть, до сих пор думаешь, что мы
просто баловали и развлекали тебя. Но это не так. Мы в эту игру заложили часть целей
нашей семейной педагогики. Теперь, уже спустя десять лет, я открою тебе наш секрет игры,
переписку с Карлсоном.
Нам надо было развивать в тебе вкус к познанию и зародить мотивы учения.
Надо было развить потребность и интерес к чтению.
Надо было научить тебя способам познания, учения, добывания знаний.
Надо было воспитать еще многое другое – вежливость, волю, верность своему слову,
увлеченность...
Стать школьником – это еще не значит, что ты уже овладел своей профессией ученика.
Как учиться и ради чего – ты не понимал. Все дети вначале тянутся к школе. Еще бы –
меняется социальный статус. Но через несколько лет, может быть, спустя три-четыре года,
обнаруживается, что у многих из них звонки на урок вызывают смутные ощущения тревоги,
недовольства, скуки, страха; а звонки, возвещающие об окончании уроков, – чувство
облегчения, радости, свободы. А ведь надо, чтобы все было наоборот.
Поэтому нам и надо было спешить воспитать в тебе радостное, доверчивое отношение
к школе, учению, стремление к трудностям познания и учения. Бабушка, мама, я – все мы

вместе и каждый в отдельности внушали тебе важность положения школьника, давали тебе
наставления, как учиться, помогали разобраться в тех случаях, когда ты затруднялся. Но все
это была сухая, прямолинейная дидактика. Мы призывали тебя к тому, что было не под силу
твоей воле. Да разве легко сесть за выполнение домашних заданий, когда из соседней
комнаты доносятся до тебя знакомое «Ну, заяц, погоди!» – и заразительный смех сестренки.
Ты то и дело вскакиваешь со своего рабочего места, но бабушка удерживает тебя: «Сиди,
сиди, занимайся. Смотреть телевизор ты еще успеешь, а вот учиться будет поздно!» В конце
концов ты начинаешь плакать: «Хочу посмотреть мультфильм!..» Тебе опять напоминают о
твоих важных делах, но эти внушения не доходят до тебя. «Вот и не буду учиться, не буду
учиться!» Ты начинаешь бунтовать.
Сейчас тебе хочется смотреть телевизор. Но надо решить задачу. Этого требует твое
будущее.
Именно сию минуту хочется поиграть с товарищем. Но надо выучить стихотворение.
Это тоже очень важно для твоего будущего.
Именно сегодня хочется пойти в цирк. Но надо написать сочинение. Без него будет
страдать твое будущее.
Именно сейчас хочется пойти в парк и развлекаться на новых аттракционах. Но надо
выполнять грамматические упражнения. Это тоже ради будущего.
И в твоем представлении это смутно осознаваемое светлое будущее становится
невыносимым. Ты восстаешь против него, ты протестуешь, ты не хочешь принести ему в
жертву действительно светлое настоящее, которое манит тебя фейерверком удовольствий.
Так сталкиваются в твоих переживаниях настоящее и будущее.
Ты выбираешь настоящее.
Настоящее и будущее сталкиваются и у взрослых, только на совершенно другом уровне
– в самых верхних слоях сознательности. И они отдают предпочтение будущему ради своего
же благополучия.
И вот какая получается ситуация: заботу взрослых о твоем будущем, о котором ты не
имеешь понятия, ты принимаешь как покушение на свое настоящее, которое так тебе дорого
и ясно. Говоря более обобщенно – добро, творимое людьми для тебя, ты принимаешь как зло
против тебя.
Вот какая досадная ситуация, может быть, даже трагедия воспитания!